Иди и умри

Вячеслав Денисов, 2006

Очередной сложный и затяжной процесс судьи Струге подходил к концу. Любой юрист, хоть единожды участвовавший в процессе по уголовному делу, знает, что означает фраза «подходит к концу». Это тот момент, когда судья удаляется в совещательную комнату, отключает телефоны, изолирует себя от возможных встреч и разговоров, усаживается за стол и еще раз оценивает результаты, полученные на судебном следствии. Решение созревает постепенно, оно не возникает из ниоткуда. День за днем, выслушивая десятки свидетелей, специалистов и экспертов, судья по кирпичику строит постамент, на котором впоследствии будет установлен памятник человеческой вине…

Оглавление

Из серии: Судья Струге

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Иди и умри предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Глава 1

Суд — это то место, где тайное становится общедоступным. Даже если это закрытое заседание, уже вечером журналисты всех местных каналов сообщат, что говорил на закрытом от прессы заседании подсудимый, на чем настаивал потерпевший и каким образом получилось так, что упрямство обвинения оказалось для суда более обоснованным, нежели ловкость защиты. Закон Ломоносова о том, что если где-то что-то исчезнет, то впоследствии обязательно где-то появится, в суде действует безаппеляционно.

Не успела секретарь судебного заседания судьи Струге, Алиса, зайти к нему в кабинет и сказать: «Вам письмо из канцелярии передали», — как на столе Антона Павловича запиликал телефон.

— Антон Павлович, если такое дело, то нужно писать заявление в ГУВД и получать на руки пистолет, — раздался в трубке знакомый голос.

— Какой пистолет? — опешил Струге.

— По закону мы имеем на это право, — уверенно настаивал на своем судья Левенец.

— На что? — окончательно растерялся судья, бросая взгляд на дверь — вошла Алиса.

— Антон Павлович, вам письмо из канцелярии передали, — сказала она, протягивая ему лист бумаги, пришпиленный к конверту скрепкой.

— В общем, — прозвучало в трубке, прежде чем в ней зачастили короткие гудки, — я советую.

Приняв конверт, Струге вновь потянулся к телефону.

— Антон Павлович, раз подонок не угомонился, нужно брать охрану, — ничуть не сомневаясь в своей правоте, заявил судья Каретников — сосед по кабинету с противоположной от Левенца стороны.

— Я подумаю, — не желая более выглядеть идиотом, сообщил Антон Павлович и повесил трубку. — Что происходит, Алиса?

Та кивнула на конверт, но очередной попытке разобрать каракули на развернутом тетрадном листке в клетку помешал все тот же телефон.

— Знаете что, Антон Павлович… — словно раздумывая, каким еще образом огорошить Струге, протянул председатель Центрального суда Николаев. — Зайдите лучше ко мне. Шутки в сторону.

Прежде чем подняться и последовать последнему, самому понятному из всех прозвучавших советов, Струге еще раз посмотрел на секретаря и разгладил на столе помятый лист.

— Алиса, у вас такое выражение на лице, словно вы уже трижды прочитали этот документ, но ничего не поняли.

— Почему же, — скромно потупила взор девушка. — Тут все предельно ясно.

Струге отбросил в сторону ручку, которую до сих пор не выпускал из руки, и воткнул взор в текст. Кажется, письмо, адресованное ему, он прочитал в суде последним.

«Здравствуйте, Антон Павлович» — так оно начиналось.

«Пишу вам оттуда, откуда вы знаете. Из колонии строгого режима в городе Табулге. Не можете не знать, потому что сами меня сюда и определяли. В 1995 году. Фамилию повторять не буду, она на конверте указана, скажу только, что скоро мне выходить».

Струге дотянулся до кружки с чаем и сделал большой глоток — чай остыл.

«Выходить мне очень скоро, ровно через три дня и два часа, поэтому очень скоро наступит день, когда я выйду».

Антон Павлович заставил себя сосредоточиться и, не дойдя до конца, прочитал написанное еще дважды. Возможно, это не симптомы абстинентного синдрома у автора, и читать следовало между строк. Но, сколько Струге ни вчитывался, всякий раз выходило, что житель колонии под Табулгой имеет в виду именно то, что пишет. Он скоро освободится. Не обнаружив подтекста, Антон Павлович продолжил изучать документ.

«Вы помните, Антон Павлович, за что меня посадили? Быть не может, чтобы не помнили, поэтому я не стану унижаться и говорить о том, что я тут ни при чем. Скажу лишь, что эту Качалкину топором я не убивал. Зарубил кто-то другой, а посадили вы меня, хотя я тут совершенно ни при чем».

— Что ты встала надо мною, Алиса? — поднял Антон взгляд. — Ты Горбунцову повестку отправила?

— Нет еще. — У девушки был взгляд, словно она боялась пропустить момент инсульта у своего судьи.

— Так иди, отправь. И не мешай, я и без тебя ничего понять не могу…

«Помните, я вам говорил, что был выпимши и ничего не помню? А вы мне ответили, что это не алиби, и впаяли восемь лет. А я помню. Я, конечно, не писатель и романов писать не научен, но отношение к вам выражу лучше Пушкина. Адвокат оказался бараном, прокурор свиньей, свидетели крысами, и после оглашения приговора я убедился, что от этого скотного двора вы ушли не очень далеко».

Потревожил телефон, и Антон был вынужден отвлечься.

— Антон Павлович, вы идете? — очевидно, предполагая, что Струге прихватил телефон с собой, спросил Николаев.

— Сейчас, сейчас, — успокоил его Антон. — Дочитать нужно. Вы же по поводу письма меня вызываете?

— Конечно! — взорвался Виктор Аркадьевич. — А вы что, еще не прочли?

— Ну так пока очередь дойдет…

«За эти восемь лет без трех дней и двух часов я заработал туберкулез, посадил печень и отморозил почки. А на этапе меня каждый день бил конвой, и я вас спрашиваю — стоилили (зачеркнуто) стои лили (зачеркнуто) стоили ли мои мучения одной ошибки судьи? И вот теперь я, Антон Павлович, думаю, что у вас отбить первым. Почки или печень. Но я не такой садист, как вы, восемь лет мучить не стану. Поэтому обойдусь тем, что зарублю вас топором. Я как раз за это отсидел, так что все будет по закону. С уважением, осужденный Кургузов».

— Понятно, — выдавил Струге и поднялся из-за стола. — Алиса, будут искать — я у Николаева.

В коридоре Струге встретила мировой судья Маминова и, задержав его за рукав, шепотом сообщила, что в том случае, если Антон Павлович не станет возражать, она может позвонить своему брату в Табулгу (заместителю начальника оперативного отдела колонии), чтобы Кургузову перебили еще и ноги. Антон отказался и вошел в приемную.

— Что вы обо всем этом думаете? — ни секунды не медля, поинтересовался председатель.

— Я думаю следующее, — вздохнул Струге. — Две недели назад в нашей поликлинике не знали, что у меня сменился домашний адрес и, поскольку я не появлялся, отправили результаты моих анализов в суд. И сейчас подсчитываю, кто из судей в этот момент находился в отпуске и может не знать, что у меня панкреатит.

Виктор Аркадьевич поморщился.

— Да кому какое дело до вашей поджелудочной железы? Вот безопасность головы вашей — это наша общая забота. Кто такой Кургузов?

Антон присел на предложенный стул и устало улыбнулся.

— На нашей территории есть микрорайон, именуемый Шестым, но всем он известен как Нахаловка, — убедившись в том, что для Николаева это не новость, он продолжил: — Проживает там, как вам известно, группа лиц, не приспособленная к нормальной человеческой жизни в условиях демократических преобразований. Это потомки тех, кто для строительства Тернова был пригнан из европейской части страны в кандалах.

Закончив экскурс в историю и демографию, Антон развел руки в стороны:

— Предки Кургузова были пригнаны первыми.

Раздосадованный Николаев снял с носа очки и стал тыкать ими Струге в руку, как электрошоком.

— Вы, Струге, дошутитесь, дошутитесь! Мне любопытно, что вы будете делать, когда через три дня и два часа… Уже конечно, меньше! — так вот, что делать будете?

Антон отвел пораженную руку в сторону и опустил под стол.

— Виктор Аркадьевич, Кургузов — сорокалетний отморозок, ростом чуть более полутора метров в прыжке и весом около пятидесяти килограммов. Плюс ко всему он еще и картавит. «Подсудимый Куггузов» — как он себя называет. Если исходить из содержания написанного им письма, то сейчас ему еще хуже. Как вы думаете, что я буду делать, если увижу его на улице с топором в руке? Я благодарю вас за заботу, но не вижу смысла придавать этому письму значение вселенского масштаба.

— А я вижу. — Было видно, что Николаев возражает не по причине врожденного упрямства. — И считаю, что нужно предпринять соответствующие заявлению меры. Данное письмо не что иное, как угроза жизни судье, и вы меня простите великодушно, Антон Павлович…

Струге, склонив голову набок, стал готовиться к неожиданному.

–… но я приставляю к вам охрану из числа сотрудников милиции.

— Зачем?

— Затем, — тихо возразил председатель, и это уже было похоже на некие врожденные качества.

— Глупость какая, — почесал висок Антон. — И как вы видите эту охрану?

— А вот так и вижу. Двое сержантов из патрульно-постовой службы, начиная с послезавтрашнего дня, начинают нести службу по охране вашей квартиры, вашего кабинета в суде и по пути вашего следования из дома на работу и с работы домой. На этом закончим, и я сразу перехожу ко второму вопросу. Кого и при каких обстоятельствах этот Кургузов зарубил?

На столе появилась ксерокопия письма, и Антон Павлович догадался, что ксерокс в это утро работал, не останавливаясь ни на минуту. Прокашлявшись, он осторожно заметил:

— Знаете, охрана мне нужна, как…

— Вопрос закрыт, — напомнил Николаев. И напомнил еще раз: — Кургузов.

— Это же смешно, Виктор Аркадьевич! — взорвался Антон. — Мне еще не пристало под конвоем ходить!..

— Кургузов.

— Что — Кургузов? Обморок, ростом со стиральную машину, однажды перепившись, поругался со своей сожительницей, обвинив в измене, зарубил ее на всякий случай и отправился спать. На следующее утро проснулся, сходил в магазин, купил водки и направился к собутыльникам. Это он алиби себе готовил. Весь день пьянствовал, а под вечер забыл, зачем пришел, и сознался одному из собутыльников, что совсем недавно, и как раз вовремя, ему подвернулся под руку топор. Собутыльник оказался агентом на подсосе у одного из оперативников нашего РОВД, и тем же вечером он отзвонился «хозяину». Хозяин прибыл через пять минут с двумя операми, и уже через полчаса на его столе образовалась явка с повинной от Кургузова.

— А почему тогда Кургузов так настаивает на том, что вы, Антон Павлович, недалеко ушли от этого… Как он там писал? — Николаев вернул очки-«электрошок» на место и стал искать на ксерокопии ответ на свой последний вопрос.

— От скотного двора, — остановил поиск Струге. — Это адвокат Барышников его научил говорить, что его-де били сыщики, мучили и вынудили подписать бумаги, не читая. Я это дело очень хорошо помню, потому что дела, при оглашении приговора по которым подсудимый мочится в штаны, не забываются. Послушайте, Виктор Аркадьевич, быть может, мне просто получить оружие?

Струге терялся в вынужденном выборе наименьшего из двух зол и выглядел растерянным.

Председатель покачал головой, сослался на опыт, в наличии которого Струге сразу засомневался, и сказал, что пистолет в этом деле не помощник. А лишние четыре пары глаз — совсем не лишние. То есть то, что нужно. Заодно председатель поинтересовался, как цензура колонии умудряется пропускать подобные послания на волю.

— А что в этом удивительного? — хмыкнул Антон. — Кургузов без замечаний оттрубил лет семь, а потом его перевели на «бесконвойный» режим. Сейчас маленький негодяй ухаживает за свиньями в подсобном хозяйстве, имеет возможность покидать ворота тюрьмы, соответственно, имеет и возможность бросать свои опусы не в «зоновские», а в обычные почтовые ящики на улицах Табулги.

На этом разговор закончился, Струге ушел к себе, а Николаев, тут же вооружившись телефонной трубкой, стал набирать номер начальника учреждения под Табулгой.

О чем он говорил — не известно, только следующий день никаких новых писем, в отличие от дня третьего, последнего, не принес. Зато утром, через день после последнего разговора с Николаевым, секретарь судебного заседания Алиса вновь внесла, держа перед собой двумя пальцами, словно носовой платок тифозного больного, новое послание.

Раздосадованно отодвинув от себя дело, судья вздохнул и бросил конверт перед собой.

«Здравствуйте, Антон Павлович», — разнообразием приветствий автор не страдал.

«Несмотря на вашу жалобу хозяину зоны, после которой кум вывихнул мне два пальца на правой руке и заставил здоровой рукой выкрасить все стены в штрафном изоляторе, я чистосердечно признаюсь вам в том, что от данного обещания не отступлюсь».

Струге с удовлетворением отметил про себя, что в отличие от первого послания второе несет более доступное содержание. Упоминание о штрафном изоляторе и производственной травме свидетельствовало о том, что за последние перед выпуском на волю сутки автор находился в трезвом уме и относительно ясной памяти.

Тем не менее Антон Павлович твердо был уверен в том, что не знает ни телефона начальника колонии («хозяина»), ни его имени. Так же, как и фамилии оперуполномоченного оперативного отдела («кума»), пытавшегося отучить Кургузова от привычки писать методом, коим солдаты чилийской хунты отучали Виктора Хару играть на гитаре.

«Николаева работа», — безошибочно определил Антон Павлович.

«Мне остался всего один день. Завтра в десять утра мне вручат справку об освобождении и деньги. Я потрачу их все до последней копейки на билет до Тернова и самый большой топор, какой только найду по дороге. Примите совет для своей следующей жизни. Никогда не подряжайтесь на работу, результатами которой будут удовлетворены не все».

В конце письма еще более корявым почерком, что говорило об усталости автора писать такие длинные тексты, опять значились слова, выражающие уважение, и инициалы без пяти минут свободного гражданина Кургузова.

Струге уже порядком подзабыл о письме и угрозе жизни, но ближе к обеду в его кабинет вошли, предварительно попросив разрешения, двое в форме и напомнили.

— Здравствуйте, Антон Павлович, — поздоровался за обоих веснушчатый сержант. Как у всех рыжих, его глаза отсвечивали такой степенью наглости, каких не видывал мир. — Мы — ваша охрана.

Алиса была готова поклясться, что такое глупое выражение на лице ее судьи было впервые за все время их совместной работы.

— Кто вы моя?

— Ну, послали… — не будучи натренированным в общении с судьями, уточнил рыжий сержант.

Струге вспомнил об обещании Николаева, и Алиса констатировала, что судья принял привычный облик. Постукивая карандашиком по развернутому перед ней делу, она удовлетворенно переводила взгляд с гостей кабинета на его хозяина.

— Бодигарды, значит, — качнул головой Струге.

— Не, мы из патрульно-постовой, — стараясь быть предельно тактичным, возразил рыжий. Выслушивая наставления командира роты ППС, он и его напарник уяснили главное: во-первых, судьи — люди со странностями, но их присутствие в городе крайне значимо. Во-вторых, судья Струге — самый странный из всех известных крайне значимых людей города. — Сержант Звонарев и младший сержант Крыльницкий. И мы теперь всегда там, где вы.

— М-да… — все, что смог выдавить Антон Павлович.

Предложив телохранителям стулья, он снял трубку с телефона.

— Виктор Аркадьевич, это шутка?

— В сторону! В сторону шутки, Струге! — готовый к этому звонку, вскричал председатель. И тут же использовал запрещенный прием: — Будете упрямиться, позвоню Лукину.

Это был удар ниже пояса. Откровенная вражда Струге и председателя областного суда Игоря Матвеевича Лукина была известна всем. За нежелание вливаться в команду подчиненных Игорь Матвеевич не любил Антона Павловича уже почти десять лет, и эта нелюбовь иногда принимала занятные формы. Лукин давил, Струге не прогибался, и этот возвратно-поступательный механизм не останавливался ни на минуту. Едва появлялось обстоятельство, которое по всем объективным причинам Струге могло не нравиться, Лукин это обстоятельство усугублял. Теперь же, если Николаев позвонит Игорю Матвеевичу и сообщит, что судье угрожают, Лукин отмахнется:

— Судья Струге — мужик здоровый. Ему угрожает лишь обострение панкреатита.

Но едва Николаев упомянет о том, что Антон Павлович от охраны отказывается и делает это весьма энергично, Лукин использует все свои связи, чтобы приставить к судье не двух сержантов, а взвод патрульно-постовой службы.

Струге это знал, поэтому молчал, выслушивая убежденные восклицания Николаева, и, едва тот закончил, повесил трубку.

Двое, готовых ко всему, сидели напротив него, как молодцы из русской народной сказки. Повернешь волшебное кольцо — и… «Что прикажешь, хозяин?!!» Но, в отличие от сказочных, в глазах этих, милицейских, желание исполнять любой каприз не светилось. Струге смотрел на них и думал о том, что мозг этих крепких ребят из низовой службы органов внутренних дел запрограммирован командиром весьма ограниченно. Капитан, воткнув козырек фуражки в переносицу рыжему, говорил следующее:

— Он на работу — вы с ним! Он в процессе — вы в зале. Он домой — вы рядом. Он в сортир — один держит руку на рычаге сливного бачка, второй разматывает бумагу! Узнаю, что, начиная с половины третьего сегодняшнего дня Струге появился где-то один, — уволю!!

И, убедившись, что на часах двадцать семь минут третьего, отправил две тени судьи Струге к нему на работу.

— М-да… — еще раз произнес Антон.

Молодые люди, и без того с волнением приступившие к неизвестной им работе, заметно засуетились. Что означает это «м-да», они не понимали, поэтому взгляд рыжего стал еще более наглым, а второй, чернявый и коротко стриженный, поерзал на стуле.

— Как зовут-то? — обреченно спросил Антон.

— Сержант Звонарев и младший сержант Крыльницкий.

Алиса прыснула.

— По имени, по имени-то как зовут? — настоял судья.

Оба покраснели, и сержант разговорился:

— Глеб… Егор… Я — Глеб.

В ближайшие четверть часа выяснилось, что рыжий служит четыре года, а его младший коллега — два. Крыльницкий живет в Центральном районе, а Звонарев в Кировском. И что Глеб имеет мотоцикл «Урал», а Егор — мастер спорта по боксу.

— Где занимаешься? — тут же поинтересовался, задетый за живое, Струге.

— В «Динамо». У Кисина. Только я уже не занимаюсь, некогда. А вы тоже боксировали?

Струге вздохнул и стал размышлять над тем, куда деть тех, кто по всем понятиям теперь не должен отходить от него ни на шаг.

— Значит, так… Мотоциклист сейчас отправляется в банк. Там работает моя жена. И с этого момента ты становишься ее тенью. Егор Крыльницкий остается со мной и охраняет меня. Жене я сейчас позвоню.

— Не положено… — донеслось до ушей Струге в тот момент, когда он уже поднес трубку к уху.

На другое, собственно, Антон и не рассчитывал. Ребят озадачили, и вряд ли они собираются нарушать инструкции с первой минуты нового задания. Разведка боем результатов не принесла.

— Нам обоим приказано быть рядом с вами, — упрямо повторил сержант. — В отношении жены инструкций не было.

Антон посмотрел на Алису, которая живо интересовалась всем происходящим, и с досадой почесал висок.

— Мужики, если возникнет экстремальная ситуация, мне гораздо легче будет спасти жизнь одному, чем двоим.

На это милиционеры не рассчитывали. Вызовом такие слова, конечно, назвать было нельзя, но чувство глубокого оскорбления, выслушав их, они все-таки испытали. На лицах молодых людей, сменяя друг друга, заиграли саркастические улыбки и ужимки растерянности. Судья на вид был мужиком ладным, но такой дерзости от него, наряженного в мантию, смахивающую на платье, они не ожидали. Рыжий перевел взгляд на Алису, шарм которой обнаружил лишь в тот момент, когда она усмехнулась, но встретил не поддержку, а такой же наглый взгляд. Она кивнула ему, подтверждая слова судьи, и старший из будущих телохранителей растерялся окончательно.

— А с женой если что случится? — продолжал натиск Струге. — Что толку от того, что вы будете пасти меня, как корову, а в это время кто-то ударит по моему самому больному месту?

— Да кто ударить-то должен? — не выдержал, продемонстрировав понимание ситуации, сержант.

— Во-о-от, — успокоился Струге. — В этом все дело. Освобождается уголовник, Кургузов его фамилия…

И через четверть часа Антон своего добился. Разбил «группу преследования» на части, чем полностью уничтожил ее предназначение. Звонарев, к его великому неудовольствию (секретаря с ним судья не отправил), вышел из кабинета и направился в банк, а Крыльницкий, потеряв орган управления своими последующими действиями, уселся в дверях.

С удовлетворением отметив про себя, что теперь никто ему мешать не будет, Антон Павлович позвонил жене, выслушал ее смех и попросил Алису приглашать участников процесса.

Струге был уверен в том, что проблем не возникнет никогда, и предложение Николаева принял лишь из соображений демонстрации деланого смирения. Но уже через три часа, в начале шестого вечера, когда на Тернов опустилась темнота, он понял, что ошибся. И подтверждением тому был звонок Звонарева на его сотовый телефон.

Этот звонок застал его и следующего рядом с ним Крыльницкого на половине пути домой, в момент оживленного обсуждения последнего голливудского блокбастера о путешествии Христофора Колумба.

— Красивый фильм, — настаивал Крыльниций.

— Что проку в красоте, если его создавали дилетанты? — возражал Струге.

— Почему дилетанты-то? — возмущался младший сержант.

— Да потому что во времена Колумба на кораблях не было штурвалов! И по морю Колумб шел не на «Пинте», а на… — Струге прервался и сунул руку в карман дубленки. — Погоди спорить, звонят…

Оглавление

Из серии: Судья Струге

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Иди и умри предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я