Тайная история Тартарии. Том 1. Паны, холопы и Другие

Вук Задунайский, 2023

Тартария… Древняя и малоизученная страна на старинных картах. Но чтобы попасть в это загадочное место, не надо ходить далеко. Тартария окружает нас со всех сторон. Там всё, как и тут. Те же леса и болота. Те же зима и лето. Те же паны и холопы. Только Другие там живут прямо среди людей. Но наступают страшные времена. Сдвигаются невидимые глазу силовые линии. И тогда безумие охватывает целые народы. Оплетают всех своими тайными интригами иезуиты, которые и не люди вовсе, а скорее рептилоиды. Но жестокий гетман-оборотень уже штурмует их крепости, чтобы привести земли Тартарии под скипетр московского царя.

Владимир Свержин «Белый Хорт»

Прохладная струя ударила ему в лицо. Не открывая глаз, он жадно ловил пересохшими губами капли воды. Это было спасением от полуденного жара, от изнурительной жажды, от которой путались мысли. Это было спасением. Иван уже потерял счет времени, так долго стоит привязанный к великанскому дубу. Первые часы ему казалось, что веревка жжет, душит его, а сейчас он ее даже не чувствовал, будто сросся с огромным деревом. Куда-то делись голод и страх. Они просто растаяли, канули невесть куда. Ну, да и бог с ними.

Лихих людей и лютого зверя он не боялся. Его серый побратим, повинуясь неслышному зову, вышел из чащи и улегся прямо у ног. Кому охота тягаться с таким волчиной? Но старика он все же подпускал. Нехотя вставал, приподнимал верхнюю губу, обнажая клыки, приглушенно рычал, но отходил шага на три-четыре. Вполне достаточно, чтобы при случае прыгнуть и в мгновение ока перекусить седобородому шейные позвонки. Много ли такому надо, чтобы дух вон? Однако Иван чувствовал — так, да не так.

Вон, в первый день их знакомства чего дед учудил! Тогда он с серым побратимом понуро брел по берегу, вспоминая хохот добрых молодцев-сечевиков — мол, куда тебе, мальцу неразумному, прутику вербному, за оружие браться? Тебе, хлопчик, впору на палке скакать, да за мамкину юбку держаться! Вот тут-то дедок и появился за его спиной, закряхтел по-стариковски, окликнул негромко, оперся на длинный резной посох.

— Ты б, голубь, уважил старика, по тропке спустился к реке, принес бы мне водицы испить.

И откуда только взялся?!

Иван глянул на него, поклонился, как отец с матерью учили, и сказал со всем почтением:

— Живо сбегаю, дедушка. Да только не в горсти же нести?

— Зачем в горсти? — усмехнувшись в белые усы, ответил дед. — Вот тебе ковшик. Осилишь его сюда дотащить?

Ничего Иван не ответил, лишь из-под бровей обиженно глянул, взял березовый ковш, спустился к воде, зачерпнул… а поднять-то не может! Тянет, аж руки выламываются — а толку нет, ковш будто увяз, не сдвинуть, и все тут.

— И впрямь, я вижу, силенок ты еще не набрался! — потешается старик.

Ивана как прорвало, ковш бросил, кулаки сжал и вверх по тропке кинулся. А старик уже… на другом берегу Днепра стоит, хохочет, за живот держится.

— Уж не биться ли ты со мной удумал, парень?

И, что самое обидное — ковш уже у деда в руках, и полон воды! Тут у Ивана сердчишко-то и упало, понял — не простого старичка он встретил. И встреча эта неспроста.

— Не суди меня, дедушка, не со зла я! — бухнулся он на колени. — Вот те крест, не со зла!

— Ну-ка, ну-ка, — старец, как и не пропадал никуда, снова стоял рядом. — Ты с коленок-то встань, чего штаны протирать! Что ковш из воды не поднял — в том промашки нет — ты этим ковшом весь Днепр зачерпнул, того никакой дружине не осилить. Давай, вставай! И ни перед кем боле коленей не гни! Воину то не пристало!

— Так то ж воину, а я… — Иван всхлипнул от жалости к себе, пытаясь сообразить, как это одним ковшом можно зачерпнуть огромную реку. Но спросить не решился, уж больно странным, да что там, чародейным дохнуло от седобородого незнакомца. О таких ему доводилось только в сказках слышать, тех, что мать когда-то на ночь рассказывала.

— Что ж, парень, никто воином не рождается. Да и не всякому им быть. Но если уж ты родился зубастым, как хорт, то уж, видать, судьба тебе на роду загодя все присудила.

— Откуда, дедко, ты про зубы знаешь?! — ахнул он. Но старец лишь усмехнулся, будто отрок что-то несусветное спросил.

— Так я много чего знаю! И о том, как ты на Сечь просился, да отлуп получил, мне тоже ведомо. Так что, коли желаешь, помогу я тебе.

— Только того мне и надобно! Вот как бог свят! — Иван перекрестился, выдернул из-под рубахи крест и для верности поцеловал его.

— Да вижу я, вижу, не мельтеши! Только ты бы не спешил, ведь не знаешь, через что пройти придется.

— На все готов! — снова перекрестился Иван. — Что скажешь, все приму!

— Много вас, заполошных, об том твердило, да немногие затем с порога на попятную не пошли!

— Я не пойду на попятную, хоть режь меня!

— Для чего ж резать? Да только всему свой черед. Идем. — Старик поманил его за собой и в один миг оказался на высоком берегу.

— А как величать тебя, дедушка?

— Зови Всеславличем, не ошибешься.

И вот теперь Иван стоял, накрепко привязанный к дубу, чувствуя, как исконная сила земли, поднимаясь от корней, наполняет могучее дерево, и то щедро делится с ним. Пожалуй, сейчас он чувствовал себя даже сильней, чем прежде, когда носился с такими же мальчишками в родной Мерефе, да на палках дрался, вспоминая отцовские поучения.

А теперь и вовсе хорошо: днепровская вода нахлынула, отгоняя жаркую погибель и утоляя жажду. Злые мухи, густым роем собравшиеся полакомиться его потом, разлетелись с негодующим жужжанием.

— Ну что, хлопец, жив? — насмешливо спросил дедка.

— Да, — одними губами прошептал Иван. — И тебе, Всеславлич, долгих лет.

— Ишь, ты. Ну, это хорошо, коли жив. Не притомился ли еще этак стоять?

— Коли надо, так и еще постою, — хрипло выдохнул отрок.

— И то дело, — раздумчиво произнес старец, поглаживая бороду. — Да только более не надо.

Иван почувствовал, как в одно мгновение спадает удерживавшая его веревка, и сам он, не имея больше опоры, по-лягушачьи шлепается на четвереньки. И тут же сверху, будто давно подстерегал добычу, рушится на его голову линялый сокол. И не простая это ловчая птица — крылья у нее в размах — будто руки зрелого мужа, а жар от него, как от печи идет. А у Ивана и перевернуться-то сил нет. Чувствует он, как в плечи вонзаются острые когти, сжимаются, разрывая плоть. Вот-вот крючковатым, точно багор, клювом по темечку долбанет, и все — и конец тогда, поминай, как звали!

Но вот, будто волна нечеловеческой силы, иной, — той, исконной, что дубом ему дарена, — наполнила его тело. Вскинулся отрок, да с размаху ударился спиной о дерево, вот-вот птичьи кости захрустят. Ан нет, раны на плечах кровоточат, а жаркого сокола как не бывало.

Едва Иван выдохнул, да божье имя благодарно помянул, мчит на него бурый тур — рога, как полумесяц в небе. А росту — едва-едва Иван, руку подняв, до холки его дотянется. А может и не дотянется вовсе, меряться времени нет. Но мальчишку уже азарт взял — стоит, как ни в чем не бывало, у дуба, и только слушает гром копыт да жаркое дыхание могучего зверя. Вот уже совсем близко налитые кровью, будто лютым огнем горящие, турьи глаза — ан не возьмешь! Иван шмыг белкой в сторону, да и схоронился за стволом. А спустя миг глядь — тура-то и нет!

Вместо того на грудь ему матерый волчина кидается, такой, что крупный волк, не пригибая головы, под его брюхом пройдет. Кидается, с ног сбивает, у самого горла зубами клацает. Вцепился Иван пальцами ему в шерсть, отдавил чуток наверх, да только волчина слюной уже все лицо ему залил, надолго ли сил хватит?

И что уж вовсе непостижимо — его-то, Ивана серый побратим лежит в сторонке оторопью скованный, только скулит тихонько, и вовсе глаза прикрыл, будто помер. И в тот же самый миг Иван вдруг ощутил, как схлынули с мира все краски, и сам он — будто не человек вовсе, а лютый зверь. Спали с него пелены человечьи, зарычал он, крутанулся на месте вертче ужа и мертвой хваткой сцепил зубы на горле волчины. Да так, что кровь мигом заполнила всю пасть, жаркая, пьянящая, дающая новую силу. И вдруг — будто туманом все заволокло.

Очнулся Иван, сидит он под деревом, побратим его серый на колени ему морду положил, ластится. А рядом Всеславлич с деревянным ковшиком сидит да свободной рукой бороду поглаживает.

— На вот, малец, испей водицы, попустит.

— А где все эти?.. — оглянувшись по сторонам, озадаченно спросил отрок.

— Где надлежит им быть, там и есть. — Старец усмехнулся. — Ну что ж, хлопчик, толк из тебя будет, не зря тут мух кормил. А сейчас вставай, пойдем оружие тебе добывать.

Седобородый поднялся на ноги и зашагал, даже не оглянувшись. На ватных ногах Иван устремился ему вслед.

— Далеко ли идти, дедушка?

— Недалече. Отседа верст около двадцати, а может, и тридцать. Вот заодно ногами и померяем.

Парень только охнул чуть слышно, но поплелся за бодрым старцем.

— А скажи-ка, дедушка, что тут было?

— Но это, смотря, в какие времена, — хмыкнул тот.

— Я о нынешнем дне говорю.

— Нынче ты себя нашел. Или пришел в себя — тут уж кто как скажет, — ухмыльнулся Всеславлич и, опершись на посох, внимательно глянул на младшего спутника.

— Так что ж это, выходит, я и впрямь волчину загрыз?

— Можно и так сказать. Но только не в том суть.

— А в чем?

— Ты в себе страх выгрыз и жалость к себе заодно.

Он, как ни в чем не бывало, зашагал далее, насвистывая что-то в усы, и птицы в листве радостно вторили ему, точно дорогому гостю.

Они прошли более двадцати верст, когда старик остановился на берегу возле днепровского переката и, посмотрев на клокочущие валы, удовлетворенно сообщил:

— Здесь.

Иван огляделся, высматривая что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее оружие. Но, исключая облепленные клочьями днепровской пены валуны, которых тут было в избытке, ничего достойного внимания не обнаружил.

— Копать надо будет? — спросил он, полагая, что где-то тут есть тайник.

— Нет, копать не придется. — Дедко встряхнул седыми кудрями. — Нырять придется.

— Что? — Иван с опаской поглядел на разбивающиеся о камни стремительные волны.

— Нырять, — вновь повторил старик. — Вон там, видишь, меж скал, вроде как чаша? Самое то место, узнаю его. Ну что, прыгаешь или оробел? Хворостиной от врагов отбиваться будешь?

Парень с показной бравадой дернул плечом, скинул рубаху и штаны и сиганул в воду. Конечно, его плавный Донец в сравнение не шел с неукротимым Днепром, но воды Иван никогда не боялся. Клокочущие волны норовили расшибить его о корявые обломки скал, торчащие из пены, будто клыки из волчьей пасти. Он всякий раз увертывался от прямого удара, ловко уходил в глубину, стараясь отыскать неведомое оружие. В конце концов, уставший и продрогший, Иван вылез на берег и тут же увидел Всеславлича, сидящего на валуне у кромки воды.

— Ну что, хлопче, не сыскал?

— Да как его сыщешь, сам чуть жив остался! Я же не рыба! Пока нырял, едва голову не расшиб!

— Что ж, верно, — посочувствовал старец. — Так ведь не расшиб — и на том спасибо! Ладно, подсоблю тебе, — успокаивающе махнул рукой старик и протянул юнцу веревочную петлю, к другому концу которой была привязана увесистая булыга. — Аркан на шею, камень в руки — и прыгай. Оружие — оно на самом дне лежит, так-то, как ни бейся, до него не донырнешь.

— Так ведь… — Иван удивленно поглядел на старика. — С камнем, да в омут — враз на дно потянет, да и утопнешь!

— Правильно мыслишь, — подтвердил дедка. — Ишь ты, ума палата! Камнем сиганешь — до дна и дойдешь. А как оружие схватишь, так им эту веревку и перережешь.

— А ежели вдруг не найду?

— А ежели найти не сумеешь, то и выныривать тебе незачем, оно ж недоучка — хуже дурака, — напутствовал Всеславлич. — Так что сам решай, как оно: брать мою подмогу или прямо домой ворочаться. Ты думай, хорошенько думай. Землепашцем быть — дело верное, доброе. Свинья — конечно, не конь, а тоже от нее польза есть. На что тебе с чужой крови жить?

Иван глянул недобро и протянул руку.

— Давай свою петлю.

— Вот это другой разговор. Запомнил, что я тебе сказал? — Седобородый приладил груз на шее Ивана.

— Запомнил.

— Тогда ступай с богом, да возвращайся поскорей! А я тем временем ужин слажу.

Старик отвернулся, теряя интерес к безусому юнцу. Тот поежился и с натугой поднял привязанный к веревке камень. Иван попытался унять тревожный стук сердца в груди. В конце концов, сегодня он уже столько раз умирал, пора бы привыкнуть. Уж если Всеславлич отчего-то хотел погубить его, то, верно, мог это сделать сотню раз, пока он был привязан к дереву.

Иван широко перекрестился, глубоко вдохнул, закрыл глаза, шагнул с берега головой в омут и вдруг почувствовал, что совершенно не боится. Это даже как-то развеселило его. Но тут вода хлестко ударила по лицу. Он начал быстро погружаться, да так глубоко, что и представить не мог. Воздух в легких быстро заканчивался, но благостное состояние покоя не проходило. Петля на шее уже совершенно не держала его, и… он проплыл сквозь нее, едва касаясь хвостом, плеснул широким плавником и быстро, распугивая мелкую рыбешку, устремился ко дну. Сердце будто само знало, куда следует плыть. Иван вдруг заметил, как меж камней в тине, совершенно не тронутая ржой, выблескивает, будто манит, гладкая сталь клинка. И тут же плавники исчезли, снова возникли руки. Он схватил оружие и начал быстро выгребать наверх, к берегу. Старик поджидал его, сидя на камне у костерка.

— Ты, я вижу, с добычей! — довольно улыбнулся дед. — Что ж, любо, любо! Ну, как водичка?

Иван, отплевывая воду, быстро вышел на берег.

— Холодная, — зубы Ивана стучали, тело била мелкая дрожь.

— Иди, иди к огню, согрейся. А заодно глянем, что добыл.

Только сейчас отрок разглядел отобранное им у Днепра оружие. Это был меч, длинный, прямой, как солнечный луч, сияющий, как будто только-только покинул ножны, и острый… Это Иван уже почувствовал на себе — пальцы и ладонь, которыми он схватил клинок, были залиты кровью из глубокого пореза.

— Ишь ты, проголодался, стало быть. Как был хровохлеб, так и остался. — Старик принял оружие из рук воспитанника. — Я вижу, ты его славно попотчевал, он тебе за то весь твой век благодарен будет. В бою не подведет, в невзгоде не кинет. Ну, здравствуй, старый друг! Сколько жизней не виделись!

Всеславлич сжал рукоять, и как показалось Ивану, та аж замурлыкала от радости. Затем старец крутанул меч и будто скрылся в стальном облаке. Иван и прежде видел, как сечевики, бравируя своей ловкостью и лихостью, крутят саблей, но чтобы вот так! Старец был еле виден в мелькании хищного клинка. Наконец он остановился, поднял меч острием к небу, прикоснулся губами к холодной стали, затем подкинул его, поймал и протянул рукоятью к Ивану. Тот, сцепив зубы от боли, раскрыл окровавленную ладонь. Старец хлопнул себя по лбу.

— Вот же старюга беспамятный, как же это я позабыл?!

Дед склонился над раной, что-то зашептал, поводил перстами, выпрямился и проговорил насмешливо:

— Иди в реке обмой, на что рукоять пятнать?

Все еще не понимая, что произошло, отрок отошел к воде, обмыл ладони и увидел затянувшиеся красные рубцы на месте недавних порезов.

— Ну, что ты там застрял? — крикнул Всеславлич. — Иди к костру, грейся. А то, может, щукой обернешься и окуньков наловишь? Я как раз ушицы бы сварил.

— Щукой? — выпучив глаза, спросил Иван.

Старец усмехнулся.

— Что ж ты такой непонятливый? Нечто сам не догадался, как из петли выбрался? И там, у древа…

— Так я думал, это я с перепугу…

— С перепугу зайцы гадят! А ты лютым зверем оборачивался, в воде — щукой-долгомеркой. Еще в небе беркутом полетишь, но тому я тебя после обучу.

— Это ж… как это? Я же… — запинаясь, начал отрок, испуганно крестясь.

— Эх, малый-малый, сила в тебе великая, а соображения чуть. На вот, — он вновь протянул оружие заробевшему отроку, — ты добыл его, теперь он твой. Не благодари, то — твой меч и твой крест.

А сейчас давай, садись к костру, грейся. И волка своего призови. Для вас двоих говорить буду. А вот это рукой махать да молитвы бубнить — пустое. Хоть обкрестись ты, от того иначе не станет. Уж коли ты родился с зубами, то грызть тебе ворога до самой его погибели. Господь за плечом твоим стоит, ты его стережешь, он — тебя.

Иван свистнул в два пальца, волк-побратим стремглав бросился к нему из ближнего подлеска, будто только и ждал зова.

— Ну, стало быть, расскажу я теперь, что за путь-дорожку ты себе выбрал. А вернее сказать, не ты, она тебя выбрала. Быть тебе, Иван, великим воином, всей русской земли храбрым заступником, а злому ворогу погубителем.

Меч, что ты со дна достал, не простой. Два таких меча в мире есть. Откованы Сварогом они для внука Перунова, Скифа Ераклича, и лучших мужей его рода. Этот зовется Белый Хорт, брат его — Хорт Черный. Кто обоими мечами владеет — вовек побежден не будет. И земля его любому ворогу не по зубам окажется, и в какую бы чужедальнюю землю сам он не пришел — всякого воина сразит.

В давнопрежние времена тот меч, что ты со дна достал, моим был. Другой же принадлежал брату моему кровному, может и ныне тот меч у него обретается. Да только где тот брат, мне неведомо. А вот тебе следует о том прознать. Ибо с того часа, как меч тебя признал, лишь сам он да его близнец ранить тебя могут.

— Да как же такое быть может?! — изумился отрок.

— Молчи, не перебивай, — нахмурился Всеславлич, выхватил из ножен на поясе булатный нож и, будто разгневавшись, ударил им в грудь Ивана. Тот лишь охнул от внезапной боли, но ни кровинки не пролилось, даже кожа не разошлась под железом. — Вот так оно теперь и будет.

Парень потрогал грудь, не веря собственным ощущениям. Впрочем, за сегодняшний день случилось много такого, во что в здравом уме верилось с трудом.

— Но ты не больно-то радуйся, кому много дано, с того много и спросится. Сам знаешь, с одной стороны на землю нашу басурманы валом прут, с другой иезуитово семя крадется. Да и белый царь, хоть за твоей спиной, как за каменной стеной, а подмоги от него когда густо, а когда и пусто. Своя рубаха ближе к телу, и выгоду свою он блюдет свято. Но такое может статься, что его выгода — твоя невзгода. Потому запомни — с царем или без царя, а землю русскую ты сам защитишь. Чему надо, я тебя обучу.

Но помни, срок твой подходит. Отец мой вырвался из темницы, в которую я его под Хвалынским морем запер, и люто жаждет расквитаться. А коли так, то глядишь, и брат мой жив. А стало быть, и меч при нем.

— Да что ж ты, дедушка, загадками-то говоришь? Тебе самому в обед сто лет, а отцу твоему и все двести, почитай, будет!

Старик лишь захохотал от этих слов.

— Сто говоришь? Да когда мне сто было, на месте дома твоего густой лес шумел! А вон те дубы я помню еще желудями! Отец мой — Горын Змеич, брат, стало быть — Змей Горыныч.

— Что за сказки такие? — не удержался удивленный отрок. — Мне бабка о том сказывала, как богатырь Волх Всесла… — Глаза Ивана округлились. — Так ты, значит, и есть Волх Всеславлич?!

— Я и есть. Нечто раньше не дотумкал? Сражался я с братом моим и даже победил его. Да только мне его не убить: как раню я его, моя сила тогда к нему утекает. Вот как нынче сила побратима твоего в схватке к тебе ушла. На благо ты когда-то волчонка этого спас. Не раз тебе то добро вернется.

Так вот, мне отца и брата моих не сразить, а тебе под силу. Но только ж помни, не одним могуществом, но злым коварством сильны они. В каком облике тебе явятся, не ведомо, сами ли придут или пришлют кого — не угадаешь. Вон Святослав Хоробрый, что прежде тебя этим мечом владел, в бою непобедим был. Ан ворожбой и предательством брат мой сгубил его. Так что готов будь, парень, к схватке и в день, и в ночь, и в жару, и в ненастье, и на земле, и в воде, и в небесах. Сейчас подкрепи силы. — Волхв Всеславлич провел рукой над костром и там, где только что, пожирая хворост, скакало веселое пламя, очутился накрытый стол. — А мне сейчас уйти надо. Позже вернусь, тогда учить тебя стану управляться с мечом.

Старец поднялся, развел широченные плечи и, казалось, стал выше на две головы.

— А звать все тебя отныне будут Иван Сирко, как побратима твоего, Егориева зверя. Уразумел?

Иван Сирко молча кивнул, не сводя завороженного взгляда с наставника. И вдруг — будто молния ударила с земли в небо. Исчез, растворился в воздухе седобородый богатырь, и следа не осталось.

Иван сидел у кошмы, заставленной снедью. Мысли беспорядочно кружили вокруг событий нынешнего дня. Меч лежал у него на коленях, и почему-то от прикосновения гладкой стали ему сделалось удивительно спокойно. Он бы, пожалуй, решил, что старик посмеялся над ним, рассказал старую, как мир, сказку, когда бы не произошли с ним все эти чудеса наяву.

«Да как же такое могло случиться? Не с кем-нибудь, не где-нибудь, а со мной в этот самый день. Неужто я зверем и рыбой оборачивался? Ужель и впрямь меч, Сварогом откованный, мой отныне?..»

С реки послышался дружный плеск весел.

— Давай, навались! — зычно прикрикнул кто-то.

Иван вскочил. По Днепру в сторону порогов двигалась казацкая чайка, остроносая, с вязанками камыша поверх бортов, стало быть, идущая с моря. Еще отец, когда был жив, рассказывал, что, скрытно подбираясь к ворогу или прячась от него, казаки убирают мачту и загружают чайку так, что эти самые пучки, будто поплавки, держат лодку на воде.

Иван радостно замахал рукой, приветствуя сечевиков. Завидев его, легкий кораблик направился к берегу.

— Эй, хлопец! — послышался с воды зычный голос. — Как тут рыбалка?

Иван пожал плечами.

— А что ж ты тут, птицу бьешь?

— Не-а. Но рыбы и птицы тут много.

— Вот и славно, — отозвался казачий ватажник. — А татар нет?

Сирко мотнул головой.

— Не видать, не слыхать.

— Ну, стало быть, оторвались. — Атаман крикнул: — Здесь лагерем станем!

Он погладил длинный ус, и когда чайка приблизилась к берегу, ловко спрыгнул наземь и уставился на стоявшие пред Иваном яства.

— Ишь ты, тут и стол накрыт. Ждешь кого?

— Милости прошу, — подхватился Сирко. — Почитай, вас и жду.

— А ну, хлопцы, налетай!

Вывалившие на берег казаки гурьбой набросились на еду и смели ее с такой скоростью, что гостеприимный хозяин едва успел схватить ломоть хлеба.

— Ты, малый, чьих будешь? — довольно поглаживая живот, поинтересовался обладатель зычного баса.

— Иванко я, сын казачий. Отца Митрием зовут.

— Митрич, стало быть. — Атаман вновь закрутил ус, оглядывая парня. — Добре, добре. А я, стало быть, Максим Лихолет. Слыхал о таком?

Иван честно мотнул головой, что явно не порадовало осанистого усача.

— А тут что делаешь? — спросил он.

— На Сечь иду.

— Ишь ты, на Сечь! А саблю, небось, у батьки скрал?

Иван нахмурился, глянул туда, где оставил добытый в реке меч, и опешил — вместо длинного прямого клинка перед ним лежал изумительной работы шамшир^[1] с вызолоченными письменами и узорами, сбегающими от пяты к острию по зеркально блестящей стали.

— Не-а, сам добыл, — возмутился Сирко, удивленно разглядывая оскаленную волчью голову, венчающую рукоять.

— Да ну, неча брехать, где ж тебе этакую красавицу добыть?! — хмыкнул Лихолет. — Тебе ж, поди, мамка и ножа не доверит капусты нашинковать! А вот слушай что скажу, давай так сговоримся — ты мне эту саблю дай, тем паче, коли она твоя, а не отцова-дедова, а я тебе иной отдарюсь. Доброй, ты не сомневайся! А к тому еще и джурой^[2] к себе возьму. Ну что, по рукам?

— Не, не дам. Да и не хочу я джурой. Уж больно честь велика, я, поди, и капусту-то не всю порубал! — снова покачал головой Сирко.

— Ишь, какой гордый! — криво усмехнулся ватажник, раздосадованный отказом мальчишки. — Ну, так я эту саблю все одно возьму. Мне, поди, нужнее. — Он сделал шаг к лежащему на кошме оружию и вдруг услышал неподалеку глухое рычание. Из-за ближайших кустов, недобро глядя на обидчика и приседая для прыжка на задние лапы, появился крупный волк. Максим потянулся было к рукояти пистоля, торчавшего за поясом. Но зверь, обнажив клыки, вновь глухо зарычал. — Ишь ты, — пробормотал атаман. — Ну ладно, будь по-твоему. А тока об заклад готов биться — хоть с саблей, хоть с волком, хоть на руках ходи, а не быть тебе сечевиком. Кто ж тебя, этакого заморыша, в курень примет?

— А вот буду! — упрямо буркнул Сирко, хмуро глядя на ватажника.

Лихолет расхохотался и, обернувшись, хлопнул себя ладонью по седалищу.

— Вот тебе, а не Сечь! Да скорее уж ты нас пехом обгонишь и до Хортицы прежде нашего дойдешь, чем казаком станешь!

— А ежели обгоню?

— Ну, ежели обгонишь, — глумливо хмыкнул казак, — тогда — да, тогда будь по-твоему! Да только лучше ступай домой, не позорься. Мы к завтрему полудню уже на Сечи будем, а тебе дотуда, почитай, день ковылять. Так что за пироги тебе спасибо и добрый совет — не рядись с казаками впредь. Нынче-то мы сытые и добрые, а так, глядишь, рожа-то с кулаком познакомится, рада не будет!

— За совет и науку благодарствую, — чувствуя, как закипает что-то в груди, проговорил Иван. — Пойду я. До Сечи, и впрямь, еще идти и идти.

— Ишь ты, упертый! Ну, ступай, ног в темноте не обломай!

— Уж какой есть. Слова твои, атаман, все слышали, так что до завтрева, до полудня их не забудь! И я не забуду!

Иван бежал резво, как никогда прежде, так что даже его клыкастый побратим едва поспевал за ним. Сабля в невесть откуда взявшихся ножнах нещадно колотила по бедру, но он не обращал внимания. Не шуточное дело — попасть к полудню на Сечь, тут и верхом поди, доскачи! Невесть сколько верст он пробежал так, прыгая с камня на камень, виляя лесными тропками, покуда не рухнул без сил в густую траву. Волк сел рядом и начал тыкаться носом в щеку.

— Сейчас, — прохрипел Сирко. — Сейчас встану.

— Да уж лежи, чего там, — раздалось совсем рядом. — Времени-то еще ого-го сколько! Хорошо бежал, я аж залюбовался!

Пересиливая себя, Иван приподнялся на локти. Конечно, обмануться было невозможно: озаряемый луной, опираясь на посох, над ним стоял Волх Всеславлич.

— Куда ж ты побег, малый?

— На Хортицу, — выдавил парень.

— Ишь ты, а попрощаться?

— Так ты ж пропал!

— Что с того? Ушел, стало быть, в том нужда была. Ну, а коли вернулся, уж точно неспроста. Идем, до дома меня проводишь, заодно и простимся.

— Волх Всеславлич, миленький, я ж так к сроку припозднюсь!

— Пустое молвишь. Слыхал, небось? За дурною головою и ногам нема покою, а пустая голова и вовсе с плеч слететь норовит. Оно тебе не в прибыток! Вставай! Неровен час, луна уйдет.

Иван с трудом поднялся на ноги и, чувствуя, как от усталости гудит все тело, поплелся за наставником.

— Я ж тебя еще обещал поучить, как тем оружием врага поражать. Или ты одним видом клинка своего недругов разогнать понадеялся?

Далеко идти не пришлось. Седобородый учитель поднял руку к небу и будто протянул от луны светлый полупрозрачный луч, который лег тропинкой поверх травы. Кудесник ступил на нее и зашагал, как ни в чем не бывало. Иван осторожно ступил ему вслед, прозрачная тропка держала, будто каменная мостовая. Долго ли, коротко, Сирко увидел высокий курган с плоской макушкой, вокруг которого неусыпной стражей, бдительно оглядывая подступы, стояли валуны почти в человеческий рост. Присмотревшись, Иван разглядел, что на каждом из них грубо вырезан суровый воин с мечом на поясе.

— Ну, вот я и дома, — объявил Волх Всеславлич, и лунная тропка исчезла, будто погасла.

Сирко, уже переставший изумляться умениям своего учителя, лишь вздохнул, да махнул рукой. Оно, конечно, грех доброму христианину с колдовством водиться, но что попишешь, коли сила чудодейская из тебя сама лезет, как тесто из квашни. «Вот приду на Сечь, — подумал он, — непременно в храме свечку поставлю, да помолюсь, как следует».

Он обвел взглядом курган в поисках если не вежи, то хоть бы какой хаты. Но ничегошеньки, даже самой распоследней землянки не было вокруг.

— Ну что ж, воитель, давай, вытаскивай оружие из ножен. Держи его крепко, но не грубо, а как девичью руку. Чай, не кочерга.

Сирко выхватил саблю из ножен и вдруг ощутил прилив неведомой прежде силы, так что встань перед ним сейчас крепостная башня — пожалуй, и башню бы срубил!

— Этак поглядеть — так и славно! — с насмешкой в голосе проговорил Волх Всеславлич. — Что ж, сразу вижу, отец тебя сызмальства науке сабельной учил. Вот, стало быть, сейчас с помощничками моими и схлестнешься. Рубись что есть силы, не жалей, но помни, и они тебе спуску не дадут. А ты, клыкастый, — шикнул он на волка, — сиди тишком, не твоего ума тут дело! — Побратим заскулил и отвернул голову, будто не в силах видеть того, что должно было произойти. — Вот так-то и ладно, так-то по уму.

Седобородый хлопнул в ладоши, и каменные воины вдруг отряхнулись, будто смахивая насевшую пыль, с тяжелым вздохом вытянули ноги из земли и со всех сторон пошли на Ивана.

— Дерзай, воитель! Посмотрим, на что ты горазд!

Волх Всеславлич отступил в сторону, и каменные воины накинулись на отрока, потрясая каменными же мечами. Мир будто померк в очах Ивана и затем снова вспыхнул, но уже куда более яркий.

Он видел истинные лица наседавших, резкие, жесткие человеческие лица, глядящие пустыми глазами. Он метнулся в одну сторону, рубанул, намереваясь отсечь вооруженную руку первого нападавшего. Но удар его наткнулся на клинок другого стража «хоромины» Волха Всеславлича. Еще двое, появившиеся из-за кургана, норовили зайти ему за спину.

«Э нет, так не пойдет!». Увидев, что ближний противник замахивается на него, он скользнул под руку ловкой куницей и полоснул живого истукана по груди. Тот замер, будто никогда и не двигался с места. «Их можно побеждать!» — ликуя, осознал Иван и обрушил клинок аккурат на ухо повернувшегося в его сторону следующего недруга. Клинок без затруднения вошел в камень и так же легко вышел, когда Иван крутанулся волчком и подрубил ноги третьему каменному бойцу. А дальше все слилось в единую пляску. Он уклонялся, рубил в ответ, отпрыгивал, наседал, выстраивал безмолвных ворогов змейкой, дабы не дать им навалиться всем скопом, вновь атаковал и защищался.

И так до того мига, когда вдруг замер, осознав, что рубить больше некого. Каменные глыбы неподвижно стояли там, где застал их безжалостный клинок. Наблюдавший со стороны наставник с удовлетворением погладил длинную седую бороду, а не находивший себе места волк метнулся к побратиму, поставил ему лапы на плечи и радостно вылизал лицо.

— Ай, славно! Вижу, живет в мече и сила моя, и душа Святослава Хороброго! Нынче ты им стал добрым вожаком. Что ж, отныне и навек это твое оружие. Молодец, что в чужие руки не отдал его! И себя бы погубил, и отчизну. Пока ты правому делу верно служишь, Белый Хорт тебя не подведет. Чужой воли сторонись, стелют мягко, да спать невмоготу. Помни, что я тебе об отце и брате моем сказывал. Ну, и меня не забывай. — Волх Всеславлич крепко обнял отрока, который отчего-то теперь смотрелся куда старше и суровее. — А теперь мне пора, скоро рассвет.

— Погоди! — окликнул его Иван. — А как же я? Мне же на Хортицу до полудня поспеть нужно!

— Так иди.

— Куда?

— На Хортицу, — безразлично хмыкнул седобородый. В этот же миг курган вздрогнул, расступился и поглотил старца. — Свидимся еще, — услышал Сирко. — А до того — не поминай лихом.

Земная твердь захлопнулась, будто пасть насытившегося зверя, и лишь набежавший ветер взъерошил ковыль.

Хлопец огляделся, утренняя зарница щедро заливала восток кровью побежденной ночи. Узкий, как сабельный клинок, алый край солнца прорезал устилающий степь утренний туман.

«Помогай, Господи, не опоздать бы! — прошептал Иван, глянул на серого побратима, перекрестился и сделал шаг. В разрыве тумана вдруг ясно обозначилась высокая скала, крепость на ней и могучий Днепр, катящий валы к далекому морю.

— Да неужто?! — ахнул Сирко. — Вот так так! Стало быть, успел!»

* * *

Чайка ходко шла против течения.

— Давай, навались! — слышался с борта знакомый голос ватажника. — На том свете отоспимся!

Казаки с силой налегали на весла, ища привычные, знакомые сечевикам места, где натиск волн был не так силен.

— Навались, навались!

Иван Сирко поднялся с пенька, глянул на костерок, поправил саблю и замахал руками.

— Эгей! Эге-гей! — Он не без удовольствия заметил, как вытянулось лицо атамана Лихолета, и радостно закричал, потешая казацкую братию: — Что-то вы припозднились, я уж тут к заутренней сходил, окуньков наловил, вам вот в глине испек, попотчуйтесь, не побрезгуйте!

Шедшие на чайке казаки захохотали в голос от такого курьеза. Максим Лихолет дал знак, и корабль направился к берегу. Он смотрел, не отрываясь, не мог поверить, что ушлый малый поспел к означенному часу.

— Ловко ты, ловко! — высаживаясь у костра, процедил ватажник, глядя то на парня, то на лежавшего рядом волка. — Что ж, замолвлю за тебя слово на Сечи. Может, и впрямь добрым казаком станешь. Как только прозывать тебя? Не Сверкопятом ли?

— Я уж сказывал, зовут меня Иваном, а кличут Сирко. — Казачий сын положил ладонь на холку матерого спутника. — Он Сирко, и я Сирко. Легко запомнить.

— Ишь ты! — оскалился ватажник. — Всякий тут норовит себе имечко придумать, чтоб аж вороны с крестов шарахались. Да только многого ли ты в бою стоишь, Иван Сирко? Может тебя и не Сирко вовсе звать, а Усирко?

Привычные к грубым шуткам сечевики захохотали, но отрок и бровью не повел.

— А ты испытай. Чего языком рожь молотить?

— Скажешь тоже — мне с тобой тягаться! Свои же на смех поднимут — связался черт с куренком. Да и как тягаться-то? Я ж плечом только поведу — ты драпака задашь — так и на коне не догонишь!

— Твоим бы языком, атаман, да ядра в пушки закидывать! Только палить бы и успевали! А вот ставлю саблю, что тебе меня не одолеть.

Глаза Лихолета сверкнули неподдельным интересом.

— Что ж, дело хорошее! Да только ж уговор — потом мамке в подол не плакаться, что злой дядька цацку отобрал. Ну что, как желаешь: на кулачках, на поясах или, может, по-мужски на саблях до крови схватимся?

— Так это ж ты муж хоробрый, ты саблю и бери. А я так, по-отроковски, на кулаках, — насмешливо ответил Иван.

— Ну, гляди, все мне тут свидетели, ты сам этого захотел…

Сабля ватажника быстро покинула ножны и свистнула над головой Сирко. Тот легко уклонился, затем столь же ловко ушел от пластующих ударов слева и справа. А затем… сечевики даже вскочили, не поверив глазам: один кулак резвого огольца врезался под ребра Лихолета с такой силой, что тот замер с открытым ртом, не закончив взмаха. В следующий миг второй кулак Ивана, как таран в крепостные ворота, грохнул в челюсть, опрокидывая ватажника наземь.

— Ай да ловок! Ай да хват! — раздалось вокруг. — Любо, Сирко, любо! Справный казак будет!

Максим Лихолет с трудом поднялся на ноги и подобрал выпавшую из рук саблю.

— Да уж, как ни крути, справный! Ты, парень, зла не держи. — Он скривился то ли от боли, то ли от клокотавшей в груди ярости. — Тут всякого испытывают. Мы еще вместе с тобой ворога бить станем! И зелена вина не одну чарку выпьем! Теперь вижу, быть тебе лихим атаманом! — Он протянул Ивану руку, затем отошел к воде, запустил обе ладони в холодную воду, будто смывая крепкое рукопожатие, и прошептал себе под нос: — Да вот долго ли?

* * *

Барон Гжегож Левартовский с восхищением глядел на вызолоченную карету, подъезжающую к Вавельскому замку. Ему, ротмистру панцирной хоругви, поди, до конца дней на такую денег не скопить. Да и зачем ему карета? Добрый конь — совсем иное дело.

— Это кто ж к нам такой пожаловал? — глядя туда же, куда и командир, поинтересовался стоящий в карауле шляхтич.

— О, это птица не простая, — ротмистр кивнул на герб, украшавший дверцу кареты. — Граф Леонард фон Шрекенберг, личный посланец императора.

— Вот как? И что ж у него к нашему крулю за надобность?

Ротмистр хмыкнул.

— То не нашего ума дело. А впрочем, слыхал, небось, о королеве шведской?

— Та, которая от престола отреклась? Слыхал. Она, вроде, родня нашему государю.

— Так и есть. Отречься-то она отреклась, а спустя год обратно запросилась. Тут из дому ей кукиш и показали. Но королева Кристина хоть и дура дурой, а кусок мимо рта не пронесет. Вот и снюхалась она с этим графом. Он ей — руку и кошелек, она ему за то — руку и корону.

— Он так богат?

— Не то слово. Гора Шрекен, как говорят, вся из серебра, едва-едва землей присыпана. Тамошние графы сперва шрекенбергеры для герцога Саксонского штамповали, затем императора начали звонкой монетой снабжать. И так он люб стал императору, что тот желает забрать от короля нашего Львов и Галич, чтобы герцогство сделать и любимцу своему отдать. На этих условиях он с королевой Кристиной порвет. А если его величество на это не пойдет, то венский двор поддержит графа и он, став шведским королем, на все наше Поможже будет претендовать.

— Так это ж, если станет, — хмыкнул шляхтич.

Барон Левартовский покачал головой.

— Этот, пожалуй, что и станет. Вот теперь от имени самого императора приехал лично с королем договариваться.

Карета остановилась, из нее вышел высокий, худой, как жердь, вельможа. С первого взгляда трудно было сказать, сколько ему лет. Вроде не меньше пятидесяти. Однако глаза — холодные, немигающие, будто мертвые, делали его куда старше, а манера двигаться, легкая и непринужденная, пристала куда более юным годам. Затканный цветочным узорочьем алый камзол был щедро украшен кружевами, на бархатных пурпурных штанах по шву красовались изящные бантики. Кружева были даже на отворотах его ботфортов.

Он быстро надел широкополую черную шляпу с белыми страусовыми перьями и, горделиво положив руку на эфес длинной шпаги, прошествовал мимо ротмистра и его соратника, не удостоив взглядом. Его богато украшенный наряд был столь не похож на простые, скромно обшитые галуном кунтуши шляхтичей, что рядом с ними гость выглядел человеком из иной реальности.

— Добро пожаловать, ваше сиятельство, — поклонился барон Левартовский. — Государь ждет вас. Я провожу.

Милостью божьей король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий, жемайтский, ливонский, смоленский, северский, черниговский, а также наследный король шведов, готов, вендов и бессменный претендент на московский престол Ян Казимир ерзал на троне, ожидая визита «старого друга». Они и впрямь были знакомы не один год, и граф щедро снабжал тогда еще юного королевича, пеняя ему на бесконечные разговоры в Сейме. От этого сборища говорунов, и вправду, целиком зависело финансирование любых начинаний. Но до скончания времен там не смогли бы договориться и о замене лавок в собственном здании. А деньги нужны были позарез!

Ян Казимир числил графа своим наперсником и конфидентом, и вдруг, как гром среди ясного неба, эти ужасные требования! Он тер виски, представляя на столе гору собственных долговых расписок, и заранее старался придумать, как выкрутиться из этого медвежьего капкана. Но безуспешно.

«А может быть, убить его? — мелькнуло в голове короля. — Подослать трех-четырех верных наемников? Впрочем, о чем это я, верный наемник звучит примерно как знойная слякоть».

Он не успел додумать эту казавшуюся спасительной мысль. Дворецкий, войдя в тронный зал, торжественно грохнул своим вызолоченным жезлом об пол и провозгласил:

— Его сиятельство граф Леонард фон Шрекенберг!

Барон Левартовский, первая сабля легкой кавалерии, склонил голову, пропуская высокого гостя, и отступил к двери. Нарушая дипломатический протокол, Ян Казимир поднялся с трона и раскинул руки для объятия.

— Старый друг, как я рад тебя видеть!

— Так же как и я, ваше величество, — одними губами улыбнулся граф, и от этой улыбки и у дворецкого, и у ротмистра панцирной хоругви, и у самого короля почему-то заныли все зубы.

— Надеюсь, дорога была легкой? — поинтересовался хозяин дворца.

— И приятной, — утвердительно кивнул гость. — Не считая трех засад и попытки отравить меня на постоялом дворе, все было замечательно. — Он достал из поясной сумки пригоршню ружейных пуль и встряхнул их в ладони. — Пожалуй, скоро я буду делать из них ожерелья.

— Какой ужас! — нахмурился Ян Казимир. — Ну, здесь-то вы можете себя чувствовать в полной безопасности. Надеюсь, мой подарок смягчит память о треволнениях вашего путешествия.

Он подал знак барону, тот скрылся за дверью и вскоре вновь появился с продолговатым завернутым в персидский шелк предметом.

— Зная вашу любовь к старинному оружию, я приготовил вам этот небольшой презент.

В глазах императорского посланца вспыхнул интерес, но по мере приближения ротмистра он начал быстро угасать. Барон развернул шелковый покров и замер в восхищении. В его руках был меч замечательной работы.

— Когда мне предложили его, — продолжил Ян Казимир, — я сразу понял, кого хочу им порадовать. — Граф взял оружие в руки, согнул дугой клинок и посмотрел на его пяту, знак в виде трех мечей, сложенных в виде латинской буквы Н в круглом щите под короной. — Хоан Оренго, клинковый мастер Тортосы, середина XV века. — Внимательно глядя на драгоценный меч, сообщил фон Шрекенберг. — Тамошние мастера наследовали сарацинские традиции изготовления дамасской стали. Если присмотреться, то литера Н напоминает башню. А башня под короной — герб Тортосы. Так что знак — своего рода шарада.

— Браво, браво граф! Ваши познания воистину непревзойденны.

— Не стану спорить, ваше величество. Однако я желал бы переговорить без свидетелей.

Ян Казимир печально вздохнул и подал знак приближенным удалиться.

— Ян, — начал граф, когда дверь за дворецким и ротмистром закрылась, — ты знаешь, для чего я тут.

— Увы, — вздохнул король, — ты надел мне петлю на шею и теперь желаешь услышать мой предсмертный хрип.

— Вот еще! Если бы я желал этого, не пошел бы столь долгим путем.

— У тебя скверные шутки, пан Леонард.

— Да. Это потому, что я не умею шутить. Итак, как мы выяснили, ты не желаешь ни отдавать Кристине Поможже, ни императору Львов и Галич.

Король грустно усмехнулся.

— Редкая проницательность.

— Ты мне льстишь. А что ты скажешь, если я помогу тебе выкрутиться?

— Ушам своим не верю! Ты поможешь мне?

— Ты не ослышался.

— Каким же образом?

— Я женюсь на королеве Кристине и стану королем Швеции. Это так же верно, как то, что ныне ты видишь меня перед собой. Но если ты станешь действовать так, как я, исключительно по-дружески, буду тебе советовать, поверь, это будет полезно не только мне, но и тебе.

— Ты говоришь правду?

— Разве я когда-то обманывал тебя?

— Нет. Но-о…

— Не обману и в этот раз. Мы же друзья!

Ян Казимир вздохнул.

— Верю, что так и есть.

— И правильно.

— Тогда хотел попросить тебя как друга…

— Тебе нужны деньги?

— Да. Мне нужно заплатить реестровым казакам, а Сейм, как водится, болтает и скряжничает.

— Я не дам тебе денег. Более того, я бы на твоем месте подкинул в Сейм идею сократить реестр вдвое. Уж что-что, а это они проглотят, не подавившись.

— Но ведь это война! Сечь, несомненно, поднимется.

— Да. А ты пошли гетману свое знамя и скажи, что ты и сам возмущен действиями Сейма, пусть они порвут в клочья твоих врагов. Пусть и казаки, и здешние магнаты зависят от твоего решения, а не от собственной дурацкой прихоти. Тогда ты и впрямь станешь королем в своей державе. И в этом начинании, можешь не сомневаться, я тебя поддержу.

— Занятная мысль, — уже куда бодрее усмехнулся Ян Казимир. — Стоит обдумать.

— Обдумай. А я тем временем отдохну с дороги. Завтра мы продолжим наш разговор.

— Да, Леонард. Прости, что я погорячился и подумал о тебе плохо.

— Большая политика — это область, где всем друг о друге следует думать плохо. Уж точно не обманешься, зато в случае удачи ждет двойная радость.

Фон Шрекенберг чуть склонил голову, повернулся и вышел из тронного зала, оставив своего венценосного «друга» в размышлении о превратностях судьбы. Барон со свертком в руках ждал его у порога.

— Прикажете отнести в карету? — с поклоном спросил он.

— А, это? — чуть заметно скривившись, походя бросил императорский посланец. — Я видел он тебе понравился?

— Превосходное оружие! — не сдерживая чувств, воскликнул барон.

— О, да. Я дарю тебе его.

— Но как же?..

Фон Шрекенберг резко повернулся и вперил немигающий взгляд в ротмистра, так что у того похолодело в груди.

— Никогда не смей перечить мне!

* * *

Замок Гуровеже неподалеку от Кракова был подарен графу фон Шрекенбергу несколько лет тому назад, еще тогда, когда королевич Ян Казимир только готовился взойти на отцовский трон. Хозяин бывал здесь нечасто, но когда приезжал в Речь Посполитую, то останавливался только здесь. Так было и в этот раз.

Боевые холопы, составлявшие гарнизон неприступного укрепления на скале, быстро распахнули ворота перед каретой, так же быстро захлопнули их так, будто за его сиятельством гнались по пятам. Каждый из них знал, что пан Леонард шутить не склонен и готов отходить тростью всякого, кто ему не угодит. И это хорошо, если тростью. Одного замешкавшегося слугу просто с размаху ударил набалдашником по темечку, а затем приказал мертвое тело сбросить со скалы в ров.

На этот раз его сиятельство, похоже, не настроен был свирепствовать, но и праздником местные жители его приезд вряд ли могли считать.

— Все вон! — скомандовал граф, убедившись, что ворота надежно заперты. — Если в ближайшие часы я кого-то увижу здесь, во дворе, прикажу вздернуть на крюк!

Испуганные холопы не заставили долго себя упрашивать. Пан Леонард поглядел в ночное небо. При свете узкого полумесяца едва можно было разглядеть полет нетопырей. И вдруг огромная тень заслонила остаток полуночного светила, и вслед за этим на мощеный плац перед башней опустилось нечто, отдаленно напоминающее нетопыря, однако громадного, с длинным усеянным шипами хвостом и свирепым оскалом ужасной морды.

Еще мгновение — и перед графом стоял высокий статный воин в расшитом золотом восточном наряде с кривой саблей на боку. Если бы вдруг здесь оказался какой-нибудь вельможа двора Крым-Гирея, он бы с немалым удивлением опознал в полуночном госте Дейали-Мурзу — одного из лучших полководцев татарского войска. Однако старому графу, похоже, не было дела до подобных формальностей. Он шагнул навстречу чужаку и с силой обнял его:

— Здравствуй, сынок!

— Рад видеть тебя в добром здравии, отец!

— Ты хотел меня видеть? Я здесь и слушаю тебя.

— Отец, я нашел его! Я нашел второй меч!

— Вот как? — лицо фон Шрекенберга приобрело крайне заинтересованное выражение. — И где же он?

— Здесь, совсем неподалеку. У казачьего атамана, прозванного Иван Сирко.

— Тогда почему он еще не у тебя?

— Можешь не сомневаться, я его добуду! Но этот атаман не так прост, он слывет могучим характерником, и сабля в его руке обладает силой тысячи сабель. Точь-в-точь, как эта. — Он выдернул из ножен изукрашенный темный дамаск, и тот в его руках превратился в прямой, наполненный внутренним светом черный меч.

— Ты проверял? Быть может он просто ловкий воин?

— Недавно к нам перекинулся казачий полковник, зовут Максим Лихолет. Он утверждает, что знавал атамана еще мальчишкой. Когда тот еще только шел на Сечь, клинок уже был у него. И с первых дней этот казак отличался небывалой силой и ловкостью. Перебежчик целовал крест в том, что сказанное им правда. Сей полковник люто ненавидит этого Сирко, хотя причина этого мне неведома.

— Что ж, это хорошо. Значит, он и поможет тебе добраться до меча. Но поторопись, скоро я займу шведский престол, император священной Римской Империи поддержит все, что я пожелаю, а этот хлюпик расчистит мне дорогу на Москву. Эти глупцы не знают, что сие за место. Ну, да и отлично! Так что дадим Яну почувствовать себя великим государем. Сначала его казаки истребят Сейм, затем перебьют друг друга, а потом те, кто останутся, за ничтожную подачку пойдут туда, куда я им укажу. Ты принес хорошие вести, сын!

— Это еще не все, что рассказал переветник. По его словам, этого Сирко не берет ни пуля, ни сабля. Он видит сквозь стены и умеет летать по воздуху. Вместо пса с ним ходит волк, и сам он умеет оборачиваться лютым зверем.

— Что ж, это характерно для колдунов. Мы заманим его в этот замок, сила его стен не даст характернику воспользоваться своим умением.

— Но есть еще кое-что: этот Максим Лихолет утверждает, что Иван был рожден с зубами.

— Вот как? — брови графа чуть приподнялись, придавая его лицу довольно глумливое выражение. — Тогда, может быть, все еще лучше, чем мы думаем. Быть может, он из наших?

— Тебе виднее, отец, тебе виднее.

— Полагаю, это следует выяснить.

— Пришлешь ему приглашение на рождественский бал?

Фон Шрекенберг ухмыльнулся уголком губ.

— Непременно. Но до этого еще далеко. Я думаю, мы вместе его пригласим. А теперь поспеши! — Он обнял Дейали-Мурзу. — Скоро начнет светать, нельзя терять времени!

* * *

Королевская охота повелителя Речи Посполитой была в самом разгаре. Разгоряченные погоней за благородным оленем ловчие с гиканьем и свистом летели по лесу, трубя в рог и громко окликая друг друга. Сам король в сопровождении небольшой свиты выехал на лесную поляну и чуть придержал серого в яблоках коня. Ему навстречу, точно возникнув прямо здесь, посреди леса, на вороном жеребце двигался граф фон Шрекенберг.

— Пан Леонард?! — удивленно произнес король Польши. — Вот нечаянная встреча! А мне сказали, что ты заперся в своем замке и сидишь там безвылазно.

Граф усмехнулся.

— Тебе правду сказали, но у меня есть веская причина встретиться с тобой.

Король подал знак свите отъехать подальше.

— Я весь превратился в слух, друг мой.

— Это хорошо, это правильно. Слышал ли ты что-нибудь об атамане Иване Сирко?

Владислав скривился, точно проглотил таракана.

— Кто же в столице о нем не слышал?! Это демон, настоящий демон! С ним нет никакого сладу.

— Ты пробовал его купить?

— Много раз.

— Убить?

— Еще чаще. Но он неуязвим и неподкупен.

— Между тем, он явно неравнодушен к золоту. Рассказывают, что этот храбрец воевал за французов при взятии Дюнкерка.

— Да, и славно воевал. Он может сражаться даже за индийского царя против китайского богдыхана, но ни против казаков, ни против малороссов, ни против московитов он оружия не поднимет. А нашего брата рубить для него — как иному мед есть.

— По всему видать, не только нашего, — медленно заметил жених королевы Кристины. — Мне тут рассказали, что не так давно, напав на Крым, он освободил несколько тысяч человек из полона. Часть этих людей, по большей мере дети татар от здешних девиц, начали пенять ему, что придется идти невесть куда, невесть зачем, что там, в Крыму они знали, что готовит им всякий день, знали порядки и обычаи. Он настолько озверел от их стенаний, что велел перебить до трех тысяч соплеменников.

— О, да, — кивнул Владислав. — Рассказывают также, будто он заявил: «Кто ни в грош не ставит свободу, того и жизнь гроша ломаного не стоит». Жуткий зверь, скажу я тебе.

— И что же ты, друг мой, государь, король и великий князь, миришься с тем, что в твоих землях промышляет этакое чудовище?

— Увы, к нему не подступиться.

— Полагаю, это не так. Если ты дашь мне надежного человека с хорошим отрядом, я сделаю так, что он придет сам.

— Неужто такое возможно?

— Всякий добрый христианин должен бороться с демонами, — насмешливо ответил граф фон Шрекенберг. — Так что я лишь исполняю свой долг.

— Что ж, прекрасно! Ротмистр Гжегож Левартовский в твоем распоряжении, ты уже видел его. Он храбрый и честный рыцарь. Пусть возьмет из своей хоругви столько людей, сколько тебе понадобится.

— Что ж, пан Гжегож так пан Гжегож. Я буду ждать его в своем замке.

* * *

Казаки, стоявшие караулом у дома атамана Сирко, встрепенулись было, похватались за рушницы, увидев мчащего по большаку всадника. Но затем вздохнули спокойно, кто ж в казачьем кругу не знал справного казака Максима Лихолета? Правда, вид у него нынче был такой, что впору руками всплеснуть и помянуть черта хвостатого. Рубаха на нем была разодрана, так что свисала клочьями с плеча, лицо разбито в кровь, но за поясом у полковника торчал турецкий пистоль, а в руке красовалась татарская сабля.

— Софья, Софья у себя?! — отплевывая кровь с разбитых губ, кричал он, подъезжая к воротам.

Услышав знакомый голос, жена атамана Сирко, сопровождаемая вооруженными сыновьями, вышла на крыльцо.

— Что случилось? С Иваном что-то?

— Того не знаю. Ну, да что с ним станется? Татары сюда идут, сам Дейали-Мурза с войском! Меня с малым отрядом в степи переняли, скрутили, едва жизни не лишили. — Максим утер кровь с лица. — Но оно может и к добру: я их планы вызнал. Мне-то их наречие хорошо знакомо. А им про то не ведомо, вот они при мне языком и трепали. Поди, не думали, что я сбегу, а я сбег. Стражников положил, да и сбег. За прошлый иванов поход, когда он поскребышей татарских в степи порешил, осерчал Гирей, решил на Москву идти. Головные полки Дейали-Мурза ведет, черт арнаутский. А другой отряд на Полтаву ушел, чтоб, ежели муж твой или гетман на помощь двинутся, то дать им бой и обратно на Днепр откинуть.

— Так надо в Харьков спешить! — нахмурилась Софья. — Наша-то Мерефа супротив татарского войска сама не выстоит. Скоренько надо оповестить, да за стенами укрыться.

— Не! — замотал головой Максим, спешиваясь. — Туда я побратима своего послал, бежали вместе. Так что в Харькове нынче упреждены. Но туда соваться — что головой в омут. Сюда за тобой Дейали-Мурза лишь тысячу всадников отрядил, почитай, через час-другой уже тут будут. А всей силой, как есть, на Харьков навалится. В Белгород нужно поспешить, чтобы воевода царский на подмогу шел со стрельцами, да конницей дворянской! И в Москву, стало быть, гонца отослал. Ну и тебе с детьми, ясное дело, там спокойней будет.

— Вот как?! — Софья сжала губы и задумчиво глянула на большак, не вьется ли там пыль столбом от идущей вдали конной лавы. — Что ж, дело говоришь, Максим Афанасьич. — Она кивнула сыновьям, те бросились в дом. — Скоро мы. У нас на такой случай все собрано.

Верная жена атамана скрылась за дверью, тяжело вздохнув, подошла к иконе Святой Божьей Матери, достала из-за нее нож булатный и вонзила его в лежащий на столе теплый, едва только из печи, каравай. Да так, что клинок вонзился в столешницу.

— Вот теперь и ехать можно, — прошептала она.

* * *

Дорога шла лесами, казачьи дозоры ткнулись было в сторону Харькова, да и впрямь напоролись на татарскую орду, едва живы ушли. Стало быть, идти нужно было кружным путем. Оно, конечно, дольше, но и надежнее. Да еще и в Чугуеве, ежели повезет, подмогу раздобыть можно. Десяток верховых, да телега с домашними пожитками, да возок с семейством — вот и весь отряд — ищи иголку в стоге сена! Тем паче, еще один десяток казаков с телегой в другую сторону пошел, следы заметать, да на себя отвлекать злых татаровей.

И вот уже дело шло к вечеру, лес погружался в сумерки, и тени деревьев вытягивались разлапистыми чудищами.

— Ничего, ничего, — успокаивал Софью Максим Лихолет, уже добела умытый, переодетый в новое и чистое, как подобает казачьему полковнику с шестопером за кушаком, — к ночи доберемся.

Он оглянулся, будто ожидая подтверждения своих слов. Из леса невпопад заголосила кукушка, и в тот же миг из окрестных кустов грянул залп, а затем из лесу на дорогу ринулись всадники в вороненых кольчугах, в мисюрках с волчьими хвостами, с подвешенными кольчужными бармицами. Сыновья Ивана схватились было за сабли, но тут же замерли, увидев ствол пистоля, направленный в лоб матери.

— А ну… бросайте! — рявкнул Максим Лихолет. — Только дернетесь — я ей дырку в голове проделаю! Мозги сквозняком выдует!

Спустя несколько мгновений, когда с казаками, охранявшими возок, было покончено, один из всадников подъехал к атаманскому семейству и с поклоном снял шлем.

— Пани Софья, я барон Гжегож Левартовский, ротмистр панцирной хоругви, мне приказано доставить вас к королю. Поверьте, я не причиню вам зла.

— Да я скорее порешу себя! — возмущенно закричала женщина.

— Порешишь, как же! — Лихолет распахнул дверь возка и схватил Софью за волосы. — Да что с ней панькаться?!

— Не сметь! — рыкнул барон, занося саблю над головой предателя. — Она благородная пленница!

— Да тьфу на тебя, пес бесхвостый! Ни ты, ни круль твой мне не указ! — Он в гневе оттолкнул было ротмистра и тут же отшатнулся: клинок польской карабелы едва не полоснул его по лицу.

— Ах ты гадючье семя!

Казачий полковник выхватил из ножен украшенный золотом килич и бросился в атаку. Панцирники двинулись было на помощь командиру, но тот лишь усмехнулся и жестом остановил их. Схватка была стремительной и бескомпромиссной. Пару раз уклонившись от атак рассвирепевшего казака, ротмистр ушел в сторону, пропуская его саблю мимо себя, и тут же острый клинок карабелы чиркнул Максима по гортани, распарывая ее и лишая изменника жизни.

— Прошу извинить, ясновельможная пани, — начал было он, и вдруг удар в грудь сбил его с ног.

Он отлетел, едва удержав в руках саблю, будто ураган пронесся над лесной дорогой. Гжегож приподнялся на колено, и вновь резкий удар и падение, а затем кто-то схватил его. И тут барон услышал слова, обращенные вовсе не к нему:

— Ты цела, сердечко мое?

— Да, свет мой! — послышался в ответ нежный голос Софьи.

Гжегож Левартовский ошарашено огляделся. Три десятка панцирников лежали на дороге без движения. Похоже, из всего посланного королем отряда живым оставался он один.

— Прости, задержался. Татары в большой силе навалились, но мы их картечью славно попотчевали. А как ты ножом заветным каравай пробила, так у меня сразу сердце кольнуло. Заспешил, да, видать, припозднился.

— Ну что ты, Ванечка, как всегда, вовремя поспел.

Иван Сирко еще раз тряхнул ротмистра.

— Ну что, пан добродий, молись своему богу!

— Не убивай его, Вань, на нем вины нет, Максим нас предал! А этот нас защищал.

— Защищал, говоришь? — Атаман Сирко отбросил барона в сторону, будто это был куль с овсом, а не крепкий мужчина фунтов в пять с лишком пудов весом. — Что ж, коли Софья за тебя просит, то помилую. Но только ж правду говори, за каким рожном тебя сюда занесло?

— Король велел доставить пани Софью и сыновей твоих в замок Гуровеже. Я лишь должен был сопроводить их да проследить, чтобы в пути с ними ничего не случилось.

— А что ж так-то, раньше в гости не звал, а тут вдруг целое войско за ней прислал?

— Мне-то неизвестно. Только недавно из Империи в Вавель прибыл посланец императора, граф фон Шрекенберг. Именно после разговора с ним король послал меня сюда. Да и Гуровеже принадлежит не королю, а именно графу.

— Ишь ты, а что это моя семья вдруг вашему Хрякенбреху понадобилась?

— На это я ответить не могу, да я почти и не знаю его. Он несметно богат и, вероятно, скоро будет шведским королем. Еще знаю, что он собирает древнее оружие, — ротмистр остановился, задумавшись. — Но, кажется, не всякое. Он ищет какой-то особый меч.

— Что ты сказал? — вдруг помрачнев, спросил Иван Сирко.

— Он ищет какой-то меч, — повторил ротмистр. — Граф передарил мне старинный клинок замечательной работы, подарок короля, будто это треснувшее коромысло.

— Что ж, сейчас со мной пойдешь, опосля решу, что с тобой делать. Пошли, поможешь казаков на телегу перетащить, схоронить нужно.

— А как же мои панцирники?

— За твоими людей пришлю. Уж то, что по-вашему отпеть не выйдет, не обессудь, я вас к нам не звал, ксензов ваших у нас не жалуют. Но и волков к людскому мясу приучать не след. Так что схороним по-людски, а покуда он постережет. — Атаман лишь поднял руку, из леса тихо, будто тень, вышел матерый волчище и улегся возле ног Сирко. Тот присел на корточки, погладил зверя и не приказал, а тихо попросил: — Постереги тут покуда, чтоб родичи твои не повредили.

Зверь оскалил пасть и будто зевнул, затем как-то совсем по-собачьи лизнул руку Ивана.

— Давай, за дело, — казак выпрямился и глянул на ротмистра. — Да ты не страшись, коли жену и детей моих защитил, не пленником, гостем у меня будешь.

* * *

Расположившись лагерем неподалеку от кургана посреди Дикого Поля, пан Гжегож вспоминал события прошедшего месяца. В доме Ивана Сирко он жил почти вольно, вот только на улицу выходить не хотелось. Окрестные жители, хоть и не говорили ему ничего, но смотрели недобро. А затем к атаману невесть откуда пришел высоченный статный бородач, седой, как лунь, но по всему видать силушки немереной. О чем уж там говорили хозяин с гостем, уединившись в горнице — то одному богу ведомо.

А только на следующее утро Иван Сирко дал пленнику коня, выписал охранную грамоту и послал в замок Гуровеже, чтобы указать графу, где он будет ждать встречи. Честно сказать, барону не верилось, что фон Шрекенберг всерьез воспримет послание атамана, однако тот, молча выслушав доклад ротмистра, велел тому быть проводником. Тут хочешь, не хочешь — не поспоришь, ибо, узнав о гибели отряда, посланного за семейством грозного атамана, король, разгневавшись, велел заковать Гжегожа в кандалы и бросить в подземелье. Но этого не произошло, пан Леонард лишь покачал головой, вымолвил «нет», и повелитель Речи Посполитой тут же смирился и отдал ротмистра в полное распоряжение своего благодетеля.

И вот теперь он ждал неподалеку от кургана, держа в поводу двух коней. Идея отправиться в путь вдвоем с фон Шрекенбергом казалась ему абсурдной, он пытался убедить в этом графа, но тот лишь недобро усмехнулся, и сомнения у ротмистра отпали сами собой. На его удивление, ни татары, ни казаки, ни московские стрельцы не встретились всадникам в пути. Они будто сторонились их. Иногда на горизонте появлялось облако пыли, и где-то вдали с холма можно было различить всадников, улепетывающих галопом, будто от целого войска.

Добравшись до указанного Иваном места, граф спешился и, опираясь на трость черного дерева, начал медленно подниматься наверх меж жутких каменных истуканов, хмуро взиравших на гостей. Там, на плоской вершине, горел небольшой костерок. Пан Гжегож разобрал фигуру атамана, сидевшего поблизости, и его неразлучного мохнатого спутника.

Пожалуй, ротмистр сейчас не смог бы сказать, кого он опасается больше. Конечно, к чему лукавить, Иван Сирко был грозен, но все же в этой угрозе было что-то понятное, человеческое. Для воина гибель в бою — исход хоть и нежелательный, но все же вполне ожидаемый. На то и война. Но этот волк… О нем рассказывали не меньше страшных историй, чем о самом Иване. Вот только если и впрямь сей зверь сопутствовал Сирко со времени его прихода на Сечь, то было очевидно, что и не зверь это вовсе, а сам дьявол! Ибо ни один волк не мог прожить столько-то лет. И все же он был жив, послушен и свиреп, когда требовалась свирепость.

Ротмистр глядел на дальний костерок, на поднимающегося вверх по склону графа и, честно говоря, сам не знал, чью сторону ему занять. Однако любопытство одержало верх и, стреножив коней, он начал тихо красться за графом, так толком не решив, что намерен делать.

* * *

Фон Шрекенберга мысли спутника не заботили. Он внимательно рассматривал освещенное мечущимися отблесками пламени лицо казака: глубоко посаженные глаза, скулы, обтянутые наголо выскобленной кожей, длинные усы, клок волос — оселедец — на макушке, губы плотно сжаты, две жесткие складки меж бровей — уж как угодно, а добрым такого человека не назовешь. Такой голову снесет, ни на миг не задумавшись.

Сирко тоже внимательно глядел на гостя. Вернее, смотрел он расслабленно, будто бы вскользь, но пан Леонард, знающий толк в воинском искусстве, прекрасно сознавал, чего стоит такая расслабленность — ни одно, пусть даже самое малое движение не могло укрыться от противника.

— Здравия тебе желать не буду, — глухо начал Сирко, держа руку на сабельной рукояти, — ибо здравия тебе не желаю. Ты свидеться хотел — вот мы свиделись.

Пожалуй, кого другого подобная резкость могла оскорбить, но только не Шрекенберга.

— А вот я рад видеть тебя, атаман. Много о тебе слышал…

— Да уж, — Сирко хищно ухмыльнулся. — Я для тех слухов немало кровушки вашей пролил.

— Было такое дело, — абсолютно спокойно подтвердил граф. — Да только мне на ту кровь плевать. Ежели из твоего казака, или из любого шляхтича кровь пустить, кто разберет, где чья? Кровь она всегда кровь, будь она хоть трижды голубая, а все едино красная.

— Ты что же, граф, сюда меня зазвал, дабы в долгих словесах упражняться?

— Вовсе нет. Дело у меня к тебе есть.

— Поди, за клинком моим охотишься?

— Это ближе к истине. Да только если с тем клинком и сам ты пойдешь, то, всяко, лучше будет.

— Это еще что за блажь?! С чего бы это мне с тобой идти?! Я вашего брата всегда резал.

— Пустое это все. Ну, резал, стало быть, на роду им так написано. А если прямо говорить, то как раз ты и есть наш брат. А вот эти все людишки — тебе и мне не чета.

— Вот еще!

— Верно тебе говорю, — перебил его пан Леонард. — Ты ведь, сказывают, с зубами родился, а это верный признак — не обычного ты роду-племени, не людского. Ступай со мной вместе, чем хочешь, поклянусь, мы всем миром править будем. Хочешь себе всю Русь и Малороссию? Бери всю, без изъятия. Хочешь Белую Русь, Червонную, Полонию сарматскую — и они твои будут. Вся Тартария под твою пяту ляжет. Скажи, что тебе нужно, ни в чем тебе отказа не будет.

— Ни в чем — ни в чем? — Сирко поднялся с места.

— Я же сказал.

— А ты побожись! Честным крестом осени себя, тогда и поверю.

Губы пана Леонарда сложились в тонкую линию, напоминающую сабельный шрам.

— Ну, видит бог, я хотел решить дело миром. — Он развернулся спиной к атаману, показывая, что разговор окончен.

И в тот же миг будто гром прогремел среди ясного неба. Звездная пыль рассыпалась, будто просо, и на землю темной беззвучной тенью опустилось крылатое чудовище.

— Ишь ты, поди ж ты! — Сирко отскочил, выхватил из ножен саблю. И едва клинок ее распластал ночную темень, чудище вспыхнуло, будто пороховой бочонок взорвался, на месте его обнаружился воин черноволосый, худощавый, в богатом восточном платье с черным сияющим клинком в руке. — Ба! Да это ж никак Дейали-Мурза! — присвистнул атаман. — Вот негаданная встреча!

— Отдай меч, и я сохраню тебе жизнь! — коротко, без намека на акцент, объявил грозный воитель.

— А ты возьми! Жизнь, так и быть, в придачу пойдет!

Иван бросился в атаку, привычно рубя недруга от плеча до просака. Ан, не тут-то было. Дейали-Мурза исчез и в тот же миг объявился сзади, еще мгновение — и он атаковал, но без успеха. Клинки их встретились, и обоих бойцов тут же обдало жаром — внезапная, будто удар молнии, вспышка озарила ночь. И всякий раз, когда сталь Белого Хорта встречала на пути сталь Хорта Черного, молния и гром сотрясали округу.

Позабыв о стреноженных конях, пан Гжегож подобрался совсем близко к месту схватки. Он больше десяти лет провел, не покладая оружия, но такого боя ему видеть не доводилось. Удары сыпались друг за другом с такой яростью и скоростью, что противостоять им не было никакой возможности. Пожалуй, за то время, пока атаман и мурза пытались уязвить друг друга заклятой сварожьей сталью, они бы вдвоем выкосили целое войско. Да так, что никто из воинов попросту не успел бы схватиться за оружие. Но здесь и сейчас ни один из грозных воителей не уступал другому.

Вот в кратчайший миг Дейали-Мурза вновь превратился в крылатое чудище, его длинный шипастый хвост мелькнул у самых ног Сирко. Однако шляхтич тут же увидел, как руки казака обращаются в крылья стремительного беркута, и вот он уже вонзает когти в макушку чудища и норовит острым крючковатым клювом выбить ему глаза. И снова бой на мечах в людском обличье, снова без окончательного исхода.

Гжегож, не отрываясь, следил за поединком, когда увидел графа, хорьком скользнувшего за спину казачьего атамана. В руках его была все та же трость с тяжелым бронзовым навершием. Он размахнулся…

— Нет! — воскликнул шляхтич и, сам не ожидая от себя такой прыти, бросился между Иваном и Леонардом фон Шрекенбергом. — Один на один!

От неожиданности граф отпрянул и обрушил свою палицу прямо на голову ротмистра. Шишак несколько смягчил удар, но Гжегож Левартовский рухнул без чувств.

— Мразь! — рявкнул граф. — Ни один человек не смеет заступать мне путь! — Он вновь занес трость над поверженным шляхтичем. — Честный бой не для меня.

— Хорошо, что ты сказал это, — послышался совсем рядом утробный, точно смеялся колодец, хохот. — Человек не остановит, а вот они — могут!

Каменные воины сдвинулись с места и, ускоряя шаг, бросились к оторопевшему графу. Заметив это, его сын, «мурза», метнулся было на помощь, но Сирко заступил ему дорогу.

— Э нет, так не пойдет! Куда побег, пацюк лайдачий?!

Он рубанул наотмашь, и вновь яркая вспышка разорвала тьму.

«А ведь не одолеем мы этак друг друга, — крутилось в голове атамана. — Как есть, не одолеем. Сколько ни бейся». Он видел оскаленные зубы Дейали-Мурзы. Впрочем, прежнее обличие спадало с того, будто клочья посеченного кафтана. Теперь пред ним был он, Змей Горыныч в собственном обличье. В зверском, не человечьем. Но от этого меч, а это был уже именно меч, в его лапах не становился менее опасным. Краем глаза Иван слышал вопль и грохот каменной лавины. Это Горын Змеич пытался вырваться из каменных тисков окруживших его безмолвных воителей. Да только впустую — древние стражи кургана сходились все ближе, запирая могущественного врага.

«Ну, что ж мы? — едва не застонал Сирко. — Ломим ведь уже! Надо побеждать!» Он отбил еще один удар, рубанул сам, поймал на себе полный надежды взгляд лохматого побратима и вдруг с неумолимой ясностью понял, что следует делать.

Широкий взмах блистающего светлого клинка, он занес руку для удара, открывая противнику грудь. И в тот же миг сталь Черного Хорта вонзилась в него, прошла насквозь и вылезла из спины подле лопатки. Сирко захрипел в предсмертной муке, сцепив зубы от боли, из последних сил ухватил меч противника близ самой пяты, вталкивая его поглубже в рану. Его опешивший противник дернул было оружие на себя, но то плотно застряло в ране. В тот же миг, не давая Змею бросить рукоять, Сирко ударил бывшего мурзу по бармице, закрывающей шею. Белый Хорт прошел сквозь железные кольца, будто через шелковый плат, и последнее, что видел перед собой Иван — катящаяся вниз по склону голова Змея Горыныча.

* * *

Холодная струя ударила ему в лицо. Иван жадно ловил пересохшими губами капли воды, она была спасением, нежданным и негаданным. Сирко открыл глаза и увидал склонившегося над ним седого, как лунь, старца.

— Всеславлич?! Я что ж, не умер?

— Да как сказать. — Могутный богатырь забрал в кулак седую бороду. — Умер, конечно. Как же с такой-то раной, да не помереть? Да только вот он за тебя смерть принял. — Волх Всеславлич приподнял обессилившего казака. Рядом лежал оскалившийся мертвый волк, распластанный в последнем прыжке. Теперь, стало быть, ты его жизнью живешь. Он тебе свой долг вернул. А уж сколько там ее намерено — одному богу ведомо, его и спрашивай. Но и то сказать, дело ты сделал великое: Змея Горыныча ты жизни лишил, почитай, главного воеводу сил вражьих. А отца нашего с ним я с твоей подмогой в полон взял, так что теперь рядом с собой держать буду. Ну, и это тоже… — Волх Всеславлич поднял с земли два блистающих меча. — При мне они пока будут.

— Так ты ж сам когда-то рассказывал, что у кого эти мечи в паре будут, тот всей землей сможет завладеть.

— Сказывал, верно. О том и говорю. Пусть до поры до времени у меня эти мечи полежат, чтоб вы с ними на земле лишнего-то не наделали. А ты покуда лежи, не суетись. Слова мои и водичка рану твою хоть и заживили, а все ж крови ты потерял много, рано тебе еще жеребенком скакать. Мечи при мне побудут, — вновь повторил Волх Всеславлич, и растаял маревом, оставив Ивана лежать в густой траве.

Иван с трудом приподнялся и оторопел. Широкий Днепр катил поблизости свои вечные кипучие валы, на перекатах они в клочья разбивались о хищные клыки мокрых камней и висели нескончаемым множеством разноцветных брызг. Ни кургана с каменной стражей, ни Волха Всеславлича, сколь ни глядел Сирко, рядом не было. Лишь ковыль покачивался, колышимый отсутствующим ветром, там, где мгновение назад стоял диковинный старик.

Примечания

1

Шамшир — кривая персидская сабля.

2

Джура — оруженосец у казацкой старшины, XVII–XVIII вв.