Красный яр. Моя земля 2

Вова Кравченко, 2021

Вова Кравченко – наблюдатель и художник, который сделал невозможное: выпустил честный и жуткий городской альманах, написанный самими красноярцами. Идейный вдохновитель проекта предупреждает: тебя ждет трип с пометкой «18+». Тут про романтичные 80-е, бандитские 90-е, коммерческие 00-е и то, что объединяет всех нас. Авторы рискуют, выпуская эту книгу, но не опубликовать ее – хладнокровное преступление против всех, кто жил и живет в центре Сибири. Красноярск – суровая территория. Город перемалывает и поглощает людей, делая их безликими и жестокими, поэтому на страницах этого сборника нет патетики: только ужас, секс, андеграунд, поток сознания, психологизм и спиритизм. Каждый найдет здесь историю по себе: снобы, феминистки, гики всех мастей, локальные трендсеттеры, обыватели, псевдоинтеллектуалы, неравнодушные современники и отмороженные потомки. Прогуляемся по неформальному Красноярску вместе? Лови настроение, и увидишь то, что недоступно другим. Го! Содержит нецензурную брань.

Городские архетипы

Стоя на абсолютном географическом краю заснеженного верхнего Академгородка, я испытал доселе незнакомое чувство восхищения этим оторванным от всего города скоплением домов посреди сосново-березового рая. Казалось, еще шаг, и все гнетущее останется позади, мрак отступит и теплые волны спокойствия, умиротворения подхватят обмотанное шарфами тело и утопят в неге теплого света дворовых фонарей. Не могу объяснить всю загадочность этого района. Когда-то лес между Академом и городом казался защитником: не ясно, правда, кто был подзащитным — микрорайон или же сам город? Проходя под кронами сосен, можно было явственно ощутить их тяжелый испытывающий взгляд, а в сумерках оглушительной тишины можно было ожидать чего угодно.

Теперь же все изменилось. Город нагловато подступил к лесу и теснит его сверху и снизу. Былая стать и слава «интеллектуальной Мекки» тоже угасла и забылась. В самой глубине его, где-то в невидимом сердце, спит Дух, чье спокойное дыхание и настигло меня, восторженно замершего на бордюрном камне. Теперь Духу лучше не просыпаться, а лишь теплыми вечерами напоминать о себе случайным прохожим, неожиданно забредающим дальше, чем они того ожидали. Если сейчас, во сне, Академ таков, страшно представить его во всей своей славе и сиянии.

Аккуратно ступая по следам от шин, дабы не осквернить невинность свежего снега, пробирался я дальше вглубь, очарованный и покоренный. Неужто остались еще в угасающем под тяжестью выхлопов городе столь прекрасные и чистые места? Наполненные жизнью, спокойствием и уверенностью в себе, самодостаточные и цельные, пусть и на закате величия, бесстрашные пред лицом грозящих опасностей и гордые за свое прошлое. Нет, пожалуй, больше таких мест я не знаю, последние уже пали под натиском вражьих ратей, иные же рождаются мертвыми.

I

Правый берег с левого выглядит молоденьким феодальным королевством, вся разумная жизнь в котором сосредоточена вдоль главных торных трактов — Красраба, 60 лет Октября и Свердловской. Все остальные тропы дики и нехожены. Со всей присущей средневековым обывателям непосредственностью, местное население чурается вещей непонятных и по-инквизиторски искренне преследует чужестранцев, чей внешний вид хотя бы самую малость отличается. Где еще семилетний малец разгуливает по улицам и предлагает каждому встречному проломить голову молотком? Единственное, что не вызывает негативных эмоций — это вполне милые трамваи, нанизанные на нити блестящих, почти змеиных рельсов. С упорством гусениц ползают они туда-сюда и собирают весь позитив в свои свинцовые аккумуляторы, копят энергию, чтобы однажды высвободить ее, превратиться в прекрасных бабочек и преобразить правобережье. В один миг, кажется, с улиц исчезнет чад и сажа, бетонные заборы нальются румянцем, и мрачные горбатые заводские корпуса молодцевато подтянут пояса да расправят плечи. Такие они, эти трамваи. Правый — это огромная, изрешеченная тьмой terra incognita. Ночами видно, как с низовьев Енисея на веслах приходят викинги и кострами очерчивают линию берега. Пока я боюсь к нему приближаться.

II

Северный и Взлетка — два брата-близнеца, мертворожденные, что упоминались выше. Странный генетический эксперимент, отчаянный, как возведение Петербурга на болоте, но куда более неудачный. Столица переезжала в град Петра, а наши два брата, надеюсь, никогда не удостоятся этой чести — вместить в себя деловой центр города, стать средоточием ума и духа. О, эта наивная мечта сродни вере в Атлантиду! Но в чем же врожденное уродство этих отпрысков сумрачного архитектурного гения, этих големов, чья жизнь поддерживается мистическими ритуалами вливания капитала, постоянными модификациями и без того изувеченных тел?

Первое, что бросается в глаза — наши братья-големы сказочно уродливы. Здесь не те милые диснеевские дефекты, которые заставляют умиляться горбуном Нотр-Дама. Здесь самое настоящее издевательство над понятием облика, который в коллаборации с духом и создает суть. Безвкусию и бессодержательности ужаснулся бы даже доктор Манхэттен. Бесструктурность, бессвязность, нагромождение форм, цветов, стилей, самая настоящая архитектурная ода Хаосу Всеединому, воплощенное разноголосье, в котором каждый тянет одеяло на себя, стремится солировать, но от этого рушит все.

С вышесказанным можно было бы смириться, поправить уродства, но извращенный же дух не поддается лечению. Чрезмерное стремление операционным путем извлечь Душу города, неспешно блуждающую где-то на проспекте Мира, и пересадить ее в новое тело, лишь погубит все. Такие дела нельзя поручать ремесленникам или наемникам, нельзя сделать это за деньги. Одна лишь свободная воля и восторг обживания прекрасного, цельного, здорового тела способны сподвигнуть Душу на переезд.

Нет, сейчас любить их решительно не за что.

III

Центр города — как тетрадный лист, буковки домов в его клеточках теснятся кое-как, карабкаются друг на друга, недружелюбно встречают новых соседей. Очень мало свободного пространства на этом листочке, все занятое же используется местами нерационально, как-никак где-то в кирпичных складках проспекта Мира ловко прячется Душа города, бродит аккуратно по крышам, цепляется в ветреные дни за редкой красоты резные ставни и наличники, собирает в герметичные прозрачные пакетики облетевшую штукатурку, хочет сохранить, не дать сгинуть без следа своему дому. Кряхтит и стонет асфальт под тяжестью автомашин, дружно мигают светофоры, ойкают люки городской канализации.

Ядро города. Взгляните на карту — самое настоящее ядро. Ограниченное с юга и севера Енисеем и Качей, с Востока их слиянием, а с Запада стальными потоками Транссиба, оно вмещает в себя Душу города, поэтому, видимо, полнится мистической энергией и всю ее употребляет на перевоплощения. Янус, но с тысячей лиц. Даже на самые незначительные изменения в погоде, тональности света, прозрачности воздуха, активности людей, настроении зрителя или гулятеля здесь город реагирует необычайно чутко: каждое второе посещение несет массу новых открытий и ощущений. Как будто он готовится принять тебя и, будучи радушным хозяином, стремится не разочаровать гостя, занять его интересной беседой, угостить на славу и отпустить восвояси в самом благостном расположении духа. Но все это нельзя почувствовать из салона автомобиля или автобуса, всевозможную машинерию центр искренне недолюбливает и, порой излишне коварно, чинит препятствия к передвижению на железных экипажах: то сузит улицы до игольного ушка, то вспенит яростью асфальт — тут пощады не жди.

Все же, он — славный. Наш многоликий центр со всей искренностью дарит то, что угодно его гостям. Весь спектр ощущений. Вот он кипит жизнью среднестатистического мегаполиса, а вот спокоен, как деревушка. Вены его полнятся машинным маслом, артерии — кровью людской.

Но самая большая ценность его — и, кажется, всегда буду стоять на этом — кроется в тех многочисленных спокойных уголках, которые так приятно находить и потом посещать вновь, чтобы в полной мере ощутить всю прелесть тишины и спокойной мощи горнила, огненного ядра, что согревает и дает жизнь всем прочим районам.

IV

Западный и Северо-западный, гипертрофированная монументальная спальня города: дом на Красной Армии, 121 — ее апофеоз. Есть ли в них что-то хорошее? Что-то плохое? Нет никакой возможности сказать это, все здесь слилось в единую непроглядную серую кашу, что само по себе тоже никак. Меланхоличный мещанский склеп, игриво, но скупо расшитый скверами, парками и магазинами. Безликая самопровозглашенная королева человеческого улья, пропускающая каждое утро сквозь свои потрепанные чресла Копыловского моста десятки тысяч до синевы бритых, обильно надушенных и химически завитых человечков с заспанными глазами, а каждый вечер принимающая их обратно. Архетипичный памятник массовой застройке, выполненный в железобетоне и кирпиче, опоясанный ЛЭП, по-клоунски окрашенный в изумруд и сирень, одолеваемый подагрой, циррозом, с лысиной болот и аллергической сыпью новостроек по всему телу. От всех болячек его не отвращение и ненависть просыпается внутри, а жалость и сочувствие.

Спальный гигант неуклюже раскинулся у подножия Николаевской сопки, ноги до самой стрелки Бугача и Качи достают, а левая рука — до поселка ГЭС. Правая, конечно, под головой. Что за участь ему уготована? Куда двинется он, воспрянув ото сна? Пробьет ли головой небесную твердь, встав во весь рост? Ответов не знаю. Может, пора его разбудить?

V

Последнее, что видно с моей кособокой деревянной колокольни — два острова, окруженных золотой аурой, два родимых пятна на теле Енисея, тайные осенние резиденции Артемиды: остров Татышев и остров Отдыха. Странная фамилия — Отдых.

Татышев татуирован асфальтом дорожек по самую шею и приготовился жать лежа от груди рекордный вес Октябрьского моста, размявшись мостом Вантовым. Спортсмен. Красоты он тоже не чурается, холит, лелеет, ублажает пышную растительность на себе, поддерживает в порядке и здравии, с неприкрытой злобой глядя на всех иродов, что хотя бы в мыслях позволяют осквернять прекрасные березовые рощи и надругаться над мирным хитросплетением тропинок.

И если Татышев культурист, то остров Отдыха — легкоатлет, многоборец, почитатель спортивных игр. Чуть ниже ростом, сухощавый и жилистый, в плотном костюме асфальтовых площадей и суеверной повязкой моста на голове. Всегда на низком старте, готовый с выстрелом пистолета рвануть в будущее с уверенностью, которой вряд ли обладают прочие наши районы. Внутренняя сила и нацеленность этого спортсмена на победу передаются и зрителям, что болеют за него. Он не может проиграть.

Олег Дитз, фотограф