Вихрь

Влас Дорошевич, 1906

«Пётр Петрович чувствовал себя отвратительно. Сегодня утром, за чаем, жена обратилась к нему с вопросом, который раздаётся теперь в каждом русском доме, в каждой русской семье, везде, где встретятся двое русских людей: – Чем же всё это кончится?…»

III

— Задуло! Начинается бурно! — заметил кто-то из собравшихся на совещание.

В огромной передней старого барского дома шумели.

— Прежде всего, господа, почему нас держат в передней? — обратился к толпе истерический голос.

— Да-с! — и перед хозяином дома вырос здоровенный техник, широкогрудый, в синей рубашке под расстёгнутой тужуркой. — Перед вами интеллигентные люди, представители общества, учащаяся молодёжь, сознательные рабочие, представитель печати, дамы, наконец. Вы можете разговаривать в передней с просителями на бедность. Да-с! Мы явились не за подачкою. Да-с! Мы явились требовать того, что нам принадлежит по праву. Да-с!

— Совершенно верно! — раздалось несколько голосов.

— Совершенно верно! Верно! Верно! Совершенно! — закричала вся толпа.

— Ваше поведение, г. Семенчуков…

Семенчуков, хозяин дома, смешался:

— Извините, господа… Я к вам вышел… Прошу вас в гостиную. Но я должен предупредить, что это… это не согласие на ваше присутствие в собрании. Это для переговоров. Собрание, повторяю вам, предварительное, частное. Я решительно не понимаю, при чём здесь посторонняя публика, дамы…

— Разве собираются рассказывать неприличные анекдоты, что дамам нельзя присутствовать? Да? — воскликнул репортёр.

В публике засмеялись.

— Это частное совещание, повторяю вам, — продолжал хозяин дома, — земских деятелей, городских, приглашённых лиц.

— Вопрос о Государственной Думе не может быть делом частным! Это не вопрос об именинном пироге. Дело общественное! — прокричал из толпы безапелляционный голос.

— Опять канцелярия! И тут тайна! — раздался даже с отчаянием грубый голос, вероятно, рабочего. — Чем же это лучше?..

— Вы начинаете требовать свободы слова, печати, собраний с того, что воспрещаете гласность! Очень хорошо! — зазвенел опять голос репортёра.

— Это ваш первый экзамен! — крикнул женский голос.

— Вы срезались!

— Ловко! Недурно! Очень хорошо, господа!..

— Господа! Он нас ставит виновниками! Он нас ставит пред общественным мнением… — бегал среди собравшихся на совещание Семён Семёнович Мамонов, бывший предводитель. — Он ставит наш бланк на своём запрещении. Согласитесь, что это…

— Перепугался? — улыбнулся Пётр Петрович Кудрявцев.

— Я всегда привык уважать общественное мнение, — огрызнулся Мамонов. — Я не околоточный надзиратель, чтобы держаться мнения: «Тащи и не пущай».

— Да и я, надеюсь, не околоточный. Ты просто говоришь глупости с перепугу перед незнакомым дядей: общественным мнением! — махнул рукой Пётр Петрович. — Не волнуйся. Дядя не такой сердитый: за всякий пустяк тебя в мешок не посадит.

— Господа! Но поймите! Собрание предварительное! Предварительное! — надрывался в гостиной хозяин дома.

— Довольно-с! — загремел вдруг техник в синей рубахе.

Лицо у техника пошло красными пятнами от волнения. Он весь дрожал от негодования.

— Товарищи! Прошу слова!

Всё стихло.

— Довольно-с! — гремел техник. — Мы не желаем выслушивать готовых решений в ваших «публичных собраниях». Да-с! Вердиктов, которые «кассации и апелляции» не подлежат. Мы сами хотим участвовать в приготовлении наших судеб. В этом вся цель движения. Делайте общественное дело на наших глазах, под общественным контролем. Нам не надо спектаклей-с, комедий-с, разученных, срепетованных при закрытых дверях. Обсуждать дела такой важности, как отношение к этой самой Государственной Думе при закрытых дверях, — это кража у общественного контроля!

— Браво!

Гостиная огласилась аплодисментами.

— Но, господа! — Семенчуков был уж весь в поту. — Ведь это же только совещание нашей, местной, группы! И притом частное, предварительное!

— Мы желаем, чтобы местная группа отразила местные взгляды!

— Высказывайте ваши взгляды публично! При нас!

— В частном доме! Поймите же, в частном доме! — уж хрипло кричал Семенчуков. — Господа, уважайте хоть вы неприкосновенность частного жилища!

— Господа! — какой-то молодой человек выскочил вперёд и замахал руками. — Тссс… Слова! Слова!

Среди наставшей тишины он заговорил голосом, дрожащим от волнения, от негодования:

— Господа! Постановим резолюцию: г. Семенчуков ставит вопрос о том или другом отношении к Государственной Думе… о том или другом отношение со стороны общества… «своим», частным, домашним делом. И другие господа, называющие себя либералами, радикальными деятелями, вполне с ним согласны!

Раздались аплодисменты. Раздались протесты:

— Нет! Это неправильно! Так нельзя! Мы должны спросить мнения остальных!

— Предложить им сначала оставить дом г. Семенчукова, — и тогда…

Толпа двинулась в зал.

— Вы не смеете нас остановить! Мы должны объясниться! Такой вопрос!

— Господа, констатирую, — загремел голос колоссального техника, — что всякое воспрещение нам войти в зал будет мерой, носящей полицейский характер!

— Насилие!

— Дворников! — раздались насмешливые голоса.

— Остановите силой! Зовите.

Семенчуков весь в поту отступил в сторону.