Бури под крышами

Владлен Немец

Бывшие фронтовики встали на защиту обездоленных инвалидов Отечественной Войны. Однако оказалось, что проблема инвалидов только небольшая часть того, что творилось в областном городе и вокруг него. Бывшие фронтовики, сами того не подозревая, вступили в борьбу с властью.

У своих

— Новоторов Никита Артемьевич, старший сержант, — особист нудным голосом читал красноармейскую книжку Новоторова. — Повторите, пожалуйста, каким маршрутом вы шли.

— Да я уже два раза повторил, товарищ капитан! — начал злиться Никита.

— Ничего, ничего, повторенье мать терпенья, — все также нудел капитан с малиновыми петлицами…

— Да он же нарочно меня из себя выводит, — сообразил Никита, — не получится, милый, не на таковских напал. — И начал в третий раз повторять все с начала, но теперь уже он говорил медленно, нудным голосом, явно подражая особисту. Однако тот или не понял, или сделал вид, что не понял Никитиного «художественного творчества», внимательно выслушал все до конца, и даже пометки какие-то делал, как будто все в первый раз услышал.

— Хорошо, спасибо, я все понял, кроме одного. Почему вы, Никита Артемьевич, скромничаете, ничего про освобождение наших бойцов из немецкого концлагеря не рассказываете? А ведь подвиг, можно сказать, героический. За это орден и повышение в чине полагаются.

— На кривой, значит, объехать норовит. Ишь, орденом поманил! — За эти дни в лагере переформирования Никита узнал много нового, в том числе и то, что Сталин приказал всех военнопленных считать предателями и поступать с ними соответственно. — Никого я из лагерей немецких не освобождал. Даже не понимаю, о чем вы мне толкуете!

— Не понимаешь, значит?! — Голос особиста налился металлом, а глаза сузились и стали буровить Никиту. — Предателей покрываешь! Мне все известно. Жидок твой, Бернштейн, мне все рассказал, — капитан нехорошо оскалился. — Жидки, они пугливые. Я его чуть прижал, и он все начистоту выложил, тебя не пожалел. А ты его покрываешь!

— Насчет Семена он врет. Не такой это парень. Видать кто-то еще выслужиться захотел. Узнаю, шею сверну!

— Все вы предатели! — Обозлился на молчавшего Новоторова особист, — вас всех на чистую воду надо вывести! Вы у меня по лагерям напляшетесь!

Тридцатые годы голодомора и страшная коса 37–38 годов приучили людей бояться всякого начальства, особенно с малиновыми петлицами. Никита не представлял исключения. Помнил, как забрали предсельсовета, директора школы и еще нескольких сельчан. Приехали ночью на грузовиках с ярко зажженными фарами. В кожаных тужурках. С наганами. Злые — не подходи! И разразилась ночная тишина рыданьями баб, плачем разбуженных малышей. А про арестованных с тех пор ни слуху, ни духу. Как в воду канули… Но вот ведь, говорят, если труса к стене прижать, то и он отбиваться станет. А Никита трусом не был. И сегодня речь шла не только о его судьбе. Из двухсот с лишком бойцов больше половины, включая Семку Бернштейна, были из того злосчастного лагеря.

— Значит, сволочь. на нас орденок заработать хочешь! Не выйдет. Мы еще потягаемся!

— Ну вот что, Новоторов, некогда мне с тобой прохлаждаться. Иди, подумай. Не осознаешь — пеняй на себя!

* * *

Поздно вечером, когда подвыпивший особист возвращался от телефонисток, его в темноте двинули по затылку, сунули в рот кляп, набросили на голову мешок, одним словом, отработали на нем приемы взятия языка. Очнулся он в лесу.

— Ну что, капитан, побеседуем? Значит, мало нашим бойцам было немецкой лагерной муки, теперь советскими им грозишь? Да, чтобы не забыть, политрук Федотов погиб при переправе, так что из списочного состава вычеркни.

Труп Федотова с разожжённым черепом валялся рядом.

— А вы с товарищем капитаном поаккуратней, не всю лагерную науку на нем показывайте, — обратился Новоторов к стоявшим рядом бойцам, лиц которых в темноте невозможно было разглядеть. — Сами видите, здоровья он некрепкого. Но разъяснить что к чему, конечно, надо.

Пришел особист в себя под утро в своем блиндаже. Все тело нестерпимо болело. Помочился кровью. Однако, внешних следов не было. Кто бил — не видел. Душила злоба от бессилия что-либо предпринять. Труп Федотова был серьезным предостережением. Да и рассказал в лесу на ночном допросе, который провел все тот же Семен Бернштейн, много такого, за что в органах по головке не погладят.

А Новоторов понял, что и с энкавэдешниками можно управляться — они не всесильны.