Филимоновский всадник из пламени. Памяти Николая Денисова

Владлен Дорофеев

В этой красочно иллюстрированной книге рассказывается о художнике и писателе Николае Васильевиче Денисове и его сподвижниках, сохранивших и возродивших на тульской земле древнейший русский народный промысел филимоновской игрушки.

Николино детство

Образцы старинной филимоновской игрушки

Яркость древних ремесел люблю.

Я народной игрушкой взволнован.

Моих пращуров дух я леплю,

Светлой сказкой навек околдован.

Николай Денисов

Рассказывал мне Николай Васильевич Денисов, как много раз в жизни снился ему один и тот же сон. Будто он мальчик. Лихо устроившись на передке телеги, отправляется в путь. За спиной осталась родная околица, впереди размытый весенними ливнями просёлок. В ногах у него крепко зажато жестяное ведро, с верхом наполненное глиняными свистульками. И везёт он их в город, на базар. Нетерпеливо дёргает поводья, распевая песню: «Ехал на ярмарку ухарь-купец, ухарь-купец, удалой молодец…» Каждая потешка из его ведра стоила гривенник; когда всё продал «торгашу» на рынке, получилось около двух рублей. Купил Коля несколько отборных картофелин и вернулся в деревню. Посадил их в огороде, а осенью собрал добрый урожай…

Древняя свистулька

Сызмальства в их многочисленных крестьянских семьях дети играли незатейливыми глиняными свистульками. Но удивительно, каким многообразным и таинственным рождался сказочный мир, выстроенный из глиняных поделок в детском сознании! Вот грозный всадник промчался по дорожной пыли мимо на лихом коне далеко, за околицу! Видать, гонец в губернию помчался! А эта барышня, «тётка Анастасия», несёт курицу на рынок, ей навстречу соседка, «тётка Лизавета». «Зацепились барышни языками», и давай кудахтать, косточки всем перемалывать! Заливается свистом свистулька барышни… Ха-ха! — смеётся маленький Коля, играя у дома на деревенской дороге в глиняные фигурки.

В домашнем музее Н. В. Денисова в Филимоново

Образы филимоновской игрушки из детства останутся с Николаем Васильевичем на всю жизнь, куда бы ни заносила его судьба.

Николай Васильевич родился 5 марта 1932 года на тульской земле, в деревне Шалимово, что в десятке километров от древнего Одоева.

Детство Денисова пришлось на тревожное голодное время коллективизации и войны.

От изматывающего труда в колхозе его мать — Прасковья рано стала болеть. Её образ он описал поэтическими строками:

Я часто вспоминаю мать живой.

Была война у самого порога,

И тот закат над лесом огневой,

И мать, крестясь, звала на помощь Бога.

У матери в заботе и труде

Болели руки, тяжелели ноги,

Тогда не знал я, что беда к беде

Шли по одной к нам фронтовой дороге.

От «похоронок» долго жила боль,

Но мать крепилась и детей растила.

И отдавала людям хлеб и соль,

И всё, что сердце доброго вместило…

Тяжёлый крестьянский труд в деревне не разделял людей на взрослых и детей, все работали, что хватало сил и даже больше… А иначе было попросту не выжить. Каждый день в те годы у него, и у матери с отцом, и у братьев с сестрами проходил в борьбе за жизнь. Особенно в оккупации, под бдительным и ненавидящим оком фашистских захватчиков, уже проявивших себя нечеловеческой жестокостью.

На белом снегу заплаты,

Поля от пожарищ темны.

Идут на прорыв солдаты,

России идут сыны…

Идут краснозвездной лавиной,

Их подвиг бессмертен и лих.

Их кровь, будто кисти рябины,

По снегу рассыпалась вмиг.

Но кровь не напрасно пролита

В смертельном тяжелом бою

Фашистская свора разбита,

Спасли деревеньку мою.

Но не только бесконечный труд и голод изматывали в то время враз повзрослевшего Николая, отбирая последние физические и моральные силы. Это были нестерпимые переживания за родных защитников на фронте… Постоянной тревогой изъедающая мозг мысль: «Как они там? Отец, брат… Живы ли?!.» — стучит в висках.

Я помню, в фуфайке одетым,

На фронт проводили отца.

И ждали все долгое лето

Родимого всем письмеца…

По возрасту нынче я старше

Отца, что с войны не пришёл.

В бою или, может, на марше

Он смерть свою, видно, нашёл.

Он был рядовым батальона,

Он был для России бойцом…

Вот внуки опять почтальона

Всё ждут с дорогим письмецом.

Нет, отец вернётся с войны. Но не для рифмы и не для красного словца изменил Николай Васильевич в этом стихотворении его судьбу. Просто отец, прошедший всю войну, весь тот неописуемый ужас испытаний солдата Великой Отечественной, что выпал на каждого из них тоннами стали, свинца и взрывчатки, вёдрами пота, слёз и крови, тысячами смертей друзей и однополчан, его отец вернулся другим. Да и прожил потом недолго — трагически погиб через год. И детская память, как в 41-м «в фуфайке одетым, на фронт проводили отца», защитила сознание Коли — сохранила папин довоенный образ.

Хлеба поспели. Худ. Н. В. Денисов. 1980 г.

«Было лето 1945 года. Война закончилась. Победа.

Я жил в своей деревне Шалимове с больной матерью. У неё болели лёгкие. До войны её потрепала лошадь в поле. Во время скирдования она вылетела из телеги и широким подолом юбки зацепилась за заднюю ось телеги. И её таскала лошадь по полю до тех пор, пока не оторвалась от оси юбка.

А потом, в конце декабря 1941 года, когда Красная Армия освободила нашу деревню от фашистов, она сопровождала батальон наших бойцов из деревни Шалимово в деревню Рылёво. Шли бои у деревни Шумово в трёх километрах от Шалимово в сторону Белёва. В бушевавшую в тот день метель, второпях, она успела накинуть на плечи только одну шаль на вязаную кофточку. Мать сильно простыла, и с тех пор начала болеть.

Вот и сегодня мать задыхалась от кашля всю ночь…

Стадо отдыхало на небольшой лужайке. А я вышел на дорогу и долго-долго всматривался вдаль до самого горизонта. И тут увидел, что со стороны Одоева появилось небольшое серое пятнышко. Оно приближалось, принимая очертания человека. И чем ближе, тем отчетливее становилась фигура. А потом совсем стало ясно, что идёт человек в военной форме, не спеша, останавливается, разглядывая местность. Я продолжал наблюдать за ним и ждал его приближения.

Вдруг мне показалось в этой фигуре что-то близкое и родное сердцу: знакомое движение, походка, вся фигура, которые отпечатались в моей памяти с детства. Сердце отчаянно застучало, глаза прослезились помимо воли, и я машинально, подчиняясь каким-то неведомым законам психологии, ума, души, пошёл ему навстречу. Сначала маленькими шажками, потом всё быстрее и быстрее ускорял свои шаги и всем существом, чувствовал, как от солдата исходит энергия тепла, родства, энергия, поглощающая меня всего целиком в свои объятия, душевности любви.

Солдат шёл мне навстречу, покуривая, а я уже не шёл, стоял, я не мог идти. Когда осталось, между нами, шагов двадцать, я побежал ему навстречу и закричал:

— Па! Это ты ведь?

— Да, сынок! — послышалось в ответ. И отец как бы тоже ускорил шаг в мою сторону.

Потом он бросил на дорогу шинель, мы подбежали друг к другу. «Сынок!» — произнёс отец и, крепко схватив меня под руки, поднял. Посмотрел на меня и поцеловал, прижал к своей груди, увешанной медалями. Я слышал их звон, стук сердца отца и моего. Мы прослезились.

Потом отец опустил меня на землю, сказал:

— Да ты совсем стал взрослым, двенадцать годиков!

Сбросив вещмешок с плеча, и развязав его, достал мне губную гармошку, на голову надвинул какую-то кепку, а на ноги — модные ботинки.

Мы сели прямо у дороги. Отец вытащил банку консервов, открыл её умело красивым ножичком, достал хлеба и начал кормить меня, приговаривая:

— Ешь, сынок, ешь. Ты один стадо стережешь? Дома-то есть кто?

— Есть, мать на печке лежит…

Отец закурил, поднял шинель, рюкзак, и спросил:

— А щенка-то кормил?

— Кормил.

— Ну, ладно, гони стадо на деревню, сынок, я пойду домой. Мать то там одна. Гони скорей!

И пошёл, козырнув мне.

Отец шёл домой, неспеша, останавливался, смотрел, как я собираю стадо, хлопаю кнутом и свищу, зову щенка.

Я пригнал стадо, опередив отца. И прибежал домой, открываю дверь, кричу:

— Ма, ма! Отец приехал!

Мать заохала, слезла с печки, подошла к окну. Увидела отца, который стоял в окружении соседей.

— Господи! — перекрестилась она. — Приехал, — и слезы появились на её лице. — Приехал! — повторила она и поспешила выйти на улицу, поправляя на ходу волосы и беленькую кофточку с черной юбкой, не переставая вспоминать спасителя нашего Иисуса Христа.

Вошёл отец.

Мать упала ему на грудь, заголосила. Отец гладил её по голове, успокаивал:

— Ну, перестань, Прасковья, перестань…

А мать плакала и через слёзы рассказывала отцу, как ей было одной тяжело пережить смерть на фронте старшего сына, проводы на фронт среднего сына, дочь. Сколько ещё не вернулись с трудового фронта. Сколько было горя, мучений…»

Дед с внуком. Худ. Н. В. Денисов. 1974 г.

Павел, старший родной брат Николая Васильевича, добрый друг и защитник, так и не вернулся с войны. И эта боль осталась с Денисовым навсегда. Щемила и болела, и сквозь слёзы мешала писать эти поэтические строки, превращая их в горестный крик:

Мой брат сражен был

Пулею фашистской

Под Брянском,

В сорок третьем,

Сжимая, что есть сил,

Смертельную

Под сердцем рану.

Свинец свалил бойца.

В глазах потух огонь,

Горевший двадцать лет.

И сердце перестало

Биться,

И капли слез,

Упавшие с лица,

В последний раз

Блеснули ярким светом,

И, отразив

Огонь войны жестокой,

Сгорели

В выжженной земле…

«Одежда на мне была старшего брата Павла, погибшего на фронте, которого я любил, спасшего меня дважды от смерти…

Первый раз, когда мне было несколько месяцев от роду. Где-то по осени мать затопила жарко печку, положила меня на подушку на печи, а сама побежала по каким-то делам на ферму. Я с подушки скатился спиной на горячие кирпичи печки. Сколько я кричал — один Бог знает…

Услышав хриплый мой крик, Павел прибежал с улицы домой. Вскочил на печку и с трудом оторвал меня от кирпичей.

Я долго болел. Отец и гробик уж принёс, поставил в сенцах у двери.

Год был голодный, нас шестеро детей да бабка с дедом. Господу так было угодно — я выжил. Бабка Груша, отцова мать, спасла меня. Натирала каким-то салом и кормила, что-то нажевывая, завертывала в тряпочку и давала сосать мне.

А потом Павел снова спас меня летом в 1936 году.

Я любил играть на пыльной деревенской дороге. Напротив дома собирал большие кучи пыли, ставил вокруг них филимоновские игрушки, делал какие-то абстрактные рисунки палкой вокруг этих пыльных куч.

Однажды в базарный день чуть не раздавила меня лошадь, запряженная в телегу. Через нашу деревню на базар в районный город Одоев и с базара ехали на лошадях, шли пешком. И вот в один из таких дней я сидел и играл на дороге. На меня неслась разъяренная лошадь, запряженная в малую тележку, подгоняемая пьяным мужиком.

Павел прямо из-под колеса выхватил меня. Мы оба упали, сильно ушиблись. С тех пор я меньше стал играть на дороге, а больше играл в ямах, канавах, уже заросших бурьяном».

Зима в лесу. Худ. Н. В. Денисов. 1977 г.

Такое надрывное, тяжёлое детство выпало Коле Денисову в старинном сельце — деревне Шалимове. Во многом, рядовое для его поколения детство. Только и мог он запомнить, что страх, боль потерь, усталость и голод. Оставалось всю жизнь жалеть себя, да плакаться детям и внукам о горькой судьбе. Но не таким оказался Денисов. Светлым, многогранным и многоцветным запомнил он детство своё.

Умилительные строки воспоминаний детства Николая Денисова, полные радости, гордости и любви в этом рассказе, сказочности — в этих стихах о детстве…

Январь капризно день начал,

Всю ночь метель снега кривила.

По крыше чёрт клюкой стучал,

В трубе как будто ведьма выла.

Наш дом сугробами ожил.

За дверью Змей Горыныч бился,

Колдун-мороз с пургой кружил,

И ветер коршуном носился.

А я на печке не уснул.

Причуды те являлись взору,

Наутро луч в окно блеснул,

Развеял страхи фантазеру.

Но настало время Коле Денисову покидать отчий дом в родной деревне Шалимово.