Развяжи петли холщовые

Владислав Фолиев, 2023

История о том, почему так важно принимать смерть близкого и делиться своей болью с другими. Уход близкого безвозвратно меняет жизнь главного героя и приводит его к собственным терзаниям и обвинениям. Он пытается выбраться из этого гнетущего состояния, но все осложняется его психическим расстройством и событием, последовавшим всего через пару лет и снова перевернувшим его жизнь.

Пролог: воспоминание из подросткового возраста

Я закрываю деревянную дверь, спускаюсь по ступеням и выхожу из подъезда на темную улицу. Моросит дождь. Отхожу от дома на несколько десятков метров и оказываюсь у одноэтажного неработающего павильона. Иду вдоль него, рассматривая витрины бытовых отделов, которые единственные чем-то забиты, и выхожу на узкую аллею, огороженную низким металлическим забором и усеянную собранными горками из опавших листьев. Не встречая ни единого прохожего, дохожу по ней до автобусной остановки. Рекламный щит на бетонном возвышении справа от меня бьёт холодным светом ярче, чем фонарь. Напротив, через дорогу, на такой же остановке стоит небритый мужчина в кожаной черной куртке и рюкзаком за спиной, на голове — стянутая кзади шапка, почти не закрывающая его лба; за ним — две женщины: сидят на лавке под крышей пластиковой коробки, обе молодые, обе в верхней одежде до колен. Я же на своей стороне один — невыспавшийся, чувствую, как сглатывание слюны отдает в нос.

Подходит мой автобус — длинный, с включенными фарами и работающим дворником на лобовом стекле. Я преодолеваю ступени, захожу в салон, и водитель сразу трогает. Слегка качнувшись, хватаюсь за поручень, прохожу в пустующий зад и разбиваюсь о двухместное сидение, повернутое к окну напротив. Несколько секунд, и закрываю глаза.

Чувствую, как по пальцам ног, стоявших только что в летних кроссовках на улице, проходит тепло. Изгиб спины на съеженном теле напряжен, но менять позу слишком поздно. Голова в сторону, ладони скрещены. Слышу, как работа двигателя, стоящего где-то в противоположном конце автобуса, иногда сменяется скрежетом тормозов со спусковым механизмом дверей или без него. Вслушиваюсь в шаги приходящих и уходящих.

Автобус в который раз где-то останавливается, и я наконец открываю глаза — веки все такие же тяжелые. Смотрю в широкое, поцарапанное дождем окно напротив, привыкая к тусклому свету потолочной лампы: мы стоим у магазина одежды — столы со стопками цветных тканей, полки с обувью, висящие пиджаки. Автобус трогается, оставляя одежду позади, и я начинаю разглядывать салон: сначала потолок — кремовый, до идеального чистый, затем пассажиры — те трое, лица которых я вижу, чем-то заворожены и уставлены вниз, а еще позже — пол — обшарпанный, с дырами и почернениями. Возвращаюсь к окну, но сразу отвлекаюсь, замечая под ним металлическую дугообразную трубку, которая возвышается над спинкой двухместного сидения. Почти вся серебристая поверхность трубки не отшлифована и выглядит так, будто обсыпана хлопьями, и лишь у ее оснований несколько сантиметров гладкие. Ищу такую же среди других сидений — ничего: все они сверху голые — заканчиваются натянутым коричневым материалом. Теперь трубка кажется очевидной, может даже вызывающей частью салона, затронутой взглядами, спинами тысячи людей. Но если для них эта особенность наверняка была недостойна и нескольких секунд внимания, то для меня же сейчас она являет собой нечто большее, чем просто сплав.

Трубка становится серой, похожей на кварц. Неровная поверхность сменяется гладкой; в двух местах симметрично появляются углубления.

Остановка. Я бегло смотрю на одну из открывшихся дверей — прямоугольное окно в верху, окутанный смятой резиной механизм сбоку, нарисованное черным маркером двухзначное число чуть ниже окна, — а затем возвращаю свой взгляд обратно. Шаги, мелочь, шипение ударяющегося об асфальт дождя.

Мы стоим уже достаточно долго, и кажется, что никто больше не нарушит тишину работы двигателя и дождя. Но на ступенях снова слышится топот. Его создатель почти полностью проходит по моему маршруту и садится прямо напротив меня. Мое наблюдение прекращается. Двери ударяются друг об друга.

Сначала я вижу ее колени — острые, обтянутые черными колготками, затем — скачок — ее лицо: округлые выделяющиеся скулы, угловатые, средней длины брови, густые коричневые волосы, собранные в хвост. Она сидит слегка согнувшись и возится в своей сумке, лежащей сбоку от нее вместе со сложенным зонтиком. Заканчивая свои поиски, она застегивает две молнии сумки — внутреннюю и внешнюю, выпрямляется и поворачивает голову в сторону дверей. Я продолжаю рассматривать ее лицо, открывающееся для меня теперь полнее: обвожу линии ее ушной раковины, затем через висок и бровь перехожу к еле выделяющемуся крылу носа; от него медленно поднимаюсь выше и останавливаюсь на узкой переносице. Здесь все и заканчивается. В этот момент ее глаза рывком смотрят на меня, а затем возвращаются в обратное положение, проверяя таким образом направленность моего взгляда. Эта резкая смена склеры зрачком возвращает меня к осознанности, и я чувствую, что мое небо напряжено, а пришедшее смущение опрокидывает на меня ведро горячего воздуха. Я отворачиваюсь от нее в угол автобуса и понимаю, что скорее всего напугал ее.

***

Улица по-прежнему поглощена сумерками. Фонари расплываются в водных мазках стекла. В салоне — ни звука от людей. Мы въезжаем в туннель под железнодорожной дорогой, и по салону начинают бежать тени. В окне одна за другой исчезают цилиндрические колонны, поддерживающие туннель посередине дороги. Ощущаю, как мысли накрываются тревожностью. Отвлекаю себя воспоминаниями, но не могу избавиться от чуждого мне беспокойства — кажется, будто меня стремительно и безвозвратно покидает способность к завершению, будто то, чему я посвящал годы, ускользает от меня, так и не закончившись.

Мы подъезжаем к выезду из туннеля, и в автобусе раздаются первые признаки жизни — кашель, изламывание пакетов. Я уставлен на канистру, зажатую между задней стенкой салона и ящиком с инструментами, и чувствую себя потерянным. Изучая искореженный металл, пытаюсь объяснить самому себе причину своего состояния и все яснее понимаю: она заключена в прерывании моего наблюдения, в том, что девушка закрыла трубку своим телом, в том, что я не придал наблюдению цельную, законченную форму. Утверждения облегчают, подавляют во мне смятение, но все равно я предчувствую, что они уже не могут выйти вместе со мной из автобуса и погаснуть: я верю, что они будут терзать меня, врываясь в мои мысли и напоминая о начатом, о необходимости вернуться. Поэтому я начинаю ждать.

Автобус проезжает небольшую площадь с неработающим фонтаном и возвышающимся позади него белым трехэтажным зданием и останавливается на остановке. Пол кажется удаляющимся, когда я слышу, что она встаёт. Поднимаю голову и провожаю ее спину: она пересаживается через два сидения вперёд, пробуждая во мне начала удовлетворения. Теперь я могу продолжить, а точнее — начать заново. Но я возвращаюсь к наблюдению не сразу — я решаю подождать еще, чтобы убедиться, что прерывание будет невозможно.

Передние места заполнились значительнее, на заднее место сел мужчина. Автобус стоит. Снаружи — звуковая реклама, побеленные деревья. Заходит крупный парень с белым проводным наушником в ухе. Подходит все ближе. Короткая стрижка, массивные надбровные дуги. Дальше, не останавливайся. Еще шаги, и облегчение: он садится назад около мужчины. Двойной щелчок кнопки на его проводе. Моя остановка следующая.