Бенкендорф любит всех нас

Владислав Солоницкий

Было бы здорово, если бы каждый из нас мог обменивать годы своей жизни на любые желания.Но тогда подростки выменивали бы всякие глупости и едва доживали до совершеннолетия! Поэтому желания можно выменивать только по достижении 20 лет.Но как рассчитать, сколько мы проживем?! Ведь одним может быть дано сто лет, другим тридцать! Поэтому все люди будут жить до 50-ти.Но кто будет выносить справедливую цену желаниям?! – Вархуил Бенкендорф.

Глава 2

Хорошо проведенный день рождения — это тот день, который ты не вспомнишь, как и момент своего рождения. Именно так пройдет восьмое октября Фрэнка и Евы. Отмечая его порознь, они умудрятся влипнуть в интереснейшие приключения, что выльются ярким солнцем и дождевыми осадками, плодотворно (на руку мне) влияющими на почву их отношений. Конечно, не без моего труда, но всё же.

Ева, как Дионис среди менад, отмечала свой праздник с тремя подругами. Поначалу это должно было выглядеть, как скромные посиделки у нее в квартире. В целом, так и вышло, пока кому-то не показалось, что алкоголя на столе маловато, мол, не гармонирует среди обилия вкусностей.

А вот день рождения Фрэнка мало чем отличался от его привычных выходных. Как обычно, это был бар в элитной части Цайтгарденбурга (правой части), — единственный в своем роде построенный исключительно для людей с левого берега, то есть, как считалось, для бедняков. «Алкогольная Аллилуйя» — так он назывался.

— Почему ты не попробуешь вернуться к нему? — спросила Саня, поблескивая глазами, налитыми алкогольной жижей. Уже который час она не отпускала свой недопитый стакан, в котором барахтался коктейль, сделанный по ее собственному рецепту: она добавляла больше спиртного, чтобы казалось, что пьет больше остальных. На самом же деле Саня растягивала стакан на целый час и думала, что никто не догадывается об ее хитростях. Впрочем, даже эти дозы выносили ее так быстро, что, стало быть, высокомерие девушки выплескивалось выше космоса. И пусть коктейль был неприятен на вкус, Санина гордость в виде приподнятого кверху носа заставляла глотать эту гадость снова и снова.

— Потому что всё в прошлом, — ответила Ева.

— Тогда почему ты всё время говоришь о нем? Тебе не надоело?

— Всё в прошлом, а прошлое во мне.

Ева и Саня могли спорить бесконечно: первая была изрядно принципиальной, а вторая неистово гордой. Они были двумя лучшими подругами (во всяком случае, друг другу они говорили именно так), которые спали под одним одеялом истины и постоянно тянули его — одна на себя, другая на себя. Каждый был по-своему прав, хоть и по-людски глуп. Но ведь если бы не людская глупость, у любвеобильного дьявола не было бы работы. Как же я люблю людей.

— Весь этот зной стал внутри тебя одним большим комом, Ева, — вторглась начитанная подруга, администратор местной публичной читальни. Ната так забавно не выговаривала букву «р», что иной раз ее невозможно было не послушать. — Всё остается в тебе, Ева. Ты просто стала слабой.

— Слабой? Нет, не думаю.

— Так выплюнь этот ком, дура, — вновь примчала Саня, — начни жить.

— По-твоему, я не живу?

— Живешь, — задумалась Ната, — только живешь вверх тормашками. Посмотри вниз, увидишь потолок.

— Ах ты, сучка, — жеманно и шутливо скривилась Ева. — Я тебя всегда поддерживала, а ты меня оскорбляешь.

— Так я серьезно, Ева. Ты уже затвердела, как бетон — стань возле шкафа, будешь еще одной стенкой.

— Ну, я тебе припомню, — продолжала Ева, остужая собравшуюся вокруг нее свору помощью кипящих подруг.

— Тебе мужик нужен, — никак не останавливалась набравшая ход Саня. — Тебе просто нужен новый парень, — твердила она, до последнего желая стать единственной правой в компании.

— Сама-то давно с парнем была? А?

— Мне они пока что ни к чему. Мы сейчас о тебе говорим.

— Ты неисправима. Я скоро прикончу твою гордыню — вырежу ее ножом.

— Тебе серьезно нужен парень. Ты же из квартиры никуда не выходишь. Сидишь целыми днями и рисуешь картины.

— Мне это нравится. Всё, отстаньте. — Ева привстала, отошла к окну и начала что-то разглядывать в разряжаемой фонарями безлюдной уличной темноте. Наверное, рыскала доколе знакомое чувство одиночества, которым питалась перед тем, как измалевать очередной холст. Вероятно, это ее успокаивало.

Стоя у окна, иной раз она прислушивалась к шепотам у стола и, местами накручивая себе, копила негатив, который вот-вот собиралась извергнуть.

— Все они одинаковые, — начала Ева, причитая из знакомой нам позы: лицом к окну — спиной к гостям. Руки ее были сложены перед грудью, а навал мыслей на языке. — Каждый парень по натуре своей изменник, — говорила она. — Любовь бывает только в сказках. Неужели вы этого не понимаете, девки? Они бегают за каждой юбкой.

— Ты так говоришь, будто сама была каждой юбкой, Ева. Хватит, — настояла Ната. — Нагородила себе всякой чепухи, как камышей перед болотом. Зайди в трясину, не найдут.

— Отстань. Нам расходиться не пора? Четвертый час. Я устала.

— Слабая ты, — гордыней внесла свою лепту Саня, на самом деле на радостях привставая с мягкого кресла. — Пошли, Ната. А ты, Ева, не глупи. Парень тебе нужен. Парень!

— Ната! Забирай Саню! Не отстанет же! — отмахивалась Ева.

Вскоре все разошлись. Героиня еще некоторое время стояла у окна, о чем-то размышляя. Вероятно, она успела подумать обо всем, но я точно уверен, она не представляла того, что с ней случится чуть далее.

Алкогольная Аллилуйя, как всегда, шумела и гудела не без бранных эпитетов: в одной части скакали дикие пляски ирландских мотивов, в другой назревала потасовка, которая пока только раздувалась двумя напившимися разжигателями и гасилась их друзьями-пожарниками, а в третьей, именуемой барной стойкой, засыпали невольно передозированные гости, сидевшие попарно, где один, более живучий, не давал уснуть второму. Фрэнк и Санни были как раз теми самыми ратниками, среди которых роль не дающего упасть полководца играл не наш герой.

— Нет, ну ты скажи, уважаешь меня? — который раз спрашивал Санни, проводя пальцами по зачесанным назад набриолиненным волосам. Итальянец с трудом сдерживал себя, чтобы не отключиться, и сквозь начавшуюся икоту ворчал и будил своего соседа.

— Я всегда был взаимным, ты же знаешь, — ответил Фрэнк.

— Тогда дай мне совет, журналюга, как мне быть: остаться с женой или уйти к любимой? Понимаешь, я так больше не могу. Она меня ненавидит — я ее ненавижу. Нас только сынишка мой и сдерживает.

— Останься с женой, — ответил Фрэнк, толком не осознавая своего решения, так как на закрытых веках уже проецировался какой-то сон.

— Фрэнк, да я с радостью останусь. Да вот только как мне с ней быть? Другой раз мне кажется, она убьет меня ночью, и я не проснусь. Лилит знает обо всех моих изменах.

— Убьет — значит, любит. Мол, не достался ей — не доставайся же никому.

— Фрэнк, я жить хочу. Понимаешь меня? Да и сынишке не понравится навещать меня на старом кладбище, а мать свою в тюрьме.

— Тогда уходи. Иди к любимой, — изменил свое решение Фрэнк, летая где-то там в облаках в спутничестве множества прекрасных нимф.

— Но что подумают люди? — озадачился и схватился за голову Санни.

— Если люди начнут думать, — ненадолго оживился Фрэнк, замочив скорбное лицо, — я стану за них бескрайне рад.

— Вот что я делаю не так? Хоть вешайся. Откуда вообще взялась моя любимая?

— Да-да, давай, вини ее во всех своих грехах.

— Отставь сарказмы, Фрэнк. Мне плохо. Я серьезно.

— Если ты был таким же серьезным, когда давал клятву в алтаре, оставайся с женой.

— Ох, Фрэнк, я был серьезен. Я, мои намерения, Лилит, сынишка, сидевший на тот момент в ее животе — всё это было серьезно и по-настоящему.

— Тогда просто останься с женой и мучайся до конца своих дней, — подытожил наш герой, уже почти уснув: его голова вот-вот должна была скатиться с опоры в виде руки и упасть на стойку.

— Моя любимая меня совратила. Я не мог удержаться, Фрэнк…

— Потом совратила опять, потом опять, и так сотню раз? Ты грешник, Санни.

— А что мне оставалось? Я люблю ее!

— Ты давал обещание, Санни. Обещание — самое святое. Дал обещание, держи его. Не нарушай. Ты же мужчина! У мужчины всегда должны быть четкие регламентированные правила, сотворенные обещаниями. Мужчина всегда должен быть тверд. Понимаешь? Ты должен был быть ходячей эрекцией, Санни!

— Теперь-то поздно, Фрэнк. Я разрушен.

— Ты — нет. Жизнь твоя — вот, что разрушено.

— Не понял, — тряхнул головой Санни.

— Честно, сам не понял. Чушь какую-то смолол.

Фрэнк ненароком провел глазами по часам и встрепенулся. Четвертый час. Пора домой — высыпаться.

Таксист, коим пришлось побывать мне, последние пятьдесят минут поддерживал беспрерывную зрительную связь: держал на мушке своих глаз Фрэнка и его алко-компанию, чтобы никто из них не разрушил задуманные гениальные планы. Он был готов лично вывести из строя каждого, кто мог свести Фрэнка с дистанции, которая должна была привести парня прямиком в автомобиль. Таксист ждал. Объект наблюдения поднял пятую точку и шаткими шагами побрел к выходу. Время действовать.

Человек в песчаного цвета свитере (опять же я) поправил круглые солнцезащитные очки, приспустил картуз, наивно полагая, что пьяный Фрэнк в состоянии распознать его личность, и, опережая нашего героя, снося встречную полосу нетрезвых танцоров, направился к автомобилю.

— Такси! — закричал я, как только показалось зыбкое тело, вывалившееся из бара. Но так как ни Фрэнк, ни Санни не услышали мой пригласительный позыв, я сделал пару скачкообразных шагов в их сторону и прокричал снова: — Такси! Недорого! Не выспаться к завтра — окажется в разы дороже!

— О! По нашу душу, — заулыбался Санни. — Знаю этого таксиста — это он познакомил меня с моей любимой. Человек-судьботворец! — воскликнул он. — Такой не только привезет домой, но и спать уложит.

— Сделает то, что я пытаюсь осуществить последние шестьдесят минут? Пока не выдаст скидочную карту, никуда не поеду.

— Довезу вас бесплатно, — встрял я. — Вы тысячные клиенты.

— Другой разговор, — икнул Фрэнк, и два тяжелых мешка погрузились на заднее сиденье желтого авто.

Где-то вдалеке хлыстали молнии, а через двадцать секунд доходил глуховатый раскат, — обычное дело в сыром и дождливом Цайтгарденбурге. Оттого здешний промозгший воздух так сильно раздражал меня — на тот момент он нервировал еще сильнее, так как мешал комбинации, воплощенной моим гением на карте маленького городишко.

— Хороший ты водила, — с заднего сиденья вякал Санни.

— Вы меня с кем-то путаете, мистер, — ответил я, ниже приспустив козырек картуза.

— Нет же. Я точно помню твой ангельский склад: плечи, шея…

— Вас куда? — спросил я, эффектно выражая свою безучастность в прошлом занудливого итальянца.

— Эх, ты… создание черти-чего… вези меня на Братский бульвар. Вспомни, как это было три года назад. Выкинь под надпиленной хвоей — оттуда сам дойду.

— Как скажете, — проворчал я и, крутя баранку рулевого колеса, помчал на Братский бульвар, а уже оттуда, сбавив ход, покатил на средний мост через безымянную реку. Скорость едва доходила до тридцати километров в час.

— Что-то должно произойти? Звездопад? — спросил Фрэнк, приметив мои частые подглядывания на запястье, где находились мои верные часы.

— Да, именно звездопад, — проговорил я, продолжая засекать время.

Конечно, ни о каком звездопаде речь не шла. Всё было, куда ярче — моя комбинация должна была сотворить вспышку ярче сотен солнц. К этому я и подводил обстоятельства, скрепленные моим наручным механизмом.

— Что ж, поглядим, — говорил он, впадая в транс сна.

— Ты-то гляди, — тревожил я, — не спи. Тебе-то и нужно глядеть. Вот уже скоро. Потерпи.

— Не проще ли ограбить меня, когда я усну? Остановишь колымагу, разденешь меня со своей шайкой и сбросишь в реку.

Ну вот как после этого не любить Фрэнка? Я его обожаю.

— Нет же, гляди в окно. Можешь считать до сорока шести. Отмеряй, как секундная стрелка.

Фрэнк начал отсчитывать вслух. Немногим это действовало, как пусть в сон (то же, что и считать овец), но парень держался и даже, как то было задумано, смотрел в окно. Мы въезжали на мост.

— Что она здесь делает? — озадачился наш герой, не досчитав пяти оставшихся секунд.

— Вы о ком? Звездопада нет — я ошибся.

— Останови, — скомандовал тот. — Это Ева. Моя знакомая. Стоит на мосту. Мерзнет.

— Воля ваша, уважаемый пассажир. Так или иначе, поездка была бесплатной.

Таксист высадил нашего героя и поспешил на набережную, в привычное место, откуда наиболее удобно наблюдать за нашей парочкой.

— Ева? В том же месте, не в то же время? Что вы тут делаете?

К счастью, — впрочем, по задумке, — оба героя были достаточно выпившими. Оставалось, чтобы их тела соприкоснулись, и произошло замыкание. Они должны ярко гореть.

— Не думала встретить вас здесь, Фрэнк. Вы как всегда появляетесь в самый неподходящий момент, — прокомментировала она и окунулась во встречный ветер, чтобы наш парень вновь оказался позади. Думаете, в этом какой-то зловещий замысел? Нет. Просто девушка крайне недоверчива к прямым взглядам.

— Что ж, было такое разок — в день моего рождения. Шел серьезнейший футбольный матч — отец разрывался от несовместимых чувств: смотреть футбол или поехать к жене и новоиспеченному сыну.

— Где же вы были раньше, Фрэнк? — спросила Ева, как только парень перемахнул через бордюр, отделявший полосы автомобильного движения от тротуара.

— Всегда был в одном и том же месте — в болоте левого Цайтгарденбурга.

— Тогда где была я?

— Отец его знает… или мать… Они ж еще живы?

— Всё, что изображено на моих полотнах, живо и будет жить.

— Хм.

— Так где была я? — вновь потребовала ответа она.

— Рисовала? — расставил руки Фрэнк, раскачиваясь вне зоны видимости девушки, слева от нее.

— Я была везде, но не там, где нужно, — ответила она.

— И где же было нужно? — прищурился он.

— Всё, отстань, — проворчала Ева ни с того ни с сего и разом скукожила прошлые мысли.

Должен заметить, как грациозно виляла из стороны в сторону обоюдная циничность: как ловко собеседники подбирали культурные конструкции, везде вставляя приятное «Вы», и как лихо простреливали выхлопы, срывающие маски и открывающие настоящие лица. И за это я тоже люблю людей. Обожаю эти людские игры.

— День рождения не задался? — сочувственно заметил Фрэнк.

— Он был не самым лучшим, — ответила Ева.

— Тебе действительно интересно, как провел свой праздник я?! — удивился парень, наиграв небольшую сценку.

— Ах да: как прошел твой день рождения?

— Он не прошел — он пробежал. Словно стадо гиппопотамов гналось за мной весь вечер. Сейчас бы прилечь.

— Иди домой, — подсказала Ева.

— Как же ты? — с долей заботы поинтересовался Фрэнк.

— Останусь, — ответила она. — Моё место здесь. Я тут учусь летать. — Она вновь провела по волосам, которые, подхватываемые потоками ветра, вились, как флаг на флагштоке.

— Идем со мной? — предложил Фрэнк, недолго думая.

— Идем, — ответила она, подумав ровно столько же.

Холодное утро. Видимо, кто-то по-пьяному задел рубильник электрического обогревателя в доме прошедшей ночью. И теперь восемь градусов выше Цельсия, что флуктуировали за тонкими окнами, холодом передались в атмосферу дома. Но не в спальню — не на кровать — не под одеяло, под которым, обнявшись и скрючившись, крепко спали Фрэнк и Ева.

Так уж случилось, что первым проснулся Фрэнк. Он не был удивлен, не был подавлен появлением какой-то женщины в своей постели (был до конца уверен, что у него не может быть детей) — он просто аккуратно вынул свою руку из-под плена девичьей подмышки и попытался протереть глаза, оставив другую руку под теплым лениво дышащим белым телом. Ну а раз уж Фрэнк был человеком невнимательным, неаккуратным (иначе говоря, мудаком он был) случилось так, что… В общем, читайте.

— Нина, вставай завтракать, просыпайся, — шептал он на ухо, как вы уже догадались, совсем не Нине, а моей любимой человечишке слабого пола Еве. И это была не шутка. Фрэнк на самом деле, без всякого курьеза, не помнил, что прошлой ночью, будучи далеко нетрезвым, пригласил к себе Еву, которая по каким-то внутренним жгучим причинам (алкоголь) не смогла отказать.

Ее тело всё также лениво спало. Долгие тихие легкие вдохи и такие же выдохи. Казалось, она бы проспала здесь еще часа три, несмотря на то, что дело близилось к ленчу.

Перед тем, как вновь попытаться пробудить девушку, Фрэнк всё-таки попробовал вглядеться в девичий образ. В какой-то момент он почувствовал, что ощущения, доставляемые прикосновением мягкой щеки к его груди, совсем не те ощущения, что ему так часто доводилось испытывать. Та и запах волос был совсем не таким, как у Нины — этот намного приятнее и, казалось, роднее.

Фрэнк приподнял свою голову и попытался откопать желаемые очертания девичьего лица, что были надежно спрятаны взъерошенными длинными русыми волосами, окутавшими голову с одной стороны, и мужской грудью, прикрывающей с другой — Ева так крепко вцепилась во Фрэнка, обняв его и упершись темечком в небритый колющийся подбородок, что разглядеть хоть какие-то черты, даже ушко, было на деле невозможным. Фрэнк вновь откинулся на подушку и воззвал.

— Одна девочка так долго спала, что профукала все свои годы. А ведь можно было столько желаний загадать. Ты только представь. Нина, не повторяй судьбу девочки, — предупреждал он и свободной рукой почесывал гибкую нежную спину.

В ответ молчок. Лишь мгновениями ощущалось, что девушка не спит и отчего-то импульсивно сдавливает тело, еще сильнее прислоняясь к груди. Казалось, она проломит ему грудную клетку и съест его сердце. Впрочем, примерно так всё и случится. Иначе история, которую я вам ведаю, не была бы самой печальной на свете.

— Мда-а, — продолжал Фрэнк, с хрипотцой протягивая последнюю гласную, уводя ее в свои курьезные представления. — Ты так часто просыпаешься со мной в разных постелях, что, будь я честным гражданином, уже давно должен был на тебе жениться. Но так случилось, — продолжал Фрэнк говорить с самим собой, косвенно отсылая к бессознательной девушке, — я журнялюга. У меня своя колонка в газете — приходится постоянно обманывать людей, украшая их скучные жизни моими хитроумными сплетнями. Я слишком нечестен с людьми. Быть тебе в девках, Нина. — Он поцеловал ее в темечко и попытался уснуть.

В этот момент глаза Евы открылись. Длинные ресницы пощекотали грудь, и Фрэнк ожил, придумывая что-либо забавное, но нарочно продолжая молчать, мол, он спит, чтобы теперь девушка мучилась в поисках выхода из этой тупиковой ситуации, а не он. Я же (как вы, конечно, не догадывались) всё это время был в доме. Сидел в зале, что пах табаком, и проклинал Фрэнка всякий раз, когда тот произносил неверное имя. И когда я вот-вот уже был готов вмешаться, случилось нечто доколе забавное. Не думаю, что вы могли догадываться и об этом, но то, что произойдет, гораздо лучше, чем если бы Ева расстроилась другому имени в свой адрес. Читайте. Громко не смейтесь.

— М-м-м, — сладко промычала Ева, поочередно напрягая участки своего тела и растягиваясь, топчась по Фрэнку как скакун по ипподрому. — Я так рада, что мы снова вместе, Януш, — сказала она сквозь довольную улыбку.

Да! Да! Да! Она тоже не знала, с кем провела эту ночь. А так как Ева была антиподом Фрэнка, — то есть аккуратной и внимательной, — она была уверенна, что переспать могла только с одним человеком — своим бывшим, которому и принадлежало это короткое имя.

Фрэнк же между тем несколько растерялся. Его лицо надо было видеть. Оно передавало двоякую эмоцию, разделенную на: у Нины появился еще один постоянный клиент (ревность) и неплохое имя для очередной ролевой (гордость). Но каковым же будет его удивление, когда ни в чем не подозревающие лица столкнутся и откроют друг другу занавес откровений.

— Почему Януш? — осмелился спросить Фрэнк, закинув свободную руку себе под затылок.

И настало неловкое молчание. Люди, как правило, в такие моменты жадно закуривают сигарету, занимая рот и руки хоть чем-то. Но Ева не имела этих вредных привычек, а Фрэнк был заблокирован ею.

Тогда-то девушка задвигалась. Она вот-вот должна была поднять тело и направить ужасающий взгляд точно в зеница Фрэнка. Ее движение казалось таким медленным и напрягающим, точно в фильме ужасов, где режиссер играет нарастающей мелодией и растянутой сценой, подводя зрителя к шокирующему завершению.

Момент истины. Ева уставилась на Фрэнка и наоборот. Один смотрел с приоткрытым ртом, испуская непонятный шипящий звук, другая сняла все маски, оставив лицо без единой эмоции, и проникла голубыми глазами в самую глубь писательской сердобольной души.

Парень оставался в своем изначальном положении — одна рука еще сохраняла девичье тепло, а другая подпирала затылок, тогда как девушка сидела на поджатых под себя ногах, прикрывая грудь лишь локонами своих русых с утренней неряшливостью волос.

Они оба могли находиться в этом положении еще очень долго, и каждый из них это прекрасно понимал. Еве было просто некуда деваться, поэтому она пряталась в плотных слоях своих мыслей, а Фрэнк, честно говоря, был заворожен ее взглядом, что увел парня летать в самые густые облака. Ведь Ева смотрела таким взглядом, от которого не ушел бы ни один художник — это был самый вдохновенный взгляд, самый чистый и, казалось, непорочный в то время, как факты говорили об обратном.

Как любой художник, стремящийся прикоснуться к прекрасному, Фрэнк нашел в себе силы преодолеть девичье магнитное поле, прижимающее его к постели, и поднял свою руку, протянул ее к лицу Евы и вытер утреннюю корочку с глаза, прежде дугообразно проведя большим пальцем по ее щеке от носа и до шеи. Ева нисколько не шелохнулась — она продолжала сидеть, утопая где-то в себе, а Фрэнк утопал в ее глазах. Казалось, тем утром в тех глазах можно было видеть размеры всего ее мира, что девушка держала в голове и проецировала на квартиру, усыпая картинами свое просторное обитель.

Скоро, когда пора было уже разбавить тишину, Ева проронила долгожданное мною вопросительное словечко:

— Фрэнк? — спросила она, не отводя глаз и лишь совсем немного пошевелив губами. Настолько немного, что даже незаметно.

— Ева? — спросил Фрэнк в той же манере теперь уже у нее, только с возбужденным лицом.

— Скажи, что между нами ничего не было, — просила Ева.

— Не могу, — ответил он заворожённо. — Ведь я очень хочу думать о реальности всего здесь увиденного, — он не мог оторвать взгляд, отчего говорил членораздельно, медленно и мечтательно.

Их глаза не разминались до самых последних пор. Они смотрели друг на друга непрестанно и, казалось, даже не моргали. И здесь я решил вмешаться, то ли на пользу моим гениальным планам, то ли чтобы размазать их в свежую скотную лепешку.

— Да. У вас всё было. Вот доказательство. — Я зашел в комнату, демонстрируя в руках пинцет, окунул его за телевизор и достал оттуда использованное популярное средство от нежелательных людей, которых мне пришлось бы также любить.

— Этого не может быть. — Ева замоталась в одеяло и уселась на краю двуспальной кровати, опустив лицо в блюдце ладоней.

— Не вижу в этом ничего плохого, — утверждал я, навивая в комнату благоухания мыслей атмосферы для произрастания любви. — Секс — это лишь формальность, — продолжал говорить я, указывая резкими движениями глаз, незаметными от Евы, чтобы Фрэнк подсел к ней и приобнял расстроенную фигуру. Тот, пожав плечами, незамедлительно послушался.

— Отстань от меня, — раздражительно приказала Ева, как только почувствовала приближение сбоку, отчего Фрэнк отскочил на место.

— Уважаемые господа люди, — обратился я. — Верьте моему многократному относительно вас опыту. В этой комнате не случилось ничего ужасного. Просто сейчас вы находитесь в неловком состоянии, когда ваши глупые мозги не могут переварить содеянное. Вы оба должны абстрагироваться от всего и принять свое привычное положение: вы, Фрэнк, можете нажраться, как часто это делаете, а вы, Ева, поехать домой, включить пластинки, раздеться и уйти в самую глубокую себя. Я вас подкину, уважаемая. А чтобы никому не было стыдно за случившееся, мы просто пообещаем, что никто, кроме нас троих, об этом не узнает. — Я улыбнулся, расставив руки кверху в знак уважения своего гения, и этим обратился к моим любимым людям.

— Обещаю, никто не узнает, — проворчал Фрэнк, броско посмотрев на Еву.

Конец ознакомительного фрагмента.