Хороший день, чтобы стать чудовищем. Сборник рассказов

Владислав Кетат, 2023

Если вы хотите научиться летать, узнать, что у Мальвины с Буратино было дальше, какие опыты проводят британские учёные над собаками и откуда писатели берут сюжеты для своих произведений, обязательно прочитайте этот сборник рассказов.

Хороший день, чтобы стать чудовищем

— Товарищ Збажин! Товарищ Збажин! — услышал я за спиной тоненький, но пронзительный женский голосок, когда, удачно слиняв с планёрки, стремительно двигался в направлении столовой.

Не останавливаясь, я обернулся и увидел семенящую в мою сторону месткомовскую Бриджит Бардо — пани Еву Джозикову, бесящую всех наших дам своей молодостью, прической «Бабетта» и узкими юбками, позволяющими их обладательнице перемещаться в пространстве лишь способом, коим больные диареей из последних сил добираются до уборной. В руках пани Ева, словно икону, держала красную картонную папку.

— Товарищ Збажин, стойте, я вас везде ищу! — пищала она на ходу. — Стойте же, вам говорят!

Несмотря на то, что я прекрасно знал, чего от меня пани Еве надобно, я остановился и развернулся к настигающей меня девушке фронтом, да так резко, что пани Ева едва успела затормозить перед моим, втянутым по случаю встречи с прекрасным, пузом.

— Товарищ Збажин! — выпалила она, остановившись. — Почему вы от меня бегаете?

— Можно просто Йожин, — сказал я как можно мягче и посмотрел в ее серые, отгороженные от внешнего мира тоненькими стеклами узеньких очков глаза. — Я не такой старый.

— Нет, вы мне ответьте, товарищ Збажин, — не заметив моего манёвра, строго проговорила Ева, — куда вы всё время убегаете?

— Это когда как, — с притворным удивлением ответил я. — Сейчас, например, в столовую. Обед же…

— Ну и что, что обед! — не унималась Ева. — Вы числитесь в обществе книголюбов и должны сдавать членские взносы! Три кроны за июль и две кроны август!

— А почему за июль всего две, а за август целых три? — по-настоящему удивился я.

В секундном раздумье пани Ева очаровательно сморщила лобик.

— Не знаю. Так сказал товарищ председатель месткома…

— А сегодня по слухам будет суп папцун, — ещё мягче, чем про то, что я не старый, сказал я. — Пани Ева, вы любите папцун?

— Не сбивайте меня, товарищ Збажин! Вечно вы меня сбиваете! Гоните уже пять крон!

Сказав это, Ева топнула ножкой, и её грудки под кофточкой весело подпрыгнули. Решив, что пять крон это достаточная плата за увиденное, я полез в карман.

— Вот, возьмите, — я вложил монетку в протянутую ладошку, а когда ладошка превратилась в кулачок, аккуратно перевернул его тыльной стороной вверх, наклонил голову и приложился губами чуть выше маленьких розовых костяшечек.

— Что вы делаете! — взвизгнула пани Ева, словно от горячего, отдёрнув руку.

— Целую вашу ручку, пани Ева, — сказал я.

— Не делайте так больше, товарищ Збажин! — сузив глаза в узкие щёлочки, проговорила Ева. — У меня есть жених. Он боксёр!

В этот момент мимо нас проплыл огромный малиновый свитер известного книголюба Мишо Ежда, надетый, соответственно, на самого Мишо. Ева отреагировала мгновенно.

— Товарищ Ежд! — крикнула она. — Товарищ Ежд!

Услышав свое имя, Мишо повернулся, но продолжил движение. Видимо, он был безразличен к прелестям пани Евы.

— Стойте! — практически перейдя на ультразвук, пропищала Ева и, не попрощавшись со мной, обозначенным выше способом, посеменила вслед за малиновым свитером, который уже скрылся за ближайшим углом.

* * *

Пани Еву я обманул — папцуна в меню не значилось — а значилась там наряду с лапшевником и молочным супом для немощных желудком — солянка. «Солянка — это даже лучше», — решил я, взял с металлической полки последний поднос и пристроился в конец длиннющей очереди, состоявшей из моих голодных сослуживцев и сослуживиц.

Глядя на их сутулые, обтянутые свитерами, платьями, кофточками, пиджаками и рубашками в клетку спины, мне вдруг подумалось, что вместо того, чтобы уныло плестись в этой очереди они могли бы запросто станцевать Летку-Енку, благо уже стоят гуськом. «Там, там, та-да-рам-пам-пам!» — заиграло у меня в голове, и там же, то есть, в моей голове, мои голодные сослуживцы и сослуживицы, ухватив друг друга за талии, как по команде начали прыжками перемещаться вдоль прилавка, задирая в такт ноги, впрочем, не всегда в него попадая. Видение меня развеселило настолько, что я не удержался и хихикнул.

— Чего смеёшься, анекдот вспомнил? — улыбающимся жирафом перегнулся мне через правое плечо, видимо, уже расставшийся с пятью кронами Мишо Ежд. — Рассказывай!

От неожиданности я ойкнул.

— Нет, это у меня нервное, — пояснил я и еще раз придурковато хихикнул.

— А-а-а-а, — протянул Мишо и убрал голову.

* * *

Ведомый опытной рукой тети Крыси алюминиевый половник опустился в янтарную жидкость через двадцать минут после того как я встал в очередь. Забавных видений или мыслей у меня более не случилось; выделяя желудочный сок, я медленно двигался, стараясь не смотреть ни на прилавок, полный социалистических яств, ни на столы, за которыми ели отстоявшие очередь счастливцы. Предопределенный же мне половник, зацепив что-то в глубине огромной кастрюли, полный добычи неторопливо вынырнул на поверхность и через секунду опорожнился в белую тарелку с голубыми птичками по краям.

— Спасибо, тетя Крыся, — сказал я, давясь слюной.

— На здоровье, пан Йожин, — улыбнулась она. — Кушай, не обляпайся!

Я аккуратно переставил тарелку с прилавка себе на поднос и заметил, что две черные лоснящиеся маслинки и долька лимона на слегка волнующейся поверхности сложились в веселую рожицу. «Хороший сегодня день», — подумал я и пошёл искать свободное место.

* * *

Когда я сытый вернулся в отдел, передо мной развернулась буквально водевильная сцена: начальник отдела Алеш Янота, он же «Маленький фюрер», размахивая пачкой листов бумаги, гонялся за моим другом и соседом по рабочему месту Йиржи Новаком. Преследуемый, который по габаритам был раза в полтора больше загонщика, картинно закрывая зад папкой-скоросшивателем, истово голосил:

— Не пойду! Не пойду я к нему! Не пойду и всё… и не просите… и по приговору суда не пойду!

Йиржи лавировал между столами коллег с проворством беременной слонихи, отчего стоявшие на них неустойчивые предметы — лотки, папки и прочая канцелярщина — с грохотом валились на пол; вынужденный перепрыгивать образовавшиеся препятствия, Янота, тем не менее, от своей жертвы не отставал. Наконец, загнанный между столом и тумбой с кактусом, и, видимо осознав, что бежать ему некуда, Йиржи остановился. Янота, тяжело дыша, протянул ему те самые бумаги, которыми секунду назад махал. Йиржи изменился в лице и спрятал руки за спину.

— Ты пойдешь, Йиржи, — твердо сказал Янота, — возьми отчёт.

Йиржи посмотрел на пачку, как на топор, которым его собираются укорачивать, и обреченно выдохнул:

— Не пойду.

Янота не слишком убедительно изобразил на лице удивление.

— Ну почему, Йиржи? В чём проблема?

Йиржи достал руки из-за спины и приложил их к груди, отчего стал похож на влюбленного.

— Там же написано, что наши у Визовице в болоте бульдозер утопили… он же меня за это сожрёт и не подавится, — горячо и, кажется, вполне искренне произнес он, — Алеш, я же не самая красивая девушка деревни, чтобы отдавать меня на съедение чудовищу! Пусть пойдёт, вот хоть Мацкевич, у него фигура по женскому типу…

— Что-о-о-о? — подал голос Вашек Мацкевич, у которого действительно была женская фигура, а проще говоря, толстая задница и узкие плечи, — на себя посмотри, аполлон хренов!

— Нет, Вашек, до тебя ему далеко… — сказал Янота и неосмотрительно повернулся к Мацкевичу.

Улучив момент, Йиржи сделал неуклюжую попытку вырваться из западни, но Янота, должно быть, боковым зрением заметивший его движение, вошел с ним в клинч. Высокий и плотный Йиржи наверняка бы опрокинул маленького субтильного Яноту, а сам вырвался бы из комнаты в спасительный коридор, но в этот самый момент в дверном проеме возник начальник управления, наш «Большой фюрер» — Томаш Вржец.

— Брэк! — гаркнул он и резко закрыл за собой дверь.

Хлопок подействовал отрезвляюще. Противники расцепились.

Наступила тишина — все, кто находился в комнате, молча ожидали какой-то Томашевой реакции, а до меня тем временем понемногу начал доходить смысл происходящего. Листами раздора, по-видимому, являлся недельный доклад, с которым надо было идти к одному из заместителей директора, большому хаму, свинье и просто страшному человеку, нашему местному чудовищу — Петеру Гмызе. С ударением на «ы». Это к нему в кабинет надлежало заходить спиной вперед, предварительно переодев штаны ширинкой назад; это у него на столе стояла пустая кружка, которая к концу заседания наполнялась кровью докладчиков; это из его кабинета уборщицы каждый вечер выметали ворохи седых волос…

Шутки шутками, а для простого смертного встречи с ним были чреваты не просто унижением достоинства, но и реальной перспективой депремирования в квартал и даже понижения в должности. Бывали и такие случаи, редко, но бывали. Всё зависело от характера новости, которую приносил простой смертный, и секундного настроения чудовища.

От нашего отдела туда по обыкновению ходил Матысек Печка, у которого на Гмызу выработался своеобразный иммунитет, но Матысек сегодня оказался в командировке, и вот…

— Не пойду… — нарушил тишину Йиржи.

Мы все ещё молча смотрели на Томаша, а Томаш на нас.

— Чудовищу нужна жертва, — задумчиво произнес он, — с докладом пойдет… — Томаш обвел глазами комнату, — Йожин. Это не обсуждается.

Я глазом моргнуть не успел, как Янота сунул мне в руки злосчастные листы, и через секунду сердце моё опустилось в пах.

* * *

Судя по крику, доносившемуся из-за двери, в кабинете у Гмызы кто-то был.

— У товарища заместителя директора кто-то есть? — спросил я пожилую секретаршу, эдакую мисс Марпл, надеясь хоть на немного отсрочить момент расправы.

— Нет, он по селектору говорит, — отозвалась «мисс Марпл», — заходите, он вас ждёт.

Я набрал воздуха в лёгкие, затем без остатка выдохнул то, что вдохнул и дернул на себя никелированную ручку двери, за которой меня ожидало голодное чудовище. Времени, чтобы представить его отрубленную голову на серебряном подносе, или ещё что-нибудь, способное поднять мне настроение, не было. В тот момент, когда я переносил свое тело из предбанника, где сидела секретарша, в собственно логово, на меня обрушилась целая груда непонятных ощущений, которые потом были квалифицированы мной как… страх.

— Если ты, товарищ Земан, до конца месяца вопрос не решишь, — рычал Гмыза в небольшую черную шишку на тонкой ножке, — я твои окорока с твоим креслом мигом разлучу…

— Будет исполнено, товарищ заместитель директора! — отвечал подавленный, но до конца не сломленный голос из динамика.

–…и найду для него другие, помягче…

— Так точно, товарищ заместитель директора!

–…а тебя обратно в прорабы, где тебе самое место…

— Да, товарищ заместитель директора!

— Что ты меня все время перебиваешь! — сорвался на крик Гмыза. — Работать надо, а не перебивать! Завтра в это же время позвоню, доложишь, что за день сделал…

— Понял, товарищ заместитель директора! — после небольшой паузы ответил динамик.

— Понял, товарищ заместитель директора, — скривившись, передразнил его Гмыза, и уже нормальным голосом гаркнул: — Всё, конец связи.

— Всего лучшего, товарищ заместитель директора! — ответил голос и отключился.

Гмыза нажал на клавишу на переговорном устройстве и, наконец, обратил свое внимание на меня.

— Кто? — рявкнул он.

Я представился и протянул ему папку с отчётом.

— Садись, — немного мягче сказал Гмыза, внушив мне толику ложной надежды, что всё обойдется.

Я сказал: «Спасибо» и сел на самый краешек хлипкого стула без подлокотников, который слегка подо мной прогнулся. Я подумал, что это наверняка сделано для того, чтобы я, или кто-то другой, пришедший сюда на расправу, не был уверен ни в чем, ни в своем теперешнем положении, ни в прочности стула, на котором сидит. Чертовски умно придумано, кстати. Пока я разбирался со стулом, Гмыза взялся за отчёт.

Со стороны он был похож на старого члена КПЧ, которому вместо «Руде право» подсунули подшивку польской «Солидарности» или какой-нибудь подрывной «Самыздат». По мере того, как Гмыза продвигался по документу, с каждой перевернутой им страницей, лицо его становилось всё страшнее и страшнее, и к концу он стал неотличим от одного из монгольских демонов, марки с которыми я собирал в детстве.

— Получается, никто не знал, что вокруг Визовице полно болот? — прорычал Гмыза. — Какой идиот туда тяжелую технику загнал? А? Я тебя спрашиваю!

И тут я сказал одну из самых глупых вещей в своей жизни:

— Честно говоря, я не в курсе, товарищ заместитель директора, это не мой участок…

— Что значит, не в курсе? — заорал Гмыза, став похожим сразу на всех монгольских демонов, марки с которыми я собирал в детстве, — что значит, не в курсе, я тебя спрашиваю!

— Это не мой участок… — повторил я, — вот я и… и не в курсе, товарищ…

— Значит, езжай туда и войди, твою мать, в курс! Понял меня?

Мой страх перед чудищем, превысивший к этому времени все разумные пределы, вдруг совершенно неожиданно испарился. Исчез. Перестал существовать. Я представил, будто одет в черное кимоно, в руках у меня кривой японский меч, и через секунду я нанесу точный диагональный удар, и голова моего мучителя, весело прыгая по паркету, покатится в сторону огромного фикуса в углу, а укороченное его тело мокрым матрацем плюхнется в другую сторону, к окну, и разольётся по паркету чёрная кровь чудовища… А я подставлю какую-нибудь ёмкость под булькающую струю — хотя бы вот эту чашку с его стола — наполню её до краёв, поднесу к губам, и на одном дыхании выпью до самого-самого дна…

— Я вас понял, товарищ заместитель директора, — спокойно ответил я, — разрешите выехать сегодня?

Гмыза осёкся. Посмотрел на меня внимательно, как в зоопарке смотрят на экзотическую зверюгу, встал, подошёл ко мне (я тоже вскочил и инстинктивно опустил руки по швам) и протянул мне свою узкую ладонь.

— Возьмите мою служебную машину, — сказал он совершенно ровным голосом. — Счастливой дороги.

Я попрощался, медленно вышел из кабинета, бросил «мисс Марпл»:

— Гуд бай! — И пошел оформлять командировку.

* * *

— Считай, тебе крупно повезло, — Вржец размашисто расписался на моём командировочном удостоверении, — посидишь там недельку, построишь местных, этих, как их, Младека с Пешаком. Ты, главное, представь, что ты — Гмыза, а они — это мы.

— Предлагаешь мне стать чудовищем? — поинтересовался я.

— Все когда-нибудь становятся чудовищами, — невозмутимо парировал Томаш.

Я вспомнил металлический привкус крови во рту и подумал, что сегодня не самый плохой день, чтобы им стать.