Мысль превращается в слова

Владимир Шемшученко, 2020

В книгу входят лучшие из написанных Владимиром Шемшученко стихотворений. Эти стихи разнообразны и разноплановы, всеобъемлюще представляют творчество поэта, о котором Н.Н. Скатов, директор Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН сказал: «Живая душа и сострадающее сердце. Острота мысли и хороший русский язык. Потрясающая образность и метафоричность. Мастерская техника стихосложения и свободное дыхание стиха. Четко заявленная позиция человека и гражданина».

Мысль превращается в слова

1

Мысль превращается в слова,

Когда ослепнешь от испуга

И кругом, кругом голова,

Когда нет преданного друга,

Когда не подадут руки,

Когда никто не интересен,

Когда не крикнуть: «Помоги!» —

Когда тошнит от новых песен,

Когда оборваны шесть струн

И мошкарой роятся слухи,

Когда давно уже не юн

И смотрят искоса старухи.

Мысль превращается в слова,

Когда, безумием объятый,

Ты слышишь, как растёт трава

Из глаз единственного брата,

Когда ночей твоих кошмар

Впивается в неровность строчек,

Когда о край тюремных нар

Ты отобьёшь остатки почек,

Когда кружит водоворот,

Когда не объяснить событий,

Когда копаешь, словно крот,

Нору в осточертевшем быте.

Мысль превращается в слова,

Когда лишь пыль в пустой котомке,

Когда года летят в отвал,

Когда одни головоломки,

Когда на камни — без соломки,

Когда в семье сплошной развал,

Когда идёшь по самой кромке —

Мысль превращается в слова.

2

Слышащий — да услышит.

Видящий — да узрит.

Пишущий — да напишет.

Глаголящий — повторит.

Всяк за своё — ответит.

Каждому — свой черёд.

СЛОВО, если не светит —

Запечатает рот.

Пуля — она не дура,

А Провиденья рука.

Да здравствует диктатура

Русского языка!

Картина

Базарная площадь. Старик —

поводырь обезьянки,

Владелец шарманки и счастья за ломаный грош,

И запах хурмы, и гаданье цыганки.

И бритый узбек, заносящий над дынею нож.

Всплывает из памяти пёстрый узор минарета

И, словно гадюка, сползает к нагретой земле…

И руки узбека забрызганы кровью рассвета.

Рисую, чтоб памятью переболеть.

И штрих за штрихом,

словно наземь убитая птица,

И ярость мазка, как прорвавшая шлюзы вода,

И чья-то судьба —

просто загнутый угол страницы.

Гадала цыганка. Гадала, гадала, гада…

И корчится холст от дыхания знойного лета.

На шаг отойду, и сквозь пальцы дрожащей руки

Гляжу, как ожившие краски рассвета

Ладонью стирает узбек с напряжённой щеки.

Последний выход

Поворот головы,

эти тонкие нервные пальцы,

И летящая чёлка,

и дерзкий мальчишеский взгляд —

Травестюшка, фитюлька…

Судьбу надевает на пяльцы

И смеётся над ней,

как смеялась лет двадцать назад.

Всё ещё хороша,

и без промаха бьёт из рогатки

На потеху жующей

сладчайший поп-корн детворе,

И азартно играет

с крадущейся старостью в прятки,

И заранее знает,

кто будет повержен в игре.

О, великий театр!

С чем твои треволненья сравнимы!

На ступеньках галёрки,

в тиши запылённых кулис —

Я глотал твои слёзы,

я Гамлета видел без грима,

Я взлетал в поднебесье,

и падал поверженный вниз.

Непокорных — ушли.

Никуда не попрёшь — перемены.

И не то, и не так,

и не те не о том говорят…

Но выходит она… На поклон…

И, как тень Мельпомены,

Молча руки роняет — и…

ржёт коллективный де Сад.

«Художник поставит мольберт…»

Александру Тимофееву

Художник поставит мольберт,

И краски разложит, и кисти,

А я — двадцать пять сигарет

И с ветки сорвавшийся листик.

Мы будем сидеть vis-a-vis,

Пока не опустится темень,

И ради надмирной любви

Пространство раздвинем и время.

Мы станем глядеть в никуда

И думать о чём-то не важном —

Сквозь нас проплывут господа

В пролётках и экипажах,

Улыбки сиятельных дам,

Смешки, шепотки одобренья…

Последним проедет жандарм,

Обдав нас потоком презренья.

А ночью в дрянном кабаке,

Где слухи роятся, как мухи,

Он — в красках,

я — в рваной строке,

Хлебнём модернистской сивухи.

Забудем, что есть тормоза,

Сдавая на зрелось экзамен,

И многое сможем сказать

Незрячими злыми глазами.

И к нам из забытых времён,

Из морока рвани и пьяни

Подсядут: художник Вийон

И первый поэт Модильяни.