Остров Желаний

Владимир Шаяхметов, 2019

Двое сорокалетних друзей юности случайно оказались в Тихом океане на маленькой лодке. Три недели они боролись за жизнь среди штормов без запаса пищи и воды. Их вынесло к необитаемому острову, на котором прожили год. В пещере острова они обнаружили несметные сокровища. Там же повстречали пиратов, хозяев найденных богатств. Книга публикуется в авторской орфографии и пунктуации

Глава 3

Суд памяти

На небе зажглись уже первые звёзды, когда бывшие друзья, наконец, уселись за стол. Андрей поставил на стол бутылку «Столичной», два стакана и нехитрую закуску.

— Ну, давай, рассказывай всё по порядку, — Юрий, угрюмо сел на стул, повесив на его спинку видавшую виды куртку своего старого, давно вышедшего из моды джинсового костюма и грузно упёрся локтями о край стола, — а заодно возьми это. Тебе привёз, — он бросил на стол перед Андреем фотографии их старого двора, школы, фотографии могил пацанов и всего, что только мог сфотографировать перед отъездом в Штаты.

Андрей с жадностью перебирал фотки и со слезами на глазах долго всматривался в лица своих улыбающихся друзей со старой фотографии далёкого восьмидесятого года, когда они все впятером снялись в сборном пункте военкомата перед самой отправкой в Афган.

— Как давно я их не видел. Наша фотка. Ты сохранил её. — Андрей превозмогая боль утраты, скопившуюся комком в горле, перебирал фотографии, долго смотрел на фото с памятниками со звёздами на макушках. Он налил себе полный стакан и выпил, не закусывая, держа её не твёрдой от волнения рукой, спустя минуту спросил дрожащим шёпотом. — Как они… погибли?

— Игорь с Азатом в колонне ехали по горному ущелью. Они же водилами были, если помнишь. В головной «Урал», которую вёл Игорёк, попали из РПГ. Он был жив ещё. Вывалился из горящей кабины и отползал от машины. У него была оторвана рука и повреждены ноги. Азат ехал в третьей машине, был ранен автоматной очередью, но нашёл в себе силы подбежать к другу и поволок его прочь. Тут взрыв. Явно, какая-то падла видела их мученья и стрельнула в них из гранатомёта. Лица не были изуродованы. Я сразу их опознал. То, что мы Женькой в одной роте служили, ты знаешь. Через неделю после гибели ребят мы прочёсывали местность. Он наступил на «лягушку». Ведь стоял на ней, просил ребят помочь ему, так все шарахнулись от него врассыпную. Сволочи. Никто не помог. Ну, сколько так простоишь? Шелохнулся, она и… Обе ноги по колено и спина — в клочья. Я далеко от него был. Слышу — зовёт. Почти добежал до него, — взрыв. На мне — ни царапины, а он лежит, смотрит на меня и жадно воздух ртом ловит. Я ему голову поднял, воду из фляжки своей дал, лицо ему освежил. Что я ещё мог? Он взял фляжку мою, так и умер с ней в руке, лишь слабо улыбнулся мне напоследок.

Андрей обхватил голову руками, сидел и тихонько раскачивался из стороны в сторону. По щекам его текли слёзы.

— Простите меня, пацаны, простите, если сможете, — смотрел он на расплывающиеся в слезах гранитные портреты, — я — предатель, подлец, трус. Вы смогли, а я — нет. Юрка, ведь я мог тогда положить несколько духов, мог, но тогда бы и они меня… Дать по ним очередь и всё! Зато сейчас бы не мучило меня это, не держало бы меня за глотку проклятое прошлое.

Он снова налил себе и Юрию. Взяв в дрожащую от волнения руку стакан, резко мотнул головой:

— Нет, Юрка, не пей со мной. Я не достоин этого. Не пей с предателем.

Он, не закусывая, снова выпил в одиночестве, звякнул пустым стаканом о тарелку на столе и, слегка заплетающимся языком, продолжил:

— Мы вчетвером отстреливались тогда, прикрывая отход наших. Вскоре все погибли, а я один остался. Я не смог оставить тела убитых ребят и сам уже раненый в плечо, защищал их, ожидая подмоги. Духи, гады, поняли, что я один и не стреляли, лишь показывались на мгновение из-за камней и снова прятались, живым меня взять хотели, ждали, когда у меня кончатся патроны. Я это понял и перестал стрелять, подпуская их поближе, хотя оставалось ещё полрожка. Вдруг вижу, крадутся ко мне. Я только прицелился, смотрю, и с другой стороны ползут, и у них я как на ладони. Всё, думаю, если пульну, хана мне. Мог я тогда прекратить все сегодняшние муки, мог! А вот бросил автомат и руки поднял.

Юрий молча слушал, тяжело глядя в пол, взял одиноко стоящий стакан и одним махом осушил его. Поморщился от явно не по-русски сделанной водки, медленно закурил и после минутного молчания произнёс:

— Вот что, Андрей, я знал, что ты мне расскажешь всё, как было, знал, и вот что я тебе скажу. Сначала, когда тебя не нашли ни среди живых, ни среди мёртвых, я проклинал нашу дружбу, проклинал тебя и себя за то, что считал тебя своим другом. Позже на дембеле, когда ещё долго горела душа после Афгана, я старался не вспоминать о тебе и надеялся, что ты подох уже где-нибудь вместе со своими новыми хозяевами. Потом, когда пришло твоё первое письмо, я был в бешенстве и порвал его, не читая. Когда ты пригласил меня к себе, я решил посмотреть, на что это ты променял нас с ребятами. А сейчас вот ты знаешь, — он постучал кулаком себе в грудь, — нет ничего. Мне жаль тебя. Я побуду здесь денёк — и всё, домой. А у тебя нет дома, не сможешь ты туда. Там мать твоя лежит, я прихожу к ней на могилку, присматриваю. Никто за ней не ухаживает. Ведь ты один у неё был.

Андрей закрыл лицо руками, лишь слышны были его слабый стон и всхлипывания:

— Ах, Юрка, Юрка, какой же я дурак! Что же я наделал тогда! С каким бы удовольствием я сейчас променял бы всё это, что бы хоть раз…

— Ну, хватит! — Юрий порывисто встал и быстрым шагом подошёл к большому окну, за которым уже стояла кромешная тьма. — Если бы тебе было на самом деле невтерпёж, давно бы купил билет, да сдался первому же менту в Шереметьево. Развесил нюни…

— Не могу. Сколько раз порывался, а не смог.

— Скажи лучше, не мог бросить машину свою шикарную, виллу эту двухэтажную, дороги чистые, да магазины барахлом набитые. — Он резко повернулся и, вперив в Андрея тяжёлый взгляд, продолжил, — Хотел бы вернуться — вернулся бы. Давно уже отсидел бы своё, да жил бы сейчас как человек с чистой совестью, а так… что за жизнь.

— Прости меня, Юрок, прости. Не простишь ты — не смогу я принять прощение чужих людей, даже если и отбуду любое наказание. — Андрей сидел с опущенной головой, не в силах встретиться взглядом со своим судьёй.

— Простить тебя? Бог тебя простит. У Него прощения проси. А вот насчёт наказания… — Юрий, хрустнув суставами пальцев, сжал ладонь в кулак, отведя его чуть в сторону, потом после нескольких секунд раздумья опустил голову и, грузно опустив кулак на стол, процедил сквозь зубы, — ты сам назначил его себе. Такое наказание не смог бы присудить тебе трибунал. Двадцать два года прошло, уже три года как двадцать первый век идёт, и всё это время ты казнишь себя. Если бы ты забыл всё, упиваясь здесь в роскоши, если бы не мучила тебя совесть за своё малодушие, я сам бы тебя судил. И казнил бы сам!

В комнате повисла тяжёлая пауза. Андрей не мог её прервать, а Юрий не хотел. Снова отойдя к тёмному окну, он опять пожалел о своём приезде сюда. Его бывший друг — предатель. Он предал всех тогда. Свой дом, свою мать, погибших пацанов, дворик свой. Всех. И его тоже.

Чернота наступившей ночи не может являться преградой для мыслей, и перед его глазами вновь возникли ребята молодые и улыбающиеся, точно как на той старой фотографии далёкого восьмидесятого. Они, как бы, вглядывались ему в душу, своими улыбками заполняли в ней пустоту давней утраты.

За спиной тихо звякнуло потревоженное стекло, и раздались мягкие булькающие звуки. Видение пропало. Снова закурив и тяжело вздохнув, Юрий опустил взгляд к низкому узкому подоконнику огромного окна.

— В общем, так, Тюбик, — понизив голос почти до хрипа, нарушил тишину Юрий, — время неумолимо. Мы уже зрелые мужики. Седеем вон уже, скоро стареть начнём. Если бы ты пригласил меня сюда лет пятнадцать назад, я разговаривал бы с тобой по-другому, если бы разговаривал вообще. А может… — он повернулся к свету и, глядя на Андрея сквозь струйку дыма прыгающей в его губах сигареты, сложив руки на груди, прислонился спиной к оконному косяку, — с тобой бы разговаривали ангелы. Или черти. Но сегодня я вижу твоё искреннее раскаяние. Сюда я приехал не один, со мной приехали Игорь, Азат и Женька, — Юрий поднёс указательный палец к своему виску. — Они в памяти моей живут и приехали со мной судить тебя, и я говорю от их имени тоже. Ты преступник, Андрей, но хоть для наших законов ты — преступник без срока давности, я прощаю тебя за попранную тобой нашу дружбу. Живи с миром и Бог тебе судья.

Андрей отнял руки от мокрого от слез лица и, подскочив к Юрию, крепко сжал ими руку друга:

— Спасибо, Юрок, если бы ты знал, как дороги мне твои слова, как долго я их ждал. Давай забудем плохое и выпьем. Утопим в этих стаканах всё, что нас так долго разделяло.

Мало-помалу, пропасть отношений между ними становилась всё уже. Они сидели за столом, вспоминая безвозвратно ушедшие годы своей молодости, рассказывая о себе, поминая друзей. Но былой дружбы уже не было. Так… просто разговор двух знакомых мужчин.

Во время всего разговора в душе Юрия велась борьба между желанием забыть всё былое и положить руку на плечо своего школьного друга, этого весельчака и балагура Андрюху Васнецова, за свою «художественную» фамилию ещё в начальных классах получившего прозвище «Тюбик» и желанием встать и уйти прочь от этого предателя, плюнувшего в эту душу ради спасения своей шкуры в далёком январе восемьдесят первого. Но какая-то сила удерживала его от решительного порыва, и он с удивлением стал замечать, как тяжёлые мысли стали понемногу рассеиваться.

— Эх, Тюбик, какой же ты дурак! Жизнь человека — это не просто существование между двумя датами на камне, жизнь — это родство душ, необходимость быть нужным кому-то, это — память о тебе. А ты взял и зачеркнул её своим малодушием. Ладно. Тебе с этим жить. Прошлого не вернёшь. Мир вон как изменился с тех пор, страны уж той нет, за которую мы воевали, да и мы с тобой не молодеем. Наливай!

— Да, Юрок, прошлого не вернёшь. Мне с этим грузом жить, ты прав. Что теперь с этим я могу поделать? А вот время неумолимо, и мы с тобой изменились, факт. Дай-ка я посмотрю на тебя. Какой же ты стал большой! А ведь вот такой щуплый был — он вытянул вверх указательный палец. Он с минуту всматривался в знакомые ему с детства черты лица, правда, изрезанными стрелками мелких морщин, вкупе с острым взглядом его серых, уставших глаз и проседью на висках придававшие Юрию вид мужественного, не сломленного жизнью человека.

— Зато ты совсем не изменился. Всё тот же рот до ушей, и уши как у чебурашки.

— Да ладно тебе…

— Не, ты погляди, ни животика, ни морщин, только седина вон слегка пробивается, а так — хоть сейчас по девкам. Помнишь?

— Ещё бы не помнить. А что, сейчас уже слабо, а? — Андрей игриво толкнул его локтем в плечо.

Давно утраченные отношения двух не молодых уже людей постепенно налаживались, но маленький уголёк неприязни к своему другу детства долго ещё тлел в душе Юрия.

Далеко за полночь уже изрядно захмелевший Андрей обнял друга своей молодости за плечо и, горячо дыша хмельным выхлопом ему в лицо, сказал, постепенно переходя на шипящий шёпот, с трудом ворочая заплетающимся языком и часто икая:

— Юрок, не уезжай, а? Останься со мной ну хотя бы на н…дельку. Жена всё равно с девчонками во Францию к своей сестре укатила, так что мы вдвоём холос. стничать будем. У мня лодка есть, во! — икнув, он поднял вверх шатающийся большой палец, — палатку возмём, паедим завтра на р. балку. На мой острв… С ночевкой. Я там пирс классный строю. У мня уд…чки есть, во! Я те такие места пкажу, ахнешь!

— Дурень ты, Андрюха, — Юрий тяжело упёрся локтями о край стола, — да что вы, америкосы, знаете про рыбалку! Удочки… Места… Эх ты! Что русскому надо? Ящик водки, да свежий воздух! Да, Андрюха, ты уже — не русский!

Долго ещё пьяные и полусонные говорили они о том, о сём. Так, с затуманенным взором от выпитого они встретили рассвет, как новую страницу их спасённой дружбы.