По стопам маргинала. Роман

Владимир Шапиро

В книге «По стопам маргиналов» автор показывает, как происходит процесс маргинализации членов еврейской семьи на фоне социальных перемен в России и в Израиле в конце ХХ-го и начале ХХI-го вв.Основную идею книги выражает главный герой романа, Иосиф, после долгих метаний ставший на путь служения людям. Это возможно, в какой бы стране и в какой бы роли ты ни находился, – такую мысль Иосиф пытается внушить при встрече Робу из клана Цимеров, представители которого разъехались по всему миру.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Итак, в тот жаркий летний день Иосиф направлялся от Патриарших, от наблюдавших за ним аккуратных старушек на скамейке, к Никитским, в булочную, за хлебом по заказу мамы. В то время это был единственный в районе дежурный магазин, где можно было купить в воскресенье хлеб и сопутствующие изделия. Помрачнел еще больше, когда вошел в нее. Там толпился, шумел народ в длинной очереди. В этой суете он с трудом нашел последнего и возмущенно разговорился с ним. Незнакомец был с юмором, он поднял его настроение. Когда же Иосиф выходил из магазина, пережевывая свежую корочку черного хлеба, оно стало даже приподнятым. Но выйдя на улицу, ее твердая кожура застряла в горле из-за того, что внезапно его затрясло, будто от разряда электрического тока неопытного электромонтера. Судорога перехватила дыхание, он закашлялся и стал искать источник, откуда последовал разряд. Он ничего не обнаружил подозрительного и хотел идти дальше, если бы не случайный взгляд, кинутый в сторону заброшенной давно церкви, в которой когда-то венчался Пушкин. Из ее тяжелых чугунных ворот легкой бабочкой выпорхнула девушка и юной походкой стала пересекать улицу в его сторону. Проходя мимо, она искоса посмотрела на него, слегка расширенный носик нетерпеливо дернулся кверху, в то время как оборки сарафана Тургеневских времен обдали его воздухом и последовали дальше. Глядя в след «курсистке», это слово сразу пришло ему в голову, он отметил длинную черную косу, в такт движениям касавшуюся почти до аппетитных, полненьких икр ножек в импортных дорогих туфельках.

Иосиф стоял, как вкопанный, очарованный видением и жадно смотрел ей вслед. «Вот это красота!» — думалось ему. И вдруг воем волка из него вырвалось: «Судьба!» Он еще раз смущенно взглянул на разбитый купол церкви, из которого торчали решетки, надеясь увидеть что-то еще, но сцену дополняло только тупое острие бывшей биржей, утюгом делившей улицу на две половины. В одной из них исчезла прекрасная незнакомка. Он бросился бежать за ней и скоро догнал, но шел нерешительно сзади, не решаясь подойти и заговорить. Он ругал себя последними словами, как робкого мальчишку, напоминая, что знакомился так не однажды. Все напрасно: побороть себя не мог. Наконец быстрый поворот юной девушки во двор между двумя деревянными трехэтажными строениями, в глубине которого высился четырехэтажный кирпичный особняк с палисадником перед его фасадом, заставил его действовать. Забыв о своих монологах, он преградил дорогу незнакомке, прежде чем появятся «защитники» своих девчонок, знал об этом из собственного опыта. И негромко, чтобы не услышал «чужака» кто-то во дворе, произнес: «Э,… девушка, Вы не склонны продолжить прогулку еще… со мной…» Он ждал что угодно в ответ, только не быстрый согласный кивок головки.

Она повернулась и пошла в противоположную сторону, к Патриаршим. Счастливый, как никогда, Иосиф шел рядом, очарованный, и выходил из себя, пытаясь развлечь предмет своего обожания. Как пианист на инструменте, он завершал аккорды смешных историй и анекдотов экстравагантными небылицами, от которых самому было смешно. Незнакомка слушала и тоже смеялась. Без жеманства назвала свое имя — Лора и скоро в дружеском общении перешла с ним на «ты». Не без иронии рассказала о маме, Грете, отце, Давиде, о братьях Фреде и Робе и добром дяде Самуиле. Подробно описала ее отношения со старшей сестрой, Викой; старше ее на два года, любившую читать ей нравоучения по всякому поводу, будто учительница в школе.

Иосиф охотно соглашался с ней, лишь в одном месте предпочел отмолчаться. Лора совершенно искренне заявила, что учение вовсе необязательно, потому что «главное в жизни — умение быть в нужном месте и показать себя во всем блеске и красоте». Такие слова он слышал впервые; в среде его знакомых и друзей бытовало совсем другое мнение. Они видели смысл жизни в учебе, труде и дальнейшей карьере. Видимо, интуитивно поняв его, она с достоинством дамы из высшего общества, небрежно добавила: «Женщина — не мужчина. Совсем другие интересы». «Время покажет, кто прав, — произнес про себя и успокоился привычному компромиссу, — выйдешь замуж, появятся дети — тогда посмотрим, какими знаниями с тобой придется делиться».

— Поздно уже, мне пора домой, — вдруг прозвучали ее решительные слова и вернули к реальности. Он огляделся, убедился, что уже вечерние сумерки, приход которых не заметил за разговорами и досадливо извинился за забывчивость. Затем, покорно обратился с просьбой о новом свидании. И на этот раз она была быстра на ответ: сама назвала место и время встречи у памятника Маяковскому на одноименной площади, но бескомпромиссно при этом произнесла: «Не провожать, дальше пойду одна». Окрыленный успехом, Иосиф был уверен, что придет, не обманет. Поэтому не стал, как обычно, в таких случаях, настаивать, чтобы она назвала номер домашнего телефона.

Дома ему пришлось объясняться перед мамой за поздний приход. Но его радостные слова о знакомстве с замечательной девушкой Лорой, она встретила настороженно, напомнила о ее любимой пословице: «Яблоко от яблони далеко не падает». В связи с этим посоветовала хорошо познакомиться с ее семьей. Но он был самоуверен и упрям: у него было собственное мнение наготове, суть которого состояла в том, что любые недостатки любимой можно исправить, если приложить для этого необходимые усилия.

На следующий день без четверти семь вечера он нетерпеливо прохаживался с букетом роз у памятника Маяковскому. В тот радостный момент ему казалось, что даже мраморный поэт подмигивал и ободрял его широко расставленными глазами. Так прошел час, потом пошел второй, а Лора так и не появилась. Иосиф, наконец, понял, что обманут и, бросив цветы к подножию постамента, гневно взглянул в глаза холодного истукана и зло сказал:

— Обманут, как ты, бунтарь-одиночка! Остался в дураках и поделом за глупость.

В кафе «У Патриарших» к нему подсел «старожил» заведения, Жорик, которому он излил свою душу. Тот понимающе слушал, соглашался и подливал вино. В ту ночь никакие мысли не шли ему в тяжелую голову, зато голову Лоры одолевали воспоминания. Она грустила о Марио, ее возлюбленном кубинце, внезапно пропавшем без вести слушателе Военной Академии в Москве. Даже отец и дядя, пытавшиеся выяснить, куда он мог исчезнуть после стольких лет учебы в этом заведении и дружбы с ней и кланом Цимеров, были безуспешны в попытках выяснить хотя бы что-то о нем.

Она познакомилась с Марио на праздничном вечере в Клубе Академии. По поводу таких событий приглашались местные девушки для поднятия настроения будущих борцов за свободу и независимость дружественных и не очень стран Африки, Южной Америки и Азии. Вначале эти мероприятия посещала сестра Вика с подругой Диной. Однажды сестра, увлеченная сотрудником МИДа, попросила ее заменить на этом вечере. Ей тогда еще не исполнилось шестнадцати.

Лора впервые попала в сверкающий цветными люстрами огромный зал с начищенным до блеска паркетным полом и портретами видных военачальников по стенам. Конечно, была потрясена всем этим шиком. На нее смотрели загорелые статные красавцы в эффектной униформе их стран, совсем не похожую на советскую, примелькавшуюся на улицах и экране телевизора. Но она не растерялась, поняла, что попала в нужное место и в самое удачное время. Как учила мама, решила использовать такой момент «на все сто процентов». Лора не пошла в буфет, куда поспешила Дина с другими приглашенными за дефицитными бутербродами с икрой и сервелатом; нет, она стала ждать приглашения кавалеров, томившихся в зале, в котором громко игралась танцевальная музыка. Та музыка, под которую когда-то легко танцевалось ей на льду. Шестилетней девочкой Лора приступила к занятиям в кружке стадиона Юных пионеров. Вначале возил ее отец, а повзрослев, ездила самостоятельно на тренировки. Но мечту обоих, отца и Лоры, пришлось забыть из-за неудачного падения: в результате его развился посттравматический синдром, боязнь и прочие неприятные вещи.

С первым же партнером Лора показала настоящее искусство исполнения аргентинского танго и сразу стала объектом всеобщего внимания. Оно немедленно вернуло ей прежнюю уверенность и желание покорять публику. Нашу героиню приглашали наперебой, ее одухотворенное личико мелькало в головокружительных поворотах, невероятные па поражали профессиональностью, а точеная фигурка в открытом сарафане под старину так игриво изгибалась, соревнуясь с длинной косой, что вызывала восторг. Сердца сынов Юга горели желанием прикоснуться к «барышне» в модных туфельках на полненьких ножках, как они прозвали ее между собой. Короче, танцевальный марафон Лоры закончился лишь тогда, когда по мегафону объявили антракт. В то время антракт часто использовался в таких учреждениях для проверки знаний с помощью Викторин. В данном случае иностранным слушателям Академии была дана возможность показать свои успехи в знании русского языка и литературы. За правильный ответ полагался недорогой приз. Пока «знатоки» гадали и спорили, ища правильный ответ, Лора с Диной направились в буфет.

Полная скучавшая буфетчица в золотых сережках с камешком смерила их недобрым взглядом — «опять сумочницы» — и отвернулась, намереваясь выйти; но была остановлена появлением полдюжины кавалеров за ними, пожелавших угостить компанейрас симпатикос — по-русски, симпатичные девушки. Один из них первым встал перед Лорой и с приятным акцентом вежливо спросил, что они хотят заказать. Получив скромный ответ, тут же обратился к порозовевшей даме в золотых сережках с камешком с просьбой исполнить вдвое больший заказ, чем хотели обе подружки. Кавалера звали Марио Санчес из Кубы. Двадцатилетний курсант Военной академии был сыном таможенного чиновника из Гаваны, до приезда в СССР получил образование в американском колледже, а в Москве готовился к военной карьере офицера Кубинской армии. Благодаря состоятельным родителям, он относительно быстро частным порядком освоил разговорный русский язык еще дома, в Москве закрепил на практике, в основном, общаясь с женским полом. Так и на этот раз Марио уверенно развлекал девушек и был безукоризнен в манерах. Лора лисичкой наблюдала за ним, когда принимала «дары» с соседних столов от его товарищей. Она благодарила поклонников, при этом бросала вызывающие взгляды в сторону Марио и смаковала приятное вкусное угощение. Однако он был на высоте положения и приветливо улыбался.

С первыми аккордами музыки все нетерпеливо направились к танцевальному залу, но Марио первым пригласил Лору, и все последующие музыкальные номера были только с ним. К концу вечера они уже многое знали друг о друге и были так увлечены общими разговорами, что вместе вышли на улицу. А после того как он остановил такси, приехали к дому Лоры. Марио представился ее маме и произвел впечатление; также на других членов клана Цимеров во время последующих посещений и знакомства с ними. Что, в общем-то, было не сложно: наши советские граждане, проживавшие в период «Железного занавеса» шестидесятых-восьмидесятых годов, мало что знали о людях с той, его закрытой для них, стороны. Поэтому жадно слушали и искренне верили, тому, что говорила о них пропаганда и приехавшие оттуда «лучшие друзья» страны, как например, посланцы революционной Кубы.

Рассказы Марио о традициях его народа, о бронзовых красавицах на песчаных океанских пляжах, об экзотической природе острова «Свободы» волновали их и сеяли надежду когда-нибудь увидеть все это воочию самим. Он говорил с характерным пафосом участника революционной борьбы с режимом диктатора Батисты, свергнутого правителя Кубы под руководством лидера Фиделя Кастро. Имя их «бородача» он произносил с особым восторгом. Также с почтением упоминал имя тогдашнего генерального секретаря ЦК КПСС Н. Хрущева, «лучшего друга» кубинцев в противостоянии попыткам военных кругов США свергнуть прокоммунистический режим Кастро и его команды, соучастников путча. Они надеялись еще потому, что жили в ожидании того, что, наконец, рухнет железный занавес после развенчания культа личности И. Сталина нашим Генсеком Хрущевым и вновь установятся нормальные отношения со всем миром, которые позволят посещать любую другую страну по своему выбору.

Наконец, верили «слову чести» офицера революционной армии, которое произносилось так безупречно, что вызывало ответное сердцебиение. Кто мог знать в то время, что пылкий курсант плохо разбирался, как в особенностях визового режима советского государства, согласно которому «выездными» был лишь ограниченный круг строго проверенных лиц; так и в тонкостях политической игры кубинского лидера. Под нажимом военной и экономической помощи со стороны СССР он превращал свою страну в сателлита коммунистического блока: стран Варшавского договора. Короче, в государство, формально независимое, но фактически подчиненное политической воле СССР; в страну, где были уничтожены остатки демократических свобод прежнего квазидемократического правительства Батисты.

В общем, в клане Цимеров дружно поверили обещаниям Марио и великодушно прощали Лоре пропуски и непосещения школы из-за свиданий с Марио, после которых она возвращалась под утро или вовсе в следующие дни. Не один месяц и не год продолжались посещения ночных ресторанов и дачи друзей. Конец всему положило ее досадное признание любимому другу Марио. В пылу страсти Лора не удержалась и сказала ему, что однажды работала натурщицей в студии известного советского художника. Старалась заработать немного денег для семьи, позировала моделью для обучения студентов, будущих художников. И ничего более, да и давно забыла, когда была в последний раз у художника. Однако эти ее наивные уверения, ушки на макушке Винни-Пуха из сказки А. Милна, выросли в рога племенного быка в глазах Марио. Он отпрянул от ее влажного горячего тела, как от укуса змеи и смачно выругался на испанском жаргоне. Такой резкий поворот в его настроении испугал ее и вызвал шок. Он увидел ее реакцию и принял негодующий вид, глубоко оскорбленного человека. Тут же потребовал немедленно ехать к художнику, чтобы разобраться с «негодяем». Лора безвольно согласилась.

В автобусе он крепко держал ее за руку, было видно, что горел желанием мести художнику. Она с ужасом представляла себе, какие печальные последствия ждут ее в скором времени из-за этого визита и отчаянно искала выход из создавшегося положения. Вдруг вспомнила об отце, который тоже любил держать дочку за руку на прогулке, при этом у нее непроизвольно вырвалось: «папа». Услышав слово, понятное на многих языках, Марио немедленно ослабил хватку, изменился в лице и устремил на нее непонимающий взгляд. Она сразу поняла: сказано во время и к месту. Поспешно попросила: сначала посоветуемся с отцом. Он покорно согласился ехать домой, но сейчас же к ее отцу Давиду. Это был шанс, потому что была уверена: родитель устроит все дела, как не однажды делал прежде. Как потом шепнул ей отец, она попала в десятку, когда сказала Марио поехать к нему, посоветоваться. На Кубе тоже без согласия отца не решаются никакие семейные вопросы.

Давид умел находить компромиссы в самых сложных ситуациях. В ходе мирной беседы за столом с чаем и десертом, кубинец совсем успокоился, по-другому стал смотреть на Лору; очень уважительно обращался к Давиду. Особенно после того как узнал, что хозяин дома участвовал в разработке Международного проекта «Дружба», планировавший перекачку нефти из Советского Поволжья в Европу. Ведущий архитектор НИИ разъяснил ему перспективу дальнейшей доставки нефти на Кубу и этим привел гостя в восторг. Они совсем дружески расстались в прихожей; Марио уверенно сказал, что Мадонна накажет подлого художника, как она наказала богатых развратных американцев на Кубе за домогательства красавиц-кубинок. А Давид отечески погладил лацкан модного пиджака Марио и раcчувствованно произнес:

— Ты еще молод, ты не представляешь, какой опасности подвергал себя и свою карьеру, собираясь разобраться и посчитаться с кляузником. Этот художник засудил бы тебя, и никто не помог бы тебе. Так у нас. Поверь. Береги честь смолоду, а платье — снову, мы говорим. Забудь о нем. Приходи к нам, всегда будем рады. Желаю успехов!

Однако все пошло иначе: Марио стал редко встречаться с Лорой, а в гости вовсе перестал приходить. Да и свидания с ним были грустными, он быстро прощался с натянутой улыбкой, она уходила от него в подавленном состоянии. Мать забила тревогу. Давид, уже не веривший Марио, предложил выяснить его планы через Дину: у нее был давний друг, который учился с Марио. Однажды Дина привела к ним в гости Диего Тореса. После душевного разговора его убедили помочь им узнать об истинных намерениях сокурсника. Неделю спустя Диего позвонил и рассказал, что слышал, как Марио разговаривал по телефону с родителями на Центральном телеграфе. Он собственными ушами уловил фразу, в которой тот поклялся оставить Лору и найти себе новую подружку, «без истории». В порыве гнева Грета собиралась устроить скандал лжецу, но Давид предложил другое: поймать лжеца с поличным, а затем судить как растлителя несовершеннолетней. Тогда Лоре было семнадцать. И нашел повод для приглашения — их серебряная свадьба. С помощью Дины и того же Диего они сумели уговорить Марио прийти и отметить юбилей достойных родителей в их доме.

В разгар веселья позвали к телефону Давида. Немного поговорив, он суетливо сообщил, что должен срочно быть на совещании в Министерстве. Уехал с чувством крайнего огорчения. Вслед за ним поднялись Бенни и Пенни: они вспомнили, что «у них вечер встречи польских ветеранов войны в Театре Советской армии». Потом Грету попросили заменить на работе заболевшую швею, и гости стали расходиться. Артистично поднялся Фред, старший в семье, и поставленным голосом объявил, что идет на студенческую вечеринку в общежитии его Института и может взять с собой желающих. Все пошли с ним, кроме Лоры, у которой разболелась голова. Она перевязала голову полотенцем и ушла в спальню. Марио, под говорящими взглядами родственников и друзей, остался.

Он сидел в благодушном настроении, ни о чем-то думал, как вдруг из спальни раздался плачущий крик: «Ой, помогите, воды!» Марио растерянно вбежал со стаканом к Лоре и, взяв из ее протянутой руки сорванную повязку, смочил. Но едва приложил к ее лбу, как жадные руки обвились вокруг его шеи и притянули к себе, горячие губы коснулись его губ. Он ответил поцелуем и вновь ощутил желание. В страстном порыве они слились, забыв обо всем. Они не предполагали, что рядом в палисаднике ждут своего часа мать с дочерью Викой и соседка Варя со второго подъезда, заказчица швеи Греты.

Появившись на пороге незакрытой двери комнаты, они услышали глубокие вздохи из спальни и немедленно вошли туда. Грета изобразила возмущение и разразилась проклятиями в адрес чужеземцев, бесчестящих «наших» девушек. Вбежавшие на крик пожилые соседки, Нюша и Маша, в один голос заявили о своем отношении к нерусским и предложили позвать милицию, будут свидетелями. Вика собралась идти к телефону, но испуганный Марио остановил ее:

— Стойте! — подойдя к Грете, он встал на колени перед ней. — Я прошу руки вашей дочери. Клянусь честью офицера.

Мать суетливо оглядела присутствующих женщин и с вызовом спросила их:

— Как вы считаете, стоит мне судить развратника моей несовершеннолетней дочери или дать согласие на их брак и покончить с этим?

В ответ последовало молчание. Тогда Вика, поняв мать, вплотную подошла к багровому лицу Марио и внушительно произнесла:

— Мы тебе доверяли, считали порядочным. Но после всего этого нет тебе веры. Нужна гарантия от твоих командиров, что не обманешь. Понятно? Клятвы офицера оставь идиотам и своим приятелям. Все.

Марио тут же преобразился: поклялся сейчас же поехать в Посольство и добиться разрешения на брак у посла, с которым был знаком еще на Кубе, во время учебы. На лице Греты появилась снисходительная улыбка, сказавшая ему, что это именно то, что ждали от него. Сразу повеселев, кубинец поцеловал ей обе руки и обещал немедленно позвонить, как только окажется у посла. На прощание крепко обнял Лору, шепнул ей что-то и удалился. Он действительно позвонил, но речь его была путанной, потребовала вмешательства кого-то с той стороны. Солидным голосом, на очень приличном русском языке, тот объяснил условия, при которых кубинский офицер на заграничной службе в дружественной стране может получить разрешение на брак, что в рамках двухстороннего соглашения между СССР и Кубой. Короче, посоветовал подождать, в связи с необходимостью соблюсти определенные формальности. После этого им будет сообщен результат. И повесил трубку. «Чтоб ты скис!» — в сердцах воскликнула Вика.

Тем не менее Грета была удовлетворена; решила подождать развития событий, прежде чем предпринять какие-то действия. Таким образом, прошел день-два, неделя, но Марио не спешил с объяснениями: дважды позвонил, потом перестал. Обеспокоенный Давид обратился к руководству военной Академии, в которой ему коротко, по-армейски сообщили, что курсант Марио Санчес был отчислен после вызова на Кубу, поступившего из Посольства. Там ему тоже по-военному сообщили: офицер ВС Кубы вызван на родину для продолжения службы в армии. О намечавшемся его браке с российской гражданкой Лорой Цимер им было ничего не известно.

На следующей неделе районный гинеколог констатировала у Лоры беременность с большим сроком. На семейном совете было принято решение сделать аборт. Во-первых, потому что еще молода и не готова к материнству в свои неполные восемнадцать, и, во-вторых, на небольшой площади менее тридцати квадратных метров проживало шесть человек, у каждого из них были свои проблемы, которые еще более усложнились бы вместе с рождением нового кричащего создания. В общем, брат Давида, Самуил, созвонился со своим знакомым, профессором-гинекологом, Вайнштейном, и тот, частным порядком в своей клинике, сделал удачную операцию. Молодой организм справился с последствиями и скоро Лора, как и ее братья и сестра, была полностью увлечена развлечениями. Однако, когда приходила тоска о любимом Марио, она уходила в палисадник дома и на одинокой скамейке вспоминала о нем. И не только о нем: приходили странные до тошноты думы об особых отношениях с дядей Самуилом, о которых не говорила даже маме.

Это началось с раннего детства, когда мама любила брать младшую дочь с собой в гости к дяде и тете Рахель. Бездетные родственники были всегда рады им, баловали племянницу всякой «вкуснятиной». Это был настоящий праздник после скромной домашней пищи: в их семье работал только отец на скромно-оплачиваемой должности. Короче, после обычных разговоров за столом, все расходились по своим делам: тетя уходила на прогулку поправлять на свежем воздухе свое здоровье и настроение. Дядя с мамой уходили в его кабинет после увлекательной беседы из области искусств, дядя был цензором на службе Министерства культуры. Он обладал замечательной памятью рассказчика, дочь видела, как зажигались глаза матери при общении с ним. Кабинет представлял настоящую библиотеку: кроме шкафов с книгами по искусству и не только, там был вместительный рабочий стол с удобным креслом и диван с двумя стульями. Любимым детищем дяди были богато иллюстрированные альбомы о жизни великих. В то время они были дефицитом на книжном рынке. Грета отзывалась о нем как о культурном, обходительном человеке, которого приглашали на разные события в общественной жизни города, на кинофестивали и прочее.

Оставшись одна в салоне, обставленном картинами знаменитых художников, вазами и статуэтками на шкафу под ярким светом «волшебной» красивой люстры, Лора оставляла вкуснятину и обходила сначала салон, потом коридор, тоже увешанный картинами, и шла в ванную полюбоваться на белоснежную ванную с зеркалом на всю стену и блестящими кранами. С отвращением вспоминала их желтую, разбитую «посудину» для купания в коммунальной квартире. Потом, усталая от впечатлений, возвращалась в салон, мимо закрытой спальни тети, и засыпала на уютной кушетке, погружаясь в сказочные детские грезы.

В этом состоянии ее находили взрослые, мама торопливо будила, она капризничала. И тогда дядя брал ее на свои колени и, лаская, успокаивал чем-то смешным, от чего ей сразу становилось хорошо. В более зрелом, семилетнем возрасте Лора проявила способность запоминать и пересказывать все, что было в более ранних визитах в гости к дяде. Дядя быстро оценил ее талант и предложил маме позволить ему заняться обучением племянницы основам изящных искусств, короче, привить ей вкус к пониманию этого вида человеческой деятельности. Мама, гордая за дочь, согласилась вначале на часовой урок. А потом, чуть позже, разрешила дочери приезжать одной на эти уроки. Ей хватало своих забот, чтобы сопровождать дочь на эти занятия, ставшими частыми и продолжительными.

Уроки начинались с самого приятного: с угощения сладким чаем с десертом. Потом начиналась обстоятельная беседа об очередной творческой карьере знаменитого художника, скульптора на коленях дяди. Так было легче следить за ее вниманием, а также для удобства переворачивать страницы и картинки перед глазами племянницы, не отрываясь на прочие мелочи. Иногда она сама делала это. Если дядя замечал, что она устала, начала дремать, он останавливался и нежно задувал ей в затихшее ушко струю воздуха и гладил по головке. Со сладким ощущением она выходила из дремоты, ей хотелось мяукнуть пушистым котенком на его руках. Но он упрямо просил повторить сказанное. И удивительно, она повторяла. Справлялась и с этим.

Уроки изящных искусств на коленях дяди Самуила продолжались до ее тринадцатилетия. Тогда, увидев, как племянница любуется персонажами работы Ван-Дейка «Сусанна и старцы», дядя помолчал, а потом вкрадчиво сказал:

— Знаешь, по-дружески, почему бы тебе самой не попытаться стать натурщицей. Вполне развита физически, красивая и привлекательная внешность, посадка безупречна. Все, что надо…

— Смогу ли?

— Сможешь, не Боги горшки обжигают. Ничего сложного, немного терпения — вся премудрость. Все, что требуется при позировании. Сейчас, кстати, открылась вакансия у самого популярного нашего художника, Иннокентия Скворцова. Между прочим, мой приятель, могу посодействовать. Поговорю с ним о тебе.

— Да, здорово…

— Итак, решено. Пока это только между нами. Запомнила! Посмотрим, что он скажет; его Студия на балансе нашего Министерства. Никого не примут без рекомендации. Но конечно, будет проба, на ней ты должна показать, на что способна. Потому что будут и другие на это место. Возьмут лучшую. Понятно?

— Да…

— Хорошо, — серые глаза дяди, как у фокусника, покрылись загадочной пеленой и только обнажившаяся белизна зубных протезов в загадочной улыбке оживляла его лицо. Потом, будто вспомнив что-то, добавил сердито, — только чур, никому ни слова, даже маме. Скажешь, — все испортишь. Сама же и пострадаешь. Я позабочусь об этом. Итак, все зависит от художника и от худсовета Министерства. Увидим, пока терпение. Придешь через два дня. Все. Но помни о нашем секрете. Если хочешь, это будет клятва верности на годы.

С тем же загадочным видом он проводил племянницу до двери его четырехкомнатной квартиры. Там к ним присоединилась тетя. Все это время она была занята в своей спальне, куда без спроса был запрещен вход даже мужу, но когда услышала шум открывавшихся замков, вышла из ее «светлицы», так она называла свою комнату, традиционно вручить Лоре ириску в дорогу из своей коробочки.

Через два дня Лора нетерпеливо постучалась в дверь дядиной квартиры. На его немой вопрос, прямо с порога, поспешно выдохнула в нагнувшееся к ней ухо хозяина: «Никому, даже маме». Он удовлетворенно кивнул головой и галантно, без привычных объятий, провел ее прямо в свой кабинет. Она сразу обратила внимание на белую простыню поверх книжного шкафа и ширму рядом. Дядя тем временем гордо вытащил из сейфа фотоаппарат фирмы Цейсс, который обычно прятал, после того как кто-то из «бунтарей», так называл сердитую молодежь, читавшую свои стихи у памятника В. Маяковского, попытался у него в гостях выкрасть дорогой немецкий прибор довоенных времен. Тетя ругала его за вредную привычку приводить в гости чужих людей, но он был упрям и «несгибаем, как большевик», твердила тетя. Время от времени приводил кого-то «для интересных дискуссий в откровенной обстановке». Любил повторять ей: «И гении — не без недостатков».

Закрыв дверь кабинета на ключ, он доверительно произнес:

— Вижу, горишь нетерпением узнать. Все в порядке: художник, настоящий друг, согласился без Худсовета устроить пробу и, если понравишься, возьмет.

— А, я так рада…

— Ты вот что, прелесть моя, сначала он попросил сделать с тобой фотосессию. Видишь, мой Цейсс. Приготовил все, эта… простыня. Делать начнем прямо сейчас. Сделаю снимки с твоей натуры и принесу художнику оценить твои данные и в чем изюминка. Под мою диктовку будешь изображать перед аппаратом обаятельную красавицу, в разных позах. Поняла? Сейчас зайди за эту ширму, разденься и выйди. Встань напротив простыни. Иди…

— Э… мне стыдно

— Как, что за причуды. Я — твой дядя и хочу только добра тебе. Ты что, забыла мои уроки, как должна представляться натурщица. Пропали даром. Не позорься, уходи. Зря только уговаривал такого человека, знаменитость страны.

— Я… попробую.

— Иди, художник не простил бы мне твое кривлянье. Будь умницей и заработаешь хорошие деньги, если выберешь эту профессию. Не пожалеешь. Все.

Едва Лора, пунцовая от стыда, вышла из-за ширмы, как тут же дядя сделал первые снимки. Потом не удержался, с восхищением произнес:

— Какая ты все же прелесть, моя милочка. Настоящая женщинка, неотразимое очарование.

В ответ она стыдливо скрестила руки на груди, прикрыла крупные соски цвета спелой вишни.

— Ну-ну, без рук, — недовольно крикнул дядя, суетливо наведя глазок фотоаппарата на ее грудь, и немедленно, умелыми движениями, заставил ее выполнять его команды. Она принимала ту или иную позу с разными эмоциями на лице.

Скоро она устала от непривычного напряжения и попросила отдыха. Но дядя, захваченный своими мыслями, не разрешил расслабиться. Наоборот, сорвал простыню со шкафа, бросил ее на пол. И, встав на четвереньки, изобразил на ней позу в каком-то крайнем возбуждении, с улыбкой, напоминавшей сходством с ликом святой на картине фламандского художника. Она торопливо изобразила то же самое, в тот же миг крепкие руки дяди слегка приподняли ее легкое тело и что-то горячее и твердое вошло в ее плоть, пронзив болью до самых конечностей. Вскрикнув, она попыталась разогнуться, но он цепко держал ее и продолжил методичные движения. При этом плавно и напевно, как припев песни, повторял:

— Спокойно, моя радость, искусство требует терпения и жертв. Только испытав все это, его можно по-настоящему понять.

Наставнический тон дяди действовал успокаивающе и скоро исчезла судорога, ощущалось приятное. В то же время возникла тревожная мысль: как сложатся их отношения в дальнейшем? Будто поняв ее, дядя прекратил вхождения в нее и позволил ей встать со словами:

— Все, моя радость. Хватит. Нас ждут, надо ехать в Студию художника. Сейчас же. Вот что: быстро в ванну. Там полотенце, мыло — все готово: примешь душ и быстро оденься, времени в обрез. Но помни о нашей тайне.

Под сильной струей горячей воды вернулось спокойствие, на место растерянности пришла легкость мыслей. «Ну и что, — беззаботно говорила себе, — давно привыкла к нему, даже ждала что-то большего, чем его поглаживания. Показал себя мужчиной, ну и что? Не страшно. Совсем не обманщик: едем к художнику. Если все получится, у меня будут свои деньги, успех. Поживем — увидим. А секрет между нами — это несложно. Врать умею, научилась дома и в школе.

Из ванны вышла кокетливая, понимающая женщина и улыбнулась ему, как близкому другу. Дядя оценил и похлопал ее по плечу; он тоже любил позу. По дороге, в автобусе, они вели себя расковано, на поворотах прижимались друг к другу и смеялись. Она одновременно наблюдала за эффектом на публику и радовалась растерянному любопытству в глазах взрослых, особенно, молодежи.

Доцент Иннокентий Скворцов заканчивал урок, — сеанс рисунка с натуры, студентам Высшего художественно-промышленного училища имени Строганова. Увидев вошедших дядю с племянницей, что-то сказал натурщице, а затем громко объявил: «На сегодня все. Свободны. До свидания». Только когда за последним студентом закрылась дверь, обратил внимание на Лору, которая с гадливым ощущением обозревала сводчатые стены с детства знакомой, постоянно закрытой церкви у Никитских. Они были все в трещинах, облупившаяся штукатурка сделала малопонятными силуэты изображений святых на ней. По простоте душевной, не понимала, почему классы солидного учебного заведения поместили в убогую, давно заброшенную церковь, мимо которой нередко, проходила по своим делам.

— Наслышан, вот мы какие! — произнес над ней насмешливым голосом преподаватель. — Дай руку, будем знакомы. Итак, начнем. Покажи, на что мы способны. Но без ужимок. Не терплю. Настроилась? А-ха! Хорошо. Представь мне образ школьницы на балу, как ты танцуешь с партнером, который тебе понравился. Ну, больше эмоций, зажги нас! Вижу. Ну-ну, скромница, еще! Есть мимика, можешь обольщать. Очень хорошо. Идем дальше.

Увидев, как при его словах ее лицо покрылось красными пятнами, сказал с приказными нотками в голосе:

— Сейчас по моей команде будешь делать все, что скажу. Не забывай об эмоциях на лице в разных позах на подиуме. Ага. Точеная фигурка, походка безупречная, губы, угловата. С возрастом пройдет. Мне нравится. Новый Пигмалион в мою компанию. Беру, Сэм. Оформлю, а завтра, прямо с утра за работу. Все.

— А что, Ника, — доверительно заговорил дядя, — может быть, отметим удачный дебют Галатеи?

— Ты думаешь? — с сомнением переспросил художник, бросил острый взгляд в сторону Лоры, — а что, согласен. Неплохо для начала, прошу в мои пенаты.

Своими пенатами Иннокентий Скворцов называл цокольную часть церкви, бывшую когда-то складским помещением, где хранилась церковная утварь. За счет государства эта часть здания была заново отреставрирована и переоборудована по эскизам художника. На внушительных размеров площади разместился актовый зал со шкафами, заполненными фолиантами трудов классиков марксизма-ленинизма. В середине — традиционный длинный стол под кумачом и стульями, кресло председателя под портретом Генсека страны. Для отдыха и затянувшихся встреч были предусмотрены комнаты для гостей, ванная с душевыми кабинками, туалеты мужской и женский, а также кухня с необходимыми принадлежностями для кормления и хранения продуктов.

Быстрое согласие приятеля смутило Самуила Цимера, он знал: не в привычках приятеля было принимать незнакомого или малознакомого человека в помещении, которое служило исключительно для приема особо важных персон. Они спустились вниз по винтовой лестнице вслед за художником, дядя бросал растерянные взгляды на племянницу и держал ее за руку. Он понимал: привилегия для новой натурщицы означала что-то большее, чем любезная услуга приятеля. Художник был известен еще тем, что умел покорять дамские сердца не только речами на партийно-хозяйственном активе. Однако, человек верхов, Самуил Цимер с иронией относился к тому, о чем шептались в кулуарах богемной Москвы. Он предпочитал мнение «сарафанного радио», так называемых «красных платочков» из «народных» низов. Оно вполне совпадало с официальной точкой зрения нашей прессы и считало, что заслуженный художник страны обладал всеми качествами советского интеллигента из сферы культуры. Хотя бы тем, что умел возвеличить на своих портретах наших вождей, понимал, как непросто сделать героическим образ человека с рябым лицом и бородавками в самых неподходящих местах. Конечно, это вознаграждалось соответствующим образом наградами, званием, финансированием, устройством показательных выставок. В качестве благодарности его приятель с азартом обличал западный модернизм, абстракционизм и другие течения в искусстве; после поездки за границу — особенно. Но пока лишь догадывался, что задумал его расчетливый друг.