Баба Нюра

Владимир Чакин, 2022

Тринадцать страшных сказок для взрослых или мистических историй, основанных на впечатлениях далекого детства, но помещенных во взрослую жизнь. Ожившие куклы для наказания зла, воскресшая ненадолго девушка, чтобы укорить любимого за безответность, трагическая попытка воскресить умершую мать, конец света, где спасутся только те, кто познал любовь. Это идеи и темы рассказанных историй. Удивление трагическими парадоксами жизни. Мир непознаваем, но нужно пытаться, иначе не интересно жить. Жизнь в абсурде на пути в никуда. Содержит нецензурную брань.

Баба Нюра

Так уж сложилось, что я годами не бывал у родителей. Они жили в небольшом уральском городке, а я мотался по делам фирмы в Москве и ее окрестностях. Конечно, я их не забывал, звонил, но вырваться к ним последние три года не получалось. Последний раз говорили по телефону неделю назад. Вроде обычные слова о житье-бытье, здоровье, соседях, но между слов сквозили тоска и печаль, ранее им никак несвойственные. Я тоже сильно соскучился по старикам — все-таки три года не виделись, — поэтому, не особо раздумывая, завершил неотложные дела и взял билет на самолет на ближайшие дни.

У калитки дежурил Шарик. Он сразу вспомнил меня, радостно вертел хвостом и норовил прыгнуть повыше, чтобы лизнуть в лицо.

Родной городок утопал в снегу, и в новогоднюю ночь ужасно завьюжило. Ветер выл голодным волком в печных трубах, бревенчатые стены дома ощутимо вздрагивали от мощных порывов ураганного ветра. За окном бесновалась сумасшедшая вьюга, а в самом доме, как всегда, было тепло и уютно.

Я сидел, разомлевший, за праздничным столом и смотрел на отца, который что-то рассказывал. Я даже не вслушивался в его речь, лишь следил за лицом, светящимся радостью и безмерно усталым одновременно. Рядом с ним уютно устроилась мама; она смотрела на меня, и видно было, что ей хочется что-то сказать, о чем-то расспросить, но как будто не смеет.

А за окном ветер набирал обороты. Его вой порой напоминал то ли стон, то ли хохот неведомого чудовища, которое билось во тьме, не в силах смести со своего пути бревенчатые стены старенького дома. Казалось, нас окружал космический холод, ужасающая бездна, дикая стихия, которым противостоял родительский очаг — искорка тепла в зияющей пустоте этого мира.

Что-то как будто толкнуло меня изнутри, я поднялся из-за стола и подошел к окну, вгляделся.

Она не была сплошной, эта темнота за окном, несмотря на то, что уличный фонарь на столбе у дома не горел, и улица освещалась только светом из окон дома.

Смутные, зловещие тени снежной круговерти проплывали мимо окна. Эти тени, мелькающие за окном, буквально гипнотизировали, приковывали мой взгляд, заставляя безотрывно следить за их метаморфозами. Я отвлекся от происходящего по эту сторону окна, в доме, голос отца звучал все глуше, а я, словно в оцепенении, не мог оторвать глаз от всепоглощающей тьмы за хрупким стеклом. На мгновение я как будто отключился, потерял сознание, но почти сразу пришел в себя, вернулся к привычному восприятию окружающего мира. Мой взгляд медленно сфокусировался на стекле окна, и… Я всем телом вздрогнул от мгновенного ужаса, пронзившего мое сердце и заставившего его беспомощно затрепыхаться в груди: за окном кто-то был! Смутное, темное пятно, очертаниями напоминающее человека, медленно приближалось к дому. Какое-то неприятное чувство, безотчетный страх вызывал этот человек, сквозь холод и снежную бурю подкрадывающийся к стенам нашего дома.

Я отпрянул от окна и оглянулся на родителей. Кажется, они не заметили моей нервной реакции и продолжали заниматься своими делами. Мама убирала со стола посуду, кошка Мурка путалась у нее под ногами, а отец перелистывал страницы огромного семейного альбома. Домашний вид отца с альбомом в руках быстро успокоил меня и заставил усомниться в реальности нелепых страхов, порожденных всего лишь непогодой за окном.

Я, хоть и с некоторой опаской, повернулся, приблизив лицо к стеклу. Первое мгновение я не мог ничего разглядеть в бушующей снежной толчее, но уже через секунду сквозь стекло начало медленно проступать чье-то лицо, и это лицо было безобразным ликом древней старухи! Изрытое сеткой глубоких морщин, с огромными темными контурами впавших глаз, худое и сморщенное, лицо находилось прямо передо мной! Ее жидкие седые волосы развевались на ветру, выбиваясь из-под темного платка, повязанного вокруг головы. Вперив в меня внимательный, изучающий взгляд, старуха ухмылялась одними уголками тонких, свинцово-синих губ. Я в изумлении глядел на нее, и что-то знакомое проступало сквозь ее страшный облик…

Сколько я простоял у окна — не знаю; из странного, тяжелого оцепенения вывел лишь голос мамы. Я как будто очнулся от тяжелого сна, встрепенулся, кинув напоследок настороженный взгляд на темное окно. Там уже никого не было, лишь мутно-белая лихая метель продолжала свою шальную круговерть.

Наутро я проснулся поздно. Метель утихла, небо прояснилось, и в окно легким, осторожным бликом заглядывало зимнее, багрово-красное солнце. От ночных страхов не осталось и следа, на душе было радостно и свободно. Впереди целая неделя в родительском доме, и я намерен был хорошенько отдохнуть, окунувшись в такую знакомую и родную атмосферу тепла и доброты.

Ближе к полудню мы с отцом с большим трудом выбрались наружу из занесенного по самые окна дома. Предстояла немалая работа — пробить ход от входной двери к хозяйственным постройкам за садом. Эта дорожка, ведущая к сараю с погребом и бане, была жизненно необходима, поэтому мы дружно взялись за дело.

Снег был пушистый, легкий и рассыпчатый, он искрился и переливался фиолетово-оранжевыми блестками на ярком солнечном свете. Мы с отцом резво махали огромными деревянными лопатами, расшвыривая снег и постепенно уходя все дальше от дома в сторону серого пятна сарая, занесенного под крышу. Добравшись до него, мы остановились перекурить. Я сильно вспотел от непривычной физической работы, поэтому расстегнул полушубок и с удовольствием ощутил прикосновение морозного воздуха. От промокшего вязаного свитера клубами повалил пар.

— Не простудись, сынок, мороз — обманчивая штука, не заметишь, как прихватит, — сказал отец, ласково глядя на меня.

Я кивнул и застегнулся, а отец начал ровнять подход к сараю, забрасывая снег на ближайший сугроб.

За прошедшие три года внешне отец почти не изменился — жуковые, с легкой проседью волосы, плотная фигура с легким брюшком, цепкие натруженные руки… Тем не менее, мне все время казалось, что в нем появилась какая-то настороженность, и он находится в напряженном ожидании чего-то неизбежного…

После обеда решили соорудить баньку. В сильный мороз на ее растопку требуется часов пять, не меньше, поэтому припозднились, и саму процедуру парения завершили уже к девяти часам, аккурат к программе «Время», которую родители добросовестно смотрели на протяжении десятков лет.

Ощущая необыкновенную легкость во всем теле, я шел после бани последним по расчищенной дорожке к дому и случайно взглянул в усеянное яркими звездами ночное небо. Я в который уже раз поразился не звездам, нет, а чернильному мраку, заполонившему пространство между небесными искрами. Эти бесчисленные огоньки лишь прикрывают своим фальшивым светом дьявольскую черноту и пустоту ужасающей бесконечности.

Я задержался во дворе минуту, — не больше, — а безжалостный холод уже начал просачиваться сквозь одежду и стягивать разгоряченное тело ледяным обручем. Я кивнул Шарику, который высунул нос из конуры, встречая меня, и поспешил домой, закрыв за собой входную дверь на засов.

Мама постелила мне в дальней комнате, на железной кровати с тугими пружинами. Эта кровать была моим всегдашним спальным местом с раннего детства. Из из спальни до меня доносились приглушенные голоса; родители негромко беседовали перед сном, наверно обсуждали нехитрые новости, день минувший, да что будет завтра…

Я лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел на потолок, по которому пробегали тусклые сполохи света и улыбался. Сон не шел, в голову лезла всякая чушь, но я относил эти странные мысли на возбуждение после бани. Я находился в странном пограничном состоянии между явью и сном, когда все вокруг становится призрачным, зыбким, нереальным. Я все видел и слышал, ощущал себя, но при этом не мог пошевелить даже пальцами рук. Движение света и тени вокруг было медленным и равномерным, оно странным образом завораживало и гипнотизировало меня.

Наконец, усилием воли сбросив охватившее меня оцепенение, я встал с кровати, подошел к окну и одернул занавеску. В то же мгновение сердце у меня зашлось, и я в ошеломлении замер от развернувшегося передо мной поразительного зрелища. Окно выходило во двор в сторону сарая и бани, которые темнели в дальнем конце двора. Под самый же уровень окна лежал снег, нанесенный последними снегопадами. Непостижимо странным было лишь то, что этот свежевыпавший снег светился! Светился изнутри, светился бледно-голубым ледяным светом! И этот странный свет явно не был отраженным светом уличных фонарей, которые находились довольно далеко отсюда. Присмотревшись, я увидел, что по снежной поверхности иногда плавными волнами пробегают желтые огоньки, из-за чего казалось, что голубое полотно снега слегка колышется.

От созерцания светящегося снега меня отвлек термометр, закрепленный снаружи к раме окна. С ним явно что-то было не так, выходило за рамки привычного. Я скосил глаза вниз и легко разглядел алый столбик спирта, исправно мерцавший в стеклянном капилляре. Я непонимающе смотрел на термометр, пытаясь осознать увиденное. Не сразу, но, наконец, до меня дошло, в чем дело. Оказывается, за окном свирепствовал ужасающий мороз! Я приник к стеклу, чтобы лучше разглядеть цифры на термометре, и все никак не мог их разобрать. Какая же во дворе температура — это становилось невероятно интересным! Ясно просматривалась лишь вторая цифра — это был ноль, но вот что стояло перед ней — два, три?.. Приглядевшись, я охнул и протер глаза — никакого сомнения, это была цифра пять. Бред какой-то! Пятьдесят градусов мороза — такого никогда не было в нашем регионе. Что за чертовщина здесь творится?

Продолжая машинально наблюдать за столбиком термометра, я чуть не вскрикнул от ужаса. Верхний край столбика продолжал свое неуклонное падение! Я даже растерялся: такими темпами через час-другой температура за окном опустится до абсолютного нуля!

Оторвав взгляд от термометра, я посмотрел в окно на колышущееся марево голубого света. По-видимому, я ранее попросту не обратил внимания, но сейчас довольно ясно разглядел, что посреди двора, рядом с запорошенными снегом кустами вишни темнеет человеческая фигура. До рези в глазах вглядывался в загадочную фигуру, но не мог понять кто это. Самое неприятное заключалось в том, что и я сам ощущал пристальное внимание с ее стороны!

Неожиданно темная фигура шагнула в мою сторону. Прошло несколько мгновений, и она уже приблизилась к окну и заслонила собой играющее светом полотно снега. Человек наклонился к стеклу, и наши лица оказались совсем рядом, почти соприкасались.

С ужасом и отвращением я узнал старуху, которая заглядывала в наше окно в самый разгар вчерашней пурги! Ее отвратительная ухмыляющаяся физиономия с дряблыми щеками и беззубым ртом заполнила собой все вокруг меня, ее пронзительные глаза сверлили меня насквозь, и я вдруг понял, что именно я являюсь целью и смыслом ее ночных визитов!

Старуха медленно подняла костлявые руки. И тут мне показалось, что стены дома дрогнули, начали терять свою вещественность и монолитность, стали зыбкими и податливыми, они как будто поплыли и начали растворяться в воздухе. Со двора в дом хлынул ледяной, могильный холод. Не в силах пошевелить даже пальцем, цепенея от ужаса, я почувствовал как в мгновенно стынет мое тело; за окном беззвучно хохочет страшная старуха, тыча мне в лицо крючковатыми пальцами, и тут взрывается снежное полотно на мириады огненных искр, уносящихся в бездонное небо…

— Сынок, проснись, что с тобой, проснись!

Я постепенно приходил в себя, открыл, наконец, глаза и увидел склонившуюся ко мне маму. Она с беспокойством глядела на меня:

— Ты так кричал, тебе приснилось что-то нехорошее?

— Нет, мама, ничего, все в порядке, иди спи.

Еле переведя дыхание, я прикрыл глаза и пытался унять готовое выпрыгнуть наружу сердце.

Так, значит, это был всего лишь сон? Но насколько же ясной была картина, как живо я видел перед собой и светящийся снег, и мерзкую старуху! Я приоткрыл глаза и взглянул на потолок. Он был темным, никаких бликов и сполохов света на нем не было видно.

Наутро с отцом мы пошли на местный рынок за продуктами. Мороз под тридцать, поэтому мы оделись в мохнатые овчинные тулупы и огромные черные разношенные валенки на одну ногу. Шатались до полудня, купили мяса и другой снеди.

Когда вернулись с рынка, отец сразу вошел в дом, а я задержался во дворе: неуловимая мысль заполнила мое сознание, не давала покоя. Я не мог понять, в чем дело, растерянно оглядывался, скользил взглядом по дворовым постройкам, яблоням, серому соседскому забору… Прошел по дорожке к сараю, потом обратно и вдруг бросился за угол дома к окну моей комнаты. Там было по грудь снега, и я сразу завяз в нем, не в силах двинуться дальше. Я расшвыривал снег во все стороны, но очень медленно продвигался к окну. Снег набивался мне в валенки, за отворот тулупа, и я мгновенно взмок от чрезмерных усилий — я оказался в настоящем снежном плену! Но все же, шаг за шагом я продвигался вперед, и, наконец, — я у окна!

Лихорадочным взглядом шарил по снежной поверхности и тут увидел цепочку следов, которые тянулись от зарослей вишни к самому окну. Но что-то в этих отметинах на снегу было явно не так… Во-первых, они были очень четкими, с хорошо очерченными краями, то есть неизвестный гость не проваливался глубоко в снег, как я сейчас. Во-вторых, эти следы даже отдаленно не напоминали следы человека. На снегу передо мной были отпечатки копыт какого-то двуногого существа!

К вечеру погода опять начала портиться. Завьюжило, ветер жалобно завыл в печной трубе, как будто жалуясь на свою пропащую судьбу.

— Ну и погодка в эту зиму — то мороз, то метель, — не разбери — пойми, — сказала мама.

Мы сидели с ней в зале на старом, провалившемся диване и разговаривали. Мама вязала мне носки из толстых шерстяных ниток, а я расспрашивал ее о всякой всячине. Я любил такие моменты в родительском доме, когда мы были вместе, когда все вокруг было тихо и покойно, когда кажется, что так будет всегда.

— Вот, сынок, и нашему поколению подходит свой срок, и мы начинаем потихоньку уходить, — неожиданно произнесла мама. — За прошлый год трое ушли с нашей улицы. Ты помнишь дядю Мишу, у которого верхняя губа рассечена?

— Тот, который банщиком всю жизнь проработал? Конечно, помню.

— Умер в прошлом годе, по весне. Пошел в магазин за хлебом, присел на скамейку у соседского дома, заснул и больше не проснулся. Завидная смерть, хороший был человек, вот и заслужил хорошую смерть, без мучений отошел.

— Мама, ты считаешь, что смерть может быть хорошей? По-моему, смерть всегда плоха.

— Не скажи, сынок. Каждому воздается по делам его: как жил человек, такой ему и конец уготован. Хотя, конечно, всякое случается…

И она замолчала, уткнувшись в свое вязанье.

Потом мы втроем долго играли в подкидного, и дураком почему-то все время оставался я. Удивительное невезение в игре преследовало меня тем вечером. Карта как будто издевалась надо мной. Либо не приходило ни одного козыря за всю игру, либо выпадал такой дикий расклад не в мою пользу, пусть и с козырями, что я диву давался, как такое вообще может быть. И что характерно, родители воспринимали такое течение игры как должное и вполне естественное! Они раз за разом, без малейших шансов оставляли меня в круглых дураках и ни одним жестом или словом не выказывая своего удивления.

— Да, мама, а кто еще с нашей улицы умер? — неожиданно для самого себя задал я вопрос в продолжение ранее прерванного разговора.

— Кто умер? — безо всякого удивления переспросила мама. — Еще один дед с из углового дома, да баба Нюра.

— Какая баба Нюра, та, что несколько лет болела?

— Лет пять она была лежачей, дети про нее забыли, брошенная совсем оказалась. Только соседка заходила горшок вынести да каши сварить. Мучилась долго и умирала тяжело баба Нюра. Умерла неделю назад, потом сразу снегопады начались…

Бабу Нюру я помнил плохо. Противная старушенция, которая вечно гоняла нас, ребятишек с улицы Чапаева, своей корявой длинной клюкой.

Во времена моего детства она была сорокалетней женщиной, но мы, мальчишки, почему-то всегда называли её старухой. Я не знал и никогда не интересовался жизненной историей бабы Нюры, но она всегда вызывала к себе антипатию, причину которой трудно понять.

Вспомнился один случай. Как-то впятером мы гоняли мяч на небольшой лужайке через дорогу от ее дома. Мы часто играли там в футбол, казаки-разбойники, штандер. Эта лужайка была нашим излюбленым местом для игр попросту потому, что другой свободной площадки поблизости не было. Мы беззаботно играли во всякие свои игры, галдели по-детски, естественно, не понимая, что этим своим гамом можем кому-то мешать. Так вот тогда играли мы в футбол на одни ворота — двое на двое, и кто-то из нас нечаянно запулил мяч в сторону её дома. И надо было случиться такому несчастью, что как раз в это время баба Нюра возвращалась из магазина с покупками, и мяч попал ей под ноги. Она с трудом шла с тяжелой авоськой в руке, опираясь на клюку, а тут споткнулась и чуть было не растянулась на тропинке, у своей калитки. Что тут началось! Она вскрикнула от неожиданности, оставила авоську и бросилась на нас с клюкой наперевес. Баба Нюра сильно прихрамывала, но это не мешало ей гонять нас по двору как сидоровых коз. Напуганные ее разъяренным видом мы скоренько смылись с места преступления, а мяч она потом занесла моим родителям и еще нажаловалась, на нас, хулиганов. После этого случая, каждый раз при встрече, она грозила клюкой, а мы перебегали на другую сторону улицы.

Когда я стелил постель, в комнату вошел отец. Он был странно возбужден, мялся и явно хотел что-то мне сказать. Я смотрел на него, но не решался спросить о причине его беспокойства. Отец постоял с минуту, уставясь в пол, но так ничего и не сказал, лишь пожелал мне спокойной ночи.

В доме наступила полная, звенящая в своей полноте тишина. Лишь снаружи бросался в оконное стекло горстями сухого снега беспокойный бродяга-ветер. Однако я ясно ощущал, что это внешнее спокойствие скрывало за собой странное напряжение, которое буквально пронизывало все вокруг. И оно явно нарастало, это напряжение, нарастало до немыслимых пределов, требуя немедленного и безусловного разряжения. Мое тело начала сотрясать мелкая, противная дрожь, как от озноба, и я никак не мог с ней совладать. У меня буквально не попадал зуб на зуб. Подобное состояние я испытавал в жизни лишь однажды и это было еще в далеком детстве, когда ранней весной провалился на речке под лед. Это случилось во время ледохода. Меня сразу накрыла с головой огромная льдина, которая перед этим вдруг хитро ускользнула из-под ног и сыграла ловкий кульбит. В мгновение ока я очутился под водой, под толстым и довольно большим куском льда. Я смотрел снизу, сквозь толщу воды на прозрачную голубовато-серую стену, преграждающую мне путь наверх, к жизни и понимал, что все кончено, что я уже никогда не выйду отсюда к солнцу и свету, навсегда останусь в подводном плену. И тогда я задрожал такой же дрожью, совсем не от холода задрожал, хотя находился в ледяной воде, а от ощущения полного бессилия хоть как-то суметь воздействовать на ход событий, что–то изменить в них, задрожал от предчувствия неизбежного и скорого конца всего, что пока еще составляло тот порядок вещей, который до сих пор существовал. Это страшное и нелепое чувство полного бессилия длилось вечность. Потом впереди над головой мелькнуло светлое пятно проруби…

Тишина в доме становилась оглушительной, до звона в ушах, стыла в жилах кровь, и останавливало свой бег сердце. Меня колотило, как в лихорадке. И, когда напряжение, казалось, достигло апогея, у дверей в мою комнату раздался шорох.

Я дернулся и сел на кровати.

— Кто здесь? — почти выкрикнул я.

Никто мне не ответил, но в распахнутые двери почти неслышно проникли смутные тени. Стояла полная темнота, и лишь по легким вибрациям воздуха я чувствовал присутствие в комнате посторонних.

— Папа, это ты? — в невероятном напряжении спросил я и еле удержался, чтобы не броситься стремглав вон из комнаты.

— Да, сынок, это мы, — послышался в ответ голос отца, раздался оглушительный щелчок выключателя и вспыхнул свет.

От неожиданности я неудачно вдохнул в себя воздух, поперхнулся попавшей в дыхательное горло слюной и зашелся кашлем. Я смотрел на вошедших изумленным взглядом, но никак не мог отойти от мучительного кашля, сотрясавшего все мое тело. Выступившие на глазах слезы застилали невероятное зрелище передо мной, а сознание, отвлекаемое кашлем, никак не могло сосредоточиться на анализе увиденного. Отец медленно приблизился и, несмотря на мои протесты, впрочем весьма слабые, хлопнул ладонью по моей спине. Это было с давних пор хорошо проверенное, действенное средство выбить крошку, попавшую не в то горло. И сейчас, после удара отца, я кашлянул только раз и с облегчением перевел дух. Теперь ничто не мешало получше рассмотреть вошедших в комнату. А посмотреть было на что…

В комнате, кроме меня, находились еще четыре существа. Это были папа и мама, а также — пес Шарик и кошка Мурка, но все в таком невероятном виде! Они стояли тесной группой — отец, оказав мне помощь, опять примкнул к ним, — каждого из них можно было легко узнать, но, японский городовой, в какое жалкое подобие самих себя они превратились! Главным отличием от их прежних была неимоверная худоба. И отец, и мать, и их верные Шарик с Муркой превратились попросту в скелеты. Нет, какие-то остатки плоти на них, конечно, сохранились, например, у отца заметно выдавался вперед небольшой животик, у Шарика и Мурки на шее болталась обвисшая кожа, но — это действительно были лишь жалкие остатки их бывших тел: все остальное куда-то растворилось, за исключением позвоночника, костей и черепа. Казалось, вся органика внезапно испарилась, оставив существовать только костные остовы!

Но чуть более внимательного взгляда мне хватило, чтобы понять, что внезапное похудение моих домочадцев было не единственным произошедшим с ними изменением. Изменились в какой-то степени и кости, хотя и не так значительно. Эти изменения коснулись, прежде всего, конечностей. У родителей ноги, а у животных — лапы теперь оканчивались не ступнями или кошачье-собачьими лапами, а странными образованиями, напоминающими копыта лошади, но начинающимися значительно выше, чуть не от самых колен! Руки родителей остались внешне руками, лишь пальцы значительно вытянулись и их количество увеличилось до шести или семи, я никак не мог сосчитать…

Что здесь происходит, очевидно, я сошел с ума — появились галлюцинации, все подходит к развязке, но почему, почему это случилось в родительском доме? Я уже по приезду чувствовал, что вокруг все не то и не так, и, безусловно, дело было во мне самом, родители были здесь не при чем, как, впрочем, и Шарик с Муркой. Мама и папа спокойно спят в своей комнате, а эти неуклюжие, уродливые существа, стоящие передо мной, — всего лишь плод моего воспаленного, болезненного сознания.

Из плена этих сумбурных лихорадочных мыслей меня вывел тихий голос отца:

— Сынок — это все так на самом деле, не терзай себя.

— Что ты говоришь, папа? Что на самом деле? Этот нелепый маскарад?

— Какой маскарад, ты о чем? О нашей изменившейся внешности? Так это в порядке вещей, ведь сейчас все меняется.

Все меняется… Странные слова, прозвучавшие из уст отца, насторожили меня. Я попытался сосредоточиться на этой мысли и зафиксировать ее в своем сознании, чтобы получше рассмотреть. Все? Что означает — все? О чем вообще речь? Я машинально бросил взгляд на свои руки и чуть не взвыл во весь голос. Пальцы на руках значительно удлинились, стали много тоньше, а вместо ногтей росли изогнутые острые когти!

Я вскочил с кровати и еле удержался на ногах. Мое тело стало почти невесомым, поэтому я не рассчитал усилие и чуть не рухнул на пол. Неустойчивости добавило то обстоятельство, что я стал копытным животным! Как и у родителей, внизу у меня теперь находились копыта! Значит, я тоже изменился и стал таким же, как они? Значит, это не галлюцинации… Какие к черту галлюцинации, если я только что, минуту назад явственно ощутил увесистый хлопок отца по спине, сразу после которого прекратился удушливый кашель.

— Папа, что все это значит? Я чувствовал, я знал, что что-то вокруг меня происходит, но ты не захотел об этом рассказать!

— Всему свое время, сынок, — раздался голос мамы, — всему свое время. Сейчас придет баба Нюра…

— Какая баба Нюра, мама? Та, которая умерла неделю назад?

— Да, умерла, отмучилась, бедняжка.

Я помотал головой.

— Как же придет, мама, если она уже умерла?

— Она — проводник… — маму прервало странное движение за окном. Мама замолчала, а я шагнул к окну, пытаясь рассмотреть причину неожиданной помехи. За окном полная тьма, однако, я чувствовал, за окном кто-то был.

— Погоди, сынок, я её впущу, — сказал папа, встал рядом со мной и приглашающе взмахнул рукой.

Я машинально отступил в сторону, и в комнату медленно, головой вперед вплыло странное создание, именуемое бабой Нюрой. Похоже, для нее не существовало такой примитивной преграды как оконное стекло!

Она ловко приземлилась на окопыченные ноги и поправила растрепавшиеся жидкие волосы.

— Ну, как вы тут? — раздался скрипучий голос.

— Что молчите, языки проглотили? — после паузы с вызовом спросила она. — Спасибо, что впустили, за окном уже заметно похолодало, теперь вся надежда на ваш дом. Мой дом — моя крепость, так, кажется, говорят англичане?

Я с удивлением слушал бабу Нюру. Её речь была вполне правильной, внешне логичной, но вот, что она сейчас говорит, что имеет ввиду, какая еще крепость?

— Ваша семья мне всегда нравилась, — продолжала баба Нюра, — между вами всегда были настоящие семейные отношения. А молодой человек по-прежнему на меня злится…

Она повернулась ко мне и с насмешкой в голосе спросила:

— Неприятно было от меня бегать, когда за вами, сорванцами, с клюкой гонялась? Ну, простите, глупую старуху, сейчас они нам совсем ни к чему, эти старые обиды.

— Ну, что вы, баба Нюра, какие обиды? Это мы вас донимали, беспокоили своими шумными играми, молодые, бестолковые были, — пробормотал я в смущении. — Простите нас за те глупости!

— Пустяки, это в прошлом. Еще раз спасибо вашему дому, что приютили меня. Вот, кажется, все и начинается… Или заканчивается — разве сейчас разберешь, — произнесла баба Нюра и кивнула на стены дома. А со стенами дома, что-то действительно происходило. Они как будто истончались, растворялись, становились прозрачными.

— Папа, что происходит с домом, со всеми нами? — воскликнул я, оглядываясь по сторонам в полной растерянности.

— Мы знаем не больше тебя, — ответил отец. — Баба Нюра предупредила нас, что Это идет, и мы написали тебе письмо, чтобы в такой момент быть вместе. Приходит конец всему, что было, и ничего с этим поделать нельзя.

— Ты говоришь, баба Нюра предупредила, как же она могла что-то узнать, да еще предупредить, если она уже умерла?

— Вопрос по существу, сынок, и ответить на него совсем не просто, — сказал отец и посмотрел на маму.

— Да, — продолжила мама, — уже много, много лет по вечерам мы смотрим программу „Время“ и узнаем из нее новости в нашей стране и мире. Много чего полезного мы вынесли из этой программы, но про Это не было сказано ни слова — ни вчера, ни даже сегодня. Состоялись похороны бабы Нюры, а на следующий день, сразу после программы „Время“ баба Нюра стучит в окно…

— Там, откуда я пришла, все знают об Этом, — баба Нюра живо подхватила эстафету разговора. — Кто захотел предупредить живущих, тот вернулся — сейчас это легко сделать. Но что толку в предупреждениях, если нет в людях любви?

Я слушал этот странный разговор и, конечно, ничего не понимал, но времени на дополнительные расспросы как будто уже и не оставалось. Стены дома, а с ними и крыша, и пол, и все остальные части окончательно исчезли, растворились бесследно, и мы остались в небольшом прозрачном коконе, который изнутри был освещен слабым мерцающим светом, непонятно откуда исходящим. Как будто светилось само пространство вокруг нас, четверых бывших людей и двух домашних животных, попавших в этот немыслимый переплет. Мы размещались дружной группой в довольно тесном светящемся коконе, а вокруг нас была абсолютная, непроглядная тьма.

— Это все, что осталось от вашего дома, но эти такие слабые, на первый взгляд, такие прозрачные стенки надежно защищают нас от скайформеров, — сказала баба Нюра.

— От кого защищают? — вырвалось у меня.

Баба Нюра показала в ответ на стенку кокона. Я проследил взглядом в этом направлении, но сначала разглядеть ничего не мог — тьма, она и есть тьма, тем более, когда смотришь на нее из освещенного места. Но, всмотревшись подольше, как это всегда бывает, начал постепенно различать неравномерности и разрывы в сплошной черноте. Она была фрагментирована эта окружающая тьма, она не была такой уж непрерывной! До рези в глазах я вглядывался и вглядывался в черноту за пределами кокона, и, наконец, когда глаза полностью привыкли к темноте, я увидел нечто невообразимое. Пространство за пределами нашего спасительного кокона буквально бурлило, а точнее — кишело чем-то или кем-то! Возможно, это были какие-то существа, но разглядеть по отдельности каждую особь явно не представлялось возможным. Движение их было хаотичным и очень быстрым, они непрерывно меняли направление и, казалось, сливались, разделялись, снова сливались, как будто постоянно переходя друг в друга. Это была непрерывно бурлящая живая среда!

— Что это, баба Нюра? — прошептал я. — Как вы это назвали, скайвокеры?

— Нет, Скайвокер был в „Звездных войнах“, — проявила баба Нюра неожиданную эрудицию в фильмах Джорджа Лукаса, — а это скайформеры, то есть — формирующие пространство. Это не живые существа, это само пространство так устроено в отсутствии материи.

— Как — отсутствие материи? Куда же она подевалась? Насколько помню из курса физики, пространство не может быть пустым, в нем всегда есть что-то материальное — звезды, планеты, живые существа, наконец.

— Да, так было всегда в нашем мире, но теперь всему материальному пришел конец. Скайформеры разрушили всю материю Вселенной, её больше не существует. Началась новая эра, пришло Это.

— Погодите, а мы? Мы-то еще существуем?

— Да, благодаря этому кокону-ковчегу мы продолжаем существовать, кстати, я полагаю, не мы одни. Есть и другие ковчеги, внутри которых сохранились отдельные существа с исчезнувшей навсегда человеческой цивилизации с планеты Земля.

— Но что это такое, наш ковчег? Почему он способен защитить нас от этих ужасных скайформеров, против которых не устояли даже планеты со звездами?

— Великая тайна, которая не была открыта даже нам, усопшим. Знаю лишь, что основа ковчега — Любовь. Очень редким людям или животным было даровано это качество, и вы — одни из этих немногих.

— А вы, баба Нюра, как вы оказались с нами? Простите эту мою хамскую прямолинейность, но уж больно обстоятельства нестандартные…

— Перестаньте, Михаил, — баба Нюра впервые назвала меня по имени. — Вопрос правомерный, и ответ на него заключен в моей жизни. Я почти всю жизнь прожила одна. У меня была семья — муж, сын, дочь, но они погибли в одно мгновение и погибли по моей вине. Мне лишь повредило ногу, а они ушли из жизни. Я долго доживала свою бесполезную жизнь и, наконец, дожила. Оттуда меня послали назад, к людям, я выбрала вашу семью…

— Послали… Вы говорите, послали? Кто послал, с какой целью, баба Нюра? Что нас теперь ожидает?

— Кто послал, не знаю, я лишь назвала вас и тут же очутилась возле вашего дома. А приняли мы все этот жуткий вид ходячих парнокопытных скелетов по милости все тех же скайформеров. Они, не сумев поглотить нас целиком, добрались до нас по-другому, изуродовав внешне. Но с лица ведь росу не пить. Что с нами будет дальше… — баба Нюра замолчала.

Я не дослушал, доковылял до родителей и обнял маму с отцом. Ходячий скелет по имени Шарик потерся мне о ногу и завилял оставшимся подобием хвоста. Мурка попыталась запрыгнуть мне на грудь, но сорвалась и, обиженно мяукнув, похромала куда-то в сторону. Теперь мы будем всегда вместе в коконе Любви.