Кто нагнал цунами?

Владимир Цой, 2015

В 150-летней истории проживания корейской диаспоры в Российской Федерации и постсоветских государствах есть немало событий, ставших предметом внимания исследователей. Но, пожалуй, самым сложным из них является принудительное выселение корейского населения из Дальневосточного края в Казахскую и Узбекскую ССР в 1937 году. В данной работе автор предлагает посмотреть на происшедшее не только и не столько как на результат злой воли одной личности, а как на трагическое следствие взаимодействия внешне- и внутриполитических факторов того времени. При этом он старается обозначить все белые пятна, не обходит острые углы, подкрепляет свои версии анализом документов и сведениями, почерпнутыми из заслуживающих доверия источников. Поскольку книга содержит большое количество фактического материала, она поможет нынешнему поколению читателей, которое в своём большинстве туманно представляет прошлое диаспоры, существенно восполнить пробел.

Вспомним…

В дальневосточных краях Российской империи, где было много пустующих территорий, первые фанзы — жилища корейских крестьян — появились в начале 60-х годов 19 века. 21 сентября 1863 года начальник Новгородского пограничного поста, что в Южно-Уссурийском крае, донес военному губернатору Приморской области, что корейцы (первая группа насчитывала всего 13 семей) поселились на реке Тизинхэ, где прилежно занимаются хлебопашеством, и просил разрешения открыть им сбыт хлеба. А 30 ноября того года командующий 3-й ротой 4-го линейного батальона Восточной Сибири поручик Резанов сообщил тому же адресату, что к нему «обращались с просьбой несколько корейцев о позволении им селиться в числе 20 семей по речке Тизинхе в 15 вёрстах от поста, где в настоящее время построено ими 5 или 6 фанз» (сб. «Корейцы на российском Дальнем Востоке (вт. пол. 19 — нач. 20 вв.). Документы и материалы»). Через год здесь прибавилось ещё 60 семей, а в следующем — 100. В этот период в районе Посьета образовались корейские селения Тизинхе, Янчихе, Сидими, Адими, Чанигоу, Краббе, Фуяувай.

Переселенческое движение быстро нарастало. Главная причина перемены места жительства в те годы — перенаселённость и отсутствие свободных земель на родине. Особенно часто, сообщается в книге С. Д. Аносова «Корейцы в Уссурийском крае», наши далёкие предки мигрировали из района Северный Хамгендо — наименее плодородной и неудобной для земледелия части Кореи, расположенной к тому же в непосредственном соседстве с Уссурийским краем. Заметно подтолкнуло процесс большое наводнение, случившееся в 1869 году в северной части Кореи, оно нанесло громадный урон сельскому хозяйству и обернулось продолжительным страшным голодом. Основной поток мигрантов шёл в Россию через сухопутную границу на Посьетском участке. Но были и другие пути: из северной Кореи — через устье реки Амтоган и вдоль китайской границы, из средней Кореи — по морю на шаландах, из южной — на пароходах через Владивосток. В результате на русском Дальнем Востоке образовалось значительное число корейских поселений.

Подавляющая часть здешних жителей быстро оценила трудолюбие новосёлов, их законопослушность и не препятствовала инородному соседству. К тому же русский люд, переселённый сюда царским правительством из западных регионов России и щедро наделённый землёй (по сто десятин на семью), не сразу освоился с местными особенностями и потому именно у корейцев перенимал бесценный опыт земледелия, а также — что существенно — получал в их лице дешёвую и умелую рабочую силу, при помощи которой большинство и стало обрабатывать свои обширные наделы.

Царская администрация восприняла мигрантов хотя и не всегда однозначно, но в целом тоже толерантно, а нередко и одобрительно. «Переселение семей корейцев ввиду скорейшего в Приморской области развития хлебопашества и обеспечения через то собственным хлебом весьма желательно, так как известно, что люди эти отличаются необыкновенным трудолюбием. Эти корейцы уже в первый год посеяли и собрали столько хлеба, что могли обойтись безо всяких с нашей стороны пособий», — докладывал в 1864 году в Санкт-Петербург генерал-губернатор Восточной Сибири М. С. Корсаков. «Если до устройства в крае корейцев, войска, расположенные в урочище Новокиевском, покупали весь овес и ячмень в Маньчжурии, то в 1872 г. небольшая часть зерна была куплена у корейцев, в 1873 — купили больше половины потребного зерна, а в 1874 — исчезла надобность покупать хлеб в Маньчжурии», — пишет С. Г. Нам в своей книге «Российские корейцы: история и культура». (Цитата по монографии Ж. Г. Сон «Российские корейцы: всесилие власти и бесправие этнической общности. 1920 — 1930».)

«Со своей стороны, — отмечал известный путешественник Н. М. Пржевальский, — корейское правительство всеми средствами старалось и старается приостановить такое переселение и употребляет самые строгие меры, даже расстреливая тех корейцев, которых удалось захватить на пути в наши владения». Однако и угроза смерти не стала препятствием для миграции. В Приморском крае к концу XIX века из 66 тысяч жителей почти половину составляли корейцы.

Российские власти стремились упорядочить заселение приграничных районов. Из 32 корейских деревень 22 вошли в Посьетский участок, составив Янчихинскую волость. А в 1888 году Россия и Корея заключили соглашение, согласно которому все корейцы, перешедшие границу до 1884 года, т.е. до подписания первого торгового договора с Кореей, приобретали права на русское подданство, которое давало новым поселенцам возможность получить желанные 15 десятин земли на семью. Однако процесс этот замедлялся тем, что корейцы одновременно должны были принять христианство: не всем была по душе перемена веры. Да и местное чиновничество не очень торопилось с легализацией «гастарбайтеров», так как иностранцы представляли ко всему прочему прибыльное «взяткооблагаемое» сословие. Тем не менее, например, в Янчихинской волости подданными России вскоре стали 1300 корейских дворов из 1400. Новые жители — преимущественно крестьяне — культивировали рис, чумизу, бобы, выращивали просо, пшеницу, гречиху, овёс, ячмень, занимались рыболовством, другими промыслами, неспешно и обстоятельно обустраивали быт.

С наступлением нового века миграционные настроения в Корее усилились. Причиной тому — изменившаяся обстановка в регионе и мире. Потерпев поражение в русско-японской войне, царское правительство Николая Второго по подписанному в сентябре 1905 года Портсмутскому договору признало «преобладание политических, военных и экономических интересов Японии в Корее». Заручившись таким же признанием от Англии и США, власти Страны восходящего солнца заставили министров Страны утренней свежести подписать в ноябре 1905 года «Договор о покровительстве», а следом навязали «Договор семи статей», по которому японский резидент получал право контролировать любые действия корейского правительства. Национальное унижение, последствия войны и влияние первой русской революции всколыхнули самосознание народа Кореи и вызвали рост освободительной борьбы на полуострове.

Понятно, иными теперь стали и мотивы переезда в Россию. Если в начальный период корейцы покидали свою страну в основном из-за малоземелья, регулярных неурожаев, нищеты, произвола своих помещиков и чиновников, то теперь главным стал протест против колониального режима, самурайских притеснений и дискриминации, против политики грабежа, проводимого чужеземными властями «с неслыханным зверством, соединяющим все новейшие изобретения техники и пыток чисто азиатских» (В. И. Ленин). За четыре года — с 1905-го по 1909-ый — пришлое население, например, Приамурья увеличилось вдвое. Даже подразделения корейской регулярной армии, когда 1 августа 1907 года было объявлено о её роспуске, отказывались разоружаться и уходили в российские пределы.

Новую волну эмиграции вызвал договор об аннексии 1910 года, который превращал Корейское государство в японское генерал-губернаторство и с которого формально исчисляется так называемый японский имперский период в истории Кореи, закончившийся в 1945 году, после поражения Японии во второй мировой войне. (В августе 2010 года премьер-министр Японии Наото Кан выступил с официальным заявлением, в котором от лица своей страны попросил прощения за ущерб, нанесённый Корее во время японского колониального господства с 1910 по 1945 год. «Я ещё раз выражаю глубокое сожаление и искренне прошу прощения за страдания и колоссальный ущерб, нанесённый колониальным режимом», — сказал он.)

Ещё один всплеск эмиграции случился после неудавшегося народного восстания против иноземного владычества в марте 1919 года. Оно вошло в историю борьбы за независимость как Первомартовское движение. В этот день — 1 марта 1919 года — около четырёх тысяч человек собралось в сеульском парке «Пагода» и торжественно провозгласило Декларацию независимости. В ней содержался призыв к Японии отказаться от политики насилия и признать право Кореи на самостоятельное существование. При этом указывалось, что такому выбору способствуют тенденции мирового развития, в том числе пример Октябрьской революции в России.

Весть о дерзкой акции патриотов молниеносно выплеснулась на улицы Сеула и быстро распространилась по стране. Наружу вырвалось то, что люди долго таили в душе. И хотя поначалу движение, возглавляемое интеллигенцией, замышлялось как мирное, однако этим дело не ограничилось. Начались массовые выступления. Крестьяне стали громить здания местных администраций, полицейские участки и усадьбы помещиков; торговцы закрыли свои лавки; рабочие устраивали забастовки… Словом, волнения приняли общенациональный характер.

Японская администрация, и до того отличавшаяся суровым неприятием малейших народных проявлений, ответила на протесты неслыханными репрессиями. По её данным, только за два месяца было убито 7 тысяч 500 человек, 16 тысяч ранены и около 46 тысяч арестованы. Избежать преследований патриоты могли только за пределами своей страны. Число корейцев, искавших спасения в России, быстро увеличивалось, и вскоре русский, а затем советский Дальний Восток стал опорным пунктом их освободительной борьбы. Власти Японии при этом заняли, на первый взгляд, странную позицию — одобрительно относились к действовавшему в Корее обществу, помогавшему коренным жителям полуострова переселяться в Южно-Уссурийский край России. Несложно понять замысел имперской администрации: во-первых, создать в приграничной зоне — авось пригодится — организованные группы своих подданных, каковыми все коренные жители Корейского полуострова теперь стали; во-вторых, затушевать протестный характер миграции; в-третьих, захватить брошенные в Корее земли.

Освободившись от жёсткого японского запрета, переселенцы стали строить жизнь на новом месте по своим обычаям и традициям. На корейском языке открывались школы (главным образом на средства населения и полулегально, вопреки официальной установке на русификацию). К 1917 году их было уже свыше 180, в них насчитывалось более 5700 учащихся, работало около 260 учителей. К этому времени в крае не осталось ни одной корейской деревни без начальной школы. Открывались национально-культурные центры. С каждым годом надежды эмигрантов обретали всё более радужную окраску. А знакомясь и всё теснее сближаясь с русским народом, его рабочим классом и трудовым крестьянством, корейцы приобщались к новым идеям — освобождения от всякого социального и национального гнёта.

Но, надо признать, процесс этот шёл весьма непросто. Сказывалось неодинаковое правовое положение переселенцев. Все корейцы, оказавшиеся в России, делились на три группы, отмечается в монографии Ким Сын Хва «Очерки по истории советских корейцев»: первая — это лица, прибывшие до 25 июня 1884 года и получившие право на русское подданство; вторая — прибывшие позже, но желающие стать российскими гражданами; третья — корейцы, приехавшие как бы временно, на заработки. Отношения между ними оставляли желать лучшего, да и внутри каждой группы тоже было немало противоречий. Социально-правовое расслоение в среде переселенцев было на руку японским властям, стремившимся использовать любую зацепку, чтобы подогреть в крае конфликты, посеять междоусобицу, вызвать разброд и шатание среди населения.

Однако, пусть с приливами и отливами, идеи социальной справедливости, равенства и братства получили в итоге широкое распространение и прочную поддержку дальневосточных корейцев. А Октябрьская революция и советская власть, дав мощный импульс духовному подъёму, побудили их к строительству новой жизни. В местах компактного проживания наших предков стали создаваться сельские советы, партийные ячейки и общественные организации. Резко ускорилось возрождение образования на родном языке, категорически запрещённом японцами в колониальной Корее и не очень одобрявшемся царской администрацией. Уже в 1924 году был открыт первый корейский сельскохозяйственный техникум, в 1930 — второй и третий, а также корейское отделение высшей коммунистической сельскохозяйственной школы, в следующем, 1931 году — первый и единственный в мире корейский вуз — педагогический институт с тремя факультетами: историко-литературным, физико-математическим и биологическим. За первые десять лет народной власти количество школ на корейском языке увеличилось почти вдвое, а к середине 30-х годов насчитывалось уже 287 начальных, 49 неполных средних и 3 средние школы, был завершён переход к всеобщему начальному и неполному среднему образованию. Посьетский же район, по отчётам, стал территорией сплошной грамотности. На корейском языке функционировали также издательство, театр, выходило семь газет и шесть журналов. Местным чиновникам настоятельно рекомендовалось освоить этот язык, для чего были открыты даже курсы, изданы учебные пособия, словари.

Но вместе с тем самим корейцам было понятно, что без русского образования не обойтись, с ним они связывали свои жизненные перспективы и будущее детей. Поэтому по требованию населения в учебных программах корейских школ стало всё больше часов отводиться русскому языку. Молодые представители малых народов Востока направлялись на учёбу в крупнейшие вузы центра, в частности, в Москву, в Коммунистический университет трудящихся Востока, где высокую должность заместителя директора несколько лет занимал известный борец за освобождение Кореи Хван Танюг. Крепла национальная интеллигенция. Несомненные успехи были достигнуты и в коллективизации: в 1931 году в колхозах состояло уже три четверти всех корейских семей — более 20 тысяч дворов Приморья. Словом, будучи лояльны советской власти, наши предки активно участвовали в проводимых ею мероприятиях, дорожили стабильностью своего положения.