Будда и Моисей

Владимир Фёдорович Власов, 2019

Миссионер из России останавливается у настоятеля буддийского храма Роккаудзи отца Гонгэ, в послушниках у которого находятся двое молодых монахов Хотокэ (Будда) и Мосэ (Моисей). Там же он встречается со своей бывшей возлюбленной Натали, ставшей женой учёного-американца. Вместе они проводят научно-исследовательскую работу по установлению контактов с неземным разумом. Через электронные ловушки им открывается невидимая сторона физического мира. Герои романа вступают в контакт с неземным разумом и знакомятся с синтоистскими богами, совершая удивительное путешествие по всей Японии.

День третий «Наставление учителя Воплощения»

Буддийское сердце подобно луне —

Недостойно пыли мирской.

Дар поэта Небу подобен

Своей чистотой.

Und Gott sprach: Es werde Licht! und es ward Licht.

Рано утром, когда я выходил из гостевого домика от Натали, расположенного недалеко от моей хижины, то натолкнулся на отца Гонгэ, идущего на утреннее бдение. Он посмотрел на меня несколько удивлённо, и я почувствовал внутреннюю неловкость. Чтобы как-то оправдаться, я заговорил с ним:

— Не подумайте чего-нибудь такого непристойного, отец Гонгэ, но Натали — моя бывшая жена, временно утраченная, по недоразумению, и которую я верну себе всеми имеющимися у меня средствами. Ради неё я, может быть, и живу в этом мире.

— А я вас раньше принимал за духовное лицо, — сказал отец Гонгэ.

— Но я не принимал на себя монашеского пострига, — заметил я, — тем более, что я напрямую не представляю Православную церковь, но я состою в духовно-светском братстве, занимающимся миссионерской деятельностью.

— Так значит, вы не духовное лицо.

— Ну, как сказать, — запротестовал я, — в Православии священникам вплоть до высших чинов и монахов разрешено иметь жён. А дети в таких семьях всегда считались очень одухотворёнными и вели всегда правильный образ жизни.

Отец Гонгэ рассмеялся.

— Россия, вообще, загадочная страна, — заметил он, — я слышал, что бурятские буддисты решили отменить целибат. Как только это случится, в России с буддизмом будет покончено. Если католики откажутся от целибата, то католичество отомрёт.

— Это почему же? — удивился я.

— Тот, кто встаёт на путь духовного совершенствования, должен отказываться от многих мирских благ. Я понимаю, что в России монахи всегда были самыми сильными в мире получателями небесных знаний, за ними стоят высшие чины церкви, соблюдающие целибат. Но они уже частично отходят от получения небесных знаний, потому что отдаются мирским делам, то есть, управлению церкви, а прочее женатое духовенство, настоятели храмов, всегда были проводниками, распространителями небесных знаний, получаемых от монахов. Они очень часто подвергались мирским соблазнам, и сейчас, наверное, им подвергаются. Вероятно, поэтому во время революции в России духовенство повело себя пассивно и дало возможность прийти к власти безбожникам, а потом за это жестоко поплатилось. Я так понимаю. Может быть, я не прав.

— Наверное, вы правы, — после раздумья произнёс я.

— А я посчитал вас священником-монахом, — признался отец Гонгэ.

— Почему? — спросил я,

— Потому что вы имеете способность по шелесту листьев священного дерева предсказывать будущее.

— Но это произошло со мной впервые в жизни, — признался я.

— Тогда всё понятно, — сказал отец Гонгэ, — вы часто поститесь?

— Ну, я соблюдаю посты.

— У вас, кажется, три основных поста?

— Да, — сказал я, — большой сорокадневный пост перед Пасхой, затем Петров пост и Рождественский.

— И как вы поститесь?

— Ем постную пищу.

Отец Гонгэ опять рассмеялся.

— Какой же это пост, — сказал он, — если вы что-то едите. Пост — это когда прекращают кушать любую пищу, и пьют только воду. Это и называется постом (дандзики) — прекращение еды. Только так можно приблизиться к небесным истинам. Вы когда-нибудь голодали?

— Ну, пару раз, дня по три.

— А часто болеете?

— Случается иногда.

— Тогда всё понятно, я удивляюсь, что у вас открылся дар — по шелесту листвы угадывать будущее. Но, может быть, это проявилось единственный раз, такие случаи бывают у людей, особенно в экстремальных ситуациях, когда глас природы прорывается к человеку, минуя чакры. Но чтобы иметь постоянную интуицию необходимо голодать. Это знают все люди, имеющие отношение к восприятию духовных и священных озарений. Если вы хотите сохранить этот дар, то вам нужно налагать на себя посты и аскезы. Ведь предвиденье — непростое дело, а очень упорный труд, борьба с собой, и, можно сказать, духовный подвиг. Вы знаете, почему на моих монахов нисходит озарение, когда они предсказывают будущее?

Я покачал головой.

— По нашему уставу ученья «Роккакурон» мы должны каждый месяц шесть дней перед новолунием голодать, иными словами, поститься. Но главный пост в году у нас сорок два дня, мы его соблюдаем перед началом лета, когда ещё не очень жарко. Можно, конечно, соблюдать пост и тридцать шесть дней — шесть шестёрок, но интуицию монах начинает приобретать всегда на сорок второй день. Можно и голодать дальше, чем больше дней, тем больше человек обретает просветление и святость. Но я своим монахам запрещаю голодать больше этого срока, потому что они молоды, и сам держусь в этих рамках, так как я уже стар. В миру человек обычно не придерживается постов, а занимается только тем, что удовлетворяет все свои прихоти — вкусно и обильно ест, пьёт крепкие напитки, вольготно живёт, наслаждается сексом, курит и творит разные непотребности. Он является рабом своих чувств, и за это расплачивается болезнями. Однако, он понимает, что делает что-то в жизни неправильно, но тут же находит тысячи предлогов и оправданий своего образа жизни. Его ум настолько извращён и изобретателен, что он, чтобы оправдать свои чувства любым способом, пытается обойти нравственность, оправдать себя перед своей совестью. А когда заболевает, то не может найти причину своей болезни. А всё потому, что любая болезнь лечится голодом. Это — закон природы. Но человек никогда ему не следует. Для того, чтобы обойти его, он создал у себя самую развитую отрасль промышленности — медицину, с её фармакологией, хирургией и, Бог знает, ещё чем, совсем забывая о том, что, чтобы выздороветь, всего-то нужно поголодать. В человеке заложен такой же потенциал силы здоровья, как и в любом диком животном. Но диких зверей и животных к голоду принуждают сезонные изменения, когда они не могут найти корма, а у человека еды всегда существует вдоволь, он сам ест вволю, и закармливает домашних животных. Вы знаете, что если регулярно кормить волка, то он на одну треть меньше живёт? Сытая и спокойная жизнь делает организм человека слабым и незащищённым от болезней. Несоблюдение законов природы делает человечество больным. Возьмите хотя бы Америку, это — самая больная страна в мире из-за её благополучия и богатства, ожирение скоро приведёт эту страну к гибели. Чтобы быть здоровым, нужно быть бедным, много трудиться и чаще голодать.

— Но Япония тоже богатая страна, — возразил я ему, — но как я заметил, у вас мало толстых людей.

— Да, — согласился он, — во-первых, японцы очень много работают, а потом наша традиционная пища очень легкая — овощи, рыба и морепродукты, что способствует сохранению здоровья. И потом японцы никогда не переедают. Во-вторых, многие японцы любят спорт, даже в наших школах спортивным занятиям уделяется много времени. Но всё равно, американские стандарты жизни с их обществом потребления последнее время всё более негативно сказываются на здоровье японцев. С этим я борюсь, когда встречаюсь с прихожанами, призывая их всегда к здоровому образу жизни. О каком просветлении может быть речь, когда у человека постоянно набит живот пищей, и питается он обильно и по три, а иногда по пять раз в день. У него даже не возникает чувства голода. Вы знаете, что раньше, даже в Европе, до средних веков питались только день раза, и делали это утром в девять часов и до четырёх часов дня. Остальное время суток организм разгружался, поэтому и болели в те времена реже, так как медицина не была ещё такой изощрённой, и человек полагался на природу, и жили дольше, чем сейчас. Взять хотя бы даосов, ведь многие из них вообще достигали бессмертия. Как говорится в древних китайских текстах, «они питались воздухом, и пили росу». А знаете, для чего им служил один из их постоянных атрибутов жизни, наравне с молельным ковриком, тыква-горлянка?

— Нет, — ответил я, — но об этом я всегда хотел узнать, ведь тыква-горлянка для даосов была как некий символ.

— Совершенно верно, — согласился отец Гонгэ, — эта выдолбленная тыква была их сосудом очищения, сейчас это называют клизмой. Поэтому тело даоса было настолько чистым и очищенным, что в него проникал божественный свет. Даосы светились изнутри. Они не только обладали интуицией, но при помощи небесных знаний, которые получали напрямую из космоса, овладевали многими качествами и способностями, видели будущее, уходили от опасностей, могли переноситься на расстояние, как говорилось, «оседлав ветер», и делали много других чудес, непосильных простым смертным. Но, к сожалению, всё это забыто. Я стараюсь привить своим прихожанам здоровый образ жизни, но мне это не очень удаётся сделать. Они слушают меня, соглашаются, но продолжают жить по привычке, пьянствуют, объедаются. Есть у них один порок, это — пьянство, в городе очень много любителей саке, и я ничего не могу с этим поделать, чтобы отучить их от этой привычки. Дело в том, что наш городок называется Ёсида, как вы понимаете, название означает «Доброе поле». Но первый иероглиф, означающий «добро», по звучанию похож на иероглиф «ёси», что означает «опьянение» и «пьянство». И как-то в головах у горожан смешались два этих понятия, и они подсознательно стали считать, что добрый — это пьяный, а пьяный — добрый. Наш японский язык вообще изобилует множеством омонимов, это — слова одинаковые по звучанию, но разные по смыслу, и это случилось тогда, когда мы заимствовали китайские иероглифы. Ведь был же раньше наш простой японский язык, и мы могли письменно обходиться только катаканой или хироганой, а с приходом иероглифов язык усложнился, как бы получилось наслоение, и все наши японские слова получили своих китайских двойников, у нас образовался смешанный язык, и это внесло массу трудностей в понимание. Как-то я насчитал в нашем языке десять тысяч омонимов. И если китайцы свои иероглифы читают с четырьмя тональностями, и всё встаёт на свои места, то у нас тональностей в языке нет, и возникает путаница в понимании. Да вы это знаете прекрасно. Даже в дипломатической практике японцы прибегают к более точному французскому языку, чтобы не было двусмысленности. Так что эта двусмысленность настолько вошла в наше сознание, что у нас начались всякие ментальные заморочки. Например, даже в цифрах число четыре у нас обозначается иероглифом «си», то же звучание, как и у «иероглифа смерти». Поэтому в наших гостиницах вы не найдёте четвёртого номера. В Китае — то же самое. Но вот цифра «девять» в Китае считается самым счастливым и полным числом, потому что звучит по-другому в отличие от японского, а у нас это число означает по звучанию «ку»? — глупость, нелепость и вздор, а также горе, нужду, боль. Поэтому мы не считаем это число счастливым. Вот видите, какие заморочки существуют в нашем языке. Но к чему я это говорю? Я хочу всё же как-то отучить жителей нашего городка от обжорства и пьянства. Поэтому хочу обратиться к вам за помощью. Вы хорошо знаете японский, не смогли бы вы в моём приходе выступить с проповедью о вреде переедания и пьянства. Вы — иностранец, может быть, ваша речь как то повлияет на их образ жизни. Расскажите им о постах в Православной церкви.

— Хорошо, — согласился я, — когда это нужно сделать?

— Сегодня вечером, как раз, мы собираемся в городке на богослужение.

Услышав моё согласие, отец Гонгэ сразу же повеселел.

— А знаете, что, — сказал он мне, — у вас прорезался дар, вам ни в коем случае нельзя его терять. У меня есть предложенье к вам. Воспользуйтесь нашей методикой просветления. Так или иначе, вы сможете с нами, взаимодействуя, просветлиться и укрепить ваш дар. Я не знаю, как в Православной церкви приходят к святости, но если у вас пока нет своего опыта, попробуйте использовать наш. Ведь он помог моим монахам Мосэ и Хотокэ обрести этот дар виденья будущего. Мосэ будущее видит во снах так же, как американский провидец Кэйси, а Хотокэ, как Шакьямуни, получает небесные откровения в медитации. Вчера они у меня выпросили разрешения присоединиться к американцам с целью помочь им в постижении понимания тонких сущностей, проникающих в наш мир через тысячелетние деревья. Но сегодня я поставлю перед ним условие, чтобы всё это время они постились. Как только они прервут пост, то будут обязаны вернуться в храм. Может быть, и вы попоститесь с ними?

— Было бы неплохо, — согласился я.

— Они вам помогут овладеть практикой очищения и просветления. Вы ближе познакомитесь с буддизмом, разговаривая с ними. И станете настоящем провидцем будущего, понимая шелест листвы деревьев. Но кроме этого вы приобретёте ещё массу качеств и способностей, которые и не снились мирянину.

— Например, какие?

— Пока я вам этого не скажу, всё будет отрываться в вас по степени вашего приближения к совершенству. Но обещаю вам, что вас ждут на этом пути приятные неожиданности. Но никто из посвященных о них не говорит. Все эти качества — их тайна, которую лучше всего не разглашать. Вам, как моему единомышленнику, я открою свою тайну, для того чтобы укрепить вас на этом пути. В жизни я играю роль некого болтливого простачка, и таким образом отвожу от себя всякие подозрения, но я хорошо понимаю птичий язык, и через него узнаю много небесных откровений. Я никому этого не говорю, а так, намёками, когда это нужно, оповещаю о грядущих событиях своих прихожан. Кто мудрый, тот это понимает, а глупцу и говорить этого не стоит, потому что он всегда поступит с точностью наоборот. Ведь если человек не способен понимать того, что скрывают слова, или что недосказано, а также, что срыто меж словами или между строками священных писаний, то он никогда не обретёт мудрость, а если случайно и обретёт её, то со временем её всё равно потеряет. Это и есть секрет проницательности и интуиции. Я всегда говорю всем о своих птичках Ричике и Чарли, и меня уже все, наверное, считают за помешанного, или выжившего из ума старика, впавшего в детство. Но посредством этих рассказов я говорю собеседнику или приходу некоторые небесные тайны. Понимающий это услышит, а кто этого не понимает, тому этого и знать не обязательно.

— Это почему? — удивился я.

— Есть такая еврейская притча. Один раввин знал птичий язык. Его прихожанин очень хотел научиться понимать птиц, и попросил раввина обучить его этому языку. Раввин вначале отказывался, но тот так приставал к нему, что, наконец, уговорил его. Хотя раввин и предупреждал: «Как бы раскаиваться тебе не пришлось после этого». Прихожанин освоил этот язык. Как-то дома, сидя во дворе на скамеечке, он услышал, как воркуют голуби: «Сегодня к нашему хозяину ночью залезут воры и обокрадут его». Хозяин расставил по дому слуг и заставил стеречь добро всю ночь. Воров не было. На другой день он опять слышит воркование голубей: «Сегодня ночью сгорит дом нашего хозяина, жаль бедолагу». Опять хозяин на ночь расставил слуг с вёдрами воды. Пожара не случилось. На третий день слышит, как воркуют голуби: «Как жаль нашего хозяина. Бог решил наказать его, вначале посылал к нему воров, но те не смогли пробраться в дом, затем решил устроить пожар, но и этого не вышло. Тогда он решил забрать его сына. Этой ночью сын должен умереть». Так и случилось, у хозяина умер сын, из-за знания птичьего языка хозяин уклонился от лёгкого наказания и принял тяжёлое. Так что не всем всё положено знать, чтобы избежать большей беды, и не навредить своей судьбе. Нужно следовать пути Недеянья, и принимать все невзгоды жизни стоически.

Рассказ отца Гонгэ произвёл на меня впечатление. Поэтому я спросил его:

— Значит, не все должны знать правду жизни?

— А лучше всего вообще не знать будущего, — признался он, — потому что это такое тяжёлое бремя, и жить даже становится неинтересно, когда всё наперёд знаешь. Я молю небо, чтобы он отнял у меня этот дар, но, к сожалению, обретаемый дар уже никуда не исчезает. Так что, прежде чем утвердиться на пути обретения дара, трижды подумайте, а нужен ли он вам. Оставаясь простым человеком, вы будете намного счастливее.

— Нет, — сказал я, — если передо мной возникает какая-то цель, я уже не могу остановиться. Иду к ней, пока её не достигну.

— Сейчас перед вами два пути, — сказал отец Гонгэ, — один путь — это соединиться со своей женой и дочерью и стать обыкновенным счастливым человеком, другой путь — идти дорогой духовного совершенствования и обретать небесные дары.

— Откуда вы знаете о моей дочери?! — воскликнул я и, кажется, побледнел.

— Извините, — сказал отец Гонгэ, — я невольно выдал ещё свой один дар — проникать в мысли собеседника. Но я никогда не выдаю чужих секретов. Так что, успокойтесь и хорошо подумайте, какой вам путь выбирать.

— Но неужели их нельзя совместить?

— Можно, — ответил настоятель, — но вы столкнётесь с массой трудностей, и в конечном итоге везде потерпите поражения. Я вам советую подумать, стоит ли вам возвращать свою бывшую жену. Сейчас у неё уже совсем другая жизнь, а ребёнка своего вы даже не видели. Дочь ваша не знает о вашем существовании, считает своим отцом американца. Сможете ли вы дать ей то, что способна дать его семья? Не будет ли потом она вас упрекать, что вы поломали её жизнь и изменили судьбу? К тому же, если вы встанете на путь духовного совершенствования, то не сможете посвятить себя этому целиком, имея семью.

— Но я люблю свою жену и буду любить её всю свою жизнь, и думаю, что она меня — тоже.

— Любовь — это благородное чувство, но и опасное, страстная любовь часто переходит в страстную ненависть. Жизнь и отношения между мужчиной и женщиной всегда очень сложны, вам предстоят суровые испытание. И если вы пройдёте через них и сохраните любовь, то вы всё равно никуда друг от друга не денетесь. Так что я предлагая вам пройти испытание временем.

— Так, наверное, и будет, святой отец. Но сейчас я должен достичь совершенства и укрепить свой дар. Вы поможете мне на этом поприще?

— Помогу, потому что только так вы обретёте свет, — ответил отец Гонгэ, — вы решили отправиться в путешествие вместе с моими подопечными монахами. Во время их пребывания с вами не удивляйтесь их экстраординарным способностям, вы не всегда сможете за ними поспевать.

— Как это? — удивился я.

— Они способны перемещаться по воздуху на далёкие расстояния, это — одно из даров нашего «Шестиугольного учения». Но вы будете всегда знать, где они находятся и следовать за ними вашим эфирным телом. В ваших снах я буду являться к вам и подсказывать, что нужно делать и делиться с вами информацией. Отсюда из храма я буду видеть каждый их шаг. Но об этом вы никому не говорите, даже вашей возлюбленной, хотя и говорят, что у влюблённых секретов нет. Как только вы скажете кому-либо о наших возможностях, я прерву с вами духовный контакт. Это — моё условие.

— Согласен, — сказал я, не раздумывая.

Отец Гонгэ посмотрел на тёмное небо. На востоке горизонт чуть посветлел багровым отблеском.

— Извините — сказал он, — мне пора на медитацию, а то мои ученики меня уже заждались.

Я ему поклонился. Он прошёл несколько шагов и, оглянувшись, сказал:

— Может быть, вы примете участие в нашей медитации?

Я с готовностью согласился.

По дороге к главному строению Храма «хондзан» отец Гонгэ продолжал говорить:

— В жизни всегда кто-то кого-то любит, но все любят друг друга не одинаково. Чаще всего нет взаимности в любви. Обычно мужчина любит женщину, женщина любит ребёнка, а ребёнок любит своего щенка или попугайчика. Очень часто человек любит то существо, которое зависит от него, и о котором он заботится. В тот год Ричик потерял свою подругу Чарли. Чарли заболела в начале лета, когда цвели одуванчики. У неё начал закрываться глаз. Вначале мы с сестрой не поняли, что с ней происходит, и решили, что Ричик в драке ей поранил глаз. Это предположение вызвало у нас негодование, и даже гонение на Ричика. Моя сестра пыталась его отсадить в другую клетку. Но он упёрся, и не пошёл. Он был очень гордой натурой. Мы просто закрыли клетку с Чарли, а он вынужден был ночевать несколько ночей на клетке. Я видел, что Ричик страдает и не понимает, что происходит. С каждым днём Чарли становилось всё хуже. Вместо глаза уже образовался чёрный нарост, она потеряла свою подвижность и весёлость, даже голос у неё изменился, из звонкого стал писклявым. Мы очень жалели её, но ничем помочь не могли. Последние дни она больше сидела в углу и ни во что не вникала. Ричик проявлял к ней жалость, он, так же как и раньше, чистил ей пёрышки и щекотал шейку. Идя домой со школы, я срывал с газонов цветущие одуванчики и развешивал на клетке, но Чарли это уже не радовало. Потом мы с сестрой поняли, что она болела какой-то своей болезнью, из-за которой птицы умирают, и раскаивались, что зря наказывали Ричика. Однажды, придя домой, мы нашли Чарли лежащей на полу клетки возле кормушки мёртвой, вся спина её была выщипана, повсюду — перья, а Ричик в страхе забился в угол клетки. По-видимому, когда она упала возле кормушки, он пытался её поднять и оживить. Он не мог поверить в её смерть, не знал, как он будет жить без неё, боялся будущего. И потом, когда я уже похоронил её возле нашего дома, Ричик долгое время не мог прийти в себя. Он всё ещё её ждал. Тогда он ещё не понимал, что такое смерть. А позднее он сам погиб. Если бы я в последний день закрыл его в клетке, то такого бы, наверное, не случилось. Последний день я почувствовал его нервозность, он громко чирикал, как будто ругался, и бегал по подоконнику. Возможно, он предчувствовал свою смерть. А может быть, решил, что такая жизнь ему не нужна, и сам бросился под ноги моей сестры. Жаль его! Бедный он, бедный. Сестра мне тоже сказала, что Ричика ей было жальче, чем Чарли, возможно, потому, что она стала причиной его гибели, а может быть, что он в жизни был какой-то несчастный и обделённый.

Слушая его рассказ о попугайчиках, я уже воспринимал его совсем по-другому, чем раньше, помня предыдущие слова об иносказательности его рассказов.

Вдруг отец Гонгэ заговорил напрямую о своих монахах:

— Рано или поздно мои монахи тоже откочуют в мир иной. Это случается с каждым смертным человеком. Но что касается переселения в мир иной Хотокэ и Мосэ, то они видят в этом уходе смысл своей жизни, трактуя его так: смертный час — это рождение праведника в новом, более «высоком» облике. Для них лозунг монаха Мудзю священен: «Если ты учишься ради того, чтобы отойти от мира и постичь бодхи, тебя ждёт великое воздаяние. Если ты учишься ради того, чтобы достичь известности и выгоды, тебя ждёт великое несчастье».

С этими словами мы вошли в зал мудрости богини Каннон. Там уже сидели Хотокэ и Мосэ в сосредоточенно-отрешённых позах и медитировали. Мы с отцом Гонгэ заняли места на дзабутонах и тоже погрузились в медитацию.

После богослужения и медитации отец Гонгэ вдруг выступил с неожиданным даже для меня заявлением:

— Эти ваши странствия закончатся для вас плохо, вы ещё не подготовлены для тяжёлых испытаний. Поэтому я передумал, и не даю вам моего согласия на участие в эксперименте американцев.

Я видел, как вытянулись лица монахов.

— Можете идти.

Они поклонились учителю и молча удалились. Я же продолжал сидеть на дзабутоне и думать: «Что это всё значит»?

Отец Гонгэ посмотрел на меня и улыбнулся.

— Вы, в самом деле, решили их не отпускать? — спросил я его удивлённо.

Он вздохнул и ответил:

— Всё равно они уйдут в это странствие, которое может стать последним в их жизнь. В том-то и дело, что я никак не могу помешать им. Так уж предопределено судьбой. Но всё же последний раз я хочу попытаться их отговорить. Если они проявят твёрдость, то отпущу их.

Я поблагодарил настоятеля за проявляемое ко мне внимание и терпение и, спросив разрешения посмотреть старинные свитки в библиотеке, удалился.

В библиотеке уже сидела Натали, склонившись над древним манускриптом. Увидев меня, она улыбнулась и спросила:

— Ну как?

— Всё в порядке, — ответил я и сел рядом с ней.

Некоторое время мы разбирали свитки по буддийскому канону и делились друг с другом мнениями. Но всё это время у меня не шёл из головы разговор с отцом Гонгэ, состоявшийся утром. Я с интересом смотрел на Натали и удивлялся, как она быстро прочитывает свитки на старо-японском языке и буддийские тексты. За семь прошедших лет она очень продвинулась в своих знаниях и понимании жизни. Она уже была не наивной девушкой, когда-то смотревшей мне в рот и ловившей каждое моё слово, а выглядела зрелой женщиной со своим сложившимся мировоззрением и довольно высокой внутренней культурой. Но от того, что она повзрослела, внешне нисколько не изменилась, оставаясь такой же симпатичной и притягательной. Может быть, только к ней добавилась некая женственная обаятельность, смягчившая её угловатость девушки-подростка. Моё сердце опять кольнула ревность. Сейчас она уже принадлежала не мне, а какому-то ублюдку из Америки, новому реформатору мира, который ставит рискованные эксперименты с природой, и даже здесь, в далёкой восточной стране, распоряжается всем, как у себя дома. В душе я ненавидел его, хотя и согласился с ним сотрудничать из-за Натали. Но как она относится к нему?

— Ты любишь своего мужа? — спросил я её.

Она отвела взгляд от свитка и посмотрела на меня своим проникновенным взором.

— О чём ты говоришь?! — обиженно воскликнула она. — Мне казалось, что мы всё уже выяснили с тобой о нём. Зачем ты возвращаешься к этому разговору?

— А он тебя любит? — спросил я.

— Может быть, — сказала она, не отводя своего взора от моего взгляда. — Но что это меняет? Ведь я его не люблю.

— Но ты же семь лет жила с ним.

— По привычке. Почему ты начал об этом разговор?

— Сегодня утром отец Гонгэ заметил, как я выходил от тебя. Мне пришлось ему сказать, что ты являешься моей бывшей женой, и что мы расстались с тобой по недоразумению, и что цель всей моей жизни сейчас — это соединиться с тобой.

В её взгляде блеснула искорка радости и благодарности.

— И что он сказал?

— Он сказал, что мне следует подумать, так как у тебя уже устроенная жизнь, а дочь меня даже не знает, и считает своим отцом американца. К тому же вряд ли я смогу по своим возможностям дать вам то, что даёт твой муж. Дочь ждёт блестящее воспитание и образование, а тебя — карьера.

Натали от этих слов усмехнулась.

— Какой же ты глупый, — сказала она, улыбнувшись, — ты совсем не понимаешь души женщины. Какие возможности?! Какая карьера?! Всё это — второстепенно, если я люблю тебя. Карьеру и возможности я сама себя организую, но с тобой я буду счастлива. И ты же не хочешь, чтобы твоя дочь выросла американкой?!

— Это только в страшном сне может присниться.

— Вот видишь, и я так считаю. Я очень скучаю по России. Я готова жить с тобой в любом городе, в любой деревне. И дочь в России будет здоровее и умнее, чем на Западе. В нашей стране есть сила, и для русских жить за границей — большое несчастье, через полгода уже всё там надоедает и раздражает, какой бы прекрасной жизнь не была. Впервые я почувствовала в Америке, что такое ностальгия.

— Но дочь? Она же там родилась.

— Дочь привыкнет к России и полюбит её. Я путешествовала по многим странам, пока жила там, и уверяю тебя, нет лучшей земли на свете для русского человек, чем его родина. Можно ко всему привыкнуть, можно даже постараться забыть всё, что связано с родиной, но свою русскую душу, вряд ли кто-то сделает американской или французской. Помнишь, как я изучала у тебя французский язык? Некоторое время мы с мужем жили в Канаде. В Квебеке я только о тебе и думала, мне стало там невыносимо, и я попросила мужа вернуться в Штаты. Если бы мы с тобой не встретились ещё двадцать лет, то ещё бы двадцать лет я мучилась, и не находила бы себе места, пока бы в конце концов не вернулась бы в Россию и не нашла тебя.

Я обнял её за плечи и прижал к себе. С этой поры у меня даже не возникало мысли расстаться с ней.

Ближе к обеду я решил ещё раз поговорить с отцом Гонгэ, но меня опередили монахи. Они зашли в Зал Мудрости богини Каннон, мне же пришлись присесть в уголке галереи, откуда я хорошо видел их всех и слышал каждое слово.

Когда оба монаха вошли в зал и уселись напротив него на дзабутонах в позе лотоса, настоятель некоторое время молчал, разглядывая их, как будто видел впервые. Взгляд его был по-отечески ласковым. Со стороны казалось, что он собирался спросить их: «Ребятки, что вам здесь нужно? Что вы от меня хотите?» В эту минуту он напоминал китайского божка доброты, простоты и смирения. Но если бы кто-то проник в его мозг, то удивился бы глубине его мысли, настолько он обладал мудрой проницательностью.

Глядя на своих учеников, Гонгэ думал: вот один из них будет святым, а другой — учёным. Оба они мудрецы, но специалисты в разных областях. Деятельный Мосэ ни минуты не может посидеть спокойно, вечно находится в какой-то суете. Совсем не буддистская черта, всегда взболтан как мутный стакан воды. И мысли бегут у него как кони, и желания суетятся как обезьяны. Но из него получится хороший проповедник, отличный дипломат, мудрый политик, и выдающийся государственный деятель. Недаром у него мать была еврейкой, которую ещё его бабушка вывезла в своей утробе, спасаясь от нацистского истребления. Во внуке её чувствуется предприимчивая натура, еврейская кровь, хотя его дед и был японцем. Правда, он не видел ни отца, ни матери. Мать умерла при родах, а отец сразу же пропал без вести. Мальчик воспитывался в сиротском доме. Но гены везде остаются генами. Всё в его характере приспособлено к работе, к деловым отношениям. И полная его противоположность — Хотокэ. Прекрасный воспитанный японский юноша с манерами самурая, выдержанный, спокойный, проницательный, склонный к рефлексии. Это — философ. Он великодушен и обладает абсолютным самообладанием. Остроумен и даровит. Из него получился бы истинный святой, учёный или писатель. Он может часами сидеть в одной позе, созерцая какую-нибудь внутреннюю грань некой скрытой в нём реальности. Или оттачивает свою мысль до абсолютного совершенства. Этот умет ждать и замечать в нужное время и в нужном месте то таинственное, что скрыто от умозрительного восприятия других. Его остроумие может блистать подобно самурайскому мечу. Зигзаг молнии и — вот уже готова идея, повержен враг, или решена задача. Да, оба они стоят друг друга, дополняя друг друга, и обоими ими мне нужно дорожить.

Мосэ от долгого сидения и молчания не выдержал, заёрзал и нарушил тишину зала:

— Учитель, — молвил он. — Вчера я видел небожителя.

— Во сне, — тут же добавил Хотокэ.

— Нет, наяву, — настойчиво заявил Мосэ, кивая на Хотокэ. — Я его видел и разговаривал с ним вот так же, как вижу и разговариваю с вами.

— Почему же я ничего не видел? А ведь мы были вместе, — заметил Хотокэ.

— Ты дрых без задних ног.

— Когда я проснулся, ты тоже спал.

— Я не спал, а лежал с закрытыми глазами.

— И кричал во сне: «Подождите! Я забыл у вас спросить…»

Как дети, но оба они избранные, подумал Гонгэ, один другому никогда не уступит, их удел — спасение мира. Им обоим будут тяжелы поражения. Ни один из них не смирится с тем, чтобы быть в жизни на вторых ролях. А жизнь их кончится гибелью или полной победой. Ничего в них нет от истинных буддистов. Даже Хотокэ теряет самообладание, когда спорит. Нет в них той мудрости, которая остужает спорящих.

Конец ознакомительного фрагмента.