Долгая мелодия саксофона

Владимир Тутыхин, 2021

Из этих добрых рассказов добрый читатель обязательно поймет, что мир вращался всегда. Замедлялся, а то вдруг ускорялся, когда герои рассказов разливали в чаши красное вино. Красивые женщины всегда хотели выпить красного вина и стать еще красивее… А умный мужчина пил красное вино с женщиной и тоже хотел, чтоб она стала красивее. И она становилась красивее, и она становилась его мечтою. Они лежали рядом, смотрели на звездное небо и говорили, говорили о себе… – Как тесен мир. – Да. Как будто мы с тобой уже прочли еще ненаписанную книгу.

© Тутыхин В. М., 2021

***

Владимир Михайлович Тутыхин

Родился в 1955 году в Орле.

Учился на художественно-графическом факультете в Орловском пединституте.

В 1990 году закончил Литературный институт им. Горького (семинар драматургии).

Написал четыре книги:"Ячменная лепешка Диогена","Платье Коломбины","Шляпа для раба","Осенний блюз".

Долгая мелодия саксофона

(рассказ, одноактная пьеса)

Жаркий ветер нес с поля желанный аромат разноцветья. Солнце стояло высоко, и вокруг было совсем тихо, даже не было слышно звуков редких проезжающих машин, наверное, они все проехали утром. Грубые, поношенные, с блестящими медными гвоздиками, солдатские ботинки на балюстраде как бы шагали под тихую, долгую мелодию саксофона. Бородатый пятидесятилетний человек сидел в плетеном кресле перед балюстрадой и внимательно смотрел на пыльную дорогу в поле. Он своими ботинками то закрывал от себя вид на эту дорогу, то открывал и пытался угадать хоть что-то про человека, приближающегося по этой дороге: «Вот зачем-то он идет по этой дороге сегодня? Откуда он идет? Кто он? По ней уже давно никто не ходит. До ближайшей деревни по этой дороге 15 километров, да и не ездят по ней уже давно, да и не ходят, да и совсем немного тропинок от этой дороги — а он идет. Ну да, он идет ко мне с какой-то благой вестью, и ветер обгоняет его, и уже давно принес эту весть мне, а я ее не слышу. Она запуталась в моей бороде и щекочет меня. Ха-ха-ха! Она уже щекочет меня. И я иду ему навстречу. Я уже в нетерпении расставляю руки для объятий. Я уже давно хочу обнять»… Подошедший официант спросил у бородатого наблюдателя:

— Аркадий Владимирович, ваш фаршированный заяц давно готов прыгнуть к вам на стол.

— Подожди, дождемся вон того господина.

Официант взял большой бинокль и быстро взглянул на дорогу:

— Вы всегда говорите: «товарища».

— Да, сегодня как-то вырвалось… А если это инопланетянин? Да нет, нет… Ах, как по земному он идет — плывет! Вот такой походкой я всегда хотел ходить, чтоб обойти все наши лесные тропинки. Сережа, рай — это лесная тропинка.

Вот как только ты с этим согласишься, то легко будешь вспоминать и петь в трудную минуту жизни веселую философскую песенку. И жизнь твоя станет…

— Да-да. Я ваш философский репертуар давно выучил… Пою эти песенки и любуюсь собой. Ха-ха-ха!

Официант взял гитару, сел рядом с Аркадием Владимировичем у балюстрады и запел:

Ключи от райских врат вчера

Пропали чудом у Петра

(Все объяснить — не так уж просто).

Марго, проворна и смела,

В его кармане их взяла.

«Марго, как быть?

Не олухом же слыть

Отдай ключи!» — взывает к ней апостол.

Марго работой занята:

Распахивает в рай врата

(Все объяснить — не так уж просто).

Ханжи и грешники гурьбой

Стремятся в рай наперебой.

«Марго, как быть?

Не олухом же слыть.

Отдай ключи!» — взывает к ней апостол…

(Беранже. «Ключи рая»)

Но на этот раз Аркадий Владимирович не подхватил эту веселую песенку. Он хотел дорисовать понравившуюся ему картинку тенистой лесной тропы до приближения очень заинтересовавшего его путника:

— Ты среди высоких деревьев стоишь на щекочущей и покалывающей твои стопы травке… Нет, ты лежишь на травке и смотришь на быстроменяющиеся, замысловатые и узнаваемые рисунки облаков через макушки высоких деревьев… Вот эти картины только что появились, но ты уже видел их когда-то в своих снах… И стволы очень высоких деревьев — твои мысли, твои мечты и желания, твои руки, которыми ты касаешься и гладишь эти рисунки облаков… И ты лежишь целый день — пытаешься соединить свою жизнь со всей вселенной и смотришь на далекие и близкие звезды через качающиеся от ветра макушки темных деревьев, как будто это проносятся века… И тебе может показаться… И к тебе обязательно приходит чувство сопричастности творения всей вселенной. Да, это было очень, очень давно. И без тебя она не была бы вот именно такой: прекрасной вокруг тебя и пугающей тебя своей неизвестной бесконечностью — там даже нет твоей мысли…

— Да, да… Ваша корзинка для грибов уже целый год висит у барной стойки, и чего только вам туда ни накидали!.. Да, народец у нас разный, все больше шутники!

— А ты все плохое оттуда убирай. Или продавай, если это имеет какую-то ценность! Ха-ха-ха! Вот ты мне напомнил: сегодня обязательно пойду за грибами, найду в лесу родник, полежу у него, услышу в его журчании ласкающие душу звуки!.. Ах, как человек иногда может соскучиться по ласковым речам. И он почти всегда знает, что это всего лишь чья-то лесть или просто форма вежливости…

— А год назад вы перед самым рассветом проснулись на этом биллиардном столе и тихим, жалобным, очень просящим, зовущим, умоляющим голосом пропели: «Официант, официант, официант»… И я был рядом. Вы выпили стаканчик вина, обняли меня, и мы вдвоем долго смотрели на последнюю, угасающую перед новым днем звезду. И вы плакали и заставили меня в моем блокноте записать стихотворение «Райское утро». Всего лишь три коротких строки: «Утро. Я жив. Я снова в Раю». И когда я вам показал всю страницу, то вы сказали, что это гениально: «Устрицы, стейки, мидии, виски, шампанское, дичь на вертеле, виски для всех, шампанское для всех, капуста квашеная, стерлядь запеченная»… И в то утро я поверил вам, что вы самый счастливый человек. На биллиардном столе вы лежали как в гробу. Вокруг вас было много цветов, которые вы собирались кому-то отослать, но все время забывали, кому. И мне самому захотелось стать счастливым человеком, как вы. Вот не отхожу от вас, слушаю ваши «речи о счастье не совсем счастливого человека». Вот я так и не понял: может ли человек быть несчастным в раю?

— Никогда не верь моему нытью. Каждая минута моей жизни — это мое счастье. Утро. Я жив. Я снова в строю. Перепиши.

— Да разве это не одно и то же? Вот это я уже запомнил.

На просторной, высокой деревянной веранде захудалого летнего ресторанчика на окраине города, кроме официанта и Аркадия Владимировича, никого не было. В тишине упал кий, прислоненный к биллиарду, что-то сказал попугай в клетке, похожее на: «Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась», из часов несколько раз появилась кукушка и опять спутала всем время. А идущего по дороге человека уже можно было хорошо рассмотреть. Его красная футболка была мокрая от пота, а светлые туфли и брюки были в дорожной пыли. На груди у него висел большой фотоаппарат в чехле, а в руке — маленький букет полевых цветов.

— Вот сколько бы ты, Сережа, меня ни фотографировал, я всегда на твоих фотографиях получаюсь каким-то неуклюжим медведем.

— Нет, Аркадий Владимирович, вы атлет, гимнаст, красавец, вы Аполлон, вы настоящий каменотес.

Путник перешел мосток над маленькой речушкой, разделяющей город и поля, снял с себя всю одежду, тщательно вытряхнул ее и сумел сам нырнуть в эту речушку с головой. И его долго не было видно. Но все спокойно и с улыбкой смотрели на гладь воды. И даже хотели, чтоб гладь сохранялась дольше… Над водой сначала показалась большая рыбина, а потом и сам радостный ныряльщик, который крепко держал эту рыбину в руках и что-то радостно кричал. Аркадий Владимирович встал и громко крикнул ему, чтобы он шел к ним и что они давно его ждут, и фаршированный заяц уже наполовину съеден льстивым, но очень умным официантом.

Солнце зашло за тучку, и все сразу изменилось. Все подняли головы вверх и увидели, что небо наполовину серое и даже фиолетовое. Но ветер гнал эту тучу вдоль солнца, и поэтому солнце на какое-то время то скрывалось, то появлялось. Очень крупные, но редкие капли дождя совсем недолго, но очень громко побарабанили по железной крыше веранды. С ветки дерева на веранду прыгнул большой рыжий кот, который привычно лег у клетки с попугаем, чтобы тот его подергал клювом за хвост. А по лестнице на веранду поднялась старуха в темных очках, которая себе никогда ничего не заказывала. Эта посетительница могла очень долго сидеть в одиночестве, пока кто-нибудь не угощал её вином и закуской. Иногда её приглашали к себе за стол, тогда она снимала очки и становилась улыбчивой, не многословной, но все же собеседницей. Сидя в одиночестве, она могла очень тихо напевать какую-нибудь песенку, иногда тяжело вздыхала и достаточно громко произносила: «Увы, все чувства лишь на срок». Иногда одиночество для неё становилось тягостным, и она ставила перед собой клетку с попугаем, которую сама же сюда и принесла, пустую винную бутылку, которую она как будто уже выпила, и начинала что-то рассказывать о своей жизни в третьем лице, поэтому сразу нельзя было понять, что это она рассказывает о себе. Все её звали Черной Вдовой за ее темные очки и темную одежду, хотя знали, что Раиса Юрьевна никогда не была замужем, но знали о ней точно только этот ее биографически факт. Поэтому всегда прислушивались к ее диалогу-монологу с попугаем.

Утомленный путник отдал рыбину повару с просьбой поджарить ее, без всяких церемоний подошел к большому столу с фаршированным зайцем, пожал руку Аркадию Владимировичу, представился: «Роман Белкин, журнал “Хроника нашего времени”» и сел. Он сразу хотел что-то сказать, но решено было сначала выпить немного вина и разорвать зайца, приготовленного еще ночью, на мелкие части.

— Я вас знаю, Аркадий Владимирович, вы наш известный скульптор. Правда, в последнее время совсем не выставляетесь и сами нигде не показываетесь. Исписались или творите что-то грандиозное? Извините, Аркадий Владимирович, это я всем знакомым художникам говорю. Все что-то ждут от художников: кто мы, откуда мы, зачем мы? А современные художники только передвигают предметы на своих холстах и красят их в разный цвет — они не знают, кого посадить на подиум. Современный художник ищет героя среди зрителей — и не находит, а зритель смотрит на холст художника — и не видит там героя. Что-то будет, что-то будет! Нет, иногда на холстах появляется яркий цвет — радуга. Да разве это художник ее сотворил?! Я вас, Аркадий Владимирович, сегодня обязательно сфотографирую, сбывается мечта идиота. Сегодня наш губернатор должен был вместе с журналистами открыть деревенский красивый мост через реку — а река взяла да и пересохла. Жара. Перенесли открытие красивого моста на осень. Придется сегодня еще сходить на футбол. Весь город сошел с ума от сегодняшнего матча. Городу больше не о чем мечтать. Вы пойдете на футбол? Хотя уже давно все билеты проданы.

— Нет. Никогда не любил футбол. Сам не умел играть, поэтому никогда его не смотрю.

— А я помню вашу работу «Футбольный мяч». Я был тогда на открытии выставки. Глина, стекло, металл. Футбольный мяч — шар, шар — наша планета Земля… С одного бока мяч разорван очень сильным ударом футболиста — и там, внутри, маленький, еще не родившийся, человек в утробе матери, и горит лампочка от фонарика. Я помню вас тогда на выставке молодым, веселым, творческие планы вас распирали, и вы о них говорили, говорили… Говорили так увлекательно, что вокруг вас собралась вся публика выставки, и вы выглядели очень счастливым человеком, очень счастливым человеком. И почти все собравшиеся люди знали, что они такими счастливыми в своей жизни не будут никогда. Вы терпеливо раздавали автографы и всем улыбались… И все улыбались вам.

— А на следующий день выставки кто-то нечаянно качнул этот мяч, он покатился и разбился. И все собрались смотреть на осколки мяча, горящую лампочку и появившегося кудрявого младенца. И все с тревогой смотрели на это… И никто не знал, что надо делать. Да, шар еще можно было склеить… И тогда одна зрительница-старушка, испугавшись, что все это сейчас выкинут в мусор, схватила это дитя и убежала с ним. И все со мной вздохнули с облегчением — значит, будет жить. Ха-ха-ха.

— Жаль. Я тогда на выставке был подростком, и у меня не было фотоаппарата. Всегда хотел сфотографировать этот ваш «Футбольный мяч» с разных сторон: футбольный мяч, наша планета Земля, маленький человек в утробе матери. Человек, жизнь, игра. Аркадий Владимирович, всегда хотелось вас назвать своим другом…

— Называй.

Они выпили вина, Аркадий Владимирович взял гитару, и они, не сговариваясь, выразительно, артистично и очень душевно запели:

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть;

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы…

Я б желал навеки так заснуть,

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Темный дуб склонился и шумел.

(Лермонтов)

— Сегодня ночью спал на стоге сена. Хотел сфотографировать красивый мост на рассвете… Ах, как светила луна!.. И я ее много фотографировал: в отражении реки, в отражении старого колодца, у себя на руке, над полем, над лесом… Потом просто лежал на стоге сена и смотрел на нее. И сколько всего вспомнил… Почему в памяти остается одно, а другого как будто и не было. Наверное, надо чаще рассказывать другим про себя… И проживать свою жизнь еще раз и еще раз… И тогда не забудешь это до своей смерти. А жизнь должна катиться дальше, дальше… Легче, быстрее, вернее…

Наступила долгая пауза, во время которой два друга выпили еще по два совсем маленьких стаканчика вина и даже станцевали синхронно под саксофон. Они привыкали друг к другу. Они наполняли себя новым другом, которого давно хотели иметь. И Аркадий Владимирович почувствовал, что он должен рассказать своему новому, умному другу что-то очень значительное из своей жизни. Рассказать красиво, артистично, в лицах, с комментариями… Он даже знал наверняка, что в конце своего рассказа сможет сегодня найти философский ответ на вопрос: так что же такое его жизнь, для чего и почему она проживается именно так?.. Ему, художнику, сегодня все казалось особенно красивым: небо с редкими, но объемными и тяжелыми облаками, река, заросшая кустарником, выжженные солнцем разноцветные поля с оврагами и голубой лес на горизонте. Этакий простор, над которым можно было и хотелось летать вместе с кем-нибудь. Он хотел сегодня быть только адвокатом у самого себя: потому что дожил до этих лет, потому что восхищается всем вокруг. «Присяжных» он усадил за длинный стол перед балюстрадой и сам принес им несколько бутылок очень красного вина. Раиса Юрьевна, повар Славик, Сергей и Роман с большим интересом были готовы выслушать его «покаянную речь»…

— Однажды мы, скульпторы трех городов, решили провести выставку-конкурс «Моя Муза» на лучшую работу. Все были женаты, и я как раз недавно нашел себе жену Нину. Поэтому взялся с восторгом творца за очень желанную работу. Мне самому было интересно увидеть свою Музу. Нина с большим желанием позировала мне. Моя скульптура называлась «У моря»: женщина стоит у воды и восхищается морем, и через мгновение она бросится в его объятия!.. В объятия моря! И оно поглотит ее целиком на какое-то время… А зритель восхищается ею, он обходит скульптуру один раз, другой, третий — и он просит ее чуть повременить, дать ему еще минуту полюбоваться ею. Прекрасный цвет глины — она как бы светилась изнутри. Прошел месяц, другой, третий… И я сам стал восхищаться своею работой! Я каждый раз не сразу мог приступить к работе, я обходил ее несколько раз, я восхищался ею и собой… Пока какая-нибудь недоработанная деталь вынуждала меня дотронуться до нее, и тогда я опять несколько часов подряд работал над нею! О, прекрасная моя Муза!.. Да только эта моя Муза в глине не похожа на мою жену Нину. Хотя соблюдены все основные пропорции, портретное сходство… Я ее лепил более изящной, более трепетной, более грациозной… Думал, пусть сначала появится Муза, а потом я кое-где добавлю глины, кое-что упрощу — и получится Нина. Время шло, я все так же любовался скульптурой, я все так же трепетно дорабатывал все детали… И вдруг я понял, что не смогу править свою Музу. Я брал в руки глину и подолгу стоял у скульптуры… И мне было жалко менять в ней что-то. Я не мог в ней ничего изменить. И я клал обратно разогретую своими руками глину назад в большой холодный ком. Я каждый день откладывал на завтра править Музу. Надо было на что-то решаться. Нина стояла передо мной с кулаками, а я лепил грациозно расставленные пальчики, которые вот только что играли на флейте у моря, под шум легких волн, бьющихся о гладкие морские камушки… Нина просто стояла у моря, а моя Муза уже отрывалась от земли, чтобы бежать по волнам. Нина опиралась на швабру, а моя Муза как бы взмахивала крылами… На выставку все пришли с женами, Музами, как и договаривались. Жены стояли рядом со своими скульптурами и угощали всех своими вином и закуской. Ах, как хорошо было: все смеялись, шутили, в этот день все еще раз перезнакомились со старыми и новыми женами своих друзей, все делали друг другу комплименты, пили вино и не пьянели… А я Нину на выставку не взял. Но возле моей Музы стояла толпа народу, и все пили вино, налитое другими музами. И я стал победителем. И мою скульптуру «У моря» потом всегда просили привозить на все выставки.

— Очень интересная история. Я видел только на картинке эту скульптуру. Выпьем!

Все выпили.

— Нет. Интересная история только начинается. О прошедшей выставке Нине рассказали по телефону в тот же день со всеми деталями. Рассказчики смеялись и плакали, поздравляли ее и издевались над ней. Ей желали быть терпеливой и бежать от меня сразу и далеко! Она плакала, ругалась со мной. Ругала меня за то, что мы не пара!.. Что ей все давно говорили: «Он тебе не пара! Деревенская девчонка и избалованный прессой и наградами скульптор. Ха-ха»! А потом она пошла в выставочный зал и просидела там всю ночь возле своей скульптуры. Утром уже бежала по спортивной тропе… Днем записалась в гимнастический зал к старой, очень строгой, но когда-то известной балерине Большого театра на индивидуальные занятия. Превратила спальню в спортзал. И через год она стояла рядом с «Музой», и два моих друга, скульптора-собутыльника, не смогли найти между ними никаких различий.

После долгой паузы попугай первым начал шуметь. И все сразу заговорили: «И вы в нее влюбились по-настоящему?! Ха-ха-ха! Лучшего вина за настоящую любовь! — и Роман стал откупоривать высокую бутылку вина и разливать вино в чаши. — За любовь! За настоящую любовь»! Аркадий Владимирович всех успокоил и усадил на свои места. И все выпили вина.

— А через два года я посадил ее у окна и начал лепить… С Вольтером в одной руке и с маленьким полевым цветком в другой руке, а на круглом, маленьком столе перед ней лежали три томика: Сократ, Платон и Аристотель. До этого я несколько раз начинал лепить Сократа в полный рост, но все время откладывал на потом — он постепенно становился похожим на меня. Я боялся начать разгадывать эту тайну и разгадать ее… Я почему-то этого тогда боялся. Да разве может кто-то разгадать все тайны жизни на земле или даже одну тайну?! А я ведь никогда ничего не боялся. Она с огромным интересом позировала мне и смотрела, какой красивой она получается. Она думала, что я ей каждый раз даю в руки первую попавшуюся книгу… Не книга главное, а она: красивая, изящная, жизнерадостная, умный взгляд — чуть-чуть над всеми и куда-то вдаль. Сократ, Платон и Аристотель были на греческом языке и своими корешками обращены были к зрителю, и на них лежал чистый лист бумаги с цветком и карандашом. Она себе нравилась. Она себе очень нравилась…

Она была очень похожа! Она восхищалась собой! После каждого сеанса она приносила большое зеркало и скрупулезно сверяла все. Она танцевала вокруг станка со скульптурой! Она танцевала перед большим зеркалом… И с нетерпением ждала открытия выставки. Она очень хотела, чтоб ее все увидели такой красивой с книгой в руках. По ее просьбе я даже надел на голову скульптуры легкий венок из тонких полевых цветов, и они очень органично вплелись в волосы. Она позвала на выставку всех своих знакомых и обязала своих знакомых привести на выставку всех своих знакомых. И вот этот день настал. На выставке все окружили их: скульптуру отдельно и Нину отдельно. Потом ее подвели к скульптуре, и все стали восхищаться обеими и сравнивать, и каждый выбирал и объяснял, почему он выбирает ее… И запутывался под общий смех. А после нескольких выпитых стаканов вина некоторые перешли на латынь и стали говорить о вечных философских вопросах так, будто все эти вопросы надо решить обязательно к завтрашнему утру у этой скульптуры. Два философа дрались по-настоящему и чуть не повалили скульптуру, которую я предусмотрительно привязал проволокой… Они продолжили свой многолетний спор и просили Нину рассудить их и доказать оппоненту свою неправоту. И Нина в тот день впервые выпила много вина, потому что на все эти философские вопросы у нее находился только один ответ на латыни: «In vino veritas». Ха-ха-ха. Истина в вине! Получился настоящий философский праздник. Так говорили потом.

Все долго в тишине смотрели на поля, леса, дорогу…

— А на следующий день она прочла Вольтера…

— А на следующий день она прочла Вольтера, которого держала в руках на одной и той же странице шесть месяцев. И он ей, к моему удивлению, дался легко. Потом она решила все прочесть за год, чтоб ответить на вопросы, которые ей задавали на открытии выставки. Ходила в библиотеку, смотрела и слушала даже по ночам записи лекций по древнегреческой философии… Мы начали звать домой на чай тех философов-драчунов… Она с ними даже начала спорить… И потом попросилась съездить в Грецию посидеть на камнях-ступенях, по которым ходил Сократ… Пофилософствовать на тех камнях, на которых Сократ с Платоном пили разбавленное водой вино… Вот всегда мечтал слепить Луну и Солнце… Две человеческие головы, а зритель стоит между ними… И его голова — третья… И действие это происходит много тысяч лет тому назад… А во дворе я тогда лепил русалку. И вот ночью я вышел в сад и подошел к своей русалке…

— Аркадий Владимирович, но вы отвлеклись. Нина теперь преподает философию в университете? Ха-ха-ха! И все студенты влюбляются в нее?!

— Нина из Греции не вернулась. Она вот уже десять лет живет там. Оказалось, что Греция — ее страна. Она умеет очень красиво стоять у моря. Она всегда с собой носит томики Сократа, Платона и Аристотеля на греческом языке. И в этих томиках очень много закладок — на все случаи жизни… Говорят, что когда она первый раз встала у моря, то сбежался весь берег фотографировать ее. Она уже два раза была замужем за очень богатыми людьми. У нее в Греции большой, красивый, хороший дом. У нее двое сыновей, от первого и от второго мужа… А мы с ней тогда так и не расписались. У меня все не было времени, хотя она очень часто примеряла передо мной свадебное платье и дергала меня за рукав рабочей куртки: «Когда мы пойдем расписываться»?

— Увы, все чувства лишь на срок. Как короток оказался у нее путь от молоденькой деревенской агрономши до греческой богини! Ах, как прекрасна жизнь! И теперь там все хвалят ее за божественную красоту и философский склад ума! И все заглядывают в её чашу и испрашивают у нее разрешения долить в нее самого лучшего и самого дорогого вина. А вы, Аркадий Владимирович, и не любили ее никогда. Да разве хоть раз вы носили ее на руках?! Ха-ха-ха! Увы, все чувства лишь на срок.

— И вот эти десять лет, Аркадий Владимирович, вы молчите. А все вас ждут…

— Да, как-то вот так получилось…

Все стояли у балюстрады и с улыбкой наблюдали, как маленький мальчик пытается вытащить из реки большую рыбину. И когда рыбина в очередной раз уплывала от него, он садился на траву и плакал и упрашивал ее вернуться.

— Хорошие у вас, Аркадий Владимирович, ботинки. Солдатские. Вы в них служили?

— Да.

— Да вам еще идти и идти в них по дороге… Разбейте вы эти ее скульптуры и идите дальше.

Официант стал наливать вино в чаши, но остановился и после долгой паузы сказал:

— А я предлагаю отослать эти скульптуры ей в подарок. Она поставит их у себя дома рядом с Фидием, Лисиппом, Мироном… Аркадий Владимирович, вы будете стоять рядом с ними.

— Увы, все чувства лишь на срок. Оставьте их у себя. Может быть, вы уже никогда не сможете сделать что-то подобное. И на ваших похоронах в вашем доме ваши друзья будут смотреть на вас и на эти прекрасные ваши работы. На вас… Которого уже нет, который уже давно остыл и уже просится в свой последний дом. И на нее… Которая вот сейчас побежит по волнам Эгейского моря. А потом сядет где-то подслушивать беседы Сократа.… И не обижайтесь на нее… Ведь вы лепили не ее, а свое представление о ней, о своей Музе. Поэтому и не было у вас время узаконить ваши отношения.

Повар принес поджаренную рыбу. Да не одну, а целую огромную сковороду. Он соглашался со всеми. Огромная туча стала удаляться, и жаркий ветер с полей опять принес аромат июльских цветений. И все вытерли красные от переполненных чаш вина губы и стали молча есть рыбу. Все тот же саксофон уже который час нес свою мелодию. А попугай как-то спокойно выдал: «Платон мне друг, но истина дороже». После чего раздались реплики:

— Разбить на мелкие кусочки, в пыль!.. Привязать к белой лошади эту пыль и на рассвете развеять по полям!.. И больше никогда не вспоминать о ней! Не было ее! Аркадий Владимирович, вы перестали мечтать! Вы вспоминаете, что делали когда-то… А что вы будете делать завтра утром? Да давно ли вы поливали свою глину живительной водой?

— Бережно отослать в Грецию. Она там будет вспоминать наши поля, леса, нашу маленькую речушку с лягушками и рыбой…

— Оставить в мастерской и задрапировать…

А добрый повар предложил Аркадию Владимировичу позвать ее сюда. Помечтал даже, как они будут все приходить в ресторан, а он будет для них готовить. Что сразу вызвало общий протест. И потом наступила тишина. Долгая тишина. Официант сменил скатерть. Повар еще раз посетовал, что наготовлено много еды. Кукушка выскочила из своего домика, словно тоже что-то хотела сказать, да так и не сумела вернуться обратно в домик. Наступила большая пауза.

Аркадий Владимирович опять сел в плетеное кресло перед балюстрадой, положил ноги на нее и опять зашагал под саксофон.

— Аркадий Владимирович, куда вы? Ха-ха-ха! Вы все же хотите встретить свою Музу?! Ха-ха-ха! А по дороге и вправду идет человек. Плывет.

Все, кроме Аркадия Владимировича, стали смотреть на дорогу в бинокль: «Какая-то женщина… Да, молодая женщина… Красивая. Ха-ха-ха! Да я ее знаю! Аркадий Владимирович, она вам как раз подойдет! Это Аня. Она ищет именно вас. Ха-ха-ха! Нет, нет, она про вас пока ничего не знает. Это журналистка из газеты “Время и мы”, совсем недавно приехала в наш город. Тоже не дождалась губернатора на мосту. Ха-ха-ха! И вот она зачем-то пошла пешком по этой дороге сегодня… Ведь она совсем не знает здешних дорог!

Приближающаяся женщина уже хорошо была видна: она была в красной футболке, мокрой от пота, а туфли и юбка были в дорожной пыли. Она перешла мосток над речкой, который разделял город и поля. Сняла с себя всю одежду, вытряхнула ее и нырнула с головой в реку. Ее тоже долго не было. И она тоже появилась с рыбиной в руке. Река пересыхала медленно, и вся рыба собралась в одном месте. Аркадий Владимирович встал и громко крикнул ей, чтобы она шла к ним и что они давно ждут ее.

Повар пошел вниз принимать у нее рыбу — остальные не знали, что им делать. И решено было пока ничего не делать.

Аня поднялась наверх в тишину и, увидев биллиард, звонко и по-доброму спросила:

— Кто сыграет со мной партию? — она как-то по особенному произнесла слово «партию».

Аркадий Владимирович подошел к ней и сказал:

— Вот если я выиграю, то вы станете моей женой сегодня.

— А если выиграю я?

— Тогда мы отложим это до завтра…

Они долго стояли друг напротив друга и рассматривали друг друга. Как будто они рассматривали давно любимого человека, которого не видели много лет, и он изменился, и он стал еще красивее, и вот, наконец-то, он рядом… А им все не верится. Потом они стали ходить вокруг биллиарда: то навстречу друг другу, то друг за другом… И даже танцевали очень медленный танец. Официант еще раз сменил скатерть и поставил в центр стола шампанское в ведре, расставил все приборы… Повар принес еще одного фаршированного зайца… А потом все, что у него было приготовленного на кухне. Черная вдова сняла свои черные очки, чтобы внимательно рассмотреть Аню. И Аня рассмотрела каждого… И Аня успела понравиться каждому.

— Как вкусно пахнет! Давайте садиться за стол — я так проголодалась!

— А как же партия?

— Аркадий Владимирович, а я вас знаю. Когда-то давно я приезжала в ваш город к тете, маминой сестре. Я сейчас буду жить в этом доме. Мне тогда было шестнадцать лет… И мы все пошли на выставку «Моя Муза», и мы все голосовали за вашу работу «У моря». И вы тогда пожали мне руку и поцеловали меня, вы в тот день всех целовали: и мою маму, и мою тетю, и нашу старенькую бабушку. Вы целовали в тот день всех. И мы всегда вспоминали о вас: «Какой он добрый и талантливый человек». А бабушка всегда говорила: «Вот будто он свою Музу с нашей Ани лепил». И я после ее слов бежала к зеркалу и становилась в ту же позу. Я до сих пор непроизвольно становлюсь в эту позу. И уже ничего не могу с собой поделать…

— А как же партия?

— Будем считать, что я ее проиграла. Наверное, я никогда не научусь играть в биллиард. Нет, наверное, теперь научусь. Аркадий Владимирович, давайте года два-три не будем спрашивать друг у друга ничего о том, что было. Ведь все это было только для того, чтоб мы с вами встретились сегодня вот здесь, вот под этими облаками, в окружении вот этих людей. Я так устала сегодня, я дала круг по всей вселенной… Я подходила по тропинке к каждой развилке и сразу шла по одной из них. И только пройдя по ней много шагов, спрашивала себя: «Почему я без всяких раздумий иду по ней»? Я шла одна, и никто мне не встретился. Ах, сколько вспомнилось и как радужно мечталось ни о чем, просто о счастье! Я так рада удобному креслу, вину, фаршированному зайцу, жаркому ветру с поля… Держать вашу руку в своей руке… Прижать вашу ладонь к своей щеке. Я ведь помню, как вы тогда ласково и нежно дотронулись до меня, до моего лица. Ха-ха-ха! И тетя тогда сказала маме и мне, что это Господь Бог рукой скульптора сделал «последний мазок» и теперь я уже не девочка-подросток, а девушка и должна теперь чувствовать себя совсем по-другому… А как ваша скульптура «Два ангела»? Вы тогда так увлекательно говорили о ней… И потом очень серьезно сказали, что хотите назвать свою скульптуру «Два ангела в кирзовых сапогах»… И кому-то это название не понравилось, и все стали спорить… А я потом так часто представляла эту скульптуру… Кто они, ваши ангелы в кирзовых сапогах? И всегда одним из ангелов видела себя… И часто стояла перед зеркалом…

— Эх, все чувства лишь на срок. Аркадий Владимирович, тебя все это время берег вот этот ангел своею любовью.

Аня взяла в руки гитару и запела, очень хорошо запела. И все, с первых звуков ее голоса, стали подходить к Аркадию Владимировичу и подталкивать его к ней.

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть;

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы…

Я б желал навеки так заснуть,

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Темный дуб склонился и шумел.

Я до сих пор еще ни разу не была на море. Все откладываю, откладываю…

Наступила паза, во время которой все стали вспоминать свои поездки на море и даже немного восклицать.

— А я неделю назад ездил на море на большой машине… Искал место поглубже…

— Да неужели, Аркадий Владимирович, вы это сделали?! И в вашей огромной мастерской совсем чисто?!

— Первые дни даже страшно было заходить. Вот как будто за покойником вынесли все вон. Ни листочка эскиза малюсенького не осталось. Обмел пустые стены несколько раз и повесил календарь… Все время смотрел на календарь — сколько прожил и когда что сделал, а теперь смотрю — сколько осталось и сколько надо еще сделать… И вокруг пустые полки.

— Ха-ха-ха! И сколько же лет вы себе еще отпустили?! А Аня заснула. Спит путник. Утомилась. Дошла.

Аня удобно сидела в кресле перед чашей с вином и запеченным зайцем и спала. Улыбалась и спала. Аркадий Владимирович и Олег осторожно перенесли кресло с Аней к балюстраде, сами сели рядом с ней по обе стороны от нее, положили свои ноги на балюстраду и долго сидели молча. Ах, как этот жаркий ветер быстро листал страницы их жизни. Им хотелось крикнуть ему: подожди, подожди немного… И хотелось уже что-то делать вот сегодня, сейчас…

— А ваши «Два ангела в кирзовых сапогах» — это, наверное, ваши родители? Я когда-то читал вашу биографию, в которой вы так трогательно говорите о своей бабушке, которая воспитывала вас одна до самой дипломной работы… И как она плакала, когда ваш диплом признали лучшим за последние годы и вас показали по телевизору…

— Да, от родителей осталось совсем мало фотографий… Вот на одной из них они студентами на картошке в кирзовых сапогах. Высокие, стройные, красивые, молодые, умные, влюбленные, счастливые бегут-летят по лесной тропинке!.. Да, наверное, и я уже с ними. А над ними высокие деревья в стороны клонятся… Вот сейчас эти ангелы полетят высоко-высоко. Высоко-высоко… Вот думал, что все забыли про это… Нет, не забыли…

— Да, вот она не забыла.

— Они тогда так и не поженились. У них потом у каждого была своя семья. Потом папа завел дружбу с Бахусом, много пил и умер от этого. А мама рано умерла от болезни. А моя бабушка, а моя бабушка — это не моя бабушка, а хозяйка дома, которая приютила их когда-то у себя… И она это мне рассказала только за несколько дней до своей смерти, я тогда уже был известным скульптором. Она всегда о них говорила только хорошо и называла их до самой своей смерти: «наши с тобой ангелочки». В детстве читала мне добрые, прекрасные письма от них, которые, скорее всего, как я сейчас понимаю, сама и писала… И мы плакали с ней над каждой строкой письма, потому что они опять не могут приехать к нам по какой-то причине. Мы с ней их очень жалели и любили. И я ведь ей, своей бабушке, пообещал перед ее смертью, что «наши ангелочки» обязательно полетят…

Аня открыла глаза и взяла за руку Аркадия Владимировича.

— Я тоже их буду называть «наши ангелочки».

Олег начал фотографировать Аню и Аркадия Владимировича. Они склонили головы друг к другу и любовались друг другом. И смотрели они на пыльную дорогу через шагающие под саксофон солдатские ботинки.

— Конечно, я не скульптор, но я бы вас ваял вот именно такими…

Аня подняла свои босые ноги на балюстраду… И солдатские ботинки и красивые женские ноги пошли по дороге вместе. Мелодия саксофона была такой долгой, что, казалось, она никогда не закончится…

Но всем уже очень хотелось увидеть чистую, выметенную большую мастерскую известного скульптора, чтобы спросить его, что и где теперь будет стоять. Все уже давно собрали в две большие корзины все со столов: вино, жареную рыбу, запеченного зайца, квашеную капусту, куропаток на вертеле. И все сидели и долго ждали обнявшихся Аркадия Владимировича и Аню… Пока Олег не додумался взять в руки небольшой приемник, из которого звучал саксофон, и положил его в свою корзину с бутылками вина.

Олег с саксофоном шел впереди, за ним Раиса Юрьевна несла клетку с попугаем, Сергей нес кота и самовар, повар Кирилл — огромную корзину с провизией. А сзади медленно шагали солдатские ботинки и босые красивые женские ноги, свои разорванные туфли Аня оставила у реки.

— Ха-ха-ха! — кричал идущий впереди всех Олег. — Аркадий Владимирович, так сколько у вас теперь ваших Муз?! Счастливый вы человек! Одна возлежит на древних греческих ступенях Парфенона в окружении своих почитателей. Другая охладела к вам на дне моря. Ха-ха-ха. А третью вы, как скульптор, еще даже не рассмотрели всю, не обняли. Ха-ха-ха! Вы еще не прислонили свою голову к ее груди, чтоб услышать, как бьется ее сердце… А ведь с этим ритмом, Аркадий Владимирович, вы теперь будете засыпать и рано вставать, чтоб в поту отбивать от мраморной глыбы все лишнее и явить нам свой шедевр. И рассказать нам, кто мы такие, откуда мы, зачем мы. Мудрая Раиса Юрьевна, вы согласитесь стать у этой пары их бабушкой-смотрительницей? Надолго, до самой своей смерти… Пока все не станут их называть «наши ангелочки».

Раиса Юрьевна хотела что-то ответить, но попугай опередил ее: «Через сто лет я все расскажу об этом дне какой-нибудь веселой компании!»

— Да что ты сможешь рассказать, птица?!

И все долго шли молча, и все думали: а что они смогут рассказать о сегодняшнем дне, который еще даже и не закончился… И каждый думал, какой должна быть эта первая скульптура в мастерской…

И только долгая мелодия саксофона подсказывала всем, что этот день вместе с саксофоном очень красиво перейдет в следующий день. А вот что будет дальше?.. Никто этого не знал, но все этому завтрашнему дню улыбались. Жаркий ветер и палящее солнце ласкали их лица. И если б сейчас опять внезапно пошел дождь, то вся эта процессия и не подумала бы ускорить шаг. Да ведь кто-то включил эту мелодию сегодня…