Амальгама

Владимир Торин, 2015

Как древний венецианский секрет может спустя многие века погубить резидента КГБ в Лондоне? Что связывало Сталина и Наполеона? Как сбежал из тюрьмы знаменитый любовник Казанова? Кто в XV веке написал портрет Путина? Каким образом связаны перечисленные люди и события? Ответы на эти и множество других вопросов – в романе-открытии талантливого автора Владимира А. Торина «Амальгама». Действие романа стремительно развивается в разных веках, городах и странах. Произведение основано на реальных исторических, политических, культурных и научных событиях и фактах.

Глава II. Искусство для КГБ

Лондон, сентябрь 1991 года

Подполковник КГБ СССР Николай Сиротин вышел из здания советского посольства в Лондоне, прошел несколько десятков метров вдоль ограды Гайд-парка, привычно отметив двух «топтунов», взявших его под наблюдение. Как это было ни удивительно, но сегодня, выполняя задание высшей категории секретности, он мог вообще не скрываться от наружного наблюдения агентов МИ-6.

Вообще, все с этим заданием было в высшей степени странно. Например, странным было то, что отозвав его для срочных консультаций в Москву, ему было приказано явиться на Лубянку, в кабинет 454, в военной форме.

Офицерскую форму Николай Сиротин надевал в последний раз, когда его фотографировали на удостоверение личности. А было это очень давно, еще в военном училище. Поэтому, когда его вдруг срочным порядком отозвали из капиталистического Лондона для консультаций в столицу страны победившего социализма, да еще попросили явиться на доклад в форме, он понимал, происходит что-то необыкновенное.

Собственно, все в нынешнее время, которые с легкой руки молодого советского президента Горбачева весь мир теперь называл PERESTROYKA, в Москве стало совершенно необыкновенным и плохо вяжущимся со здравым смыслом. По улицам бегали толпы ошалевших людей, которые, совершенно никого не боясь, выкрикивали антипартийные лозунги и, что удивительно, людей этих, действительно, при этом никто не задерживал. Да что там говорить, памятник Дзержинскому с «пятака» прямо перед зданием КГБ краном сняли! Сиротин читал новости из России, как главы приключенческого романа, директивы в посольство приходили одна абсурднее другой, а коллеги подполковника из военных консульств государств-членов НАТО перестали напрягаться при словах «представитель посольства СССР», а теперь только улыбались и всерьез Сиротина демонстративно не воспринимали.

Весь этот дурдом поднадоел уже многим кадровым сотрудникам. Сиротин с тревогой вслушивался в слова коллег. Все жаловались на отсутствие в магазинах хоть каких-нибудь продуктов, на сумасшествие толпы, которая с каждым новым выходом журнала «Огонек», устраивала истерические демократические шабаши на Лубянской площади, непосредственно у стен КГБ. Совершенно выводила из себя неадекватность начальства. К примеру, когда оперативный штаб взял под контроль ситуацию в Латвии, Литве и Эстонии, когда пошли первые задержания особо ярых нарушителей общественного порядка, из Москвы вдруг пришел приказ всех отпустить, оперативный штаб разогнать, а оружие отдать боевикам народного фронта. Эту историю Сиротину рассказал хмурый майор из отдела кадров Рижского КГБ, злой и нервный. На него в Латвии было заведено уголовное дело, а семью никак не удавалось вывести из Риги. «Хорошо тебе там, в Лондоне, а у нас тут просто сумасшедший дом какой-то!», — Сиротин встретил этого майора на входе в первый корпус здания на Лубянке, когда тот пытался прорваться «наверх» с целой стопкой рапортов об увольнении от офицеров рижского гарнизона. Вообще, на неадекватность начальства жаловались все. Но задание, полученное Сиротиным в этот раз, поражало своей какой-то совершенной дремучестью.

Сиротин, конечно, никому об этом задании не рассказывал, тем более, что допуск к информации о нем носил высшую категорию секретности.

Второй этаж красного лондонского автобуса был абсолютно пуст. За окном проплывали макушки деревьев и колоннады монументальных зданий викторианской эпохи. Сиротин пристроился у окна, профессионально отметив, что один из «топтунов» едет на первом этаже, а второй «ведет» советского дипломата на машине. Ближе к Риджент-стрит автобус заполнился народом. Сотрудник советского посольства грустно взирал на блестящие витрины магазинов Пикадили, заполненные ярко одетыми людьми и заваленные самым разнообразным товаром. Подполковник с тоской вспоминал пустые гастрономы Москвы и гигантские очереди за колбасой или мылом, которые он увидел, когда прилетел в СССР месяц назад, чтобы получить это странное задание.

В кабинете номер 454 здания на Лубянке Сиротина ждал какой-то очень важный лоснящийся тип из ЦК КПСС с аккуратной причесочкой и идеальным пробором. В углу сидел начальник управления генерал-майор Хомяков. Этот генерал слыл в конторе человеком особенным и очень влиятельным. Хомяков в разговор не вступал, многозначительно молчал, а всю беседу вел этот тип из ЦК.

— Николай Владимирович, у руководства нашей страны к Вам очень важное поручение. Скажите, Вы искусством интересуетесь?

Сиротин неопределенно пожал плечами.

— А в Британской Национальной картинной галерее бывали? — здесь Сиротин в качестве ответа только кивнул.

— Ну, вот и хорошо! — оживился посланник Старой площади, — Так вот, там есть картина художника Ван Эйка, которая называется «Портрет семейства Арнольфини». Весь прошлый год эта картина в галерее не экспонировалась — она официально находилась на реставрации. Но мы знаем, что, кроме реставрации, ее несколько месяцев изучали в управлении специальных исследований МИ-6 и активно подключали к этому изучению «советский» отдел. Мы знаем, что в этой картине заложена какая-то важная информация о нашей стране. Причем информация эта каким-то образом касается именно нынешних реалий, что, безусловно, странно, так как картина написана в 1434 году в Брюгге. Брюгге — это город в Бельгии, стране, в которой находится штаб-квартира НАТО. Такая вот странность, понимаете?

Ян ван Эйк, «Портрет семейства Арнольфини»,1434 год, Брюгге

Повисла пауза и подполковник Сиротин решил, что надо что-то ответить:

— Понимаю.

— Ну, вот и замечательно. Сейчас картину вернули в музей. Надо внимательно ее рассмотреть, попытаться восстановить какие-то события вокруг нее. Еще раз повторяю: ею занимались в британской разведке на самом высоком уровне. А у нас пока есть только это, — перед Сиротиным на стол легла мутная черно-белая фотография. На ней были изображены мужчина и женщина в старинных одеждах в какой-то комнате с большой люстрой и круглым иллюминатором в центре. Лицо мужчины показалось Сиротину смутно знакомым.

Автобус проехал арку адмиралтейства и вывернул на Трафальгар. Здесь было многолюдно, кипела обычная лондонская туристическая жизнь. Каменные львы, оберегающие покой адмирала Нельсона, чья фигура украшала высокую колонну в центре площади, равнодушно взирали на непрекращающееся туристическое паломничество в Национальную картинную галерею.

Сиротин миновал львов и очутился на ступенях галереи в окружении большой группы японских туристов, увешанных видео — и фотокамерами. Они шумели, передавали друг другу видеокассеты какого-то удивительного мини-формата и покупали новую фотопленку в небольшом магазинчике музея. Сиротин улыбнулся. Японцы перезаряжали в фотоаппаратах пленку так, как будто они готовы были перефотографировать всю британскую национальную галерею без остатка и увезти ее к себе в Японию, чтобы там распечатать на уникальной фотобумаге тысячи неестественно-ярких картинок в недавно открывшихся офисах печати фотоснимков фирмы Kodak.

«Топтун», вероятно, вертелся где-то рядом, но российский дипломат потерял его из виду на время. Зал средневековой фламандской живописи находился на втором этаже, но Николай, на всякий случай, довольно долго бродил по первому этажу, внимательно изучая картины Рафаэля и Леонардо да Винчи.

Сиротина не покидало ощущение, что занимается он полнейшей ерундой, но он не привык обсуждать приказы, даже если считал эти приказы глупыми. В то время, когда в Советском Союзе людям было буквально нечего есть, когда народные толпы ежедневно выходили на многочисленные митинги, когда разномастные шпионы заполонили пространство родной страны, советский резидент в Лондоне вынужден бродить по залам Национальной галереи и искать какую-то картину, которая, как кому-то показалось, имеет отношение к современной России, хотя написана в 1434 году в Брюгге. Бред какой-то!

Наконец, Сиротин дошел до зала фламандской живописи. Картина Ван Эйка висела в углу и ни у кого никакого интереса не вызывала. А зря. Картина была действительно необычной. Главным в картине были вовсе не фигуры мужчины и женщины, как могло показаться, если изучать эту картину по мутной черно-белой репродукции, полученной Сиротиным в Москве, а старинное зеркало, расположенное в самом центре композиции. Зеркало было круглым и действительно напоминало иллюминатор. В нем отражались несколько плохоразличимых фигур, которые в зеркале были видны, а в помещении на картине — нет. Над зеркалом, в самом центре картины было очень крупно написано красивым каллиграфическим почерком: «Johannes de Eyck fuit hie. 1434» — «Иоганнес де Эйк был здесь. 1434». Сиротин может и не был искусствоведом, но прекрасно понимал, что так странно художники свои картины не подписывают. В центре картины, крупными буквами. Да и подпись была явно не про картину, а скорее про зеркало. Ну, не мог же этот самый Иоганнес де Эйк в своем 1434 году вдруг оказаться… в зеркале!

Чем больше Сиротин вглядывался в картину, тем все более странной она ему казалась. Кроме постоянного, не исчезающего чувства, что мужчина на картине ему почему-то знаком, он продолжал одну за другой подмечать странные детали. Например, над головами людей в комнате висит большая люстра на шесть свечей, но горит почему-то только одна. Да и одну-то свечу зажигать никакой необходимости нет — на картине изображен ясный день, окно открыто и солнечный свет вполне освещает комнату. На подоконнике лежат апельсины. Какие, к черту, апельсины в Брюгге? А за окном виднеется вообще какое-то непонятное растение с совершенно невероятными красными круглыми плодами. Ну, не бывает таких в жизни!

Женщина, изображенная на картине, была беременна. «Россия беременна революцией» — Николаю Сиротину почему-то вспомнились слова Ленина. Мужчина поднял руку, как будто хотел что-то сказать или от кого-то защититься. И в этот момент… Сиротин вдруг узнал этот жест. А затем сразу узнал и мужчину. Сомнений быть не могло, это был именно он. Но какое отношение этот человек мог иметь к картине 1434 года? Да и как вообще он мог бы в нее попасть?

Сиротин хорошо помнил выпуск 1985 года в Краснознаменном институте КГБ имени Андропова, прекрасно помнил всех своих сокурсников по факультету «Внешняя разведка». Конечно, руководство награждало сокурсников всякими ненастоящими фамилиями, но обучаемые неплохо сдружились и настоящие фамилии друг друга знали. Вот этот человек с картины носил фальшивую фамилию «Платов». Но Сиротин прекрасно знал, что никакой это не Платов, а майор Путин. Владимир и, даже, если память не изменяет, Владимирович.

После выпуска всех быстро раскидали по миру и не принято было интересоваться, кто куда попал, но Николай Сиротин однажды виделся с Путиным в Главном здании. Путина после института КГБ отправили служить куда-то в восточную Германию, он был не очень доволен и, вроде бы, даже собирался увольняться, чтобы отправиться обратно в свой родной Ленинград. Сиротину жаловаться было грешно — еще бы, в Лондон попал, поэтому он перед Володькой Путиным хвастаться не стал, чего товарища зря расстраивать? Попили тогда пивка из бочки на станции метро «Кировская», да и разбежались. Сиротин — в Лондон, Путин — в ГДР.

Но если это действительно был Путин (а такое впечатление, что картину рисовали прямо с него!), то, какое, какое, черт возьми, отношение может иметь майор Путин к российской истории? Да и как могли рисовать Володькин портрет в Голландии в 1434 году? Сейчас-то, извините, 1991-ый год идет! Что за глупости? Сиротин тряхнул головой, как бы сбрасывая с нее глупые мысли и еще раз посмотрел на картину. Сомнений не было. Это был Путин. Владимир Путин, поднявший руку, чтобы что-то сказать. Он всегда именно так поднимал руку в институте перед ответом на какой-то каверзный вопрос преподавателя.

Сиротин решил, что обязательно укажет в рапорте это поразительное сходство и отвернулся от картины, чтобы идти из галереи прочь, но неожиданно столкнулся с маленьким японцем, наверное, отбившимся от группы.

Японец, правда, совсем не выглядел растерянным, много улыбался постоянно кивал головой, как бы извиняясь перед Сиротиным за то, что так неожиданно оказался у того прямо за спиной. А потом японец улыбнулся как-то со значением и вынул из кармана небольшое круглое зеркальце, которое мгновенно заиграло десятком веселых зайчиков по стенам зала фламандской живописи и протянул это зеркальце Сиротину. Сиротин пожал плечами, взял зеркальце и в ту самую секунду, когда он увидел в нем свое отражение, вдруг почувствовал себя очень, очень плохо. Перед глазами все поплыло, ноги ослабли, но Сиротин не упал, а странно поплыл в правую сторону, как будто был в невесомости. Потом ему показалось, что он поплыл все-таки не в правую сторону, а в левую, но глаза закрыла такая густая пелена, что ничего не стало видно, а уши заложило громким гулом. Сиротин изо всех сил пытался понять, что с ним происходит, но это становилось сделать все трудней и трудней. Внезапно густая пелена перед глазами полыхнула ослепительной белой вспышкой и подполковник КГБ перестал цепляться за сознание, покорившись какой-то странной, страшной и неведомой силе.