Гошины штаны

Владимир Сонин, 2021

Это история о том, как несколько подонков стараются сделать мир немного хуже. Им многое позволено, и они уверены, что так будет всегда. Что никто и никогда не сможет остановить этот отвратительный, гнусный спектакль, в котором они – на первых ролях. Но приходит новый день и вместе с ним – новая, совсем другая жизнь, где им больше не находится места… Повесть «Гошины штаны» – яркая, исполненная драматизма история о том странном времени начала XXI века, когда лихие девяностые остались позади, но не все еще успели заметить и принять надвигающиеся перемены. Содержит нецензурную брань.

Пролог

Погода была хорошая. На борту судна стояли двое; облокотившись на бортик, они смотрели на воду и разговаривали.

Один из них — мужчина лет около тридцати на вид, в красной футболке, спортивных штанах и кедах. По первому взгляду на него становилось ясно, что деньги у него, судя по всему, какие-никакие, но есть, и чувствует он себя в жизни вполне уверенно. Второй имел вид бывалого десантника: в одних шортах, босиком, с солидным животом и большим серебряным крестом на шее. Лицо у него было суровое, вид доминантный, и чувствовал он себя, не иначе, королем на этой небольшой посудине. Да он и был им: судно принадлежало ему. Губы его двигались не спеша, произношение было характерным, как бы с претензией:

— Костя, я вот смотрю и никак не пойму. Как можно приехать на природу и ходить вот так? — Он показал рукой на кеды собеседника. — Понимаешь, природа — это природа. Как можно по ней ходить в кедах?.. Сколько бы они ни стоили.

Его собеседник молчал, стараясь уловить интонации, предсказать возможный ход дальнейшего разговора и выбрать верную тактику — впрочем, ничем не проявляя этой напряженной умственной деятельности и стараясь выглядеть как можно более непринужденно.

Здоровяк помолчал и продолжил:

— Вот так надо. Хотя бы воздух почувствовать. Воду. Ты хоть ногами пройдись по песку… Нет, я все понимаю. Привыкли вы так. Нет, я, конечно, не знаю, кем ты работаешь, сколько зарабатываешь. Но знаю вот что… Таким, как ты, все вот так само достается… Ну ясно, родители там, родственники может. Помогли устроиться. А чего так не жить… И делать ни черта не надо.

Снова возникла пауза. Костя по-прежнему молчал.

— Сейчас молодежь вообще не та пошла. Ни черта не умеет. Да и интересы у вас не те. И отдыхать не умеете.

Костя повернул наконец голову в сторону собеседника и сказал негромко:

— Я забыл: тебя как зовут?

Здоровяк посмотрел на него:

— Гоша. Или дядя Гоша.

— Послушай, Гоша. Все ведь просто. Веду себя я так, как мне удобно. Все, что зарабатываю, мое. Все, чего не зарабатываю, не мое. Примерно так.

— А как ты думаешь, сколько мне лет?

— Не знаю. Пятьдесят. Может, пятьдесят пять.

Гоша покачал головой, изображая умудренность житейским опытом:

— Да, пятьдесят пять. Я шестой десяток разменял. Понимаешь, жизнь — она такая… Но я одно понял…

Он вздохнул, подчеркивая тем самым, во-первых, собственное по отношению к собеседнику высокое положение (с точки зрения возраста и житейского опыта, разумеется) и, во-вторых, всю безнадежность ситуации (вроде как: да разве ты поймешь?) — и произнес фразу, которая, по его мнению, содержала самый сокровенный смысл, самую суть бытия и этим словно приравнивала его собеседника к ничтожеству:

— Я понял, что мужик должен быть мужиком.

Костя не смутился, скорее наоборот — придал своему лицу вид еще более равнодушный и скучающий, и спросил, подавляя зевок:

— А баба?

Тут Гоша слегка растерялся, потому что рассчитывал, вероятно, на другую, более агрессивную реакцию, которую уже готов был встретить, однако старался не подавать виду. В глубине души он все же надеялся, что слово за слово провокация удастся — тогда уже можно будет показать себя во всей красе. С Костей же такой номер не прошел, да и не мог бы пройти, учитывая род его деятельности, образ жизни, круг общения и еще множество вещей, с ним связанных. Человеком он был весьма неглупым и, как говорится, тертым калачом, несмотря на свою молодость и почти юношеский вид. Гошу же этот самый, казалось бы, безобидный Костин вопрос, да еще и с зеванием, задел весьма сильно. Неожиданная, странная, мерзкая и невиданная реакция на провокацию. Но что делать, пришлось отвечать.

— А баба должна быть бабой.

— Вот здесь ты, Гоша, прав.

И опять Гоша растерялся, но виду не подал, хоть и не знал, что на это сказать. Снова повисло молчание. Костя смотрел вдаль и думал о своем.

Во-первых, о делах: о том, что эти конкуренты опять неладное замышляют (и Михалыч об этом прознал и рассказал); что надо кое-что поправить в производстве (ну, это обычная текучка); что послезавтра придется ехать в администрацию и объяснять, почему просрочка пошла; что через неделю нужно лечь в больницу на операцию (старая история, которая до сих пор дает о себе знать, и вроде ничего серьезного, но волнительно), и много о чем еще — о каждом деле по очереди и обо всех разом (впрочем, привычное состояние для человека, управляющего сложными процессами, людьми и собственной жизнью).

А во-вторых, с самого начала разговора, с того момента, как Гоша встретился ему на палубе и зацепился поговорить, что-то встревожило его сразу же, мгновенно: голос, этот Гошин голос, манера говорить… Какое-то дежавю — гадкое, страшное, но завораживающее («неужели такое может быть?»). И тут же началось изучение и оценка Гоши. И если бы не этот импульс, может быть, и не стал бы Костя тратить время на пустой разговор. «Они там мясо жарят, а я тут на борту с Гошей общаюсь… Ну а что? У каждого свои слабости», — шутил про себя Костя. Изучать людей для него всегда было истинным удовольствием, настоящим, как хобби. А тут так вообще случай особенный.

Поэтому и сейчас, поднявшись на минуту на лодку — сходить в уборную — и встретив Гошу, жаждущего поговорить, Костя не ушел сразу, а решил какое-то время все же провести в таком необычном обществе, пожертвовав минут на десять компанией своей семьи и знакомых, шашлыком и пивом.

После некоторого молчания Гоша решил продолжить:

— Мужик должен все уметь, понимаешь? И дрова рубить, и баб трахать. Мы вот с моей женой живем. С шестой женой. И ничего, не жалуется. Так трахаю ее, что визжит на всю округу.

«На всю округу», — повторилось в Костиной голове. Он смотрел на берег, где двое мужчин стояли около мангала и один из них, Михалыч, со знающим видом вертел шампуры. Две молодые женщины сидели на расстеленном на песке пледе, и большая группа, человек в двадцать, веселилась на некотором расстоянии от них. Костя остановил взгляд на своей жене Ане и сказал:

— То есть счастлива.

— Конечно. Я тебе вот что скажу. Все должно быть правильно. Понимаешь?

Гоша вздохнул, словно выражая сомнение, поймет ли Костя смысл его слов, и продолжил:

— Я только одного человека знаю, который уже в двадцать пять лет имел три высших образования.

— Три высших, — повторил Костя.

— Представь себе. Только одного такого знаю… Это мой сын.

«Вот и сын есть. Еще интереснее», — подумал Костя и сказал:

— Умный, наверное.

— Да, — вздохнул Гоша и продолжил: — Он такие дела делал! Фирмой владел. Это еще когда все хорошо было. Денег тогда гребли…

Говорил Гоша то громче, то тише, словно заговорщически, то медленнее, то быстрее, переходя порой на скороговорку, придавая таким образом своей речи загадочность, а себе — вид человека разбирающегося.

— Тогда такие дела делали… Они там с друзьями фирму сколотили… Это потом…

Костя слушал волнообразно меняющий громкость Гошин голос и едва улавливал суть. Сын — умный, три образования, создал с друзьями фирму, много зарабатывал… Голос похож. Точно похож.

Во время очередного загадочного приглушения речи собеседника Костя спросил:

— А чем он занимается?

— Сидит.

— В смысле — сидит?

— Сидит в тюрьме. В колонии.

«Однако, — подумал Костя. — По описанию — не человек, а золото: и образован, и дело имеет, и вдруг… сидит». Всякое, конечно, могло быть, никто не застрахован. Сбил кого на машине, или в пьяном виде что-то вытворил, или самооборона — и вперед, в места не столь отдаленные, если связей нет. Это с любым может случиться. Второй вариант — что-то связанное с махинациями, которые в том или ином масштабе имеют место практически в любом бизнесе: уклонение от уплаты налогов, коммерческий подкуп и подобное, без чего не обходится ни одно более или менее серьезное дело. Однако на свой вопрос «А за что сидит?» Костя услышал совсем другое:

— За разбой.

«Неожиданно. Три высших образования, владелец бизнеса, и — за разбой», — подумал он. Правда, живо представлялось Косте, какого качества эти образования могли быть, что за бизнес он мог иметь и какими методами дела вести. Впрочем, бывает всякое, и сын на отца не всегда похож. Хотя зачастую похож. «Интересно, похож ли этот?» — думал Костя.

На Костин вопрос, как так вышло, Гоша не ответил ничего внятного, только что-то прошипел неразборчиво, но после некоторого раздумья добавил:

— Я тебе вот что скажу. Настоящий мужик должен или в армии отслужить… или отсидеть…

— Я так и думал.

— Вот ты служил в армии?

— Нет.

Гоша посмотрел на Костю с выражением лица, изображающим полную безнадежность, слегка покачал головой для усиления эффекта:

— Ну понятно… Я вот служил…

Костя продолжил мысль:

–…А сын сидит.

Гоша промолчал. Видимо, не захотел больше продолжать тему сына и тюрьмы, по крайней мере вот так, напрямую, и своим, как он полагал, хитрым умом зашел несколько с другой стороны, с философской. Вообще философию (как он ее понимал) Гоша любил и имел привычку отходить от приземленной темы и переключаться на тему более общую, высокую, абстрактную, что, во-первых, показывало его интеллектуальную развитость (как он думал), а во-вторых, позволяло уйти от простых вопросов, на которые надо было так же просто, но по существу отвечать. Попробуй, вот так легко ответь на вопрос, почему сын сидит, и в ответе своем расскажи: за то, что совершил с приятелями разбойное нападение на магазин конкурента, разгромив там все и самого конкурента избив до полусмерти, да еще и оправдай это. Нет, тут надо не так. Надо сперва перейти на шепот и скороговорку — таинство, а затем на высокое — философию.

— Бывает, люди у меня спрашивают, почему я живу вот так, по понятиям…

И снова задумчивый вид, как будто вселенские проблемы давят на темя, и снова объяснение пространное, высокое:

— Потому что понятия эти правильные… Жизнью сложенные… Вот кто ты по жизни? Нет, не отвечай. Мне не отвечай. Ты себе… себе ответь… Вот. Потому что правильно жить надо.

Костя подумал, что раз началась такая философия, то разговор продлился уже достаточно долго и пора его заканчивать, тем более что на берегу друзья и коллеги, которым нужно наконец уделить время, да и отдохнуть — глотнуть еще пивка и поесть мяса, которое наверняка уже готово: на зря же там Михалыч суетится вокруг мангала. «А насчет Гоши этого надо подумать. Интересно, как его сына зовут».

— Ладно, Гоша, пойду к друзьям. А то они там, наверное, заскучали.

Костя отпустил перила и медленно пошел в сторону носа посудины, чтобы сойти на берег. Он совсем не передумал узнать имя Гошиного сына, но намеренно вел себя так, словно не придает их разговору никакого значения, словно все — между делом. Сделать пару шагов, остановиться и спросить, словно невзначай…

Но сейчас вышло не так. Гоша явно еще не удовлетворился разговором, зашагал рядом с Костей, ступая по палубе своими огромными босыми ногами, и продолжил:

— Тут еще вот в чем проблема…

— В чем?

Гоша снова принял гордый и наставнический вид.

— Современная молодежь книжек не читает… Потому и жизни не знает…

— Вот как…

— Да… Я тебе вот что скажу… Ты почитай Омара Хайяма… Сразу все поймешь… Жизнь поймешь.

— Омар Хайям…

— Да. Запомни: Омар Хайям. Писатель такой.

— Хорошо, Гоша, запомню. Давай, пойду я. Спасибо за разговор. Может, еще поговорим. Позже.

Гоша растянул самодовольную улыбку на своем лице мудреца-наставника:

— Да не за что…

Костя пошел в сторону трапа, однако через несколько шагов остановился, как будто что-то забыл или какая-то мысль пришла ему в голову, и обернулся:

— Гоша…

— Да, — отозвался тот.

— А как твоего сына зовут?

— Вадим… А что?

— Да так… просто… Интересно… — сказал Костя, задумчиво и пристально посмотрев на Гошу, затем развернулся и направился к трапу, чтобы сойти на берег.