С.-Петербургъ: хроники иномирья. Птицы и сны

Владимир Слабинский, 2023

Доктор Александр Любарский возвращается в столицу после военной службы на Восточных окраинах Российской империи. Улицы мистического С.-Петербурга полны опасностей – волкодлаки, големы, полканы и другие представители нежити поджидают свои жертвы. Недостаток средств заставляет доктора Любарского браться за врачевание нелюдей. Поможет ли знание арабской медицины, рациональный ум, готовность к самопожертвованию и любовь к приключениям найти правильное решение и спасти репутацию России?

История третья. Тайна Американских мостов

I

— Георгий, а куда по ночам исчезают фуры?

— Понятия не имею, — удивленно произнес Подхалюзин, оборотившись всем своим грузным телом, и уставившись на меня своими немигающими, слегка навыкате, глазами.

— Я регулярно читаю в «Листке Петербурга» о том, что в районе Американских

мостов исчезла очередная фура. Подумай сам, фура или как определила в «Славянском бестиарии» Ольга Белова «фурадесъ» — это одна из самых удивительных бестий, обитающих на Русской земле. Она подобна гигантской лошади более трех метров в плечах и пяти-шести метров длинной! Вот я и задаюсь вопросом.

— М-м-э, понятия не имею, — и мой друг вновь повернулся к плите.

Был один из тех обычных для нашего города ноябрьских дней, когда за окном низкое небо лениво брызгается мелким дождиком. Мой друг Георгий Подхалюзин пригласил меня сегодня к себе, угощал прекрасно сваренным кофе и голландскими сигарами не без корысти. С утра, замаливая перед супругой грешки последних дней, он пообещал приготовить любимую ею подхалюзинскую версию гурьевской каши, а поскольку приготовление этого блюда требует изрядного количества времени и терпения, он попросил меня скрасить этот процесс.

Я с любопытством наблюдал, как Георгий священнодействует у плиты. Там на очень медленном огне поспевали молоко, сливки и манная крупа, когда содержимое нагревалось до определенной температуры, Подхалюзин снимал сотейник с огня. Я никак не мог точно определить нужную температуру и сделал Подхалюзину рационализаторское предложение.

— Попробуй использовать спиртовой термометр.

Георгий в ответ возмущенно хмыкнул, крякнул, всячески продемонстрировал свое неодобрение моему научному подходу. Для моего визави приготовление пищи — это, прежде всего, искусство, в каком-то смысле, магия. Я же сторонник научной точности и считаю, что правильно составленный рецепт, содержащий всю необходимую информацию, является залогом кулинарного успеха. После того, как в кастрюльке образовывалась толстая пенка, мой друг ловко снимал ее и выкладывал на плоское блюдо, где уже лежал слой манной каши. Аккуратно расправив пенку, он промазывал её черничным вареньем, которое поставляла ему одна торговка с Сенного рынка. Затем, отставив в сторону баночку с вареньем, Георгий вновь ставил сотейник на плиту, и процедура повторялась. К интересующему нас моменту каша насчитывала тридцать восемь слоев.

Мы обсудили рекомендации великих врачей Арабии по соблюдению лечебной диеты. Подхалюзин ставил особенный акцент на практической стороне дела, я же склонен был выделять значимость теории.

— В одном из трактатов ибн Маджа описывает поучительнейший случай. Сухайб пришел к Посланнику Аллаха и увидел, что тот ест финики с хлебом. Пророк милостиво пригласил гостя к столу. Когда же Сухайб стал вкушать трапезу, Пророк спросил: «Ты ешь финики, когда страдаешь от коньюктивита?».

— И что ответил ему Сухайб? — Георгий лукаво посмотрел на меня и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, ловко снял сотейник с плиты.

— Он сказал: «О, посланник Аллаха! Я жую другой стороной». На что Пророк улыбнулся! — закончил я свой рассказ.

— От фиников с горячей лепешкой отказаться невозможно, это восхитительнейший вкус! — подвел мораль Подхалюзин.

— Позволь, Георгий, великий ибн Маджа имел в виду совсем другое! Первое — как известно, Пророк сказал: «Ешьте свежие финики «балях» вместе с сушеными, которые именуются «тамр», ибо когда Иблис видит человека, который так ест, он говорит: «Сын Адама выжил до сих пор только из-за того, что ел старое с новым». Свежие финики обладают качествами холода и сухости, а сушеные финики являются горячими и влажными», — я проследил за тем, как Подхалюзин размазывает варенье по очередному слою. — Не буду вдаваться в причины возникновения коньюктивита, это отдельная большая тема. Скажу лишь, что ибн Маджа, как образованный врач и настоящий ученый в этой притче подчеркивает важность принципа гармонии. Продукты, используемые в трапезе, должны обезвреживать друг друга. Ибо как сказал аль-Харис ибн Калада: «Диета — это лучшее лекарство».

— Сушеные финики не люблю, а у нас почему-то лишь их и продают, — пожаловался собеседник и сотейник вновь оказался на плите.

— Второе — в приведенной истории речь идет именно о свежих финиках, что в корне меняет дело, фрукты быстро перевариваются и, по мнению арабов, совсем не подходят для больного человека, потому Пророк так удивился! В то же время следует помнить одно: если пациенту очень хочется съесть или попить что-либо, то ему это не повредит. В умеренных, разумеется, количествах. Именно в этом заключается смысл улыбки Пророка и мораль притчи.

— Вот я и говорю, свежий финик да с горячей лепешкой! Это, я скажу тебе, нечто! — хозяин дома мечтательно закатил глаза и причмокнул, — а такую мораль я одобряю, когда душенька просит, то не отказывай ей ни в чем!

Научную беседу мы сочетали с дегустацией шустовского коньяка и потому пребывали в слегка приподнятом состоянии духа. Разговор переключился на особенности изготовления этого напитка. Георгий рассказал, что французы, восхищенные качеством коньяка крымского «Старый Финьшампань» разрешили Шустову использовать в названии именно термин коньяк вместо бренди. Затем мы говорили о том, о сем, курили сигары и вновь дегустировали коньяк. Неожиданно я вспомнил, что так и не получил ответа на свой вопрос.

— Георгий, так куда все же исчезают по ночам фуры?

Подхалюзин молча пожал плечами и начал аккуратнейшим образом выкладывать очередной слой молочной пенки.

Не то, чтобы меня интересовало исчезновение фур, но в силу странных обстоятельств, которым до сих пор не могу найти объяснения, я почувствовал научный раж и исследовательский зуд.

— Мы не можем пройти мимо этой загадки. Я считаю, что всякий интеллигентный человек, а уж тем более ученый и врач, просто обязан время от времени отвлекаться от профессиональных обязанностей, тренировать ум и интуицию, решая общественно значимые вопросы. И поэтому я просто-таки горю интересом узнать — куда же они деваются?

— Не вопрос. Фуры перемещаются в другой город, не оповестив об этом местные власти. Чему тут удивляться? Фуры — существа, хотя и сильные, но не сильно разумные.

— Вот в этом-то и кроется загадка. Стража, охраняющая выезды из города, утверждает — фуры его не покидали. Я предлагаю ночную вылазку с целью выяснения этого вопроса, — с неподдельным энтузиазмом я отдал салют фужером коньяку.

— Баронесса будет против… — Подхалюзин, будучи разночинцем, любил подчеркивать титул супруги. Сейчас он явно колебался, казалось, вся его широкая, как двуспальный диван, спина источала сомнение.

— Друг мой, решение этой загадки — несомненно, сулит открытие. Мы сможем описать результаты экспедиции в научном отчете. Сделаем доклад в большом зале Русского географического общества, и я смогу дать вам рекомендации для вступления в него.

— На фига мне это? — спросил Подхалюзин со всей возможной наивностью и облизал ложку из-под варенья.

Я знал, что он большой мастер совершать повороты на 180 градусов, и все же на несколько минут опешил. Глоток коньяка ободрил меня, и я бросил следующий козырь.

— Георгий, приключение сулит некоторые трофеи, которые могут заинтересовать Марту.

Промазав сорок первый слой, Подхалюзин решил сделать перерыв и, плеснув себе в бокал коньяку, сел в кресло напротив меня. По сошедшимся на переносице бровям я видел — идея с вылазкой ему определенно нравится. После пятиминутной паузы наш разговор возобновился.

— Баронесса определенно будет против, не вопрос… Но куда же они деваются, черт возьми? И трофеи…

Я знал, что моему другу необходимо некоторое время для принятия решения, и попробовал перевести разговор на другую тему:

— Я вот давно хотел поинтересоваться — какой именно толщины должны быть прослойки черничного варенья в гурьевской каше?

— М-м-э, не вопрос… Определенно нужно встряхнуться. Завтра выступаем, утром обсудим подробности и подготовимся к экспедиции. Ну, за успех! Путь будет не близкий — к Американским мостам.

— А где это?

Я с некоторым опасением посмотрел на Подхалюзина. Его немигающие глаза уставились в пространство, он икнул и я осознал неуместность дальнейших вопросов. Мой друг уже загорелся идеей, и ничто в этом мире не могло свернуть его в сторону. Сотейник издал невнятный звук, Подхалюзин встрепенулся и, вернувшись к плите, продолжил священнодействовать над молоком, пенкой, вареньем…

По прошествии приблизительно получаса, докурив сигару, я распрощался и отправился домой. В мои планы входило узнать-таки, где находятся эти самые Американские мосты и пораньше лечь спать.

II

На следующий день мы никуда не пошли, поскольку у Подхалюзина обнаружились неотложные дела, не терпящие никакого отлагательства. Да и мне понадобилось перечитать некоторые труды известных путешественников для более детальной подготовки к проекту. В течение недели мы дважды встречались для обсуждения цели и задач путешествия, намечали перечень вещей, необходимых в предприятии. Затем, после составления сметы, вычеркивали из перечня все ненужное и оставляли только самое-самое. В общем, как говорят в Петербурге, имели место «километры разговоров», крайне важных, без которых предпринимать что-либо просто немыслимо. Наконец все было согласовано, утверждено, закуплено. Дальнейшие проволочки стали невозможны, и дата выхода обозначилась со всей определенностью.

III

Как опытный путешественник, я уделяю большое внимание одежде и амуниции. Несмотря на то, что дождь, моросивший весь день, прекратился, я надел шерстяной, крупной вязки свитер, черные, широкие рыбацкие штаны, непромокаемую куртку с капюшоном.

С Подхалюзиным договорились встретиться у него и достаточно скоро я звонил в дверь его квартиры.

Георгий — мужчина, мягко говоря, крупный, высок ростом, брюнет и, как полагается правильному доктору, носит длинные до плеч волосы. В этот вечер он нарядился в белую рубашку, белый жилет и белые же итальянские лосины, которые эффектно поддерживали его толстый живот. Посмотрев на меня, он что-то нечленораздельно буркнул и ушел переодеваться.

Не прошло и получаса, как мой друг вернулся, одетый более подходяще для наших целей, и мы сели в кресла возле камина. Достали сигары, закурили. Еще через четверть часа Подхалюзин предложил выпить кофе и, не дожидаясь моего согласия, отправился его варить.

Кофе Георгий готовит просто божественно! Несколько лет тому назад один приятель, между прочим, известнейший в нашем городе художник, подарил ему страшную итальянскую машину для варки кофе. Георгий ею не пользуется. Как не использует и прекрасную медную джезву, стоящую на полочке над плитой. Впрочем, и специальный ящик для приготовления кофе на раскаленном песке он не достает, и тот пылится в недрах кухонного стола. Все чудеса кофеварочной техники были забыты после того, как одна пожилая дама из Бразилии научила его способу приготовления истинного кофе. Подхалюзин — настоящий эстет! Он кипятит воду в чайнике и заливает ею засыпанный в кружки свежемолотый кофе. Через несколько минут, перемешивает маленькой ложечкой, чтобы осела гуща, и напиток готов.

Взяв чашки с кофе, мы вернулись к камину.

— Георгий, не хочу вам напоминать, — от волнения я часто перехожу на «Вы» даже с близкими мне людьми, — но мы имели на сегодня определенные научные планы.

— Не вопрос, сейчас допьем кофе, покурим и приступим к осуществлению этих планов.

В молчании мы неспешно допили кофе и выкурили по сигаре. Подхалюзин поднялся, глубоко вздохнул, пробурчал что-то о том, что баронесса определенно будет против, и направился к буфету. Поставил на столик перед нами бутылку шустовского коньяка и два фужера. Я молча, с удивлением, воззрился на бутылку.

— Это от матушки, она передала небольшой запасец, — гостеприимный хозяин с любовью посмотрел на коньяк.

— Георгий, меня удивляет не шустовский коньяк, точнее, он меня и удивляет. Нам скоро выходить…

Подхалюзин уставился на меня своим немигающим взглядом настоящего гипнотизера. Я вспомнил, что искусство внушения он изучал в знаменитой Харьковской школе гипноза и в очередной раз задался вопросом — неужели им вправду делают операции на веках?

— В одном разговоре старейший представитель нашего цеха, уважаемейший маэстро… имя назвать не могу, извини… поведал мне одну тайну.

Подхалюзин ловко открыл коньяк и плеснул в фужеры.

— Ну, прозит!

Мы выпили, закурили. Я ждал продолжение объяснений.

— Как ты знаешь, в Петербурге испокон веку уживаются два вида существ — живые и нежить. Принято считать, что ареал распространения последней охватывает, в-основном, центр города. Нежить проявляется по ночам и особенно сильна в свете Селены. Это общеизвестные факты.

Подхалюзин еще плеснул коньяку и мы выпили. Я был весь внимание, мой друг относится к той породе людей, от которых в любой момент можно ждать сюрприза.

— Ты никогда не задумывался, как так получается, что долгие годы большое количество людей живет бок о бок с огромной популяцией нежити, а жертв среди людей относительно мало? Да и то, страдают в основном приезжие!

— Возможно, дело в особом навыке поведения коренных петербуржцев или в родственных, что ли, отношениях между ними и нежитью?

— Про родственные отношения — это мощная гипотеза! — мой собеседник утробно засмеялся. — Нет, я понимаю, наши дамы, если почувствуют «лавэ», уже не смотрят в паспорт кавалера — гражданин он или нежить, но все же это ты сильно сказал! Да и первая идея не лучше…

Подхалюзин искренне потешался. Я сконфуженно молчал. Он налил еще немного в бокалы, мы выпили. Кинув взгляд на бутылку, я отметил: «Прошли экватор».

— Секрет, как говорится, на поверхности, in vinо veritas! — мы выпили еще. — Нежить страшно боится запаха алкоголя! Для нее чеснок по сравнению, скажем, с коньяком — амброзия. А Петербург, как всем известно, — город коньячный.

Некоторое время я переваривал услышанное и сопоставлял полученную информацию с ранее известными мне фактами, поэтому пили молча.

— Определенная логика есть, но почему ты веришь этому нашему коллеге? — я сосредоточился на четкости артикуляции, заодно безуспешно попытался сфокусировать свой взгляд на переносице собеседника.

— Я поверил этому старому пердуну, потому что тому же меня учил мой дед Григорий, между прочим, наказной атаман казачьего войска! — Подхалюзин в возбуждении привстал и наклонился в мою сторону. — Казаки вот где эту нежить держали! — он сжал пудовый кулак и потряс им в воздухе.

На Подхалюзина спиртное действует удивительным образом, в нем пробуждаются казачьи корни. Даже его речь становится какая-то… казачья, что ли. Баронесса очень не любит, когда ее Георг превращается в подобие вышибалы из ресторана напротив. Сегодня Марты с нами не было и обструкция с ее стороны Подхалюзину не грозила. Я также чутко реагирую на грубые выражения и обязательно делаю замечание. Язык — это наш дом, а грубость — мусор в этом доме. Но в этот раз я как-то не обратил внимания на вульгаризм в речи Георгия.

— А где казаки брали коньяк? — наивно спросил я. — Впрочем, они совершали набеги…

— Коньяк здесь ни при чём, они пили горилку, — Подхалюзин плеснул еще. — Нежить не выносит запаха любого алкоголя, просто коньяк пить приятнее.

Около получаса мы глядели на огонь в камине и курили в молчании. Все же это прекрасное изобретение — камин! Нет ничего лучше, чем в промозглый осенний вечер сесть возле него, вытянуть ноги к убаюкивающему теплу очага…

— Ну, пора! — Георгий грузно поднялся и направился в прихожую.

IV

На улицу мы вышли с некоторым затруднением, похоже, кто-то разлил на ступенях лестницы масло. Открыв дверь парадной, я с наслаждением вдохнул свежий воздух.

— Георгий, я понял! Такие дворы строили, чтобы наблюдать днем звезды. Я помню, как однажды в детстве мы для этой цели забрались в деревенский колодец.

— М-м-э, я раньше думал, что так строили для лучшего сохранения дворовых ароматов.

Подробности нашего путешествия до Фонтанки стерлись из моей памяти, однако Садовую мы перешли удачно. На мосту красовались русалки, особенно эффектные в лучах Селены. Георгий еще издали заговорил с ними, энергично потряхивая своим кулачищем. Рассказал анекдот, посмеялся. Когда мы проходили мимо, русалки захихикали и одна из них, сделав «ножкой», поцеловала Подхалюзина. Я так умилился этой сцене, что в голове поневоле родились поэтические строки. Стих мне показался недурственным, и я прочитал его в голос, как полагается, раскатывая «р-р-р» и выделяя подвыванием смысл произведения.

Светлокудрая дева рыцаря проводила

поцелуем на войну

и осталась ждать его возвращения

под Селеной на мосту

Я был собой доволен. На память пришла баронесса, как она аплодирует моим виршам! Какая все же у нее тонкая, романтическая натура! «Стоп, откуда у русалки ноги?» — неожиданно подумал я.

— Образованному человеку и настоящему врачу не пристало… даже если и по ночам… Георгий, та девка, что целовала тебя, она русалка или нет?

— Целовала меня? — Подхалюзин резко остановился, и я ткнулся носом в его широкую спину.

— Ну да, поцеловала… на Горсткином мосту.

— Не вопрос… Надо держаться освещенных мест, — с непередаваемой грацией ускользнув от необходимости отвечать, Подхалюзин вновь устремился вперед.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Шли посередине проезжей части, где от многочисленных фонарей было светло, как днем. На перекрестке стоял полицейский патруль, состоявший из начальника и четырех дюжих полицейских, полностью экипированных дубинками, мечами, арбалетами, пиками, флаконами со святой водой и прочими спецсредствами. Начальник патруля небрежно скользнул по нам взглядом и, отвернувшись, принялся высматривать что-то в садике за Лазаретным переулком. Мы остановились неподалеку. Стало прохладно, и Подхалюзин достал из кармана предусмотрительно захваченную из дому фляжку. Мы выпили «по глотку», вкуса я не почувствовал, и мы продолжили свое путешествие.

Вскоре нашим взорам предстал Императорский вокзал. На фоне ночного неба его здание как будто парило в воздухе. Строгие белые стены венчал купол с острым, стремительным шпилем. Мне захотелось спеть что-нибудь патриотичное и одновременно глубоко лиричное. Нужная песня на память не пришла, и мы разговорились об архитектуре и ее влиянии на психику человека. Джордж, мне захотелось назвать моего друга именно так, по-домашнему, развил интереснейшую мысль, но говорил путано и мне было сложно следить за развитием его гипотезы. За обсуждением мы пропустили нужный поворот дороги и продолжили путь вдоль Введенского канала.

Надо сказать, что достаточно скоро мы пожалели об ошибке. Фонарей не было в принципе. Дорога освещалась столь любимыми нежитью лучами Селены. Справа вдоль дороги сплошной стеной стояли дома, слева тянулся темный, мрачный пустырь. Вокруг нас в тенях крутились какие-то существа, что-то чвакало, поскуливало, эпизодически раздавался гомерический хохот. Несмотря на принятый мной репеллент от нежити «Казачий», я чувствовал страх. Некто внутри меня ежесекундно норовил оглянуться. Этот некто очень хотел съежиться, стать маленьким, незаметным, он мечтал лечь на дорогу и спрятаться за кочкой. Откуда ночью берутся кочки на ровной днем дороге? Мой страх не смог ответить на этот вопрос.

— Нужно выбираться на параллельную освещенную улицу, — Подхалюзин махнул рукой вправо, — скоро проходняк.

Я ничего не ответил, хотя всей душой согласился с предложением. Мой страх попытался вернуться, и я из последних сил отказал ему в этом. Дойдя до проходного двора, мы по очереди приложились к фляжке, и уже смелее отправились в его темь. Двор был не просто темным, а черным, грязным, мокрым и еще много каким. Все внимание я сосредоточил на дорожке, поскользнуться здесь было бы слишком опасно. К нежити, что сопровождала нас последние полчаса, добавились здоровенные дворовые крысы. Пахло свежими нечистотами, гнилью, и еще чем-то невыносимо мерзким.

— Георгий, не правда ли, амбрэ, словно в Париже.

— Я не был в Париже, но уверен, воняет там куда хуже, — Подхалюзин мощным ударом ноги подбросил в воздух огромную крысу.

— Я имею ввиду не современную столицу Франции, полную выходцев из африканских колоний, а Париж 30-х годов, воспетый писателями и художниками, где творили… черт возьми! — я так же наподдал наглому грызуну, оказавшемуся у меня на дороге.

— В то время в Париже все эти представители богемы не только творили, но и мочились прямо на поребрик, — засмеялся Подхалюзин. — Если это считать проявлением культуры, то Петербургу далеко до звания мировой культурной столицы.

— Погляди, здесь столько крыс, что даже нежить притихла, — Георгий метко плюнул в очередную крысу, — а вот и выход!

Я вслед за Подхалюзиным вышел на улицу и даже невольно улыбнулся — такой милой, безопасной она мне показалась. И пусть фонарей было немного, но они светили. И пусть кое-где под ногами были лужи, но ведь попадались и сухие участки! Несколько впереди нас двигался на Рыбинскую базу за товаром небольшой отряд строителей. Ускорив шаг, мы присоединились к ним и до перекрестка дошли без приключений.

С попутчиками попрощались сердечно, они что-то галдели на своем финском наречии, возбужденно щелкали пальцами, доставали и зачем-то показывали нам свои кошельки. Настоящие дети природы, на меня они произвели наилучшее впечатление. Джордж, по всей видимости, также был тронут их эмоциональностью. От избытка чувств он обнажил (???) свои пудовые кулаки и, громко гукая, начал махать ими во все стороны. Рабочие поспешно удалились. Мы остались вдвоем.

— Милые все же люди! — чувства переполняли меня, — я считаю, что Сенату следует пересмотреть закон о миграции и отменить черту оседлости.

— М-м-э, не вопрос, а куда они подевались? — Джордж был озадачен и не скрывал этого. — Только что вертелись тут под ногами и вдруг куда-то все подевались!

От огорчения Подхалюзин достал фляжку. Мы продолжили свое трудное путешествие. Как опытный исследователь я знаю — ничто так не скрадывает тяготы долгой дороги, как хорошая беседа. О науке говорить было поздно, о прекрасном — рано и я решился задать давно интересовавший меня вопрос.

— Жора, я тебя, как казака, хочу спросить, почему все малороссы толстые?

— Не вопрос, только не малороссы, а казаки. И не толстые, а крупные. Мой дед Григорий рассказывал мне, что большой вес напрямую был связан с необходимостью выживать. Да и женщины любят настоящих мужиков.

Меня ответ Подхалюзина не удовлетворил, так как воображение нарисовало картину, на которой от огромного, словно бочка, мужика, баба отрезала ломти сала и кормила ими голодных детей. Сало почему-то имело голубой цвет. «Бр-рр! Привидится же!» — сказал я себе, мысленно перекрестившись.

— Есть поговорка: «Пока толстый сохнет, худой сдохнет»! Они что, в неурожайный год питались своими запасами как верблюды? Я путешествовал по Азиатским пустыням и видел верблюдов. Но чтобы люди были на такое способны?

— Да нет же, голод здесь ни при чём. Казаки охраняли южные границы, выполняли, м-м-э, роль как бы пограничников-богатырей. Совершали набеги, грабили сами и не давали грабить другим. Представь — степь, сушь, бесконечность! Встретив врага, поступали люто. Рубились на саблях, кололи пиками, — иллюстрируя свои слова, Подхалюзин так размахивал руками, что я чувствовал освежающий ветерок. — Представляешь ужас такой сечи? Большая часть сабельных ран — касательные. Сало практически не дает крови, и такие раны быстро заживают. Толстые раненые не умирали от потери крови, а скоро выздоравливали и возвращались в строй или к бабам. Худые же умирали, не оставив детей. Такой вот естественный отбор. Мужик должен быть большим, все, что выше ремня — грудь! — он победоносно указал на свой живот.

— Но великий Поль Брэгг… — я робко попробовал возразить столь безапелляционным заявлениям, впрочем, мне это не слишком удалось.

— Брэгг… Умер твой Брэгг. Его акула с доской перепутала! — Джорджа явно несло.

Внезапно я понял, что не со мной дискутирует мой громкий друг, не мне предназначены эти явно заготовленные заранее филиппики, эти стрелы остроумия и лезвия логических доводов. Перед моим мысленным взором предстала Марта — супруга потомственного казака. Она смотрела на нас, и в ее небесно-голубых глазах я читал немой укор. Чтобы как-то реабилитироваться перед баронессой, я кинулся в атаку.

— Жора, каждому образованному человеку, а тем более врачу, известно пагубное влияние избыточного веса на здоровье. По мнению ученых Лондонской медицинской школы каждые пять фунтов лишнего веса сокращают жизнь на семь с половиной месяцев!

— Пять фунтов — это сколько? — с явным интересом спросил казак.

— А черт его знает! — честно признался я, поскольку был не готов к подобному повороту разговора.

— Не вопрос, а для набора и поддержания боевого веса существовала специальная диета, — Подхалюзин оседлал любимого конька и еще долго рассказывал подробности казачьей жизни и, в особенности, казачьей кухни.

Мы сели под единственным горящим фонарем на землю, предварительно подстелив захваченную из дому газетку. Было холодно. С Обводного канала дул промозглый, колючий ветер. Фляжка была пуста.

— Вот он, красавец! — Подхалюзин указал на черневшую перед нами металлическую конструкцию. — Их три брата, этот самый старый, с 1888 года стоит здесь.

— Джордж, почему мосты так называются? Их проектировали американские инженеры или они построены на деньги американских налогоплательщиков?

— Нет, инженеры наши и налогоплательщики тоже, — Подхалюзин достал сигару и закурил, — я думаю, они чем-то похожи на Эйфелеву башню, вот публика и окрестила их «американскими».

Версия Подхалюзина была правдоподобна и мне понравилась, в который уже раз я поразился логике наших людей. И вправду, стоят же в наших парках развлечений «Американские горки», который весь мир называет «Русскими». Я зябко поежился и заерзал на газетке.

V

— Т-ц-ц! — Джордж как-то пригнулся к земле и указал сигарой направление, в котором следовало смотреть.

Я почувствовал, что неумолимо и стремительно трезвею. Вдали едва заметно мелькали тени. Спустя полминуты мы увидели мчавшуюся на полных парах фуру и услышали жуткий вой волкодлаков.

— Они ее загоняют! — от возбуждения и страха я начал говорить шепотом, хотя в этом не было необходимости, — они охотятся на фуру!

Это действительно была охота. Охотников была целая стая — голов двадцать, не меньше. Несмотря на большую скорость, волкодлаки двигались согласованно, держались дугой, края которой лишали жертву возможности свернуть в сторону. Считалось, что фурам — этим гигантам — некого бояться, но увиденное нами опровергало это заблуждение.

Фура от ужаса ничего не соображала. Время от времени то один, то другой охотник прыгали на нее, но она сбрасывала их на землю и неслась дальше. От топота копыт дрожала земля. «Тонн десять, не меньше», — подумал я, завороженно следя за охотой.

— Как же они собираются ее брать? — Подхалюзин хладнокровно прикидывал шансы жертвы и охотников, последним для достижения успеха явно чего-то не хватало.

Тем временем фура увидела мост и устремилась к нему. Все-таки это прекрасное зрелище — фура, скачущая во весь опор! Экземпляр, который мы наблюдали, был великолепен — мощь, сила, скорость. Волкодлаки заголосили еще сильнее, но фура уже почуяла свой шанс на спасение и была неудержима.

— Уйдет, родимая! Сейчас под мостом проскочит и уйдет! — от возбуждения я вскочил на ноги.

— Да, — это ее шанс, — согласился со мной Георгий и невозмутимо выпустил струю сигарного дыма.

Охота приближалась к развязке, но мог ли я предположить, что она будет такой?

Словно услышав нас, фура ударом корпуса сбила одного из преследователей, торжествующе заржала и устремилась под мост. Все последующее произошло очень быстро, буквально через мгновение все было кончено. Лишь позже, восстанавливая в памяти увиденный кошмар, я смог вспомнить детали этого события.

Фура, уже практически уверовавшая в свое спасение, нырнула под мост, и он осел. То есть взял и осел! Раздался жуткий хруст ломаемого хребта и долгий отчаянный визг фуры, бывшей так близко к спасению. Волкодлаки с торжествующим ревом накинулись на заднюю часть ещё живой туши и стали рвать мясо. Мост утробно зарычал и принялся с шумом высасывать фуру, словно паук — муху, попавшую к нему в тенёта.

Я почувствовал подкатившую к горлу тошноту и невольно склонился над небольшой лужицей. Было плохо, я задыхался. Чья-то мощная рука привела меня в вертикальное положение.

— Надо рвать когти, — и пинком придав мне начальное ускорение, Подхалюзин устремился прочь от места бойни.

Как мы бежали! Нет в языке эпитетов, могущих достойно описать этот процесс. Мы бежали во все лопатки, скакали, улепетывали, подобно перепуганным зайцам.

Подхалюзин, невзирая на избыточный вес, мчался не хуже олимпийского спринтера, далеко впереди и мне не удавалось его догнать. В детстве в цирке я был поражен видом бегущего слона, так вот Подхалюзину слон явно уступал в зрелищности, да и скорость не та! Через некоторое время поэзия бега обернулась плачем давно уже не тренированного тела. Сбилось дыхание, мышцы стонали от нехватки кислорода. Сердце колола холодная игла, печень скрутил болевой спазм. Но ни на секунду я не мог сбавить скорость. Страх — этот лучший тренер — подгонял меня и заставлял искать второе дыхание. «Трудно найти в темной комнате черную кошку, особенно если ее там нет», — крутилась в моем взбудораженном сознании чья-то фраза. И все же оно пришло! Открылось второе дыхание и стало действительно легче. На перекрестке я настиг Подхалюзина. Еще метров через сорок впервые вырвался вперед!

После пересечения Загородного проспекта мы сбавили ход и перешли на ходьбу. Подхалюзин свистел легкими, пот струями стекал по его лицу. Впрочем, я пребывал в не лучшем состоянии и скоро лег на землю плашмя, прижавшись разгоряченной щекой к прохладному асфальту. Георгий с шумом упал рядом. Спустя несколько минут стало смешно и мы захохотали, вспоминая свой бег, лица друг друга и просто, потому что было весело.

Как-то враз перестали смеяться. Словно что-то сломалось внутри и стало не смешно, а тоскливо. Поднялись, кое-как отряхнули друг друга от налипшей грязи и пошли. Я шагал молча, вытирая лицо платком, говорить совсем не хотелось, хотелось оказаться дома, одетым в мягкий, уютный халат, вытянуть ноги к камину и забыть все произошедшее. Однако память — это скряга, который способен лишь накапливать, собирать все, в том числе и ненужный хлам. Выбрасывать этот скряга не умеет. Я с тоской подумал, что обречен теперь до конца своей жизни вспоминать ужасный хруст костей и пронзительный, высокий крик, полный смертного ужаса. Подхалюзин держался впереди и что-то бурчал себе под нос. Неожиданно он остановился и замолчал. Я уткнулся в его пропахшую потом спину и тоже остановился.

VI

В первое мгновение мне показалось, что это дежа-вю. Волкодлаки, что загоняли фуру, десятка два, не меньше, в том же охотничьем строю. Они не двигались, и я как-то сразу понял — это не галлюцинация, это реальность. Стало немыслимо страшно. Всего-то чуть-чуть мы не дошли до защищенного места. Вот он, Горсткин мост. Подхалюзин набычился, сделал шаг вперед и зарычал. Его бессловесный посыл вывел меня из ступора.

— Господа! — обратился я к нелюдям. — Мы оба представители самой гуманной в мире профессии, мы врачи! Иногда мы оказываем помощь вашим товарищам, а однажды, возможно, спасли жизнь кого-то из вас, — я очень старался быть убедительным.

Статичное изображение превратилось в фильм и события понеслись с невероятной скоростью. Волкодлаки бросились на нас. Подхалюзин мгновенно присел на корточки. Недоуменно отметил я нелепость его движения, но Подхалюзин уже успел «вертушкой» сбить на землю одного из нападавших. Что он творил! Он «катал бешеного кабана» или, другими словами, плясал боевой гопак! Его необъятное тело перемещалось легко и стремительно, удары, наносимые ногами и левой рукой, были тяжелы и неотразимы. А правую руку он держал над головой… Подхалюзин походил на снегоуборочного Индрик-зверя. Мне он определенно нравился, а вот волкодлакам, похоже, что нет. Они бросались на него, как собаки на медведя гризли, в тот же миг разлетались в стороны и опять бросались.

Моя медитация была прервана огромным нелюдем, устремившимся ко мне слева. Я ударил его ногой в рыло и заметил другого. Длинным кувырком ушел от столкновения с бросившимся мне в ноги врагом. Приземлился, как учили, на корточки и пальцами руки ощутил листья! Кленовые, с резными краями они устилали всю поверхность сквера, где происходила схватка.

В молодости я проходил двухлетнее обучение в школе боевых искусств «Морской шиповник», что расположена на Сахалине в городе Маока. Тяжелые, многочасовые тренировки и жестокость боевых столкновений способствовали сплочению учеников в братство. Со многими ребятами из этой школы у меня установились приятельские отношения. Среди равных выделялся небольшого роста парень из старинной японской семьи. Мы подружились, он познакомил меня со своим отцом, который и научил меня некоторым секретам нидзютцу. Именно этому славному цеху более пятисот лет принадлежала семья моего друга. Его предки топили монгольские корабли у Окинавы, во времена первого сегуната его пращуры резали самураев, в эпоху изоляционизма — шпионили, после реставрации охраняли жизнь и покой Императора.

— Листья, Александр, это не мертвая трава, это наши смертоносные друзья. Прикоснись к ним рукой и скажи Слово! — старый японец бесстрастно смотрел на меня, и в глазах его улыбалась вечность.

Пальцами обеих рук я чувствовал, что опавшие листья обретают прочность металла. Десятки, сотни звездочек-сюрикенов лежали передо мной! Волкодлаки увидели, как на поляне зародился сверкающий смерч, и, набрав силу, устремился на них! Вихрь из золотистых листьев-сюрикенов, сметающий всех на своем пути, обрушился на врагов. Помня клятву врача, я стремился по возможности избежать убийства и целил в конечности. Враги выли и падали, падали и выли, однако удержать их на расстоянии я не смог. Меня обучали различным ката и тайлу, но выполнение любого из них требовало трезвости ума и тренированности тела. После выпитого коньяка мне больше подошел бы «пьяный стиль», а ему я не был обучен. Ох, и плохо мне пришлось! Зубы, когти, лапы, руки — все перемешалось. Я бил и меня били. Меня кусали, и я кусал что-то мягкое и невозможно волосатое. Плохо было дело, а было бы еще хуже, если бы враги внезапно не остановились.

Прижав уши, волкодлаки смотрели на кого-то, стоящего позади меня, и тревожно скулили. Я оглянулся. Большой черный пес стоял метрах в десяти от сквера. Я не успел его толком рассмотреть, мое внимание отвлекли залихватский свист и лошадиное ржание.

— Всем на землю, лежать, руки за голову! — раздался громоподобный голос.

На поле боя необычайно эффектно появился новый герой. Жуковский, а это был именно он, ловко спрыгнул с коня и, не успел я глазом моргнуть, как троица волкодлаков, скованная наручниками, дружно водила хоровод вокруг огромного клена. А остальные, кто не успел или не смог убежать, были разложены в штабели в полном соответствии с Регламентом медицинской сортировки в полевых условиях. Любо-дорого посмотреть, когда за дело берутся профессионалы-силовики, это вам не игра в бирюльки двух гражданских шпаков!

— Доктор, что у тебя здесь за ерунда творится? — капитан был весел, бодр и источал оптимизм.

Как-то неожиданно страшная ночь закончилась, наступило утро. В свете зарождающегося дня сквер напоминал деревенское поле, на котором вдосталь порылись кабаны. Кругом были кучи земли, прелых листьев, какого-то строительного мусора.

— Здравствуйте, Жуковский, вы нас спасли от верной смерти, — я обернулся, но пса не увидел, а дальнейший ход событий окончательно отвлек мое внимание.

— Служивый, огоньку не найдется? А то я где-то обронил свой «золотой дюпон», — Подхалюзин был сама вальяжность, хотя и продолжал тяжело дышать.

Жуковский вынул из кармана пачку солдатских сигарет, мы достали сигары — закурили. Как это все-таки хорошо, что на свете есть такие люди, как Жуковский, — благодарно подумал я, — моя полиция меня бережет!

— Подхалюзин, встань лучше здесь, от тебя несет как из бочки! Как это вас, ребята, так угораздило? — поинтересовался Жуковский.

— Не вопрос, если тебе не нравится благородная кислинка коньячного выхлопа, — Георгий гордо выпятил свой живот и неспешно переместился на место, указанное капитаном.

Волна жгучего стыда накрыла меня с головой. Два уважаемых доктора, среди ночи в сквере. И этот запах! Я с содроганием вспоминал подробности прошедшей ночи — бегство, драка. На душе стало муторно и противно.

— Я вначале подумал, что клошары из-за сивухи дерутся, а затем вижу — это господа доктора диспансеризацию затеяли! — и капитан громко засмеялся.

— Нет, мы им клизмы решили ставить, с гвоздями! — присоединился к нему Подхалюзин.

— Жуковский, мы, между прочим, раскрыли страшную тайну! — неожиданно обиженным голосом произнес я.

— Да ну! Уж не тайну ли вакцинации русалок на Горсткином мосту? — продолжал скалиться полицейский.

«Неужели и это знает?» — тревожно подумал я. Вот ведь проныра какой! Что означает его вопрос? Вот тебе и сходили за хлебушком! Я чувствовал, что тревога все сильнее овладевает мной.

— Жуковский, я серьезно говорю! Мы с Георгием своими глазами видели, как Американский мост задавил фуру! — я победоносно взглянул в глаза капитану.

— Экое открытие, так вы по этому поводу так назюзюкались? — он явно не желал останавливаться.

— Да эта новость — наш научный трофей! — гордо поддержал меня коллега и, обращаясь ко мне, продолжил. — Как ты думаешь, нам полагается вознаграждение?

Подхалюзин явно начал готовиться к встрече с баронессой и считал, что трофей пришелся бы как нельзя кстати. Я был всецело на его стороне, хотя материальная сторона дела интересовала меня как истинного ученого в наименьшей степени.

— Да я об этом еще сопляком-стажером знал! Начальство все уши патрулям прожужжало: «Охраняйте фур, охраняйте фур!». А людей где взять? Кто захочет за такую зарплату по ночам за этими уродами бегать? — неожиданно взвился полицейский, указывая на задержанных.

— Жуковский, Его надо немедленно арестовать! — я жестом указал в северном направлении.

— Доктор, вот я иногда смотрю на тебя и дивлюсь. Как же я Его арестую, ведь он же Мост! — Жуковский укоризненно посмотрел на меня. — Все, не серчай, дела! Надо этих субчиков в отделении сверить.

Капитан построил задержанных в колонну по двое и увел их в отделение. Мы, проводили колонну взглядом, докурили.

— Александр, на днях я, по всей видимости, буду готовить юшку, надо будет побаловать баронессу. Я закуплю на рынке все необходимые продукты: рыбу, цветки шафрана. Сама готовка много времени не займет. М-м-э, часов шесть, не больше. Ты не поможешь мне скрасить этот процесс?