Завет новейший

Владимир Семиченко

Эта книга – не просто для взрослых. Для очень взрослых. Не потому, что срам – в ней нет срама. Потому что тяжело. Реально тяжело. Это не мнение автора. Мнение читателей. И не задумана эта книга развлекать, восторгать, привязывать. Книга вообще не задумана. Просто накопились идеи, догадки, предположения. Формат реализма слишком тесен, надо расшириться в пространство фантастики. Фантазия – это очень легко, приятно, увлекательно. Удовольствие и писать, и читать.

© Владимир Семиченко, 2022

ISBN 978-5-0059-2212-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие.

Мне придумалась модель мирозданья. Зачем? Их уже придумано множество. Да и каждый человек, если он разумен, тоже имеет такую модель — частично общеизвестную, одну из многих, частично собственную. Возможно, я не оригинален, написал расхожее. Но написал. По крайней мере, я не в тренде модных либеральных идей. Также чужды мне и идеи тоталитарных сообществ. Ясно понимаю, что общество должно быть устроено разумно. Разумно настолько, что в нём нет места ни насилию, ни обману. Хоть действо моей книги всеми героями произрастает из советского социализма, уже к началу замысла книги этот Великий Проект был уже безнадёжно закрыт. Закрыт и как идея, и как реальность. Закрыт и в моей голове без всякого сожаления — с пониманием его пороков и достоинств. Среди достоинств главное, это попытка строительства разумного общественного устройства. И провал социалистического проекта исключительно в дефиците разума. Стихия страстей и эмоций взяла верх над разумом. Проект закрыт, но он необратимо изменил человечество и это обязательно повлияет на судьбу человечества после неизбежных глобальных катастроф.

Мне придумалась модель мирозданья глобально и фундаментально, но прошу к этому относиться с юмором и снисходительностью, ибо это лишь пространство для локальных конструкций, которые я старался строить логично, системно и ценностно.

Книга воскрешений. Часть 1.

Иван да Анна. Небожители.

Его разбудил свет сквозь веки. Мгновение ясности и вновь злая память набрасывает на первые ростки мыслей паутину страданий. Острая, как стилет, горько-жгучая боль-тоска по сыну, не вытесняемая никакими мыслями. Неизбавимое воображение рисует обезображенные солдатские тела среди скал и камней. Он прекрасно понимал, что это его навязчивый вымысел, не имеющий никакого отношения к его сыну. Тем более, что официальное «самовольно покинул расположение части» в Чечне, должно диктовать ему другие мысли и образы — похищение, пытки… Был бы жив! Он вспомнил, что перед тем, как уснуть… а уснуть-ли? Он вспомнил, что перед тем у него в груди плавленым свинцом разлился жар и нарастал невыносимой тяжестью. Ведь это была смерть! В его годы уже так много друзей и родных ушло из жизни с инфарктом. Спасли? Кто??? Ближайшая больница в двадцати километрах и единственный телефон — в пяти, на усадьбе какого-то богатого и в меру вздорного «новорусского». Это значит — не может быть. Тем не менее, «я мыслю, значит я существую»! Сквозь веки — свет, надо бы открывать глаза. Но пора бы почувствовать извечную боль в шее, в органах… малого таза, за грудиной… Ничего нет… Ни привычных болей, ни тела. Только глаза, двигаются под веками, и веки, готовые открыться. Та-а-ак, инфаркт, инсульт, паралич, чего еще нам судьба-злодейка??? Ме-е-едленно открываем глаза… Странно… Высоченный бескрайний потолок, матово-стеклянный. Вот отражается он сам, лежащий на узком столе, укрытый до подбородка чем-то белым и грубым. Голова наполовину погружена в какую-то золотистую чашу. Никого, и никаких признаков медицинской техники. Морг для академиков?! От приступа смеха должно бы затрепетать в груди, но он не почувствовал толчков воздуха. Не почувствовал вдыхаемый воздух, расправляющиеся легкие, не услышал звук дыхания в собственном носу.

— Здравствуйте, Иван Александрович. Как я вижу, ваше настроение стабилизируется. — очень мягкий и убедительный, классно поставленный голос лектора. Невозможно сомневаться, что он видит (!) мое настроение, и оно «стабилизируется». Да — и это нечто новое. Настолько новое, что резко вернулась былая ясность мысли.

— Иван Александрович, я сразу могу вас успокоить, ваш сын жив. Подробности узнаете потом. — Сознание снова смутилось, но уже блаженным теплом, как от стакана водки натощак, глаза наполнились слезами. Сквозь влагу разглядел, что на потолке засветились какие-то янтарные знаки, а когда отлегло — увидел часы. Удивительно красивое очертание цифр, сменяющиеся секунды. Семь часов, семь минут…

— Иван Александрович, через час мы продолжим снимать блокаду с нервной системы вашего тела. А пока соберитесь с мыслями, вспомните последние события, очень внимательно прислушивайтесь к ощущениям.

Господи! Да сколько же я лет был без сознания, что техника так далеко ушла? Это счастливое будущее? И кто я такой в этом счастливом будущем, чтобы издохнуть, как собака в будке, в своей дачке-избушке и воскреснуть под этим стеклянным потолком с янтарными часами? Последние события…, впрочем, теперь можно спокойно смотреть на себя со стороны. Не можно, а нужно. «Что я могу положить к престолу Всевышнего?»

Двойник. Сначала показалось, что это отражение в невесть откуда взявшемся зеркале. Увидел не на мгновение, за секунду, да в двух шагах — разглядел в подробностях. Правые руки потянулись… Императрица Екатерина Великая тоже видела двойника: «Это к смерти». А перед этим — белый туман на секунду, который сменился ртутно-дрожащей стеной, тоже исчезнувшей через секунду. Игры меркнущего сознания? Впрочем, нет, совсем не меркнущего — слишком подробно и логично развивались события. Вскоре погас свет — обычное дело. С фонариком вышел в сени, во двор…, вернулся и запер дверь. Зажег керосиновую лампу, решил утомить себя работой и разложил бумаги. «Вот тут-то меня и накрыло…» Огонек керосиновой лампы разгорелся прямо за грудиной. Он обреченно сидел за столом и ждал неминуемой смерти. Жизнь физически и логически завершилась. Завершилась вот этой монографией, что сейчас служит подставкой для лампы, десятками публикаций и диссертаций своих коллег, друзей-товарищей, рассеянных теперь по всей планете, «внедрениями» в производство, восторгами удачных экспериментов в разных лабораториях, куда его раз за разом переманивали или «переводили». В профессии его жизнь сложилась, даже более того. В профессии он всегда блистал и был обласкан и коллегами, и начальством. Только эта его увлеченность профессией и наукой помешали ему стяжать должностей и степеней, а мог бы. Но пренебрег, и не пожалел. Даже когда под мутным ураганом перестройки и «шоковой терапии» рухнула вся его наука-техника, он, с высоты своего авторитета, снисходительно наблюдал, как его коллеги разлетаются по заграницам и коммерческим фирмам. Наблюдал, как его дочь в бесплодном браке с каким-то «топ-менеджером» растворилась в бизнесе и карьере, став в его душе пустым местом. Наблюдал спокойно, философски и стоически-цинично рассуждая, что на жирном перегное социализма обязательно взрастет нечто разумное-доброе-вечное. Спокойно — до тех пор, пока его младшенький, Лёшка-Лёшик-Лёшенька, солдат-срочник-мотопехота, не пропал в Чечне. Жена, женушка, Аннушка, Анютка не выдержала. Через неделю — они уже в толчее тесных коридоров областного онкологического центра. А еще через месяц — похороны. Догорела в наркотическом сне, ни — прощай, ни — до свиданья. Вот теперь и он сам — побелевшими пальцами вцепился в столешницу и судорожно втягивает в пылающую грудь бесполезный воздух… Только сейчас вспомнилось, побелевшие пальцы тянут настольное стекло, падает лампа… Черно-оранжевые клубы… И всё. Черт побери, ведь он должен был сгореть! Невозможно воскресить то, что сгорело!!! Парадокс… Тем не менее, эта мысль его уже ничуть не огорчила, даже пробудила любопытство. «Я мыслю, значит я живу!»

— Итак, Иван Александрович, ваши мысли за час достигли должной интенсивности, начинаем снимать блокаду. Как мы заметили, вы ничего не почувствовали в своем теле, и это хорошо.

«Вот уже и «мы», а где это «вы», и кто это «вы»??? «И сказал он, что это хорошо. И подумал, а хорошо ли это?»

— Сейчас у вас возможны очень неприятные ощущения в теле, постарайтесь это перетерпеть. Обычно у нас просто просыпаются сразу здоровыми и подвижными, но вы у нас — особо тяжелый случай.

В голове возникла картинка тлеющей головни в форме и размере человеческого тела и сразу послышался сдавленный вскрик. Кажется, женский.

— Простите, мы визуализуем ваши мыслеобразы. — Укоризненно… — Ну и фантазия! Всё не так плохо. У вас было слишком много микроинсультов. Мы опасались за ваши когнитивные способности, поэтому много и долго работали у вас в голове. Сейчас займемся отладкой вашей нервной системы, это вас утомит, и вы уснете. Проснетесь здоровым человеком, вот тогда поговорим.

Вообразился портрет Высоцкого с гитарой, мосток через речку и рюмочки на салфетке. «Вот тогда и приходите. Вот тогда — поговорим». Дружный и довольный пересмех…

Проснулся, как от толчка. Проснулся с желанием почувствовать своё тело, своё здоровье. Грубая простыня, край, резко сел на кровати. «Гол, как сокол». Тело своё, родное, всё на месте — шерсть, шрамы,…хобот, впрочем, родинки исчезли. Не важно. В ясной голове одно желание — знать, где и в каком времени? Свет медленно разгорался, освещая обычный гостиничный номер. Почти обычный: странная смесь футуризма и стандартного набора ведомственной гостиницы. В глаза бросился огромный, под метр, плоский и тонкий экран, каких не бывает, не то монитор компьютера, не то телевизор, на тонкой ножке. Какие-то устройства на столе, что так и просятся в ладонь или в пальцы. Обычная клавиатура и мышка, всё без проводов. Холодильник, или что-то подобное. Еще один стол и четыре кресла министерских размеров под белыми чехлами. Окна без штор, стекла непрозрачно-серебристые. Кровать из дерева, постель из тканей, одежда на вешалке — своя, привычная. Обычные двери, очевидно в коридор и в ванную, туалет. Никаких люстр, картин, обоев. «Утро начинается не с кофе…» В туалете и в ванной все, как обычно. Только ничего не хочется. Даже почистить зубы. Чистим, умываемся и одеваемся. Это будет сигналом готовности к приему гостей. Или хозяев. Шагнул к креслу и не мог удержать смеха — на столе стоял пошлый стеклянный графин, как в конторах из далекого детства, с жидкостью коньячного цвета и длинный ряд граненых рюмочек, одна больше другой. Маленькая — с наперсток, или чуть больше. Большая со стакан. Дверь — мягким негромким голосом: «Разрешите?»

«Их было трое». Женщина и двое мужчин. Лица и одежда — самые обычные, увидел и забыл, средний возраст. Необычно только выражение лиц и глаз — свет доброты и вековечной мудрости. Типичные медики у дорогого пациента.

— Доброе утро, Иван Александрович, можете быть спокойны — вы отключены от аппаратуры контроля нервной деятельности. Ваши мысли и эмоции теперь — только ваши. — Партию в беседе начала женщина. Голос и дикция достойны центрального телевидения, облик — стандартная красавица, ни добавить, ни убавить.

— С этого момента я отвечаю за ваше телесное и душевное здоровье. Начнем с телесного, оно вот в этом графине. Это на сегодня ваш завтрак, обед и ужин. Двенадцать часов — двенадцать рюмочек. Начинаем с самой маленькой прямо сейчас, принимаем и выбрасываем её в корзину. Через час графин вас сам позовет.

На вкус — шоколадный гоголь-моголь. Впрочем, так и должно быть, если подумать. Белки-углеводы.

— Для вашего душевного здоровья сейчас важна, прежде всего, определенность — где вы и в каком времени? Согласны? — Кивнул.

— Языком ваших личных рукописей и земных мыслей, вы в…

И пауза, чтобы успел осмыслить «земных» и вспомнить, над чем он думал, что успел написать. Успел понять — «надсистема»!

–…Вы в надсистеме. Ваши размышления на эту тему регистрируются надсистемой с самой вашей ранней молодости. Причина — их интенсивность и удивительная адекватность. Ваши выводы и догадки таковы, что и вы сейчас почти не удивляетесь. Да, процесс человеческого мышления и сознание не ограничиваются земным миром и отчетливо звучит, вашими же словами, в космосе. Но мыслительные процессы космоса в вашем мире слышат либо больные, либо — очень слабо и неотчетливо, уникумы, вроде вас. Точнее, в вашем мире еще нет искусственных средств для контакта с информацией космоса, только то, что называется интуицией. Вы же от природы наделены еще и уникальными когнитивными способностями, способностями обобщать информацию и генерировать новые образы. Именно потому вы здесь и у надсистемы на вас большие надежды.

Почти не удивился, но тело оцепенело, рука не поднимается забросить эту дурацкую рюмочку в дурацкую корзину. Не услышал, но догадался. Значит, помер-таки в своем земном мире. Навалилось сопереживание своей дочери и сыну, всем многим, кто его ТАМ любил. Их боль в его душе поднялась с такой же силой, как если бы он сам скорбел по любимым.

— Успокойтесь, не так много горя вы оставили на земле, а вы её покинули лишь неделю назад. Ваша сопереживательность тоже связана с чувствительностью к земному, так сказать, мыслефону. Вашу дочь вы потеряли еще два года назад, и в этом не только проблема её бизнеса и карьеры, но еще и кокаин. Она уже легко решила все проблемы похорон деньгами, а её здоровье, по нашим прогнозам, восстановится через шесть лет, но внуков от неё у вас не будет. Ваш сын еще ничего не знает. Он оказался отчаянным и удачливым авантюристом, попал в плен, сбежал в Грузию с чеченской подругой, потом в Турцию, там вошел в контакт с российскими спецслужбами. Вас оплакивали только сосед по даче, несколько бывших коллег и дальних родственников, о которых вспомнила ваша дочь.

Ну, что ж, и на том ей спасибо. Вытер глаза, «и что же дальше на повестке дня?» Перевел глаза на мужчин. Удивлены… Не понимают, что хватит о моей душе? И обо мне вообще. Вы же здесь говорить о делах?

— Ну, хорошо.

Знакомый голос.

— Пойдем дальше. Проверим глубины вашей памяти и когнитивные способности. — Решите-ка вот это… уравнение.

И выкладывает на стол экранчик, толщиной в картонку, на котором светится оно, это уравнение. Дифференциальное. Лет двадцать не решал таких. Красивое, почти «школьное». Подумал-вспомнил…, разложил, взял, расписал (пальцем на экране, как на своем старом «Пальме») алгебру — систему вполне простых уравнений. Смотрят удовлетворенно. «С чувством глубокого удовлетворения.»

— Замечательно! Теперь прочитайте и постарайтесь осмыслить вот этот текст. Это не известный вам метод решения. Попробуйте применить его сюда же.

Мелкий текст на том же экранчике… Эх, если бы все учебники писались таким ясным языком! Отбою бы от математиков на факультете не было! Как приятно читать, как забавна логика изложения! Впрочем, пора и попробовать. Получилось!

— Замечательно! А теперь присмотритесь к вашим решениям и что вы можете сказать применительно их к тому, чем мы дышим? Вот эти константы имеют вот такие смысл и размерность…, переменные — вот в таких…

Загадки… К воздуху, что ли? Подставим. Как тут выводятся картинки графиков? Понял! Газы тоже упорядочены? Да еще так разно и жестко… О Господи…

— Да это же природа турбулентности в газовой фазе!!!»

— Вы потрясающе сильный интерпретатор абстракций! Мы в вас не ошиблись! А я горжусь, как качественно починил вас после инсультов! А теперь наш третий коллега познакомит вас с инструментами, через которые вы начнете восходить на уровень знаний надсистемы и космоса. — И демонстративно откатился на кресле к стеночке.

— Уже немного поздно, коллеги. Через пять минут графин призовет к второй рюмочке питательного коктейля. А пока я могу сказать, что на вот этом экране подготовлен интуитивно понятный вам, уважаемый Иван Александрович, интерфейс, похожий на знакомый 3.11, или 95-ый, со всеми приложениями и инструментами. Кроме того, вы уже включились непосредственно своей собственной головой в нашу информационную систему и скоро почувствуете её, как очень четкую интуицию. Вам уже и сейчас не надо объяснять назначение всех кнопок и клавиш с пиктограммами, а завтра вас будет преследовать предощущение следующей минуты. С этим еще придется научиться жить. Сегодня же насладитесь жизнью, откройте окна… Да-да, вот этой кнопкой. Ваш домик стоит на чудной природе земного типа. Выходите за дверь, обживайтесь. И еще, вот этот предмет, это коммуникатор. Настроен на нас троих, в порядке номеров нашей беседы. Впрочем, там высветятся наши лица. С момента приглашения любой из нас будет с вами через несколько секунд. С вашего разрешения, мы вас покидаем. Хорошо?

— Хорошо, можно я вас чуть провожу? Хочу посмотреть, вы исчезнете с запахом серы, или с вакуумных хлопком?

Смеются. За дверью — дверь в тамбур к стеклянному цилиндру. В нем просматривается почти обыкновенная кабина лифта. Без блоков и тросов.

За дверью — обещанная чудная природа, земного, африканско-оазисного типа. «Нечего тут ностальгировать по берёзам и соснам!» Будем дышать этим гвоздично-коричным ароматом и прохлаждаться в тени этого подобия пальм и бананов. Впрочем, «есть всего одна минута…", надо обойти вокруг домика. Ничего необычного, кроме полного отсутствия следов и тропинок.

В домике сразу раздалась задорная мелодия стеклянного звона, ничего лучшего для канцелярского графина не придумать…

Удивительно правильный литературный язык недавних собеседников, выразительность лиц и жестов, такт и мягкий юмор общения и обстановки — ничего не заставляет сомневаться, что это живые люди. Впрочем… Опрокинем вторую рюмочку… На должном уровне робот, или киборг какой-нибудь, будут абсолютно неотличимы от… От биологического объекта, от социального объекта, от интеллектуального объекта. И сколько же во мне самом «объекта», а сколько — киборга, после ремонта? Наощупь — ничего необычного, вот даже на жаре вспотело… «в паху вспотело тело». Рефлексия вполне себе согласна с телом, интуиция только подсказывает, что будут неожиданности. Интуиция подсказывает, что будет интересно в живом общении, что одиночества не будет — будут неожиданности. Встреча с Иисусом? Или с Гитлером? С обоими за одним столом? Надо было спросить: «А как у вас отношения с Люцифером?» Спросить? Чего проще… Кнопочка вправо, так — дама, еще раз — хирург, еще раз — техник. Кнопочка вниз, картинка ожила — вопросительный взгляд.

— Можно вопрос?

— Да, конечно! Всегда рад.

— А как у Бога сейчас отношения с Люцифером?

— Нормально. Я давно перевоспитался и прощен.

В кадре перед лицом появились аплодирующие руки. Юмор зачтен. Подчеркнуто зачтен незамысловатый юмор.

— Простите, это такой импульс желания пообщаться.

— Понимаю. Естественно, и ожидаемо. Мы ведь здесь все обременены предчувствием. Завтра и у вас начнется. Мы вас уже предупреждали, и это будет трудно. В какой-то момент у вас появится верный помощник. — Всплыл образ симпатичного пса из фильма «Друг», никогда не держал в городе собак, а на дачке — не успел. Но лучше бы не собаку. Лучше бы мою лучшую половину… Интуиция подсказывает. Уже подсказывает???

— Спасибо!

Кнопочка вниз.

Моя лучшая половина! Вспомнился любимый слайд. Его снял сын, еще младшеклассником, на лыжной прогулке. На объективе оказались то ли снежинки, то ли испарина, но в кадре осталось только смеющееся лицо в обрамлении причудливых разводов и пятен. Сколько же раз он печатал на бумаге этот кадр и расставлял их на рабочих столах, прятал в записных книжках, в паспорте! Наверное, этот портрет напоминал о влюбленности первых дней. Впрочем, этих первых дней было более двадцати лет. До того года, когда перестали приходить письма от сына, перестали принимать и снимать трубку в военкомате. Год земного ада до катастрофы. Она была на десять с лишним лет моложе. Пришла к нему в лабораторию дипломницей. «Едва соприкоснувшись рукавами…» Нет, руками. Шарахнуло статическим электричеством. Пошутил. Она рассмеялась так, как могла смеяться только ОНА. Посмотрели друг другу в глаза — и навсегда. Вместе навсегда. Счастье? Ни тогда, ни сейчас, не назвать эту жизнь счастьем. Были моменты радости, были целые дни, но ни разу он не примерил к себе это слово — счастье. Со стороны смотреть, родили-воспитали детей и жили в достатке и почете, а если смотреть изнутри, чего это стоило ему, и чего — ей. Стыдно, как мало он значил в жизни семьи и жены. Он забывал о них каждое утро, закрывая дверь квартиры, и вспоминал лишь, закрывая дверь лаборатории. Сколько сил жене требовалось, чтобы заставить его не забыть хоть иногда вернуться с работы пораньше на родительское собрание или принести домой что-нибудь по хозяйству. В квартире как-то сама собой менялась мебель, кухонная утварь и техника. Не особенно удивился, когда на холодильнике воцарилась микроволновка «Электроника», не удивился и когда сгинуло это оскорбление магнетрона. Не удивился и принял, как должное, когда увидел, как дочь-подросток сноровисто лупит молотком по шлямбуру, собираясь подвесить новую полку. Потом, как сын-подросток набивает сальник у вечно текущего крана в ванной. Только на даче, когда дети буквально повисали у него на руках, он отдавал им багаж своего крестьянского детства и знание природы. Стыдно, невыносимо стыдно. «Мужчина, это самец с деньгами». Если вдруг этот «тот свет» её ему вернет, он не знает, как сможет снова смотреть в глаза. Так, как это было — навсегда. Как было более двадцати лет — смотрел, и не понимал, что ему так щедро отдают, и ничего не ждут взамен. Не понимал меры страдания и терпения, даже не подозревал, было ли? Не понимал, даже когда умер первый раз вместе с ней. Впрочем, после того, наверное, он уже был не здоров головой. Не было ясности мысли. Не было желания думать и жить, только желание занять себя чем-то простым и привычным. Вот только после второй, настоящей собственной смерти, на этом «том свете», после намека в ответ на дурацкую шуточку… Экзистенциальная рефлексия. Как точно! «Впрочем, я здесь зачем, или как?» — такая вот уместная солдатская шуточка.…Где там кнопочка включения компьютера?

Базовое измерение, «ext-0-in», фундаментальная архитектура пространства-времени. Примерно так он её себе и представлял, догадываясь о квантовой структуре пространства-времени. Догадывался, как о более сложной, чем классическая картина квантового поля с осцилляторами, поглощающими и отдающими фотоны. Что есть, в принципе, верная часть картины, но это частное решение для пространства электромагнитного взаимодействия. Он на Земле только начинал обдумывать модель, где все взаимодействия несут сами кванты пространства-времени, а их физическое проявление, это всего лишь не скомпенсированный кооперативный эффект. Математика здесь вся насквозь земная. Или наоборот — земная математика вполне адекватна здешней. Квантовое пространство-время описывается, хоть и безумно сложно, именно в земной математике. В самом начале — матрица, шесть на шесть, из совершенно невразумительных символов-операторов. Греческих букв им уже не хватило, применили не то иврит, не то корейские иероглифы. Или всё вместе — тридцать шесть операторов, какой алфавит выдержит? Описания операторов растягиваются на много страниц, но очень ясно и доступно человеческому уму. Кто-то другой возмутился, где элементарность микромира?! Но он давно для себя вывел закон, что элемент всегда описывается сложнее, чем система. А самым сложным элементом мирозданья будет квант пространства-времени.

Шестое измерение понимается просто, с одной стороны: нечто похожее на передачу данных в сетях — пока принимаются или передаются данные, компьютер существует для сети. Как только «ушел в себя», его уже и нет. Услышал свой Ай-Пи, встрепенулся, и — вот он я! Время жизни компьютера в сети ничтожно, по сравнению с временем сети. В состоянии «Ext — » нашего пространства-времени в мирозданье не существует, неведомое и Богу «за-пространство-временье», или «меж-пространство-временье» принимает, обрабатывает и передает ИНФОРМАЦИЮ. « — Ноль — » — реализовались все кванты нашего пространства-времени в том состоянии возмущений своих взаимодействий, которые являются результатом обработки той информации, которую отправило пространство-время в предыдущем такте. Вот в обработке информации «меж-пространство-временьем» и заключается вся безумная сложность шестого измерения. Это и есть «с другой стороны»! Все законы физики определяются этой обработкой — от постоянства скорости света до небесной механики. В трехмерной топологии квантов пространства скорость распространения взаимодействий должна меняться при отклонении от естественных «осей» компоновки, но реальное свободное пространство абсолютно изотропно: «меж-пространство-временье» всё пересчитывает и выравнивает на благо и пользу устойчивости мирозданья. Аналогично, каждой частице или их ансамблю самим «Ext — » рассчитано и велено принять свои координаты и энергии. И остается « — in», что есть краткий на фоне «меж-пространство-временья» миг бытия, в котором царствуют так или иначе (но дискретно) возмущенные взаимодействия. В состоянии « — in» открывается пятое измерение — время. Если шестое измерение нуль-мерно (точка!), то пятое измерение, это луч, и оно одномерно. Такова логика неведомого «Ext — », жесткая и неотвратимая последовательность событий, причин, следствий… Но эта же логика не может и обмануть сама себя — если возмущение за каждый такт передается от кванта к кванту, то время для него останавливается — это скорость света. Самому Богу не известно, как (?) «Ext — » пересчитывает число степеней свободы для возмущений квантов пространства, но известно даже землянам, по какой формуле. И еще ясно теперь, зачем: без этого не будут устойчивы солитоны взаимодействий, сиречь элементарные частицы, на околосветовых скоростях. И фотоны.

Едва еще глаз зацепился за слова «пятое измерение», возникло «смутное сомнение»… И терзало до конца страницы. Вместо клика мышкой решил поэкспериментировать, мазнул листающим движением пальца по экрану. Получилось! Страница послушно скользнула влево и открылось… Открылось потрясение. Такое ему не приходило. Сознание бунтовало: это же бред дешевых фантазёров! Это невозможно вообразить! Тем не менее — за этим весь авторитет надсистемы. И решение парадокса асимметрии. Итак, измерение «in-sub». Двумерное и однонаправленное. В одном квантовом пространстве, в одном квантовом времени мир и антимир, он же пространство «in — » и пространство « — sub». Совершенно изолированные для всех известных на Земле взаимодействий, но связанные c шестым. Шестое взаимодействие (сходим по ссылке) ответственно за выбор четырьмя взаимодействиями — возмутиться солитоном, или анти-солитоном. «in — » и « — sub» не зеркальны, имеют собственную форму и историю.

Прилёг, собрался с мыслями. Вспоминал, осмысливал. Привел прочитанное к своему убожеству. Экран-компьютер оказался прост и удобен. Не увидел никаких кнопок, просто ткнул пальцем в экран — и всё, привычное окно, папочки по голубому фону. В самой середине экрана симпатичный гибрид кабана и кота держит в когте-копытцах папочку «666» — «С юмором тут всё в порядке!» С юмора и начал. В этой папке фоном надпись. «666 — не число зверя. Это число свободы человека от Бога. Познавший его суть, сам станет одесную Бога.» На картинке — старичок, вида Мичурина, с нимбом, показывает правой рукой на мускулистого гиганта с продавленной облаком формул головой, придурковатым от счастья лицом и глазами в разные стороны. Гигант тоже с нимбом, в котором летают насекомые. Художник-графист здесь — сильный психолог. От его картинок столько веселого позитива, что хочется просто смотреть и никуда не спешить. Папочки называются «6 измерений пространства-времени» (ну, допустим), «6 взаимодействий» (во как, а у нас всего четыре), «6 элементарных частиц (у нас гораздо больше, а вот стабильных меньше). Начал, вопреки привычке, с первого, с «6-ти измерений». Вглядывался в математику, вчитывался в комментарии и интерпретации… Звоночки-рюмочки. Ни голода, ни жажды. И ничего не болит, что же — «умерла так умерла!» А вот и последний звоночек к последней рюмкище-стакану. На экране — дама, которая отвечает за здоровье. Молча — жест-команда: «Спать!» Экран гаснет. Спать, так спать. Устал.

Как здорово просыпаться здоровым человеком! Сделать из глубокого сладкого сна первый сознательный шаг: «Пора!». Почувствовать тело, напряженное в паху и желание помочиться, увидеть свет сквозь веки, услышать шум в ушах. Второй сознательный шаг: «Подъём!!!» Сесть в кровати и ме-е-едленно открыть глаза. Полумрак. Светает. Скорей в туалет… Как трудно помочиться напряженным органом! Душ. Не спеша, свежей и бодрящей температуры. Нет ни мыла, ни шампуней, вообще ничего, кроме огромного полотенца. Впрочем, должна быть… ага — вот она! Кнопочка с пиктограммой, изображающей пено-шарики. Попал… надо было закрыть глаза. Мыло, оно и в раю мыло… Долго ли, коротко ли сегодня снился сон, до сих пор не забытый. Их жилище, причудливая смесь его родного дома, квартиры и дачки, вся семья в счастливом сборе. Родная — вся из себя радостная и деловая. Доча, вздернутой головой и попкой, обтянутой джинсами, демонстрирует пренебрежение мирской суетой, «альпинистка моя, скалолазка!». А они с женой и сынулей вытаскивают из-под мебели, из углов, какие-то пыльные коробки с хламом, и за дверью сбрасывают их в отвес скалы, в сильнейший прибой голубого моря. Счастье можно почувствовать только во сне, такое безудержное и безмятежное. Наверное, для этого надо уснуть, избавившись от всего земного хлама, и во сне остаться наедине с любимыми.

Взгляд из-под полотенца — всплывает стол, прямо из пола поднимается уже сервированный. Резануло по душе — кувшин. Её любимый кувшин! Кофейник, чашки — чужие. Какие-то блюда, накрытые по-ресторанному… Две чашки!!! Неужели??? И её голос от двери: «Готов?» Ирония и нетерпение… Дверь распахивается и вбегает она! Повисает на шее, впивается в губы с жадностью вампира, слезы ручьем… И сразу — Любовь! Такая, что «перья полетели»! Ага, и «пепел толстым слоем на ковре…» — это, конечно, слишком! Но любимая, с пунцовым лицом, смеётся:

— Милый! Здоровье здесь — огромная проблема! Его слишком много! Я тебя заждалась! Я так тебя заждалась!

Прижаться снова телом к телу, и.… банально задремать. Он же еще не сказал ей и пол слова, и, между поцелуями, нежнейшими поцелуями «по-французски», самое «важное»:

— Ты до какого времени помнишь «там»? —

— До первого укола… —

— Так долго терпела, я же видел, как тебе было больно!

— Больно, это не то слово. Нет такого слова. Наверное, это была живая смерть. Последние дни я жила, нет — наверное, я горела смертью. Ни тобой, ни детьми… —

— А я — быстро. Телом, по крайней мере… —

— Я знаю. Я все видела отсюда, ага — как бы сверху. Все заранее зная. Даже почти не сопереживала, как чужое кино. Кстати, на самом деле, ты не сгорел. Сосед, наверное, тоже «пробила» интуиция, пришел в гости и посмотрел в окно. Выломал раму, потушил, вытащил твою бездыханную тушку. Ох, как ему досталось от подлеца-следователя! Чуть не посадили, доча отстояла, взятку дала. Деловая! —

— Как много подлости там развелось! —

— Дети — там… Потом будут здесь. Рано или поздно. Это наша привилегия. Твоя привилегия. Кстати, от сына у нас будет внук. Его родит та чеченка, она сейчас живет на конспиративной квартире ГРУ на Кипре, потом её должны переправить не то на БАМ, не то во Владивосток, где ей и внуку предстоит жить долго. Сын может попасть в американскую тюрьму на большой срок, или, что равновероятно, взорваться с грузом контрабандного оружия на корабле. ЦРУ отгрузит взрывчатку в Ливан, пластид, наверное, но что-то пойдет не так. Наш Лёша, он там — грек по имени Алексис, как раз и будет контролировать такие контейнеры. Если контейнеры дойдут до Ливана, его арестуют американцы, уже сейчас известно, что он убил в плену двух американских офицеров. А если не дойдут, то они взорвались в океане. С Лёшей. Вот такая вилка прогнозов. —

— Если корабль взорвется, его одного вытащат, или весь экипаж? —

— Ты еще не знаешь — никого с Земли не вытаскивают. Просто копируют в живом виде и хранят запись копии, которую делают за мгновения до смерти. А потом воспроизводят с точностью до атома и ремонтируют по необходимости. Копировать и воспроизводить могут даже целые города, что и не раз делалось — потом их воспроизводили на других планетах.…И что?! Мы так долго будем валяться голые, потные и вонючие?! Я кушать хочу! Я кофе хочу! — и делает рукой замысловатый жест, как колдунья из фэнтезийного фильма. Загудела вентиляция, потянуло сквозняком. На удивленный взгляд: — Потом научишься! — И в душ.

Под душем любились снова. Не удержались. И не пытались. Как подростки — упругие, сильные и жадные друг до друга. Изможденные и распаренные, голыми попами на белых креслах за столом — завтрак, проглоченный незаметно. А потом, под кофе и напиток из кувшина — разговоры, разговоры… Кажется началось: за секунды до услышанного в голове возникал смутный образ, отчетливо формирующийся в момент последнего слова. Вот только звучание слов так ласкало и завораживало, так сладок голос — что ему эти образы? Даже приятное дополнение.

— Наверное ты уже догадался («Ага!»), что воспроизводить живых людей нельзя, когда один — здесь, а другой — там. Резонанс процессов, синхронизирующих мышление. Получаются два шизофреника. Все равно, что убить. Фактически — это смерть личности. Нет, об этом — потом. Давай о нас. Или обо мне. Ты же «там» был так увлечен своей электроникой, что семья была для тебя только чуть больше, чем ночная жизнь. Н-да, какое замысловатое, даже двусмысленное выражение… И не правильное. Правильно будет сказать, что ты был выпущен из семьи в электронику на очень длинном поводке для великих дел на славу и пользу семьи. И на моё личное тщеславие. И на моё личное любопытство. Ты не обращал внимания на мою работу, «подумаешь, редакция РЖ!», но все твои работы всегда оказывались на моем столе. Я же физик по образованию. И почти отличница. И я даже плакала от счастья, когда твои работы были особенно хороши!

— Я тоже сейчас заплачу, родная! —

— Успокойся, не мешай. Так вот, я напоминаю, что я — физик, у меня тоже есть аппетит к науке, тоже есть амбиции положить кирпич, хоть песчинку, пылинку… Но, понимаешь, я здесь, как физик, полный ноль. И ты, как физик и электронщик, и как философ, тоже полный ноль. Даже если мы набьем головы всеми знаниями надсистемы, мы останемся полный ноль, сложенный с нолём. Понимаешь? —

— Понимаю, а в чем наш смысл здесь? Ты ведь уже знаешь? А я догадываюсь? —

— Наверное догадываешься, а я уже немножко знаю. И сейчас введу тебя в эту беду. Беда этого света в том, что он давно совершенен. Твоими словами — «после совершенства — только дегенерация». Этот свет прекрасно понимает эту истину с тех же пор, когда он был едва выше нашего, земного уровня. Миллиарды наших земных лет назад. Миллиарды лет этот свет балансирует на острие совершенства, избегая сорваться в дегенерацию. При огромном объёме знания границы незнаемого оказались слишком далеко от каждого обитателя, чтобы он мог отодвинуть их еще дальше. Это не мои слова, это официальная формулировка этого мира. Другая формулировка — исчерпание когнитивного потенциала. Представляешь себе, сказать сейчас Папе Римскому, что Бог исчерпал свой когнитивный потенциал? Впрочем, Папе это не важно. А Папа для этого света — лишь элемент людской конструкции, которая давно не производит интересных мыслей. Сильные интеллекты давно не мыслят в парадигмах религий. Так вот, об этом свете: он очень обширен и обильно населен. Но абсолютно стабилен. Все его обитатели живут бесконечно долго, почти не размножаясь. Новые обитатели из подрастающих миров, вроде нас с тобой, не кооптируются в «царствие небесное», а накапливаются в автономные планетоиды-миры. Некие острова в подпространстве или в подпространстве, искусственные псевдо-планеты со всем автономным могуществом всего этого «того света» и нацеленные на планету-мир в пространстве, где сам по себе идет эксперимент под названием «жизнь». Для каждого развивающегося мира-планеты обычно есть в относительном субпространстве своя псевдопланета бога-ангелов-экспериментаторов. Смысл этого жизни «того света», пусть он будет называться — мир Бога, в экспериментах. Каждая мир-планета имеет персону, которая способна единолично понимать её развитие. То есть, скорость и направление развития в биологическом, социальном, интеллектуальном, всяком прочем направлении. Для мира-планеты это — Бог. Он окружен штатным техническим персоналом из мира Бога и привлеченными из миров подконтрольного пространства избранными персонами. Все Боги миров-планет связаны теснейшей коммуникацией и малейшая подвижка к успеху, или неуспеху, любого эксперимента становится доступна каждому. Нет никаких личных интересов, страстей и ревностей, никаких соревнований, интриг и конкуренции. Вроде бы как — все Боги миров, это единый Бог. Но каждый мир-планета, это вотчина эксперимента частного Бога, где он реализует свои замыслы, со своими светлячками, тараканами и пчелками в голове. Единый смысл всех экспериментов, это создание объекта, когнитивно сильнейшего, чем Бог. Ну да, грешный человек боится «сильнейшего себя», а Бог такого жаждет. Последняя жажда, позволяющая избежать дегенерации. Что касается этих потенциально «когнитивно сильнейших», это всегда биологические объекты, из биологических — в основном это человекоподобные, из человекоподобных — в основном это люди. Такая уж реальная топология пространства химических элементов во вселенной. Высший, среди развивающихся, результат у древнейшего из людских миров, он уже вплотную к миру Бога по могуществу, но он же и самый безнадежный. Мир нашей Земли, один из самых перспективных. Скорость развития рекордная, но он и один из самых опасных к мгновенной техногенной или военной катастрофе и дегенерации. Для нас с тобой — это не новость. Есть и новость: не исключен и вариант анти-катастрофы, то есть раннее впадение в псевдо-совершенство. В обществе складывается жесткий порядок, блокирующий все потребности людей на рациональном уровне и распределяющий общественные роли по изолированным социальным группам. При этом обязательно строится система тотального электронно-машинного контроля за каждым человеком. В прессе на Земле уже прозвучали слова «электронный концлагерь». Слышал? Это оно и есть. До десяти процентов динамичных человеческих миров уже впали в такое состояние. Там начинается, или вовсю продолжается дегенерация человеческого генофонда. Что интересно, миры дегенератов дают наибольшее количество гениальных, с точки зрения когнитивной силы, особей, но они совершенно не воспроизводимы ни с биологической, ни с социальной точки зрения.

— Не понял… А почему в электронном концлагере вдруг дегенерация генофонда? Вроде бы все возможности регулировать и оптимизировать.

— Тут несколько причин. Прежде всего деградируют элиты и банально теряют контроль деликатных процессов. Потом в средних стратах самые умные перестают рожать по своей воле. Те, которые попроще и не столь ответственны за потомство, повреждают репродуктивный материал излучениями и токсинами, которые их окружают в быту и на работе. Это самый весомый фактор, люди не имеют возможностей контролировать своё здоровье, а элиты их здоровье жестко эксплуатируют. На компьютере есть статья с анализом таких миров, там есть раздел, он так и называется: «Доход от эксплуатации здоровья населения». Интересная закономерность, чем выше технологический уровень мира, в котором он «влетает» в электронный концлагерь, тем быстрее деградирует. Обычно к этому состоянию мир приходит с десятикратно поредевшим населением. Но по Земле прогноз критической численности населения — 4 миллиарда, через 115 лет.

— Всё! Остановись, сразу столько всего и вперемешку — пожалей старого! Нам бы еще на воздух, под солнышко выйти перед обедом. Одеться, наконец. Сколько еще изображать Адама и Еву…

— Не ворчи, старый! Погулять — хорошая идея. А я не могу наговориться, переполнена словами для тебя по самую макушку. Ждала тебя и накапливала слова, накапливала, шлифовала, чистила…, наверное, еще неделю буду трещать, надоем тебе, хуже горькой редьки.

— А-а-ань, ну что ты говоришь, я до конца дней теперь тебя не наслушаюсь!

— Ой, не светит нам конца дней. Мы теперь вечные. Мне это страшно.

— Мне тоже, знаешь ли… Но живут же тут люди?

— Живут. Вечные. Здоровые. Вечно бьются головой каждый о свой когнитивный барьер.

— Много?

— Под сто тысяч. Около 90 — землян. Великие пророки-проповедники великих идей, сильнейшие из политиков, ученые, конечно. На каждого из них куча ближних. Этих ближних считается 76 тысяч. Некоторые кроме жен-мужей и детей получили любимых любовниц или любовников. Традиции-то на Земле бывали о-о-очень разнообразны. Всем дан гарантированный душевный покой и комфорт. Изволь только продолжать свой земной проект небесными средствами.

— Значит, есть каналы воздействия на земные процессы?

— Да, в принципе — это возможно. Но нельзя. Кроме того, по умолчанию, подслушанные землянами мысли надсистемы гаснут в рутинах. Только наблюдение. В особых случаях — копирование. Продолжение проекта, это когда автор наблюдает, анализирует и прогнозирует развитие на Земле. При этом выдаёт идеи и советы по инстанции, во что можно вмешаться, подправить. Единожды запущенные проекты никогда не гаснут, они могут изменяться-извращаться до неузнаваемости, могут сливаться и почковаться-разветвляться. Поэтому и судьбы здешних небожителей так нескучны, что и поговорить не с кем. Их удача, это когда на Земле, или на там каком ином мире пространства — субпространства, появляется гениальный обитатель, которого угораздило замутить собственный проектик, потенциально способный конструировать из людей или техники познавательные механизмы. Они не спускают глаз с этих гениев, с их окружения. Анализируют и прогнозируют мысли и поступки. Постоянно обновляют прогнозы, а глубина их — от минут, до веков. Даже тысячелетий. Представляешь, во времена Христа прогнозировать строительство железобетонного храма в Москве? И ведь машинный интеллект этого света это предсказывал с высокой вероятностью…

— Так здесь можно встретиться и с Иисусом, и с Магомедом?

— Теоретически — да! И с Моисеем, и с Кампанеллой, и с Эхнатоном. Практически — если сложится развитие Проекта. Или долго и нудно договариваться через посредников. Этот мир — мир трудоголиков. А Земля не дает скучать. Впрочем, говорят, что зануда Эхнатон обожает общаться с новенькими. Через недельку может и заявится.

— А можно посмотреть, как работает тот же Кампанелла?

— Очень просто. Не сходя с места. Из любой точки этого планетоида. Но об этом — после обеда. А теперь — гулять!

— Гулять, так гулять! Но я бы оделся полегче, тут же как в Африке. Как здесь со снабжением?

— Со снабжением? Замечательно! Смотри! — и к холодильнику. Одна дверца — туда, другая — сюда, крышка — вверх. Экран сенсорный, клавиатура, черно-глянцевая ниша… — Встань так! Руки в стороны, вниз, кру-у-угом! Всё, мерки сняты. Какой стиль хочешь? Рим? Япония? Русский зипун?

— Меня бы устроило что-то вроде костюма хирурга, только поаккуратнее…

— Аскет… Ладно, я сама… — на экране замелькали папочки, иконки, картинки.

Процесс получения одежды прост, как пневмопочта. В нишу выскочили два контейнера. Во вкусе его супруге не откажешь, никак. Одеты в одном стиле, но индивидуально и выразительно. Он — выразительно мужественен, она — выразительно женственна. И это всего лишь от небольших «архитектурных излишеств» и расцветки почти обычных пар бриджей и футболок, и легчайшего подобия кроссовок. Бельё, носки, панамы — обычные ткани, не отличимые от хлопчатых.

За дверью ярко светило утреннее, невысокое «Светило» — не Солнце же! Хотя, он еще не знает местных названий и топонимов.

— Ань, как называется здесь это светило?

— Как-как… Доверяй интуиции! Светило. Наш планетоид — искусственное тело. Висит в точке Лагранжа газового гиганта. Как большой-большой эритроцит, по форме. Мы сейчас в бублике. Вращением нехитро создается комфортная «ЖЭ». Ось планетоида сильно прецессирует. Поэтому светило гуляет по небосводу, как сейчас — то уходит за горизонт, то поднимается градусов до тридцати.

— Плоская часть этого «эритроцита», наверное, сплошь энергетика? Кстати, почему её не видно?

— Ну… толщина этого бублика, «на наши деньги», с шириной, это по полсотни километров. А диаметр за тысячу. Мы сейчас на внешнем краю бублика, и до физического неба нам ближе, чем до перемычки. Потому половинки неба по цвету сливаются. Ближе к перемычке на десяток вёрст, и небо делится пополам.

— На этот «эритроцит», наверное, извели малую планету, или пояс астероидов?

— Пояс. Заодно зачистили космос от неожиданностей. Элементный состав тут был удачный — углерод, алюминий, кремний, железо, марганец, много хрома… Кислорода — мало. Прозрачные поверхности, это…

— Алмаз. А Светило — желтый карлик? Спектр, как у Солнца? Светило по времени суток показывает цветомузыку?

— Чуть-чуть цвет меняется, алмаз-таки. Очень чистый. Большими блоками в металлической раме. Если пройти вот туда пару километров, её будет видно. А ещё через пару километров можно потрогать алмазное небо руками. При высоком Светиле там можно посмотреть мир в пурпурном или изумрудном цвете.

— Идем трогать алмазное небо? Заглянем за край… По пути будет что ещё интересного?

— В ту сторону — только «ботаника». Я в ней ничего не смыслю — чужая. Идем! Не пытайся ориентироваться по Светилу — обманет. Смотри, как я вызову навигатор: правое плечо вверх, левое — вниз. Это сигнал сенсорам, что сейчас будет жест вызова какого-нибудь жестового пульта. Правой рукой вызываются рабочие инструменты. Левой — услуги. Когда рука идет пальцами вверх, сенсоры читают положение кончиков. Навигатор в формате карты — вот так. И пальцы веером, покачивая. Отмена — вот так, ладонь от груди наотмашь влево. Навигатор в формате голоса, тоже пальцы вверх, но только четыре, и тоже — туда-сюда. «навигатор-направление-внешняя стена-маркер-стрелка-сверху-спереди — навигатор».

Непонятная карта погасла, но в нужном месте на «небе» засветилась простенькая стрелочка неонового цвета.

— Вот видишь? А теперь выходим из состояния жестового управления, плечи энергично наоборот: левое — вверх, правое — вниз. Теперь слово «навигатор» не будет для датчиков ничем. На обратном пути мы скажем навигатору «наш дом», и он поймет.

На этой прогулке он не увидел ничего интересного. Замысловатая поверхность алмазной неба-стены нашла несложное объяснение. Спаянность алмаза с металлом рамы заинтересовала, но не настолько, чтобы немедленно искать решения. Интересны более всего были её рассказы. За эти часы неспешной ходьбы он узнал о населении планетоида, о его обычаях. Узнал о рабочих инструментах «пророков», через которые они наблюдали на Земле всех сразу и каждого в отдельности. Анюта даже вызвала мимоходом голографический (наверное) образ самого любопытного из пророков, и весь рабочий зал Магомеда. Взору открылось множество выпуклых карто-образов Земли, покрытых разноцветными линиями и разводами по всему залу, разгороженные окружениями сотен голографических экранов с изображениями земной жизни. Это, оказывается, видения и мысле-образы реальных земных людей. Десятки и сотни помощников Магомеда всматривались как в карто-образы с интегральной картиной общественной жизни землян, так и смотрели глазами и мыслями конкретных людей. По экранам мелькали руки с оружием, с пачками денег, кабины самолетов и рычаги танков… Сам Магомед восседал на прозрачной плите, парящей над рабочим залом в горделиво-властной позе, сидя «по-турецки» и прижимая пальцы к вискам в глубокой задумчивости.

— Иесуа и Будда работают точно также. Только без хрустальной плиты и ковров. Они всегда, все трое вместе завтракают, обедают и ужинают. Вообще всю пищу они всегда принимают вместе и за одним столом. Общаются, кроме круга своих ближних, только между собой и с Богом. Бога в их компании, правда, никто не видел. Его вообще мало кто видел, и не принято говорить о Боге, и о тех, кто его видел. Почему-то Бога только слышат, а видят только его послания.

— Ань, меня что удивило, голоса из зала Магомеда были по-русски. Это почему?!

— Вань, наверное, это самое неприятное. Это не по-русски. Это на языке Бога. Мне говорили, что с тобой и с русскими я буду говорить по-русски, и никто кроме русских нас не поймет. А при разговоре с прочими мы автоматом перейдем на язык Бога, который заложен в нас в процессе творения здесь. Ты понимаешь, что если они могут ЭТО, то что они могут ЕЩЁ? Меня это коробит.

— Н-да… И вправду неприятное… обстоятельство. Но давай подумаем о том, что здесь слишком многое — слишком выше нас. И нам предстоит стать куда как выше нас нынешних. И неведомо как. И неведомо зачем.

— Да, неведомо. Я узнала только, что для твоей какой-то там исключительной гениальности будет открыт новый проект. И не более.

— Пожуём — увидим. Мы ведь скоро — дома. Мне не терпится в компьютер. Извини, после обеда тебе придется отдохнуть. Я буду читать и читать. «Учиться, учиться и учиться, как завещал…». Кстати, он тоже здесь?

— Еще бы! И Сталин, и Троцкий. Блок советских, особенно много там старых большевиков, очень большой и обособленный. Не представляю, каково им было сработаться, после того как они так там, на Земле, друг друга гобзили? Тем не менее, пашут, как савраски. И в большом уважении у публики. В их команде даже пара-тройка немецких национал-социалистов. Но не Гитлер, он говорят, был тупой беспросветно. Гуманитарий!

— Упс! Иногда… Нет, это только о людях — чем больше знаешь, тем меньше хочется знать! Никогда бы не подумал! Вожди, бл…! Да, «политика отвратительна, как руки мясника». Но куда мы без мясников? И хирургов. И патанатомов. Может Бог относится к людям, как патанатом?

— Это он сам тебе скажет. Есть такое предчувствие. И не заводись на политике, тебе еще надо хоть чуть-чуть вжиться в роль «небожителя», смотреть на людей критически, со стороны и сверху. Те кумиры и злодеи, от которых мы сюда умерли, если смотреть из прогнозов лет тридцати-пятидесяти, окажутся ничтожествами, а ничтожества — судьбой страны, народа. И ещё, не знаю — будем ли мы здесь принадлежать душой России, Земле? Или полностью будем в команде Бога? Будем бесстрастно смотреть сверху на смерть и страдания людей, абсолютно критически, со стороны и сверху. И этого я боюсь.

— Ну, а я об этом еще не успел подумать. Хочу, всё-таки, остаться русским земным человеком. Ведь я же никогда никем не командовал, почти никогда, никого, ни к чему не принуждал, разве что иногда, для их же пользы. И не сильно. Кстати, на Земле-то я ничем не наследил, чтобы было на пользу поискам этого когнитивно-сильнейшего. Всё, что опубликовано, это голимая физика, электронные технологии. Философская рукопись вообще никуда не годится, только в топку. Какой проект мне тут возглавлять??? Не понимаю и не догадываюсь. Хотя… Может мне тут придется из местного, или какого другого людского материала Утопию стоить? Так я не задумывал никаких Утопий.

Послеобеденное чтение было уже не таким желанным. Пришлось мобилизовать волю и вчитываться в фундаментальные свойства взаимодействий, соглашаться и сомневаться с интерпретациями математических выкладок. Физика элементарных частиц, как и положено, была настолько не элементарной, что он поспешил вернуться во взаимодействия и упирался в формулы до ужина и после, пока не услышал из постели требовательное «Му-у-р-р-р!»…

Жизнь наладилась сразу, от завтрака до позднего обеда — беседы и совместное самообразование, короткая прогулка по природе или по лабиринтам рабочих зон. После обеда — индивидуальное самообразование. После ужина пришлось включаться в «общественную жизнь» — время прогулок всего населения планетоида. На поверхности, откуда ни возьмись появлялись одиночки, пары, группы. Очевидно, все жили на нижних уровнях. Очень редко обитатели подходили друг к другу, но всегда здоровались, приветствовались, обменивались улыбками. Никаких дел, никаких обсуждений — только людей посмотреть, да себя показать. Одинокий домик и его обитатели вызвали сдержанный интерес, особенно у советских исторических персонажей. В первый же прогулочный вечер мимо прошествовали почти все, от Ленина до Суслова. Ни полслова, улыбнулись, раскланялись… Только на третий день появился грустный Сталин, подошёл и протянул руку: «Я в курсе, что ветер истории еще не смёл…». И не смогли отказать, ответили на рукопожатие этим грустным глазам.

— Я страшно рад вас здесь видеть. Страшно стыдно, после всего, что вы обо мне прочитали, и страшно рад. Ни в чем не оправдываюсь, только скажу, что и земная жизнь гораздо сложнее, чем о ней пишут литераторы и историки. Мы, команда социалистов, так и не дождались, когда из вашего домика поступят запросы на исторические темы. Вы всё в фундаментальных основах, наверное. Физики! Тем не менее, уверяю вас, вам придется работать с земными людьми. Как — не знаю. Но иначе — никак. И без нас — никак. Значит, поработаем вместе. Значит, будем друзьями.

Внезапный «спич» исторического гиганта их не столько ошеломил, сколько смутил. Так просто обесценилось знание истории. Так просто изменилось их отношение к истории. К «мусору истории». Появилось желание немедленно вглядеться в её драматическое течение, войти в сопереживание с эпохами. Но уже не сегодня, впереди еще час прогулки. Прогулки принято совершать до легкой усталости, часа два по заботливо построенной волнисто-бугристой поверхности среди ботанических недоразумений. С того вечера их внимание к земной истории стало очень пристальным. Но стало совершенно очевидно, что все немыслимые ранее свидетельства, все аналитические материалы, заботливо подготовленные для них персонально, не создают полной картины, которую можно было бы признать чистой исторической истиной. И дело не в писателях. Дело в читателях. Читателям никак не удавалось отказаться от собственных человеческих оценок событий и персонажей. Как и от подозрений, что писателям тоже этого не удалось. При этом предлагались разные способы исследования истории: первый, заведомо долгий и многотрудный, это самим выбирать и изучать записи мыслеобразов бесчисленного количества людей-свидетелей. Первый же опыт на этом пути привел к созерцанию такого злодейства, что весь способ был отброшен, как невыносимый. Второй способ предлагал выбирать исторический материал по произвольно выбранным критериям. Запросили секретные материалы разведок относительно Российской Империи за первые двадцать лет двадцатого века. С первых же страниц выплеснулось море сомнения — документы настолько противоречили друг другу и, зачастую, здравому смыслу, что почувствовалось совершенно безнадежным выцедить из них хоть каплю правды. Третий способ, это собственноручная аналитика живых свидетелей эпохи. Обширная, прекрасно систематизированная библиотека. Углубились чуть, и вот: «Товарная мотивация российских крестьян от 1861-го по 1930-ый годы по всем местностям Российской империи и СССР». Авторы, потрясающе: Александр II (Николаевич) Романов, Джон Мейнард Кейнс, Кондратьев Николай Дмитриевич и Косыгин Алексей Николаевич. Кто бы сомневался, что такому коллективу авторов есть что сказать по теме! Смещаем поиск в вопросы права, выбираем авторов… Сталин (Джугашвили) Иосиф Виссарионович: «Правосознание и этика системообразующих социальных групп советского общества». («Мне сверху видно всё, ты так и знай!!!») Через три-четыре дня проснулось подозрение, или интуитивная подсказка, что весь предложенный материал подталкивает всей своей массой к отказу от изучения.

К третьей неделе «студенчества» навалилось неотвратимое ожидание больших перемен. И в какое-то доброе утро на экране коммуникатора, после вежливого «тук-тук», возник Люцифер:

— Доброе утро! Извините за беспокойство. Анна Федоровна, мы хотим похитить у вас вашего супруга. Дела зовут! Мы его займем до обеда…

— Та-а-ак! Кажется, началось! Здравствуйте! Вань, ты готов?

— Как юный пионер — всегда готов к труду и подвигам! Вы меня проводите, или мне положиться на интуицию? — С искренне бодростью.

— Интуиция вам уже говорит, что достаточно войти в лифт и вы прибудете по назначению. Тем не менее, отправимся вместе — такие дела. Переоденемся на месте, можете оставаться в том, в чем есть.

Пришлось немного подождать в тамбуре, пока появится кабинка с Люцифером. После теплого приветствия и рукопожатия:

— В гости к Богу не бывает опозданий? — с намеком на Высоцкого.

— Не бывает… Вы еще не догадываетесь, насколько верно сказал Владимир Семенович. Но у него интуиция больного человека. Интоксикация. Кстати, нам ехать долго, и мы успеем наговориться. Мне надо вас предупредить. Начну с того, что я сам — инопланетянин для вас. И те двое, которых вы видели на второй день, тоже инопланетяне. Все мы трое — с разных планет. Практически не отличаемся от людей потому как специально антропоморфированы. Все пережили опыт смерти. Посмертно мобилизованы на этот планетоид с полным личным желанием и согласием. У вас не спрашивали личного согласия быть здесь? Так его лучше вас знают. Нас таких здесь, «не-землян», около десяти тысяч. Мы все разного возраста, наша троица и Бог миллиардолетние, остальные — от сотен тысяч до сотен ваших земных лет. Некоторые из нас отбывают на другие планетоиды, в другие миры, в другие проекты. Некоторые прибывают. Как вы знаете, этот планетоид — чисто земной проект. Сравнительно молодой. На Земле панспермическая природа жизни. Естественная эволюция занимает на четыре порядка больший срок. А так — Бог и сорок сотрудников. И я среди них. Имя моё не Люцифер, и я не падший ангел. Но в легенде есть доля правды, я всегда был дерзок и горазд на собственные эксперименты. Зато у меня почти самый большой негативный опыт. Больше только у Бога. Мой физический возраст — больше миллиарда лет. Те сорок, так называемых ангелов, которые из начала проекта, все еще здесь. И вот мы когда-то начали вносить в стерильный океан, лишь слегка загрязненный примитивной органикой, геномы разных форм жизни. Ожидаемо разрослась углеводородная. Естественно, мы не наблюдали процесс, как у вас говорят, в реальном масштабе времени. Сейчас я вам скажу то, чего вам еще не приходило в голову. Разумная жизнь биологических объектов возможна не только в биологической форме. Странно, да? Есть еще искусственная форма жизни разума в виде устойчивого плазменного объекта. Возможно любой разумный биологический объект переформатировать в плазмоид, для которого реальность становится сильно другой. С одной стороны, можно мгновенно решить столетние задачи, а с другой стороны — ничего не стоит подождать пару-тройку миллиардов лет. Так же возможно обратное переформатирование. Мой биологический стаж всего-то лет тысяч сто, а плазмоидный — сами понимаете…

— Простите, а возраст планетоида?

— Планетоид построен к тому времени, когда человек сформировался, как биологический вид.

— А до этого?

— До этого — ваше родное электронное подпространство, высочайшая вершина вашей адской тогда планеты. И герметичная капсула размером с современную земную деревню. Её алмазный купол до сих пор прикрыт ледником в Гималаях. Впрочем, нам мало осталось времени, а я вас должен предупредить, что Бог, это несколько отличающийся от людей инопланетянин. Его комфортная температура жизни — около нуля по Цельсию. Для пребывания с ним в одном помещении, сами понимаете, следует утеплиться. Представляете, сколько нам, теплолюбивым сорока ангелам, пришлось вытерпеть в совместной жизни с нашим отмороженным патроном?

— Могу вообразить… Но с юмором у вас всё в порядке! Он тоже углеводный, белковый?

— Более того, его геном оказался в наибольшей мере похож на ваш. Но вот морфология и метаболизм странным образом разминулись под разные условия родных планет. Он совсем не антропоморфирован. Его-то планета, ого как сурова! Но и там жизнь панспермична. Но вот мы, все сорок ангелов, с шести планет, волей случая принадлежим естественной древней эволюции. Та-а-а-ак! Сейчас будет немного космонавтики, сначала минутка невесомости, потом пара минут перегрузок, и прибыли.

В пустом тамбуре-приемной ряд вертикальных пеналов. Над одним из них мигает зеленый сигнал. Там теплая одежда его размера — кто бы сомневался? Пара минут упаковаться в комбинезон, и… за спиной слышится слабый «пук», словно открыли холодильник. Открывается дверь. Просто открывается дверь, и никаких фантастических механизмов, только ровно гудит невидимый сервомоторчик. Приглашение войти. Сухой и очень свежий воздух, запах озона. Никого… Пусто… Левый дальний угол — странная конструкция. Не-то алтарь, не-то иконостас без икон, симметрия и явно высокое искусство, по земным меркам, художественного дизайна. «За мной следят!» Пришло время шутки, повернулся к странной конструкции:

— Мне следует сюда перекреститься? — Довольный смех, совершенно человеческий, и голос, достойный Гранд Опера или Ла Скала:

— О, да! Это дороже и выше меня, и я сам молюсь на это! Если бы вы знали! Растворяется иллюзия стены справа, и комната становится вдвое больше. Атлет. В позе созерцателя. Одет в древнеримском стиле, нечто вроде просторной тоги. Явно скрывает особенности телосложения. Абсолютно лыс, безбород, лицо ассирийского типа, рост — ниже среднего, «косая сажень» в плечах. Совершенно божественное выражение лица — бесконечная доброта и мудрость. «Он изучает меня, или дает время изучить себя? Ну уж! Меня то он знает на молекулярном уровне. И сейчас, наверное читает мои мысли…»

— Только те, которые написаны на лице открытым текстом. Приветствую тебя, землянин! Хочешь верь, хочешь — нет, но у меня к тебе столько симпатии, что не могу на «Вы». Буду рад, если будем на «ты» без всяких брудершафтов.

— Приветствую тебя, Бог! Мне удивительно легко признаться в любви к тебе. И это не индуцировано, я так чувствую. И это не изменится, даже если ты высвободишь сейчас из-под тоги две пары рук… и шесть пар ног. — Взрывной хохот, две пары рук из-под распахнувшейся тоги для объятия. Обнялись. Вполне человеческое туловище, и две ноги. Две босые человеческие ноги на ледяном полу.

— Никто еще так меня не смешил! Вообразил себе… Благодарен! Вообще-то с людьми мы всегда обменивались рукопожатиями. Смотри, как удобно у меня складываются ладони для рукопожатия с человеком. Об эволюции моего биологического вида тебе, естественно, ничего не известно, о планете — тоже. Пока. Но вот… Олигомеризация остановилась на шестичленном опорно-двигательном. Почти все земляне, кстати, впадают в некую фобию при виде моей четверорукости. Александр Македонский — тот вообще, так и лапал рукой несуществующий меч.

— Как я понимаю, мы — люди, для вас не игрушки. И не зверушки для забавы. У нас духовное родство. Значит, и в отношении… скажу так: представителя своего вида избирательно близкого, любимого, мы с вами похожи? Инвариантны?

— Ну вот! С первых слов залез в самое интимное… — Жесты вызова: — Любовь моя, зайди к нам, пожалуйста! — И обернулся к иконостасу. — У нас — всё как у людей! Мы с ней — две половинки единого местного Бога. Но об этом здесь знали только сорок. У всех остальных не возникало и мысли. Сейчас она в работе, а работа — в плазмоформе. Вот здесь она сейчас появится, а конвертируется в биологическую форму в соседней комнате. Смотри, как это работает. — Иконостас внезапно заполнился ярким трепетным пламенем, вроде жидкого горящего дерева со стволом и ветвями, потом пламя приникло к деталям и втянулось в них. — Ей надо минут пять, чтобы собраться к нам. Но я понял намек, приближаясь к Богу, ты озабочен дистанцией до своей половины?

— Это не намек, это не оформившаяся мысль, или подсознательное. Но сказано верно. Верно и то, что теперь меня заботит и дистанция до людей.

— На это есть положительный прогноз. Положительный, как в моём, так и в твоем смыслах. Понимаешь, что чисто технологически, у нас разные смыслы, хотя и тесно переплетенные. Ты же у нас не вполне предсказуемый, как и твоя половинка, поэтому — Кронос покажет. Пока ЕЁ нет, познакомься с нашей анатомией и физиологией. Мы относимся к этим вопросам абсолютно без эмоций, могли бы стоять перед тобой абсолютно голыми. Но у тебя с непривычки отключатся мозги от гормонального удара. С вашей точки зрения, мы страшно сексуально выглядим. Но вот такая схема для тебя будет необременительной, а польза — большая. По крайней мере, не будешь подозревать в нас роботов-андроидов. И надеюсь, что более экзотических инопланетян вам изучать не придется. — Полупрозрачные голограммы, просвечивающиеся органы в функционирующем состоянии, во всех подробностях, и ещё вращаются в трех плоскостях. Не специалист — но двухсердечность заметил. И бесхвостость. Все почти как у людей. Или, наоборот, «по образу и подобию».

Богиня не вошла, а впорхнула в комнату с изяществом гимнастки, обласкала взглядом супруга, и с лукавым выражением лица, церемонно присела в книксене, протянув плотно сложенные правые руки для поцелуя и опустила глаза долу… Бог с ошарашенным выражением лица отстранился в наблюдательной позе. «Принимаем игру. Припадаем на колено, склоняемся, руки в руки и целуем… Льдинка! Не подаём вида.» Но она вздрогнула — слишком горяч! Чета Бога смеётся. Он тоже позволил себе чуть-чуть.

— Приветствую тебя, Иван Александрович! Я рада тебя видеть и рада, что здесь сложилась такая милая обстановка. Но эти двое здесь уже лишние. — И рукой на голограммы. Исчезли. — Как хозяйка, побеспокоюсь о госте. Иван, если захочешь присесть или прилечь, просто сделай попытку и кресло поднимется в нужном месте. Не стесняйся, в этом для нас нет никакого символьного смысла, а вы, люди, обычно лучше концентрируете мысли при расслабленном теле. Мы же никогда не садимся, такая конструкция, нам это не комфортно. А когда ложимся — не можем ни о чем думать…

–…Кроме секса. Шутка!!! Впрочем… — В беседу включился Бог. — Впрочем, как сильный системный аналитик, ты должен понимать, что интеллект невозможно отнять от биологической платформы. Все обитатели этого планетоида, точнее: все живые и разумные обитатели космоса живут нормальной биологической жизнью. Но только на исследовательских планетоидах не рожают детей. Закон. На планетах — пожалуйста.

— И еще, Иван, ты постесняешься спросить, каково это — жить миллионы и миллиарды лет? Ответ прост — жить хорошо, если обеспечено здоровье души и тела. А оно обеспечено. Самое главное, для здоровья души обеспечено забвение, в должной мере. Мы не помним не только первые опыты панспермии на Земле, мы не помним в подробностях даже вашу вторую Мировую войну. События уходят в забвение как у вас, так и у нас. А если мы в состоянии плазмоида решаем задачу миллиардолетнего масштаба во всех подробностях, а это не редкость, то по возвращении в биологическое состояние в сознании остается либо результат, либо желание продолжить работу.

— Чем дальше, тем станьше… Вот посеяли вы жизнь, и неужели все миллиарды лет вас устраивало работать простым наблюдателем? Ожидать и ничего не мочь изменить?

–

Кто сказал — не мочь??? А-а-а… Анна! Это она еще не знает. Точнее, она знает правило. Но не знает исключений. Мы принимаем решения и творим исключения. Это наша работа. Взвешенно и ответственно. Не всегда верно, но для того и нужны вмешательства, чтобы снять неопределенность, где верно, а где нет. Для нас тоже бывают такие проблемы. До недавнего времени у нас была проблема, вмешаться в Балканский кризис, или нет. Всего-то делов, десятку человек чуть-чуть иначе повезет или наоборот, не повезет, придут некоторые идеи или изменятся настроения. Даже не умрет никто, а кризис затухнет. Но если кризис в Югославии затухнет, начнется стремительная деградация и распад вашей России с гражданской войной и ядерным оружием в руках дураков и террористов. В конце концов, после череды ядерных конфликтов прогнозируется сокращение населения Земли раз в десять и приход к власти в новых государствах весьма сильных элит. А если допустить распад Югославии, то тупеющие элиты Европы и Америки обнаглеют настолько, что в России её криминальные недоэлиты перепугаются и уступят некоторые роли во власти более-менее адекватным силовикам. Произойдет возрождение Феникса — не составит больших усилий и не понадобится большого ума вывести Россию на уровень реального суверенитета, осознания и защиты интересов в масштабе планетного игрока. Появляется немалый шанс на оздоровление западных элит, которые после лет тридцати-сорока метаний и истерик похоронят деградировавшие поколения. За это время и российские элиты деградируют. Так маятник поочередной дегенерации будет раскачиваться лет сто на краю катастрофы. То пост-социализм, то пост-капитализм. И без надежды на прогресс. Вот такой выбор, прогресс с трупами или регресс с вырождением. Выбрано второе. Жертвуя Сербией, спасаем Россию. Но как? В голову одному вашему олигарху, его фамилия широко известна там, знаешь же, мог бы быть выдающимся математиком, так вот этому математику в голову уже заложена мысль — привести в политику некоего человека с перспективой на высшую публичную роль. Реальная власть должна будет остаться в тех же руках. Но подставной-высший перехватит реальную власть. Математик же, осознав свою игру ошибкой, скорее всего, наложит на себя руки. Чему мы не будем мешать, ибо так будет меньше жертв.

— Хорошо, стратегические вопросы решаете вы двое, ваши сорок, межпланетный сонм… Критерии ваши понятны, я много размышлял, ставя себя на место политиков, военачальников, это тоже в некоторой степени надсистема. Смыслы и цели надсистем выше смыслов и целей элементов с их справедливостями и милосердиями. Но с вашим могуществом нельзя ли оптимизировать отношения смыслов-целей и земных ценностей? Минимизировать неизбежное зло? Очистить добро от глупостей?

— Ты думаешь, что задал нам тяжелый вопрос? Сначала, технический момент. Ты еще не представляешь нашего могущества! В терминах твоего мира, а они не точны, аппаратно-вычислительные мощности искусственного интеллекта и сеть датчиков таковы, что каждая разумная душа наблюдается, мыследеятельность регистрируется и обрабатывается. Когда мы, наши сорок и лидеры Проектов, находимся в состоянии плазмоидов, всегда подключены в этот искусственный интеллект и вместе с ним только и занимаемся твоей оптимизацией-минимизацией и очищением. Очень тонко и осторожно, просчитывая последствия на века вперед. И получается то, что есть — реальность. Почему не получается лучше? А вот теперь интеллектуальный вопрос, точнее, вопрос понимания некой механики интеллекта. Когда, в своё время, с ней разберешься, будет некоторое понимание, почему мыследеятельность выше нас. И ваша, земная. Выше вас и нас. И наша, надсистемная. И мы, и вы никогда не знаем, какая мысль нам придет в следующее мгновение. В наших и ваших планах есть неизбежная мера неопределенности, и это принципиально. Эта неопределенность творит и мысли, и мотивации во благо и во вред, к добру и на зло. Зло относительно зла и добро относительно зла, милосердие относительно милосердных, справедливость к милосердию. И во всех сочетаниях этих смыслов. Да, мы милосердны, и когда мы контролируем надпланетный искусственный интеллект, а мы присутствуем в нём всегда, то над людьми есть влияние нашего милосердия. И всё бурление мыслей, страстей, намерений — всё это в реальном масштабе времени обрабатывается и отрабатывается без признаков присутствия-вмешательства. В относительно здоровом сообществе, и у вас там реально, отрабатывается вашими земными же руками, через ваши институты установления справедливости и милосердия. В критических случаях ключевым фигурам мы нашептываем мысли, но можем и устроить синдром внезапной смерти. В больном сообществе…

— Простите, я перебью! Иначе забуду эту мысль. Аллах велик и милосерден. Рад и согласен. Но, опять-таки, он могуществен, но не всесилен. Неопределенность, суть — свобода вашего и нашего, человечьего мышления, истекает из сущности ещё высшей надсистемы, из «над-надсистемы». Понятие «Бог» поднялось уровнем выше. В шестое… Нет, с ним соотносимся через… Опять не так, оно управляет нами через шестое измерение?

— В проницательности тебе не откажешь. Из того, что ты узнал можно сделать такой вывод. Но есть и сомнение. Шестое измерение логично и счетно, кроме постоянного шумового потока, который присутствует как компоненты в значении всех фундаментальных взаимодействий. Можно утверждать, что это и конструктивный Бог, генерирующий эмерджентность, и деструктивный шумный Дьявол. Бог с ним, с этим над-Богом, но вот над-Дьявол имеет явное упорство в достижении цели. Если с нашей точки зрения что-то идёт не так, то противостоять опасно. События обычно начинают развиваться по наихудшему сценарию. Почему? Нет даже гипотез. По большому счету, познание над-над-системы, это и есть точка приложения всех сил нашей науки, всей надсистемы. Более семи миллиардов лет безуспешных усилий. Впрочем, через этот момент мы и вернемся к теме и цели нашей встречи, оставив в покое больные сообщества. Так вот, Земля, как ты знаешь, один из инкубаторов инструмента, который потенциально будет способен решать главный вопрос нашей науки. И этот инкубатор заражён ментальным вирусом благосостояния. И мало шансов его излечить без разрушения естественных процессов. Это значит, что Земля либо стабилизируется в самодостаточности на известном уровне комфорта и станет абсолютна бесполезна, либо фатально деградирует. Всё становится напрасно, наша долгая жизнь, силы, весь планетоид и его экипаж. Впрочем, это судьба миллионов планетоидов и экипажей, но каждому обидно за себя. В такой ситуации применяется типовое решение, оно называется «почкование Проекта». Из сообществ планеты отбирается некоторое количество обитателей, каким-либо образом запрограммированных строить жизнь без дегенеративных факторов и расселяется на подходящей свободной планете. Это крайне сложная задача только потому, что количество этих обитателей должно быть очень велико, чтобы избежать биологической, инцухт — понимаешь, и социальной дегенерации. Социальная деградация, это запросто: без разумных конкурентов при небольшом даже изобилии ресурсов — люди практически мгновенно сверзаются в каменный век. Инцухт можно предотвратить на десяток поколений, но из каменного века путь в сотни поколений. Техническая проблема наполнения проекта — на уровнях дегенерации целых планет все сообщества, как обычно, сильно атомизированы. Нужные люди не объединены в какие-то группы, практически не социализированы. Собирать их поодиночке, социализировать на девственной инопланетной природе, задачка сверхсложная и почти всегда безнадежная. С Землей всё сильно иначе, вы из своей революционной чахотки выкашляли то, что назвали социализмом. Потом с мясом и кровью вырезали из себя во Второй мировой такую фантастическую ценность, которую и не осознаете в полной мере. Одно измерение этой ценности — политическое. Человечество избежало раннего впадения «в прелесть», суть — фашизмо-нацизм. Второе измерение, это социальное — реализовалась наследственная программа стадности, первобытной общинности. В человеческом смысле — коллективизм от семьи до нации. Хорошая платформа для социализации. Третье измерение — технократически-констуктивное, то есть можно из людей и ресурсов строить государства и корпорации более эффективные, чем это происходит естественным путем. Я понимаю, что в ваши восьмидесятые-девяностые эти ценности сильно девальвировались, но тебя-то это не коснулось. Социалистический лагерь, это очень хороший источник перспективных переселенцев. У нас подготовлено десятикратное превышение «критической массы», это около десяти миллионов душ, выбрано сто безразумных планет с биосферой, близкой к земной. Вот перед такими фактами ты стоишь, дорогой Иван Александрович…

— Факты, конечно, вещь упрямая. Но я-то здесь причем. Я же ничего не сделал ни в политике, ни в общественных науках. Мои философские бредни вовсе не в счет. И я крайне не люблю людей ни понуждать, ни принижать. Я не лидер, и не воин.

— Ты здесь не за то, что такой есть и что-то сделал. Ты здесь за то, что способен. У нас есть средства измерять потенциал мыслителя. Твой потенциал нас радует. От твоих личных качеств мы в восторге. Верно, дорогая? И не бойся, на тебя не взвалят всю работу и ответственность. У тебя будет коллектив, где по вашему усмотрению распределятся роли, построится начало нового Проекта и начнется реализация. После тебя нас посетит еще один кандидат в вашу команду, он сибиряк, его зовут Игорь. Мы пригляделись со стороны, нам он нравится.

— Еще один вопрос, он так и просится на язык. Это о ваших плазмоидах. Не представляю, что это такое, но каковы шансы у землян на открытия в этом направлении?

— Никаких. Мы блокируем. На самом деле, еще Тесла задал направление. Эти технологии дают абсолютное оружие, которого не должно быть не то что в руках, но даже и в мыслях, ибо не доросли. В новом Проекте этого запрета не будет изначально. Уж коли разговор вышел на плазмоиды, то вышел и на финал. Теперь тебе надо обсудить с Анной все услышанное и вместе принять решение, будете ли вы оба конвертироваться в плазмоид? С одного тебя просить ответ мы не можем. Один ты этого делать не должен, вы быстро станете слишком разными и потеряете друг друга. Да, первое же путешествие в плазмоформу радикально меняет личность.

— Понял. Я совершил ошибку. Мне надо было не стесняться и сидеть перед четой Бога. Голова вытянула всю энергию из тела и ноги не хотят ходить. Это почти шутка. Сейчас расхожусь. Вы уж этого сибиряка уговорите присесть, ладно? Ну, позвольте откланяться?

— Дались тебе эти церемонии… За ручку, и — до свидания! Мы предупредим Анну, чтобы твой запоздалый обед был составлен поплотнее!

Дома не получилось ни рассказа, ни обсуждения. Едва спровадили посуду в зев «кормильца», (так сложилось называть холодильнико-подобное устройство, дающее все потребные материальные блага, и заодно убирающее всё лишнее), как сразу загрузились в экран-компьютер, скоро включили еще один — голографический. Так много, и так интересно! Оказывается, простейший плазмоид, прообраз местной плазмоэлектроники, можно запустить средствами скромно оснащенной земной лаборатории. Тем более, природа плодит такие плазмоиды в атмосфере Земли в огромных количествах — шаровые молнии. Электрическая поляризация газа не фантастически высокой напряженностью, всего-то 1—2 Гигавольта на метр, ионизация, вполне обеспеченная туннелированием электронов с кристалликов воды и импульс накачки от молнии. В лаборатории молнию можно заменить генератором СВЧ, ионизацию — электронной пушкой или изотопом, поляризация — вообще не проблема, и варьируя частотой генератора и напряженностью поляризации можно творить устойчивые плазмоиды размером от миллиметров до сантиметров. От бледно-розовых, умирающих почти беззвучно, до ярко-оранжевых, взрывающихся с силой тротила. Это было бы можно, если бы над головой не висел невидимый и безумно-сложно организованный плазмоид, который погасил бы даже мысль о таком эксперименте. С равным успехом он бы погасил и сам эксперимент на любом этапе. (Он и сейчас нашептывает читателю: «Лютый бред!!!») Если было бы можно, то первый самодельный плазмоид относительно простейшего процессора «на его основе» выглядел бы безмерно скромнее, чем пивная бутылка относительно радиолампы. Возможности внутреннего устройства плазмоида настолько широки, что реализуются не только логические и аналоговые устройства обработки информации и датчики возмущений всех фундаментальных взаимодействий, но и источники энергии из термоядерного синтеза и исполнительные механизмы даже звёздной энергетики. Кроме того, они способны соединяться в функциональные группы, сливаться, делиться, масштабироваться и тиражироваться.

Нет такой разумной задачи, которая не решалась бы информационной сетью космического масштаба. В том числе, архивирование всех живших и почивших интеллектов космоса для вечного хранения. Причем, творческие интеллекты, потенциально способные (не ясно, по каким критериям?) встраиваются в эту информационную сеть, как рабочие модули для вечной жизни. Холодный Ад и горячий Рай.

Нет только решения безумной задачи — задачи шестого измерения и его потока шумоподобных возмущений фундаментальных взаимодействий. Особенно актуально — с шестым фундаментальным взаимодействием, связанным с мыслительной деятельностью людей. Актуально потому, что интеллект биологического объекта с ним связан, а искусственный интеллект плазмоида — категорически «нет». Для того, чтобы плазмоид, или связанный с ним любой блок космической инфосистемы были творчески продуктивны и гуманитарно активны, в него должны непрерывно транслироваться сигналы «родного» биологического объекта. Но интеллект биологического объекта, единожды переживший конвертацию в плазмоформу и погружение в космическую информационную систему, переформатируется навсегда. Если его знание и сознание действуют по-прежнему, то подсознание теряет почти все негативные иррациональные мотивации, остаются только добродетели. Бремя беспорочности и милосердия, которое вынуждены нести небожители. Жестоко страдать от утрат и не помышлять об отмщении. Любить всех, и никого более, чем прочих. Инвалидность с биологической точки зрения.

— Это какой-то ужас. Опять система ниппель. Туда дуй — обратно… Обратно вернешься получеловеком. Пусть даже ангелом. Ань, мне не хочется ангелом!

— Вань, не забывай: «А мы покойники, покойники!» Надо платить за воскрешение, хотя бы… Честно говоря, мне тоже не хочется. Мне хочется тебя кусать и рвать когтями, точнее — мне нравится хотеть тебя кусать и рвать, когда страсть как хочется… Я давно с тобой согласна, что пороки наши нам необходимы, как земным человечкам. Заметь, что у нас есть свобода воли — умереть или нет, хоть и наполовину. Слепили нас тут из античастиц для собственных заморочек, а свободу воли оставили. Впрочем, наверное, они и не могли иначе — без свободной воли мы даже не половинка человека.

— Может быть посоветоваться? Почему нет? Пусть местные ангелы скажут, каково это, быть наполовину кастрированным?

Вызвали на коммуникатор абонента номер один, которую решили межу собой звать Ариадной. Выслушала со все нарастающим оживлением на лице, а ответила уже с откровенно веселыми нотками в голосе:

— Ах, не мучайте ваши головы! Большая половина той половины, за которую вы печалитесь, она в ваших гормонах. А они-то всегда с вами. Мы все, кто конвертировался, страшно рады, что избавились от лишнего в своей душе. Облегчение — как добежать до туалета в чужом городе. Простите за натурализм — это профессиональное. Кстати, я еще не встречала таких гипер-рефлексийных пациентов.

— А у вас были сомнения?

— Нет! Я это решение приняла быстро, импульсивно. Наверное, под влиянием порочной мотивации. — И смеется…

— Ну да, а мы тут в сомнениях неполноценной порочности. Спасибо вам, мы продолжим, не спеша принимать решение. Мы же никуда не спешим?

— Пожалуйста! Не спешите никуда.

— Между нами, женщинами… А гормоны заставят ревновать?

— О-о-о-о! Еще как! Со мной это было миллион раз, и я не почувствовала разницы «до и после». Сейчас у меня нет ни запрета, ни предписания влиять на ваше решение, но я бы советовала принять эту судьбу. Не потому, что я участвовала в творении здесь вас обоих, прекрасном творении, рада признать. А потому, что моё творение чисто логически должно разделить мою, и всю надсистемную судьбу. Её суть, смысл и цель.

— Вань, убери руки от кнопок… Еще вопрос, как звать, всех вам троих, нас творивших?

— Вы не удивитесь, уже готовы и сами назвать наши имена, если преодолеть сомнения. В порядке номеров кнопок — Ари, Сав и Вез. Удобный вам звукоряд, а мы услышим удобный нам звукоряд. Переводчик уже при вас. Кстати, кроме переводчика на язык Бога в ваше сознание ничего не добавлено, это моя сфера ответственности. Все новые знания вы будете или выгрызать с трудом в телесно-биологической форме, либо впитывать с легкостью в плазмоформе.

— Адам согрешил познанием в плазмоформе? Залез в конвертер? — Его опять подвинуло на остроумие, а Ари опять смеётся.

— Ваши земные легенды так забавно всё интерпретируют! Нет, конечно. Вы не удосужились углубиться в историю человечества. Ну и ладно. А я с удовольствием поболтаю. В какой-то давний момент мы поняли, что эволюция вывела хомо сапиенс несколько… не то, что туповатым, а недостаточно креативным. На мой вкус, слишком травоядным. Чуть выше, чем водяная обезьяна. Зависли в натуральном хозяйстве в речных долинах и никакой экспансии. Сав проработал эту проблему и согласовал на всех уровнях программу коррекции генома человека, и прямо на Земле организовал лабораторию по творению и социализации модифицированного человека. Всего лишь по паре особей трех рас. Он там присутствовал исключительно в плазмоформе, но творил вместо себя голографический фантом в виде, предельно уважаемом обитателями Земли — седой старик. Впрочем, не раз являлся людям и в компактной, яркосветящейся плазмоформе. Три пары Адамов и Ев созрели, потом социализировались в земные племена своих рас и, при нашем сопровождении, рассеялись потомством по всем местам расселения хомо сапиенс. Среди двухсот тысяч. Всё банально и просто — никакого первородного греха, или наоборот — наш «надсистемский» грех вмешательства в естество. Как у ваших зоотехников, ремонт стада. Но все расчеты и прогнозы показывали, что без этого прогресса не будет, будет вечная деревня примитивного земледелия и собирания готовых плодов природы. Поскольку, всё это произошло совсем недавно, каких-то пятнадцать тысяч лет назад, то сохранились отпечатки событий в легендах. В такой вот причудливой интерпретации. Не без того, чтобы мы не вмешались в это мифотворчество. Вмешались, загрузили в ваши мифы рациональные нормы жизнеустройства. А то новые люди оказались слишком уж креативными. По сути, мы повысили чувствительность мозга к воздействию шумов шестого измерения, а заодно и к космическому мыслефону своего пространства-времени. Более того, в результате стали появляться экстра-чувствительные представители, пророки, которые даже умудрялись подслушать знание, далеко опережающее развитие современников. Ваша история катастрофически ускорилась, но стала уникально кровавой. Такое среди человеческих сообществ других планет встречается лишь счетное число раз. Как вы уже знаете, это не гарантирует развития, такие сообщества постоянно подстерегают выбросы в крайние, экстремальные состояния, не оставляющие шансов для исправления ситуации из надсистемы. У вас, наверное, сразу возникает вопрос о некой оптимальной мере креативности, которую можно запрограммировать в геноме? Увы! До какого-то значения чувствительности человек почти не креативен, только гормональная регуляция может подогревать его экспансивные мотивации. Миллионолетний прогресс выводит такие сообщества лишь чуть выше уровня вашей Земли. Все более высокие сообщества, а именно их счетное количество, развились из креативного состояния людей с минимальным гуморальным регулированием. Грань между креативностью и недокреативностью, иначе сказать, порог чувствительности мышления к шестому измерению и космосу, принципиально не определяется. Не судьба!

— Да, что еще вспомнилось, инопланетяне, кроме вашей команды на Земле бывали?

— Сложный вопрос. Точнее, вопрос простой, а ответить на него сложно. Для вашего объёма знаний сложно представить себе сложность устройства космического разума и его носителей. Распределенный по всему космосу плазмоинтеллект, это искусственный интеллект на языке Земли, не в полной мере разум. Носители разума, это исключительно биологические объекты или связанные с ними плазмоиды. Естественно, таких плазмоидов в любой момент на Земле может быть сколько угодно, как в публичной библиотеке читателей. Кому интересно — всегда пожалуйста. Иное дело, в телесной форме, некие корабли с биологическими объектами. Упорядоченные посещения с исследовательскими целями, да. В любой момент, с гарантией невмешательства в социальные и биологические процессы. Это тоже всё простые ответы. Сложные ответы связаны с реально присутствующими в космосе неупорядоченными явлениями. В том числе и социальными. В том числе и преступными. Не в смысле злодейств, типа грабежей, геноцидов. Это давно исключено. А в смысле стихийного прогрессорства. Есть множество группировок и отдельных персон, которые ищут, упрощенно говоря, где бы им пристроиться в роли бога. Все они со своими идеями, философиями, технологиями. Малейшая слабина в контроле планеты, и они тут, как тут! Естественно, система борется со всем несистемным. Не всегда это разрушение, это никогда не убийство. Обычно это поглощение системой. На Землю тоже пробивались незваные гости-прогрессоры. Кто-то из них отпечатался и индийском эпосе, кто-то в индейском, кто-то в монструозных «чудесах света». Никто их них не имел никакой ценности, всех их вышвырнули, как хулиганистых школьников под надзор родителей. Сейчас Земля просто отпугивает сама этих самозванных прогрессоров, не надо много вычислительных средств, чтобы прогнозировать катастрофу от одного только факта появления. Интересно еще то, что на Земле развивается литературный жанр, сменяющий научную фантастику, вы на него, наверное, обратили внимание. Называется фэнтези. Так вот, это все навеяно идеями самых примитивных прогрессоров: дать людям колдовские инструменты и тянуть их к высотам знания. В патриархальных недокреативных мирах они закрепились и приняты в систему, но успеха нигде не наблюдается.

— А чудеса земных святых?

— Ну… Тут мне следовало бы потупить очи и покраснеть. Ремонт стада Адамами и Евами, это не первый наш грех, и не последний. Грешим мы и прогрессорством. Надсистемой санкционировано и признано. При полной предсказуемости гражданской войны в Америке и вашей революции после и в связи с чудесами Иисуса Христа. А также крестовых походов и мировых войн. Но иной ход истории, без Христа, Будды, Магомета, был бы совсем кошмарным. Точнее, не было бы истории человечества вообще, если бы не космические идеи и чудеса ваших пророков и святых. Космическое знание усмирило человеческие пороки. Нет, не то слово. Не усмирило, а умерило. Иван же написал, что «человечество мчит по пути прогресса на диких конях своих пороков». Красиво сказано, но нам только и остается, что иногда умерить их прыть. Особенно, если путь мимо прогресса.

— Кто только меня не бил на эти слова!

— И поделом! Эта мысль уже прорастает в среде российского бизнеса. И, как всегда, извращенной форме. Такова судьба всех авторов всех откровений — отвечать за извращения откровений. Впрочем, я тут разболталась, а завтра вы, уже по-другому компетентные, скажете, что за бред она нам несла? Шучу! Но и на самом деле, то, что я вам сейчас говорила, это моя интерпретация очень сложных событий, мой личный взгляд только с одной стороны. А то, что вы до завтра сходите в плазму, я не сомневаюсь. Первородный грех, это не ослушание, а любопытство. Прощаюсь первой, простите! Муж уже накрыл ужин и смотрит на меня голодными глазами. Съест сначала меня, потом ужин. Будут вопросы — вызывайте.

Экран потемнел. Ужин. Прогулка. Сталины — Надежда и Иосиф. Ждали буквально у дверей.

— Добрый вечер! Можно мы с Надей навяжем вам свое общество? Это — моя супруга, та самая Надежда Аллилуева.

— Иосиф Виссарионович! Мы с радостью под влияние вашей харизмы! Правда, Ань? Здравствуйте, здравствуйте Надежда Сергеевна! — удивленный взгляд, надо же! Сам удивился, что вспомнил. А потом вспомнил, как вспомнил.

— Харизьмы? Что вам моя рябая харизьма? Смотрите лучше на лицо моей красавицы! Хотите виноградного сока? Из настоящей изабеллы. Аромат изабеллы — радость моей души. У меня к вам, прости, дорогая… У нас к вам серьёзный разговор. Короткий разговор. Но лучше присядем. Не надо домой, вот здесь вызывается беседка.

Неуловимый пасс, и клумба превращается… Клумба поднимается, а под ней — круглый столик и скамеечка колечком. Сталин ставит на стол плетеную бутыль, открывает под столиком рундучок, достает стаканчики. Расселись. Разлили.

— Сначала суть. Иван и Анна! У меня есть право считать вас своими крестниками. Именно я зарегистрировал еще тридцать лет назад поразительной силы и ясности мысли Ивана. Это было вскоре, как я оказался здесь и вошел в курс дела. Товарищи по партии не поверили моей удаче и потом завидовали. Ну и Маркс с ними! Я вел вас обоих до ваших последних дней с предельной тщательностью и ни разу не ошибся. И вот вы здесь. Я знал, что готовится проект почкования нашего мира. Я знал, что к этому проекту подбираются кадры. Я знал, что из старых советских кадров в этом проекте Бога не устраивает никто. Я знал, что клепсидра социализма истекает, а кадров в обойме всё нет и нет. Но вот есть вы. И есть сибиряк, Игорь, вы о нём знаете и скоро встретитесь. Или встретимся. Он здесь один. Пока. Его половина или еще там, или её у него нет. Бывает. Значит — трое. Мало. Почему я хочу участвовать в этом проекте? Только не потому, что мне здесь плохо. Не потому, что товарищи косятся. Нет, всё замечательно. Просто я второй раз в жизни влюбился в проект. Первый раз, сами понимаете — коммунизм, СССР. Второй раз — почкование нашего социалистического мира на девственную планету.

— Ёсь, ты мне не говорил, что влюбился в кого-то кроме меня. Я ревную!

— Прости, дорогая! Я тебя разоблачаю перед партией, ты тоже влюблена в этот проект. Я это точно знаю.

— Точно?! Ах ты старый злодей! Шпионил? Кто меня предал? — И кулачками его «по широкой груди осетина». Милая шутливая сцена людей, которые уже никогда и ничем не смогут обидеть друг друга.

— Вам проще, вы уже влюбились, а мы — ещё нет. Мы еще ни разу не конвертировались в плазму.

— И еще, Иосиф Виссарионович, простите, что женщина встревает в разговор, но вы, как я поняла, претендуете на роль в проекте, на место в команде, коллективе. Там сложится иерархия по ответственности. Там сложится иерархия по технологии. А вы размышляете над проектом уже много лет. Значит у вас уже есть его образ. Есть план. И с этим багажом вы не можете оказаться ни на каком уровне, кроме верхнего. Генеральный Директор и Главный Конструктор. Генеральный секретарь. Лидер проекта. Что говорит система об этом? Если план хорош, все остальные — подчиняются и исполняют.

— Нет! Простите, что я так резко. Но еще раз, нет и нет! Во-первых, образа и плана нет. Его не будет ни у кого. «Если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах». Это один земной человек сказал. Актер, не политик. Во-вторых, я достаточно опытен, чтобы навязывать роли. В-третьих, у меня просто любовь к новому и мечта творить новое. И поверьте, я никогда не был честолюбцем и эгоистом. Был страшно ревнивым дураком. Из ревности к проекту СССР погубил много товарищей, сограждан. Погубил её. Мне следовало бы гореть в аду, а я — здесь. Моя преданность советскому проекту здесь, мои решения, мои усилия здесь. На самом деле, ревнивый дурак Сталин горит в аду, ад горит в моей душе…

— Ёсь, успокойся! Сделай глубокий вдох, еще раз, еще! Вот молодец. Ты умный, ты сильный, ты нужен. Ты справишься! Не забывай еще, каким бешенством мы все болели на земле.

— Да… Бешенство… Больное время, больные люди. И никакого влияния космоса. Знаю. Своя болезнь, своё бешенство. На Земле совесть легко засыпает, легко забывает. А здесь… Беспорочность мысли для нас, земных злодеев — тот же ад. Спасает только работа. Работа до упаду. Ни минуты на рефлексию. В общем так, дорогая Аннушка, дорогой Иван! Мы здесь, старые советские политики, пророки, всех мастей конструкторы человечьего общества, страшно истерзаны рефлексией. Столько на нас грехов и ошибок! Еще больше грехов и ошибок сделали наши последователи. И еще больше — сознательные извратители наших идей и проектов. Жаль, что извратители сюда не попадают. Так, что я могу предложить проекту — этого я вам сейчас не скажу. Скажу только, что при ближайших конвертациях в плазму вам следует изучить грешного Иосифа Джугашвили, в скобках — Сталина, и его замечательную половину на предмет полезности проекту. Не просто прошу, а уверяю вас — следует. Аннушка, не извиняйся. Ты сказала всё правильно. Потом и я сказал больше, чем мог и хотел. Ты вызвала меня на откровенность, умница! А теперь — пьём изабеллу!

Свой домик. Постель. А потом всю ночь они летали. Оба летали во сне. Летали каждый в своём космосе. Его космос был пуст и холоден, а цель полета зыбка и непонятна. Её космос был загроможден бесконечными стеллажами с непонятными вещами, причудливыми сростками живой природы и механизмов. И был тот редкий случай, когда они утром рассказывали друг другу прямо в постели свои сны. После скорого и молчаливого завтрака она, не поднимая глаз, рукой повела на экран:

— Ну что, вперед? — И вся процедура, решение принято единогласно.

— Вперед! На этот раз пусть будет… Сав! Интуиция подсказывает. — На экране лицо с выражением долгожданного счастья.

— Доброе утро! Наконец-то! Жду не дождусь, когда вы включитесь в настоящую работу. По всем расчетам это должно произойти сегодня. А я назначен быть вашим учителем по работе с плазмоформой. Вы же готовы?

— Готовы-готовы! Командуйте.

— Командую. В лифте сказать слово «конвертор». Вас доставит в комнату… нет, скорее, это зал, где вас ждут два ваших персональных конвертора и рабочее поле для работы в биоформе. Там и встретимся.

Лифт открылся в комнату, разделенную пополам стеной с конверторами, «спиной» друг к другу. Он догадался, что правая и левая стенки, это лишь иллюзия. Непонятного смысла. В дальней стене — пара дверей. Там будут оставаться их тела, когда душа, или только разум — не понятно, конвертируются в плазмоид. Сав свалился, как снег на голову. Прямо перед ними с потолка скользнула на пол прозрачная кабина.

— Не пугаемся! Эта лошадь никогда не наступит на человека. Здравствуйте, мои дорогие! Секундочку на контроль здоровья. Ладошки вот на эти планшетики… Та-а-ак! Проблем нет. Пойдем знакомиться с матчастью.

В пустой комнате за дверью единственный предмет. Слишком похожий на «вертолет» — кресло, в котором пользуют пациентов проктологи и гинекологи.

— Удивляетесь? А только так можно заботиться о бренном теле, когда хозяин покидает его на пару миллиончиков лет. Вам, конечно, такие сроки не надобны, но за месячишко тельце человеческое только пота выдает грамм сто, в пересчете на сухой остаток. И живет здесь тельце полноценной растительной жизнью, транслируя сигналы смиренной души блудному сознанию. Встроенная техника сделает всё, и массаж, и накормит, и подмоет. Вам только лечь, как на приеме у проктолога, и спокойно уйти. Здесь всё совсем просто. Теперь к сложному. Идёмте в зал, один их двух. У вас у каждого свой рабочий зал с отдельной бытовой комнатой на две персоны.

Стены в конверторной комнате исчезают. Открываются два пустых зала, размером с волейбольный.

— Анна уже немного знает жесты управления мебелью и прочими удобствами. Надеюсь, что из плазмы оба вернетесь в полной компетенции в этом вопросе. А сейчас я построю сам во-о-от такой сфероэкран. — Пространство вокруг замкнулось серебристой дымкой.

— Сейчас я покажу, как воспринимается окружающий мир с точки зрения плазмо-человека. Смотрите картинки. От обычного способа зрения и восприятия отказались практически сразу и выбрали вот такую, обратно-сферически искаженную перспективу. Когда любой объект видится со всех сторон одновременно. Точка зрения перемещается в пространстве, вы перемещаетесь в пространстве — всё независимо и простой силой мысли. Кроме эмуляции оптического зрения есть своего рода анализаторы спектров механических колебаний всех сред, с которыми плазмоид в контакте или в контакте специальным зондом. Естественно, что есть анализатор спектра всех фундаментальных взаимодействий. Актуально — только электромагнитный и гравитационный. Инструкции по этим анализаторам и зондам изучите сразу в плазме. Вот я их обозначаю на краю поля зрения. Просто проникаете в них силой мысли и впитываете то, что интересно. Теперь, что такое сила мысли — это воображаемо-громко произнесенная мысль словами, или напечатанная любыми буквами, знаками фраза, схема. Обязательно громко сказать «выполнить», или любое подтверждающее слово. Поскольку у вас не будет ни рта, ни пальцев с карандашами, говорение и писание надо ясно воображать, легко научитесь. Далее, общение плазмоидов между собой. Это так же легко, как и говорить здесь. Но надо знать, как выглядит собеседник и иметь встречное его желание. Ваше желание быть открытыми для наблюдения во всех диапазонах взаимодействий подтверждается словами, вроде открыт для наблюдения полностью, в виде сферы, или куба размером один метр с полным отражением, или не полным, или поглощением, с указанием меры. Можно задать себе любой облик, хоть рыбки, хоть свой собственный человеческий. Отдельный вопрос, энергетика вашего образа. По умолчанию она минимальна. Человек, даже самый зоркий, не разглядит и в полной темноте. По вашему желанию энергетика может быть поднята до уровня белого каления на неограниченно долгое время. Смысла в этом обычно никакого нет, одни проблемы для окружения. Энергетика автоматически регулируется при конвертации туда и обратно. Вход и выход в энергетике умеренного свечения. Это вопрос техники дела. Никогда не забывайте, что плазмоформа, это не механизм действия, хотя возможно и действие. Это механизм наблюдения и познания. Вы можете перемещаться по всем вселенным обоих подпространств, но более, чем достаточно, вы получите в пределах своих рабочих залов. Из них можно не только получить контакт со всей космической сетью знаний и датчиков наблюдений, но и разместить достаточно много технических средств наблюдения за интересующими объектами. В этих залах можно разместить десятки человек, которые будут помощниками. Ваши залы сопряжены с залами ваших партнеров по Проекту. А теперь — кино. Вот так выглядит то, что я сам вижу после конвертации. Вот облик моего партнера. Вот мои рабочие инструменты, информационные порталы. От этого уровня знания вы в самостоятельной конвертации окажетесь в состоянии школьника перед компьютером с самым дружественным и интуитивно о-о-о-очень понятным интерфейсом. Вопросы?

Вопросы были, и были ответы, беседа… Пришло время, когда в костюмах «в чем мама родила» они возлегли на свои вертолеты. Оторвались от конверторов и после короткой, но колоссально содержательной «беседы» с Савом-плазмоидом, сотворили себе порталы фундаментального знания. Через сутки Сав настойчиво призвал их вернуться в биоформу — обстоятельства требуют. Прилепились к конверторам,…очнулись в самых смешанных чувствах. Новое знание оглушало и ослепляло. Страшно было ступать ногами по полу, страшно касаться руками. Встретились, соприкоснулись, сплелись пальцами. Лишь когда тепло запульсировало в ладонях, уперлись лбами и надолго застыли, возвращаясь в человеческое состояние. Тактично никто не тревожил.

— Ань, как тебе способ полётов через межпространственный барьер? Как это здесь называют — субпространственный переход…

— Кошмар. Термин-то какой, дезинтеграция! И кто-то же должен дезинтегрировать тело на атомы. Даже если это делает машина, кто-то же её включает. Нравственность здесь совсем в другой плоскости.

— Ну, нам-то, покойникам, более-менее привычно. Не все же здесь покойники. Вот я бы спокойно пустил свое тело на дезинтеграцию, но твоё — нет, уволь!

— Мне подумалось, что если бы я узнала про эту дезинтеграцию до конвертации, то возненавидела бы тут всех эти бога-ангелов. А ведь я интересовалась, и не докопалась. И не догадалась, не смотря на всю интуицию. Ишь, какие деликатные!

— Ань, а ты уверена, что мышление у тебя стало абсолютно беспорочным?

— Ой! Мне кажется, оно всегда было беспорочным! И у тебя! Скорей домой, спать, спать и еще раз спать! И не просто спать! Потом заберем и дезинтегрируем твои старые джинсы и кроссовки, дезинтегрируем все твои дырявые носки и рубашки. И навсегда переселимся в рабочие залы. Домик — это неприлично.

Гость заявился в домик поутру, как и договаривались. От двери послышался голос, в котором одновременно слышались хриплые нотки старого курильщика и серебряные колокольчики: «Тук-тук! Разрешите!» Вошедший был примерно того же возраста, что и Иван, столь же по возрасту грузноват и лысоват. Но более быстр и экономен в движениях. С первых шагов в нем почувствовалась сдерживаемая энергия и сила воли. Привычно-интеллигентский ритуал знакомства — свои люди! Выгрузили из «кормильца» крепкий чай в стаканах с подстаканниками, сухарики — земной уют.

— Как здорово с вами! Местные — что покойники, что ангелы, все хороши, но все чужие. У вас — как у родни тепло. Наверное, мы один слой, одно время. А может и более того, мы с вами по породе — «два сапога на одну ногу». Правда, на Земле я не касался электроники, прочих высоких технологий, моя физика — механика и термодинамика. Преподавал термех, общую физику, даже ПДД в сельхоз институте. Смешно отсюда смотреть!

Живая беседа закрутилась вокруг земной науки, с шутками по поводу «естественных, противоестественных и сверхъестественных», обсудили и грани между фундаментальной и прикладной, плавно перешли на наукометрию, в которой гость оказался тонким знатоком. Оттуда беседа перешла на системный анализ и все трое обнаружили абсолютное взаимопонимание. Посетовали, что на земле никак не могли найти собеседника на эту тему. Успели вспомнить и Эйнштейна, и Пуанкаре, синергетику Хакена с Пригожиным, перешли странным образом через самоорганизацию к тяготам российской реальности, политическому устройству государств и долго информировали гостя потерянными им шестью годами земных событий. Незаметно пролетел весь день. После ужина и выхода на прогулку пришло время повести черту, Иван взял на себя инициативу:

— Игорь, сегодняшний день получился очень ценным. Не работая, а просто беседуя, мы с вами уже сработались. И мы еще вместе наработаемся, согласны?

Игорь отступил назад на пол шага, короткой паузой оценил, скользнул по лицу хитроватой улыбкой, картинно развел руки:

— Да куда же мы денемся, с подводной-то лодки! А если серьёзно, то мы сегодня хорошо поработали. Понимаете, я-то преподаватель, и слишком хорошо знаю цену словам и понятиям. Мы сегодня нашли общий язык. За день мы сделали работу многих месяцев, даже лет. Обратите внимание, мы не коснулись ни разу космических знаний. Мы говорили только по-русски. А знаете, я даже не буду вспоминать и анализировать сегодняшний день. Пусть он останется просто одним большим и приятным воспоминанием. Кстати, мой домик я завтра покину и поселюсь в рабочем зале. Я здесь один. Я давно один и привык. Буду рад вас видеть в любое время, я не живу по режиму и не страдаю, когда меня будят. Ну, спокойной ночи! — И поискал у виска дужку несуществующих очков.

На этот раз Бог был строг и официален. Стиснул всем троим руки в приветствии всеми четырьмя ладонями, нимало не заботясь разницей температур тел. Обстановка — как в институте, три стола со скамеечками, три экрана и строгий профессор, заждавшийся нерадивых студентов. Бог, в роли профессора, естественно выглядел стоя на ногах, сразу расселись, повинуясь жесту, изобразили готовность слушать.

— Вы понимаете, если бы была нужда просто передать вам или получить от вас некую информацию, я бы нашел другие способы, и не собирал бы вас здесь. То, чем мы будем заниматься, это больше, чем обмен информацией. Я никогда этим не занимался, это у меня первый раз. Поэтому я себя не очень уверенно чувствую. Я не собираюсь вам преподавать какого-то знания. Я собираюсь учить вас искусству. Искусству быть Богом. Там, где начинается искусство, кончается строгое знание, конкретные значения и привычная логика. Начинается импровизация. Но всякое искусство прорастает из мастерства, с того же строгого знания, конкретных значений и безупречной логики. Мастерство вы легко получите за какую-то сотню часов в плазмоформе. Но искусство конкретного Бога конкретного человечества — только в голове самого Бога. Сегодня я до обоюдного изнеможения буду передавать вам общие контуры своего искусства, уж какое оно есть, глядя критически на историю человечества. Осмыслим контуры, пойдете за мастерством, принесете из плазмоформы мастерство, будем вникать в тонкости, моделировать проект. Потом вам творить историю своего человечества, а мне — критически наблюдать со стороны и продолжать историю своего…

О добре и зле, о предопределенности и неопределенности, о смыслах и целях, о справедливости и милосердии, о душе и мозге… Самое главное, о разуме и интеллекте. Лекция, прерываемая вопросами, переходящая в беседы, в споры… Когда иссякли силы, все четверо поняли, что вовсе не приблизились к пониманию контуров искусства Бога. Прошло много дней, прежде чем стало очевидным, что пора идти в плазмоформу за знанием и мастерством. И еще много раз потом наступало изнеможение, пока достигалось постижение искусства Бога должным образом. И наступил день, когда Бог сказал: «Вы мне страшно надоели! Видеть вас больше не могу! Отправляйтесь в свои рабочие залы и приступайте к моделированию проекта. Что в переводе на честное слово — я опустошен, мне более нечего вам сказать, а вам не найти у меня ни одного значимого ответа.» Привычный уже, грубоватый юмор. «Бог велик и милосерден. И справедлив!»

С утра Анна была странно холодна и немногословна. Чего-то задумала. Он ясно предчувствовал — сейчас «взбрыкнет»! Когда завтрак достиг стадии кофе, она бесцветным голосом сказала:

— Целый месяц он плавил нам мозги. Целый месяц. Искусство Бога. Он сделал нас своей копией. Теперь мы будем штамповать Проект его матрицами. Мы — его инструмент.

— Ну, я ещё не определился, плавил, или перекристаллизовал. В любом случае, я не чувствую, что потерял себя. Но приобрел от него много. Практически, можно было бы «потренироваться на кошках». Благо, вычислительных мощностей для моделирования и софта более, чем достаточно. Общие контуры модели у меня уже есть…

— Постой! Посмотри на нас, на себя со стороны. С далекой стороны. Где твоё место? Для начала оно может быть и правильно. Но начало закладывает весь облик и суть твари. Какова затравка, таков и кристалл. Не хочу! Не хочу, чтобы самое начало Проекта, пусть даже «на кошках», начиналось не тобой, не Игорем.

— Ну и что ты предлагаешь? Когда руки чешутся работать, сидеть и шизовать креативных идей?

— Нет, именно так я и поняла. Тебе бы уже работать. Деревни-села-критическая масса индустрии-культ науки… Не чувствуешь, что это слишком естественно, как вода течет от горы до океана. Естественно, и фатально. Хочешь фатального исхода?

— Нет, конечно. А почему уж так фатально? Кристалл можно вырастить совсем не похожий на затравку. Пока нет работы, нет и мысли. Будет работа, придумаем, как спрыгнуть с рельсов фатальной определенности нежелательного результата.

— А результат будет казаться желательным. Или мы не будем никогда понимать ясно, какой должен быть результат. Как текущий, так и конечный. Самое скверное, что мы даже не узнали, какими не должны быть результаты. Ни текущие, ни конечные.

— Один-то текущий результат вполне ясен. Это индустриальное общество, которое может себе позволить кормить науку. И выйти на этот результат, это та еще задача…

— Экономика, конкуренция, деньги… Вавилонская башня… Планета — академия наук… Вы с Игорем можете работать, можете шизовать креатив — как хотите. А я ухожу в плазму, учиться у других богов. Шутка, конечно. Но сегодня я точно уйду в плазму, хотя бы потрогать с краешка другие проекты.

— Думаешь, я буду возражать? Конечно, возникла мысль, что надо возражать. А потом — почему нет? Пока я считаю, что это бесполезно. Не зря же Бог ни разу не упомянул о космическом опыте. Мне очевидно, что он бесполезен. Всё очевидное, это, как обычно, заблуждение. Так что — давай двигай в плазму, а я к Игорю. К ужину вернешься?

— Уже к ужину? Мне кажется, у меня плазмозависимость. Как в детстве, искупавшись в Крыму в море, попала в морезависимость. Могла плавать бесконечно, а на берегу только и думала и воде. Если честно, плазма меня тянет сама по себе, а не новое знание. Твоя жена — плазмоманка, плазманка! Как ты думаешь, это лечится?

— Чем дальше, тем интекуреснее! Вот уж удивила! Впрочем, тут всё лечится. Вылечат и это. Давай решать проблемы по мере их поступления. Вот обстрекают там тебя там какие-нибудь медузы инопланетные, сама заречешься в плазму ходить. Так как насчет контрольного срока? Вернешься к ужину?

— Постараюсь… — И походкой сомнамбулы ушла к конвертору. Остались неприбранными ни стол, ни постель. «Сроду такого не было, и вот опять!»

Перемена в поведении жены его удивила и встревожила. Изменение личности, как говорится, «налицо», изменение его собственной личности, для неё тоже, наверное, «налицо». Уживемся ли???

Игорь спал с открытой дверью. Безмятежно спал поверх не расправленной постели, в просторном пижамном костюме, лежа на спине и похрапывая. На столе громоздились стаканы из-под чая, на мониторе застыла какая-то математика.

— Доброе утро! — Игорь сел, не открывая глаз, закашлялся пересохшим горлом и не глядя схватил стакан с недопитым чаем, отхлебнул и только тогда открыл глаза.

— Доброе! Удивляешься? Это нормально. После энцефалита я был слепой почти полгода. С тех пор умею запоминать всё вокруг и видеть с закрытыми глазами. Ну, чего нового в голову пришло? Где Аня?

— В мою голову не пришло ничего интересного. А Аня ушла в плазму стяжать международный космический опыт искусства богов по развитию человеков. — Игорь закашлялся. Торопливо снова схватил стакан, отхлебнул и опять закашлялся.

— Черт! А ведь я догадывался, что она что-то такое выкинет! Зря! Вот у меня сейчас ни малейшего любопытства в эту сторону. Немножко бы обмозговать процесс индустриализации деревенского уклада и начинать комплектовать модель кадрами… Обмозговать… У меня чего-то мозги набекрень повело. Ты завтракал? А я — сейчас… — Немного погодя из «кормильца» он выхватил здоровенную тарелку с яичницей и ветчиной, ломти серого хлеба, стаканы… Завтракал, нимало не смущаясь гостем, который из вежливости прихлебывал горький чай. Завтракал и углублялся в размышления. Когда последним ломтиком хлеба была насухо вытерта тарелка, а стакан опустел, это не стало поводом прервать размышления. Игорь просто отодвинулся от стола по постели, подогнул под себя ноги по-турецки и начал потихоньку раскачиваться. Не настолько долго, чтобы это стало бестактным.

— Иван, знаешь, я догадываюсь… Сейчас мне тоже показалось, что за весь этот божеский курс мы хоть немного потеряли себя. А может и много, тяжело рефлексировать. В любом случае, до того мы не имели представления ни о чем, а сейчас мы самоуверенны. Переформатированы на лету. Вот ты не мог бы обобщить в нескольких словах весь этот курс лекций? Какие там смыслы и цели? А то у меня в голове сплошной поток тонкостей и подробностей, а общее, крупным планом, как-то ускользает, не складывается.

— Я только что над этим и думал. Попробую собрать в формулировку, но уж не в пару слов. Тут несколько явных элементов. Первый — эволюция психологии от человека-личности, через психологию социума к психологии человечества. Второй, это динамика рельефа, или топологии в математическом смысле, того пространства, очень многомерного, кстати, в котором психология развивается. Или завивается. У пространства показана своя эволюция. Или деволюция. Третьим будет не элемент, а некий ключ. Или шаблон, лекало, калибр… Гармония! Бог очень любит это слово, даже говорит его с какой-то особенной силой. Социум, или человек с психологией дикаря в индустриальной среде, или то же самое индустриальной психологии в дикой природе — страшная и разрушительная дисгармония.

— Пожалуй, ты нашел ключевое слово — гармония. Системообразующее. А вот о слове психология нам следует уточнить, или договориться. Так наука называется. А мы говорим о явлении. Это шире. Надо бы другое слово, я не могу такого слова подобрать.

— Да, ты прав. Бог этого слова никогда не произносил. Описывал многословно, а одним термином — не помню, наверное, не обозначал. Психея, психика — какой-то измельченный оттенок, добавляем логия, и вроде бы подобие великого, наукообразие.

— Мне кажется, придется капитулировать перед традицией. Пусть будет психология, под которой понимаем явление, под которым некая системная модель человека, с его разумом и прочими недоразумениями. Вот когда соберем команду, прямо на стене так и напишем. Меня тревожит еще один вопрос. Вот когда копируют тело перспективного покойника, со всей необходимой обстановкой, а это делается за минуты, даже за много часов до смерти, то мыследеятельность не только записывается в космос, но и воспроизводится потом при оживлении человеку до самого последнего мгновения. Сам то я умер во сне, и не видел признаков копирования с призраками-двойниками. А вот у тебя как?

— Да, до последнего. Двойник был минут за двадцать, до того, как. А в памяти отключка только в пожаре. Помню, как от лампы загорелись на столе бумаги. Аня тоже помнит все до укола, который её отключил навсегда. Я давно из этого сделал вывод, что для души важна непрерывность потока информации, непрерывность мысли. Настолько важна, что в нас записаны все предсмертные муки. Мои то муки, это пустяк. А вот что Аня вынесла, с её то онкологией… Ужас!

— Вот ты опять произнес ключевое слово — душа! Бог много о ней говорил. Давай соберем в кучку, чего мы из этого знаем. Первое, что она не то — жестко управляется из шестого измерения, не то слегка тактируется им. Или что-то между этим, то ли у всех одинаково, то ли — по-разному.

— У меня немного другое представление. Это похоже на генератор почти белого шума, который имеет оттенок, задаваемый шестым измерением индивидуально каждой душе. Или отклик на него у каждой души разный. Это вероятнее. Альфа-бета-гамма ритмы тактируют рациональную мыследеятельность, а душа своим шумом накладывает на неё иррациональность.

— Ага, значит это такая необходимая «шизинка» с дыркой в чужой карман. Идет? Второе, душа у человека по возрасту меняется в небольших пределах, а общий усредненный портрет этой души человека в поколениях не меняется веками. Это Бог сказал, и еще он говорил, что она меняется в тысячелетиях, но нельзя назвать это ни эволюцией, ни деволюцией.

— Да, меняется в тысячелетиях совсем незначительно и непредсказуемо. И не известно, связано ли это с шестым. И третье, последнее, наверное, что душа не подлежит какому-либо улучшению. Все воздействия на душу разрушительны.

— Ну да, мне еще на Земле показалось, что лечение душевнобольных, это перевод их в состояние идиотов. И ты, наверное, прав в том, что последние крохи предсмертной информации важны для души. А-а-а-а! Вот и четвертое! Для души необходим поток информации, связный и логичный. От всех органов чувств. То есть, она не только передатчик, она и приёмник.

— Пожалуй, даже ещё и обработчик информации. Наши эмоции, рефлексируй: буйство или угнетение души в результате обработки информации. Хотя… Может быть и нет. Информация от мозга может напрямую менять гормональный фон, или ферменты какие-нибудь, и вот вам эмоции. Об этом-то в лекциях было, а про прямую обработку — нет. Точно помню, что ОН говорил про неоднозначность связи души и гормональной сферы.

Поскольку дверь так и оставалась нараспашку, Анна в ней появилась бесшумно и неожиданно:

— Вы чьё, мужичьё!!! — Громко и неожиданно — шуточка…

Игорь подпрыгнул сидя на месте от испуга, обернулся и рассмеялся:

— Я — ничьё! А вот оно — твоё! Уже набегалась? Ну, чего принесла?

— Чего хотела — не принесла. Принесла, чего не хотела. Нежданчик! Не знаю, смеяться или плакать!

Игорь весь подобрался, посерьезнел, при этом, нимало не смущаясь своим нарядом:

— Та-а-ак! Интрига. Ну, выкладывай!

— Вы знаете, что здесь в позитронном подпространстве, все, кто пережил конвертацию в плазмоформу, теряют пороки и становятся насквозь милосердными…

Теперь пришла очередь вздрогнуть и Ивана:

— Ты хочешь сказать, что в электронном подпространстве конвертированные становятся чисто порочными и злыми?!

— Нет, успокойся. Всё не так плохо. Они тоже теряют пороки. Но вместо милосердия у них усилено чувство справедливости. И от этого человеческие миры позитронных и электронных подпространств страшно отличаются. Только от того, что боги разных подпространств облучают свои миры разным мыслефоном.

— Постойте-постойте! Вы о чём? Опять слова. В чем разница между милосердием и справедливостью? Я привык думать, что это одно и то же.

— Игорь, извини, у нас с Иваном это давно переговорено. Лет десять назад перечитали «Мастера и Маргариту» и зацепились за философию Булгакова. Он, как мы его расшифровали, исследовал отношения Бога и Дьявола-Воланда. За Богом он изобразил позицию милосердия, а за Воландом — последовательной справедливости, с её брутальной рациональностью, осмыслением, целенаправленностью. То есть, Дьявол, это не зло вселенское, а справедливость.

— Гм… Сколько эпитетов для справедливости… Не читал… Он в восьмидесятые вошёл в моду, а всё модное у меня вызывает неприязнь. Жаль, серьезный момент пропустил. Хотя, мог бы и не расшифровать, как вы.

— Ну что ты! Там всё так очевидно, трунит над Богом, хочет тряпками затыкать щели от милосердия, которое в них лезет… Это даже в Литературке обсуждали, а Иван это в черновиках оставил, не печатал.

— Ну ладно, я немножко уже составил понимание. Так значит, милосердные и справедливые миры сильно отличаются? И как это на примерах?

— Если очень грубо обобщить и сравнить, то как Германия и Индия. Правда я там не была, это в представлении советского человека. Вообще-то мне доклад надо было начинать не с этого. С самого начала мы сделали ошибку, не получили общее знание обо всех обитателях космоса. На словах нам немного рассказали, но картина не сложилась. Я сейчас в плазме и часа не была, а цель поставила именно так…

— Молодец, конечно. Но не могла сразу так сказать, без маневров про плазмозависимость и школы богов. Пошли бы вместе. Игоря бы не взяли, он тут дрых без задних ног. — Игорь застенчиво улыбнулся и молча развел руки в шутливо-извинительном жесте.

— Нет, Вань, не могла. Наверное, интуиция, ожидание больших открытий переклинила мозги. Цель, формулировка проблемы сложилась буквально на «вертолете». А в плазме — сразу готовый блок знания. Р-р-раз, и я его впитала. Потом полюбовалась на высшие миры призраков и помчалась сюда вас ошарашивать. Бабы ведь любят ошарашивать мужиков.

— Вот, только призраков не хватало…

— Реальность такая. Представляешь себе миллиардолетние миры бессмертных? Не могут же все богами пристроиться к развивающимся планетам, на всех не хватает. Обитатели практически постоянно пребывают в плазмоформе и болтаются в космосе обоих подпространств. Не стесняясь дезинтегрировать тела в одном и выращивая в другом. Вот тут-то и открылась тонкость, как предупреждение для этих межпространственных туристов, что решения, ими принятые в одном, не будут ими же одобрены в другом. Потому что в одном примат милосердия, в другом — справедливости. Применить это к богам, я уже сама просчитала. В плазме ведь не особенно соображаешь, а только впитываешь и просчитываешь. А потом, когда развернула данные о развивающихся мирах, это всё подтвердилось. Кстати, в некоторых высших мирах предусмотрено одному из родителей дезинтегрироваться. Да, там бывает, при возвращении в биологическую форму не только предаются мыследеятельности, но и плотским утехам, вплоть до размножения. Но это совсем ничтожно. Высшие миры пустынны, только капсулы с вертолетами и конвертеры. Редко где встречаются оазисы жизни. Миры призраки — миры призраков, которые витают по всему космосу и подглядывают в каждую… щель. Только что не щупают, физически-то все обычно висят поблизости от своего конвертера, а если удаляются, то не проникают глубоко внутрь миров. Если проникают, то не поднимают энергетику до уровня действия. Запрещено. А грань между развивающимся и высшим миром как раз лежит в освоении плазмотехники до уровня конвертирования разумных и сборка их тел на атомарном уровне. Общая картина развивающихся миров не настолько сложная, чтобы её не понять, но рассказывать вот так, мимоходом, я не буду. Напрасный труд, идите сами в плазму и впитывайте. Заодно какие-нибудь нюансы подметите, скрупулёзно…

— И всё-таки, где интрига? У какого-то подпространства преимущество? Конфликт богов?

— Нет, всё не так. Идите в плазму и всё поймете. Прямо сейчас, сэкономите на обеде. А я буду у себя предаваться злословью и безделью. Пока! Звоните!!!

Немного помолчали, обдумывая ситуацию, потом Игорь с оттенком брезгливости сказал:

— Сэкономить на обеде? Вертолет накачает в тебя черт-те что… Нет уж, я постараюсь не задерживаться в плазме на приём пищи. А знаешь, давай пообедаем здесь, вытащим из кормильца настоящие сибирские пельмени из сохатины! Я уже пробовал тут, очень вкусно! А потом и в плазму, если найдем смысл.

— Ага, и за пельмени, и за плазму со смыслом. Вот что подумалось, Бог нам гнал свой курс лекций, как будто всё следует делать срочно и быстро-быстро. Я, по крайней мере, был заточен немедленно рвать и метать. Рвать и метать! Это из какого фильма?

— Не знаю. Не интересовало. Честно говоря, со мной также. Сформатированы и замотивированы, однако. А вот женщина сбилась с курса… Не то, чтобы я боялся ослушаться, просто ответственность, чувство ответственности жмёт. Спросить, что ли?

— Твой дом, тебе и включать коммуникатор на большой экран. Вызови.

— О-кей! Прошу контакт с Богом! — На экране: «Бог в плазмоформе. Канал связи доступен. Задайте интерфейс.» — Интерфейс, от нас — голос, к нам — текст, открыть, передать вопрос: насколько срочно предпринимать действия по запланированному проекту?

Текст на экране мгновенно заполнил весь экран: «Я за вами не подглядываю, но установил на вас датчики корреляции мысли с моими планами. Анну сегодня вообще снесло в ноль. У вас по ноль-пять. Это меня почти радует. Я проверял, сформатируетесь вы, или вырветесь на свободу мысли. Если бы не земное воспитание, вы бы тоже вырвались в ноль. У Анны, а это точно, не недостаток воспитания, а особая женская интуиция. Сроки Проекту не устанавливаю, все на ваше усмотрение. Технологию тоже не устанавливаю. Вы ответственные люди, обкатаете на моделях, потом реализуете. Все действия постоянно будете обкатывать на моделях. Не удержусь от рекомендации, в плазме обязательно смотрите прогноз земной истории. Каждый раз, когда будете заходить. Вы и сейчас не в курсе, что происходит на Земле, а это важно знать. Важно знать реальность в масштабе времени и прогноз лет на 100 — 500. О вас лично, чтобы вы не копались в рефлексии: вы оба умеете мыслить с редкой силой системности, но Иван сильнее в обобщении, Игорь сильнее в анализе. На этом и распределите роли. Иосиф, вспомните про него, тоже сильный системный мыслитель, но он мощнейший конструктор. Берите его в команду, не пожалеете, особенно на этапе моделирования. Он столько натворит, что вы вдвоём раз в десять от него отстанете. Надеюсь, у вас хватит ума не замыкаться в ролях, и вы будете погружаться в роли друг друга. Остальных участников Проекта ищите сами, посматривайте на Землю, на прогнозы, там сотни интереснейших интеллектов собрались „в гости к Богу“. Тысячи уже откопированы и не сотворены, ждут вашего выбора — на планетоид, на вашу новую Планету или в космос. Можно привлекать всех интересных вам персон, которые отошли в наш мир, при их согласии, разумеется. Некоторые окажутся уже здесь по иным программам, некоторые уже на других планетоидах. Есть планетоиды, не связанные с экспериментами на планетах-мирах, это своеобразные „Академии наук“, сильнейшие математики, физики — там. Надеюсь, все незаданные вопросы уже исчерпаны!?»

— Исчерпывающе исчерпаны! Спасибо! — «Сейчас спасу! И вам не хворать! Канал связи выключен» — Игорь, не гаси экран, пожалуйста. Дай-ка я скопирую это текст и сохраню для истории.

— Слушай, Иван, а у тебя шуточки вообще в любой компании сами собой выскакивают? А я, если настроился серьёзно разговаривать, ни за что ни одной шуточки не вспомню.

— Наверное, черт за язык дергает. Ага, из шестого измерения. Давай Анну сюда позовём, пусть прочитает. А потом — пельмени из сохатины с черным перцем и жирной сметаной! Может, из уважения к пельменям переоденешься? — Посмеялись…

— Ну, Вань, извини, я утром вижу, что вас мой вид не смущает, решил, что так и надо. Ко мне всегда друзья заходили, заставали в чём есть — так и разговаривали, работали. Земные привычки, они такие неистребимые. Хорошо, что хоть земные болячки истребили, очки вот не нужны…

— Да ладно, всё нормально. Свои люди, и нет проблем у небожителей.

Когда Иван и Анна отправились к своим конверторам, Игорь остался один, чтобы преодолеть некоторое отторжение, которое ему внушала российская действительность. Он ещё не интересовался в плазме, как она изменилась. Он считал себя ответственным за то, как она сложилась. Далекий от столицы и совершенно безвестный преподаватель провинциального ВУЗа нечаянно вложил в строительство государства российского такой кирпичик, на который единственно опиралась целая силовая конструкция власти. Такие вот они — лихие восьмидесятые. Наивные, но кто-то чего-то успел… Так сложилось, что в Клубе его друзей было «всякой твари по паре». Были и скептики, и мечтатели. Были творцы и работяги. Хитрецы и простаки. Лентяи и трудоголики. Фанатики и пофигисты. Клуб его друзей разрабатывал, среди многих, тему безопасности своего экстремального спорта. Без ложной скромности, всё крутилось вокруг него. Он генерировал мысли, Клуб их развивал, обкатывал, формализовал. Разработка оказалась масштабируемой не только для спорта, но и для безопасности страны в природных и техногенных катастрофах. На едином дыхании концепции, проекты предложений, постановлений и даже законов превращались в рукописи. Столичные друзья Клуба вынесли эти материалы на самый верх государственного недоразумения. Тут-то процесс и вышел из-под контроля. Наступили мрачные девяностые. Безвременье, безмыслие, безответственность. Мало того, что на тему слетелись проходимцы и честолюбцы всех мастей со связями на всех уровней власти, так в угоду им кто-то из угодливых друзей перелопатил и извратил труды своего Клуба. Вместо стройной и прозрачной конструкции нового гражданского Института выросло чудовище для кормления бюджетными деньгами несостоявшихся чиновников и бездарных военных. Удивительным было то, что собранное из военно-чиновного шлака и пожравшее общественные спортивные структуры безопасности, министерство оказалось лучшим и эффективнейшим среди всего государственного борделя. Не просто обидной, а убийственной стала интрига и травля, которую кто-то организовал против него. И это было не КГБ. Не только потому он был уверен в этом, потому что и там были надёжные друзья. Просто не тот уровень, не тот стиль. Но каково должно быть искусство интриги, если без привлечения «органов» вдруг на работе отвернулись все друзья и товарищи. Равнодушный к алкоголю он объявлен вдруг алкоголиком с помещениями в медвытрезвитель, и в ректорат пришел подложный протокол задержания. Всегда чрезмерная нагрузка в преподавании вдруг сократилась до ожидания сокращения его самого. Потом и зарплату перестали платить всей кафедре, единственной во всём институте и ни копейки. По умолчанию виноватым был он, «клещом укушенный». Был ли в этом чей-то минимальный смысл? Или просто месть за нечаянную обиду, это так и остается загадкой. Первый раз сердце дало сбой, когда жестко стал вопрос денег на похороны старухи-матери. Затрепетало птицей в грубых руках, «остановилось и дальше пошло». Жар прилил к окоченевшим мгновенно рукам и ногам. Вот она какая, эта аритмия! Кроме всего, разметало во все стороны Клуб, теперь неделями и месяцами у него никто не появлялся — все погрязли в своих проблемах работ, бизнесов, семей. Разладились и его семейные отношения, разладились даже домашние научные изыскания, всё продолжалось на усилиях, на упрямстве. Подточенный тяжело перенесенным клещевым энцефалитом мозг всё хуже и хуже справлялся с телом… Страшновато теперь, через шесть с лишним лет, заглянуть в продолжение сна-мгновения, из которого он не проснулся. Сон-мгновение, в котором лопасти какой-то турбины адским вихрем высосали из груди весь воздух и сжали сознание в ледяную точку. И надо ли заглядывать в это продолжение? Не уравнять ли сыновей, жену, всех друзей, да и коллег тоже до обычных элементов системы «российское общество» и оставить их лишь в моделях космических плазмо-компьютеров? Э-э-э-э, нет!!! Так я перестану быть собой. Потеряю себя, совсем переформатируюсь в инопланетянина. Решено, первым делом — домой!!!

Иван и Анна тоже начали поход в плазмоформу с родных. Запросили дочь и увидели собственные могилки. От неопытности подключились к мыслеобразам. Оказывается, она приехала на кладбище. Глаза застилало слезами, холодно, ветрено. Фоном — тоска и печаль по родителям, суицидальные мысли с веревками, с кровавыми потёками на руках. Единым дыханием «крикнули» ей: «Не смей!!!». Вздрогнула. Потом внушали: «Возьми ребеночка в доме малютки!». Мыслеобразы дочери не показали, что она «услышала», но настроение немного изменилось. Поспешили отключиться от мыслеобразов и перешли на оптические датчики. Дочь стояла в снежно-грязевом месиве около могилок. Модная шубка, посиневшие кулачки, прижатые к губам, потёки макияжа… Вот она уже идет к такси… Плазмоформа не допускает эмоций, но сознание предсказывает, что будет думаться по возвращению. Посещение сына состоялось вполне благополучно, если бы не прогноз неизбежной катастрофы через 214 часов. Его последняя обитель — гигантский контейнеровоз, рассекал зеркальную гладь Тихого океана. На борту — русская, китайская, арабская речь интернациональной команды, деловитая суета. А сын сидит в окружении мониторов и кого-то сурово отчитывает на английском. Детализация прогноза показывает летящий с высоты голубой баллон и взрыв. Взрыв баллона и контейнера со взрывчаткой разносит все помещения в надстройке, турбинное и электромашинные отделения и вспарывает топливный танк, бочки с пероксидом натрия… За 50 секунд до катастрофы будет копироваться всё судно с фрагментом среды, достаточном для маневрирования. Навестили-познакомились с будущей мамой своего внука, вот-вот родит — понравилась, умная и волевая. Больше не отвлекались от «работы», перешли к изучению земной реальности в широком плане, к прогнозам…

Возвращение из плазмоформы вернуло и к земным переживаниям. Почему-то не утешало, что сын будет воскрешен, и что будет бессмертен. Наверное, их терзало ожидание смертных страданий своего сына. Как-то сама собой сложившаяся ниточка событий по прогнозу, где двадцать четыре тонны пластида разойдется по континенту, а наибольшее количество достанется террористам в России и в Сирии, формально оправдывала судьбу, но тоже не утешала. Помощь пришла от куратора душевного здоровья — Ари каким-то образом это узнала, или ей подсказала интуиция, сама уточнила прогноз по Алексею и была перед безутешными родителями в тот же час.

— Дорогие мои! Датчики во весь голос кричат о вашем сильнейшем душевном дискомфорте. Мне и догадываться не надо, я давно знаю и отслеживаю земной путь Алексея. Я уже проросла своей душой в ваши и страшно вам сопереживаю. Кроме того, это особое свойство всей моей расы — сильная сопереживательность. Потому так часто мы служим целителями тел и душ. Вы не собираетесь требовать коррекции реальности для спасения этого корабля?

— Нет!…Ань, извини. Я подумал… Мне пришла мысль, что мы не будем просить копировать его сюда, к нам. Я попробую построить ему новую жизнь в Проекте. Это будет настоящая, горячая жизнь. А здесь, боюсь, он себя не найдет.

— Не извиняйся, мне тоже это подумалось. Скоро мы будем телепатировать мысли друг другу. Ари, мы эти несколько дней будем неработоспособны. У Лёши — судьба, и у нас — судьба. Нам бы на что-нибудь отвлечься. Развлечения не подойдут, болтаться в плазме — в голове не укладывается. Здесь есть какие-то тренажерные залы, в них тренируют не только мускулы, но и психику. Какие-то экстремальные квесты…

— Вот как! Вы уже и мне телепатируете свои мысли? Именно это я и хотела вам предложить. Сначала планировала коррекцию на физиологическом уровне, вы бы даже ничего не заметили, раз — и успокоились, укрепились духом. Но вы — ой как крепки, вам только вброс адреналина в кровь нужен, а потом сами продержитесь. Прописываю вам на выбор два квест-тренажера, горно-таёжный и мангровый. Оба со зверьем, очень реалистичные, бесконечные, потому что закольцованные и непрерывно трансформируемые. Погибнуть там нельзя, но настрадаться можно, и очень сильно. Серьёзное физическое восстановление органов после этих тестов — рядовое явление.

— Стоп, девочки! Мне не нравится эта идея. Неработоспособность — не повод не работать. А утешение — в работе…

— Нет-нет! Иван Александрович, во-первых, подумай за жену. Во-вторых, у тебя тоже получится формальная работа. То, что ты в таком состоянии наработаешь, сам потом все выбросишь, сотрешь. Кроме того, работать придется с коллегами, они тоже впадут в сопереживание. Дело святое, конечно, но это страданье оставьте себе, не делитесь с коллегами. Работать здесь желательно без смущения души, хотя в первую сотню лет это и недостижимо. А вам придется, в этом тоже момент непланового эксперимента. Поэтому, давайте минимизируем смущение по душам.

— Ладно, уговорила, красноречивая! Наверное, просто идем в лифт и просим «квест горно-таёжный»?

— Начало действительно такое простое, перед квест-тренажером вас встретит инструктор, естественно — проинструктирует, даст выбрать экипировку. Дело к ночи, но там всё работает круглосуточно. Заночевать в квесте, это еще то развлечение, особенно для новичка. Кому-то палатку смоет, на кого-то блохи нападут… Не думаю, что захотите ночевать дома. Кстати, есть и другие квесты, например, экстремальное пилотирование в верхних слоях атмосферы нашего газового гиганта. Тройная сила тяжести, умеренная турбулентность, можно отключать автоматику до подхода к самой фатальной точке…

— Нет-нет! Я даже автомобилем управлять не научился. Согласен на мангры, попробуем экзотику.

Инструктор, чернокожий атлет, скептически осмотрел своих новых клиентов и вывел под потолком обширный экран.

— Земной мангровый лес видели? В кино? Это не земные мангры, и не инопланетные. Это чистый вымысел, мой, кстати. Вот смотрите, растительность из сотен видов. Половину нельзя трогать голыми руками, вторую — тоже нежелательно. Рубить, ломать и жечь — пожалуйста. Не жалейте. Ничего съедобного ни во флоре, ни в фауне там нет, но съедающих человека — сколько угодно. Насмерть не съедят, убить не позволим, но бо-бо натерпеться можно очень сильно, воду из-под ног не пить…

Подробный рассказ о прелестях квеста продолжался и продолжался, инструктор явно наслаждался компанией и возможностью поговорить о своём творении. Наша пара оказалась хорошими слушателями и вот им показалось, что еще немного — и можно будет разворачиваться и уходить прочь, так подробно раскрывался им квест-тренажер. Однако инструктор на полуслове оборвал лекцию, хитро усмехнулся:

— До сих пор я вам не рассказал и половину. А половину того, что рассказал, я наврал. Такое правило. Вот вам официальная инструкция, изучайте. Особенно внимательно про сигналы опасности и завершении квеста!

Воин. Земля.

Алексею предоставили отдельную каюту, совсем крошечную и с иллюминатором, смотрящим на стену из контейнеров. Роскошь! Как единственному пассажиру и ценному специалисту в одном лице. Да, для такого корабля роскошь. Рабочее помещение, «си-си-ар», это на самом верху, а его каюта на уровне палубы. Нехитрый лабиринт переходов и трапов через всю надстройку, скольжение ладонями по поручням, и — вот оно, его гнездо. Место тоски и уныния. Как бы ни утомлял он себя работой, стоило клацнуть за спиной дверной защелке, перед глазами вставали образы родителей. Слово тоска не совсем точно говорит за его состояние, скорее всего это вина, стыд и тревога. Он так и не сумел известить их о себе, что жив и здоров, и даже не плохо устроился. Он очень хорошо представлял, в каком положении оказались его родители, когда он исчез сразу после учебки. Очень хорошо представлял, что они должны переживать. Он тревожился, переживут ли они это. У него были шансы вырваться из потока судьбы и хоть как-то дать о себе весточку. Но в какой-то момент буйная судьба стала не только его личной. Выбирая способ спасения себя и своей драгоценной половинки, он вошел в контакт с русским посольством и ГРУ, и еще сильнее изолировался от родителей. Его половинка — черноволосая, черноглазая смуглянка Ами, Амочка, которую приходилось привыкать звать по новой легенде «Мэри». Она заполняла всю его душу и оставляла место для родителей — для чувства вины, стыда и тревоги. Всего лишь три месяца, от учебки до посольства в Турции и контакта с «конторой». Но что это был за месяцы!!!

Всё началось со случайного знакомства с арабистами. Странная встреча со странной компанией на развалинах. Странная компания очень серьёзных людей, по-настоящему увлеченная наукой. До этого и в мыслях не было, что можно так серьёзно увлекаться историей и современностью ближневосточного и североафриканского мира. Эта компания впечатлила настолько, что их экзотическая наука показалась ему единственно достойной приложением его способностей. Он слишком падок на экзотику. Он очень хорошо осознавал свои способности — прекрасная память, живая логическая сообразительность, природный дар системного анализа от папы. Ему было практически всё равно, что изучать — математику, языки программирования или языки народов. Еще школьником, влюбившись в девочку-гречанку из параллельного класса, выучил за месяц греческий язык. И вот так, десятиклассником, познакомившись в горах, в компании горных туристов, с арабистами, засел за старо-арабский, за санскрит, за Священные Книги. К школьному выпуску он читал арабскую вязь, на память цитировал суры Корана, словарный запас позволял читать арабские газеты. Сформировалась ближайшая цель — МГИМО. Малейший шанс поступить туда был через армию. В военкомате он всячески рекламировал свои знания языков, надеясь попасть служить где-нибудь переводчиком, но тупая и бездушная машина деградирующей армии загнала его в мотопехоту. Это не казалось опасным, афганские события закончились, чеченские — затихли. Прекрасно, даже атлетически сложенный, вполне натренированный на выносливость, не понаслышке знакомый с боксом и самбо, он не боялся и дедовщины. Он знал, что выглядит старше своих лет, знал, что его побаиваются любители хулиганских приключений. Рост, вес, тонус — всё при себе. Не показалось неприятностью и попадание после учебки в несуразную роту на самой границе с Чечней. Совершенно упадочное подразделение с разграбленными КАМАЗами, с продуваемой всеми ветрами казармой и безразличными ко всему, кроме столовой, солдатами. Офицеры вяло симулировали воинскую службу, тупо переругиваясь между собой и с солдатами. Он не успел познать службы здесь. В первую же ночь его поставили в караул, а к утру старший лейтенант забрал его и вывел за территорию через пролом в заборе. Алексей навсегда запомнил это лицо — бесцветные глазки, свиные бровки и ресницы, дегенеративный подбородок. И еще живот, нависающий над поясом. Переулками привел к ржавой Ниве без номеров, приказал садиться. Долго вез, остановился перед усадьбой — трехэтажный дворец за каменным забором. Перед воротами, нимало не стесняясь, стояли на посту два юных бородача с автоматами. Стволы направлены на гостей. Старлей вышел из машины и подал бородачам какую-то бумажку. Скоро их конвоировали под прицелом в усадьбу, к хозяевам. Но еще раньше, в машине, старлей демонстративно расстегнул кобуру и положил на пистолет руку: «Не дёргайся! Делай, что я скажу!». В памяти соединились все слухи о Чечне и армии — «меня продают в рабство!». Кровь прилила к лицу, сердце замолотило, как мотор, непроизвольно сжались до судороги кулаки, но куда против трех стволов?! Тем более, когда они в опытных руках. Страх пришел ненадолго, когда перешагнул порог дома, там было темновато и он не запомнил совершенно, как оказался перед хозяевами. Хозяева и бойцы охраны с автоматами, всего в комнате чуть более, чем десять человек. Злость и страх схлынули. Появилась мысль поиграть в партизана, молчать. Сбить с толку необычным поведением, а там — что получится! Старлей подтолкнул его к столу со старшинами: «Вот, я привел вам переводчика, как обещал. Вот его документы.» Вместо документов подал рулон факсимильной бумаги. Рулон раскатан, изучен. Самый важный из старейшин, ласковым голосом:

— Сынок, ты правда знаешь английский язык? — молчание. Старейшины вдруг стали внимательно вглядываться ему в лицо, а его вдруг снова обуяла неукротимая злость. Кто-то из хозяев к старлею:

— Ты, сука, кого нам привел! — старлей с посиневшим от страха лицом подскочил, схватил за грудки и заорал срывающимся визгливым голосом:

— Отвечай, сука, отвечай! Нас обоих убьют!

То, что произошло дальше, можно считать глупостью, можно чудом. А можно и судьбой. Он ударил старлея головой в лицо. В этот момент руки, держащие его за локти, куда-то соскользнули, и он одним движением выдрал старлейский ПМ из кобуры. В секунду он всадил почти всю обойму ему в живот, снизу вверх. Ни одной мысли, с автоматизмом робота. Можно догадаться, что робота отключили ударом приклада по затылку. Очнулся он не скоро, в той же комнате, перед теми же старейшинами. Все стоят, а он лежит. Все старательно его не замечают, переговариваются на своем языке. Какой-то оборванец возит огромной тряпкой по полу прямо перед лицом, замывает кровь. Резко накатила дурнота, с трудом сдержал рвоту. Наверное, при этом пошевелился, все оглянулись на него и отшатнулись. Грозным окриком самый важный из старейшин выгнал из комнаты всех. Только оборванец еще минуту трудился над тряпкой. Потом и он, на четвереньках пятясь и замывая грязь, куда-то удалился. Главарь банды, и, наверное, хозяин дома, был грузен телом и отвратителен лицом, на котором навечно застыла маска высокомерия и угрозы. Причудливый горский наряд, золотистый револьвер за поясом, кинжал, размером в локоть. Стоял поодаль, брезгливо поглядывая на разводы грязи и крови на полу.

— Сынок, я запретил тебя убивать. Не знаю, почему. Не потому, что ты воин и враг. Ты не просто воин. Ты зверь. Ты слишком опасен. Тебя надо убить. Я запретил тебя убивать не потому, что мне очень нужен переводчик. Какая разница, кто меня будет обманывать, враг-переводчик, или американец? Не потому, что за тебя можно получить выкуп. Твои родные не могут быть богаты. У богатых родителей дети слабы и трусливы. Как мои. Твой отец воин? Молчишь, презираешь. Уважаю. Мне жаль, что именно тебе так не повезло. Здесь тебя должны убить. Там — посадить. Знаешь почему? Американец потребовал, чтобы труп твоего командира отвезли обратно в часть. И пистолет с твоими отпечатками. Заметают следы, там еще есть их люди. Ты будешь считаться убийцей своего командира. Если тебя поймают, посадят пожизненно. Вот что я сейчас подумал — у тебя красивое и умное лицо. Наверное, ты умный человек? Может, Аллах велел мне оставить жизнь угодного ему умного человека? Скажи умную мысль, что нам с тобой делать?

— И дал он человеку волю выбирать между добром и злом, и обещал судить по делам его. — Ответил по-арабски, придумал фразу и ответил.

— Не понял, это на каком языке?

— Магометанин не узнал старо-арабский язык.

— Ты говоришь по-арабски? Ты мусульманин?

— Я даже спою по-арабски, если захочу. А мои отношения с богом, это только моё дело.

— Дерзишь. Но это не ответ.

— Самое умное — отложить до утра. Отправь меня под замок. Вели развязать руки и накормить. Кстати, американец про меня какую-нибудь умную мысль тебе не сказал?

— Американец обоссался, когда ты стрелял эту суку. Сбежал подмываться. Он бы тебя и сам убил, но его трясло от страха так, что не мог держать в руке свой Магнум. Под замок? Нет, не просто под замок. Я посажу тебя рядом с американцами, даже у них над головой. Только веди себя тихо. Послушай их несколько дней. Они громко орут. По телефону орут. У них спутниковый телефон.…Ин-мар-сат! Между собой орут. Глухие, наверное. Вот послушай их, а потом поговорим, подумаем.

Прежде чем обследовать свое новое обиталище, он обследовал свой затылок. Голова почти не болела, чувствовалась стягивающая кожу и короткую стрижку корка засохшей крови. Результат утешал — шишка еле прощупывалась, широкая ссадина отозвалась резкой болью. Вполне выносимо. Осмотрелся. Чердачный чуланчик, как видимо, давно и серьёзно оборудован под тюрьму. Но использовался и для подслушивания-подглядывания за гостевой комнатой. Сплошной железобетон, выложенный войлоком, воронкообразные углубления в полу с отверстиями. Предупредили, что прекрасно слышно каждый шорох в гостевой снизу, и кой-что даже можно рассмотреть на столе и на кроватях. Здесь вместо кровати кипа из вполне чистых матрацев казенного типа, выше колена. Теми же матрацами выложен пол, даже в два слоя. Деревянный ушат с деревянной крышкой, сказано, что для гигиенических нужд. Несколько пластиковых бутылок с водой. Свежие, запотели. Почувствовал сразу зверский голод и желание облегчиться. Вспомнил, что ужин в части он есть не смог, такая гадость! Только черствый хлеб на жидкий чай. А увели его до завтрака. Сейчас время к обеду. Верхом на кадке с бутылкой воды — полегчало. Еще одну из бутылок назначил на подмывание, по-мусульмански. Подглядывают? Вряд-ли… Не теряя времени, приступил к подробному обследованию чуланчика. Войлок был прикреплен старательно, но не без забавных сюрпризов. Видимо, здесь играли дети, когда чуланчик не использовался по назначению, а взрослые не удосужились обыскать его. Скоро он был обладателем остро заточенной железки — заготовки ножа, мотка лески под миллиметр толщиной, множества всяких батареек и лампочек от фонарика, пригоршни гильз и боевых патронов — ружейных, автоматных, пистолетных… Высокая стенка граничила, скорее всего, с просторной мансардой. Там могли посадить его сторожа. Повезло — под войлоком на уровне метра от пола прощупалось что-то выпуклое и мягкое. Растеребив войлок увидел свернутую тряпку, затыкающую дыру, размером с его голову. Отжимая её так, и этак, помалу разглядел, что комната не обитаема.

Чутьё подсказало, что пора остановиться. Пригладил войлок, разлегся на матрасах. Тут же за дверью начали звенеть ключами, скрипеть железом замков. Первыми вошли двое бойцов с автоматами наизготовку, потом тот самый оборванец с лавашем и небольшой пластиковой миской — еда. Последним втиснулся юный толстячок с кинжалом и новенькой кобурой на поясе. Агрессивно-трусливый. Коверкая русскую речь, обещал что-то отрезать и куда-то засунуть. Послал его матом. Последним вошёл, первым вышел. Последним выходил оборванец, обернулся, сложил молитвенно руки и молча горестно покачал головой. Глаза его слезились. Дурной знак. Что вскоре и подтвердилось.

В гостевой комнате послышались голоса. Американцы, нимало не стесняясь начали докладывать по телефону обстановку, расписывая, как их «контакт» привел к хозяину русского Рембо. А тот убил «контакта», разоружил охрану и половину перестрелял, сейчас его Билли «деактивировал». Хозяин им не доверяет, заставил их вытащить через «контакты» у федералов переводчика, который и оказался чудовищем — русским Рембо. Теперь хозяин согласился казнить переводчика и еще долго не сможет их подслушивать, и будет получать деньги, как настоящие. Потом американцы долго обсуждали денежные вопросы, и, наконец, принялись за алкоголь.

Он был уверен, что хозяин, прежде чем казнить, будет говорить с ним. А говорить до утра будет не о чем. После разговора у него не будет шансов. Что-то надо сделать до утра. Кидаться с ножом на бойцов? Глупо, изрешетят не здесь, так этажом ниже. Совершенно очевидно, что пути побега нет. Была бы канистра бензина, он бы устроил пожар, и сгорел вместе с этими бандитами. Надо посмотреть, вдруг что подходящее для пожара в мансарде? Вырезал в войлоке обширный круг, выдернул тряпку… Дыра открывалась под стол. Поодаль — газовый баллон на сорок литров, редуктор, шланг… Клапан на редукторе закрыт, рукой не достать. Даже так… Всё слишком хорошо, гораздо лучше, чем бензин или масло. Удлиняя руку проволокой и леской за час мучений, он перекинул-таки клювик клапана. Шланг слегка дрогнул. Осторожно потянул за шланг, баллон послушно и почти бесшумно поволочился к дыре. Повеселился, как не догадался сразу! Покачал баллон, пропан заплескался — полон. О, наивные дети гор! Дать такой шанс смертнику прихватить на тот свет, если не всех их, то многих! Дорого же я продам вам свою жизнь! Ярость скоро утихла, прикрыл дыру тряпкой и войлоком, прилёг на матрацы. До вечера, отщипывая по крошке лаваш, послушивал пошлые разговоры американцев — два урода, один тупее другого. В сумерки им привели молоденьких девушек, англоговорящие уроды по-быстрому утолили свою похоть, прогнали их и затихли. Хорошо, что прогнали. Может быть, прогонят и из усадьбы, тогда останутся живы. Ужин так и не принесли. Еще один плохой знак! К одиннадцати дом затих полностью. Газ открывать он решил в три часа утра. Наименьший шанс, что кто-то не будет спать. Но если поднимут шум, то у него есть спички, есть горсть бездымного пороха. Фейерверк он устроит знатный! Какая-то извращенная радость самоубийцы — тяжелый пропан с чердака наполняет дом, растекаясь под пологами в проемах, здесь почти нет нормальных дверей. Окна навечно закрыты, привычная духота. Рано или поздно кто-то захочет курить, или просто включит свет… Ковры, полога, шторы, все забито деревянным хламом в роли мебели, утвари. После газового хлопка будет грандиозный костёр! Оборванец… Он, наверное, провидец. Пусть ему повезет, и он уйдет в свою саклю. В сумерках уже сообразил, что не увидит в нужное время стрелки часов, прикрывшись матрацем выбрал еле живую батарейку и соорудил светильник. Вдруг за стеной, в мансарде, что-то застучало, загудело… Скоро догадался — холодильник! Странно, почему только сейчас? Но если он включится в три часа, будет хорошая маскировка звуков. За дверью же наверняка сидит боец, он знает про холодильник. И он может добросовестно не спать. Вряд ли он почует запах газа. Лишь бы американцы не проснулись не вовремя, вот тогда всё прокатит!

Удивительно, как быстро пробежало время до самоубийства! Он не стал спешить, ровно в три открыл дыру, перерезал шланг и замотал конец тряпкой, чтобы приглушить звук и решительно перекинул клювик редуктора. Зашипело, газ в баллоне забурлил. Холодильник уже минут пять, как тарахтел своим изношенным компрессором. Вспорол матрац, заткнул ватой щель под дверью, слуховые дырки в полу — лишний шанс выжить. Соорудил из матрацев черепаху и залез внутрь с ножом и светильником. Задремал с чувством выполненного долга — кто поверит?! Проснулся в поту от невыносимой духоты, воздуха в черепахе категорически не хватало. Посмотрел время — пятый час. И тут гахнуло!!! Будто сразу двумя вёслами по ужам, по голове. Всё повалилось куда-то сначала вниз, потом бросило в сторону, над головой завертелись звёзды и какие-то дымящиеся головёшки. Ударило об землю, покатило и вмазало в каменный забор. Больно, но в ясном сознании и полном ощущении целых рук и ног. С усилием втянул в грудь воздуха, дыхание открылось. Рядом распахнутые ворота, метнулся в них, чесанул прочь во все лопатки по каким-то зарослям, не то табака, не то кукурузы, споткнулся и завалился в какую-то канаву с водой. В падении заметил за спиной вздымающееся пламя грандиозного пожара, задохнулся от злорадства. Нащупал болтающийся на леске нож, перехватил его в ладонь и затих, наблюдая пламенно-дымную феерию над домом врагов. И тут рвануло второй раз. В памяти осталось превращение пылающего дома в белый огненный шар. Потом он потерял сознание. Прилетело чем-то по голове — наказание за избыток удачи. Когда сознание вернулось, почувствовал, что его тащат. Тащит кто-то слабенький. Надрывается дыханием, плачет, и волочит… Шепотом: «Стой, я сам! Куда?» Тоненькая ручонка вцепилась в ладонь, пацан? Так же шепотом: «Бежим! Пригнись! За мной!» Легко сказать… Но, хочешь жить — беги! Нет, сначала по собачьи, на четвереньках. Вот уже окрепли ноги. Выпрямился. Барабанный бой в голове, а ноги все меньше и меньше заплетаются. Пробежали буквально сотню метров, уперлись в домик. Тут глаза то ли проморгались от грязи, то ли просто зрение включилось после сотрясения, и он увидел девушку, безумно прекрасную в свирепой ярости. «Туда! Спрячься там, где-нибудь!» И метнулась обратно. Спрятаться? Почему нет? Если она меня спасает, значит на то есть очень большая причина. В домике за дверью оказался коридорчик. До потолка высоко! Больше трех метров. Распираясь ногами и спиной, как научила когда-то сестра-альпинистка, залез как можно выше и затих, сжимая в ладони нож-железяку. Ждать пришлось недолго, на часах все тот же пятый час. Только-только светает. Она втащила в дверь здоровенный чемодан и обессиленно упала на пол. Отдышалась:

— Солдат, ты где? — Алексей побоялся её испугать из своего экзотического убежища, и на тихонький отклик она встрепенулась-таки в ужасе. Спрыгнул.

— Слушай! Сейчас за мной придут. Взорвался дом моего отца и братьев. Я их ненавижу! Но мне сейчас придется изображать убитую горем и безутешную сироту. Так надо. Пока все туда не сбежались, я украла тебя. Я знаю, ты пленник. Ты и взорвал. А еще я украла там этот чемодан. Сейчас ты спрячь его. Потом разберемся. И сам спрячься там же, на потолке. Ты весь мокрый, а здесь нет мужской одежды…

— Не бойся, мне жарко. Я не хочу тебя подставлять, может покажешь, где тут угнать мотоцикл?

— У меня есть получше идея… Молчи, идут! Лезь наверх! Быстро!

За дверью: «Э-э-э! Амина!..» И что-то взволнованно по-чеченски. Амина распахнула дверь, что-то отвечала также взволнованно, и мелькнув у него под задницей, захлопнула дверь. Не забыла замкнуть. Спрыгнул, засунул чемодан в один шкаф. Нашел в комоде плед, завернулся, ибо навалился нервный колотун. Залез во второй шкаф, закрылся и сомлел через несколько минут.

Книга воскрешений. Часть 2.

Исход.

Она открыла дверь шкафа и растолкала его. Нервически смеется:

— Следы твоих грязных сапог вели прямо в шкаф! Тебя не учили заметать следы, воин? Выходи, опасности нет. В доме погибли все. В селе бандитов уже нет. Сбежали, подумали, что дом взорвали ракетой федералы. Теперь боятся, что прилетит вторая ракета. А в доме было взрывчатки на целый грузовик. Выходи, ты обсох? Хорошо, садись за стол и рассказывай. Все и подробно!

**************************************************************

Она слушала его завороженно, как слушают музыку фанаты. Он говорил и поражался, как можно с таким благоговением слушать эти гнусные подробности с подлостями и пошлостями…

— Мне жаль этих девочек. Мои ученицы. И этот оборванец, это дядя Хазрет… Он тоже погиб. Он глухонемой. Все погибли, кто тебя видел. Даже те два придурка, которые отвезли труп твоего командира, вернулись на его Ниве. Все в клочья. Народ не знает, как хоронить. Для нас это хорошо. Ой! Для нас… Ох, судьба связала… Очень плохо, что для тебя нет обратной дороги к федералам. Мне тоже нет дороги к федералам, я же дочь такого… А теперь давай разберемся с чемоданом.

Поверх всего в чемодане лежал большой револьвер в кобуре, наверное, тот самый Магнум. Костюмы. Бельё. Кроссовки. Деньги — доллары. Новенькие, в полиэтиленовых мешочках. Старые, в банковской упаковке. Российские рубли, пачки в канцелярских резинках. Коллекция всяких документов, удостоверений, сертификатов, дипломов… Коробки с патронами. Презервативы. Бутылка виски, это естественно. И, о ужас! Четыре полуторалитровые бутылки с Кока-Колой! Бедная Амина надрывалась, тащила это…!!! Смеялись. Поняли, что новые доллары — фальшивые. Только для местных. Одежда Алексею пришлась идеально. Даже пара кроссовок оказались в размер. Бельё оказалось свежим, револьвер — тоже. Ни одна пачка патронов не распечатана, барабан пуст.

— Амина, я слышал, так тебя зовут? Меня зовут Алексей.

— Алексей… Лёша. Ты — леший! Я знаю, кто такой леший у русских. Нет, ты настоящий леший. Такое сделать! Лё-ша… — Пропела, смутилась, на глаза навернулись слезки. — Во всей свей жизни я ненавидела много мужчин. Это здесь, в этом селе. В пединституте, в общежитии, к мужчинам я научилась быть равнодушной. А ты — гигант. Лё-ша! Лёша, ты водишь машину?

— Я плохой водитель. Умею, но практики — никакой.

— Плохой, лучше, чем никакой. Здесь не будет ГАИ и светофоров. Рулить, газовать, тормозить… Значит, план такой. Ты будешь американцем. Американцем, который ночевал у меня, со своим чемоданом, потому и выжил. Ты сможешь изображать американца?

— Наверное, да… Языком-то я владею. Но легенду надо продумать. А ты, значит будешь моей любовницей, практически женой? Офигеть!!! За два дня меня два раза женили… Во, времена пошли!!! Но, постой, тут же Кавказ, нравы, репутация…

— Это для меня ничего не значит. А для этих — никто не удивится. У меня репутация самой свирепой стервы, все решат, что я таким образом просто порвала с ними. Затащила на себя американца, на свою девственность, и теперь укачу с ним на край света. Сдохнут от зависти. Ой, что я говорю? Бесстыжая!!! Смотри мне в глаза, отвечай! У тебя есть женщина? Нет?! Твоё сердце свободно?

— Нет, теперь уже нет. Ты — там. Но давай успокоимся. Будем считать, что объяснились. Теперь у нас обоих двойные проблемы. Сил и возможностей больше вдвое, но и ответственность…

— Э-эх! Ру-у-усские, вам бы только считать… Вдвое, втрое… Если я захочу родить от тебя много детей, во сколько раз больше ответственность? Но ты прав. Будем считать, планировать, играть роли. Знаешь, в чем сейчас самая большая проблема? Твоя налысо стриженная башка с синяком и коростой на затылке. — Лебединым пёрышком рука её скользнула по коросте на голове. — Тебе больно?

— Нет! — перехватил её руку, задержал. — Мне хорошо. Да, к облику америкоса моя башка не подходит. Синяк большой? Вот эта бейсболка его не закроет?

— Нет, тут шляпа нужна. Сомбреро. Американец с бритой головой бывает?

— Конечно, боится вшей подцепить. Бритва есть?

— У женщины всегда есть бритва. Сейчас согрею воду, брей голову, сколько сможешь. Я потом подчищу. У Гали был где-то театральный грим… Пластырь бывает телесного цвета, может достану. Если похолодает, сможешь одеть вот эту шапочку-киллерку, тогда вообще ничего делать не надо. Тут мужчины стараются вообще не снимать шапок, всё лето. Но тебя в кавказской шапке не поймут, а спортивную какую-нибудь, или эту киллерку можно будет не снимать, если не сильно жарко. Мне пора идти, буду покупать еду для своего мужчины. И пиво баночное. Через час будет знать все село. Но сюда заглянуть побоятся. К вечеру я приведу сюда одного авторитетного жулика, он от бандитов всегда сторонился. Фарцовщик по жизни, с детства больной всем заграничным. Коммерсант, я в его магазине буду закупаться. Разыграем перед ним спектакль, ты будешь изображать американца, а я переводить. Нам нужна от него машина, Нива или Уазик. И запас бензина. За машиной ему придется покрутиться, а бензина у него всегда много. Это отдельный бизнес. Я ухожу, а ты продумай легенду за америкоса. — Взяла трофейный портмоне, набила его рублями и старенькими долларами и ушла. Замкнула за собой дверь.

Зашумел электрочайник, вот станочек безопасной бритвы, непочатая пачка Жиллет, мыло… Алексей посмотрел на часы, идут! Столько событий между двумя подзаводами часов!

Все солдатское с себя — долой! Оделся в трофейные трусы, штаны. Остался с голым торсом, разглядел еще изрядно синяков и ссадин — не беда. Нет только трофейных часов, оденем потом. Восток-амфибию спрятал в карман. Тазик, зеркало… Приступил к бритью, лицо — не проблема. С головой всё сложнее, приспособился на ощупь. Амина вернулась, когда он справился едва наполовину. Помогла. Вместе готовили обед, когда сели за стол, она заставила его одеть трофейный китель и сесть лицом к окнам. Скоро в окне мелькнула любопытная рожица… Потом вполголоса, почти шепотом репетировали разговор с коммерсантом.

Алексей выбрал в чемодане самую разукрашенную военной символикой рубашку, закатал рукава, по американскому стереотипу. Магнум должен отчетливо прорисовываться сквозь рубашку в подмышечной кобуре. Барабан набил-таки. Сел в развалку на единственный венский стул, битым затылком к стене… Когда коммерсант пришел, Амина села рядом с Алексеем на скромный табурет, демонстративно касаясь бедром. Гостю не предложили сесть. Вот что Амина переводила, нарочито спотыкаясь, сбиваясь и переспрашивая:

— Я вижу тебя насквозь! Ты уже пересчитал все деньги в моих карманах. Не спорь! Я шесть лет в вашей Нохчи, умею отличать воинов от жуликов. Сейчас мне нужен ты. Ты должен понять, что здесь всё серьёзно. Здесь погибли два офицера США. Ты знаешь, что происходит, когда убивают офицера США? Происходит война! Не ваша война, с автоматами и базуками, а война с самолетами и бомбами. Может быть, и с ядерными. США еще не знает, что здесь произошло, но знает, что что-то произошло. Русским придется объяснятся, куда они запустили ракету, по придуркам, которые варили взрывчатку, или по офицерам США. А США должны найти в развалинах обломки русской ракеты. Русские могут наблюдать за селом, могут предпринять сокрытие следов. Если они увидят меня, то могут запустить вторую ракету. Здесь должны как можно раньше появиться наши агенты, чтобы собрать обломки ракеты. Связи у меня нет, она вся уничтожена. По вашим телефонам я связываться не должен. От тебя требуется предоставить мне надежный автомобиль и запас бензина. Полный бак и канистра литров на двадцать. Я сам уеду на нашу секретную базу, и наши агенты всё потом здесь сделают. Если я не доеду, в любое время сюда высадят десант и если кто в этом селе останется живой, то он позавидует мертвым. Ты сделаешь все, что я скажу, и будешь молиться, чтобы мне повезло. И молчать, чтобы здесь не было ни десанта, ни наших, ни русских бомб и ракет. За свою услугу ты получишь хорошие деньги. За честную услугу ты получишь свою жизнь в этом селе. В авто должны быть два запасных колеса, набор ключей, домкрат, запасные фары или лампочки. Еще корзину с парой ваших лавашей и жареную курицу. Не задавай мне глупых вопросов, что я делал целый день, делай что сказано, и как можно быстрее.

Коммерсант потел и дрожал. Кивал, соглашаясь и приплясывал от стремления быстрее сделать то, чего от него требует этот большой и страшный человек. Когда убежал, после него остался едкий запах пота смертельно испуганного человека. Амина молча стала складывать свои пожитки в большой рюкзак и сумки, чтобы всё выглядело как отъезд, а не бегство. Солдатское хэ-бэ и кирзачи заняли отдельную сумку.

Алексей быстро приноровился к Ниве, скоро стрела спидометра на прямых участках стала прижиматься к шестидесяти. Дальний свет фар он даже не думал выключать, не было ни встречных, ни поперечных. Планы подходили к концу, уже к рассвету надо было бы решить, как двигаться там, где Амина не знала ни сёл, ни дорог. Но жизнь дала новый поворот… За крутым поворотом поперек дороги лежало деревце. Будь водитель поопытней, попытался бы пробиться, или объехать, но Алексей затормозил. Пока искал заднюю передачу, дверцы распахнулись и оба обитателя Нивы вылетели из салона. Сноровисто выдернули из машины, сноровисто скрутили, вылущили из кобуры револьвер, взяли «на болячку», то есть на болевой приём, но без садизма, в меру. Уже через секунду Алексей вполне успокоился — «здесь русский дух, здесь Русью пахнет», только русские могут так материться. Спокойно лежал в дорожной колее и прислушивался, угадывая, как обыскивают Ниву, потрошат чемодан. Потянуло запахом жареной курицы… Кто-то щелкнул пальцами и в спину тут же уперлись стволом. Еще минута, и его подняли, заставили бежать, подсвечивая дорогу фонариком. Втолкнули в УАЗик-буханку, следом влетел чемодан. Прижали к полу лицом вниз. Шепчутся. На вполне приличном английском задают обычные дурацкие вопросы. Ответил изысканным русским матом. Так матерился трудовик — учитель труда, когда ловил школьников, пристроившихся курить в каморке с пиломатериалами. Перевернули лицом вверх. Долго слепили фонариком, соображали, что к чему. Еще один дурацкий вопрос по-русски:

— Ты кто!? — Как учила мама, на случай трудного разговора, «умей держать паузу».

— Кто? Я ещё не определился. За последние сутки три раза подох, теперь имею право выбирать. Слышали поутру в пятом часу большой бу-бух? Это я второй раз… — Повисло молчание.

— Кажется мы сейчас услышим офигенную историю… Ты мужик извини, развязывать не будем. Рассказывай!

— Не очень-то гуманно, что-то дышать больно. Посадите, или чего-нибудь дайте под голову.

— Потерпишь! — Но подтащили его спиной на мягкое. — Для ясности, мы разведгруппа Российской Армии. Выдвинулись сюда именно на твой бу-бух. Будешь нам надувать уши, зароем. Рассказывай, всё и подробно! Мы не спешим.

— Всё и подробно. Это второй раз за сутки. Первый — Амине. Та, которая со мной. Успокойте её, скажите, что всё в порядке.

— Ну ты нахал! Ну ладно, если ты так уверен… Серега, иди, успокой.

— Командир, погоди, я его знаю. Мы с ним в одной школе учились, только он на два года младше, Леха… Алексей его зовут. Фамилию не помню. Ишь, научился матеркам у нашего трудовика!

— Ладно, иди, делай что сказано и сразу назад. Можешь сказать, что одноклассника встретил…

— Есть!

Второй раз Алексей рассказал свою историю. Немного не так, как Амине. С техническими подробностями и с матерком.

— Ну, мужик, тебе повезло. За пять минут, как тебя повязали… Серёга, развяжи его. За пять минут до того, слушали по рации, как наших на уши ставили. Нашли твоего дохлого командира с медяшками в тушке, Пэ-Эм его с чужими отпечатками, твоё отсутствие в роте тоже с этим связали, но ты нигде не оставил своих отпечатков пальцев, даже на автомате. Вот всех и гоняют, найти тебя хоть под землей, с твоими отпечатками пальцев. Это военная прокуратура. В общем, все сходится…

— Э-э-э! А вы, вот так мне и поверили? Ведь это же всё абсолютно невероятно!

— Да пошёл ты… У нас другой уровень… этой… как её… компетенции. Это сапоги бы не поверили. А мы — ГРУ. Теперь ты наш. Без нас — ты труп. Тебе в России даже тюрьма не светит. Если бы ты знал, сколько прокурорских и сапогов на амерских бабках сидит… Ты же их сразу спалишь, если захватят. Мне тоже не надо их палить, лучше, когда они под контролем. А так америкосы новых купят, пока потом вычислишь… А вот девчонке твоей в России ничего не угрожает. Можем её для твоего спокойствия определить в надёжное место. Только нам она историю своей семьи до последнего момента подпишет, и в добрый путь — светлое будущее с непыльной работой, квартиркой в провинциальном городке.

— Та-а-ак! Первый раз меня женили-не-спросили в предатели. Меньше, чем два дня назад. Второй раз меня женили в покойники. Третий раз… просто женили. В четвертый раз меня на что женили?

— Интересно мыслишь… Раз-два-три-четыре… Но вопрос сложный. Радует только то, что мыслишь. Ты не просто так везуч, а потому, что мыслишь. Поэтому я беру тебя… Нет, не беру, а делаю тебя разведчиком. Тебе надо дать легенду, экспресс-подготовку, маршрут на точку… Много времени я тебе дать не могу — у нас своя война с кротами. До утра я подумаю, согласую, что делать. А сейчас вали в палатку к своей… подруге. Да, кстати, вы с ней друг друга стоите. Что ей рассказать, решай сам. Саня, Руслан, Ниву подогнать сюда, примаскировать. Зачистить следы, особо тщательно!

Амина сидела в крошечной палатке, китайский термос рядом, пустая эмалированная кружечка. Недолго думая, он передал ей весь разговор с федералами.

— Я от тебя никуда не уеду. Куда ты, туда и я. Но ты не знаешь про меня самое главное, почему я ненавижу своего отца и братьев. И их банду ненавижу. Всё село, всю Чечню ненавижу. Дело не в том, что традиция такая, что тут с женщиной грубы. Всяко бывает, бывает и любят дочерей, сестер… В моей семье меня не любили. Не очень-то и хотелось. Мы, кавказские женщины, любим держаться от мужчин в сторонке. Но всё моё детство меня ни отец, ни мать не замечали вообще. Сыновья — это было всё для них. Братья меня тоже не замечали, пока я не созрела, пока не оформилась грудь и попа. Ох, как я с ними дралась, когда они лезли меня лапать или тискать! Они стали меня бояться и ненавидеть. Как они меня только не обзывали! Единственный человек, на которого я могла надеяться, это дядя Хазрет. Пусть будет ему земля пухом! Это старший мамин брат. Сколько себя помню, он был всегда такой старый, больной и бедный. Никто не говорил, сколько ему лет. Он старался за мной ходить, как тень. И вставал между мной и братьями. Так я и доучилась до десятого класса. Родители рады были меня вытолкнуть в город, от греха. Слишком я была свирепа, а братья трусливы и злопамятны. В городе у меня не было родни, как-то все поумирали, или сели в тюрьму. Мне дали общежитие. Из ВУЗов, а я училась очень хорошо и шла в ВУЗ, выбора не было, только пединститут. Пять лет счастья. Пять счастливых лет в пединституте, в общежитии. Тебе сколько лет? Восемнадцать? А мне двадцать четыре, и я еще девственница. Так вот, в общежитии мне досталось место в комнате с второкурсницами. Одна из них стала моей подругой. Галя, умная, добрая, опытная. Она из неблагополучной семьи, даже сколько-то лет жила в детдоме. Но её ничто не испортило, может быть, страдания сделали её только лучше. Все девочки её любили. А мальчики у нас сплошь чеченцы, да и мало их было, все на физвосе. Обычные, туповатые и озабоченные сексом. Галя не нашла себе пару, да и никто из девочек не нашел. Распределилась Галя куда-то в село, никому не сказала, куда и уехала. А когда я уже была на госах, получила от неё письмо, из моего села. Намекала, что хотела бы видеть меня рядом. К тому времени уже начался весь этот бардак, но я еще не знала, насколько всё страшно. Я легко получила распределение в своё село. И вернулась в свой кошмар. Я в школе оказалась на своем месте, у меня не было проблем. А Галя была единственной молодой русской учительницей. Очень красивой молодой русской женщиной. О, боже! Как её травили ребятня и молодежь! И никто, кроме меня, на неё не заступался. Я жила с ней в том самом доме. А за меня заступался дядя Хазрет. Два года, два года такой кошмар! Она практически не могла работать, прямо на уроке старшеклассники пытались задрать ей юбку, стала ходить исключительно в брюках, круглый год, в платке. Ей некуда было уехать. Ходила и терпела, когда сопляки сзади бежали и кричали гнусные оскорбления. А взрослые этого как будто не замечали. Русских к тому времени из села уже всех выжили или убили. В какой-то момент я поняла, что за всей этой национальной мерзостью стоит мой отец. Он возвысился над селом на этом деле. Связался с теми, кто пришёл к власти и стал их наместником. И вот уже этим летом мои братья ворвались к нам, с ними еще толпа их ровесников и подростков. Братья меня оттолкнули, ударили в живот. Я задохнулась. Меня связали и оставили под замком. А Гале закрутили руки и увели на башню. Потом мне женщины сказали, что они заранее натаскали на башню хвороста, дров. Галя кричала, когда её там мучили и насиловали. А они смеялись. Многие слышали. Потом над башней поднялся черный дым. Я валялась на полу в нашем с Галей доме и умирала. Меня открыл и развязал дядя Хазрет. С того дня у него навсегда стали мокрые глаза. Ради него я не стала умирать до конца. Теперь я хочу жить ради тебя.

— Что я подумал… Я же твою маму убил. И, наверное, других женщин. Если бы я видел там женщин, то не стал бы выпускать газ.

— Нет, мама сама умерла недавно. Про других, на женской половине, ничего не знаю. Только те две девочки, сексуальные рабыни, как сейчас говорят. Им было долго не жить. Они опоганенные, покрытые иноверцами. Они должны были с бомбой на животе идти взрывать федералов. Может быть, и у отца были наложницы, не знаю. У всех был шанс выжить при взрыве газа. Склад взрывчатки лишил их этого шанса. Мне кажется, ты не настолько нежен, чтобы страдать за нечаянно убитых. В том доме был только один невинный. Я за дядю Хазрета тебя прощаю, я у него одна, его добрая душа со мной.

— Я читал, что солдаты на войне, когда убивали первого врага, страшно страдали. А я одного чуть ли не голыми руками… потом стольких обрекал на смерть в огне. Это же страшно больно, мучительно. Я после того почти не спал, только в шкафу, часа два-три. Вот сейчас усну, а ко мне мальчики кровавые…

— Успокойся, Иван Грозный! Мальчики с кровавыми руками пошли в ад. Спи спокойно. — Обняла, попыталась прижаться. — Что вздрагиваешь, боишься женщины?

— Нет, больно. Больно дышать. В груди болит, всё сильнее и сильнее. На спине лежать немного легче. Не волнуйся, это просто сломано ребро. Я читал, сломанные ребра начинают болеть через сутки, или даже позже. Это больно, но не опасно, если сильно не двигаться. Завтра попросим бинтов, перебинтуем грудную клетку, будет легче. Но сейчас я не боец.

Утро началось с медицины. Медбрат в группе оказался профессионалом. Долго тискал, прощупывал, прослушивал Алексея, и, наконец, успокоил: всего проблем-то — три сломанных ребра. Что невероятно ничтожная плата за полет из взорванного дома. «Я бы даже не поверил!» Старательно разрисовал йодной сеткой гематомы, ссадины, упаковал «торакс» странной слоеной бинтовкой из марли и пластыря. На затылок напустил какой-то оранжевой пены, налепил поверх большой тампон и щедро приклеил это пластырем к бритому черепу. Потом — завтрак из такого родного солдатского котелка, но пластмассовыми ложками. Свозь маскировку смотрели, как возле их палатки из ниоткуда появлялись косматые лешие — медбрат, воин с завтраком, третьим был командир:

— Извините, я без стука. Доброе утро! Мы тут будем играть в маскировку, это даже не на всякий случай. Просто тренировка. Тут безопасно, местные сюда не ходят. Я хочу знать, какие у вас решения и желания?

— Простые. Я — ваш. Она — со мной. Какие будут формальности?

— Твои формальности подождут. Если так, формальность нам придется взять у Амины. Единственный документ, прикрыть нашей группе задницу по возвращению. Вот планшет, бумага внутри, ручки… Напиши, что слышала два взрыва, сильный и очень сильный. Про Алексея и чемодан — ни боже мой! Даже чтобы намека найти нельзя было. Как и кто позвали на место события, что видела, как можно подробнее. Потом, в конце, немного соври для пользы дела: «показания написаны мной представителю Вооруженных Сил РФ в моём доме собственноручно и без принуждения. Договорились?

— Конечно, но почему мне-то вы доверяете?

— Амина, дорогая, да про тебя-то мы знаем больше тебя самой! Это Алексей тут залётный, едва прибыл, да наворотил дел. Кстати, его документы я так и не видел, а если бы видел, то служить бы ему, как медному котелку. Мы давно знаем, что его командиру заказали добыть переводчика с хорошим английским, перехватили информацию. Честно говоря, просохатили потом. Так о тебе и о твоей семейке — мы вас давно и плотно контролировали. Правда, тебя мы не особо замечали, пока не произошло крупное преступление, убийство, да зверское убийство русской учительницы, Галины С. Разбирались с её окружением, рассмотрели и тебя…

— Командир! Может я и не права… Вы разбирались, расследовали, и ничего не сделали. Не предотвратили, не наказали. У меня такое сейчас чувство, что вы соучастники. Если не соучастники, то… — И задохнулась от нахлынувших чувств.

— Права, права… По-человечески права. Мне тоже не легко. Смотреть, как на глазах такие зверства… Я смотрю весь ваш район, и еще десятки. Не только в Чечне, Дагестане… По всей России такое, мало, где лучше. Вся страна сорвалась в штопор. Если мы начнем без суда… Я говорю «мы», это ничтожное количестве силовиков, которые верны долгу. Так вот. Если мы начнем без суда и следствия, как говорится, крошить всех преступников, то просто будет большая кровавая гражданская война. И не факт, что мы в ней победим. Скорее наоборот. Вся заграница питает преступность в России, чтобы государство медленно рушилось, а они без всякой войны овладели страной. Вся заграница питает националистов, цеховиков, рэкетиров, приватизаторов, наркоторговцев… Самое главное, питает оборотней в погонах. Ты не представляешь себе, сколько кагэбэшников, гэрэушников открыто продалось, перебежало на Запад! Какие чины, какие звания! Что говорить про милицию, про прокуратуру? Пока ты училась в институте, твой брат стал участковым, получил оружие и ни разу не одел милицейскую форму. Даже в нашем управлении, внутри, никогда не знаешь, кто и кем куплен. Кругом конспирация, как в войну за линией фронта. И Чечня за линией фронта, и Ставрополье… Да что говорить, когда Президент нынешний, что ни дело, то предательство. Всё, что мы сейчас можем, это только наматывать ниточки преступных связей на кулак. Мы надеемся, и не без оснований, что в стране созреет новая власть, новые здоровые силы. Вот тогда наши ниточки на кулаках помогут выдернуть из общества все гнилые зубы…

— Командир, вы говорите такие страшные вещи, я не знала, мне даже не верится.

— Когда видишь картину целиком, уже не так страшно. Вот в вашем селе около шестисот жителей. Крепко оцарапанных, заражённых национализмом, совершивших преступления, всего-то шестьдесят. Гм… было. По мелочи замешанных в разборках за землю, за дома, еще сотня, полторы. Остальные, большинство-таки, просто склоняются под силу, под реальную силу. Им надо жить. Вот за них мы и боремся. Как только у нас будет сила, народ будет с нами. Чечня будет с нами, ингуши, адыги… И еще, сегодня к вечеру вы узнаете тайну, которую в России, кроме нашей группы, знает только один подполковник и один генерал. Это к тому, что кое-кто здесь, в Чечне, уже с нами, с федералами. Ну, ладно, буду считать, что не зря я тут политпросвещением занимался, время дорого. Алексею надо многому научиться. Сейчас сюда придет наш араб. Нет, он русский. Просто он большой спец по арабским языкам. Поставит Алексею речь по диалектам, наметит общие контуры легенды…

К вечеру разведгруппа средствами нехитрого реквизита преобразилась в банду террористов и маленькая автоколонна из Уазика-буханки, трех побитых джипов-иномарок и Нивы карабкалась в горы. Место Алексея в Ниве занял командир, Алексей — рядом, как прилежный ученик, выслушивая советы и поучения. Дважды проехали скрытые блокпосты, когда дорогу преграждали внезапно появляющиеся воины в снайперском камуфляже. Секретная база ГРУ оказалась в обыкновенном ауле крестьян-козопасов. Если тщательно искать, то можно было бы найти и КУНГ с зеленой тарелкой спутниковой связи, прикопанный среди кошар. В ущелье за поворотом отвесная скала, увешанная веревками. В замкнутой, изрытой понорами и заросшей орешником долинке — прекрасное стрельбище. Но кто бы позволил искать! К вечерней поверке, заодно и к встрече командира по-военному, по-уставному построилась почти полная рота боевого состава базы. Как потом оказалось, это был только инструкторский состав. Основные силы были на непрерывной оперативной работе, почти три сотни бойцов и командиров. С воздуха, или из космоса невозможно было отличить аул от настоящего, даже козы и лошади ходили по улицам и паслись в окрестностях. Несколько семей пожилых чеченцев-пастухов передавали нехитрое ремесло молодым обитателям аула, за что у них теперь всегда были необходимые товары и электричество. Сакли превращены во вполне просторные общежития. Штаб оборудован в бункере, то ли вырубленном в известняке, то ли занимающим естественную пещеру. Кадры этой базы, как потом рассказал командир, почти полностью бывшие афганцы со всей России. На оперативной же работе в большинстве были местные, совершенно сознательно на стороне федералов. Всё это было фоном к самому главному для Алексея — овладению ремеслом разведчика, легендой и языком ваххабита-террориста, чьи документы с подходящей фотографией нашлись в штабе, в объёмистом ящике с документами убитых террористов. Всё складывалось удачно, скоро должен был начаться «отлёт» наёмников и проповедников ваххабизма на «зимние квартиры» и в этом потоке можно было вполне безопасно уйти в «дальнее зарубежье». Остаться в штате базы или на оперативной работе оказалось невозможно, рано или поздно будет контакт с «большой землей». А там, на этой «большой земле», обнаружился целый шлейф опасностей от высокопоставленной родни того старшего лейтенанта. Из значимых воспоминаний тех дней было только предоставление им статуса супружеской пары с отдельной саклей и тройкой коз, которых Амина тут же научилась доить, накапливая молоко в казане и выделывая рассольный сыр. Два месяца учебы, тренировок. Пришло время уходить — поразила прозрачность российско-грузинской границы. Только автобусы еще не ходили, а пешком невеликими переходами вело множество троп. Преодоление Грузии прошло в совершенно туристском режиме. В Турции возникли проблемы с контактом в посольстве — явок им не дали, их просто не было в наличие. Поэтому день за днем они нарезали круги вокруг магазинов и рынков, где отоваривались сотрудники посольства, ожидая увидеть-опознать по памяти фотографий их лиц. Когда контакт состоялся, их «повела» неприметная женщина, сотрудница ГРУ. Временно их определили в общежитии турфирмы, даже заняли бумажной работой. Но потом внезапно сломали им всю легенду, превратили Алексея в грека, отшлифовали ему снова греческое произношение, обычаи, стали учить азам морского дела и работе на компьютере в базах данных. Переселили на Кипр. Слишком быстро подкатила командировка на «коробку» — контейнеровоз, с обещанием после плавания определить в какую-нибудь мореходку в Европе. Амина, на четвертом месяце беременности, сняла уютную квартирку в греческой части города, подальше от русских. Предупредила перед расставанием, если с ним что случится, она вернется в Россию — ребенок должен вырасти русским. Нельзя сказать, что они легко смирились с судьбой, но по размышлению поняли, что так безопаснее.

И вот теперь, в этой каюте, в сумерках, ему вспоминался путь через базу-аул, Турцию и Кипр лишь как тень от факела его любви и страсти к его Женщине. Наверное, без своей большой любви он и не понял бы веса страданий своих родителей.

Он вздрогнул-таки, когда услышал тихий и бесцветный голос «из ниоткуда», но до боли родной:

— Лёша, сейчас будут происходить необычные вещи. Возьми себя в руки, крепко-крепко, сконцентрируй свою волю и успокойся.

— Мама?! Ты откуда?!

— Узнал… Да, сынок, это я. Это не сон. Это реальность. Подожди немного, глубоко вздохни три раза. Успокойся, успокойся… Ну вот, твой пульс снизился до ста двадцати. Вот теперь ты услышишь то, чего боишься. Да, я с того света.

— О, боже! А папа?

— Папа тоже, он рядом. Боже — тоже неподалёку.

— Нет, это сон. Я сплю и мне это снится.

— Пусть будет по-твоему. Занавесь иллюминатор и пересядь пожалуйста на стул. Мы приснимся тебе воочию, присядем на твоей кровати. Не пытайся нас потрогать, это всего лишь изображение. Совершенная голограмма. — Каюта наполнилась шумом, напоминающим электрические разряды и перед Алексеем появились ОНИ. Как живые.

— Как?! Что с вами случилось?!

— Это не самое главное. Но ты понимаешь, что есть твоя роль в наших переживаниях… Не вини себя, мы знаем слишком много о твоем пути. О твоих обстоятельствах. О твоих решениях. О твоих ошибках, без которых всё было бы еще хуже.

— Нет, это не сон. Во сне всё бывает просто. Бывает страшно, но всегда просто. И не получается во сне думать. А вы заставляете думать. Я сейчас думаю мысль всего в одно слово. Добегался? Я скоро умру?

— Все умирают… Но ты, да, довольно скоро. Аннушка уже разлила масло.

— Мама! Ты говоришь словами Воланда… Шутишь? Меня не жалко?

— Просто цитата к месту. Есть такая техническая деталь, мы сейчас не живы. В другое время мы будем живы и здоровы, а сейчас мы не в биологической форме. Это для преодоления пространства-времени. Мы можем мыслить, рассуждать, оценивать эмоции. Но сами не испытываем эмоций. Поэтому наши голоса, наши суждения покажутся тебе странными.

— Вы знаете про Амину? Как она?!

— Амина кормит грудью твоего сына, нашего внука. У неё прекрасная лактация. Прогноз их жизни вполне ясен на ближайшие три года. Да, она вернется в Россию, так будет безопаснее. На Кипре её собираются допрашивать и шантажировать по твоему поводу.

— С какой стати?!

— Очень просто. Твоя ошибка, которую ты не мог не сделать. Принципиально. Надо было ликвидировать того коммерсанта, который продал тебе Ниву. Он сдал тебя военной прокуратуре, а та сдала тебя американцам. Международный розыск начнется через год.

— Через три года… Что будет с ними потом?

— Будут опасные вилки прогнозов. Наиболее вероятно, что вы встретитесь на том свете.

— О господи!!! И этого нельзя избежать? Нельзя присыпать масло песочком?

— Бог не меняет реальность ради людей. Только ради смысла земной жизни. А в частных жизнях спасение всегда оказывается разменом с катастрофическим эффектом бабочки. Спасение вашего экипажа будет стоить жизни миллионов. Война начнется автоматически по получении ваших контейнеров. Впрочем, в порту Бейрута тебя скорее найдут убийцы, чем полиция. И Сергея Сергеевича тоже.

— Значит, фатально… Тогда в чём смысл вашего появления здесь??? Вы определили мне великую роль в загробной жизни?

— Загробной… Гроба не будет… Жизнь после смерти будет. Биологическая, социальная. Это мы тебе гарантируем. Великая, или не великая роль, будет зависеть от тебя. Смысл нашего появления, это только уменьшить свои страдания от твоей гибели. Мы начнем строить твоё сознание здесь, и продолжим его строить там. Некий мостик через смерть. Можно было бы построить твоё сознание полностью уже там, но нам невыносимо ждать. Не так уж это и эгоистично, с нашей стороны. Ты уже ждал смерти, и не один раз, не вспомнил о нас. А теперь мы так загрузим твою голову, что ты и не заметишь переход. Только когда экипаж забегает в панике, после пропажи в эфире всех радиостанций и спутников. А вечером вы увидите чужое звёздное небо.

— Мне страшно и больно… Какой тут мой разум, какая голова, какая загрузка? Я ни на что не способен!!!

— Разумеется, когда были злость и адреналин, всё удавалось проще. Сейчас придется сделать настоящее усилие над собой, ради нас. Перестрадать и успокоиться.

— У меня нет выбора… Я постараюсь. Да… Ситуация… Мои покойные родители пришли по мою душу. Может, мне для начала понять великость моей роли?

— Да, ты не тщеславен, но ответственен чрезвычайно. С малолетства. Тебе предстоит отвечать за миллион человек, поселенцев нового мира на девственной планете. Ты будешь знать о мироустройстве больше всех, поэтому возможен и верховный властный пост. Или будешь главным мудрецом, ученым, пророком. А возможно и юродивым, святым дурачком. Это не шутка, вполне прогнозируемые варианты роли. Есть в земной литературной фантастике такое слово, прогрессор. Это наиболее общее определение твоей роли, именно — прогрессор…

— Всё! Довольно! С земной точки… Нет, с моей личной точки зрения — бог, тот свет, новые миры с человечествами на девственных планетах, эксперименты… Люди для богов, это подопытные зверушки, игрушки. Наши мысли, наши страдания, любовь, в конце концов, всего лишь коэффициенты в небесных формулах. Вырежем тебя из этой жизни не больно, пересадим, укореним в другую. Авось сойдешь не за дурачка, иль до министра дорастешь. Я с почтением к циникам, если это философская школа, но тут… Тут какой-то божественно-глобальный по могуществу цинизм. Я должен играть в эту игру?!

— Есть ещё более пошлая точка зрения, причем с самого того света, куда уж выше? Так вот, не инкорпорированные в тот свет планеты-миры, есть фермы для производства душ для производственно-вычислительных мощностей того света. Да, души как микросхемы в компьютере. Ещё есть обидная точка зрения, что тот и этот свет есть лишь пространство экспансии гена, первичного элемента биологической наследственности. А все высшие формы материи и разум есть лишь способ, механизм, этой экспансии. Почти свежая точка зрения, опубликованная на Земле в восьмидесятые годы. Есть простая и ясная точка зрения, что смысл существования любой системы, есть экспансия её системности. Для человека разумного, для человеческого разума, смысл жизни заключается в экспансии разума в пространство не разумеемого, незнаемого. Для существа биологического, экспансия биологической сущности, размножение. На том свете, как истина, человек ли, другая разумная форма жизни, имеет великий системный смысл экспансии своей разумной и исходной природной сущности. Я не слишком сложно говорю? Ты успеваешь меня понимать?

— Нет, не успеваю. Я еще под впечатлением… ожидания смерти.

— А ты не жди смерти. Ты надейся, что окажешься той копией, которая окажется на другой планете. У тебя во рту не хватает двух зубов, а еще в одном есть большое дупло. Трогай всё это языком, когда внезапно обнаружишь, что дупло исчезло, а зубы появились, ты уже на том свете в отремонтированном виде. Да, в отремонтированном теле на четырехсотлетний срок жизни.

— Это радует, щедрый подарок. А… а репродуктивный период?

— До последнего дня у мужчин и половина возраста у женщин, то есть до двухсот лет. Двухсотлетний человек будет выглядеть как сорокапятилетний.

— Заманчиво… Но всё-таки… О смысле жизни, напишите мне эти формулировки текстом на чем-нибудь. Я хочу это читать и обдумывать. Не спеша, спокойно. — На столике появилась металлическая пластина с текстом. — Ага, спасибо. А металл откуда взяли?

— Из ближайшей стенки. Это не опасно, я её упрочнил до прежнего состояния. На этот момент мы с тобой нашли языковой контакт, начало взаимопонимания. Пора расстаться на несколько часов, тебе надо отдохнуть… Мы поможем тебе уснуть.

— Хорошо. Я уже абсолютно спокоен. Но отдохнуть, это ещё лучше. Только ответьте мне на глупый вопрос, межзвездные полёты возможны? Человек может так летать?

— Нет, конечно. Это энергетика звездных масштабов, безумная затея. Есть лучше способы, владение адекватной моделью мирозданья даёт способ передавать информацию в обои подпространства практически мгновенно. То есть, энергетическая задача превращается в математическую и информационную. Просто высчитываются координаты нужной точки и там формируется поток данных, который обработает ближайший приёмник сети. А он уже может воспроизвести хоть любой датчик, хоть самого любителя путешествий с необходимым комфортом.

— Просто высчитываются… Нет слов… Отключаюсь, хочу спать.

— Завтра, после завтрака, вернись в каюту. Найди повод.

Повода искать не пришлось. Еще вчера сразу пополудни подработка грузов была остановлена из-за погоды, поэтому Алексей без малейшего смущения взял в «си-си-ар» несколько томов «мануалов» и под завистливые взгляды коллег отправился в каюту «работать лёжа». В каюте он сразу присел на стульчик и углубился в изучение текста на стальной странице. Текст уже занимал всю площадь, а его содержание стоило многих томов — о смысле человеческой жизни и науке. Алексей вспомнил стиль изложения своего отца, вот так — одно предложение, а читать его можно часами и находить всё новые и новые образы, понятия… Час, или больше, ничего не менялось. Потом текст сменился живым изображением — Амина берёт на руки спеленатого малыша, освобождает грудь, вкладывает сосок в губки малыша. Тот, не отрывая глазки, жадно присасывается, глотает, глотает… Фокус камеры переводится на лицо молодой мамы, где светится само счастье. Вот она опустила веки, начала чуть раскачиваться вперед-назад, губы начали едва заметно шевелиться в напеве неслышимой песни. Слышится звук её дыхания, чувствуется запах её тела…

— Спасибо! Здравствуйте, мои родные! Она меня не сможет услышать, конечно? — Экран превратился в чистую жестянку. На джинсы капнула слеза.

— Здравствуй, сынок! Сегодня у нас будет другая технология связи. К тебе будут заходить твои коллеги, поэтому достань свой си-ди-плеер, вставь наушники в ушки. Ложись, делай вид, что читаешь свои мануалы. Будем конспирироваться. Мы можем легко устроить сеанс видеосвязи для тебя с супругой. Но ты же понимаешь моральный вес этого события.

— Понимаю… Но во мне сейчас рычит зверь, который требует забрать с собой на тот свет их…

— Тебе надо знать одно обстоятельство, мы уже упоминали про катастрофический эффект бабочки. Тебе известно это фантастическое чтиво, но реальность жестче. Потом будешь знать подробнее, а пока придется признаться, что было вмешательство в твою судьбу с того света, пока мы были еще живы и здоровы. Нас, всю семью давно контролировал один исторический персонаж. Контролировал и честно ждал, когда твой папа естественным путем принесет к нему свои особые способности. Твое попадание в армию, в часть и в плен были им вполне точно прогнозированы, ты должен был там настрадаться и быть освобожден ГРУ через пару месяцев. А мы должны были вскоре умереть. Твоя выходка с убийством командира была чрезвычайно маловероятна, но она состоялась. Чеченец бил тебя прикладом по голове так сильно, что должен был разбить твой череп. Твой небесный покровитель смягчил удар и заблокировал желание всех присутствующих немедленно убить тебя. Третье вмешательство, когда он вытащил тебя из газового взрыва. Четвёртое вмешательство, когда он вывел на тебя Амину. Теперь все прогнозы вокруг тебя, Амины и вашего ребенка приобрели огромную вероятность катастрофического исхода. Это неподвластное тому свету обстоятельство.

— Подождите, дайте подумать… А нет ли кого на вашем том свете, кроме этого покровителя, который толкал меня под руку, убивать, взрывать?

— Нет, это исключено, что у нас. Но есть обстоятельство, которое связано с этим толканием под руку, суть с дьяволом. Это обстоятельство непостижимо ни богу, ни всему этому свету. Это даже не является дьяволом, то есть чем-то заведомо негативным. Просто фактор неопределенности.

— Фактор, ни фига себе… Да меня пёрло убивать, как маньяка какого-нибудь. Может я больной? Психическая патология? Ведь я же мог подумать, что у того старлея дети с голоду пухнут. Те же девочки, секс-рабыни, дядя Хазрет, другие невинные. Ни одной мысли против, только за и немедленно!

— Нет, это не патология. Это вариант нормы. Ты — воин по породе. Воин-зверь. Адреналин, чувство ответственности, справедливости. Всё естественно. Старлей на доли секунды опоздал взглянуть на тебя и испугаться. Все испугались, кто на тебя посмотрел, ты был страшен в гневе. А этот дурак глаза закатил и полез на тебя в истерике. Сложилось… Твои действия с пропановым баллоном, это идея спасения, а не дух мести и убийства, и ещё это компенсация страха смерти. Опять естественно.

— Значит, прогноз моего покровителя дал фатальный сбой, он его попытался подправить, вместо этого он получил кучу трупов и лишнюю путаницу в моей судьбе. А как зовут этого моего покровителя?

— Иосиф.

— Это из… Из священных Книг? Исход?

— Нет. Иосиф Виссарионович Джугашвили. Сталин.

— Если бы я не лежал, то упал бы… Как там у вас все круто устроено… А тот Иосиф, который исход увёл, тоже у вас?

— Здесь много землян. Не пришло в голову, узнать про того, библейского Иосифа. Не актуально. Говорить с тобой вот так, о том и о сём, вот это актуально. Такая беседа сама выводит на передачу знаний.

— Я заметил, что вы не спешите передавать мне знания о том свете, больше говорим об этом…

— Это верно, главные тайны, точнее, актуальные тайны — в твоей реальности, в тебе самом. Ты же читал в моих рукописях, что сложность мироустройства нарастает по мере углубления в подсистемы, и понял эту идею, был согласен. Почти вся наука всех разумных миров исследует микромир. На самом деле, это даже глубже, чем фемтомир. Это минус пятнадцатая. Актуальная глубина исследований в минус тридцатой. Для земной науки, при нынешних темпах развития, всего лишь лет с тысячу. Если без катастроф и прелестей…

— Прелестей? Впадения в грех прелести, прельщение достигнутым?

— Верно. Таких недоразвитых миров очень много, каждый такой мир, это практически вечная потенциальная яма разума, ферма душ скромной производительности. Кстати, тут тебе следует знать в общих чертах устройство того, что мы называет «тот свет». Хотя лучше без мистики, называть или «мир Бога», или «надсистема».

— Мир Бога, это как-то душевнее. А про надсистему мы с папой говорили, соглашались…

— Да. Но мир Бога тоже следует понимать широко, системно. Каждая развивающаяся мир-планета имеет собственный мир Бога, как надсистему. А эти надсистемы интегрируются в еще более высокую, но еще более просто устроенную над-над-систему. Как ты знаешь, за системный эффект системы отвечает сложность устройства подсистем. Так вот за такую печальную реальность, как когнитивный кризис надсистемы, отвечает впадение в прелесть миров Богов всей вселенной. На очень высоком уровне, но это эн-миллиардолетний факт. Познание во вселенной практически остановилось и бесплодно бьётся о сверхжесткие границы… скажем так, некоего еще более высокого уровня супер-Бога. Вселенский разум с надеждой смотрит на развивающиеся плането-миры, ожидая, что там вырастет более сложный и высокоорганизованный когнитивный инструмент.

— Вселенскому разуму больше нечего делать? Нет других проблем?

— Представь себе, нет. Только наука и средства для её развития. Мы и наша маленькая команда, это средство развития вселенской науки, в первую очередь. Сама Земля и её прогресс, Бог Земли, это тоже. Но проект Земля под угрозой, ты догадываешься, по каким причинам. И это не от избытка прогрессорского воздействия Бога на социум.

— А как проблемы власти, согласования интересов планет, государств?

— Надо знать еще одно обстоятельство. Кроме вселенского разума биологических существ, во вселенной есть еще развитой искусственный интеллект, в привычном смысле слова. Он основан на технологиях плазмы. Плазма, не просто сильно ионизированный газ, а особая система из… объектов микромира. Я умышленно не назвал их элементарными частицами потому, что то, что известно нам, сильно отличается от того, что известно землянам. В разговоре мы используем слова, плазмоэлектроника, даже если это плазмопозитроника. Так вот, плазмоэлектронный искусственный интеллект развит настолько, что может творить своим обладателям из отдельных атомов любые тела, даже живые, даже одушевленные, даже разумные. Так и мы здесь сотворены. Скопированы на Земле и сотворены здесь.

— Вы хотите сказать, что и на Земле вовсю хозяйничает вселенский искусственный интеллект???

— Не вовсю, а в той мере, в какой ему поручено надсистемой. Каждое разумное биологическое существо во вселенной, не только на Земле, контролируется. Мыследеятельность в реальном времени анализируется, что-то записывается и архивируется, что-то очень важное может удостоиться внимания Бога, что-то ангелов, или авторов минувших проектов. Судьба каждого просчитывается на огромный срок вперед, при угрозе фатального события может копироваться матрица личности, может копироваться весь носитель сознания, а может копироваться даже целый социальный блок в определённых условиях. А теперь то, что во-вторых: Земля, и другие развивающиеся планеты, являются поставщиком составных частей вселенской вычислительной машины. Чистая матрица человеческого сознания достаточно высокого уровня и социального качества идет в вечную жизнь в составе вселенского искусственного интеллекта. Все, что ниже — в холодный архив на вечное хранение. Копированные и воспроизведённые живьём, как мы, рекрутируются в разные научные проекты. Теперь тебя, наверное, шокирует, что при таком божественном контроле на Земле такой бардак?

— Нет-нет! Я на своей шкуре понял цену и меру искусственного вмешательства в естественные процессы.

— Дело еще и в том, что при совсем небольшом превышении прогрессорского влияния за пороговый уровень, довольно быстро получается клон мира-планеты, откуда произошёл прогрессор. Когнитивно бесполезный. Катастрофа проекта. Определять этот пороговый уровень, не допустить своих ангелов превысить его, это и есть головная боль Бога.

— И что, всем землянам, таким как вы, творится планета с населением для экспериментов?

— Нет. Наш проект, а это проект почкования цивилизации, для Земли первый. Все остальные, от древних пророков, до современных талантливых в социальном проектировании политиков, ученых, бизнесменов, это особые земные проекты. Если они получили планетарный, общечеловеческий масштаб, то продолжают контроль проекта из мира Бога. Прогнозируют развитие, переплетение с другими проектами. Просчитывают варианты допустимых прогрессорских возмущений для Бога и ангелов.

— Что это за ангелы? Они с крылышками и нимбами?

— Нет. Это просто команда Бога, которая изначально с ним работала над проектом. У нас их всего сорок. Те ангелы, которых мы видели, не отличаются от людей. Но они очень далеки от нас генетически. А еще они антропоморфированы специально для того, чтобы легко общаться с землянами-антропосами. Сам Бог не изменен, похож на нас изначально, но четверорук, живет при ноле по Цельсию, такой вот криофил. Он наиболее близок к нам генетически.

— Вы видели Бога своими глазами?

— Более того, в его компании мы провели не меньше месяца чистого времени. Он нам передавал искусство бога.

— Как-то вот так всё обыденно, а я становлюсь сыном богов… Сначала супер-долгожителем, потом вечным. Вы же заберете меня в свой мир, когда состарюсь и соберусь склеить ласты, я знаю.

— Бог нашего проекта ещё не определился. Не спеши. Тем более, ты не тщеславен. Твой потенциал здесь оценивается выше, чем у твоего отца, но ты еще не созрел. Свой срок жизни ты будешь накапливать практический опыт социального конструирования. Ты будешь обладать многими знаниями мира Бога, но будешь связан мерой их применения. Каждый шаг будешь согласовывать с нами, за каждый шаг перед нами отвечать.

— Согласовывать… Отвечать… Если успею.

— Да, если успеешь. Или мы успеем. Скорее всего мы успеем предотвратить твои ошибки, если не успеем предотвратить, сможем исправить. Сотворить копию фатально утраченного, в конце концов. Но ты сам сказал, что на своей шкуре познал цену таких вмешательств.

— Вообще-то, я пытался пошутить, и не первый раз. А вы так серьёзны. Или это ваши плазмоформные ретрансляторы, или роботы такие… безэмоциональные.

— Нет, не так. Личность полностью считывается с человека, моделируется в плазмоформе и эта модель способна к логическому мышлению и познанию. Эмоции и фантазии пропадают. Мотивации остаются только те, которые были на момент конвертации биоформы в плазмоформу. Биологическое тело остаётся в растительном состоянии, только транслирует физиологические сигналы мозга в плазмоформу по особому каналу.

— И долго может тело оставаться таким, пока душа витает… в плазмо-облаках?

— Неопределенно долго. Нам говорили, что можно тело покидать на миллиарды лет. Так поступали Бог и ангелы, чтобы не наблюдать в реальном времени развитие жизни на Земле.

— То есть, они даже жизнь на Земле посеяли?!

— Да, на Земле панспермическая природа жизни. Это не редкость во вселенной, даже типовое решение.

— А мужики-то не знают! Не обращайте внимания, это глупая шутка из телевизора. Но у меня в голове не укладывается, какие-то миллиарды лет… Мне всего-то двадцать, а хочется столько забыть…

— Вечные говорят, что диапазон актуальной памяти у них от пятидесяти до ста земных лет.

— Так всё население надсистемы, наверное, вечное?

— Это сложный вопрос. Этот мир очень разнообразен. Разумных форм жизни, на самом деле немного, но устройство их жизни слишком разнообразно, чтобы коротко рассказать. Есть миры, где принято рожать детей и умирать в определенном возрасте, осознанно уходить в плазмоформу и дезинтегрировать тела. Есть миры, где все вечны и стабильны, как на научных объектах. Мы на такой заглядывали, странный мир, выглядит мертвым. Почти полностью состоит из хранилищ тел, сознания которых витают в плазмоформе. На островках жизни вернувшиеся спешат предаваться биологическим радостям жизни, осмыслить и забыть увиденное в плазмоформе, и, насытившись биологической жизнью, опять нырнуть в виртуал. Объём данных в искусственном интеллекте такой, что ни один разумный объект не впитает и одной миллиардной доли. Поэтому, с учетом способности забывать, что свойственно всем разумным, такой образ жизни может быть бесконечным. И в этом ничего конструктивного. Скорее, деструктивное. Сами планеты меняются, звезды меняются, а вселенский плазмоэлектронный искусственный интеллект должен запускать механизмы компенсации, даже спасения. Но, в общем-то, разумное население вселенной мечется по своим информационным пространствам в тщетной надежде что-то узнать незнаемое, сотворить ранее не сотворённое. Одна часть населения делает это в стихийных формах, другая, меньшая естественно, в организованных формах. Есть целые планеты-академии.

— А исследование себя? Испытание? Рефлексия?

— Как мы поняли, это абсолютно не актуально. Каждый разумный может получить модель собственной личности, со всеми физиологическими и интеллектуальными параметрами, и за час испытать её на все мыслимые воздействия. Геройство здесь лечат на молекулярном уровне немедленно и незаметно для пациента, практически на всех планетах. Поэтому, ни тебе, ни нам, не место на стабильных планетах. Мы уже воспитаны рефлексирующими и сами себя испытывающими. На нашем планетоиде, как на многих организованных научных объектах, вполне можно потерзать свои тела и души на специальных полигонах. Это для того, чтобы шкурой понимать подконтрольные развивающиеся миры-планеты. Мы уже попробовали один полигон.

— Э-э-э-э-э! Не уводите меня в сторону! Личность, это не только физиология и интеллект…

— Да, конечно. Прежде, уточним понятия. Интеллект, это нелинейный процессор элементов собственного виртуального пространства. Интеллект, оснащённый алгоритмами и критериальной базой верификации решений, это разум. Разум, оснащенный душой — сознание. Это очень грубые понятия, системообразующие, пригодны только в самом начале пути. Но если оставаться в их рамках, проще понять информационное устройство вселенной. Для начала знай, что искусственный интеллект вселенной, это лишь инструмент обработки данных и база этих данных. Но в гармонии с навечно перешедшими в плазмоформу разумами, суть — покойниками, во вселенной реально существует вселенский искусственный разум. Но не сознание. Вселенский искусственный разум не имеет души мятущейся, у него нет ни желаний, ни мотиваций. Он может принять судьбоносное решение для человека или для человечества целой звездной системы, но это будет виртуальное решение в рамках логики сложившегося бытия. Только носители сознания могут это решение реализовать, игнорировать или менять. Теперь о душе. Человек называет все существа с нервной системой одушевленными. В этом нет ошибки, но нет и истины…

— Стоп! Прости, папа — перебью, а то забуду неясность. Умерший человек в космосе, он там что? Интеллект, сознание или разум?

— Хороший вопрос, и вовремя. Мы уже сказали, что после первой же конвертации человека в плазмоформу душа необратимо деформируется. Вот мы сейчас в этой плазмоформе, и для того, чтобы наша беседа воспринималась тобой, как живое общение, работает особая программа симуляции души. Хотя, может быть, ты замечаешь какое-то занудство, нам при жизни несвойственное…

— Да, есть немного. А что, совсем нет средств общаться с вами в биологической форме?

— Есть. Но там появляются две проблемы. Первая, мы не будем такими осведомлёнными. А вторая, заметное выпадение из режима реального времени. Вторая проблема почти исчезнет после того, как…

— После того, как у меня появятся все здоровые зубы. Так продолжим о покойниках.

— Хорошо. Душа биологической формы, а это исключительно биологическая реальность, прекращается вместе с носителем. Но в информационном объекте, который переходит в плазмоформу, остаётся духовный опыт личности, это самое важное и уникальное. Кроме того, этот информационный объект реально контактирует с биологическими носителями разума и с себе подобными в совершенно неопределенных объёмах. В результате он имеет некоторые псевдо-мотивации, даже это выглядит как псевдо-сознание. Даже бывают состояния у этих плазмоформных информационных объектов, соответствующие человеческим эмоциям, с соответствием электроэнцефалограммам человека в тех же эмоциях, псевдо-счастье и псевдо-печаль. Может быть, это в биологии псевдо, а у них — истинно… Образно говоря, вселенский плазмоформный разум, это один большой и гармоничный колхоз, сугубо конструктивно и позитивно соотносящийся с разумными и сознательными биоформами, даже если они законченные каннибалы или серийные убийцы. Но только до тех пор, пока они живы. В царствие небесное — только добрые и умные, прочие — в холодный ад вечного архива. Этот архив иногда приносит пользу вселенской науке.

— Все-таки, этот колхоз как-то соотносится с землянами?

— С землянами, с другими недоразвитыми носителями сознания, либо чистая аналитика, либо вмешательство по инстанции — через развитых. Иначе говоря, через богов, ангелов, пророков. Не нарушая естественный процесс или минимизируя каким-то образом влияние. Но бывают исключения, когда недоразвитые подслушивают информацию из надсистемы. Это в случае особой чувствительности от игры природы, или в патологическом состоянии — болезнь, интоксикация. Другого рода исключения, это несистемные прогрессоры, но это не актуальная тема, хотя и любопытная.

— У меня опять вопрос. И он мне кажется актуальным. Космическая ЭВМ, или ВПЭВМ отбирает в свой штат лучших из лучших, честных-добрых-благородных, а боги в свой штат берут Сталина, а может и еще кого похлеще… Как так?

— Не хотелось бы выступать адвокатом дьяволов. Но здесь переформатировать дьявола в агнца кроткого — нет проблем. Более того, это происходит автоматически. И эти агнцы потом несут в душе вечный ад своего дьявольского прошлого. Ну да, в пределах актуальной памяти, у людей от пятидесяти до ста лет. Если Бога заинтересовал человек — он его берет без сомнений, для пользы Проекта. Впрочем, бывают и сомнения, это когда разум человека сформирован инопланетным прогрессором. Но это проблемы сугубо этого света.

— Моральный смысл Бога не интересует? Только польза Проекта?

— Смысл моральный, смысл аморальный, смысл вне-моральный… Ты можешь допустить, что разум имеет вне-моральные пространства деятельности? Легко? А можешь допустить, что есть над-моральные смыслы? Да, именно по поводу живых людей, высоких человеческих ценностей.

— О над-моральности я думал. Много думал. Искал оправдания себе, командирам, полководцам, политикам. Не думал при этом только о Боге… Бог в религиях слишком человечен, даже порочен — ревнив, честолюбив. Ну да, в христианстве — милосерден и человеколюбив. Диссонанс с Ветхим Заветом. Всё становится слишком сложно — мне теперь грозит вечность над-моральности. Как мне теперь любить людей, свою женщину? Как брать на руки ребенка?

— Почему заблаговременно ты обрекаешь свои над-моральные решения на аморальность? Тебе так важен суд людской, который от своей естественной неосведомленности запишет в злодеи?

— Да, важен. Я же человек. Человек среди людей. Всегда будет масса людей, которых я буду любить, а они меня искренне, и что естественно, справедливо — презирать и ненавидеть. Ужасно даже только то, если меня будут просто бояться. Есть еще более ужасное обстоятельство, среди моих ближних, возникнет злоба и вражда по причине моих решений, которые все будут понимать и толковать вкривь и вкось. А вот прямо сейчас пришла мысль, что есть еще более кошмарное обстоятельство, ведь мне придётся доверять исполнение решений тем, кто принципиально будет неосведомленным, а еще появятся последователи. Добросовестные и подлые…

— Остановись! Ты уже наговорил всю хрестоматийную проблематику лидерства. Надо признать, коротко и ясно. В силу своей неосведомленности, ты не знаешь решений, кроме изложенных в земной истории. Но у тебя будут другие знания, у тебя будет время думать, учить и учиться. Учиться начни прямо сейчас, мы оставим тебе книгу, истинную Библию, где будут уроки психологии личности, социальной психологии. С технологиями влияния. Мы её писали сами, специально для тебя. Мы сами позаботимся, чтобы её никто не увидел, кроме тебя.

— Спасибо… Но у меня такое чувство, что вы тащите меня за уши. Тащите туда, куда я не… Не то, что не хочу, или боюсь… Туда, где меня переформатируют в «не-меня».

— Это потому, что наша беседа слишком сумбурна и насыщенна смыслами. Потом всё станет яснее, то, что сейчас запуталось. Но нам важно сохранить тебя, как личность, без разрывов, деформаций и переформатирований. Для этого мы с тобой беседуем, пишем для тебя. Хотя есть быстрый вариант, действительно тебя переформатировать. Дело секунд. Но это неприемлемо для нас не по технологическим причинам, а по сугубо личным. Любим мы тебя! Понимаешь, сынок?

— Простите… Сынок… Покажите мне его ещё… Их обоих, пожалуйста! Я вас уже понимаю.

— Смотри. Она опять собирается его кормить. И пока-пока! До завтра!

Утро категорически не задалось. Голос шефа в интеркоме, необычно спокойный и официальный, зазвучал тогда, когда Алексей планировал спать «без задних ног» после бессонной ночи, ибо ничего не предвещало. Тем не менее, следовало сломя голову бежать не в Си-Си-Ар, а к главному судовому крану. Впрочем, шеф перехватил его на полдороге и на ходу объяснил, в чём дело. Оказывается, крановщик, серьёзный русский мужик, с высшим образованием и кучей морских профессий углядел в несущей конструкции крана какую-то опасную трещину и забастовал. С его-то авторитетом! Ни один более крановщик не подойдет и близко к крановой кабине, пока не будет устранена проблема. Погодное окно давало всего двое суток на подработку груза, и потеря этой возможности грозила убытками. Шеф вполне разумно предлагал залезть к этой трещине и осмотреться, подумать — можно ли чего сделать, ведь оба они имели подготовку сварщиков и электродугой, и газом. Но на месте обнаружилась совершенно вздорная суета, капитан лично командовал чего-то тащить, чего-то искать, при этом испуская с дыханием вонь алкогольного перегара. Вскоре появились матросы с кислородным баллоном, шлангами. Алексей с шефом протиснулись к крановой лестнице, поднялись к балке и сразу убедились, что просто и быстро эта проблема не решается — слишком ответственное место, слишком толст металл и сварочный шов. Самое главное, это слишком жирный подтёк ржавчины под трещиной. Следовало бы спуститься и воззвать к голосу разума — ремонтировать кран в порту, но на лестнице уже пропихивали баллон наверх. Пришлось подняться еще выше… Какой идиот отправил сюда баллон?! Длины шлангов хватило бы на три раза! Поднялись на балку, пристегнулись к лееру и, от нечего делать стали смотреть то на море, то на цирк с баллонами. И тут средь ясного утра на море упал туман, даже не упал, а возник — сразу и везде. Возня на лестнице затихла, вспыхнула ругань, а туман внезапно исчез, будто его и не было. Но по правому борту появилась ртутно-блестящая и слегка колышущаяся стена до самого неба. Несколько секунд ужаса, стена истончается до прозрачности и за ней открывается судно-двойник. Снова туман, и снова чистое море. Все успокоились, только Алексей терзался «смутными сомнениями». Лизнул языком по зубам — всё по-прежнему. Цирк с баллонами разыгрался с новой силой, и никому в голову не приходило обвязать баллон каким-нибудь тросом или фалом и спокойно подтянуть. Или это команда так тупо издевалась над капитаном? Наконец баллоны взгромождены на площадку перед кабиной, и матросы поспешно скатились вниз. Ругань и суета под опорой крана вспыхнули с новой силой, без всякого смысла. Наконец на лестнице появился старпом, и под проклятия снизу скрылся в кабине. Шеф почему-то встревожился и поспешно спустился с балки к кабине и застыл в нерешительности. В это время кран плавно двинулся «ходом» и через пару секунд резко остановился. Шеф метнулся к баллонам, но было поздно. Голубой баллон рыбкой скользнул в падении сквозь редкие перемычки ограждения. Счет жизни команда и судна пошел на доли секунд после того, как этот голубой баллон пролетел тридцать метров в трюм, ударился латунным вентилем как раз в то место, куда растеклось масло из мотора раритетного автомобиля. Как раз в метре от двери контейнера, за которой плотно стояли фанерные ящики с пластидом. Как раз по технологическому люку топливного танка. Взрыв баллона и контейнера с пластидом слились в один, но потом, через миллисекунды, разорванные контейнеры с десятками тонн пероксидов щелочных металлов соединились с сотнями тонн флотской солярки. Огненная пена за секунду накрыла все палубы, заполнила коридоры и каюты надстройки, машинное отделение, не пощадив ничего живого и неживого. Всё новые и новые бочки пероксидов включались во взрыв. Из пульсирующего черно-оранжевого полушария взлетали обломки и целые контейнеры, вздыбился под ясное небо черный дымный столб, обретая форму чудовищного гриба… Через двое суток невеликий шторм разметал даже масляное пятно на поверхности океана, и только военные спутники сохранили запись координат высокоэнергетической вспышки. А еще через девять дней в российском ГРУ ГШ переместили две папки личных дел агентов в черный траурный ящик.

Наконец на лестнице появился старпом, и под проклятия снизу скрылся в кабине. Шеф почему-то встревожился и поспешно спустился с балки к кабине. Появилось ощущение кошмарного воспоминания, но события помешали на них сосредоточиться. Шеф суетливо подбежал к баллонам и с ловкостью юноши, с подкручиванием катанул с наклоном и уложил набок голубой. В это время кран резко остановился и белый баллон, накренившись, толкнул шефа в плечо и, отброшенный расчетливым движением, со звоном упокоился, притиснутый к стойке. Матерясь на всех известных ему языках, Алексей проскользнул мимо шефа и распахнул дверь крановой кабины. Пусто! За спиной послышалось шумное, взахлёб, дыхание шефа.

— Что за…! Куда он делся!? Убил бы! Мистика какая-то! — и полез, безуспешно в тесноте кабины выглядывая, куда бы мог деваться это чертов старпом!?

Волчица. Земля.

Это было то мгновение, которое страшно помнить и не хочется забывать. Она уже проснулась, но еще не открывала глаза, когда раздался звук лопнувшей струны. Очень низкий звук, на пределе слуха. Болезненно зачастило сердце, и какая-то неведомая воля заставила её рывком сесть в постели. Ребенок лежал рядом в колыбельке с приоткрытыми глазками и счастливо улыбался. Амина подсунула под него руки, почувствовала тепло и трепет его жизни, приникла лицом к пеленкам и долго не могла успокоиться. Захотелось как-то отметить это событие, нашарила в сумке авторучку — чёрная! Обвела чёрным дату на настенном календаре, упала на кровать и зашлась в рыданиях. Через месяц с лишним, к ней пришла представительница «конторы», пожилая интеллигентная дама. Почти сразу взгляд её упал на календарь, она тут же вытащила из сумочки какую-то записку и не могла скрыть изумления. Они молча обнялись и плакали.

Отъезд в Россию больше походил на бегство и шел по законам детективного жанра, с тонированными стеклами автомобилей, ночными катерами и горными тропами. И, наконец, Петербург! Для Интерпола, всяких спецслужб и кипрской полиции она исчезла чисто — никаких следов. Из Петербурга одинешенька с дитём в купе СВ, почти безвылазно — до Красноярска. Здесь ей предстояло неспешно выбрать свою судьбу и в плане места, и в плане образа жизни. Здесь она почувствовала себя, как на другой планете — настолько отличались природа и народ от всего, что она видела раньше. Её приютили в своём доме на окраине города пожилые работники «конторы». Для Сибири это был большой дом. Ей пришлось выбирать их двух комнат первого этажа, или из трех — второго. Выбрала ближайшую к хозяевам, уж так они были добры и симпатичны. Четверо взрослых детей хозяев — в длительных заграничных командировках. Яблоки от яблони… Ребенок должен был бы связывать её по руками и ногам, но в ней неожиданно проснулась «чеченская волчица» — как страсть мстить, а если не мстить, то готовится хотя бы к мести тем, кто прервал такое короткое её счастье. Объект мести совершенно четко оформился — как силы, противостоящие России и «конторе». А себя в душе она навсегда связала с «конторой». Когда она поделилась своими переживаниями с «дедушкой и бабушкой», они предложили простую «отдушину» — ведомственный тир и спортзал с единоборствами. Это было рядом, всего-то сорок минут пешком да с коляской. Пришло время, и «дедушка с бабушкой» рады были, когда малыш оставался с ними, а молодая мамочка жгла патроны в тире или бросала спарринг-партнеров через голову на ковер. Оказалось, что она прямо-таки создана для этих двух видов спорта — стрельбе из всего, что стреляет, и самбо. Она обладала железной волей и быстрой реакцией. Кроме того, её организм стал странным образом перестраиваться, стройное тело стало обретать атлетические формы, а за столом её аппетит сосредоточился на мясе. Предложение от «конторы» поступило вскоре после того, как её присвоили КМСа по самбо — работать тренером в школе ГУИН с переездом в закрытый городок на БАМе. Там, вокруг некоего ИТУ, где отбывали срок настоящие иностранные разведчики и свои предатели, иностранные и свои террористы, сошлись интересы ФСБ, МВД и ГРУ, в вопросах контроля не столько над «контингентом», сколько над кадрами и населением.

Поезд еще странно-раздумчиво постукивал на стыках рельсов и кренился на поворотах, когда она почувствовала неожиданное родство с этой незнакомой природой. Горы и речки, снежные вершины и стланик вместо зарослей лавровишни и ежевики. Пронзительное чувство дома закружило голову. Только свежесть воздуха и таёжные запахи на станции вернули в реальность — такую новую и желанную. «Это моё! Здесь вырастет мой сын, среди этих гор, строгой геометрии улиц и одинаковых домов. Вырастет офицером и воином.» В душе она не сомневалась на счастливую судьбу сына, но за свою она была в таких сомнениях, что даже иногда страдала от дурных предчувствий и трудно преодолимой паники. Она стала бояться автомобилей, а в самолетах, когда летала на соревнования, усилием воли заставляла себя уснуть еще на взлете. Здесь, на БАМе, она почувствовала себя в безопасном убежище. Работа была в радость и совсем не обременительна, школа — прекрасно организована, дружный пожилой коллектив, немногочисленные курсанты из местных, с которыми можно было себе позволить буквально «нянчиться», добиваясь безупречного владения приёмами самбо и выбивания «47 из 50»… Самое замечательное, это два похода ежегодно, с отработкой «выживания в дикой природе». Зимой и летом. Поскольку, для местных — уже, а для неё — вскоре, эта «дикая природа» были как дом родной, эти жесткие для стороннего взгляда испытания, превращались в праздник для души и тела. Лютые зимы и знойные лета — притерпелось и стало привычным. Лишь ребенок доставлял множество хлопот, слишком любопытный и абсолютно бесстрашный. И очень общительный, заводила и лидер по природе — со сверстниками он устраивал такие приключения то в тайге, то на заброшенных «зонах» и карьерах, что его имя знал весь городок уже к третьему классу школы. Каким бы родным домом не была природа, но и таежный зверь выходил вплотную к поселку, и энцефалитный клещ укладывал на больничную койку до десятка человек с городка и с района. Но судьба к детям была благосклонна. Лишь к ней, на седьмом году жизни на БАМе, когда всё устоялось — нет. В самом начале летнего похода её угораздило подцепить энцефалитного клеща — ничтожное нарушение правил… И прививка почему-то не помогла. Она не могла себе позволить ни вернуться одной, ни прекратить мероприятие. В конечной точке похода она не могла сама идти, обратно её уже несли на носилках. Началась непогода, и никаких шансов на вертолёт. Она умерла в десяти километрах от железнодорожной станции, на берегу вздувшейся от ливней речки. Умерла лишь на несколько часов раньше, чем погибла вся её измученная команда, смытая ночью паводком вместе с палатками. Судьбой её сына должен стать бы детдом, но «контора» распорядилось иначе, его определили в кадетский корпус. А его семьёй стали родная тётя в далеком городе, и новые «дедушка с бабушкой» в Красноярске.

Сознание вернулось ясно и внезапно. Амина прекрасно помнила свою болезнь, как мучительно болела голова, как отключились сначала ноги, потом руки. Помнила, как её до боли туго привязали в спальном мешке к носилкам, как страшно её качало и кружило. Помнила, как выныривала из беспамятства, возвращаясь к мучениям. А сейчас вместе с сознанием к ней вернулось здоровье, ощущение силы, спортивная бодрость. «Или мне сильно повезло, или так не бывает!». Тем не менее, обстановка вокруг её сильно насторожила, напрягла. Голоса вокруг какие-то невнятные, разлаженные. Непонятно, о чем говорят, непонятно, что делают.

— Эй! Развяжите меня, отпустите!

— Ой! Марина Михайловна! Очнулась!!! Мы уж думали… Как себя чувствуете? — Набежали, тормошат, суетятся…

— Всё хорошо, развяжите скорее. Мне переодеться надо! Стоп!!! Вы что, тут ночевать собрались!? Сдурели!? А ну собрать всё! И в гору, в гору!

— Но тут же удобно! У нас сил нет, мы же вас несли!

— Жить надоело!? Смотрите на реку! Смотрите на погоду! Построились цепочкой и передаем наверх всё, что разложили и рюкзаки! — И сама растолкала курсантов по цепочке, взбежала наверх и стала сноровисто раскладывать то, что в беспорядке собиралось внизу и передавалось из рук в руки.

Скоро на свежерасчищенной площадке стояли палатки, горел костер, закипала вода в котле.

— Марина Михайловна, у нас тут коллективная галлюцинация была. Сначала туман, ни зги не видно, потом его пронесло, появилось зеркало, как ртуть дрожало. Когда оно пропало, мы увидели своих двойников, всех-всех, и вас на носилках. А потом, как сон, мы тонули в палатках. Это мы все как бы вспомнили, перед тем как остановиться там, внизу. Нам кажется, это важно.

Экстремалы. Гора. Земля.

До скалы метра три — четыре, а её почти не видно. Подшлемник, закрывающий лицо, и горные очки так залепило снегом, что трудно было посмотреть даже на руки, и тем более, уж не увидеть свои ноги. А ноги… то, что происходило с ногами испугало его больше, чем эта внезапная метель, холод и высота — всё вместе. Он почувствовал, что начали расстегиваться кошки. Его привычные, новенькие, неравнозубые кошечки, которые его никогда не подводили за четыре года восхождений, предательски прослабились на триконях. Начали расстегиваться на обеих ногах внезапно и в самый неподходящий момент. В такую погоду и на такой высоте даже на ровном месте подтянуть крепления — почти безнадежная задача. А тут — на ледовом склоне, когда вышел по предельной крутизне почти на всю верёвку, когда под тобой не лед, даже не фирн, а сомнительный снежный мостик через бергштрунд. Увлёкся, позорно увлёкся — надо было парой шагов раньше вырубить ступеньку, вбить в лёд крюк — «морковку», а тут уже некуда забить крюк, некуда вогнать древко ледоруба. Если упадешь, потащит маятником вправо на крутизну, страхующий не выберет слабины ни метра, сдернет и его, и вторую связку. И не зарубиться в скольжении на такой крутизне. Он потерял контроль над собой, начал дышать часто и неглубоко, закашлялся, в мыслях он проклинал себя за дурацкое решение «перевыполнить план» и пройти пару лишних веревок. В спешке он выбрал пару колец верёвки и сделал два лишних шага к твердому фирну, но слишком торопливы, не плотны были эти шаги. В падении он пытался вбить в склон клювик ледоруба, но кольца веревки перехлеснули ноги, а лопатка ледоруба, неудачно подвернувшись, ударила его в лицо…

Он задышал часто и неглубоко, пересохло, запершило в горле. Закашлялся, кольнуло в груди, в спине. Час от часу… Или беда приходит не одна… Ветер стал валить с ног, надо осторожно переставить ногу… И тут снежный мостик под ним рухнул. Упал в снег, почти не заклинился, кости целы. Почти не больно. Скрутился телом, кислородный баллон скользнул в подмышку, стало совсем просторно. Темновато, в дыру над головой попадает мало света. Вылезть из такой трещины — пара пустяков. Если бы не высота. На такой высоте сила в большом дефиците. Кислород — тоже. Попробуем экономить, вроде бы дыхание уже в норме, самочувствие бодрое, странно… Как бы сделать опору? Если вырубить во льду глубокую канавку кольцом, то опора получается вполне надёжная. Но где тут подходящая поверхность… Закрыть глаза, пусть привыкнут к темноте, что-то разглядим? О, чудо! За спиной не лёд, а скала! Шершавая, необычно светлая, с зализанной движением ледника поверхностью. Эх, если бы в ней еще и трещинка… Чисто… Ниже, еще ниже, вот уже почти вниз головой… Ага, есть! Горизонталочка! «Лепесток»? Нет, вот сюда пойдёт средненький. Не уронить бы, сразу его на карабин, молоток на другой карабин, опять вверх ногами… С каких это пор он способен на такие фокусы на такой высоте? Способен — и ладно. Приноровился — удар, скрип… Удар, скрип… Удар, удар, удар и звон. Звон, восхитительный малиновый звон нарастающего тона! Крюк сел крепко, надёжно! Узел, карабин… Полёты отменяются!!! И восхождение. Кашель — через пару дней ты труп, если не донесут до врача на уровне альпийских лугов, не выше. Каминным распором во льду в пуховке — мало шансов, но надо пробовать. Дёрнулась верёвка. Валерка на страховке интересуется… Дёргаем в ответ — «всё в порядке». Еще два раза — «выбирай!». Веревка медленно потянулась наверх. Отдохнём, зажим на верёвку, снова закроем глаза, расслабимся… Как кошмарный сон, всплеск боли в падении от удара лопаткой ледоруба в лицо, беспорядочное падение, перехлест веревок со связкой, которая траверсирует ниже… Стоп! Не надо таких расслаблений, все силы в кулаки! В распоре, подтягиваясь за верёвку, шаг за шагом кошками по вертикальной ледяной стене… Вот уже только поясница упирается, над трещиной уже ни ветерка, ни снежинки, потеплело. Самое опасное, вывернуться из распора ноги-спина в распор нога-нога. Нагрузил веревку — получилось! И вот оно — спасение! Заправил веревку в рогатку и неспешно заскользил вниз. Валерка встретил удивительно равнодушно.

— Заждался?

— Да нет, с чего бы? Всё в меру. Да и потеплело. Сильно потеплело! Надо завязывать с восхождением, вон из того кулуара по такой погоде может лавина вылететь.

— Да. А еще у меня там, наверху кашель был. Сейчас ничего не чувствую, но сигнал хреновый.

— Может пронесет… Будем надеяться. Ну ладно, я покатил к Сане с Димоном… Да, чуть не забыл, база-пять не отвечает. Или у нас рация сдохла, или у них.

Ночёвка в базе-шесть прошла обыденно, без проблем и приключений. Утром распределили кислородные баллоны, полупустые — на спуск, полные на подъём следующих групп. До базы-пять дошли только затемно. Пусто. Что удивительнее всего, пусто так давно, что даже примусы, оставленные в палатках, не пахли бензином. Не менее удивительно и то, что палатки не унесло и не истрепало ветром. Пластиковая красно-белая ленточка, удивительно прочная, привязана к крайней палатке и ведет вниз, где должна быть тропа. Первый раз видят такую ленточку… Откуда??? Запас продуктов, аптечка, канистра с бензином, коврики, спальники — всё своё, знакомое, их команды. Вещи есть, людей нет. Рации нет. В своих рюкзаках нашли всё, что оставляли. Между базой пять и альплагерем в зоне леса не ставилось баз, ходили «турпоходом», ночевали в обычных палатках, которые несли с собой — четыре дня пути, четыре дня тяжких трудов на заброске, так и назад — четыре дня страданий от боли в ногах при спуске. Они не могли себе позволить бросать снаряжение, несли его вниз, и веревки, и железо. Спуск с тяжелым рюкзаком сродни пытке, мускулатура поглощает энергию, накопленную грузом по пути вверх, бёдра и икры наливаются жгучей болью — как ни тренируйся. Естественно, что предстоящий спуск занимал все их мысли. На второй план ушла загадка покинутой базы, загадка молчащей рации, загадка молчащего импортного радиоприёмника — всё объяснится где-то внизу. Влад больше не кашлял, температура не поднималась, ночёвка-днёвка-ночевка, и в путь! В путь по ленте с красно-белыми стрелочками — совпадает. Путь, и без этой ленточки изученный до последнего камня на заброске челночными ходками. Но на знакомых стоянках исчезли следы человека, ни спички, ни баночки, ни царапины от триконей на камне. Исчезла даже тропа, только красно-белая лента вела строго по её траектории. Даже в зоне леса на стоянках не нашлось ни уголька от костров, которые горели здесь всего-то пару недель назад. Суровые мужики, они избегали обсуждать непонятности и странности, просто каждую минуту готовились к чему-то страшному, катастрофическому и с упорством механизма шли и шли к альплагерю, к людям, к цивилизации. Запах цивилизации накрыл печным дымом за километр до цели. Напряжение неизвестности отпустило — теперь точно увидим людей! Знакомый мостик, ворота, первый домик. Стоит девушка в линялой брезентовой штурмовке, каких не носят уж лет так двадцать. Лицо знакомое и незнакомое одновременно.

— Привет! Ну что, долетались, покойнички?

— Привет! А тебе триконями по попе за такие шуточки не прилетает?

— Это не шуточки. Вы что, не поняли?

— Ну объясни!

— Да ну вас, каждый день — объясни да объясни. Девочки, кто еще не устал объяснять новеньким покойничкам, куда они попали? — А шестеро девочек в старинных штурмовках уже собрались вокруг группы и с любопытством разглядывали снаряжение, станковые рюкзаки, одежду.

— Привет, ребята! Не сердитесь, тут всем не весело. Вы откуда?

— Из Томска…

— А из какого года? — Влад даже поперхнулся.

— В смысле?

— Вот то-то… Вы не поняли, что погибли на маршруте? — В головах всех четверых всё встало на свои места, не сон, не видение, а самое настоящее воспоминание собственной катастрофы и загадки странной реальности.

— Теперь — да… Это было слишком быстро. А потом слишком удачно, но странно. Мы что, на том свете? А где архангелы? Вы и есть архангелы, или просто ангелы… Гурии для дохлых альпинистов?

— Суровые томские мужики… Юмор у вас… мы тоже дохлые альпинистки. Женская команда, которая болела и замерзала в непогоду… Помните?

— Ох, ни фига себе! Почти пятнадцать лет назад! Семьдесят четвертый? Вас было восемь?

— Да, а здесь до вас собралось уже двадцать два советских альпиниста и четверо горных туристов. Так из какого вы времени?

— Из восемьдесят восьмого…

— Самые свежие. Как там в стране и в мире?

— Девочки, это потом. В широком кругу поговорим. А нам в узком кругу надо разобраться. Влад, это же ты нас всех убил! Как? Что случилось?

— Как… Кошки расстегнулись, вот и сорвался.

— Мальчики, прекратите разборки! Вполне может быть, что та сила, которая нас сюда забросила, она же и убивала. Подстраивала наши смерти, чтобы затащить сюда. По крайней мере, здесь установлен закон, никто ни перед кем и ни в чем не виноват. И все обязаны всем друг другу. Нас слишком мало на этой земле — эфир пуст. Мы слишком дороги для друг друга!

— Уговорила, красноречивая… Где же этот дорогой народ, которого мало?

— Все на ужине, может и вам чего со дна наскребём. Пошли размещаться. Вам отдельный домик, или подселить к кому-нибудь?

— Наши, или томичи есть?

— Есть, но они из другого времени…

— Пожалуй… давай в отдельный. Не против, мужики? Не знаю, как вам, а мне с живыми покойниками… как-то…

— Да, пожалуй. Тут и правда не весело…

Экстремалы. Вода. Земля-Планета.

В голове билась одна навязчивая мысль: «Контрольный срок истёк! Контрольный срок истёк!» На самом деле, сегодня еще можно было дать телеграмму или позвонить в КСС из села, до которого плыть ещё часов пять-шесть. И остается после причаливания лишь час-другой до закрытия почты. В их дружной группе нет явного лидера, кто-то лучше умеет одно, кто-то — другое. Вот он лучше всех разбирается в картах и лоциях, и он же ведет всю работу по маршрутной документации, оформляет маршруты в МКК, пишет маршрутные книжки, отчеты, справки. И на нём все заботы по взаимоотношениям со всякими контролёрами и спасателями. Очень неудобно будет опоздать с сообщением об окончании маршрута. А маршрут… Пеше-водный поход, в котором пешая часть четвертой-А категории, а водная — пятой-Б, почти шестёрка. С такими категориями не шутят, в КСС, наверное, уже не сводят глаз с телефона, ждут… Формально — он руководитель в группе, но кроме него есть три капитана, которые реально умеют скомандовать на сплаве. Заброска в верховья оказалась труднее и дольше, чем планировалось. Лесные пожары заставили отклониться от маршрута, пришлось пережидать непогоду, возвращаться. За потерянное время «вода упала», а с ней и скорость, и безопасность. Водную часть маршрута они прошли как ни тяжело, но чисто, хотя самый главный порог пришлось «обнестись». Зато все остальные — по всем правилам, с разведкой, страховой. На гладкую воду они вышли с изрядно побитыми рамами катамаранов, вмятины на дюралевых трубах, как от кувалды. «Потрёпанные, но не побежденные». Все двенадцать, три экипажа «катов» — катамаранов «четверок», «схоженная» команда, спаянная за пять лет студенчества, двенадцать молодых специалистов, инженеров, уже распределённых по всем необъятному Союзу. Двенадцать друзей и подруг, которые прошли свой последний совместный поход. Туго накачанные баллоны едва погружались в воду, на тентах поперек лежали неразобранные байдарки, заблаговременно заброшенные на гладкую воду и припрятанные в заброшенной деревне. На гладкой воде они собирались честно отдыхать, рыбачить, резвиться на байдарках. Поверх байдарок живописными кучками сушились веревки, гидрокостюмы, одежда. Белотелые сплавщики впитывали жгучее солнышко, кто-то рыбачил, кто-то пел под гитару. Ничто не нарушало покоя и безмятежности. Лишь немного суетились двое геологов, больших любителей экзотических минералов. Впереди уже показался Косой Яр, отвесно крутой берег за десяток метров высотой. Местами в большую воду там даже течение прижимало лодки к скале. А еще в слоях известняка и мрамора где-то там есть слой великолепного исландского шпата, с его уникальным двойным лучепреломлением. Не ахти какая экзотика, но здесь он имел оптическую чистоту, если удачно найти место. Заведомо никто в команде не был против дать друзьям возможности покопаться на берегу с полчасика, заодно самим «привести себя в порядок», в смысле туалета. Подгребли вплотную к скале и плыли, выглядывая, где блеснут кристаллы. И вот наконец что-то блеснуло, все три катамарана суетливо приткнулись к коротенькой береговой полоске. А на верху солнышко отогрело лед и промёрзлые камни, заполняющие древнюю трещину бортового отпора вертикальной скалы. Туристы не обратили внимания на знаки опасности — розоватые свежие сколы недавно упавших глыб известняка. Едва туристы ступили на берег, как скала обрушилась на них…

Впереди уже показался Косой Яр, отвесно-крутой берег за десяток метров высотой. От нечего делать Зина водила удилищем вправо-влево, леска чертила на воде замысловатые узоры, поплавок из пенопласта безжизненно плыл поодаль. Вдруг… А рыба клюёт всегда вдруг, неожиданно, поплавок нырнул, потом выпрыгнул из воды, леска натянулась, Зина едва успела стиснуть ладони, как коротенькое, почти игрушечное удилище рванулось из рук. Испугалась, вскрикнула. На помощь позвала то имя, которое уже который месяц не выходило из головы. Он сидел на той же гондоле, впереди, за лежащей поперёк байдаркой.

— Володька! Помоги, тащит! — и попыталась передать ему удочку, которая уже ходила ходуном, изрядно разворачивая корму поперёк хода.

Володька неловко подтянулся ближе, леска перехлестнулась через нос байдарки — схватился за леску, выбрал-таки по леске упавшее в воду удилище… Всё это он проделывал под сопровождение из азартно-возмущенных возгласов. Крупная и сильная рыба буйствовала в глубине, не желая расставаться с родной стихией. А над ней, на поверхности, разыгрался маленький спектакль, неожиданное развлечение для команды. Сразу поняв, в чём дело, друзья на других катамаранах под азартные крики погребли к удачливым рыбакам — не поучаствовать, так хоть поглазеть! Но едва приблизились, спектакль внезапно прервался, рыба оборвала-таки леску. Под печальные комментарии и шутливую ругань катамараны начали строиться в фарватере… и тут вокруг них из ниоткуда сгустился туман, и почти сразу исчез, растворился в тёплом воздухе. А потом половину видимого мира отсекла ртутно-дрожащая стена — от горизонта до горизонта, от воды и до самого неба. Никто не успел и рта открыть, как эта стена рассыпалась в клочья и бесследно исчезла. У всех захватило дух от такого великолепного зрелища. Но видения на этом не остановились — в сторону исчезнувшей стены река стала вдвое шире, а строго напротив них плыли три катамарана, на которых сидели они сами. Потрясенные зрелищем все замерли, потом мираж как бы свернулся в туманную плёнку и исчез.

— А тот, кто видел это чудо, уж не расскажет никому! — В тишине раздался голос Женьки-геолога, чернобородого, склонного к поэзии и философии.

— Ты что! Окстись! Типун тебе на язык! — Друзья не на шутку возмутились.

— Ох, что это я… Чёрт за язык дёрнул! А вообще, хорошая строчка в песню о каких-нибудь мореходах, путешественниках.

Перекрикиваясь с судна на судно, не удержались поболтать, развить тему. За это время их вынесло уже почти напротив середины Косого Яра. «Поворачивай! Греби! Направо» — запоздалые команды…

— Не суетись! Поздно, там прижим. — Это возвысил голос рассудительный Рашид, второй геолог. — Причалим ниже, там место лучше. К камням на байде сбегаем…

Едва подняли вёсла, как почти половина Косого Яра бесшумно накренилась на реку, накатился громовой раскат, отчетливо перекрываемый отчаянным женским криком. Гром превратился в треск, скала развалилась на части и обрушилась на берег, на мелководье… Грязно-пенистая волна налетела на катамараны, накренила, лизнула свешивающиеся, совсем уже просохшие вещи. И всё стихло.

— Кино-то ещё не кончилось! — сострил Володька. Никто не засмеялся. Потом не сговариваясь все принялись отчаянно грести к свеженасыпанному курумнику — там же кто-то кричал, спасти, помочь! Безрассудно, безоглядно… Долго и безуспешно они осматривали осыпь, нашли только прозрачную шелковую косыночку. Отчалили с тяжелым сердцем и принялись отчаянно грести вниз по течению — контрольный срок истекал. За поворотом, на том месте, где должно быть большое село, стоял стеной сосновый бор. В устье речки, впадающей с противоположной стороны, беззастенчиво плескались три медведя… Не веря глазам, гребли в поту, совершенно отчаянно ещё целый час, бор так и тянулся справа, левый берег возвысился светло-серой скалой, которой и в помине не было на карте, течение стало неожиданно стремительным. Вся обстановка уже настолько противоречила карте и лоции, что наконец-то команда решительно повернула к правому берегу. Причалили, отдышались… И тут их накрыло ещё не понятой ясно памятью — не то реальности, не то видения… Но нет! Это было не «кино», слишком отчетливы были образы, слишком сильна была боль.

— Ой, мамочка! Мы же там, под камнями… Мы же погибли, я видела!!! — в кликушеском вопле зашлась Маринка. Все её утешают, а сами или уже плачут, или вот-вот… В полной ясности понимания, что они и на самом деле погибли под камнепадом, не задумываясь о том, ЧТО они есть сейчас и ГДЕ они есть, они разбрелись под соснами, обнимая их, падая ничком на ковёр опавшей хвои, кто со слезами, кто со стиснутыми зубами перебирали прошедшую жизнь, потерянных близких и разрушенные планы. Осознание минувшего «вырубило» всех. Первым очнулся Женька. Володька только-только почувствовал, что влип волосами в сосновую смолу, залепил смолой пальцы, еще сквозь муть в глазах от переживания увидел пред собой чернобородое лицо друга.

— Нострадамус!!!

— Что Нострадамус? — в ответ театральная пауза.

— Настрадались, говорю, и хватит! Я мыслю, значит, я существую! Ты мыслишь? Ты понял!!!

— Понял. Мы мыслим. Мы мыслим…

Так, переходя от одного к другому, как волшебное заклинание внушали друзьям: «Мы мыслим, значит мы существуем! Надо жить, мы должны жить, мы будем жить!»

Слаженно и привычно разгрузили суда, развернули лагерь. Дров заготовили на всю ночь, решили дежурить — кто знает, что за зверь в этом лесу?

Пилигримы. Горка. Земля.

Все звали его Горка, это или от имени его — Егорка, или от созвучной фамилии. Или от телосложения. Весу в его телосложении до армии было далеко за центнер. В армию его забрали поздно, когда ему уже исполнилось двадцать два. Дважды в год проживал почти по месяцу в сборном пункте областного военкомата, валялся на нарах в ожидании «покупателя», и каждый раз его фамилия таинственным образом исчезала из списка команды, будь то пехота, или стройбат. Вот наконец «забрили», и прапорщик, который стоял на старшинской должности в роте, ему объяснил: «Вот смотри, как я буду мучиться, сшивая тебе пояс один из двух, а потом еще расширять голенища на „прохорях“. „Хэбэ“ и „пэша“ тебе перешивать будут в офицерском ателье. Теперь понимаешь, кому ты нужен в армии с твоими габаритами? Если бы не наш лейтёха-ротозей, и на этот раз остался бы дома, детей бы настрогал…» Строгал-строгал, не настрогал. Еще к девятому классу школы он созрел полностью, как мужчина, и в летние месяцы перед ПТУ его затащила на себя молодая разводка, с которой он, пятнадцатилетний, зажил, как с женой, до своего двадцатилетия. Потом она переметнулась к какому-то пенсионеру. А ПТУ он закончил почти отличником, с «корочками» механизатора широкого профиля и водительскими правами на все категории. Странным образом в ПТУ с него слетела лень, проснулась охота до разных жизненных радостей с одновременным отторжением беспробудно пьяного образа жизни своих родителей и многих односельчан. Да и Зинка, с которой он жил, не дура была выпить. Но вот вклинился в его жизнь физрук… После урока физкультуры он поманил его в малый спортзал, подвел к штанге и велел поднять. Не поднял, грохнул её на доски помоста. А физрук подпустил к этой штанге какого-то дохляка, и тот взметнул эту штангу над головой. Да красиво так, как в телевизоре! Ни обиды, ни злости, ни зависти. Просто захотелось делать красиво вот так, как этот паренек. Физрук угадал его мысли, он оттачивал в нем красоту движений, формировал хоть какую-то красоту его тела. За три года в ПТУ его рыхлое тело налилось стальной мускулатурой, пальцы настолько сжились с железом, что он на спор так руками затягивал гайки на 36 и поболее, что можно было проверять «моментным» ключом. Едва его бросила эта Зинка, как он уволился из совхоза и переехал в город. Поближе к спортзалам и тренерам. Штанга уступила место классической борьбе, потом увлекло самбо. Подумывал попробовать себя в боксе. Но вот «забрили» — таки в армию.

Сейчас смотрел он удивленно на собственные ладони — на его ладонях, которые изнежились и отвыкли работать с металлом, красовались вытянутые во всю ширину, вздувшиеся, красно-синие кровоподтеки. Вся беда в том, что его посадили на ЗИЛ-157, который простоял немеряное количество лет на консервации, и за это время карболитовая пластмасса его «баранки» расщепилась повдоль на две половинки, между которыми проглядывала стальная сердцевина. Он и сам не заметил, как выворачивая тяжеленный руль, изуродовал свои руки сжимающейся трещиной. Хоть теперь надо было бы перемотать баранку изолентой, простой синей изолентой, да где возьмешь её в дороге? Пошариться бы в ящиках в КУНГе, но как это на глазах строгого капитана-связиста? Да и у прапорщика заведомо «снега зимой не допросишься» — на то он и прапорщик! Они сидят в кабине, то дремлют, то глазеют по сторонам, не замечая его страданий. А ладони уже горят огнем. И знак впереди — спуск и извилистая дорога. Сбоку капитан чего-то пробормотал спросонья… Сразу за знаком пришлось притормозить — крутенько, но педаль безвольно провалилась в пол. Рванул «ручник» — ой больно!!! Едва успел заметить за поворотом оранжевый бензовоз и автобус. Крутанул руль и почувствовалось, что все в его руках потекло, как скользкая змея. Он ослеп от боли и слез, так и ничего не увидел до самой катастрофы. Удар, пламя, страх и омут боли.

Пилигримы. Комендант. Земля.

Капитан Шагалов принадлежал к старой династии военных, но недолюбливал в армии казенщину, строй и всякие ритуалы. Тихой и лютой ненавистью ненавидел обычное уже армейское разложение, когда все мечты у офицеров о пенсии, когда все воруют всё, до чего могут дотянуться, когда по должностям и званиям продвигаются или собутыльники-подхалимы, или такие моральные уроды, что единственный способ избавиться — «вытолкнуть наверх». Капитан уже смирился, что он вечный капитан. «Я обидел его, я сказал: «Капитан, никогда ты не будешь майором». Так вот Высоцкий припечатал и его судьбу. Капитан с детства был радиолюбителем, с детства его окружали разобранные электронные блоки, которые тащили домой ему на игрушки то отец, то дядьки со службы. Журналы «Радио» и учебники по электронике для военных училищ стояли у него на полке вперемешку со школьными, и едва ли им уделялось меньше внимания. Скорее наоборот, школьные учебники он прочитывал еще летом и забрасывал, открывал потом только задачник, или те страницы в учебниках, где задачи. А вот учебники по электронике завораживали непонятностью формул с интегралами, пронзительной ясностью ламповых схем. Так он и остался в душе технарём-электронщиком, на нем висела вся связь полка, и хорошо, что на его хозяйство никто не покушался. Ни вороватые прапорщики, ни дембеля. Одна проблема — бензин и солярка. Так и норовят слить из баков грузовиков и генераторов, да и заправиться всегда можно только со скандалом. Так он и служит — чужой среди своих. Прапорщик, который сейчас сидит в кабине грузовика между ним и бойцом-водителем, наверное, единственный нормальный служака из прапорщиков. На хозяйстве! Сегодня он набил КУНГ одеялами, постельным бельём, обмундированием, прочим армейским скарбом. По полу разложили цинки с патронами, ящики с новыми АК-74, а поверх тюки, тюки… Выдирал с кровью со складов, там тоже воруют — пытались недодать едва не половину. Посмотрел на бойца-водителя, вспомнил, его зовут Горка-Егорка. Усмехнулся, вспомнил, как тот на плацу печатал строевым шагом. Только его шаг и было слышно, а асфальт содрогался… Присмотрелся…

— Э-э-э! Сынок, а ну притормози! — Увидел, что-то у того неладно с руками. Кровь — поранился, что ли? Боец послушно даванул педаль, под ногой глухо стукнуло. Поспешно рванул ручник, опять вцепился в руль и взвился прямо-таки с перекошенным от боли лицом. Краем глаза заметил, как прапорщик лапал в безуспешной попытке повернуть ключ зажигания… Грузовик набирал скорость под горку, мотор надсадно выл, Егорка безуспешно пытался протереть глаза рукавами гимнастерки. А оранжевая корма бензовоза летела навстречу. Удар, звон, боль в темечке и в носу от встречи с железом. Желто-голубая вспышка стеной перед машиной. Секунда боли и страха, по оранжевому баку бензовоза метнулись язычки пламени и сразу жаркий фонтан в небеса. Фонтан пламени рухнул на кабину, на все видимое пространство вокруг. Жаро-пламенный с жилами черной копоти ад ворвался в кабину и расплавил тело в океане боли.

*******************************************************

За окном — красота! Берёзовое редколесье с редкими «желтыми флагами» приближающейся осени, ковёр разнотравья с поздними цветами и обзор с горки — «миллион-на-миллион». Какой чистый и прозрачный воздух! И ни с того ни с сего — полоса тумана. Проскочили. Вдруг поперёк дороги метнулась какая-то ртутно-блестящая стена. Секунда, и рассыпалась клочками, исчезла. Вместо горизонта на её месте — зеркало, от земли до неба. И они в нём катят сами себе навстречу. Секунда, и снова тот же самый горизонт, родной! Приснится же такая чертовщина, да еще с открытыми глазами! Надо расслабиться… Что-то боец задышал неровно, засопел носом. Присмотрелся…

— Э-э-э! Сынок, а ну притормози! — Увидел, что-то у того неладно с руками. Кровь — поранился, что ли? Боец послушно даванул педаль, под ногой глухо стукнуло. Поспешно рванул ручник и взвился прямо-таки с перекошенным от боли лицом.

Краем глаза заметил, как прапорщик лапнул, повернул и выдернул ключ зажигания. Грузовик набирал скорость под горку, мотор надсадно выл, Егорка безуспешно пытался протереть глаза рукавами гимнастерки. А оранжевая корма бензовоза летела навстречу. Удар, звон, боль в темечке и в носу от встречи с железом. И тишина… Сильный запах бензина. Хлопнули дверцы, донеслась ругань, матерщина. Родная такая, деревенски-шоферская матерщина. Живы! Снаружи распахнули водительскую дверь, боец бесчувственно повалился наружу. Подхватили сердобольно, повалились вместе с ним… Про пассажиров в кабине грузовика забыли, а им очень нужно было пару минут, очнуться от потрясения, физического и морального. В глазах еще пламя вокруг кабины, лопающиеся от жара стекла. И вдруг тишина, покой. И матерщина… Наконец распахнули правую дверь.

— Командир! Что за…? Вы кого за руль пускаете?! — Ну что им ответишь? Промолчим, пойдем, осмотримся, разберемся.

Егорка сидел на земле и плакал, как ребёнок. Двухметровый верзила с лицом Алёши Поповича с картины Васнецова, рыдал взахлёб, размазывая по лицу кровь и слёзы. Капитан махнул на него рукой:

— Отойдите от него, пусть успокоится. — Обошёл грузовик кругом, подивился — между лебедкой их грузовика и оранжевым задком бензовоза зажата расплющенная и лопнувшая канистра. И лужа бензина на пыльной дороге. Двое мужиков смотрят на него как-то особенно пристально, наверное, это шофера. Один с автобуса, другой с бензовоза. Поднялся на подножку, заглянул в кабину, нагнулся к педалям. Молча махнул им рукой, подозвал, указал на утонувшую в пол педаль. Посмотрели, молча повернулись к толпе и огласили:

— У него тормоза отказали!

— Наверное, шланг лопнул.

— Не-е-е, не шланг, там пневматика, с тормозным краном что-то. Никогда не слышал, чтобы они ломалась. Наверное, гайка какая-нибудь открутилась. — И в мужском кругу развернулось обсуждение предполагаемых поломок.

Прапорщик только сейчас спрыгнул с подножки, у него носом шла кровь, и он только что её остановил. Тоже подошел к расплющенной канистре, сторожко огляделся, не хочет ли кто закурить? Кивком подозвал капитана.

— Смотри, это чудо какое-то, что не полыхнуло! Маленько посильней раскатились бы, и сгорели бы все, к такой-то матери… Только вот в голове, как сон дурной, будто и в правду горели.

— Да? У меня тоже… Как видение, и ощущение… Двери не открыть, пламя кругом, а потом стёкла лопнули, и мы горим заживо. Боль страшная. Мистика какая-то.

— Мне тоже точно так виделось. Точно, мистика! Господь, наверное, надоумил меня зажигание выключить. Мотором немного затормозили, вот и спаслись.

— Да, молодец, Николаич, ты точно наш спаситель. Пойдем, посмотрим. Что там у бойца с руками?

— С руками?

— Да, перед самой аварией на самой горке я заметил, что у него на ладонях кровь, вроде бы. Я же сказал ему, чтобы притормозил…

Конец ознакомительного фрагмента.