Вор

Владимир Росс

Скандальный роман, до сих пор вызывающий изжогу у силовых структур. Я уважаю принципы покойных Воров Васи Бузулуцкого, Васи Коржа и Саши Севера. Почитаю живые легенды Серёгу Лёру Сумского, Неделю, Умку и многих, несломленных пакостью сегодняшней действительности Воров. Многолетняя дружба с Ворами позволила воссоздать истинное значение тех принципов преступного мира называемые воровскими понятиями. Вы нигде не найдёте литературы, в которой художественная риторика раскрывает риторику криминальную.

Часть I. Роковой каприз

Разглядывая вереницу лиц,

Причудой собранных в один альбом,

В их судьбах вижу роковой каприз,

С которого, пожалуй, и начнем…

Скок!

Ругаешь лис. Любимая игрушка — плюшевый медведь.

Волк серый — враг, а на подушке дышит зайчик,

Но повзрослев, поймешь, что зла не одолеть…

И кем тогда ты станешь, милый мальчик?

Жара, резко сместившись с южных провинций, застала российскую столицу врасплох, взяла ее без боя и весь июль изводила горожан своим пылким характером. Палящее солнце — безжалостный комендант захваченного мегаполиса — лютовало неимоверно, и вялой активности изнуренных зноем москвичей хватало разве что на холодный душ или манипуляции с кондиционерами и вентиляторами. По-настоящему город оживал лишь с заходом уставшего за день «опекуна».

Далеко за полночь, когда духота разбивалась свежестью скорого рассвета, в родительской спальне возобновились стоны, и Юрка, недовольно поморщившись во сне, проснулся. Дешевые пластмассовые часики на руке показывали четыре. Он удовлетворенно зевнул и, стараясь не шуметь, перекатился на край дивана. Сухенькие, сбитые на коленках ноги выскользнули из-под простынки и поползли по истертому линолеуму в поисках домашних тапочек с пушистыми кисточками, а лопушковые радарчики, развернув розовые полости на прием эфирных возмущений из-за стены, цепко держали нарушителей тишины на тотальном прослушивании. Сегодняшний объект ничем экстраординарным не отличался. Мерный скрип кровати заглушался хрипловатым мужским басом. Притворно-приторное женское воркование чередовалось с искусственными обоюдными смешками. Периодическое бульканье и звон стаканов предвещали операции плевую сложность.

Знакомая шерстка приятно защекотала стопы, но Юрка, сверившись с мнением своего шестого чувства, откинул пижонские замашки, осторожно выглянул из детской и бесшумно, на цыпочках, прокрался в прихожую. На вешалке свершился переворот. Вместо заношенного клетчатого пиджака на оленьих рогах красовался прокуренный серый мундир с тремя большими звездами на погонах и обещал незабываемые ощущения. Хлоп-хлоп! За неприятной на ощупь тканью таился увесистый плоский предмет. Скок! Ладошки ловко прыгнули в прорези карманов и моментально настигли пухлый кошелек. Тоненькие пальцы привычно перебрали содержимое, вознаградили за ночной нелегкий труд парой купюр, отделенных от толстой пачки, и, засунув их за резинку трусов, нервозно остановились на книжечке в твердом переплете: структура, в которой служил дядя, пребывающий ныне в маминой постели, пропечатывалась на красном фоне опять же тремя золотистыми буквами и вызывала суеверное опасение. Совладав со страхом, мальчик раскрыл документ и поднес его к лицу. Из нижнего левого угла на него с укором смотрел крайне подозрительного вида тип с крепко сжатым ртом, приплюснутым носом и со злющими пустыми глазами. Быстро захлопнув «корочку ужаса», Юрка собрался было навести прежний порядок, как запоздало отметил изменения в звуковом поле. Стоны сменились приближающимися шлепками разбитых тапок, и кто-то уверенно потянул дверную ручку…

К малоопытным новичкам ночных вылазок Юрка никак не относился. Количество рейдов к вешалке измерялось десятками, все сходило благополучно, ибо, во-первых, пацан не жадничал, и, во-вторых, всегда оставалось время убраться восвояси, так как в залоге успеха лежала одна хорошо усвоенная пикантная подробность: взрослые покидают спальню не сразу по окончании борцовской схватки, а после минуты-двух убывающей возни, вроде бы как необходимой для фиксации чистой победы. Так он представлял себе происходящее. И хоть лексиконом двенадцатилетний сорванец не блистал, вылетевшее как-то из уст маминого знакомого слово «оргазм» было справедливо отнесено к терминологии того единоборства, еженощно вулканирующего в запретной комнате. Сегодня же, по всей видимости, оргазм не состоялся, и досадный сбой, нарушив тактический план отхода, вел к катастрофическим последствиям. Мир переворачивался. Время стремительно ускорялось в полете, мешая пацану сосредоточиться над исправлением недопустимой ошибки, затем остановилось и потеряло всякий смысл. Юрка был готов увидеть кого угодно: от разъяренного вампира до инопланетного пришельца и, широко распахнув глазенки, медленно отступал назад. К счастью, кошмарные прогнозы, навеянные кабельным телевидением, не подтвердились, и вместо Лектора Ганнибала на пороге предстал вполне миролюбиво настроенный волосатый неандерталец, неуловимо схожий на запечатленного в кровавого цвета документе мужика.

— Нашел, что искал? — пробасил гость из прошлого, бесстыдно почесывая нижнюю часть голого живота.

Юрка не смог бы найти слов для передачи своего странного состояния. Мерзкий облик пузатого здоровяка с усищами под носом и густой бородищей у пупа натянул нервную струнку вдоль спины до предела, породив вместо стыда легкую зыбь напряжения. Мощный выброс адреналина подарил неведомое доселе чувство опасного наслаждения. Оно воспламеняло в полутьме дьявольские глазенки, жгло щеки и, иссушив рот, лишало дара речи. Самообладания хватило только на то, чтобы, хрюкнув, сглотнуть слюну, мелко закивать головой и ошалело уставиться расширенными зрачками в огромный сморщенный придаток, свешивающийся у подножия буйной растительности.

— Вот и отлично.

Незнакомец протянул мясистую ладонь и замер, дожидаясь пока пойманный с поличным мальчишка догадается вернуть преступные свидетельства. Получив улики обратно, полковник кисло скривился, вздохнул и, показывая вниз, посетовал:

— Кризис. Береги его, если не желаешь вместо оплаченного удовольствия узнавать, чем занимается втихаря сынок твоей подружки. Понял?

— Ага… — шепотом выдавил Юрка и хитрым движением провалил как будто незамеченные хозяином деньги внутрь единственного укрытия.

— Молодец, — и крепкий подзатыльник вколотил щуплое тельце в меха гардероба. — Это тебе добавка к зарплате. Усё. Пшел к себе!..

Больше горилла с погонами полковника и птичьей фамилией Кулик не приходила, бежали месяцы, а мальчишка никак не мог забыть приключения той ночи.

Мамины ухажеры мелькали в их квартире на Старом Арбате все реже и реже. Не внушающие доверия, как правило без определенного места жительства, перебивающиеся сомнительными заработками самцы, с присущей большинству похотливой потребностью на лицах, перемешивались в мальчишечьей голове и сливались в одну безлико-серую массу. Стоило какому-нибудь клиенту зачастить к его матери, Марье Андреевне Кудрявцевой, знаменитой в давно минувшей молодости путане, переживающей ныне закат профессиональной карьеры, как на горизонте возникал Юрка с неприступно злобным взглядом, молчаливая агрессия которого настраивала гостей на совсем другой лад и сводила на нет все старательные увещевания хозяйки, мечтавшей скрасить бальзаковский возраст постоянным сожителем, а то, чем черт не шутит, и женихом.

— Прицеп у тебя, дура. Оттого и улов не идет, — поджучивала тетя Клава, совмещавшая убогую должность уборщицы в баре напротив c почетными обязанностями снохи, а говоря проще, доброжелательной сводницы. — Мишка, который афиши рисует, уж на что богема, но так и сказал: «Два члена под юбкой у музы не уживаются». Думай, Маша, думай. Бобыль нынче привередливый. Через годик тебя не то что музой, козой драной не назовут.

Немудрено, что будучи женщиной в интеллектуальном плане крайне беззащитной, Марья Андреевна производила на свет лишь слабые паллиативы, которые никак не могли спасти чахнувший бизнес, абсолютно не выдерживали критики и потому резались все той же Клавой в зачатке.

— Может сказать, что это племянник на каникулах? — Всхлипывала мать накануне долгожданного рандеву с Колей-Лимузином, имеющем на автобарахолке свой лоток, вследствие чего отнесенным к особо привлекательным кандидатурам исполнителя несбыточной мечты.

— Ну, клюнет… а что первого сентября скажешь? — фыркнула подруга. — Хочешь, чтоб мне опять морду набили? Нет уж. Я врать не буду.

Понятное дело, после скоротечной «лав стори» с Лимузином, хамски прервавшейся так практически и не начавшись, Марья Андреевна призадумалась об избавлении от обузы всерьез. Ребенок и не подозревал о той петле интриг, которая медленно, но верно затягивалась вокруг его шеи, но даже будь он подогадливей — что бы это изменило? Одна за одной проваливались все нелепые «легенды», поток ухажеров критически иссякал, и, доведенная до кондиции мамаша, признав печальный итог бесполезных измышлений, получила из рук советчицы клочок бумаги с коряво набросанным телефонным номером. Дамоклов меч, висевший над Юркиной головой, сорвался вниз, разрубив запутанный узел раз и навсегда.

Она подняла трубку старого телефона и, с трудом попадая дрожащим пальцем в нужные ячейки цифрового диска, набрала несложную комбинацию. Наказанное за вчерашнюю выходку чадо, сотворившее из рабочего ведра цветочника Гиви — последнего, а потому главного спонсора — гигантский дуршлаг, коротало утро в детской и, прислушавшись, отчетливо различило в родном голосе тревогу.

Юрка, влекомый плохим предчувствием, испытав слабое головокружение, осторожно потянулся в гостиную. Мать сбивчиво объясняла, как отыскать их подъезд. При виде сына она зажмурилась, но не изменила принятому решению, довела разговор до логической точки и, лишь после уверения в скором выезде, медленно нажала на рычаг. Какое-то время Марья Андреевна приходила в себя, пока, слегка заикаясь, не заговорила:

— С-сегодня ты уедешь учиться… в д-другую школу.

Пояснить, что за причины срочной перемены места учебы и что означало само «уедешь учиться», духу не хватило. Она отрешенно прислонилась к стене и навзрыд разревелась.

Маловразумительные причитания и всхлипы не произвели на как-то сразу повзрослевшего пацана никакого эффекта. Хлипенький шалопай с карими остекленевшими глазами застыл, опершись о косяк, и молча наблюдал бессмысленную истерику. Ему бы схитрить, броситься к матери с просьбой о милости, промокнуть лицо слезой, но, словно выросший звереныш, он вдруг напрочь потерял кровную связь. Интуитивно чувствовалось предательство, выхваченные в конце разговора слова подтверждали безошибочность внутренней подсказки, и унижение пустых уговоров отвергалось бесповоротно.

Милицейский воронок подкатил через час. Когда вслед за воспитателем подмосковного интерната в квартиру вошел молоденький лейтенант, женщина обомлела:

— А милиция-то зачем, Господи?!

Брезгливая растерянность смутила тщедушного сотрудника детской комнаты, но тип в штатском, выказывая к мамаше ответное отвращение, резонно заметил:

— Здрасьте, тетя, Новый год! Вы что, дамочка, первый раз замужем? Кто по-вашему содержится в интернатах и спецприемниках для трудных подростков? Победители областных олимпиад? Нет, дорогуша. Хулиганьё там! — И с опаской покосившись на «клиента», добавил уверенно: — Будущие бандиты. Ну, ничего, перевоспитаем. Где заява?

Напористый тон смял последние колебания. Сложенный вчетверо листок, торопливо протянутый воспитателю, гарантировал мальчишке посадочное место в его первом загородном путешествии. Марья Андреевна сунула Юрке собранные наспех скудные пожитки и подтолкнула к провожатым…

Едва замок щелкнул, силы покинули её. Проблема, как зудящая короста, отпала с её души, но под сброшенной коркой обнажилась рана еще сильнее. Хотелось всё забыть, разогнать страшный сон радужными перспективами и уже сегодня начать жизнь заново. Увы, без прошлого не бывает ни настоящего, ни будущего. Там, в наших вчерашних страданиях и радостях — тени нас сегодняшних, и разрыв с частью самого себя куда болезненней, чем мучения, которые несет наша греховная целостность.

Юрка никогда не узнает о материнских самоистязаниях и поселившейся на веки вечные саднящей боли в её сердце. Да и что ему с того мазохизма? Не всё он искупает, а душевной боли мальчишке и своей не занимать.

Его втолкнули в глухую будку автозака, разбитую на десять обособленных крошечных кабинок, отдаленно напоминающих шкафчики в раздевалке школьного спортзала, втиснули в ближайший от двери отсек и забыли. Пахло железом и чем-то неизвестным, отбивающим охоту к дорожным шалостям. Кичливые надписи, нацарапанные на переборках, ничего не объяснили, тем более что их контекст выходил за рамки школьной программы русского языка и литературы. И даже если бы Юрку уведомили, что в этих «стаканах» развозят уголовников по судам, ИВС, тюрьмам и зонам, понял ли бы он в какое болото попал, — неизвестно, но то, что знакомство с чуждым миром получит продолжение — не сомневался. Наитие редко его обманывало. Едва мальчишка ступил в удушливый сумрак и облекся в металлический скафандр, сшитый на вырост, убежденность в не случайности примерки крепко засела в сознании и будоражила смелые детские фантазии…

Громыхая, машина рваными тошнотворными зигзагами выбралась из вязкого городского потока, набрала на шоссе приличную скорость и минут сорок занудно мычала, надрывая слабенький двигатель. Вскоре, на шестьдесят седьмом километре, где трасса делала резкий поворот к зеленеющему поодаль леску, воронок рискованно накренился и, благополучно приняв устойчивое положение, съехал с асфальта на размокшие после ночного дождика ухабы. До интерната оставалось рукой подать, когда неуклюжего ублюдка отечественного автомобилестроения подбросило на рытвине, и пенсионных годков мотор, прочихав заупокойную о давным-давно отработанном ресурсе, преспокойно отошел к уаттовским праотцам.

Сопровождающий выпрыгнул из кабины и громко выматерился. Лязгнула решетка. Огромным ключом, смахивающим на дверную ручку, конвоир разгерметизировал вонючий отсек и сострил:

— Что, сопляк, взмок? Чухай, каково житие-бытие наших зеков. Будешь плохо себя вести — всю жизнь прокатаешься в таком ландо, от одного централа к другому.

Юрка, боясь пошевельнуться, затаил дыхание.

— А ну, выходи! — скомандовал шутник вжавшемуся в угол пацану. — Вещи оставить!

Мисс Ляля Босоножка

Она появится внезапно,

Со вздохом восхищенным внутрь проникнет,

В крови растает безвозвратно,

И сердце дерзкое погибнет…

Фома жил на тихой улочке вполне респектабельного района и имел веское основание гордиться огромным особняком, унаследованным от дражайших пращуров. Тюремный срок, оторвавший Фому от родового гнезда, превратил старинный дом, некогда отличавшийся ухоженностью, в ветхое запущенное строение, но благородство архитектурных форм оказалось сильнее хозяйского легкомыслия — как и раньше редкий прохожий не останавливался под впечатлением пышного барокко. Освободившись, Фома недвусмысленно отослал приютившихся в нем бомжей, расчистил от грязи и хлама одну комнату и, отложив наведение порядка во всем особняке до лучших времен, вернулся к старому промыслу. Кто знает, что мешало сорокалетнему крадуну² взяться за ум? Не сложившаяся жизнь часто отторгает красоту, и нищета материальная, как правило, — не пара богатству духовному.

Последняя ходка³ здорово изменила его. Опустошенный взгляд на бутылку по вечерам и отсутствие каких бы то ни было целей, кроме дневных рысканий в поисках «прожиточного минимума», — вот и всё кино. Так бы и спился позабытый друзьями и врагами, если бы вскоре не появилась она.

Увидев её — бойкую, энергичную, с озорными глазами и смешным хвостиком на макушке, мужчина, уголовник незапятнанной репутации, не имеющий ничего общего с донжуанством, прошел, ни разу не обернувшись. Помня предательство подельника⁴, обеспечившего сознанкой⁵ последний срок Фоме, а себе свободу, он поклялся никогда впредь не промышлять в паре. Тем более, делать исключение ради девки, пусть даже идеально подходящей на роль стрёмки⁶, не собирался. Жизнь, однако, распорядилась иначе.

Паразитка прибилась к нему в ходе одной рискованной вылазки в соседний квартал. Забравшись в лакомую хату, Фомка уселся возле холодильника, выложил из него съестные припасы, мысленно распределив порядок их употребления, и хотел было приступить к трапезе, как услышал звонкий свист. Домушник⁷ насторожился и прильнул к окну, удачное расположение которого позволило узреть отворившего калитку хозяина. Не забыв ухватить часть продуктов, крадун под лязг дверного замка, аккуратно снял выставленную при проникновении раму, перешагнул подоконник и тихо смылся.

Чумазая малолетка⁸ в запомнившемся желтом жакете необъятных размеров крутилась неподалеку, сияя гордостью за своевременный сигнал. Фома протянул спасительнице палку колбасы и молча откланялся. Глупости добавить к родной статье «с проникновением» ещё «вовлечение несовершеннолетних» его солидный опыт и знание уголовного кодекса не позволяли. Но наглость юной леди меры не ведала. Девчушка липучкой клеилась сзади и не отставала ни на йоту, чем изрядно трепала нервы. Кому же хочется засветить⁹ домашний адрес? Битый час петляя по городу, Фома на каждом хитром повороте надеялся потерять преследовательницу, а когда сие в конечном итоге произошло, облегченно вздохнул. И всё же Фортуна разыгрывала свою партию, ибо по возвращению домой на завалинке родительского терема его поджидала смышлёная не по годам малолетка, рассекретившая тщательно оберегаемые координаты в ближайшей пивной.

Напустив на себя, насколько позволяли мимические способности старого эРЦэДэ¹⁰, устрашающий вид, Фома грозно прошамкал:

— Ух, я тебя! Вали отсюда, клопиха.

Девочка, щуря миндалевидные глазки, мило улыбалась, словно перед ней тряс кулаками не уголовник, а потерявший квалификацию кукольник. Смутившись нулевым эффектом, крадун ретировался:

— Ну как хошь…

Примирительной фразой всё джентльменство и ограничилось. Оставив девку на улице, Фома, в предвкушении торжества по случаю благополучно провернутой операции, прошел в дом. Уже поднеся граненый стакан к разверзшимся устам, услышал за спиной:

— Не пей!

Знакомый тоненький голосок прозвучал совершенно иначе, нежели у дома «клиента». Казалось, вырвавшись из глубин девичьей души, он вобрал в себя вселенскую нежность и хрупкость.

— Да кто ты такая?! — оторопел Фома. — Какие причины помешают мне делать, что хочу?

— Самая главная, — тихо прошелестела «гостья», — я. Ты ведь будешь моим другом? Мимолетный интерес промелькнул во взгляде мужчины и тут же угас. Плоская грудь юной особы, претендующей на роль подружки, лишала переговоры даже призрачного консенсуса.

— Ни-ког-да! — отрезал он.

— Да? — донеслось сквозь веселый ответный смех.

Девочка приблизилась, бесцеремонно забрала у Фомы стакан и преподала ему, умудренному лагерными перипетиями, первый урок:

— Ты ведь не злой. У тебя глаза добрые, сколько ни притворяйся — все равно выдают. А это, — показав пальчиком на едва пробивающуюся грудь, добавила с завидной непосредственностью, — вырастет. Вот увидишь.

Что мог противопоставить избитый жизнью уголовник обезоруживающей откровенности? Он тупо уставился на экспроприированный стакан и выдавил:

— Фома… Аквинский…

— А меня зовут Ляля… Ляля Босоножка.

И Фома увидел, если быть конкретнее — прозрел! Понадобились несколько лет и крепкие нервы, чтобы действительно рассмотреть в подросшей леди секс-символ! Теперь домушник часто слышал:

— Ну и… Чего вылупился? — Беззастенчивая непринужденность девушки с первой минуты сковала волю Фомы. Стоило ему попытаться уяснить детали из прошлого Ляли, лукавая колдунья чарующе улыбалась, заставляя мужское сердце сжиматься, и безжалостно щелкала друга по носу:

— Нет, ты не джентльмен…

Стремление стать им предусматривало неслыханные жертвы. Имперский статус единственной дамы огромного дворца вмиг обрел величественные очертания, в связи с чем Аквинскому пришлось применить всю свою гибкость. Бархатная революция промчалась по его жизни, изменив уклад, привычки и принципы работы. Если раньше он выходил на промысел, когда заканчивалась выпивка, и финансы пели романсы, то ныне — с периодичностью, какая довлеет над законопослушными работягами, спешащими на фабрики и заводы. Друзья вновь зачастили к нему. Иногда просто посидеть, чаще — перекинуться в картишки и почти всегда — с презентацией верняка¹¹ — наводящей информацией о денежных квартирах и домах. Наряду с хлопотами гостеприимство несло Босоножке золотые яйца — за год с небольшим она умудрилась организовать ремонт в доме, уютно обставить интерьер и настояла на приобретении Фомой машины, разборного бассейна и сауны с солярием. Телефонизация особняка стала прорывом в области информационных коммуникаций, а вскоре на обновленной черепичной крыше забелела и спутниковая антенна. Наперекор консерватизму соседних хибар, бережно лелеющих признаки старины, Аквинские хоромы подверглись неизбежным преобразованиям времени, управляемым дирижерской рукой Босоножки.

Сама Ляля проявила себя несравненной хозяйкой и требовательной подругой. В вопросах быта любые споры с ней обретали неуместный подтекст, а иной раз венчались унизительным эпилогом, ибо всё, к чему она притрагивалась, наполнялось непредсказуемым смыслом. Фома, идя на поводу природной Лялькиной интуиции, безропотно дурел от несоизмеримых с прошлой умеренностью трат. Скрывая недовольство под глубокомысленной маской финансового стратега, вкладывающего резервы в высоколиквидные активы, он, скрипя зубами, давал добро на очередное приобретение, а после, тайком, безбожно клял свою уступчивость, женскую «магазинную» болезнь, а заодно и научно-технический прогресс. Оставалась единственная область, где Фомой по праву удерживался лавровый венок непревзойденного маэстро и непререкаемого авторитета. Моральной компенсацией за бесчисленные уступки служили отрывы на Ляльке в работе. Если Босоножка на скоке¹² портачила бок¹³ — просто ли совершала ошибку в краже или занималась на стреме своевольством, Аквинский, проявляя порой чрезмерную суровость, раздалбывал её, не стесняясь в выражениях. Ни к чему, кроме штормов, словесные вольности не приводили. Легкая перепалка превращалась в шквал, а не так уж и редко — в цунами. Тогда каждый отсиживался на своей половине, ожидая, пока стихия успокоится, и в океане Выплескиваемых Эмоций наступит прежний штиль. Иногда на погодные катаклизмы уходили месяцы, бывало, благодаря отходчивости хозяина, апокалипсис сворачивался за несколько дней.

В их отношениях замечалось много странностей. Так, например, спальня Ляли была персоной нон грата, святыней, порог которой Фома никогда не переступал. Того потребовала девушка, и Аквинский, дав страшную для каждого арестанта¹⁴ клятву, обрёк себя на гордую невозмутимость импотента. Соблазнительные формы созревшей подруги, коих он жаждал с минуты знакомства, уже давно маячили в глазах, но приверженность кодексу каторжанской чести¹⁵ была сильнее вольных слабостей. И даже после того, как однажды Лялька осчастливила его ночным визитом, позволив сотворить с ней долгожданный coitus (акт совокупления), Фома не изменил обещанию.

Босоножка появлялась, когда хотела и исчезала не менее загадочно, руководствуясь исключительно личными прихотями. Винить в том кого-то, кроме себя, Аквинский не мог. Душенька уголовника, скудная на фантазии, грезила классической позицией «дама снизу», а удовлетворившись, тут же забывалась сном. Утром повторить подвиг не удавалось, ибо Лялька не задерживалась у сожителя, и тогда невосполненные потребности девы били днем по сэкономленной энергии самца коротким:

— Эгоист!

Что поделаешь, альтруизмом уголовник не страдал, разве только по праздникам, да и то после длительных воздержаний — следствий затяжных ссор.

Фома кожей прикипел к малышке, хотя вслух, несмотря на приличествующий возрастной ценз, он ни разу не осмелился так её назвать. И справедливо. Маленький родничок превратился в фонтан энергии, сметающий на своем пути всё и вся. Подруга бурлила жизнью, будто подпитывалась неведомыми космическими источниками, заряжающими её божественной силой. Спорить с богиней — невозможно, доказывать очевидное — себе дороже, настаивать на благоразумии — всё равно, что головой об стенку биться. Стоило ей свернуть пухленькие губки суровым узлом, взметнуть молняшку из грозового неба бездонных глаз, как сердце начинало нестерпимо болеть, хотелось уступить и согласиться со всем, чего она просит и требует.

Отстаивая в неравной схватке право выпивать с друзьями по выходным, Фома поступился азартными играми, до которых был охоч с молодых лет. Бойкая шантажистка угрозой навсегда покинуть дом нанесла серьезный контрудар по приятелям-каталам¹⁶, зачастившим к сожителю. Привыкшие считать дом Аквинского уютной малиной¹⁷, они мечтали вернуть ему, утратившему громкое имя в силу последней ходки и пристрастия хозяина к зеленому «змию», былую славу, но, столкнувшись с босоногой грозой в юбке, предпочли исчезнуть до более благоприятного случая. На этой почве произошел дворцовый переворот. Крича об оскорбленных чувствах потомственного шпилевого¹⁸, Фома бил себя в грудь, хватался за бритву и даже разок полоснул по татуированному запястью. Отвоеванное таким образом право на выпивку, окропленное полулитром крови, хоть и вылилось дорогой ценой потери острых азартных ощущений, зато открыло двери старым друзьям.

Одним из завсегдатаев субботних посиделок стал аскетичного вида строгий старичок с профилем Гомера. Философская внешность жарким греческим солнцем растопила сердце Ляли, а усилия, приложенные обстоятельным дедом к воспитанию безалаберного Фомы, моментально нашли в женской душе благодарный отклик. Педагогические приемы вызывали восхищение. Достаточно было старику хищно втянуть ноздри и произнести магическую фразу: «Есть к тебе, брат лихой, интерес с претензией¹⁹», как Аквинский жалко съеживался и шел на попятный, чего бы те претензии не касались.

Очень скоро пожилой господин завладел уважением Босоножки, а с ним — безграничным доверием, что само по себе приравнивалось в этом доме к подвигу, и мог без опаски для ушей заявиться посреди ночи, встретив гарантированное радушие хозяев.

Виктор. Слава о его мастерстве гремела по всей стране, когда Фомки, а тем более Ляльки, еще и в помине не было. Непревзойденный карманник²⁰, щипач-одиночка²¹, Вор²² по духу и образу жизни²³ доживал долгий век в поисках того, кому бы смог передать секреты древнего мастерства. Навыки тонкого искусства требовали исключительно талантливого ученика, потому за свою многолетнюю жизнь пришлось поменять добрую сотню претендентов, но счастье встретить человека, способного в будущем творить чудеса, так и не улыбнулось. Беспардонное молодое поколение раздражало старого урку²⁴ и убивало надежды, однако вера в нетленность высокого ремесла и яркий пример Диогена, днём с огнем искавшего, делали вдохновенным даже отчаяние.

— «…просите и дано будет вам, ищите и найдете…», — грустно цитировал дед слова из Евангелия и поднимал на Ляльку огненный взор. — Так разве ж я не ищу?!

Фома в такие разговоры не лез и помалкивал, хотя мог сказать многое — ведь он тоже был учеником Виктора, правда, самым неудачным. После первых же занятий Аквинский, тогда еще зарившийся на журавлей в небе юноша, осознал свою никчемность в карманном искусстве и получил от прямодушного учителя старую добрую фомку с рядом полезных наставлений. Это и определило имя и дальнейшую судьбу домушника, ставшего виртуозным мастером проникновений в чужие жилища. Впрочем, Виктор зла на бесталанного воспитанника не держал.

— Фома, — часто повторял он, — уникал. Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Одним словом, наш человек.

Обычно компания усаживалась за кухонным столом и, основательно подкрепившись, вспоминала былые времена. Пожалуй, старик был единственным посетителем, кто на дух не переносил спиртного и посторонних лиц, но при этом никогда не заглядывал с пустыми руками. Потому кухню вскоре окутывал терпкий дым шалы²⁵, и, смеясь до упаду, обкурившаяся троица проводила незабываемые часы. И вообще, вечера с Вором кардинально отличались от других. Они затягивались до утра и радовали спокойной домашней атмосферой. Босоножка, пристроившись рядышком, грациозно орудовала кухонными приборами, и Виктор, не в силах отвести взгляд от её длинных белых пальцев, часто восхищенно охал:

— О-хо-хо! Надо же какой набор у дитя! Боже мой, почему ты не послал таку диточку мне?

Лялю не смущали слова друга. Где-то в глубине души ей нравились отеческие нотки в устах притягательного деда, тайком от Фомы показывающего хитрые штучки из криминального репертуара.

— Деточка, подай салфеточку, — ласково просил Виктор, когда ситуация требовала уединения с хозяином.

Городские проблемы, новости из тюрем и лагерей обсуждались в её присутствии, но резюме выносилось в сугубо конфиденциальной обстановке.

Не обижаясь на причуды старика, Босоножка чмокала его в лоб, и понимающе пропадала в комнате. Исполнение просьбы растягивалось до притворного возмущения Виктора:

— А где же наша салфеточка? — после чего Ляля возвращалась к заскучавшим друзьям…

Уроки не проходили даром. По воскресеньям, во время закупочных мероприятий, она грузила Аквинского провизией, а сама, пользуясь временной слепотой взмыленного, как мул, спутника, оттачивала в базарной толчее освоенные приемы Виктора. Ловкость, с которой кошельки прилипали к рукам, дарила ей удовлетворение, какого не давал Фома, и наслаждение, какого не мог дать ни один мужчина. То, ради чего женщины кидали на панель бренные тела, она брала легко и без самоосквернения, а, учитывая и вовсе не материальную заинтересованность игры в чужие кошельки, Босоножка по праву считала себя высоконравственной леди.

Одна милиция знает, к чему приводят психологические шалости, если объектом их приложения служат платежные средства законопослушных граждан.

Побег

Как гениальна в педагогике природа,

Что не ввергает в душу дидактическую муть,

Талант её учительства — привить понятие свободы,

А дальше ученик сам избирает путь.

Знакомое возбуждение стряхнуло годовую спячку и вновь, как когда-то, прокатилось по телу. С наслаждением Юрка потянул носки стареньких башмаков на себя, размял затекшие стопы и покорно выпрыгнул под полуденное солнце. Подошвы хлюпнули о землю, зачерпнули грязевой жижи и, шлепнув пару шагов, весело чавкнули, подтрунивая над хозяином. За редким сосновым перелеском он засёк оживленную автостраду, и тут же опытная рука лейтенанта, предупреждая шальные мысли, упала на плечо.

— Чего головой вертишь, бесенок?! Давай топай. Воспитатель остается ждать подмогу, а ты поступаешь в распоряжение конвоя. Чем быстрее дойдем, тем для тебя же и лучше. И не балуй!

Серый китель отдаленно напомнил ночного полковника. Доверчиво уцепившись за краешек лейтенантского кармана, пацан поплелся за сопровождающим в глубь леса, напрямик к новому дому. Однако ворон не ловил. Пальцы нечаянно коснулись документов, переданных матерью. Какое-то время Юрка колебался, но трезво расценив нарочитое стремление бумажек выползти провокацией — соблазнился и ювелирным толчком кисти помог им преодолеть узкий разрез. Стараясь незаметно втиснуть пакет за просторную пазуху, Юрка драматически теребил переносицу и шмыгал носом с самым отсутствующим видом. Лейтенант, занятый своими мыслями, и не думал подмечать хитрые манипуляции, поэтому, когда Юрка дернул его за рукав, спустился на грешную с усталым вопросом:

— Чего еще? Шевели поршнями, без фокусов.

— Ну дядя… — протянул мальчишка, — мне в кустики надо.

Взрослый кинул недоверчивый взгляд на излучающего кротость мальчугана и, не рассмотрев в глазенках причин для беспокойства, сдался.

— Шустро, пока в штаны не наложил.

Высокие побеги бурьяна сомкнулись за Юркиной спиной. Над головой, качаясь, шелестели колючие цветки. Пахло свободой. Живая природа подарила ощущение радости. Решение выработалось инстинктивно и мгновенно. Ноги потянули вперед. С каждым шагом робость сменялась уверенностью.

— Эй! Ты где? — отголоском пронеслось по верхушкам деревьев.

Встревоженный крик вонзился в мозг и придал скорости. Так быстро Юрка еще не бегал. Он мчался, не чувствуя кустов и хлеставших по лицу веток деревьев, коварных сплетений травы, цепляющих ступни. Бежал, падал, вставал и, не отдышавшись, устремлялся всё дальше напролом, к неведомой цели. Когда голос конвоира исчез за многокилометровой толщей леса, пацан рухнул на мягкий зеленый ковер и, позволив себе короткую передышку, счастливо рассмеялся. До наступления темноты Юрка сделал, для острастки совести и закрепления успеха, хитрый крюк.

Возвращаться домой беглец не собирался. Нет, он не самоутверждался симптомами подросткового максимализма, да и вообще, мать — не лучшее средство для проявления характера. Просто в мальчике отсутствовали качества, дарующие людям напасть прощать, а на приобретение их требовались годы. Блуждая в холодной мгле дремучего леса, он на слух пытался уловить шум шоссе, и тогда же неоднократно клялся уехать далеко, туда, где не охотились бы за ним интернатовские приставы, туда, где можно свободно жить, не боясь встречи с отрекшейся от него матерью. Впереди лежала долгая дорога. Она притягивала загадочностью, интригуя воображение, и таила бескомпромиссный авантюризм. Никогда ещё Юрка не горел так идеей приключений как в ночь странствий по чащобе. Этот огонь выплавил в его характере новую черту — самостоятельность. И теперь, мечтая о будущем, мальчишка уже не зацикливался на родителях, сытой жизни и глупых игрушках.

Вот и знакомая просека. Оставались считанные метры, прежде, чем нога шагнет на долгожданный асфальт, как вдруг поступил сигнал тревоги. Синий огонек вспыхивал впереди с постоянной периодичностью. Дикая злость вылилась немудреной руганью:

— Ищите, суки?! Не на того напали!

Юрка перевел дыхание и побрел к Москве надежным лесным укрытием вдоль шоссе. Дорога не оправдала надежд на кажущуюся вначале легкость. Хотелось кушать, покидали силы, и как только рассвет размыл мрак в легкую дымку, а лесные обитатели затянули сладкоголосые арии, Юрка повалился на мягкий мох под ароматной пушистой пихтой и, прислонившись к стволу, испаряющему тепло, забылся крепким сладким сном.

Снились богатые шумные застолья, добродушные толстые гости и радостный голос виртуального отца, обещавший сыну любовь и понимание.

Солнце находилось в зените, когда Юрка проснулся. Незатихающий шум близкого шоссе приглушал лесные звуки, подсказывая верный ход. Мальчишке повезло: почти сразу возле крошечной фигурки, отчаянно голосовавшей на обочине, притормозила «Скания», и добряк дальнобойщик, толкнув пассажирскую дверь, пригласил Юрку внутрь.

— Ну и, шкет? Куда путь держим?

Каков вопрос — таков и ответ.

— К Киевскому вокзалу, — сдержанно буркнул пацан и, видимо, испытав угрызения совести, смягчился. — Здравствуйте.

Озабоченно взглянув на серьезного во всех отношениях пассажира, водитель понимающе кивнул и надавил на газ. На Юркины колени упал завернутый в салфетку бутерброд.

— Жуй, путешественник. Далеко собрался?

Юрка, кривя губы, держал марку до упора. Наконец, медленно развернув незатейливый сэндвич, перевел взгляд на дальнобойщика и поделился соображением:

— Думаю, на Украину.

— А деньги? Как доберешься? Кто тебя, головастика, с грязным пузом и зелеными коленками в поезд пустит?

— Украду, — не задумываясь прошамкал мальчик, роняя изо рта крошки.

Ответ доставил удовольствие не только водителю. Он понравился самому Юрке, ибо придал веры в собственные силы. Не зная, как и где украдет, он совершенно точно уяснил и свято поверил, что так будет, так должно быть и произойдет очень скоро. Пока зубы беспощадно расправлялись с хлебом, пальчики нервно барабанили по стеклу, выдавая легкое беспокойство. Эхо дроби проникло в сознание, грохотнуло и, внезапно оборвавшись, уступило созревшему решению. Стоит отметить, прагматичные опасения мимолетного друга послужили хорошей подсказкой.

— А что, мальчишек в поезд одних не пускают? — как бы между прочим спросил Юрка.

— Ну это как сказать. Ежели тебя родители усадят и сдадут проводнику, то нет проблем, а так ты — беспризорщина, хоть и на билет надыбаешь. Тебя же на первой станции пограничники хохлы снимут, а если не они, так мусора²⁶.

Скорее догадавшись по смыслу о ком идет речь, пацан тут же взял жаргонное словечко на вооружение.

— Что же делать? — карие глаза поражали безобидной наивностью и придавали лицу обезоруживающую вежливость.

— Не знаю. Раскинь мозгами, Сапрыкин²⁷.

— Кто? Я не Сапрыкин. Я — Юрка.

— А я — Григорий. Только не бродяжье это имя — Юрка.

— Дядь… — просяще протянул мальчик, но тут же был поправлен.

— Григорий.

— Григорий…

— Ну?

— Посади на поезд, будь другом.

— Может тебе и денег дать?

— Нет, у меня есть, — жажда странствий перевесила разумные опасения быть раскрытым за что Юрка немедленно поплатился репутацией.

Григорий, вопросительно хлопнув себя по карману, вынужденно признал пропажу и необыкновенные способности ушлого мальчугана.

— М-да… а ты в натуре Сапрыкин. Всем Сапрыкинам Сапрыкин.

Анкетно-финансовый роман

Итог антиматриархальных революций

Марксистско-ленинскую обрывает нить:

Излив на стороне причины предполлюций,

Низы по-старому согласны жить.

Редкое утро понедельника на Фому, как на злополучного аборигена Острова Невезения, не нападала хандра. Раздираемый внутренними и внешними противоречиями, сначала стихийно, в порыве похмельного отчаяния, затем упорядоченно, не благодаря растущему мужеству, а в силу укоренившейся привычки, и наконец, вполне осмысленно, с тщательно обдуманными контраргументами в свою защиту, он провозглашал ноту протеста злым пунктам «брачного контракта», насажденного феминистской беспардонностью, и объявлял смену власти. Тогда, смело разлепляя веки, Аквинский с ухмылочкой Пиночета отыскивал у изголовья кровати болтающийся на отрывке скотча листок, на котором матриархальное правительство с вечера старательно выводило жирным фломастером список поручений. Сыпя едкими комментариями, рецидивист небрежно пробегал текст, а чаще и вовсе не читал, остервенело комкал «Вестник диктатуры» и, с техничным жеманством легионера НБА, выстреливал бумажный шарик в раскрытую форточку. Острый угол атаки снижал коэффициент удачных попаданий. Три среднестатистических броска из десяти тютелька в тютельку ложились в цель, примерно столько же, нарушая спортивную этику, насмешливо отскакивали от стены и заставляли произвести штрафной бросок. Бывало и хуже: импровизированный мяч, пометавшись в фрамуге, падал между стекол, и Фоме приходилось освистанным убегать со спортивной арены, чтоб из баскетбольной суперстар превратиться в заурядного разнорабочего. Монтировка из гаража помогала расковырять крепко забитые на зиму под неусыпным надзором Босоножки окна, которые с наступлением тепла теряли то пристальное внимание, какое уделялось им в холодный сезон.

Сегодняшнее начало недели выдалось особенным. Аквинский с кашлем дохнул в кулак устойчивым перегаром и злобно скрипнул зубами, вспомнив заключительную фазу вчерашней попойки, свернувшейся по банальной причине: супружница, не считаясь с его, страждущего, авторитетным мнением, забрала недопитую бутылку и под конвоем раскаленного утюга отправила спать. С мясом содранное предписание прыгало в непослушной руке. Черным по белому ему сообщалось, что «мы», то бишь она — Её Высочество — единственная и неповторимая — в супермаркете.

— Всё, бля, мало! Никак не натаскается…

Дальше, выплясывая, большие печатные буквы (к другим уголовник был в оппозиции) рекомендовали во избежание неприятностей программу-минимум: в двухчасовый срок отремонтировать в ванной комнате прохудившийся кран, привести себя в подобающий вид и в связи с проводимой по стране переписью населения приготовиться к достойной встрече с агентом. Огородом предлагалось заняться после обеда. Выход на работу милостиво разрешалось перенести на завтра.

— Щас… Выкуси! — Фома прочистил горло мощным «Кхе!» и хрипло затянул с пафосом «Марсельезы»:

Что же ты, зараза, бровь себе побрила,

Для чего надела, падла, синий свой берет!

И куда ты, стерва, лыжи навострила…

Настроение выравнивалось. Перепись субъективно относилась к разряду общегосударственных праздников, и уголовник, как никто прогорбатившийся на стройках народного хозяйства, не мог, чтоб не отщипнуть причитающийся ему кусочек социальных благ. Мотивы для бунта имели все основания.

— Что, не заслужил? Не заслужил, спрашиваю? — горько завыл он, репетируя сцену объяснения. Получалось впечатляюще.

Второпях скомканный снарядик полетел к голубому просвету.

— Опа-а-а-а-о-ох! — заохал Фома, лицезря как наглая бумажка захватила низину в межоконном плацдарме и мстительно выпятила бок с обрывками психологического шантажа: «починить… встретить… скоро буду…» — Та-а-к-с.

Резолюция о провозглашении Дня Независимости была составлена на лету и тут же единодушно принята. Рецидивист запрыгнул в отглаженные приготовленные Босоножкой выходные брюки, скрыл фривольные татуировки на торсе под козьим мехом предпочитаемой всему безрукавки, прихваченной на память о последней ходке, и, закуривая, вырос перед холодильником, осовремененным Робинзоном Крузо.

Надежды не оправдались. Прозорливость Пятницы внушала трепетный ужас. Пустым предстал и бар. Рьяно, но безрезультатно, порывшись в батарее пустых бутылок, Фома признал себя содрогнувшимся, но не побежденным. Ужаленный сомнением, он ринулся в погреб и за ножкой деревянного стеллажа, в замазанном глиной углублении, выцарапал из священного тайника дорогой сердцу неприкосновенный запас в объеме литры водки «Сотка». Не забыв срезать с копченого окорока нежную розовую полоску, в комнату Аквинский вернулся с полным комплектом джентельменского набора, ибо для утоления жажды мщения прихватил с собой и последнюю банку любимого Лялькиного персикового компота.

Признаки поствыходной депрессии размылись со вторым стаканом. Окрепшая рука без промаха метала тяжелые косточки в хрустальную вазу. Пережившая стресс душа просилась в пляс. Пуская в потолок душистые кольца оставленного Босоножкой в суете сборов «Роялса», Фома небрежно щелкнул пультом «Самсунга», нашел канал МУЗ — TV и послал извивающейся Евгении Власовой воздушный поцелуй.

— М-м-му-а-а!

Под кожей буграми заходили волны вседозволенности. Первый же подвернувшийся на язык тост зазвучал сигналом к конкретным действиям, не откликнуться на который мог только глухой.

— За свободу! За независимость! За демократию!

Уровень «живой воды» неудержимо падал. Рецидивист, плывя в эйфории своей причастности к вопросам государственного масштаба, смотрел выпуск новостей. Ироничная улыбка налогоплательщика более удачливой нежели та, о которой шла речь, державы, прочно закрепилась на лоснящихся от жирной закуски губах.

— Ну народ, ё-ма-ё. Ни украсть, ни покараулить. И хоть бы один пришел, попросил: «Фома, подскажи, как быть…» а легко! Отчисляю Ляльке в бюджет — на водку идет трансфертом. НДС возвращаю магазинной сдачей. Чем больше даст, тем больше вернется…

Договорить до конца парадоксальную фискальную идею помешал звонок в дверь.

— Шухер…

Изощренный ум сработал быстро и гениально, но полегчавшая до дистрофического веса бутылка отказывалась тонуть в кастрюле с борщом. Придавив улику крышкой, Аквинский раскусил припасенный мускатный орех, смел со стола пепел и вылил остатки компота в туалет. Зазвенело вновь и уже требовательно.

— Да сейчас, чего трезвонишь, — осадил он чье-то нетерпение и, соорудив на голове подобие пробора, подался в прихожую.

Свои медлительность и нерасторопность уголовник мысленно проклял сразу, стоило узреть на пороге статную деловую даму с папочкой наперевес. Гостья смерила его толерантным взглядом и, нимало не смущенная способностью хозяина плющить красновато-мутные сферы неземного притяжения в пятикопеечные блины, снисходительно прыснула.

— Це що? Добродий трошечки того… шуткует?²⁸ — серьезные интонации грудного баритона слегка отрезвили Фому, и он, взяв себя в руки, впал в другую крайность.

— А як же, чаривныця²⁹? — залебезил он, лукаво щурясь.

— Працивнык³⁰, — строго поправила дама, — службы переписи, — и, считая, что такой визитки больше чем достаточно, без приглашения прошествовала в дом.

Внутри она, со знанием дела выпячивая на обозрение филейные части своего бройлерного тела, долго искала подходящую для важной миссии точку, недвусмысленно остановила выбор на кухонном гарнитуре, смахнула со стола крошки, разложила бумаги и безошибочно приземлилась самой внушительной, уже оцененной хозяином по высшему разряду, частью на еще теплую табуретку.

— Килька запытань, добродию. Не запэрэчуетэ?³¹ — механика произношения отдавала рапсодией режущей части фрезерного станка при соприкосновении с вязкой деталью.

— Я? — изумился обходительностью Аквинский.

— А хто ж щэ?³² Мы одни? — суровый блеск очей, которому могла позавидовать половина следственного аппарата ГУМВД, заставлял Фому ностальгически трепетать.

— Одни, — он подсел рядом и развил тему. — А чого мэни… Э-э… противиться? Вот только язык ваш…

Унизанная перстнями рука невольно взметнулась к накрашенным губам, и в глазах женщины застыл немой вопрос.

— Не-не-не, — виновато засуетился уголовник, отводя раззолоченную длань от манящих коралловых опухлостей. — Я про мову, шановна. Незручно мне по-вашему балакать. К российскому привыкши.

— Ну тогда так и говорите, чего людей путаете?! — интонации заметно смягчились, и, кокетливо освободив кисть из мужских клешней, «працивнык» трогательно приспустила ресницы. — Я по-русски с пеленок лепетала, но что поделать? Работа такая. Требуют и заставляют… знать нашу национальную гордость, любить и пользоваться. Но как скажете. Не будем терять времени.

Ручка с готовностью зависла над чистым бланком. Переводя взгляд с декольте на губы, сыпавшие интересами, Фома бдительно, словно перед ним был детектор лжи, контролировал логические переходы от фамилии к возрасту, от национальности к образованию и потому, когда наступил самый ответственный момент — вопрос о семейном положении — замялся и с неподражаемой застенчивостью заерзал на стуле.

— Ну что же вы? Наверное, женаты?

— Не угадали, — вздохнул он. — Позабыт, позаброшен. Холосты мы, одиноки и не с кем даже разделить восторг ни от долгих зимних ночей, ни от падающих летом звезд.

— Кем работаете? — раздалось взволнованное, и в этот раз Аквинскому показалось, что ему в уши капнули по горячей капельке миртового масла.

— Эх… Финансовый директор. Банк у меня.

— Водички бы… — сдавленно просипело в ответ.

Пока Фома вскрывал шоколадный ликер из Лялькиной коллекции, гостья наметанным ревизорским оком обвела нафаршированное знаменитыми брендами помещение. Зацепок, опровергающих холостое состояние объекта и его безупречное материальное положение, не обнаружилось.

— И что же вы, бедный, в таком особняке совсем один?!

— Не повезло, — печально вещал из соседней комнаты Аквинский, скручивая «Моцарту» фольгированную голову. — Автокатастрофа. Восьмой год мыкаюсь. А как насчет чего покрепче? Помянуть, так сказать.

Живее всех живых отклик последовал незамедлительно.

— Ну разве, символически. Мне еще работать…

Вскоре финансовый вдовец, совершенно игнорируя вопиющие факторы внешней угрозы, возложил скорбящую головушку на воздушную, вспученную бюстгальтером твердыню и лил, оплакивая горькую долю, крокодиловы слезы. Его воздыхательница с материнской нежностью гладила по остриженным тронутым сединой вихрам, всхлипывала в унисон и, будучи женщиной прагматичной, сомневалась: поместится ли в том углу возле пальмы бабушкин белоснежный беккеровский рояль — ее главное неразменное приданое, не потерявшее товарного вида после трех неудачных браков. Крамольные руки Фомы уже давно мяли податливые выпуклости обширных зон плотского табу и напористо подталкивали к пропасти. Гостья не сопротивлялась, и в греховную бездну они пали, взявшись за руки: она — гордо демонстрируя французское белье и смелые подтяжки, он — пряча спину, испещренную чем угодно, но только не схемами движения денежных потоков.

Под композицию Антонова «Только в полетах живут самолеты» Аквинский воспарил над высокими вершинами, окинул сверху голодным взором лакомую панораму и принялся исступленно избавляться от жгучего груза примерного семьянина. Партнерша, метаясь в экстазе, вгоняла в его подсознание исходную формулу:

— Одинока я, одна, одинокая…

Отзывчивый реципиент внушению не противился и заученно вторил:

— Одинок…

С этим словом и свершилось.

— О-о-о-о, — зависнув на первой букве Фома сбросил накопленный балласт и плавно пошел на снижение. Раскинув руки, он удовлетворенно зарылся в мягкие складки. Быстро убывающее впечатление от полета сменилось прозрением, и место блаженного приземления постепенно превращалось в муравейник.

«Ляля!» Вскочив как полоумный, Фома кинулся к штанам. Оперативность давала кое-какие шансы на спасение. Объяснять что-либо времени не было.

— Чего развалилась?!

Счастливая избранница витала в потерявших значение абстракциях. Постылая работа, неудовлетворенные безденежьем запросы, тоска по сильной половине — всё окрашивалось в мажорные тона романтической любви, разрешающей все проблемы.

— А? Что, любимый?..

— Вставай, говорю, корова! — в сердцах возопил Аквинский, реактивно просовывая ноги в брючину. — Под монастырь подведешь, дура…

Ежесекундно кидаемые в окно взгляды, в свою очередь, красноречиво подвели гостью к безошибочным выводам. Паника на лице любимого предельно доходчиво указала на степень надвигающейся опасности. Оскорбительное «корова», претензии к «дуре» и прочее автоматически отодвинулось на задний план.

Пышное тело оторвалось от постели как от батута. Попытки придать происходящему ауру униженного благочестия испарились после звука хлопнувшей калитки, и прятавшие грудь руки занялись куда более актуальным делом. Три секунды на платье, две — на макияж, одна — на перекрученный чулок и нисколько на прическу.

В прихожую они ворвались одновременно — она с папкой и недооформленной анкетой, Фома в боевой мазутной раскраске с разводным ключом в руках — и, источая порядочность, уставились на дверь.

Лялина улыбка таяла как пломбир на солнцепеке, убывая пропорционально величине растущего подозрения. О явлении неразрывной связи пролетариата с интеллигенцией Босоножка не знала ничего, но расстегнутая ширинка сожителя и съехавший вбок колтун на голове у явно растерянной бабы, заставляли сейчас заняться изучением коммунистического тезиса вплотную.

— Ну, я пошла, Фомочка? — пролепетала перепуганная особа, безжалостно бросая обманщика под танк, но Аквинский смело ринулся вперед.

— Лялечка пришла, — подхалимажно скалился он, пританцовывая вокруг суженой. — Чего так долго? А у нас перепись…

Босоножка метко уронила нагруженные сумки на босы ноги муженька, потянула чувствительным носиком шоколадный запашок, исходящий от застигнутой парочки и, сфокусировавшись на незнакомке, подбавила взгляду амперов.

— Перепись? — ярко выраженный в интонации антагонизм вызвал у слушателей обильное потовыделение. — Ах, перепись, — и она решительным шагом направилась в спальню.

Обратно Ляля мчалась со скоростью курьерского поезда, но драгоценные мгновения были потеряны. Мопассановской сучки и след простыл, а изменник наглухо забаррикадировался в ванной и скулил о презумпции невиновности.

— Я те, блядь, дам перепись, пес шелудивый. Сволочь. А ну, открой, — таранила она неприступный бастион с трусливым гарнизоном. — Открой, кобель! Открой, «Фомочка»!! Открой, мразь!!!

— Боюсь, — не скрывал ощущений рецидивист, забившись в угол под несущей стеной, как того требовали меры безопасности при сейсмическом предупреждении. Под сотрясающими ударами все и впрямь ходило ходуном.

— Перепись, дорогой? — не успокаивалось снаружи. — А может перепих?! Ты не ошибся? — Перепись, — зациклился Фома и, дрожа, отмечал шаткость своего логова… Переговоры длились трое суток и на четвертые зашли в тупик. На все конструктивные предложения из ванной доносилось что-то нечленораздельное и жалобное:

–…Реписьпереписьперепись… Тогда оборзевшую тварь было решено взять на измор. Босоножка заблокировала выход громоздким сундуком, подстраховала его упорами, проинспектировала все возможные лазейки, перекрыла воду и отправилась восстанавливать запущенное хозяйство. Следующие сорок восемь часов в ванной стояла абсолютная тишина. На шестой вечер осады проявились гаснущие признаки жизни.

— Погибаю… — застонало что-то отдаленно родное, и звякнула щеколда. Дверь начала медленно приоткрываться, но уперлась в препятствие. В щель с палец толщиной вылетел белый лоскуток с намалеванным на нем кровью крестом. Впрочем, ожидаемого эффекта это не произвело, и только наутро, вооружившись вытащенной из забора рогатиной, Ляля приняла безоговорочную капитуляцию. Разобрав препоны, она нашла горе-любовника свернувшимся калачиком у порога, основательно выбила из еще теплого тела прелюбодейскую дурь и, сжалившись, повела прихрамывающего ветерана Семидневной войны на кухню.

— Любимая моя, — тоненько пропел Фома после пятого стакана жидкости, — заинька моя, мой ласковый нежный зверек. Спасибо…

— Всевышнего благодари, что не сдох, — отрубила Ляля. — А со мной рассчитаешься натурой. Список найдешь на кровати…

Баловень судьбы

Цивилизаций непобедимый вид храня,

Вверх головы задрали небоскребы.

Меж тем, не ведая ни отдыха, ни сна,

Их стопы жрут подвальные трущобы.

«Сапрыкин» запомнил Григория на всю жизнь. И не только за то, что тот посадил юного путешественника на поезд, договорился с проводником, дал денег и накормил перед дорогой, а потому, что черканул на заветном клочке бумаги свой адрес и объявил о готовности всегда прийти на помощь.

Минуло три года. Юрка обосновался в провинциальном городе юга Украины и мало-помалу усваивал непредсказуемые законы улицы. Первым жилищем стал полуразрушенный дом возле зеленого базарчика. Люди давно переселились из аварийного здания, но, как часто бывает, местная ТЭЦ все так же исправно гнала горячую воду, и хорошо обогреваемый подвал, вполне сносный для приюта, постепенно превратился в Юркину крепость. Обнаружив в одной из квартир старый матрас, пару залатанных одеял и кривую раскладушку, он переволок найденные элементы комфорта в свои апартаменты и призадумался о защите. Любой мог вторгнуться к нему во владения и положить глаз на хоть и скудные, но собственные, его, Юркины, пожитки. Назойливая мысль не давала покоя ни днем, ни ночью, пока, наконец, он не обзавелся массивным амбарным замком и великолепным складным ножичком. История их приобретения еще долго будоражила кровь.

Как-то, совершая привычный вечерний моцион по городу, мальчишка ненароком забрел на стоянку грузовых авто. Вспомнились Григорий и его белоснежная «Скания». Взгляд с тайной надеждой пробежался по номерам громадин, отыскивая среди скопления техники машину друга. Юрка замер. Скрежет металла и темный силуэт мужчины, копающегося в замке ближайшего фургона, заставили отойти в тень. Не сводя горящих глазенок с подозрительного субъекта, мальчишка дождался, пока из вскрытой фуры на землю упала первая коробка, и шагнул в луч прожектора. Точность расчета оправдалась вмиг.

— Пацан… пацан, иди сюды, — полушепотом подозвал крадун. — Хапай, пидсобышь³³.

Уговаривать особо не пришлось. Юрка взвалил на плечи часть добычи и, семеня, поспешил за «находчивым» незнакомцем, имя которого выяснилось чуть позже. Когда коробки благополучно приземлились у резного палисадника, мужчина, он же сторож городского рынка, пожал помощнику хрупкую ладонь и отрекомендовался:

— Кличут меня Степкой. Для тебя — дядя Степа. Верю в людскую порядочность, потому — проси, что хошь…

Так у Юрки завелись первые средства безопасности и самообороны. Теперь, покидая жилище, он подолгу колдовал над замком, прилагая невероятные усилия, дабы провернуть громоздкий ключ. И хоть тонкие пальцы за последние годы внешне окрепли, силы в них прибавилось ненамного. Механизм, явно насмехаясь над юным собственником, приручался непросто. Понадобился целый год, чтобы приловчиться с легкостью управляться с ним.

От своей двери он отходил вылитым барчонком. С истинно королевским достоинством мальчишка прятал ключ в карман потертых джинсов, тут же проверял наличие любимого ножичка, приятная тяжесть которого делала прогулки куда увлекательнее и, тешась могуществом, скупо улыбался. Утренний обход несостоявшийся интерн начинал с соседнего базарчика, чьи просторы освоил с первых дней пребывания в городе. Он изучил каждый закуток и все рыночные колдобины, а с той ловкостью, которой его наградила природа, добыть пропитание не составляло труда. Достаточно было прошвырнуться по торговым рядам — и жизнь дарила легкие радости.

В нелетную слякотную погоду, а значит не базарный день, скучающие продавцы частенько подмечали белобрысого парнишку, бесцельно снующего между прилавков. Скряги просто отводили глаза от продрогшего подростка, другие, из доброты людской, угощали витаминами с огородов, но чаще приходилось проявлять инициативу самому, в те скользкие моменты отвода глаз. Счастливая звезда опекала его. Никто никогда не замечал противозаконных трюков Сапрыкина, тем не менее с промысла он неизменно возвращался с набитой пазухой спелых фруктов.

Иногда мальчишке удавалось стащить червонец, тогда в ближайшем кафе он от вольной масти³⁴ объедался мороженым, а затем праздно шатался по городу и чувствовал себя баловнем судьбы.

На центральный рынок Юрка старался не лезть. Из головы не выходило неприятное столкновение с местной шпаной³⁵. Прошлым летом, решив расширить «охотничьи угодья», он отправился знакомиться с богатым потенциалом чужой территории и, воодушевленный обнаруженным изобилием, вознаградился душистым лавашем. С булкой в руках его и застукала оголтелая орава местных подростков, стайкой летавшая между прилавками азербайджанских торговцев и сеявшая панику, хаос и разруху. Подрыв экономики южан прекратился сразу же, стоило Юрке попасть в поле зрения оперившихся хищников. Гурьбой окружив белобрысого конкурента, сытая невоспитанная молодежь отрезала все пути к отступлению. Сапрыкин нагло кинул в рот остатки хлеба и, старательно пережевывая, сохранял ледяную невозмутимость. Бояться он не собирался. Главарь банды, увалень лет восемнадцати, понял это сразу и потому, оставив психологические эффекты для других, перешел к активным действиям. В Юркину грудь ткнулся корявый палец.

— Кто таков?

Встрепенувшийся в сущности мальчишки волчонок порывался с достоинством ответить. Исподлобья оглядев враждебные лица, Юрка бесцеремонно отбил руку и прошипел:

— Не твое собачье дело… Ему еще повезло, что обошлось без переломов. Шпана яростно набросилась на чужака и била до тех пор, пока не вмешались прохожие. Не успела одна сердобольная женщина пригрозить милицией, как стая, в один голос ухнув — «Шухер!», бросилась врассыпную, исчезнув в многолюдной толпе. С того дня Сапрыкин не испытывал судьбу и облюбовал безопасный зеленый базарчик на окраине города. Впрочем, прощать обидчиков также не думал. Грозный нож уравновешивал любые шансы, а воспрянувшее с годами самолюбие облагораживалось мыслью о мести.

В утро своего шестнадцатилетия изголодавшийся Юрка отменил двухнедельную самоизоляцию от внешнего мира, причиной которой послужило страшное слово «перепись», машинально проверил в кармане новых брюк присутствие надежного друга с острым жалом и решил повторить вояж на центральный рынок. Погода под стать настроению напрашивалась на комплимент. Яркое воскресное солнце дарило виновнику торжества теплые лучи и желало удачи. Настроившись по-боевому, он кинул в карман выходной рубашки скромные сбережения и уверенно зашагал к центру. Программа действий намечалась обширная. Кроме восполнения бюджета и акта возмездия Сапрыкин рассчитывал посетить дядю Степу, давно обижавшегося на невнимание молодого человека. Ничто не предвещало того, что к старому дому с подвалом придется вернуться не скоро…

Алкогольное крещение

Узор фамильных и не очень совпадений

Плетется случаем весь год. То плача, то смеясь…

Кому весна достанется, кому фрагмент весенний.

Кому-то неба синь, кому-то по колено грязь…

Каштановая брюнетка с пышной грудью, какой природа редко одаряет восемнадцатилетних дамочек, и её спутник, худощавый господин тщедушной наружности, прикинутые в фирменные адидасовские костюмы и одноименные белоснежные кроссы, вальяжно прогуливались между павильонами центрального рынка. Узнать в дородной даме Босоножку, непосвященным в этапы ее женской эволюции, было невообразимо. Логичную цепочку рвало не столько несоответствие имени с козырным «Торшен», сколь высокомерный взор светской львицы, рождение которой предусматривало шотландский родовой замок, но никак не местное захолустье. Фома же в кавалере угадывался сразу, ибо его взгляд на шествующую рядом особу, в отличии от заискиваний глазами других мужчин, был хмур и мрачен. Причина недовольства — один из пунктов наложенной епитимьи — выглядывала из огромной сумки, покоящейся на плече мужчины — кухонный суперкомбайн в мгновение ока лишил его двухсот долларов и хорошего настроения. Фома слепо топал за сияющей от долгожданной покупки подругой и, несмотря на душевный надлом, оставался внимателен и быстр. Стоило Ляле наманикюренным пальчиком манерно описать трепетную для Аквинского сердца дугу, остановить перст на очередном съестном прибамбасе³⁶ и утвердительно цокнуть языком, как Фома тут же деловито подходил к торгашу, безапелляционным тоном называл цену, а забрав заказ, накидывал для собственного промоушена щедрые чаевые. В ослепительных лучах Босоножки он казался удачливым гангстером и вызывал у испуганных лавочников немое благоговение. Когда Аквинский, довольно потрепав по щеке сговорчивого частника, удалялся, тот, облегченно переглянувшись с соседями, считал себя заново рожденным и немедленно снимал стресс стаканом забористой сивухи. Помня о подсказанных Лялей несоответствиях в злодейском облике, на люди Фома показывался в непроницаемо-черных очках. Погода и сезон не имели никакого значения.

Тщательно оберегаемый имидж бил наповал не только торговые ряды. Попадавшиеся на пути знакомые приветствовали пару низким поклоном, и, если Ляля в ответ на почтительный книксен звонко щебетала, то Аквинский лишь слабо кривил уголок рта. Отблеск золотых фикс, удостоверяющий прошлое рискового малого, гармонично вписывался в портрет Фомы сегодняшнего.

Закончив обход последнего ряда, они уже засобирались к выходу, где их на стоянке поджидал вишневый «Опель», как вдруг девушка коброй скользнула в толпу и на излете молниеносного броска ухватила верткого юношу, отчаянно продирающегося вперед. Неугомонно крикливый темперамент подруги никак не соответствовал безмолвию в продемонстрированной атаке, и Фома, привыкший сначала слышать, а только потом делать, позорно растерялся. Ситуация грозила обернуться для его госпожи поломанными ногтями, но очнувшийся-таки оруженосец, кинув сумку, ринулся на подмогу и предрешил исход схватки.

— Что за дела? — осведомился он, потрясая поднятым за шкирку пацаном.

— Аквинский, — пропела Босоножка, — познакомься с молодой перспективной сменой, — и, вмиг сбросив улыбку, ощерилась. — Раззява! Деньги где?

Фома, скорее машинально, хлопнул по нагрудному карману и ухмыльнулся: — Тута все. Чего кипишь садишь?³⁷ Хлопцу чуть зенки не выцарапала. Дрогнув, рука поползла обратно и нырнула в карман. Пальцы уперлись в донную строчку. Деньгами, еще минуту назад реально существовавшими, там и не пахло.

«Черт. Неужели старею?» — ёкнуло сердце домушника. — «Обставили, как инвалида».

Убедившись в своей правоте, Ляля не успокаивалась:

— Ну? Ты что — язык проглотил? Иди, дядя, оформляй пенсию!

— Не бухти³⁸, — пресек подругу Фома. — Накаркаешь еще. Он?

— Нет, мама с папой!

Рассматривая затрепыхавшегося под рукой подростка, Фома пожалел себя и свои сорок с хвостиком. Хватка с годами ослабевала, а это болезненнее любого оскорбления. Ухудшение внимания — плохой признак. И вот случилось то, что заставляло задуматься о покое… или молодом помощнике.

Домушник аккуратно опустил пацана на землю и, заметив полыхнувший в карих очагах пламень, поспешил разрядить обстановку.

— Аквинский…

Столь быстрая смена настроения не могла не насторожить. Готовый в любой момент драпануть, Юрка осторожно пожал протянутую руку, а губы его опередили ищущее объяснений сознание:

— Сапрыкин.

— Ну что, Сапрыкин? Фартовый ты парняга. Считай, что ничего не произошло. Мы — друзья.

Юрка, здраво предположив, что дружба подразумевает широкий жест, полез за пазуху.

— Стоп. Не будем паскудить чувства деньгами, — отмахнулся Фома. — Сорвал куш — не базарь³⁹, что не дюж. В общем, проехали. А теперь Ляля пригласит нашего нового друга в гости. Я угадал?

От неслыханной благотворительности Босоножка, открыв рот, очумело хлопала ресницами.

— Не слышу, — раздалось чуть тверже.

— Хорош выделываться, Аквинский, — фыркнула девушка и окинула пацана с головы до ног. — Сапрыкин, поехали. Покушаешь, потрещим о том о сем… Да и в ванную тебе не помешало бы.

Резкий переход на гигиену Юрке не понравился.

— Некогда! Мне надо к дяде Степе зайти.

— Вот как? — удивился Фома. — Ты знаком со сторожем?

— Угу.

— Тюли-пули, малыш. Дружок твой второй месяц «охраняет» нары в следственном изоляторе. Так что не вижу причин для отказа…

Они с ветерком прокатились через весь город и, когда въехали в частный сектор, Юрку осенило:

«Вроде добрые», — думал пацан, — «и денег куры не клюют. Приютят, что ли?»

Смутная надежда обрести родителей не покидала его никогда, как бы он не обманывал себя. И теперь, лицезря гордого кормчего за штурвалом иномарки, мальчишка замирал:

«Повезло!»

Иллюзии растворились в первый же вечер, превратившись в алкогольное усыновление. Фома, настоявший на том, чтобы все было как у людей, нахлестался по знаменательному поводу сам и накачал Юрку так, что Ляльке пришлось волочить бесчувственного парня в его новую комнату.

Наутро Сапрыкин боялся шевельнуть головой.

«Нет, родители не спаивают своих детей водкой. А значит, нос надо держать по ветру. Если что — смоюсь…»

После пьянки, в ходе которой «папаша» с блеском продемонстрировал хорошее знание блатного репертуара и панибратски лил слёзы на мальчишечьем плече, Юрка уже не представлял Аквинского своим родителем. И потом, какая из Босоножки мать, ежели она старше пацана на год, от силы — два? Нет, новым друзьям больше подходила ипостась крестных. На том и порешил. Жизнь вступала в фазу неопределенности, и Сапрыкин, целиком доверившись воле случая, почувствовал себя ручейком, влившимся в мутную протоку глубоководной реки.

Псевдоотеческий бедлам

Чужие стены. Пол паркетный. Шпилем крыша.

Уютно здесь, тепло. Не капает, не дует.

А по ночам в душе скребутся мыши

То отчий домовой по мне тоскует.

Первым делом крестник оценил достоинства отдельной меблированной комнаты с видом на пустырь и потребовал смены утлого диванчика огромной викторианской кроватью, пылящейся в сарае. После трехлетней йоготерапии на продавленной раскладушке счастье представлялось Юрке именно настоящей двуспальной кроватью, с которой, раскинув руки, так легко взмывалось в ночной полет и не свисали, затекая, ноги. Люди в преобладающем большинстве своем до того изнежены, что неделями приспосабливаются к новым условиям. Давит непривычная обстановка, путаются мысли, пропадает сон. С Юркой же все обстояло иначе. Понятие психологического барьера отсутствовало напрочь. Мальчишка не испытывал дискомфорта, видимо, благодаря редкому типу мировосприятия. Сформированное под воздействием непогодных условий и уличной среды, оно заставляло думать в первую очередь о безопасности и целесообразности, а этическую сторону предпринимаемого шага считало телячьим романтизмом. Сапрыкин впитывал радость от надежного комфортного крова полной грудью и ни капли не стыдился своей удачной экспансии, ведь она соответствовала идее — выжить. Через пару лет Юрка прочитает авторитетное мнение о том, что стыд — первый признак сумасшествия и, усмехнувшись, подметит свое душевное здоровье. А пока далекий от фрейдовско-юнговских концепций он просто поступал, как подсказывал ему инстинкт. Напрямую, без словоохотливых посредников.

Разобравшись со своим логовом, Сапрыкин придирчиво осмотрел весь дом, насчитал в телевизоре четыре десятка каналов, окунулся в бассейне, покатал в бильярдной шары и, удовлетворенный, отправился завтракать.

За столом парню приоткрылась разгадка подозрительной щедрости.

— Аквинский, ты видишь то же, что и я? — спросила Ляля, стараясь непринужденно улыбаться.

— Не делай из меня идиота, — Фома недовольно поморщился и тут же глупо подтвердил правоту девушки: — Руки как руки.

Объекты пристального внимания орудовали столовыми приборами с грацией гребца, пытающегося благополучно пройти на каноэ пороги бурной горной реки. Голод для Юрки был не только не теткой, но даже и не троюродной бабушкой.

— Разуй глаза, алкаш! Да это и есть та последняя надежда для Виктора.

— Ну… Учи ученого! — Фома расправился с отбивной и подскочил табакерочным чертиком. — Виктора нема в городе. Они сейчас в столице ход ладят⁴⁰. Вернется — покажу, а пока хай приживется и себя покажет, — закрыл опасную тему Аквинский и поторопил крестника: — Малой, включай глубинный насос. Чего ковыряешься?! Дела ждать не будут…

Экзамен прошел успешно. Теперь Фома мог взвалить на Юрку подсобную работу и вздохнуть свободней.

Вечером пацан убивал двойную порцию ужина, запирался в своей комнате на замок и вспоминал прошедший день, перебирая промахи и ошибки. Но стоило лечь в постель и зарыться в шелковые простыни, пахнущие Лялькиными руками, тотчас сердечко начинало бешено колотиться, в темноте вспыхивали озорные глаза крестной и попытки самоанализа безнадежно глохли.

Чуткий сон приносил Юрке неприятные моменты. Просыпаясь от знакомой по детскому опыту возни, мальчишка зажимал уши руками, натягивал на голову одеяло, пел песни и все равно не мог избавиться от режущих нервы звуков. Если Босоножка глухо и неуверенно стонала, то крестный в кульминационный момент орал, как подрезанный.

«Мудак!» — чуть не плакал Юрка от чужого счастья и ненавидел Фому всем своим существом. Свинячий визг от прикосновений к Лялькиному телу мальчишка считал кощунством, и каждый раз, когда он его слышал, оскорблялся до корней волос. В юношеском возрасте половой инстинкт опирается на идеалы. Особенно, если говорить о любви.

Наутро волнующие оттенки в Лялькином голосе бесследно исчезали, и когда мужчины задерживались к столу, она отчитывала провинившихся с привычными интонациями:

— Ох и рожи! Куда весло⁴¹ тянешь?! Хамуру умой, барсук!

«Семья» завтракала, Фома выводил из гаража машину, и сильная половина отправлялась на скок. Девушка присоединялась к ним в случаях крайней необходимости.

Обладая врожденной способностью усваивать все на лету и особым даром игнорировать страх в нужные минуты, Сапрыкин легко схватывал основу неведомого доселе искусства. Фома с завистью открывал в пацане новые грани, а тот уже самостоятельно шлифовал их. Вскоре Юрка с непосредственностью юного гения указывал крестному на недоработки.

— Ты что, глаза пропил? Какого беса этот замок высверливать приспичило? В нем нутро медное — кислоты плесни, — и назидательно протягивал учителю наполненный шприц.

В унизительные минуты Фома обиженно хлюпал носом и клялся найти изъян в работе ученика, но тот обходил подводные камни так ловко, что оставалось разводить руками и переносить мщение до следующего раза.

Придраться, как известно, можно к чему угодно, и сам повод в таком случае не имеет особого значения. Как-то, увидев в Юркиных руках нож, Аквинский насупился:

— Вот блядь, детсад! Зачем он тебе?

Нож, подарок Степана, крутился в пальцах серебристым колесом. Как сталь исчезла в корпусе Фома даже не заметил. Любуясь резной рукоятью, пацан объясняться не стал:

— Пусть будет.

— Что?! — Аквинский протянул руку и потребовал: — Дай.

Острое жало вновь сверкнуло на солнце. Мальчишка осклабился:

— Понравился? Да? Может попробуешь забрать?

Фома опешил. В холодной насмешке старый арестант подсознательно выделил ту иронию, с какой жираф обозревает сочную зелень низкорослого кустарника. С такой же улыбкой на зонах ломали позвоночники, прошивали печень заточенными электродами и загоняли в петушатню⁴². Бояться было поздно, а отступать нельзя.

«С-сученок! Пригрел гадюку!»

Но вслух не произнес. Соотношение сил требовало мирной развязки.

— Запомни, босяк⁴³. В нашем ремесле никакого оружия. Если швайка⁴⁴ тебе дороже по уму выставленной хаты — нам не по пути. Решай!

Юрка вложил рукоять в протянутую ладонь. Швырнув нож в кусты, Аквинский осмелел:

— Будем считать, что пошутили. Но брыкнешься — выгоню на хер!

Усмотрев в инциденте ущемление своего права собственности, Юрка затаил настоящую злобу. Он опять ощутил одиночество.

«Чужак», — кипел Сапрыкин. — «Вот кто я для них».

Он не ушел от крестных, однако задетая гордость неусыпно взывала к духу противления. Немного отойти помог компромисс — через неделю карман оттягивал другой нож, вдвое страшнее старого. И все же, до конца сгладить неприятный случай не смогли ни Аквинские потуги к примирению, ни теплые глаза Босоножки, ни щедрые гонорары. Просто неразумно возвращаться в подвал за месяц до зимы. Дождаться солнечных дней, а весной и думать…

Ковбой Мальборо

Хорошая мечта — как сумасбродная жена:

Жеманна, ветрена, ей не сидится дома.

Но наберись терпения, не то обидится она,

Налево повернет и сбудется другому.

Теперь в Аквинском доме Юрка старался не засиживаться. Он надолго пропадал в городе и, бродя по улочкам, рассматривал в витринах дорогие вещи. Нормальная кровать виделась уже анахронизмом. Роскошная жизнь ассоциировалась с наличием джипа, перстня неподъемной тяжести и кожаного плаща. Ноги сами несли Сапрыкина в зал супермаркета, где на уродливом манекене скучало гигантское изделие, воплощающее сокровенную мечту. То ли мужская половина города статью не вышла, то ли провинциальная ментальность не позволяла людям по достоинству оценить индивидуальность новинки сезона, но великолепный ковбойский плащ бездарно прозябал на пластиковом истукане. К своей мечте пацан относился серьезно. Не проходило и дня, чтобы он не проведывал шедевр и мысленно не примерял его на себя. Всегда чего-то не доставало. Поначалу роста — приходилось подниматься на цыпочки, позже — ширины в плечах. Юрка срочно налег на гантели, пока однажды не обнаружил, что догнал манекен по всем, за исключением уродливости конечно, параметрам.

«Не понял!» — сконфузился Сапрыкин. Близость к цели обжигала. Дрогнувшая рука потянулась к плащу. Коснувшись воротника, пальцы пробежали по бархатному отвороту, остановились у кармана, скользнули по мягкой коже вниз. Желание немедленной покупки пьянило. Старенькая куртка, обиженно прошелестев, упала к ногам.

Привыкший к постоянным визитам чудаковатого пацана продавец развлекался порножурналом и только внутреннее, свойственное торговому люду, чутье, заставило отвести глаза от розовой задницы и подсказало: «Клиент созрел!» Телепортация произошла мгновенно.

— Разрешите вам помочь, — раздался за Юркиной спиной слащавый голос. Умело облачив парня в раритетный макинтош, менеджер отступил назад и всплеснул руками. — Ах! Супер! Превосходно! Страна Мальборо! Ах!

От удовольствия Сапрыкин зарделся. Но полгода мучительных ожиданий просили растянуть триумф до максимума.

— Да? А не великоват?

Менеджер энергично замотал головой. Жажда избавиться от залежалого товара возбуждала фантазию.

— Что вы! Что вы! Это же фасон такой! Последняя волна — «экстримфэшион». Элитная вещь. Второй экземпляр, если не ошибаюсь, в Нью-Йорке. Под таким покроем и тридцать восьмой калибр и «Томпсон» — как у Христа за пазухой! — подмигнул он, верно определив жизненные интересы клиента.

— Сколько? — не выдержал Сапрыкин и был наказан за опрометчивость. Не хватало пары червонцев. Предновогодние дни давали скидку, но опытный торгаш уступать не собирался. Протяжный вздох выражал сочувствие.

— Ой! Ну что же вы? А плащик-то сидит как влитой! — и по страдальческой гримасе покупателя убедился, что к вечеру недостающие деньги будут найдены.

Скинув обновку, Юрка повесил её на руку продавца и предупредил:

— На чучело не пяль! Отвечаешь головой, — после чего ринулся к выходу.

Просить у крестных не улыбалось. Близилось время обеденного перерыва и ликвидировать досадную неувязку не составляло труда. Все условия для работы.

Присматриваясь к толпе, Юрка ступил на троллейбусную остановку. Парочка расфуфыренных типов шумно обсуждала планы на вечер. Довольные женщины с набитыми авоськами. Субботняя поездка на рынок — нелегкое, но плановое для домработниц мероприятие, такое же привычное, как движение тряпкой по паркету или раковине. Худосочные студентки с мороженым. Вот с этой, крашеной, Сапрыкин иногда сталкивался у «Старой Фортеции» — бара, мимо которого пролегал его традиционный маршрут. Само питейное заведение Юрка старался избегать, довольствуясь наблюдением со стороны, а запомнившаяся блондинка отдыхала в нем каждый вечер. Пьющих мальчишка не воспринимал, поддающих дамочек — тем более. Поэтому, презрительно сплюнув, отвернулся. Поодаль всех дефилировал пожилой господин жидовской наружности. Не густо. Показалась ползущая улиткой «единица». Времени на раздумья не оставалось и, охватив напоследок пеструю публику пытливым взором, пацан выбрал в жертву еврея. Под кашемировым пальто оного на уровне груди выступали подозрительные очертания — судя по всему, солидный бумажник.

«Вперед!»

В троллейбусной сутолоке карманник едва протиснулся к жертве. Выждал поворот, выставив руку, навалился и обомлел. Пусто — кошелька как не бывало. Вот так фокус. Либо хитрющий дед, вдосталь насмеявшись над малоопытным щипачем, успел перепрятать драгоценную лопату⁴⁵, либо Юрку наглым образом обставили на опережение. Но кто? Ломовые дамы с авоськами не в счет. За спиной — все та же пара пижонов. Рядом жалась легкомысленная блондинка. Значит все-таки мистическая интуиция еврея. Разочарование длилось недолго. В заднем кармане читающего соседа нашлась недостающая сумма и, горя желанием скорой покупки, Сапрыкин выпрыгнул на следующей остановке.

Золотая жила

Так повелось, чем благороднее металл,

Тем репутация его дурнее и дурнее:

«Убийца… ренегат… насильник… мать свою продал»…

А он молчит, отблескивая наше отраженье.

Домой Юрка вернулся затемно. Фома выкатил на плащ остекленевшие зрачки и отмахнулся. На столе высилась литровая бутылка «Сотки», все идеально объяснявшая.

— Будешь? — примирительно предложил Аквинский и громко икнул.

— По какому поводу пьем? — уточнил Сапрыкин.

— О, бля! Да хоть по поводу обновки.

— Тогда нет.

Пацан, не раздеваясь, прошел к себе в комнату и заперся. Босоножка уже спала… Утром как обычно мужчины отправились промышлять. Припарковав машину в престижном микрорайоне, крестный кивнул на ближайшую высотку.

— Видишь?

— Смотря что.

— Белый день, а на кухне свет горит. Второе окно от угла. Проверь и не забудь прозвонить соседнюю квартиру.

Как правило, это делалось для подстраховки, ибо Аквинский был интеллигентным домушником, хоть и примитивным. Двери он взламывал только в случае крупногабаритной добычи или если открыть оные изнутри цивилизованным способом не представлялось возможным. Объекты выбирались интуитивно, но по хитрой системе — каждый раз в новом районе. Выбор считался окончательным, если в удобном доме на уровне трех первых этажей выискивалась открытая форточка, а на звонки никто не реагировал. В многоэтажки домушник проникал исключительно по воздуху и равных ему в этом криминально-прикладном направлении альпинизма не находилось. Даже с жутчайшего похмелья Фома творил чудеса. Бодрым шагом подходя к цели, он фиксировал на стене мельчайшие уступы, выемки и щели, а после с обезьяньей ловкостью взбирался по отвесной плоскости и ужом нырял в зияющий проем. В случае верняка форточку разбивали заблаговременно.

— Не забудь «тезку», — волновался Фома, внутренне настраиваясь на приступ. — Сдается мне, что деньгами сегодня не обойдется.

— На месте, — Юрка хлопнул по раздутому пуховику и почесал к подъезду.

Дальнейшее зависело от проверки. Если чутье Аквинского не подводило — подавался сигнал, «Опель» отгонялся за угол, и Фома шел на штурм. Юрка, околачиваясь на улице, прикрывал тыл и контролировал ситуацию. Войти в квартиру позволялось строго с согласия главного действующего лица. Именно исполнитель определяет тактику для себя и стоящего на стреме, потому на общий страх и риск приглашает второго только в случае нащупанной золотой жилы. Фома хоть и перерос азбучные постулаты и стратегии краж, считая их ликбезом для начинающих, но весьма трепетно относился к аксиомам безопасности. В любой момент мог заявиться хозяин и своевременный расход⁴⁶ ударом помощника по двери — гарантировал чистый «отвал Петрович» через ту же узкую лазейку. Основная проблема специалиста-стремщика заключается в идентификации хозяина квартиры. Этому научить невозможно. Чутье приходит само — иногда сразу, но обычно чуть позже, с опытом, либо не просыпается вовсе. Кое-какие советы Фома давал, но одних психологических этюдов недостаточно. Впрочем, у пацана ценный дар проявился быстро и ярко.

Работал Сапрыкин и на высоте. Но, во-первых, выше второго этажа Аквинский его не пускал, не искушая дьявола хрупкими мальчишескими косточками, а во-вторых, смотреть, как ученик не хуже самого аса взлетает по стене, было вредно для самолюбия. Редко в какую пьянку Фома не бил себя в грудь:

— Из тебя, Сапрыкин, выйдет толк. Аквинский лепить орлов умеет! Но на время — я лучший! Третий этаж — 8 секунд! Хули мне Мак-Ларен…

Юрка вышел из подъезда и перешнуровал ботинок. Сигнал был послан. Интуиция Фому не подвела. Через две минуты, отогнав машину к соседнему дому, наставник юркнул в открытую форточку.

В квартире домушник первым делом заглянул во все комнаты, заблокировал на входной двери замок и, удовлетворившись результатом, открыл холодильник. Лучшего способа узнать о благосостоянии хозяев не существовало. Когда батарея дорогих заморских напитков ослепила взор, Фому качнуло. Кадык провалился куда-то вовнутрь.

«Сдохну же после вчерашнего!» — оправдался он за нарушение неписаного правила, откупорил самого пузатого эмигранта и, подлечившись, воспрял:

— О бля! За дело.

Обход начался со спальни. Взгляд скользнул по озерной глади фотообоев и споткнулся на белом лебеде с расчлененной двумя тонкими полосками шеей. Заинтересовавшись, Фома внимательно рассмотрел бедную птицу. Его критическая натура не удержалась:

«Грубая работа, деляги! Такую пернатую загубить, мать вашу!»

Последовавшие манипуляции напоминали профессиональные действия доктора, перкуссирующего грудную клетку, правда, высокие тона надлегочной ткани выявляли в данном случае болезненный очаг совсем иного рода. Фома возложил на покалеченного длань и несколько раз ударил по ней пальцами. Диагноз подтвердился — под белым красавцем прятался тайник, вмонтированный в несущую стену. Все необходимое для хирургического вмешательства нашлось в кладовке. Зубило уткнулось в щель и, подбадриваемое молотком, легко раскурочило запорный механизм.

— Золотая жила! — фраза не всегда аллегорична, но именно ею ознаменовалось увиденное. На верхней полке сейфа открылся настоящий Клондайк. Сверкающая россыпь ювелирных изделий резанула по глазам, подпитывая домушника наркотиком, действие которого знакомо лишь рискнувшим испытать радость незаконного обогащения. Насладившись головокружительным подъемом жизненного тонуса, Аквинский перевел дух и опять впал в экстаз — на дне притаились ровненькие пачки американских дензнаков. Волнующая картина требовала активизации. Набив карманы, домушник заторопился. Поддерживая налившиеся золотом штаны, Фома придирчиво осмотрелся. Фотографии, кубки, дипломы, медали…

«Стоп!»

Проверка заняла еще одну минуту. Любопытство вызвали не чужие достижения, а их памятные знаки. Определив позолоченный мельхиор, Аквинский выругался. Интерес к регалиям быстро угас. С появлением в его судьбе Ляли, натаскавшей в дом последние новинки видеотехники, тяга переть на горбу чужую аппаратуру давно пропала. Но то, что крадун узрел в зале, оставить равнодушным не смогло. Домашний кинотеатр с плазменной панелью, любимой Лялькиной компании «Sаmsung» обещал сэкономить в будущем пару тысяч и внес изменения в первоначальный план.

По сигналу Юрка нарисовался не сразу — горизонт, видимо, не радовал чистотой. Потому, узнав причину вызова, он без обиняков покрутил пальцем у виска:

— Тебе что, денег не хватает купить это барахло?

— Ну… Развякался тут…

В лицо дохнуло незнакомым ароматом «Шато-Лафит». Сапрыкин в коллекционных французских винах не разбирался и считал «пойлом» любую жидкость, содержащую спирт. Улыбающаяся будка наставника и запах перегара вызывали раздражение.

— Ханыга. Уже нажрался.

— Та цыц, сопляк! — передернуло Фому. — Хапай. — Он облегчил штаны, передал ключи от машины и кивнул на мешок. — Тяни колонки. Подкатишь «опель», а я пока бандуру упакую. Ох, Лялька и обрадуется!

Заматывая панель в пододеяльник, Аквинский и не заметил, как Юрка на выходе прихватил черный кейс. Собственно, учитель не пресекал инициативу, если она не шла в разрез чистоте нюансов. На улице было спокойно. Пацан пристроил мешок с колонками в багажник и забрался в салон. Золото исчезло за дверной обшивкой, кейс от удара ноги залетел под пассажирское сиденье. Сапрыкин провернул ключ зажигания и едва не вскрикнул в унисон старенькому стартеру. К знакомому подъезду, тихо урча, подкатил темно-синий джип. Класс авто и выставленной квартиры совпадал. Закон подлости, подкарауливающий домушников — часть рискованной, задекларированной в правилах, игры. Предъявлять претензии можно разве что самому себе.

Из джипа вылезло грузное тело хозяина квартиры — в идентификации Юрка не сомневался. Высокий крепыш перебросился с водителем короткими фразами и потопал домой. На ступеньках подъезда дорогу ему преградил навьюченный Фома. Обокраденный вежливо пропустил взопревшего от трудов мужчину, но тут же, то ли узнав свой пододеяльник, то ли уловив под ним памятные очертания, резко обернулся.

— Эй!

В отличии от людей с именем Вор, обладающих особым даром — воровским шиком, включающим не только красоту и чистоту совершения кражи, но и находчивую импровизацию при запале⁴⁷, Аквинский принадлежал к второсортным актерам. Его приземленный житейский уровень контакта со зрителями не предусматривал. Выдержки хватило на три шага. На четвертом домушник пустился в акробатический аллюр. Следовало бросить эту чертову панель — так оставался шанс добежать до «опеля», но будучи полномочным представителем собственной школы, гордящейся интеллигентностью и бережливостью, он не изменил стилю, сохранив почерк до конца.

«Любая царапина ведет к иску», — занозой сидело в подсознании, не позволяя поступить с вещью грубо, а времени аккуратно поставить ее на землю не предполагалось по условиям забега.

Аквинского зажали в клещи, когда он, уводя преследователей в противоположную от «опеля» сторону, выскочил на проспект. Слева — джип, справа — крепыш, выявившийся весьма и весьма прытким. Фома, справедливо предположив, что занавес будет кровавым, решился на фол последней надежды. Он остановился, бережно опустил причину марафона на подмерзшую травку и, цинично улыбаясь, залился в извинениях.

Случалось, что потерпевшие, довольные поимкой лихоимца и возвратом украденной вещи отпускали того после бурного диалога и нескольких подзатыльников, а позже, дома, хватались за сердце. Схема «взломал-взял-на радостях убежал и не вернулся» выглядит тем наивней, чем богаче квартира. Во-первых, злодей может быть с напарником. Во-вторых, есть уникумы, которые, используя принцип челнока, опустошают самую зафаршированную хату догола в считанные минуты. Посторонний наблюдатель и не поймет, что одиноко снующие по двору парни — члены одной команды, и все они — звенья живого конвейера. Каждый, чтоб не возбуждать подозрений, берет по вещичке и курсирует туда-сюда между апартаментами и местом разгрузки.

Как бы там ни было, монолог Аквинского не возымел успеха, не вызвал интереса и прервался в самой завязке. Здоровяк ухватил крадуна за шиворот. После первой же оплеухи Фома обмяк тряпичной куклой. Вторая, явно лишняя, служила, по всей видимости, утверждением непреложного превосходства. Так сказать, для солидности. Бездыханное тело перенесли в багажник, и хозяин квартиры, послав водителя на место преступления, уселся за руль. Джип рванул к центру.

Стиснув зубы Юрка наблюдал всю сцену от бодрого начала до печального финала. Почему-то казалось, одной полицией не обойдется.

На случай запала существовала отработанная процедура с четким распределением очередности шагов: позвонить другу всех домушников города — Адвокату Богачу, внести, если потребуется, аванс и, наконец, сообщить о беде Ляле. Сапрыкин немедленно занялся хлопотами. Договорившись с адвокатом и кое-как успокоив Босоножку, пацан вернулся в машину. Прошел час, а полиция визитом так и не порадовала. Неизвестность тяготила. Чтобы хоть чем-то отвлечься от дурных мыслей, Юрка вытащил золотые побрякушки. Улов выдался настолько щедрым, что хватило бы на покупку не последнего авто из Е-класса. По рассказам Ляли горстка колечек с камешками обеспечивала безбедное бытие в течение года, а то и двух. Сегодня они взяли десять горстей. И это, не считая денег. Царский сейф.

«Держись, Фома», — содрогнулся Сапрыкин, вспомнив хозяина квартиры.

— Да… Такого бугая и инфаркт не возьмет… Чемодан!

Семерка треф

Такой колоды не видал я сроду…

Что ни раздача — у него одни тузы!

Немало, чую, он переиграл народу,

И мне не сбить его с козырной со стези…

Несмотря на все усилия, тот не поддавался.

«Во гадина, а! Наверное, опять бумажки — фирмы, офисы, магазины… Все равно дупля не отстрелю⁴⁸»

Судьба документов и прочих малопонятных пергаментов обрывалась в кострище, который они с крестным устраивали на прилегающем к особняку пустыре. Улик Аквинский не терпел. Исключение составляли бумажки с верняков. Они передавались наводчику⁴⁹ и нередко выгодно перепродавались, принося дополнительные дивиденды.

С досады пнув чемодан, Юрка помрачнел.

«А что, если…» — мысль попробовать обменять Фому на кейс родилась спонтанно:

— Чемодан солидный, может, ценное что.

Предупреждая дальнейшее развитие глупой идеи, во двор въехало четыре машины. Увидев высыпавших из них мордоворотов, Сапрыкин понял, что договориться будет сложно, а то и вовсе невозможно. Задерживаться у дома становилось опасным. Он плавно вывернул руль и, переборов соблазн утопить газ до полу, медленно покатил навстречу компании.

«Ух и лбы», — пронеслось в мальчишеской голове. — «Гвардия на маргарине⁵⁰».

«Гвардейцы» проводили «опель» подозрительными взглядами и вернулись к шумному обсуждению.

Сапрыкин гнал домой. Не туда, где прожил последние несколько месяцев, а в подвал, ключ от которого всегда носил с собой. Пустынный зеленый базарчик встретил пацана грустным пейзажем. Вот и его старый дом. Замок от прикосновений Юркиных рук проснулся и недовольно звякнул.

«Надо же, целехонький!» — обрадовался хозяин. Вскоре все улики нашли себе укромные убежища. Чемодан Сапрыкин от греха подальше зарыл, а деньги и золото схоронил в нише за хитрым кирпичом и, удовлетворившись результатами кладокопания, покинул свое логово успокоенным. Теперь можно узнать последние новости.

Он остановился, достал мобилу, выхваченную у одного неприметного бобра по случаю дня рождения и набрал номер адвоката. От услышанного по телу прокатилась холодная дрожь.

— Юра, хорошо, что ты позвонил. Беда! Фомы больше нет. Его труп обнаружили под Старогородским мостом час назад…

Богач подробно описал картину происшедшего. Тело лежало в обломках видеопанели, а из кармана рубашки торчала таинственная карта семерки треф. Другие обстоятельства — гласности не предавались. Оперативно-следственная бригада склонилась к версии самоубийства. Карту, соответственно, отнесли к объяснимому факту, помня о пристрастии погибшего к игре. Но по городу расползлись слухи о другом значении крестовой семерки и о начавшихся криминальных разборках.

— И еще, Юрочка, — предупредил адвокат. — Поговаривают, что кто-то выставил квартиру Никольского. Если к этому был причастен Фома, то с минуты на минуту к вам нагрянут гости. Люди очень крутые. Позаботься о Ляле. Она все знает. Мальчик мой, да хранит тебя Господь! Больше я ничем не смогу помочь…

Какое-то время Юра не мог очнуться. Трубка, словно приросла к его уху, посылая в мозг тревожные короткие гудки. Потом одеревеневший палец попадал не в те цифры. И совсем не похожая на жизнерадостную беззаботность крестной гнетущая тишина.

— Ляля?

— Да, Юра, говори. — Сапрыкин почти физически ощутил ее боль. — Слышь, Лялька, не дури… — его голос, увлекая за собой накрученные в гортани витки энергии, гудел, как трансформатор в миг критического скачка напряжения. В этих звуках было мало человеческого и напрочь отсутствовало вчерашнее детство.

— Не дури, понятно? — повторил Юрка. — Собирай манатки, мы на время уезжаем. Я буду через десять минут…

Машину он оставил на пустыре и, убедившись в отсутствии чужаков, перемахнул забор. Дом встретил тишиной и только у спальни юноша услышал сдавленное рыдание. Рука легла на дверную ручку и замерла. Даже сейчас ему требовались усилия, чтобы перебороть глупую неловкость…

Неделю назад Босоножка заглянула к нему в комнату, после традиционного пожелания спокойного сна погасила свет, а затем неожиданно выросла у кровати. Мягкие волосы шелком проскользнули по обнаженной груди, и его губы ощутили прикосновение поцелуя. Шалея, Юрка с ужасом проваливался в темную бездну распахнутого перед ним халата.

— Что, приплыл? — горячий язык обволок ухо. — Скажи, я тебе нравлюсь?

Расценив ответное молчание грубостью, она испарилась во мраке. Откуда ей было знать, что у него просто пропали все слова…

Той ночью Сапрыкин утопал в неприличных фантазиях, а утром, вырвавшись из сладкого плена, обнаружил на простыне влажное пятно. Досадный факт нуждался в уничтожении следов. Фома отправился на кражу сам, а Юрка полдня провозился в ванной комнате, смывая последствия ночного визита. Хитро щурясь, Босоножка несколько раз предлагала помощь, и, получая категоричный отказ, рассыпалась плутовским смехом, чем доводила Сапрыкина до белого каления. Но и этим всё не ограничивалось. На следующее утро история повторилась. Вконец растерянный пацан услышал:

— Чай, взрослым становишься? Пора бы и царевну завести.

— Чего? Тоже мне, советчица, — огрызнулся Юрка, отерев пот со лба. Стирка становилась проклятием.

Лялька прикрыла за собой дверь. Несколько мгновений, и грубиян трепыхался зажатым в углу. От близкого запаха женщины закружилась голова и рухнула воля, поэтому, когда он вновь ощутил прикосновение ее тела, сил на сопротивление не осталось. Не сводя с мальчишеского лица серьезного взгляда, Ляля медленно провела рукой по выпирающим габаритам.

— Такое добро пропадает. С ума можно сойти.

Юрка понял, что сейчас это произойдет. Что-то загадочное, незнакомое и такое желанное. Глаза стыдливо прикрылись…

— Надоест дрочить — приходи в спальню, — долетело уже из коридора.

Так, как в ту минуту, Сапрыкин еще никогда не краснел… «Комплекс Босоножки» действовал парализующе. Неизвестно, сколько потребовалось бы времени на его преодоление, но Ляля, предвосхитив исход внутренней борьбы, возникла на пороге собственной персоной. Заплаканное лицо заставило Юрку сглотнуть подступивший к горлу комок.

— Ты готова?

— Я никуда не поеду, — холодно объявила она.

— Как?

— Как слышал. Уезжай сам, — сдув с уголка рта предательскую слезу, Ляля бесстрастно оттолкнула его и, дойдя до середины комнаты, обернулась. — Это мой дом, и я остаюсь. Ты ничего не знаешь обо мне…

На улице раздался визг тормозов.

— Уходи. Немедленно. Со мной все будет хорошо. — Она обвила его шею тоненькими веточками рук, всхлипнула и повторила: — Прошу тебя, уходи.

Исчез Сапрыкин через свое окно. Спрятавшись на пустыре, он видел, как молодчики вывели Босоножку, усадили в машину и, повернув за угол, увезли в неизвестном направлении.

Лапландец

Бывают встречи не на вечер.

И разговор не до утра, а на года.

Для душ людских словесная предтеча

Как семенам весною талая вода…

В подвал Юрка не вернулся. Знакомая торговка с зеленого базарчика, поколебавшись, сдала комнату в своей просторной квартире. Принять нужное решение ей помогли золотые серьги с фианитами, небрежно брошенные в процессе переговоров на стол. Искушение обладать ими растопило ледок подозрительности старой девы, а после того, как квартирант «ненароком» оставил на ее пальчике симпатичный перстенек, и вовсе стала родной и близкой.

— Юрочка, ты не голоден? А может молочка или витаминчиков? Мальчикам полезно, чтобы инструмент не подводил, послушай бабушку, — откровенно допекала престарелая сорока состоятельного во всех отношениях жильца.

Каждый раз возвращаясь с прогулки, он ощущал себя минным полем, готовым сдетонировать от малейшего смещения земной коры. Леди, давшая ему приют, растеряла все признаки дворянского воспитания.

При виде Сапрыкина ее сухие выцветшие губы вытягивались стрункой в предвкушении щедрого подарка, а твердый взгляд металлоискателем шарил по карманам, угадывая, где спрятан благородный сплав. Разочаровываться следопытка не умела. Не получив очередной побрякушки, она терпела до ночи, выжидала пока погаснет у квартиранта свет и давала рукам вольную. Многоопытный в прошлом специалист по ночным обыскам, сдерживая смех, притворялся спящим, а когда хозяйка натыкалась на «случайно» оказавшийся в вещах ржавый болт и глухо ворчала, он переворачивался на другой бок и безмятежно засыпал. После обильной прикормки вначале, старуха надежно заглотила золотой крючок и безропотно ждала удачной подсечки. Везло ей отныне исключительно по праздникам, даты которых жилец устанавливал сам.

Близилось Рождество. В центре города расщедрившийся муниципалитет водрузил огромную ель, окружил светящееся огнями дерево ледяной баррикадой, а на площади открыл платные аттракционы. Пустующее обычно место стало для горожан эпицентром развлечений. Юрку, как и всю счастливую толпу, захватил далеко не провинциальный масштаб к подготовке Нового года. Ходили слухи, что лесная красавица — вторая по величине в Европе после лондонского «Christmas tree», а пышностью убранства переплюнула надменную конкурентку с туманного Альбиона. Городская любимица радовала глаз ярким нарядом и архисложностью иллюминации, тешила гордые души местных патриотов. Смех, веселье, озорные гулянки не прекращались до самого утра. Как дань уважения неунывающему народу, зимушка щедро одарила город снегом и, покрыв грязные тротуары и раздолбанные дороги невинным флердоранжем, усилила всеобщее ликование. Тонкое замечание о том, что ожидание праздника лучше самого праздника, как нельзя точно соответствовало загадочной славянской душе.

Если днем Юрка пропадал в троллейбусах и трамваях, то к вечеру переносил акцент на центральную площадь. В толпе Сапрыкин приобретал странные неосознанные способности, в суть природы которых старался не вникать. Стоило мозгу уцепиться за эти мысли, мешающие наблюдать, Юра старательно глушил волны и переключался на частоту более актуальных проблем. Молодой человек легко угадывал род занятий попадающихся на пути людей, правильно оценивал благосостояние, что впоследствии часто подтверждалось, и всегда вовремя останавливался, если чувствовал потенциал собственных возможностей ниже показателей клиента. Как срабатывал механизм пророчества, он не знал. Выводы приходили сами, достаточно было собрать зримую информацию о внешности, деталях гардероба и прислушаться к интуиции. Блуждая среди городских пижонов с маской наивного равнодушия, он сначала разглядывал людей, а потом, избрав нужный объект, концентрировался на нем. Никто не замечал, как улетучивались признаки меланхолии при виде «пыхатых» снобов в дорогих одеждах. Он довольно быстро прятал огонек, загоравшийся в глазах, и сдерживал колыхающийся внутри пламень страсти до искусственного столкновения, а после мчался к елке и от души веселился.

Жизнь текла тихо и безбедно. Единственным неспокойным омутом в ее прозрачных водах чернела память о Босоножке. Но приключившаяся вскоре история оборвала невидимую ниточку с прошлым.

Он сразу выделил этого человека в толпе. Внутренний «навигатор» самостоятельно заострил внимание на высоком пожилом господине с горделивой осанкой. Юркин жизненный опыт не располагал необходимыми сведениями, чтобы классифицировать и отнести незнакомца к какой-либо категории. Одно он определил точно — уровень старика недосягаем. Посеребренная голова, прикрытая строгим кепи, утонченные черты лица, без единой морщинки, длинное с соболиным воротником пальто, относящее владельца, как минимум, к городской знати и, что особенно заинтриговало — белые лайковые перчатки, которые с неповторимым изяществом плотно облегали тонкие, совсем не взрослые пальцы. Последними штрихами в портрете вымершего аристократизма были такой же белоснежный шарф, обрамляющий шею старика по идеально ровной линии, и высокие начищенные до блеска старомодные ботинки. «Барон какой что ли?» — не сдавался Юрка. «Экспонат» требовал изучения. Сапрыкин, потеряв ощущение реальности, хвостом плелся за дедом, изредка корректируя дистанцию, а когда незнакомец неожиданно втерся в многолюдный живой поток, кинулся следом, но старик словно испарился. Беспомощно оглядевшись, пацан обругал себя за нерасторопность и в ту же секунду попал под визуальный артобстрел невидимого противника. Сквозь сонмище снующих людей проглянуло знакомое пальто. Белая полоска над воротником у стоящего в полуметре господина не оставляла сомнений — он.

— Кыш, сявка, — прошил рассерженный незнакомец. Интонации могли поразить любого. Голос в диапазоне уверенного превосходства прозвучал тихо и властно: вряд ли нашелся бы человек, устоявший перед магическим воздействием сдерживаемой у грани ярости.

— Я не сявка, — рыкнул в ответ Юрка, сжав кулаки и не собираясь отступать. Дед был на голову выше и шире в плечах, но юноша считал такое преимущество недостаточным.

— Да? — окинув белобрысого ястребиным взглядом, удивился незнакомец. — А кто же ты? — снизошел он до любопытства.

— Сапрыкин. Юрка, — за броней невозмутимости старался выдержать визуальный натиск, но голос, надломившись хрипом, подвел и предал его.

— Чего? Это ль не тот, что Жеглову Фокса стуканул? — с ехидцей воскликнул старикан, беспардонно привлекая к парню внимание окружающих.

Негодуя от возмущения и досады, Юрка отвел взгляд.

«Ну и… чего орет?»

Ладонь в белой лайке кометой описала в темени яркую дугу, шлепнула его по макушке и вновь вернулась к карману.

— Не рычи, когда со старшими разговариваешь.

Не понимая, как деду удалось прочитать его мысли, Сапрыкин совершенно растерялся. Пока он, хлопая глазами, строил парапсихологические гипотезы, старик ловко вильнул в сторону проходящей пары и мгновенно вернулся на исходную позицию.

«Ба! Как? Невероятно! Он сделал это», — завертелась карусель восторженной зависти и, забыв о правилах хорошего тона, Юрка распахнул глазищи. Уважение к мастерству раздуло тлеющий внутри уголек симпатии и дед, еще мгновение назад вызывавший раздражение, почудился добрым Санта-Клаусом. На такой рискованный пируэт Сапрыкин никогда бы не осмелился. Можно вытащить из кармана кошелек, проделав фокус незаметно для владельца, но, чтобы, играючи, умудриться снять золотую цепочку с бычьей шеи грозного фраера⁵¹, даже из-под куртки которого очевидно угадываются круто перекачанные мышцы — этого Юрка не мог и представить.

— Воздухозаборник прикрой — кишку простудишь, — едко посоветовал дед, отмечая наблюдательность собеседника и, качнув головой, пригласил последовать за собой.

Парочка вальяжно пересекла площадь и на входе в парк элегантный старик замедлил шаг.

— Как величать то тебя от роду?

— Юрка. Кудрявцев Юрка.

— Кудрявцев Юрка… — задумчиво повторил незнакомец.

— А твое имя как? — не остался в долгу Сапрыкин. Он изо всех сил старался произвести благоприятное впечатление на старика, владеющего множеством колен.

Непробиваемый дед косился по сторонам, выискивая в гулящей толпе интересных ему субъектов. Процесс знакомства затягивался.

«Выхватить бы парочку колен», — думал Юрка, ожидая ответа. То, что он услышал, озадачило, сбило с толку и где-то даже задело обостренное самолюбие.

— Вор, — коротко и ясно выдал дедок.

«А сам-то, кто?» — взъерепенился Сапрыкин. Впрочем, ума сдержаться почти хватило.

— Не зарывайся, дед, чай не крот. А то…

— Что? — презрительно процедил дед. Из-под серых бровей взгляд вызывающе упал на Юркины сжатые кулаки, откровенно приценился и вновь прыгнул на переносицу парня.

«Сейчас опять что-нибудь выкинет», — внутренне сжался Кудрявцев, но лицо старика заискрилось доброжелательностью. То ли соперник принадлежал не к той лиге, то ли просто пропала охота трепать нервы, однако незнакомец сблагодушничал:

— Видать, тебе никто не растолковывал-то понятий⁵².

Казалось, Юрка издевается, испытывая деда тупостью.

— Чего не растолковывал?

— Жизнь нашу⁵³, кровью писанную, — взвился незнакомец, тяжело вздохнул и спокойно добавил: — Ладно, не сейчас.

Придя в себя, он протянул руку.

— Виктор⁵⁴.

Потенциала странного деда в избытке хватало, чтобы приструнить нахалёнка. Случись эта встреча в другое время и с грубияном, от которого не веяло бы таким душевным родством, старик без долгих разговоров так бы и поступил. Но в пацане сидело нечто, отчаянно кричащее: «Мы с тобой одной крови!»

— Скажи-ка, малыш, чем ты живешь? — потянув молодого человека на аллею, спросил дед.

— В каком смысле? — опять не понял Юрий.

— В смысле смысла, — едва удержался Виктор.

Недоуменное лицо собеседника вернуло снисходительность, и старик отчеканил:

— В жизни у каждого из нас своя дорога и свой смысл. Кто-то называет их предназначением, с чем я категорически не согласен. Кто-то — предопределением. Не слыхал древнегреческую легенду о трех дочерях Мойры?

— Бабами не интересуюсь, — насупился Сапрыкин. Разумничавшийся на скользкие темы старик напомнил ему фотографию гипсовой головы с обложки заумной книги, где, вроде, речь о каких-то греках и шла.

— Хи, — дед улыбнулся и тотчас съязвил: — Может, тебя петухи⁵⁵ привлекают?

С полным морозом на лице, что вполне соответствовало погоде, Юрий серьезно заметил:

— Предпочитаю кур. Обжаренных, с корочкой. Не против и цыплят табака, — в изголодавшемся теле сознание рисовало кулинарные шедевры.

Опять мимо.

— Куры⁵⁶ — это те, кто стучит. Иными словами — суки, мусорские бляди⁵⁷. А они долго не живут, понял?

— Пытаюсь, — развел руками Сапрыкин, — но пока не понял. Выходит, цыплят того… ну это, сам говоришь — чтоб курами не становились и не стучали?

«Не глуп», — дед отметил находчивость парня, сумевшего связать несовместимые понятия, а вслух пояснил:

— Гребни красные у них, видал?

— Ну.

— Что петухи, что куры — все они единой сущности. И цыплята их — те же гребни, перья и клювы. Ежели «табака» с корочкой из них не спечь, вырастет курка либо петушок. А они — не нашей масти. Петух — он долбится, курка — стучит. Уразумел?

Хотя Юрка понял частично, истинное понимание пришло много позже, он, сообразив, что речь идет о серьезных вещах, утвердительно кивнул.

— Да что здесь разуметь? Не нашей масти. Какая же она у нас, а, дед?

— Черная. Воровская. Слышал о такой, внучок? — отечески вопросил старик.

Не заметив, как подтаял ледок в устах достопримечательного деда, Юрий удивился открывшейся близости между собой, Виктором и любимым цветом, названного мастью.

— Черная, — трепетно прошептали губы, а мысли вдохновенно просияли:

«Моя масть…»

Зимнее имя

Мужских характеров булат

Скрестится, ослепив глаза Фортуны.

Сольются брызги искорок в карат,

Кристалл являя в мир подлунный.

Они увиделись вновь. На следующий день Юрий как никогда рано подскочил и, вняв сонным упрекам тетки Клавы, не успевшей с завтраком, заспешил к назначенному месту встречи с чувством позабытой «охотничьей» легкости.

Фактически торопиться было необязательно, ибо в запасе оставалось несколько часов, а до нужной точки — десять минут ходьбы. Тем не менее он спешил. В память намертво въелись прозвучавшие при вчерашнем прощании дружеские наставления о явлениях:

«Можно представиться, а лучше явиться. Можно уйти — не обязательно смыться. Можно отмыться, если не в душе», а в ду'ше. Представляемся все мы. Рано или поздно — каждый предстанет перед Господом нашим и будет ответ держать. Мы — за то, что крадем и воровским живем, другие — за предательство и плутовство, а мусора — за скотство. Мужику⁵⁸, если согрешил, можно напиться и явиться. Бродяге⁵⁹ впадлу самолично мозги дурманить и волкам⁶⁰ себя на растерзание кидать. Он может явиться — не запылиться на сходняк⁶¹, может на стрелку⁶² или к бабе, коль запала. Опаздывать на такие мероприятия — что в грязь лицом ткнуться. Не пришел на стрелку — просквозил значит, люд тебя всерьез не воспримет. А если ты чушь без роду, имени и племени — кому ты нужен? Посему, ежели сказал — стрелка в девять тута, пропади, но будь…»

При всем желании Виктор не смог бы передать понятий преступной философии за один вечер, но прибытие Сапрыкина за два часа до назначенной встречи свидетельствовало о незаурядных способностях деда. Юрка всегда был себе на уме и мало к кому прислушивался. Виктор же первым сумел пробить брешь в ребяческой самоуверенности. Юрий не просто слушал, затаив дыхание, он впитывал, глотал жадно и с наслаждением, как хищник у водопоя после обильного завтрака ланью. Знакомые с детства слова приобретали иное значение, новый смысл интриговал и открывал невиданные просторы родственного духа. Слово Вора будто сил вдохнуло затерявшемуся в джунглях путнику, подарило колодец со спасительной водицей пустынному страннику, распахнуло небо истосковавшемуся узнику. Оно влекло, тревожило, облагораживая душу, и снова влекло дальше таинственной силой открывшейся истины.

Теперь Сапрыкин знает, кто он, ради чего и по каким принципам живет. Непримиримая бродяжья натура ночь напролет вспоминала разговор и, стыдясь глупых ошибок, краснела до астральных пят. Виктор промолчал, когда Юрка безбожно сжимал кулаки и достойно вынес примитивную глупость всех мальчишеских выходок.

«Жалкая картинка. Я, наверное, выглядел смешным. Подумать только — возомнил себя героем», — мучился пацан.

На стрелку урка прикатил за рулем черной «Волги». Припарковавшись, он вышел, аккуратно захлопнул дверь и посмотрел на часы. Незаметно к деду подобраться не удалось. Когда в отражении автомобильных стекол поплыла знакомая фигурка, по лицу Виктора растеклась улыбка.

— Круто живем, деда! Твоя? — поглаживая девственную полировку машины, спросил Юрка.

— Крутые бедра у девок, сиськи, крученные у дам, а жизня наша обыкновенная — день лётная, день нелётная, изредка — налётная.

«Ну дела… Что ни слово, то беда».

Сапрыкин, не так давно гордившийся почерпнутой у Фомы блатной феней⁶³, приуныл.

— Ладно, не сади измену, малыш, — подбодрил дед.

— Какой я малыш? Семнадцать стукнуло!

— Ого, какой взрослый. Да одно — не в полноте покамест. У нас ведь как? Возраст не определяет отношение. Познания и поступки формируют его. Чем явственнее понимаешь, тем серьезнее воспринимают, соответственно и относятся. Отсюда и понятия воровские силу берут. Когда ухватишь суть, поймешь смысл, примешь традиции и разберешься в нюансах — тогда Воры в тебе равного признают и подход⁶⁴ сделают, а пока слушай, смотри и запоминай. Может и будет из тебя толк-то, бестолковка.

— Не бестолковка я. Не бестолковка — и все тут, — заартачился Юрка. — Зови, как хошь, но не бестолковкой!

— А как Кристалл — чистяк отменный, алмаз неотесанный или изумруд безмозглый?

— Да хоть бы и Кристалл. Все одно лучше, чем бестолковка.

— Лады, Юрок. Быть тебе Кристалликом, но заруби себе на носу: кристалл дорог, пока чистотой сияет. Замараешь его, запятнаешь честь проступками — померкнет он. А с булыжника одна польза — к ногам и в реку…

Выше всяких смыслов

С какого бока грызть гранит науки,

Если теорий сторона оскоминой грозит,

А практикума грань, хотя и далека от скуки,

Но бивней мудрости безжалостно лишит?

Виктор трезво представлял, сколько терпения и сил потребуется, дабы передать Кристаллу опыт, а вместе с ним и воровскую мудрость. Выдержки старику не занимать, тем более, он знал наверняка — попробовать стоило. Слишком долго ждал выпавшего случая. Кристалл — тот редкостный тип шпанюка⁶⁵, которого не придется постоянно тянуть и подталкивать. Неустанные интересы из уст парня придавали уверенности. А руки будто созданы для краж, подчеркивая исключительность ученика. Его лишь натаскать немного, нюансы разъяснить.

— Смогу… — кряхтел старик, опьяненный близостью мечты, но, бывало, уже через минуту терзался сложностью, поставленной задачи:

«Классика суеты не любит, понятия основательности требуют, нюансы толкований долгих и щепетильности. Жизнь ведь воровская удовлетворительных отметок не приемлет. Незнание одного ведет к ереси в целом…»

Вообще-то, любая наука состоит из теории и практики. Ежели относить искусство карманного мастерства к практике, то воровские понятия, их таинство, суть и смысл, наверное, принадлежат к теории. Условность здесь очевидна, ибо в отличии от основного вопроса бытия, в воровской философии постижение истины исходит не из превосходства духовного или материального, а из крепости связи между ними. Поступки и мышление не обгоняют друг друга, они сливаются в монолит и такое единство составляет воровской образ жизни. Адепт воровского мыслит особыми категориями, соответственно и поступает исходя из них, и по-другому жить не умеет. А кто-то может существовать за счет краж, но мыслить не Вором или же быть очень близким к воровской идеологии, но жить, скажем, инженером и подкрадывать по возможности. Такое раздвоение в воровской религии сродни первородному греху. И не позволяет достичь имени Вора, потому что «грешник» по сути своей не есть Вор — не родился им. И неважно, было ли отклонение от священных принципов давно, по незнанию, или еще по какой-либо причине. Ни одна из них не является уважительной. Клеймо «несоответствия» преследует всю жизнь…

По глубокому убеждению, Виктора, основной упор необходимо делать все-таки на теорию, ибо только она, мудрейшая, переносит человека к развилке, предлагая сделать выбор. Можно быть на «ты» с ней, говоря проще, разбираться в нюансах воровской морали, но ошибиться в нем — выборе. А можно раз и навсегда определиться и поверить, что сие — твое. Впрочем, без особого альтруизма, без бродяжьей прожилинки в душе — самопожертвования, как основного качества гранитного характера — с выбором следует быть осторожным. Старик знал — мало научить, нужно вложить душу в Кристалла, запалить в нем огонь так, чтобы не погасло пламя и пронеслось по всей жизни его, ибо Вор — это имя и неизменное состояние души особой касты уголовного мира.

Одни живут, не думая о смысле,

Другие — в поисках всю жизнь.

Для урки выше всяких смыслов —

Не опорочить имени.

Сумеет ли Кристалл войти в семью воровскую — Виктор не знал. Тот вход молодому еще отыскать надобно. На картах он не обозначен, дорожными знаками не отмечен, законами не предусмотрен, а если и существует, то не наяву, а в сердце. Нет такой школы, где воровскому обучают, есть люди, живущие им. Кто так жил лет этак сорок-пятьдесят назад — автоматически Ворами звались, урками и босяками. Мало их было. Можно сказать, единицы гордое имя носили, оттого и «подход» к бродягам не существовал вовсе. Братья Воры — справедливы. Между собой в единстве жили. С пониманием относились к нуждам людским, помогали достойным, потому и потянулись к ним. А нечисти всякой — такой хватало во все времена — захотелось урвать от уважения арестантского что-то и для себя. Многие надели лицемерные маски. Кому-то может и удалось приблизиться, но ненадолго — семья⁶⁶ вмиг гнойники вскрывала. Жизнь заставляла соблюдать чистоту. Чтобы впредь в их круг не просачивались приспособленцы, собрались Воры и решили строже подойти к «стремящимся», предоставив каждому бродяге, претендующему на имя Вор, не только поступками довести свое равенство, но и пройти, без предвзятости и лицеприятий, сквозь сито воровского пристрастия, до чистоты ревностного. Отсюда и возникло понятие подхода. Пояснить гражданам-обывателям совокупность всего сокрытого в подходе — задача не из простых, ибо много дезы на этот счет уже выплеснуто. «Сходняки», «крестины», «смотрины» — как только не расписывали, а никто истину толком и не отразил. Впрочем, об этом не сейчас — позже. Пока же…

Наблюдая за Кристаллом, Вор тонко подмечал нюансы, каким другой бы просто не придал значение. Казалось, живет себе шпанёнок — без имени, племени и роду, влачит бездарное существование, как тысячи подобных, а все одно — не то. Походка у него разболтанная и править надобно, речь замысловата, не точна и далека от фени и блатной поэтики — высшей формы воровского арго. А так хотелось, чтобы Кристалл отражал идеал. Руки в карманах, цвыркание сквозь зубы, мурка⁶⁷ типа: «тюли-пули», «во бля!», «казя-базя» и «все дела!» — если и несут признаки специфического тюремного жаргона — все равно пережиточны. Беспредел государственного аппарата породил в стране новую генерацию — политико-бизнесовые кланы, а с ними и хаос. Предстояло защитить, расширить сферы влияния семьи, переместить эпицентр с тюрем на волю, с воли — в кабинеты, а без людей толковых, грамотных и достойных — не потянуть.

Всю энергию Виктор тратил на шлифовку камешка из столичного кимберлита. Время. Оно пролетало быстро и незаметно. Часть его, как правило, темная — по настоянию Вора тратилась на просветление. Раритетные фолианты из библиотеки старика периодически посещали обитель тетки Клавы. Ночами тонкие пальцы юноши водили по строчкам драгоценного наследия ярчайших мыслителей, помогая заполнять память духовным содержанием морали древних, а днем, после того, как Кристалл разыскивал Виктора, красиво и виртуозно наслаждались практикой.

Впервые Вор собрался показать воспитаннику жуликов⁶⁸, а с некоторыми и познакомить, по прошествии трех лет. К этому дню он готовился долго. И хотя многое еще следовало отшлифовать, Виктор решился. Удерживая неискушенное дрянью⁶⁹ и множеством соблазнов сознание молодого вдали от человеческой помойки, он не боялся, что оно заразится пороками и грязными страстями. Дед опасался потерять неочищенный от породы камень в мутной реке. И теперь, когда Кристалл засиял ограненным наполовину бриллиантом, страх недоглядеть сменился на боязнь передержать, ибо нигде так не сверкают и не переливаются грани, как в глазах придирчивого общества.

Просто Кристалл

Неужто редкость — ученик раскрыл талант,

И в блеске том хватил учителя инфаркт.

А если б славил не себя, а ремесло,

Лишь ощутил бы как от сердца отлегло.

По дороге на полуденную стрелку Кристалл сбил* три кошелька. Последний, тощий как глист, похоже уже коченел от голодной смерти. Брезгливо скривившись от вызванной ассоциации, карманник спрыгнул с трамвайчика и огляделся. До встречи с Виктором оставалось несколько свободных минут. Обычно в одиннадцать Вор исчезал неизвестным маршрутом, а спустя час с блажью на лице появлялся вновь. Тайну своих пунктуальных отлучек он не раскрывал, а Кристалл особо и не любопытствовал.

Старик прибыл пешком. Старый карманник поймал Юркин взгляд, остановился и свернул в магазин. Кристалл все понял и юркнул следом. Скоро они с Виктором рассматривали через стеклянную витрину толпу на остановке.

— Видишь бобра⁷⁰ с торбой в руке?

— Пузатого?

— Меньше слов, больше толка. Познакомься — это Мамон, барыга⁷¹ в третьем поколении. Дед его в войну хлебом приторговывал, а внучок ныне сбывает малолеткам по дискотекам и ночным клубам дерьмо всякое — от амфитаминов до героина. Машины имеет на все случаи жизни, вплоть до катафалка, а сегодня, вишь, что выдумал, по трамваю соскучился, экзотики захотел, бес! Его сам Бог на блюдце преподнес. Сработаешь, как заговорю с ним. И не боись — слушайся рук. Потом сойдешь. Встретимся в «Старой Фортеции»! Пора тебе публику представить. Пора…

Кристалл, не отрывая взгляда от пузатого, впитывал каждое слово Виктора. Организм погружался в легкую эйфорию. Уста Вора давали последние наставления и понятными им двоим интонациями кодировали юношу на успех по невидимому каналу связи, который возникает между учителем и учеником. Смысл и значение советов улавливались на уровне подсознания…

Сжимая в руке увесистый пресс полтинников, изъятых у Мамона, Юрка пытался понять, что помогло ему отважиться и с блеском выполнить рискованную задачу — собственная ловкость, отрицать которую было бы несерьезно, или помощь друга, поверившего в мастерство ученика. Как бы там ни было, это не походило на экзамен дрожащего студента у сурового профессора. Сегодня ментальная планка слетела, как перышко, и «студент» понял, что отныне ей не тяготеть. Он засыпал профессора знаниями, требуя не отличной отметки, а признания равенства в карманной науке. Виктор смекнул удачу с полувзгляда и не стал портить их общий праздник непроницаемым лицом исихаста. Кристалл и сам испытал прилив энергии, поднимающейся выше любого наслаждения. В какой-то миг понимаешь, что душа уходит в пятки и держит в напряжении, пока рука не обожжется приятной тяжестью лопаты, а с ней возвращается легкость, и горячая волна удовлетворения невероятной силы катится по телу, проникая в каждую клеточку счастливой плоти. Пик этого «наркотического» опьянения длится долю секунды, но достигает такой силы, что удержаться от соблазна повторить приход⁷² не в состоянии никто. Кристаллик не исключение, а скорее эталонный вывод из правил. Объяснить феерические ощущения при выполнении работы Юрка не мог, как не сумел бы разобраться в пробудившемся когда-то в детстве инстинкте. Разве что сравнить себя с приёмником, а каждую клеточку шальных рук с чуткими сенсорами. Стоило приблизиться к жертве, как в дело включался скрытый высокочастотный генератор, запуская в действие чувствительнейшие механизмы. Не нужно смотреть по сторонам, приглядываться, ловить «глаза», дабы предугадать выход объекта из квиетической медитации. Инстинкт самостоятельно управляет каждой частью тела и, подчиняя своей воле, дарит радость опьянения.

«Слушайся рук…», — прокатилось в памяти отдаленное эхо и затихло.

Деньги Кристалл считал прямо на остановке. Толстая пачка купюр магнитом притягивала взор стоящей неподалеку молодой дамочки, но Кристалл, разломив надбровную дугу, резко взмахнул перед любопытным носом заманчивым «веером» и вернулся к подсчету.

— Вор! — обвинительно крикнула шарахнувшаяся девица и обиженно выпятила нижнюю губу. Юрий круто развернулся.

— Ша, бестолковка! Вор — это имя, а я — просто Кристалл. Подняв голову, он гордо зашагал к «Фортеции».

На перекрестье времен

«В одну и ту же реку дважды не войти»…

Бесспорно, но к античному добавим наше мненье:

Придя опять к воде замри и посмотри,

Где оказался — выше или ниже по теченью?

Крепость-бар «Старая Фортеция» — невзрачная снаружи, уютная как утроба матери, внутри — работала круглосуточно. Юрий был здесь лишь однажды, когда ему стукнуло пятнадцать, и захотелось отпраздновать день рождения по-настоящему…

Он робко переступил порог неизвестного мира и осторожно потянул носом одуряющий запах. Здоровенный бармен, скучающий у стойки, тарабанил по пепельнице в такт гитарным переливам и упорно не замечал подростка с дикими глазенками. Пришлось дважды кашлянуть.

— Чего тебе, парниша? — не поворачивая головы, спросил тогда господин, совмещающий роль бармена и хозяина.

— Горло промочить, — прохрипел Юрка, давя на низкие октавы. Встроенный камертон подвел голосовые.

Гадко ухмыльнувшись, бармен подошел к крану с водой.

— Не той, — на этот раз бас вполне состоялся.

— Сколько… тебе… лет? — вставляя паузы между словами, сурово протянул бармен.

Купюра в пятьдесят долларов с избытком додала недостающих годков и, надавив на потаенные пружины души, растянула губы хозяина в приветливую улыбку. Стойка облагородилась джентльменским набором. Бутылка водки, стакан и забитая коноплей папироса — обещали незабываемый, полный искушений вечер…

Солнце стояло в зените, когда Юрка очнулся. С руки исчезли купленные самому себе в подарок часы, вывернутые карманы висели использованными презервативами, а над головой шумели зеленые исполины городского парка. Потом еще полчаса он пытался встать с приютившей его лавочки…

Все претензии к ушлому бармену едва не закончились плачевно — от вызванного наряда полиции пацан убегал черным ходом…

…Массивная дубовая дверь «Фортеции» ассоциировалась с небезызвестными в мировой классике вратами, встречающими надписью «… Древней меня лишь вечные созданья…». Потемневшее от времени дерево, испещренное мелкими трещинками, заскрипело ржавой лебедкой и туго поддалось. Знакомый по предпочтениям Виктора запах травки напомнил прокрустово ложе местного гостеприимства шестилетней давности. Как ни старался Кристалл вызвать в памяти лица завсегдатаев — все напрасно.

Юрий сбежал по ступеням и очутился в чисто прибранном холле с ровными рядами сервированных столов. Зал пустовал. Два одиноких посетителя и тот же скучающий за стойкой бармен, неподвластный Хроносу. Господский холодок, сквозивший в манерах Кристалла, вмиг напружинил горы мяса вокруг старых костей хозяина заведения. Услужливый наклон головы встретил незнакомца еще по дороге к столику.

«Меняюсь», — заметил юноша. — «Но до оваций еще не дотянул».

Вскоре перед ним выросли стеклянные башенки с запальным содержимым, серебристые казанки, искушавшие неповторимым ароматом новой украинской кухни, по всей видимости, заимствованной на Востоке. Нешуточный голод подверг условности легкому забвению, и горячее мясо под острым соусом помогло Юрию отвлечься. Крупные куски баранины влетали в полость рта, обжигая слизистую, застревали в пищеводе, создавая затор, и вываливались обратно, зарабатывая очки против голодного едока. Однако по прошествии получаса, единоборство, протекавшее с попеременным успехом, завершилось-таки чистой победой Кристалла. Позволив пересервировать столик, он, недолго поколебавшись с выбором, остановился на рюмке водки и, потягивая мягкую обжигающую жидкость, откинулся на спину. Поглощенный дуэлью с гуляшем, Юрка и не заметил, как бар-ресторан забился до отказа. Странно, от лиц посетителей веяло родством и близостью. Льющийся из колонок голос Любы Успенской вносил в атмосферу задушевный фон, сближающий всех, кто в добрый час пристал в гавань «Старой Фортеции». Вечер лишь вступил в первую фазу. Замелькала новая смена и, любуясь дрейфующими по спокойным водам официантками, Кристалл испытывал легкое головокружение. Окон в заведении не наблюдалось. Если они и существовали, то были тщательно скрыты кулисами, расписанными под кирпич, в тон стенам. Дизайн интерьера хранил отпечаток крепости древних викингов. За эстрадой, в углублении под каменным сводом, уютно запылал камин, а в зале вспыхнула огромная, висящая на цепях люстра, заполнив бар красноватым мерцающим светом. Публика поглощала предложенные шедевры, дегустировала вина и азартно делилась волнующими впечатлениями.

Скандинавский расклад

Едва ль нужны царям особые дары

Кофейной гущи лужи и хрустальные шары,

Чтобы придворным завтра предсказать,

Кому ж еще их будущее знать?

«Где же Виктор? — уже не выходило из головы. Взгляд Кристалла обеспокоено облетел лица, нечаянно наткнулся на молоденькую кельнершу и машинально пополз вниз. Неверно расценив пламенное выражение Юркиных глаз, девушка сменила нетронутую пепельницу, поправила салфетку и с кокетливой кротостью осведомилась:

— Проблемы?

— Валом.

— А что не так? — и она доверительно подставила ушко.

— Витька нема!

От неожиданности официантка брякнулась на соседний стул. Пухлые губки сомкнулись в притворной строгости, и взлетевший к ним палец добавил юноше гордости за друга.

— Тс-с… Виктор Иванович пожалует к десяти, — келейный шепот девушки поражал серьезностью, — и как вы можете называть такого уважаемого человека по имени?

— Ему можно, — услышала она за спиной знакомую хрипотцу и, обменявшись со стариком теплыми приветствиями, приняла заказ. Напоследок Кристаллу достался ее обещающий, восторженный взгляд.

Радуясь спасению от одиночества Юрка засыпал Вора свежими впечатлениями, и, под конец, съедаемый с утра любопытством, не удержался:

— Интерес к тебе имеется, Виктор, — ставя ударение на первом слове, перевел он разговор в нужное русло. — «Волгу» куда пристроил?

Бестолковое любопытство сглаживалось безупречностью своего выражения. До вопросов⁷³, тем более Вору, Кристалл еще не дорос. Понятия на сей случай интерес⁷⁴ предусматривают.

— Знаю, куда клонишь… — сердито повел дед носом и тяжело вздохнул. Опрокинув стакан томатного сока, он насупился еще больше. — Охо-хо… Ноги у нее выросли. Грубо сработали, бандиты! Ничего, доберусь и до них. Прям из-под носа увели, паразиты, пока я совмещал приятное с полезным — о брате нашем меньшом думал. Так что не сверли, чай не дрель.

— Знаешь кто?

— Да разве в этом бардаке разберешь? У них понимание отсутствует. Сегодня они у Вора машину угнали по глупости, а завтра мать продадут из скупости. Это что — жулье? Бароны там всякие и их пажеский корпус… Псы! В любом деле красота должна быть, и чистота присутствовать. Домушнику за честь не хатенку выставить — это его хлеб и образ жизни, для него главное — уйти красиво, чисто уйти. Если хозяева некстати вернулись — без мокрухи⁷⁵ чтоб. Карманнику — лопату вытащить, чтоб фраер дупля не отстрелил. А эти что? — скоро на перекрестке останавливать будут, выкидывать из салона и втупую, внагляк забирать. Да что там…

Кристалл решил не развивать тему, ибо понимал, что затронет возрастной аспект, а он — болезнен. Чтобы раньше с Виктором произошло подобное? — только в случае, если бы самого не было рядом, ну и угонщики не знали бы, что машина принадлежит урке. Юрию очень хотелось выяснить, кто рискнул вляпаться в игру с далеко идущими последствиями, но Вор промолчал, предпочтя не ставить его в курс. Отношения между ними позволяли недомолвки, что говорило вовсе не о недоверии. Напротив, свидетельствовало в пользу крепкой и оберегаемой дружбы.

— Ладно, Юрок, не железяку обсуждать я тебя пригласил. Цинканика⁷⁶ эти фейсы вокруг.

— Зачем? — возмутился юноша и тут же получил под столом чувствительный тычок по голени.

— Тяпа бестолковая. Чему тебя родители учили?

— Улица — мать моя.

— Ага, а я — отец. Смотри и запоминай. Все они — волки загнанные, даром что перед барышнями здесь холку топорщат. Но зубы есть. Рано или поздно в провинции будем ход ладить. Сейчас центр важнее, а уж после и сюда доберемся. Так вот, по жизни нашей ты любого из них за пояс заткнешь, понятия в тебя, как ни в кого, мною вложены, а с ними и надежда. Да чтоб надежда моя оправдалась — тебе с людьми сойтись надобно. Вон, белесый за соседним столом — самый молодой из местного казино⁷⁷ и, пожалуй, самый изощренный на выдумки. Его Луней кличут… Кристалл, уловив в тоне Вора напряжение, невольно сконцентрировался на блондине. — Рядом, тот, что постарше, — Макар. Этот чаще на фарт клыки точит. Так себе, тяп-ляп. Башмаковцы они. Сам Башмак сидит сейчас, курьез свой замаливает. Малый хоть и способный, но сердцем не доверяю ему. Соответственно, и к людям его отношение аналогичное. Стая у них многоголовая, Башмак к себе всех без разбору тянул, а сел — так и продались, безыдейные. Слышал, что стерегут маршруты свои, как зеницу ока.

Слова деда тянули далее и Кристалл, оторвавшись от парочки, покосился левее.

— Видишь темную троицу с дамочкой? В углу, под щитом. Холеные уверенные лица выигрышно выделялись из прочей публики.

— Ну…

— Шпилевые — Валет, Михей Рыба и Трефа. Для сведущих — Тройка Треф с очередной путаной. Пока был зряч и молод, частенько за городом пуляли⁷⁸… Думаю, что хорошей замены они не нашли. Ишь, будки на лохах поразъедали. Те, что рядом, правее, тоже башмаковские. А вот у стены… — Виктор многозначительно споткнулся. — Ленка по прозвищу Мамзель — нетипичная для мелкоты деваха. Впрочем, она — одиночка. Не знаю, какова в деле, но недурна в постели, — искренне хохотнул дед.

— Что-о?… — едва не поперхнулся Кристалл. С трудом верилось, что почтенный старик говорит правду, но подвергать скепсису слова Виктора не стал даже в душе. Мимолетного взгляда на смазливую мордашку хватило, чтобы признать очевидное: эти лукавые дразнящие глаза, необычный восточный овал лица и манящие губы определено где-то встречались. Алкоголь туманил мозг и мешал сосредоточиться.

«Вот чертовщина! Не хватает только ей хорька на плече, а мне наполеоновских залысин. Ингерманландское дежа вю!» Попробуй тут разберись, если изо дня в день перед тобой мелькают тысячи физиономий. Дед прервал размышления дружеским советом:

— Приспичит — освобождай карман и получишь незабываемую ночь.

Фыркнув, Юрий зарделся. Удачно выбранное место и красноватый свет «Старой Фортеции» позволяли переживать смущение без особых волнений.

— Кристалл, добрая половина тутошнего бомонда пожертвовала б одной рукой, чтобы на другой иметь такие пальчики, как у тебя. Но ты-то знаешь — не сие главное! Мать-природа дает и забирает, а бес сомнения в душеньку вселяет. Еще полгодика, максимум — год и все они перед выбором станут. Один — раньше, другой — позже. Поверь старику.

Объяснения Вора оставляли между слов много недосказанного. Может он знал — Юрий поймет, а что нет — то сердце подскажет. Кристалл ухватил суть — его готовили к чему-то важному и ответственному. Очередные слова подтвердили это.

— Тому, кто рядом окажется у развилки той, разъяснить суждено, помочь, коль потребуется, и наставить заблудших на путь истинный… а уж остальное — был бы ум…

Тот вечер Кристалл запомнил на всю жизнь. Запечатлел в памяти лица людей — враждебные и добрые, простодушные и хитрые… За каждым не только характеры и судьбы, истории скрывались. Многие из них откроются…

Пролетело два года, а разговор в «Фортеции» будто вчера произошел. Юрий помнил все до последнего слова. Не забыл и день следующий — как мотался по городу в поисках машины Виктора и, не найдя ее, с досады купил в подарок новую. Берёг воспоминания тех дней, в которые Вор забирал его из дома тетки Клавы и увозил на дело. Помнил абстрактную аудиторию — салон автомобиля, где подобно губке впитывал живую мудрость, стараясь отыскать каждому слову и жесту достойное место в своей душе.

Избранный путь овит тернистыми цветами. В конце его — туннель, омытый Ахероном, за ним — бессрочный счет к оплате, который всегда больше, чем мы предполагаем…

Примечания

2

Краду'н — преступник, живущий за счет краж. Крадуна нельзя путать с Вором (смотри), ибо эти два слова не одинаковы по своему значению, так же как глагольные формы красть и воровать, и неправильное использование их строго пресекается. Стать Вором способен далеко не каждый крадун.

3

Хо'дка — тюремный и/или лагерный срок. Для молодых, неопытных преступников служит одним из критериев авторитетности, не всегда, впрочем, истинным, так как количество отбытых в местах лишения свободы лет по сути не является сколь-нибудь весомым показателем (как шутят в криминальной среде: «важно не сколько, а с кем и как сидел»). Многие уголовники считают каждую ходку не положительной слагающей чьей-либо значимости, а напротив, «минусом», свидетельствующим об отсутствии профессионализма при совершении преступления и хитроумия во время дознания, допросов и прочих следственных и судебных процедур.

4

Поде'льник — соучастник преступления или лицо, проходящее по одному с кем-либо уголовному делу. По устоявшемуся мнению, слово подельник синонимично слову «друг», но это не соответствует действительности. Нередко стремления сидящих на скамье подсудимых прямо противоположны. Случается, один из подельников отрицает свою вину и само участие в совершенном преступлении, а другой, поддавшись обещанному смягчению наказания, раскрывает все истинные обстоятельства преступления (см. сознанка), становится свидетелем обвинения или, выгораживая себя, сваливает свои грехи на других, что приводит подсудимых (подследственных) к открытой вражде и ярко выраженной жгучей ненависти, развязывающей даже родственные узы. И все же, подельники, как правило, стараются не допускать между собой подобных конфликтов, договариваются, распределяя роли степени участия, и согласовывают показания. Этим следствие и судебное разбирательства усложняются, запутываются, даря подельникам возможность снизить ответственность и уменьшить наказание, в чем они и заинтересованы.

5

Созна'нка — чистосердечное или вынужденное (под психологическим или физическим) полное признание своей вины. Представляет собой подробный, обычно в письменной форме, рассказ о содеянном преступлении, его мотивах, способе совершения и с детальной конкретизацией роли каждого соучастника. Следственные органы, поощряя такое желание упростить им ведение уголовного дела, часто оформляют сознанку как «явку с повинной» — протокол, наличие которого в деле относится к смягчающим вину обстоятельствам и благосклонно воспринимается судом.

6

Стрёмка (стрёмщик) — соучастник преступления, роль которого в уголовно-наказуемом деянии сводится к наблюдению за «подступами» к месту совершения преступных действий с целью предупреждения подельников об опасности, запале (смотри). Стоять на стрёме — выполнять функции стремщика.

7

Дому'шник — крадун, специализирующийся на кражах из жилых помещений (домов, квартир и т. д.).

8

Малолетка — лицо, не достигшее совершеннолетия. В уголовной среде малолеткой называют также место, где отбывают наказание несовершеннолетние преступники, а кроме того это слово используется в значении «несмышленый, неопытный». Малолеткой, например, могут называть и великовозрастного дедушку, не сидевшего ранее, только постигающего азы арестантской жизни.

9

Засвети'ть — показать самому или невольно раскрыть нежелаемую информацию, обнаружить что-либо для других. Засветиться — выдать себя, свое присутствие, причастность к чему-нибудь.

10

ЭРЦэДэ — «РЦД» аббревиатура «рецидивиста». В уголовной лексике может использоваться (чаще с иронией) для краткой характеристики матерого, прожженного лица, потерявшего все представления о совести, человеческом достоинстве, порядочности и ставящего материальные блага выше понятий арестантской чести. Чаще используется по своему прямому значению к лицам, неоднократно отбывавшим наказание за решеткой.

11

Верня'к (набой, нако'лка, наво'дка) — достоверная наводящая информация о наличии в каком-нибудь месте денег, драгоценностей и прочего, являющегося стимулом к совершению преступления. Обычно «досье» такого рода включает в себя и дополнительные сведения: распорядок дня хозяев (владельцев ценностей) с подсказкой оптимально удобного и безопасного времени для проникновения в дом, квартиру или хранилище; предупреждение о наличии сигнализации и прочих помех; слепки ключей и многое другое, упрощающее задачу похитителя и призванное свести риск к минимуму. Верняк — услуга, как правило, платная и ее цена рассчитывается как определенный процент от суммы украденного по указанному адресу.

12

Скок — уголовно-наказуемое деяние (кража, наскок, грабёж, разбой) против частной собственности граждан.

13

Портачить бок (запороть бочину) — совершить ошибку как при совершении преступления, так и по жизни (смотри) вообще.

14

Арестант — осужденный к лишению свободы (но может быть и свободный человек, перенесший тюремно-лагерные привычки на волю), придерживающийся канонов арестантского жизненного уклада в отличие от так называемых арестованных — категории, случайно попавших в места лишения свободы людей и ведущих себя там боязливо-пассивно. Определение Арестант — нейтрально и хоть не несет в себе пренебрежительно-язвительного подтекста слова «арестованный», тем не менее, если арестант руководствуется в поступках ПОНЯТИЯМИ (смотри), то необходимо уточнять, добавляя «порядочный». Например, он — порядочный арестант.

15

Кодекс каторжанской (арестантской) чести — совокупность норм, неотъемлемых от понятий, а точнее вытекающих из них, следовать которым обязан каждый арестант, претендующий на порядочность.

16

Ката'ла — особая каста уголовного мира, специализирующаяся на азартных играх как на своем единственном источнике получения доходов, не важно в местах лишения свободы ли или на свободе.

17

Мали'на — жилище и место отдыха уголовных элементов. Отвиснуть на малине — провести там время в развлечениях.

18

Шпилевой — игровой (от немецкого Spiel — игра), не чуждый игре и азартной страсти человек. В отличие от каталы может не жить исключительно за счет игровых выигрышей и относится к игре просто как к любимой забаве.

19

Интерес с претензией — здесь внимание, любопытство по какому-нибудь (обычно касаемо понятий и относительно арестантской порядочности) моменту. При наличии на то оснований, проявить интерес и затем, в случае подтверждения подозрений в проступке (провинности по жизни, непорядочном поступке), предъявить претензию — выразить свое неудовольствие по данному факту и потребовать моральной или материальной компенсации для себя или для общих дел — может любой порядочный арестант. Как правило, интерес — сильное оружие в устах грамотного по жизни человека, ибо даже казалось бы из «ничего», за какой-то мелкий старый огрех, первоначальный интерес по неопытности «ответчика» легко раздувается натасканным в понятиях «претензером» чуть ли не в «смертный грех» и вытекает в претензию. Претензия же — это в любом случае удар по престижу ответчика, брошенная на его арестантское реноме тень, избавляться от которой приходится порой очень долго, как восстанавливать подмоченную репутацию в глазах чопорного светского общества. Поэтому слово интерес, тем паче с претензией действует на оппонента настораживающе, отрезвляюще и крайне усмирительно, а если последний еще и чувствует за собой какой-то проступок, то старается замять опасный разговор всеми возможными способами.

20

Карманник — преступник, специализирующийся на карманных кражах — наиболее уважаемый в уголовной среде «профессии», требующей природного дарования, ловкости пальцев, хладнокровия и блестящего знания людской психологии.

21

Щипач-одиночка — карманник, работающий самостоятельно, без напарников и прикрытия, а потому не имеющий права на малейшую ошибку при совершении кражи. Щипать кошельки в гордом одиночестве — признак виртуозного мастерства, истинного профессионализма.

22

Вор — гений преступного мира, гимн его, воплощенная в плоть живая легенда и олицетворение идеала, отвечающего всем представлениям уголовного люда о чистоте человеческой, арестантской, криминальной. Вор — это высшая ступень иерархической лестницы преступного сообщества и достичь, подняться на нее может лишь тот, кто избрал воровское своим образом жизни, доказал силу духа, твердость воровских убеждений, несгибаемую волю в борьбе за людское (смотри Ход ладить) и верность воровской субкультуре многократными поступками, да и всей своей жизнью, не оставив за спиной ни одного проступка. Слово Вор образует приставку к личному имени и становится самим Именем — символом высочайшего авторитета в криминальной среде.

23

Образ жизни — это большее, нежели совокупность поведенческих факторов, определяющих принадлежность того или иного человека к какому-либо общественному классу, социальной прослойке, профсоюзу, «клубу любителей…» и т. д. Наиболее подходящее и полное объяснение этому понятию обнаружилось, к моему удивлению, в учебнике Ф. Котлера. Оно звучит как: «… устоявшаяся форма бытия человека в мире, находящая свое выражение в его деятельности, интересах, убеждениях…». Остается добавить, что образ жизни как форма бытия, оценивается в нашем случае холодным и твердым взглядом криминалитета, а не бегающими глазами переменчивой общественной морали.

24

Урка (уркаган) — когда-то давно так называли уголовных элементов, обладающих удивительными дерзостью и бесстрашием. Ныне урка близко по значению к Вор и часто именно по отношению к Во'ру и употребляется.

25

Шала» (шалопет) — курительная смесь из конопли, марихуана, запрещённые на территории Российской Федерации.

26

Мусора» — презрительная обобщающая кличка, употребляемая по отношению к работникам правоохранительных органов.

27

Сапрыкин — фамилия горе-карманника «Кирпича», одного из персонажей «Эры милосердия» — криминального романа братьев Вайнеров. В экранизации этого произведения (телефильм «Место встречи изменить нельзя») роль Кирпича сыграл актер Садальский, и получившийся яркий типаж героя стал в уголовной среде самокритично общелюбимым, а его фамилия — практически нарицательным понятием, использующимся с саркастическим оттенком.

28

Это ещё что? Добрый человек немного того…, шутит?

29

А как же, волшебница

30

Работник

31

Несколько вопросов, добрый человек. Не возражаете?

32

А кто ж ещё?

33

Хватай, поможешь.

34

От во'льной ма'сти — вволю, сколько душе угодно.

35

Шпана» — молодое поколение преступников. В виду того, что юная поросль стоит еще только у истоков тернистого, полного капканов и ловушек криминального пути, принято считать ее чистой по жизни.

36

Прибамба'с — деталь предмета, вещь или продукт, отличающиеся оригинальностью или являющиеся атрибутами роскоши.

37

Сади'ть ки'пиш — поднимать шум, скандалить, паниковать.

38

Бухте'ть — ворчать, зудеть, действуя на нервы.

39

Базарить — говорить, рассказывать. Под базаром часто понимаются пустые разговоры.

40

Ход ла'дить — сложное понятие, подразумевающее целый ряд мероприятий, нацеленных на распространение и укрепление воровского влияния. «Идеологический фронт работы» включает в себя приобщение преступного люда к понятиям, насаждение воровской субкультуры, а первыми практическими шагами становится создание общака (смотри), черной кассы (смотри) как фундамента для дальнейшего возведения воровской цитадели. Координация всего этого довольно непростого процесса осуществляется в рамках общей стратегии — наработанных действенных мер по преодолению агрессивного противодействия со стороны правоохранительных органов. Ход, как таковой, бывает людским (воровским) и мусорским — в зависимости от того, в чьих руках сосредоточена реальная власть — в городе то, городском районе, зоне или тюрьме. Мусорской ход — это разброд и шатание в рядах преступников, когда каждый сам за себя, вследствие чего правоохранительные структуры, не ощущая жесткого отпора «подопечных», навязывают им выгодные для себя условия и подчиняют своей воле. Людской ход неуловимо близок к воровскому, ибо в основе понятий «людское» и «воровское» лежит одно — «единство и взаимопонимание в преступной среде», позволяющее криминалитету совместными усилиями сдерживать давление милиции или тюремно-лагерной администрации и заставляющие последних идти на максимально возможный компромисс.

41

Весло — ложка.

42

Петуша'тня — тюремная камера, отделенная часть барака или весь барак, где живут петухи (смотри).

43

Босяк — уважительное среди преступников обращение. В старину босяк употреблялось как близкое по значению к Вор.

44

Швайка — самодельное колющее оружие: заточенный электрод, шило, длинный гвоздь. Самое популярное благодаря своей доступности и простоте средство самообороны или нападения в местах лишения свободы.

45

Лопа'та (лопа'тник) — кошелек, бумажник, портмоне.

46

Расхо'д — сигнал об опасности, говорящий о необходимости что-либо прекратить и немедленно уходить (разойтись).

47

Запа'л — неудача, провал, раскрытие своей причастности к чему-либо, что может повлечь неприятные последствия. Спалиться (запалиться) — значит пойматься в каком-нибудь предосудительном деле.

48

Дупля не отстрелить — ничего не понять.

49

Наводчик — информатор, сообщивший о верняке.

50

Гвардия на маргарине — собирательное выражение. «Гвардия» и вообще все, что связано с военной, армейской службой, несет в разговорах уголовников заведомый негатив, ибо по понятиям неприемлемо бездумное исполнение каких-либо приказов. Маргарин — иносказание, высмеивающее суррогат мозгового вещества в голове глупого человека. Качать маргарин, к примеру, — заниматься чем-либо далеким от интеллектуальной деятельности, скажем, примитивным физическим трудом или видом спорта (культуризм), не требующим абсолютно никаких, по мнению криминалитета, умственных способностей.

51

Фраер (также фрайер) — жаргонизм, о который ломали перья многие авторы, неофиты криминального жанра. На чистом уголовном языке (мурке) фраер — это человек не способный достичь Имени Вор за какие-либо грехи в «свободном» прошлом (например, из-за службы в армии). Впоследствии в уголовной среде, всегда держащей на прицеле юмора и сарказма недостатки, слабинки, чрезмерные амбиции, фраерами, то есть, буквально, людьми, которым не дано достигнуть, несмотря на все потуги, желаемого, стали называть тех, кто старается казаться куда весомей того, что представляют собой на самом деле. Но ирония иронией, а фраер — это далеко не просто «бывший гражданский человек», как трактуется во многих произведениях криминального жанра. Фраером могут назвать и профессионального крадуна и убежденного жулика (смотри). Встречаются даже такие «перлы» как «бешенный фраер», «козырный фраер», которыми награждаются уж весьма неординарные личности.

52

Понятия — своеобразное видение преступным миром того, «что такое хорошо и что такое плохо», в основе которого лежит его представление о справедливости, добре, зле, правильном и не правильном. Чистота понятий — их объективность и догматизм — ревностно оберегается, а «ересь» жестоко преследуется. Фабула понятий постоянно передается из уст в уста и по сути каждый уголовник знаком с этим сводом криминальной этики. Понятия охватывают все аспекты преступной морали и поэтому, разумеется, не реально запомнить, вызубрить ответы на все случаи жизни. Понятия (то же, что понимание жизни) постигаются постепенно, самим образом жизни. Им, понятиям, следуют интуитивно, исходя из краеугольных тезисов, отталкиваясь от своего уже пережитого опыта. Стоит отметить, что при множестве «шапок»: бандитские, рэкетирские и прочие, понятия на самом деле только одни — воровские, а упомянутые бандитские или рэкетирские поведенческие регламенты — их искаженные, подогнанные под чью-то выгоду вариации — эрзац.

53

Жизнь наша — все, что имеет отношение к жизни уголовного мира и тонко ассоциируется с идеалом, точно соответствующим предписанным понятиями нормам. Посему выражение «не от жизни (нашей)» созвучно с «не по понятиям» — не правильно значит, не справедливо. И наоборот, «по жизни» — означает верно, без отступления от понятий.

54

Виктор — в уголовной, арестантской среде называются либо именем, либо отчеством, либо кличкой, и если брать строго по понятиям (жизни), добавляют суть своего образа жизни: Мужик, Бродяга, Вор… Возраст значения не имеет, а обращения по имени-отчеству не распространены.

55

Петухи — педерасты, они же «обиженные», «опущенные», «дырявые». Низшая прослойка преступного общества, изгои, живущие на правах неприкасаемых.

56

Куры — стукачи, осведомители, сексоты.

57

Мусорские бляди — определение, вынесенное в адрес тех, кто отступил от воровского, перешел на сторону тюремно-лагерной администрации и, пользуясь ее опекой, зверствует, выполняя грязные, жестокие поручения. К примеру, почти в каждом централе имеются так называемые пресс-хаты — камеры, в которых по указке из кабинетов тюремных оперативников, управлений министерства внутренних дел, издеваются, выбивая нужные показания, над не признающими своей вины арестантами, ломают дух неугодных правоохранительным структурам лиц, обладающих среди преступников авторитетом и отказавшихся от сотрудничества. Контингент пресс-хат состоит из отбросов, имеющих по жизни серьезные проступки и появляться которым в порядочных камерах или в зоне небезопасно для жизни. Поэтому мусорские бляди за обещанную администрацией заботу об их судьбе выполняют любую прихоть «опекунов».

58

Мужик — вопреки общепринятому мнению, это имя не является сколь-нибудь зазорным или унижающим своего обладателя. Мужик, в отличие от Бродяги (смотри), не живет строго по понятиям, а лишь в разной мере придерживается их. Воровской мужик — уважаемое среди преступников имя, это порядочный арестант, чистый по жизни, но по разным причинам, и по личному желанию в том числе, не претендующий на достижение большего имени. Блатной (приблатненный) мужик-арестант, в силу своих убеждений и мировоззрения игнорирует требования тюремно — лагерной администрации, например, отказывается от выхода на работу (смотри отрицалово).

59

Бродяга — имя, а также образ жизни того, кто стремится к имени Вор и непрерывно совершенствуется в этом устремлении. Во многих Бродягах Воры видят равную себе молодую смену и уважительно называют их младшими братьями.

60

Волки (позорные) — то же, что мусора.

61

Сходняк (сходка воровская) — встреча на «высшем уровне», инициируемая Ворами для решения вопросов обсуждения спорных моментов, наболевших проблем.

62

Стре'лка — назначенная в определенном месте и в оговоренное время встреча.

63

Фе'ня — уголовный жаргон.

64

Подхо'д — всестороннее и объективное разбирательство. Увидев бродягу соответствующим Имени, Воры делают к нему подход, то есть пристрастно разбирают его поступки, достоинства и если не усматривают за человеком ошибок, упущений, некомпетентности, то принимают в семью (смотри). Сказанное: «Воры подошли к нему и равным признали» равноценно тому, что тот, к кому подошли (сделали подход), отныне Вор в полноте.

65

Шпаню'к — мальчик, мальчуган, один из тех, кого называют шпаной.

66

Семья» — сплоченный духом и понятиями (что крепче подчас кровных связей) круг Воров, в котором все равны между собой и где благодаря общности интересов царит взаимопонимание и единство.

67

Му'рка — чистое воровское арго.

68

Жу'лики — часть преступного сообщества, своеобразная уголовная интеллигенция, богема воровской субкультуры. В противоположность бандитам избегают применения физической силы и добиваются целей умом, хитростью и ловкостью.

69

Дрянь — тяжелый наркотик.

70

Бобёр — по всем признакам богатей, но скрывающий это, прибедняющийся.

71

Бары'га — скупщик, перепродавец краденого, и вообще — любой зарабатывающий на жизнь торговлей наркотиками.

72

Приход — эйфория, кульминационный момент наркотического опьянения или просто блаженственное состояние.

73

Вопрос — на мурке «спросить» — значит сурово наказать, ибо тот, с кого спросили, изгоняется из среды порядочных арестантов, а на это должны быть веские бесспорные основания. По сути вопрос — это обвинение в проступке, принесшем вред и тяжелые последствия. Проступку выносится определение (негодяйский, блядский, гадский) и каждое из них позор для арестанта. Поэтому уголовники в разговоре стараются не употреблять таких слов как вопрос, спросить, если речь не идет именно о чьей-то непорядочности и наказании. По понятиям спросить — т. е. вынести проступку окончательное определение и наказать — может только Вор (семья).

74

Интерес (проявить) — означает «хочу узнать», полюбопытствовать. Но любопытство, как таковое, в арестантской среде не поощряется, а интересы к нюансам личного плана и вовсе считаются бестактными. И напротив интересы касаемо жизни и понятий приветствуются, и восполнить пробелы в арестантской грамотности обязан каждый порядочный каторжанин, уверенный в собственной полноте и компетентности.

75

Мокруха — неприятное («мокрое») дело — убийство.

76

Цинкануть — присмотреться, рассмотреть внимательнее. Цинкуй базар — будь внимательнее (осторожнее) в разговорах, выбирай слова.

77

Казино (неуважительное) — сборище людей, толпа.

78

Пулять — расписывать «пулю» (преферанс), а также в значении «играть».