Привратники рассвета. Сборник стихов

Владимир Потибенко

До сборника «Привратники рассвета» произведения Владимира Потибенко нигде и никогда не публиковались. В этом, с одной стороны, фатализм художника, с другой – равнодушие окружающих. По словами самого Владимира, «боговдохновенное творчество будет востребовано – это неизбежность. А если в том, что я пишу, только прихоть моя, то в признании проку не много».

Часть 1

Суррогат

Я — из райцентра, часто безэтажного,

Где аромат «программы продовольственной»,

Из быта бесквартирного, неважного,

Из серости, глуши исконно свойственной.

Я — из шмотья, что «образца тридцатого».

А как иначе? Нет у нас фарцовщиков.

Из «плебса» я, на совесть не богатого,

Не бедного на трутней и подёнщиков.

Из школы, где в шестнадцать Достоевские,

А Чеховы — к пятнадцати понятные.

Где мысли по шаблону — пионерские.

Свои ж — не шапкой, лозунгом подмятые.

Я — из окладов в тонких пачках трёшников,

Из должностей, которые не надобны,

Из табунов, где конкурс на погонщиков,

Из мелкоты, что в великаны рада бы.

Из тех, что пьют, тупея в безысходности.

Увы, причину путают со следствием.

И следствие «непьющие» по должности

Провозглашают всенародным бедствием.

Я — суррогат всего, что выше сказано,

И прочего — за гранью понимания.

Я — брак, но бракоделы безнаказанно

И впредь творят… Спасибо за внимание!

Шарниры

Шарниры в поясе и коленях

Не заедают, надёжно служат.

Из поколения в поколение

Их ржа не точит и жар не сушит.

Не вспомнить ныне лихой годины,

Когда почали во зле вампиры

Хлестать бичами, сгибая спины.

И получилось… На то шарниры…

Затем, бичи осудив, попрали.

Но спины гнулись холуйски, льстиво,

К тому привыкнув, поскольку знали:

Угодным будет и кус, и пиво.

Кто похитрее — сгибался ниже,

Весь раболепья в служеньи полон.

И возносился за это выше

К «столам», «советам», а то и «тронам».

Добравшись и превратясь в тирана

(Холуй и деспот — одной природы!),

Ломает спины державших прямо.

И гнутся, рабски служа, народы.

Меняют лики антагонизмы,

Зло гримируя под благородство.

Когда б лишь это… Но верх цинизма —

Добро престола. Оно — юродство!

Бунтов и вольниц тщета бесспорна.

Напрасно буйство кровавых драк,

Пока сгибается в нас покорно

Угодник вечный — шарнирный раб.

Души

Сокрыты одеждами чуткие души.

Ни слякоть, ни холод для них не опасны.

Веками, как только добрались до суши,

Они забывали, что солнышко красно.

У них под мехами — умеренный климат.

Тепло, но не жарко, и влажности — в меру.

Они и в постели тулупы не снимут.

Мираж — нагота. Не берите на веру.

И всё же бывают такие минуты,

Когда оборвётся застёжка нежданно.

И души чихают, им так неуютно

От влаги и ветра, проникших незванно.

Но это недолго. Закрепят застежку,

Поставят горчичник, дадут аспирина.

Ещё пододенут от сглаза одёжку,

Как витязь кольчугу — душа ведь ранима.

Тщета визитёров, по души пришедших,

Извечна. Не рвитесь сквозь вату и латы.

Контакта не будет. Быть может, ушедших,

Помянут вас, мелко порвав на цитаты…

Нагая душа — как открытая рана.

И радости мало в её созерцанье.

Как в зеркале, в ней — отраженье туманов,

Кошмары трагедий, созвездий мерцанье.

Не кашель простудный. Последних агоний

Конвульсии душу нагую ломают,

На ближних взрезая автографы «молний»,

Взывая ко Свету, одежды срывают…

Неужто бывало когда-то такое,

Чтоб странник, в пути лихоимцем раздетый,

Воскликнул: «Осанна!» — во славу разбоя?

Смешны, согласитесь, надежды на это.

Нагие, вы здесь — лиходеи! Ей-богу!

И двери пред вами на крюк затворяют…

Не плачьте! Пусть цветом не стелют дорогу.

Он вянет…

Со Светом того — не бывает.

Поколение

Плодятся Онегины с мётлами,

Печорины в клетках сторожек.

Их лица отверженно-гордые

Осмысленным знаньем тревожат.

С Шекспиром и Кантом на полочке

В подвальных жилищах ютятся

Их вузовской юности корочки.

Не многим они пригодятся.

Когда-то, бессонно и голодно,

Мечтали, вгрызаясь в науки,

Душой отогреть, кому холодно,

Избавить болящих от муки.

Осели в прокуренных комнатах

Миры — осмыслять мироздание,

Презревшие ложь многотомную,

Каменья для нового здания.

Вассалов тут нет — не холопствуют.

Отточены души и зрение.

Святынями здесь не юродствуют,

Но строятся мировоззрения.

Им леность припишет и тление

Глас сытых и просто покорных…

Сгорает моё поколение

В прозреньях ночей бессонных.

Неудачники

Многоцветен букет талантов,

Что не к сроку и не в чести.

Неудачники. Не атланты —

Твердь в ладонях им не нести.

Что-то ищут, терпя укоры.

На безликом своем пути

Покоряют холмы. А в горы

Дозволяют другим идти.

Мчатся годы и прозябают —

Как придётся, но не творя.

И украдкой всегда мечтают:

«Может завтрашний день не зря?»

Не отборны в букете виды.

Есть мерзавец, завистник, сноб.

Есть увядшие, от обиды

Раздробившие пулей лоб.

Многих тянут ко дну пороки —

Водка, морфий — под крик души…

Неудачники — не пророки,

Но отверженные мужи.

Им не молятся во спасение.

На могилах не им цветы.

Только тени от них, лишь тени

В мрачном секторе пустоты.

О гадких утятах

Хмуро и дерзко не понимают.

Догмы на веру не воспринимают.

Провидцам, пророкам не доверяют.

По лезвию бритвы во тьме блуждают.

Движеньем неверным жизнь обрывают.

«Утятами гадкими» погибают…

А проскочившие — не унывают.

Власти вкусили — и преуспевают.

В достатке, в довольствии проживают.

Сильным в поклоне стезю уступают.

Лебяжьими перьями посыпают.

О «гадких утятах» не вспоминают.

Горды: лебедями себя считают.

Город

В открытых ранах строек и развалин,

В дорогах, как в застиранных бинтах,

В навозе и печной золе окраин

Разлёгся город, свалки разметав.

Кумач чалмы плакатистых фасадов.

Трущобная облупленность дворов.

Уродливого зодчества заплаты

Соседствуют с поленницами дров.

Вагранка шлёт искристые султаны

В копчёную перину облаков.

Струится фон радиоактивный с камня,

Залитого в фундаменте домов.

Здесь, меж остекленевшими глазами

Толпы из грязи лезущих домов,

Бредут людские тени на аркане

Его цилиндров и маховиков.

В конструкции свихнувшегося века

Тень — лишь кольцо анкерного болта…

Съел город-кит рыбёшку-человека,

Всосал в зловонье бездны живота.

Зуб шестерни в нелепом механизме,

Заржавлен и изношен человек,

Который был рожден для организма,

Где клетки боль — страданье голове…

И будет так! Гармония, резцами

Изрезанной душе, подарит кров!

Но чокаясь гранеными сердцами,

Не расплескать бы пенящую кровь…

Не так

Мой старый товарищ, вкусивший не раз

От буйства словесных драк,

Бесчестным назвал и порочным сказ:

«Не так», — из совета «как».

Я с ним согласился, однако вослед

Заёрзал в мозгу червяк.

И мысль запоздало сработала: «Нет.

Не так! Все равно не так!»

Да, пусть не всегда мне понятно — что? как?

Да — враг. Не объять его.

Но то, что я вижу — бесспорно, не так:

Когда рвётся ночь в седло,

А всадников светлых срезает косой

Со спин крылатых коней —

Не так! Пусть не лжёт мир, жестокий и злой:

«Так быть — до скончания дней».

Не так, если мрак побеждает свет!

Не так, если жизнь — во лжи!

Не так, если рядом единственной нет,

И нет вообще ни души!

Не так, если люди, любимые мной —

Мигранты по всей земле!

Не так, если смерть за моею спиной,

А завтрашний день — во мгле!

Не так, если жизнь — бесконечная боль…

Не так, если нищета…

Не так, если мы растеряли любовь,

И даже мечта — тщета…

Не так, если кровью пишу стихи я…

Не так, если друг в беде…

Не так, если рушит храмы стихия.

За что Иисус на кресте?!

Не так, если не раскаиваемся!

Не так, если вновь грешим!

Не так, если мир разваливается,

А мы спасать не спешим…

Приземление

Жил мечтательный добрый малый.

Сердце чуткое в теле нашивал.

Но Фортуна кормой виляла.

Кто за это с неё спрашивал?

Журавлём в облаках кружился.

Жизнь нехитрыми славил одами.

Приземлился. И не прижился.

Крылья вешними смыло водами.

То, что сверху казалось раем,

Лишь подёрнуто дымкой розовой.

Здесь крылатые не летают,

А бескрылые вовсе ползают.

Всюду черви, хамелеоны,

Тля, амебы, дерьмо и мерзость.

Обесславленные законы.

Атрофированная честность…

Адаптировался. Черствеет.

Крыльев след затянуло шрамами.

Без эмоций на боль глазеет.

Над чужими не плачет ранами.

Конец ознакомительного фрагмента.