Дети войны. Том 2

Владимир Петрович Бровко, 2020

Данная книга является продолжением первой книги "Дети войны" и рассказывает о реальной жизни и реальных подвигах еще 7 "пионеров-героев": Абрама Пинкензона, Якова Гордиенко, Куковеровой Нины, А. Рабиновича (Саши Ковалева), Людмилы Герасименко, Александра Кобера и Виктора Хоменко. Книга представляет интерес для широкого круга читателей, интересующихся правдивой историей ВОВ.

Глава 1. Часть 4. Усть Лабинск вовремя немецко-фашисткой оккупации (7 августа 1942 — 2.02.1943 г)

Оккупация Усть-Лабинского района длилась с 8 августа 1942-го по 5 февраля 1943 года.

По современным подсчетам за период с 7 августа 1942-го по 2 февраля 1943 года.

гитлеровские палачи казнили 4242 человека.

Во время войны на фронт из района призвали в РККА около 20 тысяч человек из них 6922 бойца погибли и еще 6562 пропали без вести.

Но это как бы одна «голая статистика», а мы попробуем далее взглянуть на события вышеуказанного периода времени глазами непосредственных очевидцев и даже прямых участников этих событий.

Свидетельства очевидцев жизни в г. Усть-Лабинске А. Пинкензона и членов его семьи:

А вот первым и важным свидетелем в нашей истории о А. Пинкензоне выступает его двоюродная сестра. Ей тоже была уготована судьбой сходная участь, но ее родители смогли избежать Смерти.

Вот отрывок из ее воспоминаний:

ДЕТИ ВОЙНЫ

Бецалель ГЕНДЛЕР-ПИНКЕНЗОН,

«Моя мама — Сима Пинкензон — родилась в Бельцах.

Это было в начале прошлого века.

Родители мамы — моя бабушка Шейва и дедушка Берко (дома его звали Бейрл) — жили в небольшом одноэтажном доме. Дедушка занимался торговлей, семья по тем временам была среднего достатка.

Детей было четверо: три дочери — Ревекка, Фрима и Сима, а также сын Вольф. Дома его звали Воля, Володя. Он был единственным из детей, который получил высшее образование.

Мама часто рассказывала о родительском доме, где были книги, рассказы старших, шутки. В семье чувствовалась атмосфера честности, порядочности и доброжелательности.

В 1928 году моя мама вышла замуж и переехала в другой город.

Мы бывали в Бельцах, но мне запомнилась поездка в 1940 году.

Мой отец поехал туда на семинар адвокатов и взял меня с собой, чтобы повидаться с родственниками — бабушкой, дедушкой, дядей Володей, который работал врачом и слыл в городе хорошим специалистом, и с его женой, тетей Феней.

Их сын Муся был почти моим ровесником, и мы быстро нашли общий язык.

Уже прошло более 60-ти лет после трагической гибели моего двоюродного брата, а я все так же называю его Мусей.

По документам он Абрам, так я и заполнил здесь, в Израиле, лист памяти в институте «Яд ва-Шем». Дома же его называли Абрамуся, или просто Муся.

Мне было 8 лет, и я хорошо помню тот вечер сорокового года, когда мы приехали в Бельцы.

Лил сильный дождь, и чтобы добраться с вокзала до родных, мы наняли извозчика. Расправив сложенную гармошкой позади фаэтона крышу, возница надежно укрыл нас от дождя, а мягкие рессоры и обтянутые резиной колеса обеспечивали быструю езду.

Одноэтажные дома были едва заметны, улицы были слабо освещены, но дорогу «указывал» прикрепленный к облучку рядом с возницей фонарь со стеклом. Мокрая от дождя брусчатка отражала свет встречных пролеток.

На следующий день гости и вся семья собрались за обеденным столом. Не очень большая столовая, но большие окна пропускали много света. Из столовой наверх вела винтовая металлическая лестница. Обеденный стол был накрыт белой скатертью, красиво сервирован, стояли бутылки с питьем и оригинальными пробками в виде ярко раскрашенных гномиков.

Взрослые продолжали трапезу, а Муся стал знакомить меня со своими книгами, играми, показал мне свой велосипед, на котором любил кататься. Больше всего мне запомнилась скрипка, которая в его руках звучала особенно нежно. Это было интересно еще и потому, что я в то время только начинал учиться игре на скрипке.

Муся охотно рассказывал о себе, о своих учителях — известном в то время преподавателе музыки маэстро Бено Эккерлинге и учителе рисования Лазаре Дубиновском. Муся оказался интересным собеседником, много шутил, смеялся.

Мне запомнились родители Муси — тетя Феня и дядя Володя с его уверенным голосом и мягкой улыбкой, бабушка — спокойная с гладко зачесанными назад волосами.

Особенно запомнился дедушка, его лучистые глаза, красивая, почти белая борода, высокий рост, спокойная, уверенная речь.

Добрые отношения в семье дополняли облик делового в самом хорошем смысле этого слова человека, доброго и заботливого отца и дедушки.

Запомнил я его также в минуты молитв — в еврейском молитвенном облачении, в таллите и с тфиллин. Думаю, что он всегда помнил записанное в тфиллине изречение «да будут слова сии, которые я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем»…

Много лет спустя я понял, что усвоенные правовые и религиозно-этические положения иудаизма, а также личные качества дедушки — мудрость, доброта, честность, порядочность, культура взаимоотношений с близкими — это нечто глубоко осознанное, это воспитание, это — наши корни.

Все это передалось, конечно, и внуку. Но тогда еще никто из нас не мог подумать, что спустя три года двенадцатилетний мальчик Муся Пинкензон в час тяжелых испытаний соберет все эти качества в мощную энергию и перед казнью проявит себя героем.

Но вернемся к тем памятным дням сорокового.

Мой отец решил остаться в Бельцах еще на несколько дней.

В какой-то день мы решили заночевать у родственников — в семье Стопудис. Ночью я проснулся от страшного крика, что-то невероятное творилось в доме.

Из комнаты, в которой мы спали, нас не выпускали. Был предрассветный час. Кто-то приоткрыл ставни.

Сквозь предрассветную мглу я увидел пожилую женщину, которую с двух сторон под руки вели двое военных в форме НКВД. Тропинка от дома вела через сад к калитке. На улице у ворот стояла черного цвета «эмка», в которую втолкнули старую женщину.

На следующий день мы с отцом уехали из Бельц.

Вскоре началась война. Красная армия отступала, беженцы, в основном евреи, устремились вглубь страны, на восток.

Я невольно вспомнил нашу эвакуацию.

Небольшой город, расположенный на берегу Днестра, уже в первые дни войны замер и опустел. Не работала переправа.

Наступил июль. В ясный солнечный день мы вышли из города в южном направлении. Дорога поднималась в гору. На мгновение я оглянулся.

Внизу, в долине реки, я увидел панораму города, утопающие в зелени улицы города, старинную крепость на берегу, нашу школу у подножия горы. С ее склона мы, мальчики, любили спускаться зимой вниз на санях, невзирая на крутой серпантин.

Мы продолжали свой путь. Слева от нас протекал Днестр.

Вспомнилось, как мы приходили сюда в пору весеннего ледохода. Особенно было интересно наблюдать, как по реке спокойно плыли огромные льдины, но затем, достигнув узкой части русла, они теснились, сталкивались, образуя нагромождения и заторы.

А справа от нас открывалась панорама южного склона горы. Здесь она представлялась отвесным обрывом, гладкая и белоснежная поверхность которого сверкала отраженными лучами летнего солнца. Издали хорошо просматривался на белом фоне вход в пещеру. По преданию старожилов в ней когда-то жил монах-отшельник.

Царила тревожная тишина, мы ускорили шаг. Не успели покинуть окраины города, как вдруг лицо ощутило сильный жар от близкого пламени — мы словно вошли в огненный тоннель. По обе стороны от дороги, по которой мы следовали, горели два больших здания. Ускорив шаг, мы вышли из этой зоны.

Шли долго, пока не оказались в местечке Думбравены, где проживал мой дядя. Здесь он надеялся раздобыть лошадей и подводу, чтобы в дальнейшем продвигаться в сторону села

Косоуцы, где, по некоторым слухам, переправа через Днестр еще действовала.

Переночевали у дяди. Рано утром нас бомбила немецкая авиация. В основном, бомбили отступающие части Красной армии.

Как на ладони, видны были на склоне соседнего холма советские танки и разрывы падающих бомб. Перед бомбардировкой самолеты пикировали, слышен был пронзительный свист… Мы прятались в пшенице примыкавшего к деревне поля.

Покинув Думбравены, мы вышли на широкое шоссе и с облегчением вздохнули; но внезапно дорогу нам преградили несколько всадников, вооруженных вилами, косами и топорами — они пытались нас ограбить. Как потом мне рассказывал дядя, он сообщил тогда грабителям, что он оставил дом и имущество без присмотра. В предвкушении более крупной добычи всадники удалились.

А мы продолжили свой путь. Длинная вереница людей двигалась по дороге. Нехитрый скарб, узлы с вещами, небольшие чемоданы погрузили в единственную подводу, дети, как и взрослые, шли пешком, лишь на некоторое время их по очереди усаживали на подводу, чтобы они могли немного передохнуть. Палило жаркое июльское солнце, на бреющем полете пролетали немецкие самолеты и обстреливали колонну беженцев, тогда мы немедленно разбегались в разные стороны и прятались в поле пшеницы или подсолнуха, которые тянулись по обе стороны от дороги.

Колонна беженцев увеличивалась. Внезапно я увидел одинокого извозчика — тоже беженца. Он сидел на облучке. Красивая упряжь и кисточка красного цвета, вплетенная в гриву уставшей лошади, как-то не вписывались в общую картину. Фаэтон двигался медленно рядом с шагавшими людьми. На его заднем сидении сидели дети.

На следующий день, едва только забрезжил рассвет, мы вошли в молдавское село Косоуцы и спустились к реке.

Переправа через Днестр уже не работала, фронт был близок, вокруг царила тревожная тишина. Тысячи людей, измученных длинной дорогой и невыносимой жарой, сидели на своем скарбе, надеясь переправиться на противоположный берег. Мне на всю жизнь запомнилась черная полоса из сплошных черных зонтиков, тянувшаяся вдоль берега. Так люди спасались от беспощадной жары.

К полудню кто-то раздобыл старую лодку, наполовину заполненную водой. Мы забрались в нее, а маму долго не пропускали, так как лодка могла вот-вот перевернуться. Мы уже достигли половины реки, когда я заметил, что мы перестали приближаться к противоположному берегу. Лодка, словно замерла на месте.

Я оглянулся и обнаружил, что к нашей лодке была привязана лошадь, которая плыла вслед за нами и с трудом справлялась с быстрым течением реки. Веревка, с помощью которой она была привязана к лодке, периодически натягивалась, притормаживая движение или задавая ему другое направление.

Не успели мы добраться до украинского берега, как началась стрельба. Моя бабушка со стороны отца и мой двоюродный брат Бецалель остались на том берегу и погибли.

Семья Пинкензон, как мы узнали потом, пробивалась другими дорогами. Спустя много лет в Израиле бельчанин Абрам Пустыльник поведал мне следующее.

В начале войны он был мобилизован в ряды Красной армии и в дни отступления — недалеко от железнодорожной станции Гура Каинар — он встретил дядю Володю.

Встреча была недолгой, люди торопились, спасаясь от наступавшего врага. Молодой солдат запомнил, что дядя Володя держал в руках мусину скрипку, которой еще предстояло сыграть свою роль…

Мы продолжали свой путь: впереди были многие километры по дорогам Украины. Долгие дни и недели под бесконечный стук колес поезд уносил нас вглубь страны. Бесконечная вереница товарных вагонов, где не было удобств, питьевой воды и других элементарных условий.

Поезда обычно останавливались не на железнодорожных станциях, а посреди поля или в лесу, не известно было и время стоянки. Слабый гудок паровоза, извещавший об отправлении эшелона, почти не был слышен.

Запомнилась знакомая картина, когда поезд внезапно отправлялся, и люди, опасаясь возможной разлуки со своими семьями, с криками ужаса пытались догнать уходящий состав. Однажды на какой-то станции я отправился набрать в чайник кипяток, который, разумеется, должен был нам заменить и чай, и горячий обед.

Когда я уже возвращался, увидел, что поезд отправляется. Я начал его догонять, чьи-то крепкие руки помогли мне вскочить на подножку последнего вагона.

После нескольких недель трудных переездов мы оказались на Северном Кавказе.

На одной из крупных железнодорожных станций, не помню — в Армавире или на станции Тихорецк — наш эшелон с беженцами почему-то долго не отправляли. По обе стороны от нас стояли воинские эшелоны, на платформах мы видели танки и орудия.

Внезапно начался авианалет немцев. Рев пикирующих самолетов и ответная стрельба установленных на воинских эшелонах зенитных пулеметов запомнились на всю жизнь. Вскоре самолеты были отогнаны, наступила тишина.

Мы остались на Северном Кавказе. Здесь, в станице Усть-Лабинская, Краснодарского края, мы встретились с семьей Пинкензон.

Жили недалеко от них, но все реже я встречался с Мусей, фронт стремительно приближался. Наша семья успела покинуть станицу до прихода фашистов.

Муся с родителями, дедушкой и бабушкой остались, так как его отец работал в госпитале, где было много раненых, которых он не мог оставить.

Мы тогда еще не знали, что больше никогда не увидимся.

Наша семья оказалась в Махачкале.

Жили в деревянных бараках. Началась вспышка дизентерии.

Поток беженцев продвигался дальше вглубь страны. Вскоре мы покинули Махачкалу. Поднялись на пароход, который отправлялся в Красноводск.

Беженцев с маленькими детьми пропускали к лестнице, которая вела вниз, в трюм парохода. Мне и сестре было соответственно 9 и 11 лет, и нашу семью разместили на палубе.

Была глубокая осень, Каспийское море разбушевалось, сильный холодный ветер каждый раз захлестывал на палубу гребни огромных волн.

Борт парохода, края палубы покрывались коркой льда.

Было голодно и холодно. Эпидемия сыпного тифа и дизентерии косила людей. На палубе стояли кабинки туалетов и к ним тянулись вереницы очередей. Не раз я видел, как за борт в море сбрасывали какие-то мешки. Потом я узнал, что так хоронили умерших.

Из Красноводска, проехав всю Туркмению с запада на восток, мы переехали в город Чарджоу, где обосновались до возвращения на родину.

В памяти остались и лечение по поводу отмороженных на пароходе пальцев ног, и несколько тяжелых лет, когда утром мы съедали весь дневной паек хлеба, а затем весь день, — и так каждый день, — ощущалось мучительное чувство голода.

Не было молока, овощей и других элементарных продуктов питания.

Осенью 1944 года наша семья вернулась в родной город Сороки, когда фронт был близко, и Кишинев еще не был освобожден.

Наступил долгожданный День Победы, радость и ликование. Мы с ребятами отправились на экскурсию по родным местам, забрались в знакомую нам пещеру и высекли на белом камне дату — 9/V-45 г.

После войны мы узнали, что вся семья Пинкензон — Муся с родителями, дедушка и бабушка — была расстреляна фашистами в 1943 году у обрыва над Кубанью.

Они разделили участь многих евреев, казненных в ту страшную пору.

Здесь и проявил Муся те черты, о которых я рассказывал.

В тот последний день скрипка была с ним, он бережно прижимал ее к сердцу. Перед расстрелом немецкий офицер приказал ему сыграть…

Он заиграл «Интернационал» (в то время это был гимн Советского Союза). Опомнившись, немцы открыли огонь. Муся упал.

Это был его вызов врагу, а оружием была скрипка.»

Спустя много лет — в 1975 году — дети Усть-Лабинской школы, в которой Муся учился в годы войны, приехали в Молдавию, на его родину.

Они подарили нам альбом, в котором были интересные рисунки, исполненные детьми, стихотворения, посвященные Мусе, а также свидетельские показания его учителей и одноклассников, в которых рассказывали о юном герое и его подвиге.

Вот некоторые из них.

Воспоминания Владимира Федоровича Забашты, одноклассника Муси:

«Впервые я увидел Мусика, когда его ввела в класс директор нашей школы Г. В. Петровская. Мальчик небольшого роста, в светлой рубашке, в коротких штанишках смело вошел в класс. Шел урок географии, вела урок Е. П. Сахно.

Мусю посадили за третью парту. На перемене все окружили мальчика, нам интересно было узнать, как его зовут, кто его родители. Я сразу же подружился с ним, и домой мы пошли вместе. Он жил на той же улице, что и я. После занятий мы часто играли вместе, я бывал у него дома, а Муся — у меня.

Я хорошо знал его родных, бабушку, дедушку, отца и мать. Отца я видел редко, так как он отдавал большую часть своего времени работе в больнице.

Муся часто играл на скрипке у меня дома. На мой вопрос «Кем ты хочешь быть?» он твердо отвечал: «Только музыкантом!».

Из воспоминаний учительницы Елены Петровны Сахно:

«Запомнился он мне в коротких серых брюках, такого же цвета курточка, поверх которой развивался алый пионерский галстук. На уроках Муся работал с увлечением, всегда давал отличные ответы по всем предметам.…

Он часто спрашивал, что можно дополнительно почитать по материалу того или иного урока.

Брал рекомендованные книги в библиотеке и читал их дома. Вот почему ребята, затаив дыхание, слушали его ответы у карты.

Муся охотно и постоянно помогал товарищам в учебе. Он принимал активное участие в экскурсиях, походах в окрестности станицы Усть-Лабинской. Я помню, с какой любовью он вместе с другими ребятами готовил наглядные пособия, которые были помещены в географическом кабинете. Особенно удачно был сделан макет рельефа станицы. К сожалению, эти пособия не сохранились»

Из воспоминаний одноклассницы Муси Анны Никитичны Бакиевой:

«Вскоре нашу школу закрыли, и в ней оборудовали госпиталь для советских военнослужащих.

В госпиталь стали прибывать раненые. Мы старались хоть чем-нибудь помочь им, облегчить их боль словом или прикосновением руки.

Мы часто дежурили у постелей тяжелораненых, писали письма их родным. Затем решили подготовить концерт, чтобы выступить перед ранеными.

Ведущая роль в концерте принадлежала Мусе. Бойцы с большим вниманием слушали произведения, которые исполнял он на скрипке. Я очень любила петь под аккомпанемент Муси, Он очень умело играл, в его репертуаре было много различных песен».

Из воспоминаний Банной Надежды Антоновны: «Нам не хотелось быть в стороне от тех событий, которые проходили у нас на глазах. Мы всячески старались хоть чем-нибудь помочь. Работали в поле, собирали урожай наравне со взрослыми.

Когда мы узнали, что в Усть-Лабинске есть госпиталь для раненых бойцов, то решили обязательно навестить раненых. Собрали продукты, принесли, кто что мог, ведь тогда уже было трудное время, и пешком отправились в госпиталь.

В госпитале был как раз концерт, там я впервые и увидела маленького скрипача. Мы, деревенские мальчишки и девчонки, очень редко могли слышать скрипку и поэтому были очарованы исполнением. Впоследствии я узнала, что мальчика звали Муся Пинкензон».

А. Н. Бакиева: «Но вот уже шли бои на окраинах станицы, раненых эвакуировали в тыл, в город вошли немцы.

Страшно вспоминать о тех зверствах, которые чинили они. Каждый день был полон арестами и расстрелами. В одну из таких страшных ночей был арестован и Муся с семьей».

В. Ф. Забашта: «Когда в станицу вошли немцы, я стал реже видеть Мусю. Помню всего несколько встреч.

Всякий раз я предлагал Мусе уйти из станицы на хутор, к нашим знакомым. Но он отклонял мои просьбы и говорил: „Погибать — так всем, всей семьей!“.

Последний раз я его видел в конце декабря.

Встретились мы на улице, и разговор наш был краткий и прежний, о его судьбе. Муся и на этот раз отказался от помощи. На память он предлагал мне свою скрипку, но я сказал, что играть не умею, а ему она нужнее».

А. Н. Бакиева: «Через некоторое время мы встретились с ним в тюремной камере, куда я попала вместе с родителями.

Мы были все приговорены к расстрелу.

Я помню, как Муся был сдержан, не по возрасту серьезен. В руках у него постоянно была скрипка. Мне с родителями чудом удалось спастись.

А все остальные 378 советских граждан были расстреляны. После их расстрела я узнала о подвиге Муси, маленького героя-скрипача».

В. Ф. Забашта: «Вся станица заговорила о стойкости и мужестве Муси, заигравшего „Интернационал“ и не просившего пощады.

Я часто выступаю перед пионерами школы, где я учился, где учился Муся, стараюсь донести смысл подвига до юных сердец. Помните о маленьком герое, чтите память о нем».

Очевидец расстрела: Новиков Борис Иванович

https://collections.ushmm.org/oh_findingaids/RG-50.653.0009_trs_ru.pdf

Contact [e-mail] for further information about this collection

Вопрос: Я прошу Вас назвать свою фамилию.

Ответ: Новиков Борис Иванович. Вопрос:

В каком году Вы родились?

Ответ: В 1930 году. Вопрос: Где Вы родились?

Ответ: В городе Севастополе, 4 июля.

Вопрос: Где Вас застала война, и что происходило с Вами?

Ответ: Война меня застала в городе Ялта в 1941 году. И в том же году мы с бабушкой были эвакуированы на Кубань.

С тех пор я и проживаю на Кубани в станице Усть-Лабинской. В 1942 году, в начале апреля, наши войска, теснимые мощной немецкой группировкой, отошли за Кубань.

Дня три было полное безвластие.

Когда немцы зашли, не встретили никакого сопротивления. Видимо, этим и сказывается ихнее лояльное отношение к мирному населению. Никаких насилий, никаких угроз не было.

Через несколько дней появились объявления, что все жители станицы обязаны в такой-то срок пройти регистрацию в комендатуре.

Именно в тот период оккупационные войска, видимо, смотрели тех, кто приходил регистрироваться, кого из них можно назначить старостой, а кому предложить место полицейского. Станица была разделена на отдельные микрорайоны, и в каждом микрорайоне был староста.

После того, как были назначены эти лица, без их ведома нельзя было переехать с квартиры на квартиру.

Они вели полный учет: семья коммуниста там, комсомольца. Все, что в анкете было записано, они старались выполнить.

Были моменты, когда через этих старост немцы собирали жителей трудоспособных и на машинах их увозили в станицу Воронежскую.

Там был противотанковый ров, который делали еще наши войска, и которым наши не воспользовались.

И вот эти рабочие там работали.

Они расширяли, укрепляли его.

А ближе к осени впервые было такое как бы насилие на труд принудительный: немцы в воскресенье окружили рынок и, на их взгляд, тех, кто был трудоспособный, погрузили в машины и увезли в станицу Воронежскую.

Это было первое такое впечатление.

В то время я уже был один, бабушки в живых не было. И мы, мальчишки беспризорные, совали нос туда, куда, может, и не следовало.

Но любопытство брало верх над страхом. Мы обычно собирались около моста. Там недалеко была Суворовская крепость.

Это была как бы нейтральная зона — там ни наших, ни немцев не было. Там мы моли собраться покурить, пошалить.

Ну и сверху смотрели, как немцы переправлялись сначала через паром, а потом по мосту за Кубань. Со временем мы заметили, что стали появляться машины, которые со стороны Кавказских гор возвращались с красными крестами.

Видимо, раненых возили. А ближе к осени пошли по станице слухи.

Вот, например, ребята рассказывали, что у них были соседи евреи, эвакуированные из Ленинграда, из Бессарабии.

Приехали полицейские, подвода была, погрузили все их вещи и забрали. В общем, слух пополз по станице.

А однажды, почти уже в сумерках, мы с ребятами после перекура в нейтральной зоне возвращались. И увидели, что шла большая колона, человек 100, может, и больше. Шли пеши, сзади на подводе везли вещи, и сидели старики и женщины преклонного возраста. Причем оружие не наготове было, чувствовалось, что люди шли покорно.

Видимо, им говорили, что куда-то будут их перевозить. Мы проследили: их провели в тюрьму, они скрылись за высоким забором, и больше мы их не видели.

Но, как говорили соседи, не одна такая колона была.

И так до поздней осени.

А однажды, после очередной вылазки на эту нейтральную зону, мы стали возвращаться и услышали автоматную очередь.

Мы испугались, переглянулись, но потом любопытство восторжествовало, и мы побежали на эти выстрелы.

А вовремя, когда мы бежали по лощине, еще мощные выстрелы были. И вот мы, пятеро мальчишек, выскакиваем на поляну.

И перед нами такое зрелище: сверху — крепостной вал, поверху ходят немцы, а внизу, в углу, вырыта небольшая яма, и вокруг ямы — трупы. И помню, как немец за руки или за ноги тянул в яму убитого уже. Но это было все так неожиданно, что не только мы оторопели от увиденного, мне кажется, что немцы тоже оторопели.

Они не думали, что появятся какие-то свидетели. Какое-то время мы стояли, смотрели как околдованные, покамест он там что-то крикнул. Стрелял он в нас или нет — но нас как ветром сдуло! И мы убежали.

Но трупов было очень много! Стонов я не слышал, видимо, они были просто добиты этими контрольными выстрелами.

После этого мы уже на крепость не ходили. Я там появился уже после армии. Прошло много времени, там уже стали дома строить. И рельеф изменился. И мы с ребятами спорили, где то место было.

Я тоже считал, что запомнил хорошо, потому что детская память впечатлительная. И хоть время пребывания там было незначительным, но что мы пережили! До этого мы уже видели людские смерти.

Вот когда бомбили мост, и попала одна бомба в колон, где шли наши военнослужащие. Но они в форме, казалось, что солдат служит, и или его убьют, или он должен кого-то убивать. А вот когда мы увидели мирных как убивают, не в бомбежке, а вот так, без всякого сопротивления… Ну, это конечно, отложилось…

Тогда, после этого, у меня появились первые седые волосы. Вот до сих пор в памяти эта картина расправы над мирным населением.

Вопрос: Вы упомянули, что первые аресты были на рынке.

Ответ: Не на рынке. На рынке забирали людей, которых гнали на принудительную работу. Вопрос: Вы видели это?

Ответ: Да. Вопрос: Как это происходило? Ответ: Приехали машины вокруг рынка, оцепили. Машины крытые. Потом автоматчики.

И они пошли по рынку. С ними были и полицейские. И вот он пальцем показывает, что вот этого, вот этого, вот этого.

И прямо в машину, и в Воронежскую увезли. Как рассказывали, их вернули после проделанной работы.

Вопрос: А Вы где были в это время?

Ответ: На рынке. Где можно что-то выпросить, что-то украсть. А потом, уже насытившись, бежали к мосту смотреть, какая там воинская техника идет. Или на железнодорожный вокзал. Там был чудесный парк столетний!

Немцы его вырубили и построили четырехэтажное здание. Как говорили железнодорожники, они хотели проложить прямую железнодорожную ветку Усть-Лабинск — Майкоп, чтоб нефть майкопскую коротким путем доставлять.

Вопрос: А кто на рынке отдавал команду, кого забирать?

Ответ: Никто! Просто немцы визуально определяли, если молодой или молодая, то забирали.

Вопрос: Немцы?

Ответ: Д, немцы.

Вопрос: А полицейские там были?

Ответ: Были и полицейские.

Вопрос: Это один раз такое происходило?

Ответ: Я помню только один раз. А до этого добровольно, через старост. Он приходил в семью и говорил: «Вот от вашей семьи на работу надо будет с лопатой выйти».

Вопрос: Сколько человек забрали с рынка?

Ответ: Трудно сказать, потому что машин с десяток было. Может, они и не все были заполнены. Но те, кого они определяли работоспособным, забирали. Не насильничали, особого крика, ажиотажа не было.

Говорили: «Поработаете, а потом привезем вас назад».

Вопрос: А теперь еще раз о том, как Вы видели колону людей. Вы сказали, что оружие было наготове.

Ответ: Нет, наоборот, не наготове! Люди шли покорно. Оружие висело у них на спине. Вопрос: У кого?

Ответ: У немцев и полицейских.

Вопрос: У сопровождающих колону?

Ответ: Да, там были немцы и несколько человек в гражданском.

Вопрос: Сколько?

Ответ: Человек пять, а может, и больше

Вопрос: А в колоне кто был?

Ответ: Были и молодые, и мужчины, и женщины. А вот стариков и немощных везли на подводе. Но колона шла покорно. С вещами шли. Может, им сказали, что переселение.

Вопрос: Кто были эти люди?

Ответ: Это были евреи.

Вопрос: А откуда Вы знаете?

Ответ: Женщины говорили. Уже когда колона прошла, мы подошли и женщины говорили, что там были такие-то, кто жил там—то. Но забирали их не в один вечер! Тоже, видимо, чтобы не напугать, чтоб не разбежались.

Вопрос: Вы сколько раз видели такие клоны?

Ответ: Я видел одну. Но по разговорам, их была не одна. Их в течение недели-две постоянно свозили, может, даже с периферии.

Вопрос: Вы кого-нибудь узнали в том колоне?

Ответ: Нет. Среди моих друзей были, в основном, беспризорники.

Вопрос: А вообще евреев Вы знали?

Ответ: Я видел одну семью с Молдавии, но там молодых не было, были пожилые или средних лет, даже не призывного возраста был мужчина, а в основном, старушки, женщины. Вопрос: И какова их судьба?

Ответ: Наверное, все, кто был в этой тюрьме, попали под расстрел.

Вопрос: А вот эта семья куда-то уехала или осталась в Усть-Лабинске?

Ответ: Я их больше не видел.

Вопрос: На каком расстоянии Вы находились от этой колоны?

Ответ: Метров 70–80. А вот когда мы прибежали к яме, где расстреливали, это метров 50–30. И я хорошо помню, как немец тащил труп в ту яму.

Вопрос: Это какой год был?

Ответ: 1942, месяц я не помню. Это была осень, холодно уже было. Мы были одеты так… в пальтишках, в жакетах.

Но, по крайней мере, до этого они так не пугали население. И, мне кажется, они старались сделать так, чтоб свидетелей не было.

Я удивляюсь, как они по нам очередь не пустили. Но то, что мы там увидели!

Это было, практически, первое прикосновение к войне, что же она из себя представляет. Даже не к войне, а к фашизму. Я ж говорю, когда гибли солдаты, мы совсем по-другому реагировали.

Вопрос: Сколько времени прошло между тем, как Вы увидели колону, и услышали выстрелы?

Ответ: Может, неделя или две.

Вопрос: И за это время Вы видели еще какие-то группы?

Ответ: Нет, больше не видели. Вот те ребята, которые приходили, рассказывали, что через дом от них вечером приехали и забрали.

Вопрос: Вы видели аресты?

Ответ: Нет.

Вопрос: Давайте подробнее поговорим о месте расстрела. Вы бежали с какой стороны?

Ответ: Мы бежали с юга на север, по оврагу. А потом этот овраг расширялся, и вокруг этой полянки возвышался крепостной вал с трех сторон. И вот по этому крепостному валу и ходили немцы.

Вопрос: Сколько их было?

Ответ: Не знаю. Увидели мы вот эту яму. Какая-то ругань была и на русском, и на немецком языке. Чувствовалось, что это была пьяная компания.

Вопрос: Полицейские там были?

Ответ: Были.

Вопрос: Много?

Ответ: Нет, немцев было больше. Не знаю, полицейские это или нет, но на рукаве у них были белые полосы, повязки такие.

Вопрос: В тот момент, когда Вы там находились, кто-то стрелял?

Ответ: Нет. Нет, вот когда мы бежали, первый раз услышали автоматную очередь и ружейную. Мы еще тогда думали, бежать смотреть или нет.

И, когда уже стали бежать, мы услышали одиночные. А когда мы прибежали, уже полицейские закапывали и стягивали туда.

И не все еще были сброшены туда. Вот такая сцена.

Вопрос: Вы упомянул, что полицейские закапывали. Сколько их было?

Ответ: Трудно сказать, я могу ошибиться. Около десяти, может быть. Они закапывали, а немцы стояли вокруг.

Причем оружие уже у них было за спиной, не на боевом взводе. Поэтому, видимо, они и крикнули на нас. А если бы был под рукой автомат, он, наверное, выпустил бы очередь.

Вопрос: Живы еще Ваши товарищи?

Ответ: Нет, они умерли. Вопрос: Они тоже из Усть-Лабинска?

Ответ: Они местные жители, тоже безродные — вот это нас сблизило. Вместе по садам лазили, вместе любопытство проявляли.

Вопрос: Убитых Вы видели на этом месте?

Ответ: Да, может с десяток. Те, которые не упали сразу в яму.

Вопрос: Кто это были?

Ответ: Ну, женщины, мужчины. Может, их и расстреливали не в яме, а потом уже сбрасывали туда. Может, и такой вариант.

Вопрос: Сколько тел Вы видели?

Ответ: С десяток лежали, еще не сброшенные.

Вопрос: Они шевелились?

Ответ: Нет, ни стонов, ничего уже не было. Вопрос: А разговор Вы слышали?

Ответ: Разговор между немцами и полицейскими. О чем-то они говорили между собой. Но землю уже забрасывали в яму.

Вопрос: Убитые были одетые или раздетые?

Ответ: По-моему, одетые. Мне кажется, что, если бы заставляли раздеваться, какой-то шум был бы.

Вопрос: А дети среди убитых были?

Ответ: Не видел я детей. И, видимо, там не в один раз эта экзекуция проходила.

Вот когда рассказывают за Мусю Пинкензона, вот это было или первый, или последний раз. Мы, когда там были, ничего этого не слышали.

Может быть, и Муся был там, но, пока мы добежали, все кончено было.

Вопрос: А после этого дня Вы еще выстрелы слышали?

Ответ: Мы после этого уже туда не ходили.

После войны уже, в пятидесятые годы.

И однозначно не смогли определить, где было то место. Тогда там ничего не было, а потом стали появляться строения.

Это был период, когда заселяли крепостную площадь. Вопрос: А перезахоронение какое-то было?

Ответ: Наверное, было. Я знаю, что была какая-то комиссия, которая раскапывала, пересчитывала, документировала.

Вопрос: Вам это говорили?

Ответ: Это так рассказывали. И потом было официальное сообщение, что проводили вот эту процедуру опознания.

Вопрос: Когда оно было?

Ответ: После войны.

Вопрос: И что в нем было?

Ответ: Просто они подтвердили, что столько — то человек, столько-то останков найдено.

Вопрос: Упоминалась национальность?

Ответ: Советские граждане. Не выделялось, что это евреи.

Вопрос: А Вы знали, что это евреи?

Ответ: Конечно! Потому что все ребята говорили, и те соседи — женщины, что вот евреев гонят. И тех, которых я раньше видел евреев, они исчезли.

Вопрос: Это местные или эвакуированные?

Ответ: В основном, беженцы с Молдавии. Были, я знаю, беженцы и с Ленинграда.

Вопрос: После ухода немцев в Усть-Лабинске евреи еще оставались?

Ответ: Вот этого я не знаю. Я знаю, что, когда наш завод восстанавливали после войны, то вернулся с эвакуации Брук Израель Львович, он замдиректора был.

Вопрос: А те, кто не эвакуировался, остались в живых?

Ответ: Я этого не знаю. Просто я был свидетелем не самого расстрела, а результата.

И впечатление на всю жизнь осталась. А потом говорили, что там, в том рву, расстреляли евреев.

Вопрос: Кто говорил?

Ответ: Жители.

Вопрос: Вы лично от них слышали?

Ответ: Да. На рынок придешь — и там услышишь. Но мы туда уже больше не ходили. Было очень страшно!

Вопрос: Вы сказали, что побежали на место расстрела, когда услышали выстрелы. Когда Вы туда прибежали, Вы видели, как стреляли?

Ответ: Нет, выстрелов уже не было. Мы видели только, что трупы сбрасывали в яму.

Вопрос: Кто сбрасывал?

Ответ: И немцы, и полицейские там были. Вопрос: Последние выстрелы на каком расстоянии от этого места Вы слышали?

Ответ: Метров 200–300. Но я хорошо помню, что сначала были автоматные очереди и ружейные, частые таки выстрелы.

И, покамест мы раздумывали, бежать или не бежать, мы услышали еще одиночные. Интервал был секунд пять между выстрелами.

Вопрос: И именно поэтому Вы туда побежали?

Ответ: Да. Мы все-таки рискнули.

Вопрос: А при Вас стреляли?

Ответ: Нет. Мы просто увидели вот ту картину, что вокруг ямы лежали уже трупы, и их сбрасывали.

Спасибо!»

Итак, мы наконец получили более мене объективную характеристику описания событий немецкой оккупации в г. Усть Лабинска.

Теперь давайте посмотрим на два якобы официальных документа сканы, которых с подачи Бельской еврейской общины широко распространены через Интернет в РФ

Я как «старый бюрократ» внимательно изучил оба документа, но принял за правильный и достоверный только второй документ, потому, что в первом мы видим не достоверно документ составленный не уполномоченными на это государством людям из местных органов вести и в итоге мы имеем своего рода идеологическую справку которая «документально нам подтверждает» подвиг А.В. Пинкензона..

Итак, читайте сами и выводы делайте тоже сами!

Документальные подтверждения расстрела:

А К Т

1943 г. Мая, 18 дня. Ст. Усть-Лабинская

Мы, комиссия в составе: представителя Райисполкома г. ГОЛУБЬ, РК/б/ т. БУГЛОВОЙ редакция газеты «Сов. Кубань”-КАТСТИЛСКОГО, от райздраво врач т. Тихомиров, от. ен комсостава т. КУТСВА от рабочих маслозавода № 3 т. т……………………………………….от колхоза «Красный Форштедт» т………………………………………………………………

От советской интеллигенции т. ЕРМАК СБА

зафиксировали настоящим актом зверство немецко-фашистских извергов по от. Усть-Любинской над советскими гражданами.

Установлено, что в ст. Усть-Лабинская зверски замучено и расстреляно советских граждан 387 человек, из них 116 мужчин, 194 женщин, 77 детей.

По национальности русских-35 чел.

Среди погибших членов ВКП/б/3 чел. ВЛКСМ-4 чел, красных партизан 5, советской интеллигенции30 чел, советского актива, 20 неустановленных 248.

С 8/ХП-43 г. Местная полиция и жандармерия стали производить отбор населения под предлогом эвакуации, как-то: т. т.

Врачу Пинкинзону, Шпинлер, Аовелой и др. было предложено собрать свои вещи для эвакуации, но в действительности их доставили в полицию, отобрав вещи направили в тюрьму Б/ХП, ТБ/ХП ежедневно рано утром и вечерами выводили партиями в 30–40 чел. на расстрел в районе Кр. Форштедта крепости.

Большинство из них были женщины, дети и старики.

Матери вели за руки своих детей, внуки поддерживали своих стариков.

Некоторые из них были раздеты, босые, многие плакали.

В первую очередь зверски умертвляли детей, намазывая им губы жидкостью и после мучительных судорог, дети умирали на глазах родителей.

Покончив с детьми, немецкие палачи расстреливали взрослых и стариков.

В их числе врач Пинкинзон Борис — 83 лет мать Пинкинзон 80 лет, жена Пинкинзон 40 лет и сын Пинкинзон Муся I0(лет, который, идя на расстрел, не выпускал из рук скрипку и смычок /хорошо играл Муся на скрипке / и в последний час своей жизни он попросил разрешения ему сыграть. Вначале ему отказали, но затем разрешили.

Муся как маленький советский патриот, нежно поднёс любимую скрипку к плечу, и полились звуки интернационала, вне себя от ненависти, кинулись полицейские на ребёнка и сбили его с ног.

Отец Пинкинзона стал просить жандармов не убивать его сына.

Звероподобные полицейские стали смеяться и бить его.

Полицейские потом приказали ему вместе с сыном бежать от них прочь.

Была пущена очередь из автомата и на поляне, недалеко от вырытой ямы лежали два трупа — это были отец и сын Пинкинзоны.

Среди погибших семья, находясь обречённых на смерть, успокаивал плачущих женщин и детей, говоря: «Не плачьте, мы умрём, но за нас отомстят наши мужья, братья, товарищи»

Как это было установлено 3 члена расстрелянных вся семья докторов Пинкензоны, причем сын Пинкензона Муся, 10 лет имея при себе скрипку, добился разрешения поселений раз перед смертью сыграть на скрипке и когда разрешение было дано, маленький советский патриот на своей скрипке исполнил Интернационал.

В момент исполнения Интернационала был расстрелян.

Перед расстрелом советские граждане подвергались избиению.

Плачь, стоны и крики были слышны живущим гражданам Полушковой Н.И. и Просоловой Н.Д., которые и являются очевидцами этих злодеяний.

Из рассказов жителей установлено, что дети в возрасте от 2 месяцев до 14 лет не расстреливались, а подвергались физическому уничтожению путем смазывания губ какой-то жидкостью, а затем сбрасывались в могилу.

Среди замученных и расстрелянных советских граждан в общей могиле находится Асеева-Епиндлер Раиса, 35 лет, с детьми.7 и 4 лет, жена командира Красной Армии Заусмановичь с грудным ребенком, которая перед смертью произнесла следующие слова: «Не плачьте, мы умрем, но за нас отомстят наши мужья, братья и товарищи».

29 июля с. г. комиссии было произведена частичная раскопка могилы, в которой покоятся замученные расстрелянные советские граждане.

Раскопкой установлено, что труппы разложились до неузнаваемости.

Труппы не в одинаковом положении.

Могила плотно набита труппами, число которых достигает, примерно 400-х сот, что соответствует показаниям свидетелей.

Произведенным обмером могилы установлено: длина её 10 м, ширина 4 м, глубина 2,5 м.

Могила расположена на территории крепости от. Усть — Лабенской, северо-восточнее колхоза «Красный Форштат» 500метрах от правого берега реки Кубань.

Кроме этой могилы, юго-западнее выше указанного колхоза 300 м находится вторая могила с 12 расстрелянными советскими гражданами, которые находились по подозрению в оказании помощи партизанам Отечественной войны фамилии расстрелянных граждан не удалось восстановить.

Непосредственными виновниками в расстреле советских граждан являются:

помощник военного коменданта станицы Усть — Лабинской. Гауптман,

сельхоз комендант Гофман и их пособники Родины, районный атаман Донецкий, начальник районной полиций Русаков, начальник станичной полиций Чесноков и начальник тюрьмы Бекутин.

Акт подписали:

Уполномочен. Красной. Крайкомиссии

по распознаванию злодеяний ВИШНЕВЕЙ

Председатель Райисполкома /АЛЕКСЕЕВ/

Секретарь РК ВКП /б/ /КЕЛЮХ/

Председатель стансовета /ПИРОЛЕНК/

Зав. Райздравотделом /МАКЕЕВА/

Работница маслозавода /ЕРОНОВА/

Врач /ТИХОМИРОВ /

Далее у нас выше помещен скан второго Акта

Далее я приведу отсканированный и восстановленный полностью. Его текст, а тут вначале мое мнение о первом акте. Это было не исследование братской могилы, ведь в нем не принял участие даже один судебно-медицинский эксперт или сотрудник прокуратуры, без выводов которого в форме отдельного Заключения этот Акт не имеет никакой юридической силы.

Далее идет расшифровка второго АКТА. Он оставлен через почти что 2 месяца после первого Акта.

И при осмотре братской могилы принимал участие врач зав. рай. здрав отделом г. Макеева Р.П и, так же пом. Прокурора Краснодарского края Вишивецкий А.Е., председатель Исполкома Усть Лабинского райсовета депутатов трудящихся Алексеева П.П., врача Тихомирова

А необходимость повторного обследования братской могилы в Усть-Лабинской крепости было то, что первый акт составлен с грубыми нарушениями и необъективно!

Акт

1943 г. Июля 30 дня. Ст. Усть — Лабинская

Мы, ниже подписавшаяся комиссия в составе уполномоченного Краснодарской Краевой комиссии по расследованию злодеянных немецко — фашитстских захватчиков и их сообщников — пом. Прокурора Краснодарского края Вишивецкого А.Е., председателя Исполкома Усть Лабинского райсовета депутатов трудящихся Алексеева П.П. секретаря Рк. ВКП Келюх И.П., председателя Усть Лабинского стансовета г. Пирожко Д. Ф, зав. райздрав отделом г. Макеевой Р.П., работницы маслозавода г. Ероновой А.Ф. и врача Тихомирова

составили настоящий акт о нижеследующем:

8 августа 1942 г. Станица Усть — Лабинская была оккупирована немецкими фашистким войсками. С первых дней хозяйничия немецко — фашисткие власти и их приспешники приступили к массовым арестам ни в чём не повинных советских граждан.

В районе было изъято всё еврейское население и помещено в тюрьму. В декабре месяце оккупированные немецко — фашистские власти и их сообщники приступили к массовому физическому истреблению советских граждан, содержавшихся в тюрьме.

Русским военнопленным было приказано на территории крепости на территории крепости Северо — восточнее колхоза «Кронштандт» от Усть — Лабинской в 500 метрах от реки Кубань вырыть могилы длинной в 10 метров, шириной 4 метра, глубиной 2, 5 метра.

После изготовления могилы 15 декабря 1942 г. местный оккупационные немецко — фашистские власти в лице

помощника военного коменданта Станицы Усть — Лабинской Гауптмана,

сельхоз коменданта. Гофмана и их сообщников, изменников родины:

районного атамана Донецкого от Станичного

Атмана Колбасина,

начальника районной полиции Русакова,

начальника Станичной полиции Часнокова

и начальника тюрьмы Бакутина, предварительно ограбив арестованных советских граждан, учинили над ними нечеловеческие пытки.

А затем их расстреляли.

Из опросов целого ряда свидетелей, удалось установить следующее:

В станице Усть — Лабинской в сроки замучено и расстреляно более 400 — от неповинных советских граждан, из них 116 мужчин, — 194 женщины, остальные дети в возрасте от 2 месяцев до 15 лет.

По национальности физически уничтожены русских 35 человек, а остальные евреи. Среди погибших членов ВКП 3 чел. Членов ВЛКСМ 4 чел., партизан отечественной войны 5 чел., советская интеллигенция 30 человек, советского актива 20 чел.

С 8. 12. 1942 местная полиция под руководством начальника полиции Русакова стала производить сбор населения под предлогом эвакуации.

В числе многих граждан полиции был врач Пинкинзон

Возраст., 45 лет. Его отец Пинкензон В., 83 года, мать Пинкензона 80 лет.

Жена Пинкензона 40 лет.

Сын Пинкензон 10 лет. Явившейся советские граждане по требованию полиции для эвакуации и граждане были помещены в Усть — Лабинскую тюрьму, продержав их там до 15 декабря.

Примерно в 15 часов усиленным конвоем, которым руководил начальник тюрьмы Бакутин, советские граждане 2-мя группами примерно по 200 чел. в каждой, были выведены заранее к изготовленному рву на территории крепости северо — восточнее колхоза «Кронштадт» и там были расстреляны.

Так фашисты совершили ещё одно гнусное дело, уничтожение советских людей, за которое советский народ жестоко отомстит немецким кровожадным зверям.

Настоящий акт подписан:

Представитель от Райисполкома /Голуб/

РК ВКП (бБуглова/

Редакция газеты «Сов. Кубань» /Жаботинский/

Врач райздрава /Тихомиров/

представитель от жен комсостава /Лютова/

представитель от маслозавода № 3

–" — от колхоза «Кр. форштадт»

–" — от сов. интеллигенции /Ермакова/

Верно (подпись) Круглая печать Архивного отдела Администрации муниципального образования Усть — Лабинский район Краснодарского края.

Основание фонд 4 дело 9/3

Руководитель архивного отдела

администрации муниципального

образования Усть — Лабинский район / Л.Б. Огульчанская/

Т.е. тут мы впервые видим, что датой смерти А.В. Пинкензона является не абстрактный ноябрь 1942 г. а конкретно 15 декабря 1942 г. В Акте точно названы все лица, осуществившие расстрел и точно указано местонахождение братской могилы.

Далее в своем «Акте» вышеназванная комиссия не подтвердила факт героического поведения А.М. Пинкензона который якобы пред своим расстрелом пытался сыграть на зло своим палачам Гимн СССР — в качестве которого тогда в СССР и использовалась песня французских революционеров «Интернационал»!

А не подтвердила, не потому что не хотела, а потому, что в ее распоряжении не было никаких объективных данных о том, что это событие могло иметь место!

В связи с чем эта «история» и остается «фальшивым коммунистическим мифом»!

Но в этой ситуации важен не сам МИФ.

Верить в него или не верить в него? это ваше личное дело уважаемый читатель!

А я скажу о том, что с момента гибели А. Пинкензона и всех с ним казненных 187 лиц прошло 78 лет, а данная могила окончательно по правилам судебной медицины не исследована. Не установлена путем проведения эксгумации точная численность погибших, не установлена причина их смерти, не проведено никакого даже простейшего опознания погибших лиц, а ведь они несли с собой свои документы? И по этим документам их в июне 1945 г. было легко опознать.

Кроме того, нарождения неухоженной и забытой по существу братской могилы в стенах заброшенной Усть-Лабинской крепости, без нового торжественного перезахоронения погибших на новом месте, хотя бы на благоустроенном городском кладбище и установления над их могилами новых обелисков памятников.

И это все и было бы достойной памятью и воздаянием всем погибшим в ВОВ жителя г. Усть Лабинска хотя бы в честь и 75-летия Победы в ВОВ!

На этом я считаю историю с юным «пионером-героем» Мусей Пинкензоном законченной и перехожу к следующему нашему герою, Якову Гордиенко, который прославился своими подвигами в оккупированной немецко-румынскими восками г. Одессе.

А вот далее нам с вами уважаемый читатель ожидает очередная и увы очень трагическая история, которая произошла в 1942–1943 го. в г. Одессе той самой Одессе, которая по мнении. Многих недальновидных и малообразованных россиян является якобы «жемчужиной у моря»! А для более образованных и «Южной Пальмирой!

Хотя в действительности это была неофициальная столица российских евреев-контрабандистов времен Российской империи! Ведь в свое время Одесский порт был «порто-франко» т. е. по-современному зоной свободной торговли необлагаемой никакими налогами! Желающих поспорить с автором отсылаю к своей книге «Ах Одесса, жемчужина у моря»

Но та Одеса в которую я вас уважаемый читатель хочу пригласить уже была не той дореволюционной Жемчужиной у моря., там уже более 20 лет если за точку отсчета считать 1942 г. была установлена так называемая «советская» власть уничтожившая в застенках одесской ЧК весь цвет старой Одессы и затем уже усилиями сотрудников НКВД СССР и всех остальных «врагов народа!

И поэтому была совершено другой и к этому времени в той Одессе уже выросло совсем другое молодое поколение, одним из которых и является наш следующий герой Яков Гордиенко, о котором можно было бы прямо сказать одесский «хохол» в третьем поколении, но не получается ибо его сознание уже было зомбированного преступными коммунистическими идеями, под влиянием которых он и стал обычным наемным убийцей, за что если следовать христианским заводям и получил соответствующее воздаяние…не смотря на то что безбожная коммунистическая власть времен СССР и искусственно слепила из него «образ героя-партизана»!