Не промахнись, снайпер!

Владимир Першанин, 2011

Продолжительность их жизни на передовой, как правило, не превышала нескольких недель. Им нельзя было сдаваться в плен - снайперу, попавшему в руки врага, не стоило надеяться на пощаду или хотя бы на легкую смерть. Герой этой книги смотрел в лицо смерти более трех лет - тысячи часов «охоты» на нейтральной полосе, десятки дуэлей с немецкими Scharfschutze (снайперами), более семидесяти уничтоженных фашистов, три тяжелых ранения, он не был газетным героем, обвешанным наградами, но свой солдатский долг исполнил сполна... Окопная правда советского снайпера, прошедшего войну от Харьковского побоища до кровавого штурма Будапешта. Великая Отечественная через оптику снайперской винтовки.

Глава 3

Оборона под кручами Дона

Вот уже неделю как, сменив потрепанную в летних боях дивизию, мы занимаем оборону по левому берегу Дона, примерно километрах в трехстах северо-западнее Сталинграда. Когда поднимали по тревоге дивизию и, не доучив, направили в распоряжение штаба курсантов-снайперов, все считали, что идем в Сталинград.

Однако полки и отдельные подразделения дивизии, растянувшись длинной полосой, зарывались в землю и песок, укрепляя линию обороны с целью удержать врага и не дать переправиться через Дон. О реальной обстановке в Сталинграде, вокруг которого развернулось огромное сражение, мы знали мало. В газетах, как обычно, публиковали бодрые статьи, приводили цифры немецких потерь и всякие лозунги. Мы знали лишь то, что город сильно бомбили и ожесточенные бои идут на окраинах.

На высоком правом берегу с кручами и холмами засели итальянцы из 8-й экспедиционной армии, где-то левее — румыны. Фрицы доверили своим союзникам фланги, надеясь, что они сумеют удержать высоты, с которых наш низкий берег просматривался на десятки километров. Мы были у итальянцев как на ладони: песчаная полоса у берега, широкие открытые поляны. Однако нас защищал густой пойменный лес. Хоть и не сплошной, но целые рощи дубов, вязов, тополей служили неплохим укрытием. На берегу многочисленных заливов росли огромные ветлы, ивы, корявый, очень твердый карагач, о который тупились топоры и пилы. Среди деревьев мы рыли траншеи, оборудовали землянки, в глубине располагались артиллерийские позиции.

Днем берег с нашей стороны вымирал. Запрещалась бесцельная ходьба по лесу, большинство работ проводилось ночами. Проселочные дороги и места, где могла располагаться артиллерия, давно пристреляны. Если кто и рисковал двигаться днем, это посыльные мотоциклисты или конники из казачьих частей, которые знали все ложбины и рощицы, где можно проскользнуть по срочным делам. Но и для них это было далеко не безопасно.

На наших глазах накрыло с третьего-четвертого снаряда мотоциклиста-одиночку, мчавшегося километрах в полутора от берега. Взрыв подбросил мотоцикл, и тот развалился на куски, разбрасывая по сторонам колеса и мелкие железяки. Курьер так и остался лежать возле догоравшего остова. Его пытались вытащить, но точный огонь с высот не дал приблизиться к погибшему до темноты.

В наше отделение из шести человек (три снайперских пары) попал также мой друг Гриша Маковей с напарником из молодых, Васей Колобовым. Фамилию еще одного человека в отделении, напарника Ангары, я не запомнил. Старший сержант первое время пытался по привычке командовать, но получилось, что его основные обязанности свелись к ведению документации.

За время моей учебы сменили командира полка. Подполковник в кителе с двумя орденами, в ослепительно начищенных сапогах с любопытством оглядел наше отделение. Никаких вопросов с его стороны не последовало. Он коротко сообщил:

— В штабе и так людей больше, чем надо, толчется. Распределитесь по парам, как раз одна пара на батальон. Там станете на довольствие. Старший ведет снайперские карточки и регулярно докладывает о ваших снайперских трудах помощнику начштаба по разведке.

Он кивнул на капитана, стоявшего рядом с ним, и важно удалился в свой блиндаж. Действительно, в штабе, за пять километров от передовой, нам делать было нечего. Молодой подполковник высоко ценил свою безопасность. Глубокий блиндаж на склоне лесистой балки располагался, на мой взгляд, далековато от реки. Комполка не стремился лично наблюдать за положением дел на передовой. Впрочем, это было не мое дело.

Помощник начальника штаба по разведке капитан Ясковец долго втолковывал, что от нас ждут. Оказывается, ждали многого. Наблюдение за передним краем, прикрытие разведчиков, которые переправляются через Дон за языками, уничтожение вражеских наблюдателей, офицеров.

— Главное, не давать итальянцам наглеть. Повадились торчать на верхушках холмов со своей оптикой. Километров на десять в тылу все видят. Обещаю за первых двух снятых наблюдателей представить любого из вас к медали.

— Остальных гадов тоже можно отстреливать? — спросил Ангара. — Или только наблюдателей и офицеров?

Капитан немного подумал, помолчал, затем не спеша закурил «беломорину» и передал пачку по кругу:

— Курите. «Беломор» ростовский… а врагов бейте всех подряд.

Противореча себе, сказал, что до особого распоряжения стрельбу не открывать, а внимательно изучить вражеские позиции.

— Сколько же их изучать? — засмеялся Ангара. — Неделю, месяц…

— Я дополнительно дам указание.

Помощник начальника штаба полка, он же начальник разведки, произвел на меня двойственное впечатление. Подкупало, что человек повоевал, имеет нашивку за ранение, держится с нами просто. С другой стороны, в нем не чувствовалось той рассудительности и глубины суждений, которые должны быть свойственны командиру его ранга. Он прибыл на позицию за неделю раньше, вместе с разведкой, саперами и одним из батальонов. Но ничего интересного о вражеских частях, оседлавших донские кручи, не сообщил. Значит, в обстановке еще толком не разобрался. Впрочем, если по примеру командира полка он оборудовал аппарат управления разведкой за пять километров от передовой, то вникать в положение дел ему придется долго.

Мы тогда еще не знали, что капитан, не просчитывая последствий, буквально сразу направил одну за другой две группы разведчиков и саперов на правый берег. Хотел с ходу захватить языка и по прибытии остальных батальонов доложить командиру полка точные сведения о противостоящих нам частях.

Разведгруппы подготовил неплохо, даже привез за полста километров три легкие лодки. Но не учел многого, а главное, поторопился. Обе попытки закончились хуже некуда. Первая группа, попав в мощное течение под обрывом правого берега, отчаянно выгребала к нужному месту. Итальянцы услышали шлепки весел, осветили все ракетами и перебили разведчиков из пулемета. Вторая вылазка закончилась, едва начавшись. Лодку высветили ракетами рядом с нашим берегом, а затем ударили из легких орудий и минометов. Из пяти человек выплыли лишь двое.

Но об этом мы узнаем позже, а пока я слушал капитана и даже обратился к нему с просьбой направить меня с напарником в третий батальон, ближе к своей родной восьмой роте. Ясковец кивнул, потом запоздало спросил Ангару, не возражает ли тот.

— Никак нет, товарищ капитан. Егоров раньше служил в восьмой роте. Среди своих воевать веселее. Да и всякие проблемы легче решать.

Потом состоялась беседа с комбатом, который выделил нам с Малышко место в землянке связистов. Он заявил, что подчиняться мы будем лично ему, но постоянно лезть в наши дела не собирается. Комбат Ефимцев тоже носил капитанскую «шпалу», однако орденов еще не заслужил, а имел лишь медали «20 лет РККА» и «За боевые заслуги». В сорок втором году даже такой скромный набор наград считался достаточно высоким.

Связисты, особенно кто постарше, хоть и приняли нас нормально, но, не скрывая, с досадой переговаривались о том, что в батальоне появилась новая зубная боль.

— Вы там стреляйте поменьше, — сказал командир отделения. — Лучше наблюдайте.

Если штаб батальона располагался метрах в шестистах от берега, то моя родная восьмая рота рыла траншеи и землянки в излохмаченной снарядами и минами дубовой роще, рядом с Доном. Я сходил к ним один, без напарника. Обнялись со Степой Кращенко и Максимом Усовым, будто год не виделись. Представился ротному Чистякову, сообщил, что территория моей будущей «охоты» — третий батальон.

— Ты днем поменьше шастай, — предупредил ротный. — Это хорошо, что у нас теперь снайперское прикрытие, но место, сам видишь какое. Берег просматривается с круч, и обстрелы постоянные.

Словно подтверждая его слова, зашелестели мины, ударил один, второй взрыв. Мы нырнули в траншею, а мины продолжали сыпаться, взрываясь на земле, среди веток деревьев, врезались в дубовые стволы. Сверху сыпались земляные комья, обломки ветвей, осколки. Ну вот я снова на войне.

На третий день нашего пребывания в батальоне приходил Ангара, расспросил обстановку. Разговор шел на равных, без подколок и командирских указаний. Первые дни проходили сумбурно, привыкали к новому месту, хватались то за одно, то за другое. Батальоны растянулись по фронту километра на полтора-два каждый. Если учесть извилистую береговую полосу, заливы, ерики, камышовые болотца, то цифру можно увеличить в два раза.

Главной задачей полка было не допустить переправы немцев или итальянцев на левый берег и захвата плацдарма. В условиях тяжелых боев в Сталинграде это означало бы, выражаясь военным языком, «резкое осложнение оперативной обстановки». Итальянцы уже делали попытку форсировать Дон. Об этом напоминали два расклеванных до костей трупа, лежавших на песчаной косе. Там же торчал обгоревший остов вездехода-амфибии. Дивизия, занимавшая оборону до нас, отбила несколько попыток, но понесла большие потери.

На дощатых пирамидках, установленных на братских могилах, не указывалось количество погибших бойцов и командиров, но, судя по всему, в землю легли сотни людей. Да и наш полк за первую неделю сразу потери понес немалые.

Все мы знали, что южнее, между станицей Еланской и городом Серафимович, в конце августа наши части внезапным ударом захватили плацдарм на правом берегу. Чтобы предотвратить подобное, итальянцами обстреливались наиболее густые участки леса, балки, ерики. Кроме мин, в нашу сторону летели снаряды многочисленных пушек среднего калибра и 105-миллиметровых гаубиц. Гаубицы нередко вели огонь бризантными снарядами, взрывающимися в полусотне метров над землей. Осколки срезали кроны деревьев, доставали бойцов даже на дне траншей.

Тяжелой артиллерии у итальянцев насчитывалось немного, но раза три в неделю они обязательно пускали в ход установленные где-то за холмами шестидюймовые гаубицы. Огонь их был неточен, но «чемоданы» весили полцентнера. Если находили цель, то не спасали ни узкие глубокие щели, ни блиндажи с тройным накатом бревен и метровым слоем земли. Впрочем, блиндажей было мало — в основном легкие землянки, спрятанные ближе к толстым дубовым стволам.

За несколько недель девятая рота потеряла человек двадцать пять убитыми и ранеными, а на батарее повредило близкими попаданиями две пушки. В роте Чистякова тоже похоронили двух или трех бойцов, еще несколько контуженных и раненых отвезли в санбат.

Мы с Ваней Малышко обычно выползали на выбранные позиции перед рассветом и находились там до темноты. Хотя дни в сентябре стали не такими длинными, но лежать приходилось по 13–14 часов. На следующий день имели право отдыхать. Уставали сильно, никогда не думал, что дни могут тянуться так долго. Лежали, почти не шевелясь, на берегу, среди кустарника. Только там имелась возможность хорошо разглядеть позиции итальянцев. Вскоре мы уже знали, где находятся пулеметные гнезда, окопы артиллерийских наблюдателей.

По узким тропинкам среди деревьев спускались за водой к Дону на рассвете итальянские солдаты с канистрами или большими флягами для воды. Форма была серо-голубого цвета, кепи-пилотки (реже каски), странные брюки с напуском ниже колен, чулки-носки и башмаки с шипованными подошвами. Здесь они находились как на ладони, расстояние составляло метров триста. Слышались голоса, кто-то даже купался или ловил глушеную рыбу, которую несло течением вдоль обрывистого правого берега.

За вершинами холмов наблюдать было трудно. Приходилось постоянно задирать голову, а за неимением биноклей временно снимали с винтовок оптические прицелы. Из-за этого каждые два-три дня винтовки приходилось пристреливать, уходя подальше от берега. Думаю, что свой боевой счет я мог бы открыть в первые же дни. Трое итальянцев задержались на берегу. Ярко освещенные восходящим солнцем, они представляли отличную мишень. Следуя приказу, я не стрелял. Лишь по очереди поймал в перекрестье прицела их лица и дал возможность безнаказанно уйти всем троим.

Спустя несколько дней меня вызвал комбат Ефимцев. Перед этим случился сильный обстрел, один из гаубичных снарядов взорвался рядом с его блиндажом. Погибли командир взвода, двое бойцов, а человек пять получили сильные контузии и переломы костей. Ефимцеву было под сорок, и он иногда называл меня «сынок». Я знал, что взводный являлся его земляком. Хороший парень, которого прочили на должность командира роты, воевавший в полку с весны. Ефимцев, хорошо выпивший, обнял меня за плечи и неожиданно сказал:

— Грамотный ты парень, а все в младших сержантах ходишь. Цепляй третий угольник.

Я знал, что повышать в звании до «сержанта» имело право полковое начальство, но Ефимцев приказал принести медные треугольники и сам лично нацепил на петлицы.

— Со штабом я решу, — отмахнулся он от моих возражений. — Ты знаешь, где эти уроды-макаронники сидят, ну эти гаубичные корректировщики.

К тому времени я изучил артиллерийские посты 75-миллиметровых пушек, минометов и гаубиц. Они начинали суетиться, вертеть оптику, высовываться, наблюдая за разрывами своих снарядов или мин. Наши артиллеристы отвечали скупо. Я знал, что они испытывают недостаток в боеприпасах и берегут их на случай вражеского наступления.

— Сынок, расшлепай этих наблюдателей, которые гаубицы наводят. Сможешь?

— Смогу. Только открывать огонь команды от начальника разведки не поступало.

— Он, видать, про вас забыл. Считай, что поступила. А в штаб полка я сегодня позвоню.

Мне надоело впустую глазеть на итальянцев, и приказ комбата пришелся по душе. Правда, ни мне, ни Малышко еще не приходилось стрелять снизу вверх через широкую водную преграду. Все это меняло обычную траекторию полета пуль, и не был уверен, что попаду в цель. Но с чего-то надо начинать.

— Попробую, — ответил я.

— Не пробуй, а уничтожь гадов, — потребовал комбат. — Завтра доложишь.

Отправляясь на свою снайперскую охоту, я начинал, по существу, службу заново. Лишь в теории знал нехитрый набор правил, а тренировался в стрельбе лишь на полигоне. Место, откуда буду стрелять по гаубичным корректировщикам, выбрал заранее. К сожалению, укрыться прямо напротив их окопа не имелось возможности. Стрелять из кустов вверх показалось очень несподручно.

— Мне что делать? — спрашивал Веня Малышко.

— Наблюдать за правым берегом.

— И все?

— Все. Ну, поможешь вытащить меня, если ранят.

Я погрузился в свои мысли, обсуждать дальнейшие действия не хотелось. Занял позицию на берегу ерика, за раздвоенной старой ветлой, толщиной не меньше метра. Веня пристроился шагах в десяти за другим деревом в неглубоком окопчике.

Медленно светало. На Дону вовсю плескалась рыба. Рассвет — самое активное время для рыбалки, но берега реки оставались пустынными. На многие десятки километров по Дону проходила линия фронта. Разглядеть меня за ветлой было трудно, хотя маскировались мы так себе, слабенько. Тогда не было принято обвешивать себя травой, заматывать винтовку на стволе камуфляжными тряпками. На голове я носил обычную пилотку, только без звездочки.

Итальянские наблюдатели уже сидели на своих местах. Ближе ко мне находились минометчики, до окопа гаубичных наблюдателей-корректировщиков было метров четыреста пятьдесят. Расстояние не такое уж большое, но я мог разглядеть лишь головы и плечи. Дежурил, видимо, офицер и рядовой солдат. Офицер носил шапочку-пилотку, рядовой — каску, обтянутую камуфляжной сеткой. Я поставил прицел на пятьсот метров и с полчаса выжидал, пока офицер, скорее всего лейтенант, высунется повыше. Ведь случалось, что итальянцы и на бруствер взбирались, то ли показывая свою смелость, то ли будучи уверены, что русские «иваны», загнанные в лес и глубокие траншеи постоянным артиллерийским огнем, стрелять не станут.

Парочка попалась очень дисциплинированная. На бруствер не лезла, а порой надолго исчезала из виду, блестели лишь стекла стереотрубы. И все же я дождался нужного момента, когда лейтенант поднялся повыше, потянулся, развел в стороны руки, разминая мышцы. В этот момент я нажал на спуск. Пуля подняла фонтанчик земли чуть левее и метра на полтора ниже цели.

Артиллерист ничего не понял, звук выстрела летит в два раза медленнее, чем пуля. Завысив прицел, выстрелил снова. На этот раз пуля ударила в бруствер, и лейтенант исчез. Случилось то, чего я опасался. Мне следовало под любым предлогом добиться разрешения на пристрелку. Я не рассчитал правильно влияние водной преграды и траекторию полета пули вверх под углом двадцать с лишним градусов.

Досада, растерянность толкнули на необдуманный шаг. Я минут пять продолжал лежать на прежнем месте. На кручах поднялась суета, высовывались любопытные. Я поймал на мушку солдата в куртке, застывшего на тропинке, и выстрелил в него. Он свалился на подломленных ногах, как тот танкист, дернулся и замер, откинув в сторону руку с растопыренными пальцами. Я все это хорошо разглядел в оптический прицел. Зачехляя его, позвал Веню:

— Уходим!

Когда, пригибаясь, покидали место засады, там уже рвались первые мины. Срок от первого и до третьего выстрела оказался слишком велик, и вспышку засекли. Задержись мы еще на минуту, наверняка бы угодили под раздачу. Восьмидесятимиллиметровые мины рвались пачками и поодиночке. Мы были уже далеко, но итальянцы огонь не прекращали.

К минометам присоединились полевые орудия, а затем и гаубицы.

Лейтенант (а может, капитан?) непременно хотел отомстить за пули, выпущенные в него. Тяжелые гаубичные снаряды ухали, перекрывая остальные звуки, вырывая с корнем молодые деревья, порой ломая старые.

Мы спрятались в узкой отсечной траншее восьмой роты, где уже сидели с десяток красноармейцев и Максим Усов. У меня тряслись руки, я с трудом свернул самокрутку, потянулся к Максиму прикурить. Упавший сверху комок рыхлой земли больно ударил по руке, порвал самокрутку. Когда, свернув вторую, прикурил, сразу две мины взорвались метрах в десяти от нас. Молодняк распластался на дне траншеи. Максим сочувственно спросил:

— Успели, значит, выбраться? На вашем месте страсть что творится. Лупят без передышки. Хорошо хоть от роты подальше отошел.

Про убитого итальянца он ничего не сказал. Видел, что стрелял я в наблюдателей, но не попал. Пересидели обстрел, который длился с перерывами часа полтора, выслушали подковырку своего однофамильца, взводного Егорова, и отправились с Малышко в штаб батальона. Ефимцев, озабоченный своими проблемами, кивнул. Выговаривать за промах не стал. Ничего, в другой раз наблюдателей достанете. Даже похвалил за убитого итальянца:

— Так и надо! Пусть знают, что для каждого приготовлена пуля.

Веня наладился было поспать, все же встали в четыре часа утра. Но я, не чувствуя от досады усталости, повел напарника в степь. Отшагав километра три, устроились в укромном месте, и я сделал несколько выстрелов по самодельной мишени на расстоянии 450 и 500 метров. Почти все пули улеглись в круг сантиметров сорок в диаметре. Все ясно, надо делать поправку с учетом водной поверхности и то, что цель находится на высоте. Дельную мысль подсказал Веня:

— Я у пулеметчиков книжечку-инструкцию видел. Там таблица специальная есть по стрельбе через речки, в горах и прочее.

— Надо глянуть.

Безотказная до этого, хорошо смазанная самозарядка дала пару сбоев. Стреляные гильзы зажимало затвором. Они торчали, как окурки, очередной патрон не подавался. Здесь же разобрал СВТ. Так и есть! Внутрь попал песок, мелкие комочки земли, даже трава. Засорило взрывной волной, а может, черпанул, пока взад-вперед бегали да ползали. Понял, что для самозарядной винтовки надо шить чехол, иначе механизмы будут подводить.

Вечером Ангара собрал все отделение. Подробно разбирал мои действия. Поспорили, вычерчивая траектории полета пуль (всем придется стрелять через реку снизу вверх), поздравили меня с открытием счета. Итальянцы тоже не остались в долгу. После дневного артобстрела в батальоне погибли три бойца, а человек пять получили ранения. Счет не в нашу пользу. Зато начиная со следующего дня нам дали официальное разрешение вести огонь.

Это было связано с резким ухудшением обстановки в Сталинграде. По слухам, немцы взяли центральную часть города, тесня наши части к Волге. Через пару-тройку дней начала работать и артиллерия дивизии. Приказ, прочитанный нам, гласил, что каждый боец обязан действовать активно и бесстрашно. Сталинград немцам не сдадут никогда, но мы должны наносить непрерывные и эффективные удары, чтобы помочь защитникам города.

С памятью, к моим преклонным годам, происходят порой неожиданные вещи. Я помню, как вчера, не то что дни, а даже мельчайшие эпизоды войны. Я отлично запомнил тот день, когда охотился на артиллерийских наблюдателей, тело убитого итальянца, лежавшее на тропинке, ведущей от Дона к траншеям. Но, встречаясь с немногими бывшими однополчанами, выяснилось, что память все же меня нередко подводит. Начиная еще в девяностых годах писать воспоминания, я добросовестно изложил, как через пару дней я все же уложил гаубичного наблюдателя-офицера, а затем утопил лодку с итальянскими разведчиками, за что получил из рук командира полка свою первую награду, медаль «За отвагу».

— Нет, Федор, все происходило не так, — поправлял меня бывший напарник Веня Малышко. — Нам первые медали лишь в феврале сорок третьего вручали, а с разведчиками дело обстояло по-другому.

Артиллерия, установленная в лесу, рядом с рекой (в основном легкие «сорокапятки»), молчала. Для этих батарей открывать огонь было равносильно самоубийству. Их бы мгновенно засекли и уничтожили с высот. Неплохо давали прикурить минометчики, 82-миллиметровые «самовары» переносили с места на место, итальянцам их было трудно обнаружить.

Я помню, как одна из мин ударила в хранилище боеприпасов. Ахнуло крепко, взрыв на высоте взметнул в небо черный столб дыма. Обломки досок, сплющенные снарядные гильзы и осколки, падали в воду, отчетливо слышались крики.

С наблюдателями гаубичных батарей мне рассчитаться не удалось. Вместе с Малышко мы дежурили несколько дней, но тот окоп оставался пустым. Куда они переместились, я не смог определить. Уже вовсю шла стрельба с обоих берегов, итальянцы высовывались очень осторожно. Все же в последующие дни я сумел уложить трех солдат или сержантов. Открыл счет и Веня Малышко.

В один из вечеров меня позвал к себе в землянку командир роты Чистяков. Там же сидели взводные Млечик, Егоров, старшина, помкомвзвода Максим Усов. Отмечали какое-то событие или просто собрались расслабиться — не помню. Чистяков усадил меня рядом с собой, налил в кружку разбавленного спирта. Я поглядел на стол и невольно сглотнул слюну. Дымилась картошка в мундире, крупными пластинками нарезали сало, стояли открытые банки с тушенкой.

Дело в том, что наше питание в батальоне толком организовано не было. В дни, когда мы находились в засаде, кашу и хлеб для нас получали связисты. Воспринимая снайперов как приживальцев, сильно потеснивших их в землянке, они особенно не старались. Каша нам доставалась холодная, почти без мяса, хлеб, положенный на нары, к нашему возвращению черствел. А здесь такой ужин! Вспоминали выход из окружения, особенно тот эпизод с танком Т-1. Чистяков откровенно признавался, что вначале не видел выхода и в такой гиблой ситуации оказался впервые. Повезло, что Т-1 переместился ближе, а фрицы расслабились.

— Молодцы у меня ребята! — стукнул по столу кулаком подвыпивший ротный. — Со штыками на танк кинулись. И позже, в боях неплохо себя показали.

Зашел разговор о наших снайперских делах. Чистяков сказал, что им очень мешает дзот с крупнокалиберным пулеметом напротив восьмой роты. В амбразуру можно попасть только прямым орудийным выстрелом, мины летят сверху вниз и тоже погасить дзот не могут.

— Я бронебойщикам команду дал. Но с их кочергой не замаскируешься. Стрельнули раза три, расчет засекли, мины полетели. Ружье пополам, первого номера убили, второй с простреленной рукой приполз. Ну, что, Федор, заткнешь им глотку?

Хотя я изрядно выпил, но соображал нормально. Объяснил Чистякову, что попробовать можем. Но будет ли толк? Снимем мы пулеметчика, его тут же заменят.

Конец ознакомительного фрагмента.