Не промахнись, снайпер!

Владимир Першанин, 2011

Продолжительность их жизни на передовой, как правило, не превышала нескольких недель. Им нельзя было сдаваться в плен - снайперу, попавшему в руки врага, не стоило надеяться на пощаду или хотя бы на легкую смерть. Герой этой книги смотрел в лицо смерти более трех лет - тысячи часов «охоты» на нейтральной полосе, десятки дуэлей с немецкими Scharfschutze (снайперами), более семидесяти уничтоженных фашистов, три тяжелых ранения, он не был газетным героем, обвешанным наградами, но свой солдатский долг исполнил сполна... Окопная правда советского снайпера, прошедшего войну от Харьковского побоища до кровавого штурма Будапешта. Великая Отечественная через оптику снайперской винтовки.

Глава 2

Второй выстрел

И все же, собирая свои немудреные вещички, я больше обижался на Чистякова, чем на самолюбивого взводного. Я просто не представлял обстановку, которая творилась в тот период на южном крыле фронта. Иначе как хаосом ее назвать было трудно. Мы еще не успели прийти в себя от харьковской трагедии, где, по разным данным, потеряли убитыми и взятыми в плен до полумиллиона человек (об этом не сообщалось много лет), а немцы, форсировав Дон, продвигались к Сталинграду. В обстановке нервозности, повального дезертирства (было, и никуда его не вычеркнешь!) Чистяков решил избавить меня от ненужных дрязг. Конечно, он понимал, что переформировка не продлится долго, полк снова скоро уйдет на передовую. Ну а учеба позволит мне какое-то время остаться в тылу.

В приказе предлагалось направлять на трехмесячные курсы снайперов наиболее подготовленных, политически надежных бойцов и сержантов, имеющих хорошие показатели в стрельбе и желательно боевой опыт. Обдумав все, я понял, что это не худший вариант, если только не тормознут особисты. Но характеристики на меня и Григория Маковея, стрелка-спортсмена, готовил лично Чистяков. Взводный Егоров не вмешивался. Он был доволен, что я ухожу из взвода, а у особистов хватало других дел.

В учебном лагере корпуса, расположенного километрах в семи от моего полка, проходили подготовку пулеметчики, бронебойщики, связисты. Снайперский взвод сформировали впервые. Набралось нас человек тридцать пять. Были и фронтовики, и новички, призванные совсем недавно. Всего — три отделения.

Дело начинали новое, материальная база взвода состояла в основном из обычных трехлинеек. Снайперских винтовок имелось не более десятка: «мосинки», две-три самозарядки Токарева и даже трофейная польская винтовка с дорогим ореховым прикладом, явно принадлежавшая офицеру. Имелась также пара винтовок с раздвижным металлическим прицелом, но без оптики. Считалось, что, сдвигая металлические кольца до нужного диаметра, можно обойтись без оптических стекол. К счастью, это странное оружие вскоре убрали. Кому не достались снайперские винтовки, временно пользовались обычными.

Насколько я мог понять за время службы, снайперское дело в Красной Армии широко не внедрялось. Хотя после финской войны о снайперах заговорили. Я сам читал в газете «Красная Звезда» о том, что «кукушки» стрельбой из укрытий наносили «определенный урон» нашим войскам. Но командиры и бойцы быстро научились с ними бороться и уничтожали «кукушек» метким пулеметным и ружейным огнем. Ну, и шли рассуждения о повышенном уровне стрелковой подготовки в пехотных частях, внедрении специальных винтовок с оптическими прицелами.

Статья показалась мне расплывчатой, видно, автор имел слабое представление о снайперах, а термин «специальные винтовки» вызывал усмешку. В 1311-м пехотном полку снайперов я не видел. Возможно, в сорок первом — сорок втором годах было не до того. Зато немецкие снайперы появлялись на любом участке. Это они отучили многих наших командиров расхаживать на переднем крае в фуражках. За фуражками охотились, и вскоре лейтенанты и капитаны стали носить обычные солдатские пилотки. Ну а командиры рангом выше (особенно полковники и генералы) к передовой и близко не подходили. Берегли себя. Для них и блиндажи рыли очень глубокие, с мощным накатом из рельсов и бревен. Ну, об этом расскажу отдельно. А пока я втягивался в новую жизнь. Рассудив, воспринял назначение как повышение по службе. Да и само слово «снайпер» было окружено ореолом загадочности и особенного положения в армии. Это уже не пехота, а нечто большее. Охотник на фашистских офицеров, наблюдателей, пулеметчиков. Куда интереснее, чем высиживать сутками напролет в траншеях.

Вначале у нас проверили зрение и слух. Из-за слабого слуха (следствие контузии) два человека были отсеяны. Остальных разместили в трех брезентовых палатках. Они казались намного уютнее, чем сырые полутемные землянки, но зато так нагревались на солнце, что часов до девяти вечера находиться в них было просто невозможно. Лишь спустя несколько дней догадались поднять нижние края брезента, получился хоть какой-то сквозняк. Командир взвода, лейтенант Белых Михаил Евдокимович, мне сразу пришелся по душе. Во-первых, тем, что уделил каждому курсанту какое-то время для личной беседы. Расспросил и меня, чем занимался до войны, кто родители. Знал он и о моем удачном выстреле в немецкого танкиста.

— До него не так и далеко было, — заскромничал я. — Метров сто или чуть больше.

— Недалеко, — согласился лейтенант. — На полигоне будем учиться поражать цели за пятьсот-восемьсот метров. Только любое попадание во время боя дается куда труднее, чем стрельбище. По себе, наверное, знаешь?

— Знаю. Мы ведь отход полка прикрывали, стрелять много пришлось. Когда в тебя пулемет бьет, руки трясутся и про прицел забываешь. Потом ничего, успокаиваешься.

— Значит, бывалый боец. Будешь сам учиться и новичков учить.

Как ходила ходуном винтовка, когда целился в немецкого танкиста, рассказывать не стал. От точности выстрела зависела жизнь всей роты (вернее, ее остатков), поэтому так играли нервы. С трудом успокоился, влепил пулю точно в цель. А ведь у меня и до этого удачные попадания были. Поэтому я винтовку на автомат не менял, хотя имелась возможность подобрать ППШ в брошенной траншее.

Когда началась учеба, оказалось, что я, как и другие, не знал самых простых вещей, необходимых для снайпера. Впрочем, профессиональных специалистов на курсах почти не было. Лейтенант Белых раньше возглавлял пулеметный взвод, а готовить снайперов его поставили, как крепкого командира и специалиста по оружию.

Помкомвзвода старший сержант Ангара (фамилия или прозвище?), родом из Сибири, служил в армии с тридцать девятого года, а войну начал под Москвой. Он единственный во взводе обладал опытом стрельбы из снайперской винтовки, имел на счету сколько-то убитых немцев, имел редкую для лета сорок второго года награду, медаль «За отвагу». Говорят, представили к ордену, но в суматохе отступления представление затерялось.

Ангара отлично стрелял из любой винтовки, умел хорошо маскироваться и выбирать место для ведения огня. Как и большинство мальчишек в его сибирской деревне, он учился охоте с детства. Лет с пятнадцати уходил с отцом каждую зиму в тайгу на пушной промысел. Хорошие заработки, непростая, порой опасная жизнь в глухой тайге (отца искалечил перед войной медведь-шатун) сформировали у Ангары решительный, волевой характер. К сожалению, в свои двадцать два года, привыкнув к свободной жизни и хорошим заработкам, он смотрел на большинство людей свысока. Его насмешки звучали порой оскорбительно.

Городских ребят он считал бездельниками. Любимым выражением, когда отчитывал провинившегося даже по пустякам курсанта, было: «Грамотный, да? Много книжек прочитал?» Сам Ангара закончил пять классов и гордился, что настоящую школу прошел в тайге, а затем на фронте. Колхозным парням, не успевшим освоить как надо оружие, он обязательно напоминал: «Это тебе не коровье говно выгребать!» И начинал перечислять, в общем-то, правильные вещи. Что не надо слишком долго целиться, не дергать спусковой крючок, делать поправку на ветер и т. д.

Подобное отношение восстанавливало против Ангары многих курсантов, особенно фронтовиков. Ведь, несмотря на приказ, направляли на курсы и новобранцев, имевших за плечами лишь сданные нормы ГТО или спортивный разряд по стрельбе. Взяв впервые в руки боевую винтовку, они терялись. Опытных бойцов командиры всегда предпочитали оставлять в своих подразделениях.

Курсанты Ангару недолюбливали, отвечали порой резко (особенно фронтовики), за что расплачивались внеочередными нарядами, чаще всего чистили нужник, убирали территорию. Лейтенант Белых своего помощника поддерживал и, как казалось, о замашках старшего сержанта не знал.

Слово «снайпер» в сорок втором году не было слишком распространенным. Позже, когда на фронте я вдоволь хлебну «снайперской каши», отлежу в медсанбате, госпитале, и лишь тогда пойму, что выбрал профессию далеко не романтичную, весьма далекую от героев Фенимора Купера.

А пока я старательно постигал то, чему меня учили. Понимал, что я все же младший сержант, да и не хотелось подводить ротного Чистякова. Если он обещал снова забрать меня в свою роту, то обещание обязательно выполнит. Но снайперские курсы, если сказать прямо, во многом меня разочаровали. Они были рассчитаны на три месяца, программу утверждало высокое начальство, в том числе комиссар корпуса. Как водится, напихали сюда химзащиту, строевую подготовку, изучение уставов, политзанятия и прочее.

Наверное, все это нужно. Но второстепенные предметы безжалостно пожирали половину учебного времени. Лейтенант Белых и Ангара хорошо понимали, что трехмесячная программа составлена формально. Если скрупулезно следовать всем пунктам, то на главное времени не останется.

Нас уводили на стрельбище или в степь, где мы целыми днями постигали снайперские премудрости. С другими преподавателями как-то договаривались и до минимума сокращали второстепенные предметы. И Белых, и Ангара болели за свое дело и, рискуя, сворачивали даже политзанятия. Убедили не слишком расторопного замполита, что бойцы охотно читают газеты и нужную литературу в свободное время и на перекурах. Поэтому удалось сократить изучение всякого политического чтива, брехливых статей о сказочных подвигах красноармейцев и политработников. Были и подвиги, и отчаянное сопротивление отступающей армии, не давшее фрицам парадным маршем двигаться к Волге и Кавказу. Но уж слишком казенно и с явными натяжками подавался любой материал. Поэтому полезнее было провести лишний час на стрельбище или на тактических занятиях.

Получилось так, что на курсах я проучился шесть недель, но полезного усвоил много. Насчет сдачи нормативов по стрельбе проблем во взводе почти не было, ребята стреляли хорошо. Но лейтенант Белых сразу понял главное, чего нам не хватало. Он сделал упор на тактическую грамоту. Умение маскироваться и правильно выбирать место для ведения огня, вовремя исчезать, пока тебя не забросали минами. Помню, меня удивило, что перед любым выходом «на охоту» необходимо вначале, кроме разведки, оборудовать основную, запасную и ложную позиции. После первого, максимум второго, выстрела независимо от результата, надо срочно менять укрытие. А если уложил фрица, особенно офицера, артиллерийского наблюдателя или пулеметчика, то сразу отползать как можно дальше.

— Немцы без ответа такие вещи не оставляют, — рассказывал лейтенант. — После удачного выстрела ждите хорошего минометного огня. Могут и гаубичных снарядов не пожалеть.

Что еще запомнилось из того периода? Трудно давалось неподвижное нахождение в засаде, когда категорически запрещалось двигаться. Мочились, считай, под себя, повернувшись на бок. Потом приходилось стирать белье и брюки. Если припирало с кишечником, выкручивались, проявляя чудеса изобретательности. Дело, как говорится, житейское, но за лишнюю возню и демаскировку нам снижали баллы и снова отправляли в засаду.

Даже перед долгой «охотой» ограничивали себя, когда пили чай или воду (брали фляжку с собой), а особенно избегали плотной еды. Пять-шесть выходов помогли изучить особенности своего организма. Чтобы не лежать голодными, брали с собой хлеб и кусочки сахара, которые нам специально выдавали. Сахар, считалось, обострял зрение.

Как я упоминал, стрельба по мишеням шла неплохо. Но это было, пока мы осваивали тактику и приемы стрельбы до пятисот метров. Проблемы начались, когда передвинули планку до семисот-восьмисот метров и даже до километра. От «километра» пришлось сразу отказаться, потому что уже на семисотметровой дистанции начались сбои. Это расстояние после нескольких стрельб большинство осилили, зато мишени, поставленные на восемьсот метров, поражали менее половины бойцов взвода.

Кому приходилось стрелять из трехлинейной винтовки, знает, какая у нее сильная отдача. Промазав раз-другой, курсанты начинали нервничать. Нарушалось одно из главных правил стрельбы — не целиться долго, так как напряжение сбивает прицел. Бесцеремонные выкрики и ругань помкомвзвода Ангары добавляли нервозности.

— Что ты трясешься, как девка перед случкой? Тьфу, колхозник!

Крепко доставалось за промахи молодым ребятам, особенно Вене Малышко, пареньку из Пензенской области, с которым мы подружились. Оправдывая фамилию, Веня был небольшого роста, до призыва отлично стрелял из малокалиберки. На курсах успешно выполнял нормы на пятьсот-шестьсот метров, но «восьмисотка» ему не давалась. Ангара грозился списать парня с курсов, но это лишь ухудшало результаты хорошего, старательного парня. Доставалось и мне, хотя я шел в первой десятке взвода.

— Егоров, ты долго еще целиться будешь? Это тебе не танкист, который за сто шагов чесался, да никак поссать не мог.

Не выдержав, крикнул в ответ:

— Не стой над душой! И хватит танкиста вспоминать. Насмотришься на них на фронте, если в тылу не прижухнешь.

— А ну встать!

— Да пошел ты на хрен. Не мешай, у меня еще два патрона осталось. Поговорим, когда отстреляюсь.

Ангара, что называется, закусил удила и отстранил меня за неподчинение. Будь старший сержант подлым по натуре, мог бы навесить на меня срыв боевой подготовки. А это пахло не только нарядами или гауптвахтой, а более серьезными последствиями. Но помкомвзвода, хоть и бесцеремонный, грубый, стукачество презирал и ограничился двумя нарядами.

— Оставляй винтовку и шагом марш в городок.

Отстранение от стрельб считалось позорным наказанием. Отстраняли новичков за ротозейство, случайный выстрел, когда все шарахались от шальной пули. Однажды отстранили курсанта, неосторожно уронившего винтовку. Мог разбиться дефицитный оптический прицел. Но я ничего подобного не совершал. Нормально стрелял, вложил две пули из трех в мишень и собирался достреливать обойму.

Вечером в учебном взводе было неспокойно. Ребята сидели в курилке и открыто обсуждали поведение Ангары. Говорили, что оскорбления со стороны старшего сержанта лишь мешают учебе. Ангара, проходя мимо, остановился и попытался утихомирить курсантов своим любимым способом — на глотку. Не получилось. Один из фронтовиков рассудительно заметил, не глядя на Ангару:

— Наш помкомвзвода не иначе от контузии не отойдет. Ему бы в санчасть сходить, к доктору. Ну, чего он опять орет?

Лейтенант Белых постарался сгладить ситуацию, но понял, что дело может дойти до политработников и тогда начнется такая тягомотина, что всем станет тошно. Впервые лейтенант выдал на полную катушку своему заместителю. Ангара кинулся было писать рапорт о переводе в любой уходящий на фронт полк, но вовремя сообразил, что лишь наживет неприятности.

Старший сержант немного приутих. А Белых сумел получить через службу тыла десяток снайперских винтовок с оптикой и примерно столько же оптических прицелов, которые вскоре установили на трехлинейки. До этого весь взвод стрелял из 5–7 снайперских винтовок по очереди. Теперь, когда все получили «свои» винтовки с оптикой, результаты значительно улучшились. Мишени на восьмисотметровой дистанции стали поражать более успешно.

Несмотря на сравнительно малый срок учебы, первоначальную снайперскую подготовку я получил. В память крепко врезались несколько простых наставлений и советов, которые я занес в свою записную книжку. Большинство из них оказались дельными и не раз спасали жизнь на передовой, другие не совсем подходили к конкретной местности, некоторые приемы не приживались. Но все это я говорю о своем личном опыте. Книжка не сохранилась, однако пробыла со мной на фронте два года, и почти все я запомнил наизусть. Попробую эти записи воспроизвести:

Пункт первый. Выбирая место для ведения огня, заранее лично осмотри его, подготовь несколько позиций (основную, запасную, ложную). Определи пути отхода, в том числе на случай внезапного обстрела.

Пункт второй. Наиболее важные цели, которые следует поражать в первую очередь: вражеские снайперы, офицеры, артиллеристские наблюдатели, разведчики, орудийные и пулеметные расчеты.

Пункт третий. Нежелательно выбирать место, которое бросается в глаза: купол церкви, водонапорная башня, отдельно стоящий подбитый танк, одинокое дерево с кустарником у подножия.

Пункт четвертый. Позицию для ведения огня предпочтительно выбирать с учетом хорошего кругозора, на возвышенности. Это позволит поражать наиболее важные цели, держать в поле зрения вражеские траншеи и подходы к ним.

Этот четвертый пункт, как я позже убедился, оказался самым неудачным среди наставлений. Любая возвышенность, откуда просматривались немецкие траншеи и тылы, всегда находилась под особым наблюдением. Оптики у немцев хватало, и наблюдатели засекали там малейшее движение. Окопы против минометного огня зачастую не спасали. Холм или курган были заранее пристреляны минометами. Наблюдатели и снайперы нередко гибли при «дежурных» обстрелах, которые вели не только минометы, но и гаубицы, особенно бризантными снарядами или шрапнелью. Они взрывались в воздухе и буквально дождем осколков поражали все живое.

Пункт пятый, который раздельно, по слогам, со своей обычной назидательностью, произнес старший сержант Ангара, советовал нам выбирать неприметные, «серые места»: заросли бурьяна, изрытое воронками травянистое поле, брошенные перепаханные траншеи, развалины домов.

Пункт шестой. Не забывать, что оптика дает отблеск, а значит, следи за солнцем. В зимнее время цевье и ствол винтовки необходимо обматывать бинтами.

Были и другие полезные советы: не делать лишних движений, не метаться, если тебя ранили, не греться водкой, а лучшая еда, если уходишь надолго, — хлеб, сахар, ну и, конечно, фляжка воды. Сало или тушенка вызывают сильную жажду. От такой еды лучше отказаться.

Лейтенант Белых предупредил, что по прибытии на передовую необходимо сразу наладить контакт с разведчиками, саперами и, конечно, командирами рот, на позиции которых мы будем действовать. Нам всегда помогут, укажут минные поля, дадут необходимую информацию. Насчет саперов и разведчиков — верно. А вот насчет командиров рот… Как с ними поладить, если в ответ на удачный выстрел немцы начинают сыпать мины. На кой черт пехоте такие соседи нужны.

— Мы им не подчиняемся, — заявил Ангара. — Обычно снайперские отделения находятся при штабе полка.

— Из штаба, что ли, по фрицам пулять станешь? — засмеялся Гриша Маковей. — С пехотой дружить надо и не подставлять их под удар. Мы все оттуда.

Маковей работал на военном заводе и ушел добровольцем на фронт. Тоже попал в окружение, чудом ушел из танкового кольца. Мы подружились и обычно держались втроем: Гриша, Веня Малышко и я. Я считался старшим (все же сержант), а Веню Малышко оба опекали. Войны он еще не нюхал.

Маковей рассказывал, что с завода ушел с большим трудом. Токарей не отпускали. Когда увидел на передовой раздавленные гусеницами трупы с выпущенными кишками и сам полдня пролежал в засыпанной землянке, ругал себя, как последнего дурака, в чем признался лишь мне:

— Какого хрена с теплого места убежал? Надоело по тринадцать часов за станком стоять. Занудился! На военном заводе жить можно. На обед гороховый суп с мясными обрезками давали. Пайка хлебная, как на фронте, а токарям еще в ночь крепкий чай полагался, чтобы не заснуть и на вал не накрутиться. Там никого танками не давили, даже бомбежек почти не случалось.

Насчет контакта с пехотой Гриша говорил верно. Ротные командиры и минометчиков гнали, не желая попасть под раздачу за чужие успехи: «Идите, ройте ямы для своих самоваров, куда подальше! А то повадились прятаться за чужими спинами». Надо думать, что и снайперов встретят с такой же радостью. Но Ангара всегда любил за собой оставить последнее слово:

— Ты, рыжий, гляжу, всего боишься! И танков немецких, и ротных лейтенантов. Девок тоже обнимать боялся?

— Зато ты, кучерявый, первый парень на деревне. Куда ни глянь, Ангара — герой!

— Герой, — подтвердил я, поддерживая товарища. — Он же под Москвой воевал. Медаль вон какую блестящую получил.

Сказал я это не просто так. Ангара любил к месту и не к месту напомнить, что он участвовал в декабрьском наступлении сорок первого года, и если бы не сибиряки, неизвестно, как бы все там сложилось. А медаль «За отвагу» чистил мелом, чтобы она все время блестела. Лейтенант приказал прекратить перепалку, а потом спокойно разъяснил, что где бы мы ни числились, а позиции для стрельбы будут на территории пехотной роты, и нам придется считаться с мнением ротных командиров.

— Им бы только в блиндажах сидеть, — опять подал голос Ангара. — Мы фрицев не трогаем, и они нас не трогают!

Те, кто успел повоевать в пехоте, побывали в ситуациях, когда установленные вплотную к траншеям в помощь нам легкие пушки и минометы вызывали на себя шквальный ответный огонь фрицев. Роты несли большие потери. Не хочу, чтобы у кого-то возникло мнение, будто склоки были обычным явлением на курсах. Это не так. Но любая учебная часть, маленькая или большая, состоит из живых людей с их привычками, недостатками. Многие уже потеряли близких, сами хватили лиха на передовой.

Это не могло не накладывать свой отпечаток на поведение курсантов, средний возраст которых составлял 19–20 лет. В целом мы жили дружно. Каждое отделение составляло без преувеличения как бы небольшую семью. Было принято делиться добытой где-то едой или присланными из дома продуктами.

Однажды двое ребят из нашего отделения забрели на консервный завод. Принесли десятилитровую банку яблочного повидла. Отделение прибрало банку, не отходя от кассы. Я съел без хлеба, запивая водой, с килограмм сладкой, не доваренной до конца массы, Желудок, хоть и с трудом, выдержал такую нагрузку, а на повидло я не мог смотреть несколько месяцев, даже когда голодал.

Вообще, питание в августе сильно ухудшилось. Суп и каша стали совсем жидкими, выручали только пайки хлеба. Тем летом всех нас не покидало ощущение голода. Воровали в садах яблоки, груши, сливы. Один из курсантов-пулеметчиков пытался продать украденные ботинки. Его поймали, исключили из комсомола и отправили рядовым в маршевую роту, уходящую на фронт. Повезло, что не попал в штрафную роту. Жесткий приказ Сталина № 0227 от 28 июля 1942 года «Ни шагу назад» тогда только начинал действовать. Под этот приказ попадали не только те, кто находился на фронте, но и провинившиеся курсанты, тыловики. Начальство торопилось в донесениях отрапортовать о принятии приказа к исполнению.

Наш снайперский взвод этот приказ затронул мало. Кто-то отсидел «на губе» суток пять за самоволку, кого-то пропесочили на комсомольском собрании за лишнюю болтовню. Но некоторые бойцы в дивизии попали под раздачу крепко. Общий настрой (особенно среди бойцов в возрасте) оставался летом сорок второго подавленный. Те, кто чудом вырвался из Харьковского котла, в который попали войска маршала Тимошенко, теряли веру в командиров. Дальнейшее наступление немцев усиливало растерянность и страх, дезертиров в тот период хватало с избытком.

Некоторые исчезали с концами, другие, побродив по окрестным селам и понимая, что не спрятаться, возвращались. Их первое время отправляли без особого шума на фронт, затем в формируемые штрафные роты. Два дезертира из минометной роты убежали с оружием, совершили несколько грабежей, отбирая у крестьян продукты и одежду. Их расстреляли по приговору военного суда в присутствии представителей рот и батальонов. Я избежал этого зрелища, а Веня Малышко, потрясенный, рассказывал:

— Обоих лицом к яме поставили. Босые, без ремней, пилоток. И четверо исполнителей с винтовками. Залп треснул, они как сломанные куклы свалились. Прямо там, где стояли, на краю ямы-могилы. А старшина их ногой спихнул и два раза из нагана пальнул. Понимаешь, Федя? Как сломанные куклы! Я считаю…

— Венька, успокойся! — крикнул я.

Мой товарищ находился на грани истерики. Я увел Веню в сторону, мы покурили. Он спросил:

— Федя, правда, что во время атаки две трети людей в ротах гибнут?

— Нет. Погибает, конечно, меньше. Если раненых считать, то случается, половина роты выбывает. Только ты про это не думай. Нам в атаки ходить не придется. Мы же снайперы.

Я кривил душой. На фронте творилось что-то непонятное. Все чаще звучало слово «Сталинград». Однажды ко мне пришли Степа Кращенко и Максим Усов. Поговорили о том о сем. Затем Максим спросил:

— Ты в роту хочешь вернуться?

— Хочу, конечно.

— Тебе сколько еще учиться?

— Начать и кончить, — засмеялся я. — Полтора месяца. Даже немного побольше.

— Нас отправляют со дня на день. Если согласен, Чистяков подготовит письмо на имя командира учебного полка. В штабе у него неплохие связи, должно сработать. Ну, чего молчишь?

Новость оказалась неожиданной, но я без колебаний согласился. От передовой не уйдешь, а воевать в незнакомом подразделении не хотелось. В стороне топтался Веня Малышко. Он что-то почуял, но подойти не решался, догадывался о причинах. Ведь из учебных рот и батальонов уже вовсю направляли на фронт курсантов, имеющих боевой опыт. Учебную программу сжимали до предела.

— Можно, я с Малышко поговорю? Снайперы парами работают, а он мой напарник.

Веня Малышко был из тех бойцов, которые держатся обособленно и робко. Он привык ко мне и Грише Маковею, сторонился остальных. Ангару просто ненавидел за постоянные насмешки и кличку Колхозник. Веня ушел в армию добровольцем в семнадцать лет и на курсах, несмотря на старательность, результаты показывал весьма средние. Ничего, доучится на фронте.

Дальше все завертелось колесом. Через два дня нас с Малышко вызвал лейтенант Белых и показал запрос командира моего 1311-го стрелкового полка с просьбой о направлении курсантов Егорова и Малышко в этот полк в связи с выполнением специального задания.

— Ну, куда ты спешишь? — вздохнул Белых. — И мальчишку за собой тащишь. У тебя образование, опыт, я тебя планировал на должность помкомвзвода.

Я пожал плечами и не нашел ничего лучшего, как извиниться.

— За что извиняться? Из тыла на фронт идешь. А ты, Венька? Тебе до восемнадцати лет на курсах еще месяца два держаться можно.

Малышко ничего не ответил, только сопел. Молчание затягивалось. Лейтенант махнул рукой и сказал, чтобы мы собирались.

— Как насчет оружия? — спросил я.

— Пойдете в полк со своими снайперскими винтовками.

У меня была самозарядка СВТ, у Вени Малышко — обычная винтовка Мосина. Мы к ним привыкли, неплохо пристреляли, изучили особенности оптических прицелов ПУ-3,5 (приближенные три с половиной кратности). Нам выдали сапоги и новые, яркие, как майская трава, маскхалаты. Конечно, они будут выделяться на фоне выгоревшей за лето травы, но старые маскхалаты мы изодрали во время учебы.

— Ничего, — сказал старшина. — Постираете разок-другой да на солнце хорошо посушите. Краска быстро поблекнет.

Несмотря на острый недостаток обмундирования, получили все новое: гимнастерки, брюки, белье, даже бушлаты. Так полагалось при отправке на фронт. Не знаю, как в других подразделениях, а на снайперских курсах этого правила придерживались строго.

Уже начали прощаться с ребятами, когда лейтенант Белых сказал, чтобы мы пока оставались на месте. Оказалось, что на фронт уходит вся наша дивизия и приказано сформировать для каждого пехотного полка отделение снайперов. Срочно экипировали еще несколько человек. В 1311-й полк направляли отделение из шести снайперов. Неожиданностью стало назначение Ангары командиром нашего отделения.

— Думали, я вас просто так отпущу, — пытался шутить Ангара, но мы не хотели вступать с ним в разговор.

Его высокомерие не могли простить долго. Кстати, на фронт он ушел не совсем добровольно. Хотя, к его чести, следует отметить, что Ангара не цеплялся за связи и не делал попыток остаться в тылу. Взводному Белых просто надоели конфликты, возникавшие у Ангары с курсантами, и его завышенное самомнение. Рассуждал лейтенант примерно так: «Шагай, приятель, на передовую. Учебная рота тебе на пользу не идет. Мы уж как-нибудь без тебя обойдемся, замена есть».

Ангара, в отличие от нас, уходил на фронт с некоторым чувством обиды. Слишком был уверен в своей незаменимости, а его, даже не вызывая на беседу, просто включили в приказ. Лейтенант Белых уже сам многому научился и не любил пустых разговоров.