Всё возвращается

Владимир Никулин

С самого своего рождения жизнь Арсения не задалась. Он не знал ласки родителей, да и сами родители не знали о нём ничего.Мальчик рос, мужал, не делал ничего предосудительного, но всё было против него.Уже на закате своей жизни, узнав в своём соседе по несчастью отца-подлеца, он решается на отмщение…В романе присутствуют откровенные сцены, жестокость и насилие. 18+.«В связи с действующим законодательством в Российской Федерации роман выходит с ремарками»

Вторая глава

Василий взял такси и поехал домой. Внутри у него было пусто. Дома никого не было, что оказалось кстати. «Жена с дочкой, по-видимому, ушли гулять, — решил он. Скинув одежду, Василий пошёл в ванную. Забыв совсем про время, он неожиданно осознал, что супруги с дочкой нет уже довольно давно. Поглядев внимательно на часы, затем на порядок в квартире, Василий сел в кресло и задумался. Время показывало девять вечера. — Да, совсем я замотался, да эта ещё… прямо какая-то одержимость. Надо было вчера перед этим… да… Вот же… Позвонить надо было домой, хоть пару слов сказать. Где же она, черт возьми? Так, спокойно. Надо позвонить отцу, ему тоже уже две недели не звонил. Прояснить обстановку». — И Василий набрал номер родителей. Трубку взяла мама.

— Что у вас произошло? — сразу в лоб спросила она.

— В каком смысле?

— Ты давай мне не юли, — просто и, казалось, видя его воочию, допытывалась мать.

— Ты где вчера был?..

— Я… ну, мы… это… — стал тянуть резину Василий, пытаясь что-то придумать, чтобы не проколоться, потому что ещё не было конкретных сведений: что случилось и из-за чего.

— Когда фестиваль закончился? — требовательно спросила мать.

— Позавчера, — сказал он, усиленно работая мозгами.

— Где ты был со вчерашнего дня?

— Я, мам, сейчас всё объясню, — быстро нашёл вдруг хороший повод Василий. — Вчера после того, как всё закончилось, ты не представляешь, как мы все устали! Просто все сидели и не могли двигаться. И тут замминистра неожиданно всех пригласил на турбазу, сказав, что это «поощрение за наш доблестный труд». Мама, я тебе честно говорю, я был в таком состоянии, у меня просто голова не работала, поэтому я и не позвонил домой. Наташа у вас?

— Нет, она уехала к родителям. — Вздохнув, ответила мать.

— Ладно, мам, всё будет хорошо, ты не переживай, папе привет! Я всё решу. Мы на днях в отпуск на море поедем, так что, я думаю, всё утрясётся. Пока, я тебя целую, родная! — и он положил трубку.

— Ладно, — подумал вслух Василий. — Сегодня отдохнём в тишине и одиночестве, а завтра будем действовать. С утра поеду на работу, там, по-видимому, уже приказ готов на отпуск. Оформлю документы, и тогда поеду мириться. — Он решил разыграть обиженного человека, а там… он был уверен, что его Ната быстро отойдёт. Василий не знал, что, когда он был поглощён бурными страстями на даче, Наталья видела сон.

Зная, что фестиваль закрылся, Наташа прибралась в квартире, приготовила любимые Василием голубцы и стала с радостью ожидать. Но ни до полуночи, ни после муж не появился. Уложив дочку, донимавшую её вопросами «Когда придёт папа?», она бестолково металась по квартире, ждала хотя бы звонка. Но…

Уже перед рассветом, сидя в кресле и беззвучно плача, чтобы не разбудить дочь, она уснула. Отключилась внезапно. Реальность происходящего не вызывала сомнений. Она шла по цветущему полю. До самого горизонта простиралось золотое поле. Цветущая сурепка волнами колыхалась от невидимого ветерка. Вокруг было так хорошо и красиво, но на душе у неё таилась какая-то непонятная тревога. Вот она почувствовала некий дискомфорт и, оглянувшись, увидела, что за ней следом идёт лошадь непонятной масти, но тёмная и задирающая верхнюю губу, обнажая жёлтые зубы.

Ей стало страшно, и она пошла быстрее, ища, где бы спрятаться. Лошадь не отставала. Тогда Наташа побежала, но густая трава как путы сковывала ноги, и, быстро устав, она опять перешла на быстрый шаг. Боясь оглянуться, она чувствовала, что лошадь уже буквально тычет своей мордой ей в спину. Вот она уже стала покусывать ей плечи, а из пасти дохнуло неимоверной вонью. Наташа вздрогнула, и, задохнувшись от смрада, проснулась. Сердце её колотилось, а сама она всхлипывала и дрожала.

В тревоге она встала, прошла на кухню, сполоснув лицо под краном, заварила кофе. Немного успокоившись, Наталья посмотрела на часы, они показывали семь утра. Умывшись и приведя себя в порядок, она стала будить дочь. Покормив её и наскоро собравшись, она, взяв дочь за руку, поехала к своим родителям.

Антонина, устроившись в пустом купе, села возле окна и, подперев рукой подбородок, стала смотреть в окно. За стеклом мелькали столбы, перелески, ритмично стучали колёса на стыках, и время от времени паровоз издавал свисток. Мысли, до этого беспорядочно путавшиеся, стали роиться и как законченные предложения, складываться в готовый ответ. Они, как строчки у профессиональной швеи, выходили ровными и правильными, и плотными рядами появлялись из-под стрекочущей иглы.

«Пусть, что хотят, то и думают, вон девчонки все обзавидовались». Конечно, такой мужчина, и не им стал знаки внимания оказывать, а ей. Она даже и не думала об этом, и уж тем более ни на что не надеялась. Куда ей, простой девушке из бедной семьи, где одна мать на ферме в колхозе горбатится, а кроме неё, дома ещё трое ртов. Как мать надеялась, что после школы Тоня пойдёт работать и хоть немного станет легче. Но она упёрлась и, уехав в город, неожиданно легко поступила в институт, мечтая стать врачом. Она, за весь год, что провела в городе, ни разу не съездила в деревню, чтобы не создавать неудобства. Ведь мать есть мать, начнёт собирать гостинцы, а Тоня не хотела отрывать и без того крохотные припасы у семьи. Вместо этого она на каникулах пошла в больницу поработать санитаркой. А тут её, как самую прилежную и достойную, включили в состав группы и направили в столицу в качестве помощников при проведении Всемирного фестиваля. Это было просто чудо какое-то для простой девушки из деревни: на целых две недели оказаться в Москве. И в первый же день встретить такого мужчину. И пусть он не напишет, и уж тем более никогда не приедет, как обещал, пока они добирались с дачи на вокзал. Он останется у неё в сердце как самый первый её мужчина, и пусть он не любит её, но с ним она познала настоящее взрослое чувство. Она выучится, и станет известной, и тогда он узнает о ней. — Мечты унесли её куда-то в неведомую даль будущего. Вот она известный врач, учёный, и неожиданно к ней в больницу привозят Его. Он без сознания. У него аппендицит… нет, какой аппендицит? Он же без сознания. Лучше пусть будет сердечный приступ. Когда он приходит в себя, то узнаёт, кто его спаситель. Она приходит в его палату, он падает на колени и…». Что-то щёлкнуло. Тоня очнулась от мечтаний и, повернув голову, увидела в открытых дверях купе девушку с подносом.

— Вот ваш чай, — сказала та вежливо и улыбнулась.

— Но-о… я не просила. — Засуетилась, соскочив с полки, Тоня. — Сколько я вам должна?

— Это вам от начальника поезда, — поставив поднос на столик и уходя, сказала проводница.

На подносе стоял фарфоровый чайничек, стакан в серебряном подстаканнике и два блюдца. На одном лежало печенье и карамель, а на другом — яблоки. Взяв с блюдца конфетку, Тоня развернула обёртку и бросила карамельку в рот. Потом налила в стакан чаю, села и, отхлебнув, снова задумалась.

«Василий, в общем-то, неплохой мужчина… жаль только, что женат. Но он обещал написать. Вон сколько всего купил, одно платье крепдешиновое сколько стоит, а туфли — это вообще какое-то сновидение. Чёрный лакированный носок, кожаный ремешок, а на ноге сидят, будто она родилась в них. Если бы я была ему безразлична, разве потратил бы он столько денег на меня, — наивно думала простушка, не сталкивавшаяся ещё в своей жизни с подобным. — Вон как беспокоился, на поезд посадил и потом денег же дал. Она, правда отказывалась, но Василий свернул купюры и затолкал на дно чемодана в газету, купленную в попавшемся на пути киоске. „Вот, почитаешь, — сказал он, — тут репортаж о фестивале. Только деньги не вырони“».

Попив чаю, Тоня легла на нижнюю полку, и через некоторое время мерный перестук колёс и плавное колыхание вагона сделали своё дело — она уснула.

Утром Василий проснулся бодрым и отдохнувшим. У него было хорошее настроение. Напевая понравившуюся многим новую песню «Подмосковные вечера», которую впервые исполнили на церемонии закрытия фестиваля, он побрился, позавтракал и, надев модную рубашку, отправился в институт. Он и раньше не всегда ходил на работу в строгих костюмах, но сегодня можно себе позволить немного больше, так как он уже фактически отпускник. И правда, не успел он появиться в институте, как его вызвали в отдел кадров, затем велели зайти в профком, и — покатилось время беззаботное и расслабляющее… До обеда Василий даже не заметил, как пролетело время. Весь в хлопотах, он оформил все нужные бумаги, взял билеты на поезд и, купив цветы, и дочке конфет, поехал к родителям жены.

Дверь открыла мать Натальи, Вера Павловна. Приветливо поздоровавшись, она радушно пригласила его в дом. Снимая туфли в прихожей, он нагнулся и в этот момент из комнаты с радостным криком выбежала дочка и повисла у него на шее. Василий выпрямился и, обхватив руками любимицу, стал её целовать, а затем сказал:

— Отгадай-ка, что я принёс моей принцессе?

— Конфеты! — радостно закричала девочка.

Василий поставил ребёнка на пол и вручил ей кулёк шоколадных конфет.

— Ура! Я люблю тебя, папка! — стала подпрыгивать она.

Из комнаты молча вышла жена. Протянув руку, забрала кулёк у дочери и строго сказала:

— Ты что, забыла, что тебе нельзя сладкое, опять хочешь в болячках ходить и коростой покрыться? Давай вон иди, играй в свои игрушки. Не видишь, папе некогда, он всё где-то пропадает, наверно, завёл себе новую пассию.

Девочка, только что светящаяся от счастья, сморщила личико, подбородок у неё задрожал, а нижняя губка, выдвинувшись вперёд, изогнулась. Из глаз у неё потекли слёзы. Василий положил свободную руку ребёнку на голову и спокойным голосом сказал:

— Ната, возьми, — и протянул букет жёлтых хризантем. — Давай сядем и всё спокойно обсудим. Я ведь не по своей воле всем этим занимался все эти дни. Вера Павловна?! — позвал он тёщу. Та выглянула из кухни. — Будьте добры, возьмите, пожалуйста, Ксюшу и погуляйте, а мы поговорим.

— Хорошо, — согласилась та.

Василий присел, обнял дочку и стал ей что-то шептать на ушко. Лицо в слезах стало разглаживаться и девочка, сверкнув глазками, заговорщически кивнула отцу и пошла к бабушке.

Оставшись наедине, супруги некоторое время молчали. Затем Василий, встрепенувшись, сказал:

— Так, давай поставим все точки над i, поскольку у нас мало времени.

— Вот как?! — удивлённо подняла брови жена. — Куда это ты так торопишься?

— Не я, а мы! Ты забыла, что я тебе говорил недавно?

— А что ты говорил? — стала играть Наталья.

— Как только всё это мероприятие закончится, мы едем в отпуск.

— Да-а-а?! — с издёвкой протянула супруга. — А сегодня какой день недели? — Спросила она.

— Сегодня? — не поняв, куда клонит она, переспросил Василий, чтобы выиграть время.

— Да, сегодня? — подтвердила она.

— Ну, сегодня 14 августа, а что?

— Как что? У тебя хватает совести спрашивать «а что»? Тебе не стыдно мне врать, стоя здесь? — Покраснев и задохнувшись от возмущения, выпалила Наталья.

— Погоди, я сейчас тебе всё объясню, — подняв правую руку, сказал как можно спокойнее Василий. — Естественно, ты в курсе, что церемония закрытия прошла в воскресенье, но ты ведь не знаешь, что последовало потом.

— Ну-ну, просвети нас, незнаек, — едко поддела жена и отвернулась к окну.

— Ну, так вот, слушай дальше, — обрадовался он, что Наталья не смотрит. — Мы все, уставшие как не знаю кто, просто сидели без сил, и ты не поверишь, даже не было желания двигаться. Так устали. А тут заходит замминистра и приглашает всех на турбазу, отдохнуть и восстановить моральные и духовные силы.

— И вы все сразу соскочили и с радостью помчались, да? И сразу силы появились? И о доме забыл? Забыл, что ребёнок полмесяца отца не видел, жена одна дома скучает и переживает. Всё сразу забыл?!

— Ната, если хочешь знать, то я всё это делаю не ради себя одного, не ради удовольствия! — пафосно воскликнул он. — Ты сидишь дома, дом полная чаша! Не работаешь, и у нас всё есть.

— Ты меня попрекаешь? Хорошо, я пойду работать.

— Я тебя не гоню, но ты должна понять: партия меня направила на важный участок работы. Доверила мне ответственное задание, мирового масштаба, а я, по-твоему, должен был отказаться и сидеть дома, только лишь, чтобы ты не скучала? Ты хоть понимаешь, что ты здесь говоришь? Я выкладываюсь на работе, в общественной жизни и всё ради вас, моей семьи. Задержался на один день, и уже грандиозный скандал, необоснованные претензии! Да, — Василий умел вести диалоги, — да, я в одном виноват, и эту вину с себя не снимаю: ты права в том, что я должен был позвонить! Нет, я должен был звонить ежедневно! Прости меня, любимая! Давай не будем усугублять ситуацию и раздувать мировой пожар из одной искры, пробежавшей внезапно? — Он подошёл сзади к супруге, обнял её за плечи.

— Хорошо, а где ты был вчера? — Наталья не отстранилась.

— Где? Дома, к вашему сведению, а вот вас — не было! А где же были вы? А? — Наталья промолчала. — Я сегодня уже с утра в бегах весь. Все документы оформил, билеты взял, приехал вот за вами, а тут такое.

Повернув к себе лицом жену, Василий откинул ей прядь волос со лба и, взяв ладонями её лицо, запрокинув вверх, стал целовать.

Вернувшаяся Вера Павловна с внучкой застали спокойно беседующих и пьющих чай на кухне родителей.

— Ну что, принцесса, — Василий поворошил рукой каштановые волосы на голове дочери. — Ты собралась?

— Я?.. только надо домой заехать и куклу мою взять, а то я без неё не поеду.

— Конечно, сейчас мы заедем домой, соберём вещи, и только после этого поедем. — Утвердительно сказал он. — Так что, Вера Павловна, мы сегодня уезжаем.

— Вот и хорошо! Я очень рада. И ребёнку надо поплескаться, и вам побыть вдвоём, да вам, Василий Дмитриевич, нервы подлечить.

Попрощавшись с Верой Павловной, они отправились к себе домой.

Судьба на какой-то период разлучила героев. У Василия — весёлый и беззаботный отпуск, затем удачно складывающаяся карьера по партийной линии. Заботы и прочие события заслонили яркое эмоциональное приключение, произошедшее в конце лета. Краски померкли, и Василий даже стал сомневаться в реальности того случая, подумывая, что это даже мог быть сон.

А Тоня с головой окунулась в учёбу. И даже поначалу не обратила внимания на шушукания и язвительные уколы, раздающиеся из некоторых ртов. Она, как-то проснувшись утром, заметила, что у неё вдруг появился животик. Она его погладила и радостно подумала: «Ну вот, хоть немного поправилась, а то всю жизнь была скелетом. Руки, ноги даже стыдно было показывать. А тут, гляди, целый животик».

Райка Драчёва, поглядев на разглаживающую живот подружку, скептически сказала:

— Чёт ты, мать, только в одном месте поправилась?!

— Ну почему же, — Тоня стала вытягивать перед лежащей на койке подружкой руки. — Вот, гляди, помнишь какие они худые были, а? А вот и ноги. — Она приподняла подол платья и показала свои белые, худые ноги. — Вот! Погляди?

— Ой, умора! — засмеялась Райка. — Ты ещё мне рёбра свои покажи. Там их можно все пересчитать. Пошли уже, а то опоздаем на занятия.

К новому году уже весь институт бурно переваривал чрезвычайное происшествие. Тоня была в глубочайшем шоке. Она не могла поверить в свою беременность, но факт был налицо, или, скорее всего, как сказала подружка Райка, не вовремя выполненная лабораторная работа. Подружка, как могла, успокаивала Тоню, но тучи сгущались очень тёмные над головой так неосмотрительно поступившей студентки. И не где-нибудь там, в каком-нибудь сельхоз, или ещё где. Где люди не совсем понимают последствий близких отношений противоположных полов. А в самом медвузе!

На комсомольском собрании одним из пунктов значилось «Персональное дело Антонины Геннадьевны Прохоровой». В кабинет, где собрались комсомольцы, Тоня вошла в сопровождении своей подружки. Они сели с краю возле двери. Тоня сцепила пальцы на животе и опустила голову.

На обычное собрание, на котором обсуждаются разные несущественные вопросы, порой комсомольцев приходится загонять из-под палки. Многие находят причины, чтобы как-нибудь отпихнуться от скучного мероприятия, на которое нужно потратить уйму времени, не всегда имеющуюся у занятых студентов. А тут собрание факультета было назначено неделю назад, как обычно, заранее, чтобы все, спортсмены, артисты и другие шибко одарённые молодые люди скорректировали свои индивидуальные графики и все, как штык, присутствовали на важном заседании. Но и без напоминаний, было понятно, что народу на собрании будет много. Поскольку тема главного вопроса была известна всему институту, желающих посетить открытое комсомольское собрание было хоть отбавляй.

Аудитория была вместительной. Похоже, организаторы предвидели, что дело, вызвавшее такой резонанс, соберёт толпу зрителей. Поэтому был выбран просторный кабинет. Скорее всего, не кабинет, а зал для проведения театрального действия. Ряды сидений со столами располагались амфитеатром и, начиная от пола, устремлялись вверх, к самому потолку.

Постепенно аудитория наполнилась до отказа шумными студентами, сидящими буквально друг у друга на головах. Люди толпились возле подиума, где стоял стол с сидящими членами бюро. Даже через открытую дверь можно было видеть, как там, в коридоре, опоздавшие, вытягивая свои шеи, просовывали головы, пытались увидеть, что происходит внутри. Другие старались протиснуться и, напирая, весело ругались.

В середине президиума восседал секретарь института, заворг, а по бокам располагались руководители ячейки их факультета. Владислав Петрухин, секретарь их факультета, встал и, сложив ладони в рупор, громко крикнул:

— Товарищи! Успокойтесь! Минуточку внимания! — крики и разговоры стали тише, но всё равно возбуждённые студенты ещё никак не могли успокоиться. — Если вы не успокоитесь, то мы перенесём собрание и пригласим только членов факультета. Вы не даёте работать, галдите как на базаре!

— Ага! — раздался откуда-то сверху громкий девичий голос. — Так мы все и разбежались! Ты Владик, чё, с ума спятил?! Мы все дела отложили, пришли послушать, поглядеть на такое сурьёзное представление, а ты собрался переносить! Так мы все и поверили! Давай начинай, нечего кота за хвост тянуть!

— Сидящая рядом с Тоней Райка толкнула плечом подружку и, наклонившись, шепнула на ухо:

— Вот же скотина эта Пермякова! Ты знаешь, как только вы вернулись из Москвы, так эта Машка про тебя стала такие сплетни по институту распространять, что я ей как-то сказала, чтоб она попридержала свой поганый язык. И что там у вас с ней произошло, хоть бы ты рассказала мне? Я ведь самая твоя близкая подружка. Ну ладно, не переживай, всё будет хорошо, — и Райка пожала своей рукой её колено.

Петрухин взял со стола листок бумаги и, постояв молча, чтобы обозначить важность момента, стал читать. Монотонно прочитав все положенные пункты, сколько состоит на учёте, сколько присутствует, кого нет и так далее, он опять выдержал паузу.

— А теперь, товарищи присутствующие, собственно повестка. Первым и главным вопросом у нас стоит вот что, — это «Персональное дело Антонины Геннадьевны Прохоровой», вторым вопросом у нас значится «Отчёт ответственного за массовые мероприятия Толоконникова», ну и третьим вопросом — это «Приём в члены». Если есть какие вопросы, предложения, дополнения, я слушаю.

— Да какие там вопросы, давай уже по первому докладывай, ждать уж мочи нет, шибко интересно. — Раздался голос, то ли парня, то ли девушки, невнятный какой-то.

— Тогда голосуем за повестку нашего собрания. Кто «за», прошу поднять руку, — сказал Петрухин и поднял свою. — «Против», воздержавшиеся есть? — опуская руку, продолжал он. — Ну, если все «за», то по первому вопросу слово предоставляется секретарю комитета института товарищу Крюкову Ярославу Кимовичу. — Садясь на своё место, он постучал карандашом по графину с водой. Не столько для внимания присутствующих, которые в предвкушении предстоящего представления затихли, затаив дыхание, сколько для какого-то ритуального порядка вещей. Поскольку он уже не раз видел, как старшие товарищи пользуются этим методом для привлечения внимания не в меру разговорчивых в зале.

— Товарищи присутствующие, — начал Крюков, — к нам в бюро поступило заявление комсомолки Марии Пермяковой, которое мы обязаны с вами рассмотреть и принять решение. Суть изложенного такова, я не буду зачитывать всё заявление, а только прочту отдельные абзацы, так вот: «…Комсомолка Прохорова Антонина Геннадьевна, находясь в столице в составе организованной группы студентов, направленных горкомом для помощи в проведении Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, вела разгульный образ жизни, не ночевала в специально отведённом для них месте. Закрутила роман с руководителем, прикреплённым партией от Москвы и на виду (есть многочисленные свидетели) у всех ходила под ручку с этим руководителем, и… они неоднократно обнимались и целовались».

В зале раздался смех, началось оживление. Раздался крик:

— Пусть сама пояснит такое своё поведение!

— Подождите, я ещё не закончил, к тому же мы обязаны после заслушать саму заявительницу, чтобы она сама устно рассказала кратко своё заявление и не получилось так, что потом она может сказать, что не писала данного заявления.

— Вот ещё! — возмущённо крикнула сверху Пермякова. — Я что вам, балаболка какая?!

— Хорошо, Мария, — сказал секретарь, — всё по порядку. Затем мы должны обязательно заслушать руководителя группы товарища Антонова, у него, как я понимаю, уже готовый отчёт о поездке? — Крюков наклонил голову и посмотрел на Антонова, тот кивнул. Подождав, пока в аудитории снова наступит тишина, секретарь продолжил. — Хочу обратить внимание всех вот ещё на какое обстоятельство, — и он, снова поднеся листок к лицу, начал читать, — «…Прохорова Антонина Геннадьевна после окончания фестиваля не поехала с группой назад, а осталась в Москве, непонятно с какими намерениями и целями. А также прошу взыскать с комсомолки Прохоровой народные деньги, потраченные на билет и, возможно, другие её тайные расходы». — Вот, вкратце, смысл заявления, а теперь давайте заслушаем саму заявительницу. Прошу! — сказал Крюков и сел.

Сверху раздался крик:

— Я всё изложила в своём заявлении!

— Так, — поднялся Петрухин. — Тебе что, повторять надо? Расскажи хотя бы вкратце суть твоей претензии.

— Давай, чего темнишь, признавайся, что там было?! — Крикнул от дверей парень с ёжиком на голове.

Рядом стоящий громко сказал:

— Поди, не поделили кавалера. Давай признавайся!

— Мне не в чем признаваться, пусть лучше эта особа встанет и расскажет нам, как она докатилась до такого состояния! — Опять крикнула сверху Пермякова. — Она там хорошо пофестивалила! — В аудитории раздался хохот, свист, кто-то захлопал в ладоши.

— Тихо! — громко сказал Петрухин. — Не превращайте собрание в балаган! А у вас, товарищи комсомольцы, будет возможность выступить в прениях и высказать своё мнение. Итак?! Пермякова, мы все слушаем тебя. У тебя есть что сказать по существу? Или ты только кричать можешь?

— Ты чего привязался ко мне, я всё написала! — начала выкручиваться она. Ей не хотелось озвучивать то, что так легко писалось на бумаге.

— В общем, понятно, — поднялся со своего места Крюков. — На бумаге писать одно, а в глаза сказать — другое. Давайте заслушаем руководителя группы товарища Антонова. Затем саму виновницу этой истории. Пожалуйста, — и секретарь сел.

Олег Антонов, белобрысый студент последнего курса, был отличником и активистом, но как руководитель чего-либо, он был никакой. Его не слушались даже первокурсники, не говоря уже о своих сверстниках. Горе-руководитель встал и стал мямлить:

— Наша группа была отправлена в столицу нашей Родины Москву с важной и ответственной миссией. — Несколько минут он гундел какие-то общие фразы и лозунги.

Терпение у всех давно кончилось и кто-то не выдержав, крикнул:

— Андрюха, клизму тебе в ухо! Ты, как Сусанин, куда-то всех в дебри увёл. Давай рассказывай, виновата Прохорова или нет?! Только без своих этих…

Антонов смутился. Бледное его лицо стала заливать красная краска.

— Я, товарищи, — заикаясь, начал он.

— Ну, всё понятно! Они, похоже, все одной верёвочкой связаны! — раздался опять чей-то голос.

— Да я ведь как будущий специалист понимаю, что в таких случаях надо предохраняться… но… я не подумал об этом напомнить комсомолке Прохоровой…

Последние его слова потонули в хохоте и весёлых криках. Кричали:

— Андрюха! Надо было каждое утро инструктаж проводить и обязательно с наглядными примерами! Ха-ха-ха…

Веселье достигло апогея. Лучше ничего нельзя было придумать развалить серьёзное собрание — это дать слово человеку, не способному правильно излагать свои мысли.

Но тут вдруг резко встала Тонина подруга Раиса и, смело обращаясь ко всем, начала:

— Я как посмотрю, вы все, наверно, тут ангелы собрались? Накинулись они на беззащитную девушку. А где были вы все? Посмотри на неё, — Раиса поглядела гневно туда, где в окружении кавалеров сидела красавица Пермякова. — Написала пасквиль. Пофестивалила! Если вы все были рядом, видели, что происходит, и не остановили её — значит, вы все молчаливые соучастники! Вы же комсомольцы, товарищи её? Почему не собрались и не указали ей на её, по вашему мнению, недостойное поведение? Почему ты, — она обратилась к Антонову, — не призвал её к порядку? Не объяснил ей, что своими действиями она порочит звание комсомольца и бросает тень на всех? Может, своевременное участие коллектива предотвратило бы дальнейшее развитие этой истории. Но вы все смотрели на это сквозь пальцы, а многие с интересом, завистью. И с удовольствием перемывали косточки, целыми днями обсуждая интересную историю. Может, я не права? — она обратилась ко всем.

Аудитория затаила дыхание. Тоня сидела с опущенной головой. От стыда она не знала, куда деваться.

— И в конце своей речи, я хочу обратиться ко всем, — воодушевлённо продолжила она. — Принимая сегодня решение, покопайтесь в тайных уголках своей души. Вспомните, нет ли у вас каких-нибудь тёмных делишек, которые могут внезапно всплыть на всеобщее обозрение. И потом вы будете сидеть так же и под всеобщее улюлюканье испытывать унижение. Да, она оступилась, по неопытности с кем не бывает, а мы сейчас готовы растоптать и без того страдающую девушку. Прошу заметить, нашего товарища, комсомольца! Она ничего не украла, не предала Родину, а всего-навсего оказалась не способна разглядеть настоящие чувства. А вам не кажется, что это мужчина воспользовался наивностью провинциальной девушки и смог задурить ей голову?! Может, на нём и должна лежать вся ответственность за это подлое дело?! Ведь он как руководитель обязан был держать дистанцию со своими подчинёнными и, уж тем более, студентами! У меня всё! — и она резко села, взяв Тоню за руку.

В зале раздались аплодисменты.

После такого эмоционального выступления подруги Тоня робко взглянула на сидевших в президиуме. Все хмурились, создавая вид озабоченных происшествием. Один только Крюков внимательно и, казалось, с интересом смотрит на неё.

— В выступлении комсомолки… — он запнулся и поглядел на секретаря факультета.

— Драчёва Раиса! — подсказал Петрухин.

— В выступлении комсомолки Раисы Драчёвой были поставлены правильные вопросы. «Где был руководитель?» Явно он самоустранился. «Где были товарищи?» Вот и весь сказ. Поэтому и стало возможным случиться такой истории, когда в коллективе процветает индивидуализм, и на проблему, возникшую у товарища, не обращают внимания, а то и вовсе — начинают издеваться. Я думаю, что это всем нам урок на будущее. И от того, какие выводы сделаем для себя, так по жизни и пойдём с вами. Я предлагаю выслушать саму Прохорову Антонину, а затем перейдём к следующим пунктам. Пожалуйста, — секретарь снова поглядел на Тоню.

Она встала. Лицо её было белым, словно она густым слоем намазала его цинковой мазью, даже местами отливало синим. В широко открытых глазах стояли слёзы. Она ничего не видела. Вдруг она пошатнулась и, грузно сев, разрыдалась. Потоки слёз из её глаз текли так, будто там открыли невидимый кран. Подруга достала из сумочки платок и стала вытирать Тоне мокрое лицо. А Антонов, чувствуя свою вину, быстро встал из-за стола, налил из графина полный стакан воды и, подойдя, поставил его перед Тоней. В зале началось движение, разговоры. Кто-то громко сказал:

— Мы с вами будущие специалисты и должны понимать, какое у неё сейчас состояние! Давайте не будем усугублять его, а перейдём к следующей процедуре.

— Хорошо, — поднимаясь, сказал Крюков. — Тогда слушайте. Мы на бюро предварительно рассмотрели этот инцидент, обсудили. Теперь послушайте, какие решения я предлагаю. Руководителю делегации за провал воспитательной работы, за развал дисциплины, повлекший к нежелательным результатам, объявить выговор. Комсомолке Прохоровой Антонине Геннадьевне за порочащие высокое звание комсомольца действия объявить строгий выговор с занесением в личное дело. Секретарю факультета за слабую работу по воспитанию членов ВЛКСМ, а также за неправильный и неумелый подбор кандидатов в группу для работы на фестивале объявить выговор. — Закончив, он сел. В аудитории воцарилась тишина. Все замерли, будто внезапно онемели. Набитая битком аудитория, мерно дышала, скрипели местами сиденья, но голосов не было. Поднялся Петрухин. Голова его была опущена, руки висели, как занавески на окне.

— Ну, вот товарищи, все слышали, какие санкции наложены на провинившихся, теперь давайте переходить к следующему вопросу нашей повестки.

— Постой, — остановил его заворг, — а голосовать? Ты не нарушай процедуру, регламент и прочие нюансы, а то потом нас всех не погладят по головке.

Тоня, услыхав о принятом решении объявить ей строгий выговор, вздохнула с облегчением. Она боялась, что её могут исключить из института. Выговор впоследствии может быть снят, это она знала. «Как хорошо вон Рая выступила, настоящая подруга. Бескорыстная и преданная». — До Антонины смутно долетали отдельные реплики продолжающегося собрания, а она думала о нём. О Василии. Интересно, у него могут быть ведь тоже неприятности, если вскроется эта история. А если до жены дойдёт, что тогда? Может, напишет потом, что там у него и как обернулось».

— Пошли, — толкнула её в бок Райка. — О чём размечталась? Поди, о нём? А? Угадала? — Она наклонилась, пытаясь заглянуть Тоне в глаза.

Студенты шумно спускались по ступенькам и, проходя мимо стоящей Антонины с подружкой, кто улыбался снисходительно, кто-то ободряюще говорил: «Что такое выговор? Да взять и растереть. Не вешай нос!».

Но выговор действительно был ничто, по сравнению с теми трудностями, которые стали возникать у Тони с каждым днём. На днях её вызвали к декану, и он прямо ей заявил:

— Студентка Прохорова, мы пошли на некоторые снисхождения. Только из-за того, что вы учитесь хорошо и всегда, и во всём были впереди. Но теперь у вас куча хвостов. Вам надо принять решение. Я не давлю на вас, но такая ситуация никуда не годится. Возьмите отпуск, спокойно, без нервов, родите ребёнка, а потом наверстаете всё. Ну, как?

— Да-да. — Тихо сказала она. — Вы правы. Я напишу сейчас заявление.

— Ну, вот и умница. Иди, в деканате напишешь и сдашь, скажешь, что я в курсе.

Придя в общежитие, Тоня легла на свою кровать и задумалась: «Что же теперь делать? Домой поехать? А может, пока в больницу пойти поработать? Точно, завтра схожу. Там меня знают, возьмут». Вернувшаяся с занятий подруга Раиса, скрипнув дверью, разбудила её. Тяжело поднимаясь с кровати, Тоня спросила:

— Как там в институте, всё ещё обсуждают меня?

Рая, чтобы не волновать и без того пережившую на собрании потрясение Тоню ответила:

— Да какой там! — столько задали, голова кругом идёт.

— Знаешь, что я решила, Рая?

— Что? — настороженно спросила та, подходя к Тоне.

— Я завтра пойду устраиваться на работу в больницу санитаркой.

— Вот как? А как же учёба?

— А всё, с учёбой пока придётся повременить.

— Не говори глупости, — обнимая подругу, успокаивая, сказала Раиса. — Сколько сможешь, учись, я помогу.

— Нет, уже всё решено. Я написала заявление.

— Зачем? — удивилась Рая.

— Так надо.

— А, так вот зачем тебя вызывали к декану? Всё понятно! Ладно. Ты только не переживай, тебе сейчас нельзя. Если хочешь, вместе сходим в больницу!

— Зачем? — улыбнулась Тоня.

— Как зачем? Ты как обычно, будешь стоять, будто виноватая, а я быстро им объясню, что к чему! Ну как, вместе или сама справишься?

Тоня нежно поцеловала подругу в щёку и, вздохнув, ответила:

— Какая все ж ты, Раечка, золотая подруга. Будто родная сестра или мать. Всё время заботишься обо мне, защищаешь. Я тебя искренне люблю. Не беспокойся, я сама завтра справлюсь.

— Ладно, — ответила Раиса. — Ты пойдёшь ужинать? Или тебе принести чего?

— Нет, мне не очень хорошо.

— Тогда я тебе принесу сюда, ты никуда не ходи. — И Раиса, погладив подругу по спине, вышла.

На следующий день Тоня, надевая своё старенькое пальтецо, обнаружила, что оно уже не застёгивается на округлившимся животе. «Что же делать? — задумалась она. — На дворе февраль, но мороз и ветер как настоящей зимой». Тогда она, решительно сняв пальто, взяла длинное льняное полотенце и, обмотав его вокруг, зацепила булавкой. — Ну вот, — погладив себя по животу, тихо сказала она. Надев снова пальто, Тоня застегнула его на те пуговицы, что смогла, а посередине оно осталось растопыренным, и из щели выглядывало белое полотно полотенца. — Ну и пусть, — сама с собой разговаривая, сказала она. — Мне можно, беременным скидка полагается, я же не пьяная иду. — И, повязав плотно платок, вышла из комнаты.

В больнице, где она на каникулах в прошлом году успела немного поработать, прежде чем её направили на фестиваль, её узнали. Санитарки окружили её и, удивлённо оглядывая, оживлённо стали расспрашивать. Пожилая тётя Поля, всплеснув руками, сразу воскликнула:

— Вот так да! Никак рожать к нам пожаловала?

— Я, тётя Поля, на работу пришла. — Глядя с надеждой и виновато сказала Антонина.

— Да ты что? Ты серьёзно или шутишь, подруга?

— Да нет, мне работа нужна, — опять с надеждой повторила она. Санитарки удивлённо переглянулись.

— Ну, так это, — сказала одна, Тоня не помнила её имени, — ты сходи вона к главному и с ним погутарь. Чево тут-то толочь воду в ступе? Всё от него зависит, как он постановит, так оно и будит. Иди, милая, сходи к Валерию Марковичу.

Тоня, медленно переставляя ноги, стала подниматься по ступеням. Кабинет главврача находился на втором этаже трёхэтажной дорожной больницы. Подойдя к двери кабинета, она ослабила узел платка и немного сдвинула его со лба. Прядь русых волос выпала и закрыла ей глаза. Она аккуратно заправила её обратно и робко постучалась. Никто ей не ответил. Тогда Тоня потянула за ручку и дверь, скрипнув, легко открылась. За столом сидел главврач и что-то читал, перелистывая страницы и делая пометки на лежащем рядом листке.

— Здравствуйте, — остановилась в нерешительности в дверном проёме девушка. Валерий Маркович поднял голову, внимательно посмотрел через толстые стёкла очков и сказал:

— Здравствуйте.

— Можно к вам? — опять робко спросила Тоня.

— Заходите, что там у вас? Только быстро, а то у меня времени нет.

— Валерий Маркович, — начала она, — вы меня помните, я ещё у вас работала?

— Помню, голубушка, помню, только имя ваше запамятовал.

— Антонина Прохорова, — обрадовавшись, ответила она.

— Да вы чего там, у дверей, стоите, подойдите ближе, я не кусаюсь. Неудобно разговаривать на таком расстоянии.

Тоня медленно подошла к столу.

— Садитесь, а то, наверно, стоять тяжеловато?

— Да нет, так гораздо лучше.

— Ну ладно, выкладывайте, что вас привело сюда.

— Валерий Маркович, я на работу пришла устраиваться, — с надеждой глядя на врача, сказала Тоня.

— Вот так, да? — удивился тот. — А как же учёба, а, ну-ну? — О чём-то догадавшись, поднялся из-за стола главврач. — Нет, нет, и ещё раз нет! — Категорично отрезал он. — Ты подумай, какой из тебя работник? Куда тебе с таким животом? Да и потом, меня накажут или просто уволят за это. Ладно бы ты работала и, что бывает, естественно, забеременела, то я не имел бы права тебя уволить, а обязан был дать тебе лёгкий труд. Но тут всё — наоборот. Нет, даже не проси. Тебе сейчас любой труд уже противопоказан.

— Что же мне делать? — задрожавшими губами прошептала она.

— Не знаю. Дома должны же тебе посоветовать, как быть. Родители же у тебя есть?

— Да, — беззвучно прошептала она.

— Ну вот, а отец ребёнка, он что? Неужели все они тебя не поддержали, и ты вынуждена искать работу? Что касается родов, то я готов посодействовать, у меня ученик хороший акушер. Так что, как только начнутся, сразу звони, голубушка. А на счёт этой своей просьбы уволь, не могу помочь. Всё, мне некогда, всего хорошего. — И Валерий Маркович, сложив какие-то бумаги в стопку, взял их под мышку и собрался уходить.

Тоня отпустила спинку стула, за которую держалась, стоя возле стола. И, повесив голову, повернулась уходить.

— Ну, ну. Не надо так переживать, в вашем положении, девочка, нельзя работать. И не я это придумал. Вы сами подумайте, а вдруг что-то случится? Кто будет отвечать?

— Спасибо, — сказала она и пошла из кабинета. Главврач вышел следом, закрыл двери на замок и быстрой походкой пошёл по длинному коридору.

Пришедшая с занятий Рая застала сидящую в одежде подругу.

— Ты куда-то собралась или только пришла? — раздеваясь, спросила она. Потом поглядела внимательней, увидела рядом с Тоней её чемоданчик и с тревогой спросила. — Уезжаешь?

— Да, Раечка. В больницу не взяли из-за беременности. Здесь нельзя жить в общежитии. Куда я в таком виде пойду, кому я нужна?

— А там, Тоня, в колхозе, разве легче будет? Там ведь у вас, кроме тебя, ещё три сестрёнки, малые.

— Там всё же дом. На улицу не выгонят. Да и денег немного есть, на первое время хватить должно. Поеду я, Рая, я уж всё решила. Здесь мне никто не поможет, а там всё же мать.

— Ладно, когда поедешь?

— Сегодня, проходящий поезд идёт. Там я на разъезде выйду и с километр доберусь пешком или на попутке до нашей деревни.

— Хорошо, я тебя провожу. Только ты обязательно мне пиши, а то я беспокоиться буду. Хорошо?

— Ладно, — вставая ответила Тоня. — Надо идти. Я ведь раньше хотела на вокзал уехать, но не смогла. Ты мне как сестра, Раечка, поэтому я и хотела с тобой попрощаться. Сказать спасибо за всё, что ты для меня делала. Я за всё тебе, милая моя подруга, благодарна.

— Ну пойдём, — потерев глаза, одевая пальто, сказала Раиса.

Усадив Тоню в вагон, Рая увидела, что проводник мужчина, и, выходя, попросила его помочь беременной девушке с высадкой.

— Там ведь поезд стоит всего минуту, а она вон — тяжёлая, — заботливо сказала она ему. — Проводник вы, сразу видно, бывалый.

— Отчего ж не помочь, я всегда стараюсь, — добродушно ответил тот, шуруя кочергой в жарко горящем котле. — Да вы идите со спокойной душой, я понял. Всё сделаю в лучшем виде.

Рая вышла из вагона и, подойдя к окну, стала глядеть на печально сидящую подругу. Потом состав дёрнулся и медленно поплыл. Рая, сняв варежку, пальцем чертила в воздухе, напоминая Тоне, чтобы та писала, а затем помахала ей вслед.

Выгрузилась Тоня без сложностей. Проводник, как и обещал, помог. Он оказался очень порядочным и заботливым. Когда поезд остановился, он, взяв чемодан первым, вышел на низкую платформу. Затем, протянув девушке руку, осторожно помог ей спуститься. Локомотив издал свисток, и поезд тронулся. Поставив чемодан у ног девушки, проводник легко запрыгнул на первую ступеньку и, улыбаясь, поехал. Тоня, махая ему, крикнула «спасибо» и, взяв свой чемоданчик, пошла мимо казармы в направлении своего колхоза.

Зимой, как всегда, смеркается рано, а темнота наступает мгновенно. Выйдя на просёлочную дорогу, Тоня поняла, что здесь не город, где снег чистят, да и люди быстро его притаптывают. В поле снега лежат долго. Даже в марте, когда солнышко вовсю начинает припекать. В полях снежное покрывало, отражая девственной белизной солнечный свет, бережёт от внезапных морозов бойкие и нетерпеливые ростки. Тоня медленно шла по заснеженной дороге. Вдоль правой стороны стояли столбы и тянулись провода. Сколько раз она здесь проходила либо одна, либо с матерью. А бывало, и с подружками бегали на поезда смотреть. Ох, и жутко было. Стоят они стайкой, взявшись за руки, а поезд гудит, а затем мимо них как вихрь пролетают вагоны. Малые были — страх бежал ознобом по спине. Но потом попривыкли, и уже пропал интерес к проносящимся и тревожно гудящим поездам.

Выдохшись, Тоня встала. Поставила свой чемоданчик и глубоко вдохнула чистый, морозный воздух. Варежкой вытерла вспотевшее лицо и посмотрела вдаль. Там светились несколько огоньков, один прожектор — она знала — на ферме, другой — на столбе возле сельсовета, а другие… «Интересно, — подумала она, — другие вроде двигаются, или мне мерещится уже?» — Потерев глаза, она и правда увидела, как два огонька двигаются. Через какое-то время она услышала звук мотора. Навстречу шла машина. Поравнявшись с ней, автомобиль остановился, и из опустившегося стекла появился Гришка Петухов.

— О, старые знакомые? — воскликнул он. — Привет! Куда путь держишь, мадам? — Тоня обрадовалась: это их машина и водитель колхозный.

— Здравствуй, я домой.

— Ну, так ты погодь, я вот агронома на поезд провожу и обратно поеду, и тебя захвачу.

— Хорошо, — радостно ответила она.

Машина, надсадно гудя, будто везла полный кузов тяжестей, тронулась. Тоня осторожно села на свой чемодан. Дожидаясь обратно Гришку, она стала замерзать. Распаренное тело, медленно остывая, начало зябнуть. Она хотела встать, чтобы походить, подвигаться и согреться, но не смогла. Она попыталась ещё раз, но живот не давал ей возможности подняться с низкого чемоданчика. Подъехавший Гришка так и застал её, сидящую. Открыв дверь кабины, он, вытянувшись со своей стороны и выглядывая, крикнул:

— Давай быстрей залазь, а то холоду щас напустим в кабину.

Сквозь гудящий мотор Тоня крикнула что было сил:

— Не могу! Помоги-и встать! — Гришка, видя, что девушка не встаёт, кричит и машет ему рукой, закрыл дверку и вылез из кабины. Подойдя к Тоне, удивлённо встал.

— Ну ты чё? Давай, поехали, некогда мне.

— Помоги встать!

Парень подал ей руку, и когда девушка встала, удивился ещё больше.

— Вот так раз?! Ничего себе?! Ну ладно, давай подсажу. — И Гришка, открыв дверку, стал помогать Тоне забраться в кабину. Усадив её и поставив ей в ноги чемодан, он быстро заскочил на своё место и нажал на газ.

Некоторое время ехали молча. Потом Григорий, удивляясь и как бы сам с собою разговаривая, произнёс:

— Вот же как оно получается, стоило ради этого в город ехать. У нас, штоль, нет специалистов в этом деле?

Тоня покосилась на него. Она знала, что Гришка давно уж поглядывал на неё, ещё когда в школе учились. Он, правда, на два класса старше был.

— Я вот не пойму, — опять начал тот. — Ты в город учиться поехала? — Тоня молчала. Она поняла, куда он клонит. — Молчишь?! Молчи. — Гришка, нервно дёргая рычаг переключения передач и нажимая на педали, ещё что-то бубнил. Но Тоня, отвернувшись, смотрела в пассажирское стекло. Вот машина, завывая от натуги, преодолела небольшой овражек и выехала на первую улицу их села. Домик у Прохоровых был небольшой, всего две комнаты и кухня с большой русской печью. Из сеней можно было пройти сразу в сарайку, в которой зимой жили несколько куриц с петухом и поросёнок.

Гришка молча подъехал к калитке и остановился. Навалившись на руль, он уставился в лобовое стекло, будто что-то высматривая впереди. Тоня молча открыла дверь и, развернувшись, стала задом пытаться слезть с оказавшейся вдруг высокой подножки. Не будь у неё такого живота, она б легко спрыгнула и — поминай как звали, а теперь… Взявшись за ручку одной рукой, она встала на колени и стала спускать одну ногу, нашаривая ей землю. Вторая нога, соскользнув с ледяной ступеньки, увлекла её в сторону и, не удержавшись одной рукой, Антонина полетела на землю.

Гришка, услыхав крик, выскочил и подбежал к лежащей девушке.

— Чего ж ты так неаккуратно? — стоя над ней, буркнул он. — Давай помогу, — и он подал ей руку. Подняв её, он вытащил из кабины чемодан и поставил у её ног. — Не ушиблась? — Тоня молчала. — Ладно, поехал я, мне ещё везти солому. — Захлопнув дверку, он сел в машину и уехал.

А Тоня, взяв чемодан, привычным движением открыла калитку и стукнула в светившееся ещё кухонное окно. Дёрнулась занавеска, и показалось лицо матери. Женщина вглядывалась в темноту улицы, пытаясь понять, кто там стоит.

— Это я, мама! — крикнула Тоня.

Услыхав знакомый голос, мать закрыла занавеску, пошла открывать. Вошедшая с улицы, с темноты, Тоня поставила чемодан у порога и, обняв мать, заплакала.