«Искал не злата, не честей»

Владимир Николаевич Леонов, 2020

Исследования и размышления о поэтической и личной судьбе "Русского Вергилия", Пушкина, под новым углом зрения, словно омытом свежей родниковой водой..

Поклонение волхвов, Альбрехт Дюрер, 1504

При жизни Пушкина (а в наше время — тем очевиднее) в общественном сознании авангардным становится вызывающая, безумная роскошь, сладострастный всеохватный разврат, глумливая и бесстыдная до ужаса демонстрация вседозволенности, всепозволительности, когда естественной целью бытия — единение и согласие людей — брезгуют, игнорируют, а средства удовлетворения простейших инстинктов и похотливых вожделений приобретают статус самоценности.

И более внятнее, и вразумительнее — водворяется во всех тайниках души моего современника всеядная кладбищенская мораль, одержимая эосфорическим духом («нищие духом»), процветающая на постоялых дворах и в мелких лавочках. И так как эти привязанные к земле души большею частью простейшего прямолинейного развития, ум человеческий у них в подмастерье — он для них «дурачок», «простофиля» ((le dupe) — самоуверенность их, «апломб нижегородского шулера» (Чехов), пропорциональна их невежеству, и весьма узкий круг своего опыта они выдают за весь человеческий мир: «Они мнят, что галденье их захолустного городка является говором всего мира».

Лицемерное Я, «артистически» хитрое и многоязычное тщеславие» ( по Ларошфуку) как сущность свиноподобного бытия их, которое все честное и моральное отрицает, во всем видит материальность, которое искусно рядится в восхваляемые «добродетели», ничему не верит, весьма часто пребывает в прострации и апатии, влечет простолюдина к нищете или к отрешенность от жажды жизни ( как пример, сладкоусыпляющая нирвана Гаутамы Будды): «покрывается тиной похотей и вожделений, ржавчиной страстей, окутывается туманом плотскости, чувственности и сладострастия… это означает «вторую смерть» (Откровение Иоанна).

Паралич сознания и каталептическое сознание, если использовать язык психологи; смешение бытия и быта, неразборчивость и безразличие добра и зла. Сформулируем так — план богов эзотерического (а вполне допустимое — и обыденного) Зла, полный элементов энантности (сопротивления, враждебности): знание без веры и вера без знания; более образно — падение с атмического (духовного, божественного) плана на маназический, змеиный (как пример, библейский, когда происходит сакрализация змея в Эдеме у дерева познания добра и зла; когда Адам познал «мудрость богов», но богом не стал…:

Со славы, вняв ее призванью,

Сбирай оброк хвалой и бранью —

Рисуй и франтов городских,

И милых барышень своих,

Войну и бал, дворец и хату,

Чердак, и келью, и харем..

И в эпоху николаевской России, и в наше парадоксальное время, свитое из светлых надежд и горечи забвений совести, наигранность и прикрытое пренебрежение к простому человеку распространяется как яд рептилии. «…изгнаны навеки//Надежда, мир, любовь и сон…» (Пушкин). Глумливое, и так угнетающее личностное, извращение в сути понятий «Свобода», «Вера», «Справедливость». Броское и искрящееся в своем «Сатанинском смехе» (из Пушкина) предательство духа нации. И не только из алчности, и похоти, а как референтность, доказательство до очевидного, осязаемого некой властной силы ее решимости возвести данное всенипочемство (спесь, надменность, лицемерие) как редкие Величие и Подвиг, как самодостаточную иллюзию ( из расчета на «слабоумие народа») спаянности, слитности, цельности нации:

Вдали тех пропастей глубоких,

Где в муках вечных и жестоких

Где слез во мраке льются реки,

Откуда изгнаны навеки

Надежда, мир, любовь и сон,

Где море адское клокочет,

Где, грешника внимая стон,

Ужасный Сатана хохочет...

Мы точно знаем, взрослые и зрелые, стоит только пойти по пути манипулирования дыркой от бублика — повторения чужих мыслей, чужих слов и чужих поступков — и вскоре душа пустеет, становится ленивой и какой — то трухлявой: лишь из телевизора узнавать, что ты думаешь; ты думаешь… но это не так…; думать — это тяжело, поэтому и рассуждаешь…Наша душа, наше сознание, все наши чувства, краски мысли берутся у других, органически чужеродны нашей сущности, нашему характеру. Мы завоеваны другими. Покоренный, данник чужой силы, раб прихотей иных, пленник завоевателей других. Нас нет как силы, создающей собственные овины и табуны молниевидных коней — радости и счастья:"Пил, ел, скучал, толстел, хирел…// Среди плаксивых баб и лекарей» — Лермонтов.

Этот принцип нарастания эмоциональной значимости и возвышенности жизни отразил поэт, душу которого разбудил пистолетный выстрел киллера, убивший Пушкина:

«Я тайный замысел ласкал,

Терпел, томился и страдал.

Он был похож на ветер ясный…»

М. Лермонтов.

Понимал это и чувствовал тлеющий, тусклый огонь жизни поэт гомеровского ощущения Ф. Тютчев, написавший такие горькие бесстрашные слова:

«На самого себя покинут он —

Упразднен ум, и мысль осиротела —

В душе своей, как в бездне, погружен,

И нет извне опоры, ни предела».

С пронзительной весенней свежестью о жажде жизни, об этой самой сильной страсти, поведал поэт импрессионистического своеволия А. Фет:

«Не жизни жаль с томительным дыханьем.

Что жизнь и смерть? А жаль того огня,

Что просиял над целым мирозданием,

И в ночь идет, и плачет, уходя».

В. Маяковский чувствовал это, понимал и говорил: «Не беда, если моя новая вещь хуже старой. Беда, если она на нее похоже».

И чтобы мы, по образному сравнению поэта Анненского, не обрыдались ледяными слезами и не стали овдовевшей лазурью, должны допускать только один сценарий своей судьбы — лишь в собственном саду цветут все права красоты и счастья; лишь за высоким ревнивым забором — яркие слезы радости, ярче горит огонь удовольствия.

Об этом и пишет Пушкин — это смелая чувственная архитектоника в динамичных, живых и ярких образов. Как раз поэзия Пушкина предлагает и предлагает так ненавязчиво, силой мягкой и сердцу любезной, изменить ваши взгляды на понятия «человек», «разум», «цивилизация». Где-то незначительно, а в чем — то кардинально. Но это — право выбора каждого, как некогда было сказано в садах Гефсимании, что я оставляю вам право не на грех, а на выбор.

И помните, помните всегда слова Мефистофеля: «…оставь свои недомогания, свои упреки!» И иногда оглядывайтесь. Вдруг там, где — то — та или тот, кто помнит и ждет…:

О нет, мне жизнь не надоела,

Я жить люблю, я жить хочу,

Душа не вовсе охладела,

Утратя молодость свою.

Автор книги с напряжением и волнением нырнул в концептуальный интеллект пушкинского андеграунда с его отличительной магистральной эстетической самодостаточностью и пронизанный духом фрондизма, направленным против вульгаризированной массовой культуры, обывательского мейнстрима и официального искусства:

Как быстро в поле, вкруг открытом,

Подкован вновь, мой конь бежит!

Как звонко под его копытом

Земля промерзлая звучит!

Тонкие узоры поэтических контуров и линий. Анатомическая точность композиций, без растерзанности и клочковатости. Образы и сюжеты размещены внутри поэтического каркаса стройно и соразмерно, линии и контуры художественной баталии исполнены мягко, задушевно, превосходно. Без преувеличения можно сказать, что достойные и талантливые поэты мира составляют его свиту, а само небо «пожаловало ему красную шапочку кардинала поэзии».

Цельное лирическое полотно, «Симфония души» во имя легендарного мира по имени Россия со своим прошлым и настоящим, взлетом, славой и полетом, с переливами разных оттенков чувственной биосферы, в центре которой система поэтической ценности — красивая и емкая русская словесность, где слова, образы, объекты и понятия несут точное и ясное описание:

Жизни мышья беготня…

Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь, скучный шепот?

Укоризна или ропот

Мной утраченного дня?

Пушкин — мастерски создает многофоновые, многокаскадные и многофигурные композиции, органически заключает свои произведения в оконные и более широкие, дверные проемы пространства и времени. Он так тонко и ювелирно отточено составляет свои поэтические конструкции, что архитектура слов и словосочетаний приобретает осязаемое явление, становится для читателя вдруг самостоятельной душой, жизнью, смыслом, сущностью — видимым рисунком, в котором играют яркие краски:

Была пора: наш праздник молодой

Сиял, шумел и розгами венчался,

И с песнями бокалов звон мешался,

И тесною сидели мы толпой.

Тогда, душой беспечные невежды,

Мы жили все и легче и смелей,

Мы пили все за здравие надежды

И юности, и всех ее затей.

Густой коктейль, словесное богатство в эмоциональной оправе с насыщенной характерной ноткой РУССКОСТИ. Этот дискурс в подаче слова стряхивает пыль с вашего ума и знаний, обновляет, систематизирует, информирует, откапывает внутренние ресурсы и стимулы; преобразовывает пространство представлений в пространство переживаний, придает лирике поэта звучание и осмысление под стать души русской, простое и теплое для восприятия, позволяют текстам сверкать ярче, выразительнее и убедительнее.

Единая сквозная компиляция, один прекрасный пассаж чувств и духа, объединенных единым замыслом, а внутри этих частей — чувств и духа — Пушкин создает выразительные, обладающие своей особой красотой, притягательностью и динамичностью индивидуальные сцены, сюжеты и характеры. Описаны мягко и гармонично, дополняя и оттеняя друг друга в последовательности, разнообразии и контрастах. Каждую деталь поэт рифмует и по воображению, пользуясь некоторой идей, которая приходит ему на мысль, и с оригинала природы, тем самым добиваясь анатомической точности, а также легкости, изящества и пластической гибкости строк, а в итоге — соответствия воплощаемого своему замыслу, партитуры Творца — партитуре землянина, в котором Творец и зажег свою «небесную» искру.

И ты, читатель, понимаешь, что его душа с малолетства полна и красотой и мудростью той силы, которую мы называем Родиной, которая в каждом сердце и слове русского человека, от краев и до самой бездны — и у героя и у блудного сына. И что золотые купола России есть милосердие и любовь к тебе на земле и на небе:

Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Кажется, он нашел в себе волшебный камень Алатырь из древних русских сказаний, и как бог Сварог ударил по нему своим поэтическим жезлом и извлек из него искры слов, словосочетаний, связав их в единый самобытный поэтический сноп. Сошлюсь на Гоголя, ассоциация непосредственная: «Ничего он не заканчивал, чтобы не поверить себя…он не входил в шумные беседы и споры, он не стоял ни за пуристов, ни против пуристов. Он равно всему отдавал должную ему честь, извлекал из всего только то, что было в нем прекрасного…»» (Гоголь, повесть"Портрет).

Душевное настроение читателя от встречи с прекрасным поэтическим миром о можно передать строками Пушкина:

…Так исчезают заблужденья

С измученной души моей.

И возникают в ней виденья

Первоначальных, чистых дней….

Без пиета, как воздух для легких, так и пища для души — поэзия Пушкина. Она — питатель Красоты слова и смысла. Великодушное, невесомое изящество:

«Поэты же особенно должны иметь острую память любви и широко открытые глаза на весь милый, радостный и горестный мир, чтоб насмотреться на него и пить его каждую минуту последний раз…» — предисловии Михаила Кузмина к сборнику А. Ахматовой «Вечер» (1912.)

Поэзия Пушкина призывает охватывать окружающий мир во всей бездне падений и взлетов, не опускаться на дно Вселенского подвала, чтобы видеть жизнь лишь в темноте, не замыкаться на одной теме или одной эмоции собственной души; не каменеть сфинксом, используя один и тот же реестр слов, образов, метафор, а всегда расти, идти вперёд — в новые области бытия и быта, иные предметы и вещи просвечивать неугасимым вожделением; не бояться измениться, быть готовым как Диоген жить в глиняной бочке, радоваться как Демокрит, печалиться как Демосфен, по–дантенскому грустить, проходя вместе с Вергилием"круги ада"и, как Тия (орфическое имя Таис Афинской) призвать А. Македонского предать огню дворец Ксеркса, убедив полководца, что из всех дел, совершенных Александром в Азии именно этот смелый поступок будет самым прекрасным; плакать как А. Македонский, узнав, что есть еще не открытые миры; нести евангельскую ноту смирения Иовы, взращивать бунт лермонтовского Демона; смотреть на лужу и видеть в ней отражение звезд, и"слезы девочки родной"воспринимать как свою боль: «Все, что до тебя касается, я неравнодушна…»

Просто нести в сердце кусочек солнца — словом, уметь соединять в своей личности то, что кажется несовместимым, невероятным, необъяснимым. Образно, быть скупцом злата, но не чахнуть над ним:

Мы больше в этот мир не попадем,

Вовек не встретимся с друзьями за столом.

Лови же каждое летящее мгновенье —

Его не подстеречь уж никогда потом.

О. Хайям.

Стихи, способные изменить каждого, кто оказался на страницах пушкинских книг. Применяя библейский мем: «И дам вам сердце новое». Предельная простота и аккуратность, ясная гармония поэтической мысли и ее композиций:

Царей потомок, Меценат,

Мой покровитель стародавный!

Флиртующие стихотворные сентенции, предназначенные быть, друг для друга, сочетаясь в нескончаемых вариациях смысловых совпадений. Строки поэта пропитаны будоражащими эмоциями, потому они яркие и выразительные, изумительные, влезают в самые отдаленные уголки души. В них и язык, и душа, и свобода. В них — «Привилегия Феникса» — всегда возрождаться и обновляться, тема вечно возрождающейся жизни, торжествующей любви. В них истоки, откуда берут начало ручейки душевной восприимчивости и чувствительности. Мы учимся в стихах Пушкина смеяться, мечтать, и мы влюбляемся там. И звезды там в руки собираем.

Поэзия, которая говорить на языке любви к миру и играет только на одной лире — добродетельной.

Оттуда, из этих поэтических тропарей — мечты и дерзания, романтичность и наивность, вдохновение и пылкая страсть. Прозрачные — как южная ночь после восхода луны. Яркие — как вишневые сады, овеянные первой оттепелью. Обволакивающие негой — как восточная музыка. Красивые и нежные — как цвет черемухи по весне. Мучительно томительные — как предчувствие и неразгаданный намек перед вратами во взрослую жизнь:

Я думал, сердце позабыло

Способность легкую страдать,

Я говорил: тому, что было,

Уж не бывать! уж не бывать!

Прошли восторги, и печали,

И легковерные мечты…

Но вот опять затрепетали

Пред мощной властью красоты.

Переосмысления, развороты, опыт и интуиция, экспозиции размышлений выстроены по аналогии с барокко, подобно Караваджо, выхватывают издалека лица и объекты, заливают ярким светом. Они вплотную придвинуты к читателю, глубоко и поэтично прочувствованы, в них естественное жизнеутверждающее бытие: суровая красота и трогательная нежность, подчеркнутая монументальность и пластическая, на уровне тактильного, ощутимость.

Цельно и вкусно. Глубоко и внезапно. Ярко и жизненно. Резко и четко. Будто снимаются все оттенки мира с флейты Аполлона

Это не «проприированная любовь», не горечь обманчивого забвения, не страсть собственника, не материальное, не расчетливое алчное. Не пустоцвет и не пустозвон, а «лен, елеем осыпанный» (Пушкин) Поэзия, которая не поносит и не хулит. Поэтика, над которой не тяготит вечное бедствие истории, «Толозское золото Сервилия», а рожденная под явным впечатлением красоты родного края, с его тростниками, болотцами, осокой у воды и серебристыми туманами, белоствольными березами на фоне холмистой гряди и вечереющего сизого июльского неба:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия

Ты словно въявь видишь нежные ромашковые поля, чистейшие родники и голубые озера, прелестные березовые и сказочные хвойные леса, снегов пушистых ковры — и вкупе с яркой последождевой радугой и соловьев звонкой трелью равно с поэтами очарован дивной природной красотой

Собственная искренняя воля поэта, ничего общего не имеющая с бунтарским стремлением к сомнительному и скверному, разрушительному. Простота мудреца, знающего о возможности достичь идеала реальности и высшего духовного порядка — это когда в красоте мироздания слиты и рождение звезды, и склеп Иисуса, «Распятого при Понтийском Пилате» (Еванг.) и гробница святого Петра, и жемчужные опоры врат рая.

И когда Иисус является одновременно и Божеством, которому возносится Жертва, и самой Жертвой, приносимой за грехи мира, и Архиереем (жрецом), приносящим Жертву.

Писал Пушкин:

Забыв и рощу, и свободу,

Невольный чижик надо мной

Зерно клюет и брызжет воду,

И песнью тешится живой.

Уверяю тебя, читателя Пушкина, ты приобретешь столь замечательное познание в области природы и человека, истории, культуры и языка своего народа, которым говорит само величество Время, что оно причинит тебе величайшее удовольствие. Возврат ценностей, растоптанных в крошево, ибо в поэзии Пушкина всегда баланс, гармония — будущее уравновешивается прошлым!

«Память — великая духовная культура народа, которую мы собираем по крохам, и через нее раскрывается перед нами тысячелетняя история народа». — А. Н. Толстой.

Пушкин строит свои индивидуальные композиции, создает торжественный и простой лирический колорит, выводя его из многообразии жизненных проявлений, как авангардных, так и периферийных, выделяет фон событий, едва ли не до мегавзрыва, или приглушает его и делает почти нейтральным — во всем этом проявляется с полной силой зрелое мастерство поэта, в нем нет словесной небрежности и диссонансов, навязчивости и неуместности, раздражающих ум и чувства, все размеренно, имеет свое конкретное место в композиционной структуре, точно согласовано с анатомией жизни, мастерски моделировано, обыграно словом, интонацией.

Прибавим к этому воображамый срез, усиливающий магнетическое восприятие Поэта — стол с книгами, чернильницей и бумагами, на которой, задумавшись, собирается писать мирской человек, землянин…но с переложением на божественный клавир. Поэзия Пушкина суть одушевленные предметы, во всех его строках трепещет, дышит плоть жизни, сдержанно и неброско проявляется подлинная душа, одухотворенность, мужество. Как бы рядом с нами, — фолиант с изысканными цветными миниатюрами, которые переливаются, играют в складках истории перламутровыми нотами. Он — рядом с Державиным по благородству и грации выражений, по той же строгости и конкретике очертаний. Ему — родня Лермонтов по впечатлительности душевной:

Таков поэт: чуть мысль блеснет,

Как он пером своим прольет

Всю душу: звуком громкой лиры

Чарует свет, и в тишине

Поет, забывшись в райском сне.

Вас, вас! Души его кумиры…

— Лермонтов

Если твое сердце открыто познанию, добру и любви — это твои стихи; светлые, поднимающие человека, дающие силу. В них проявляются самые тонкие и неуловимые движения твоей собственной души.

В них — и глубокая мудрость человечества: в минуты тягостных раздумий и раздирающих душу сомнений — как поступить и что сделать — среди мирской суеты, открыв страницы Пушкина, ты получишь и ответы и тот самый, теплый душевный настрой, в комфорте зеленого домашнего абажура наслаждаясь полюбившимися текстами. И консервативная сфера бытия, каковым является чтение, вдруг откроется тебе в ином мерцании, точно магия…, и ты перестанешь думать о подошвах, ибо у тебя начнут расти крылья за плечами…

Ты явственно начнешь слышать, как расталкивая израненные душевные струны, сквозь скрип умственных недомоганий и пушистый шорох нежной лени, ломая стан пустоте желаний и хребет застывшему разуму, вторгается в твой микрокосмос, чувствительный эфир, свежий ритм жизни. Словно ты на велосипеде едешь по зубчатым дугам. Или ловишь тигра в чаще, а птицу — в небесах.

Будут всплывать в сознании видения древних цивилизаций, затонувших, увядших материков, картины увлекательных жертвоприношений, династических цепей разрушительного безумия…

Тех времен, когда мистический Моисей сошел с горы Синай, прижимая к сердцу Скрижали Завета и призыв «Возлюби ближнего, как самого себя», а Голгофский Страдалец, пришедший спасти мир от проклятого греха, был отвергнут Иерусалимом… И прочие, не поддающиеся разумному истолкованию явления и формирования, желающие утвердиться, назвать и воззвать «для изучения, для обличения, для исправления, для наставления и праведности» — Библ. Новый Завет.

«И положил с вечера мысль на сердце, а утром выдал решение» (хроники персидские). Пушкин именно кладет мысль на сердце — нигде иначе мысль не может преобразиться, стать силой духовной, как на престоле сердца поэта. Его поэзия стоит как Наос, как Храм, близкое к миметическому подобию «Образ человека», заполняет эфирную безликость и безначалие, подсказывает, что мысль когда — то поселилась в душе человека.

Их слава — им же стыд; творенья — смех уму

И в тьме возникшие низвергнутся во тьму.

На страницах — всплески настроений: веселых, грустных, решительных…и море любви к живущим на земле людям, как будто их сердца целуются. Каждая лирическая строка — очарование, откровение, открытие, разрешая людям лучше понимать свои мысли и чувства и становиться благороднее и милосерднее. Она точно пласт земли, обозначающий просто и, естественно, меру добра и зла, любви и доброты. Как поворот астрального мира, и ты чувствуешь на себе проекцию звездного неба, прелестной малой родины с крепкими русским духом и крепкими русскими избами. Слышишь голос мамы, и тебе хочется лететь к «родным пепелищам», как когда — то летал маленький принц Экзюпери без крыльев:

Что в имени тебе моем?..

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я…

* * *

Если принять, что «Книга Велеса» имеет хотя бы минимальное право на существование в истине…. И что ее предполагаемый автор Ягайло Ган действительно ее написал и на самом деле существовал (с Авраамом, Иосифом и Моисеем хотя, все эти имена тоже на грани реалии и вымысла), то поэзия Пушкина вполне себе тянет на летопись, проходящую по линии священного предания. Тексты стихов активизирует нашу родовую память. Они вынимают нас из ложного разделения на субъект и объект, и делает нас снова цельными существами. Таковы художественные, стилистические, структурные особенности поэзии Пушкина: «…побеждать, чтобы восхищать» -протопоп Аввакум.

И как любое священное предание, текст у Пушкина имеет огромный исторический смысл. И не важно, происходили события, описанные в нем на самом деле. А очень, очень важно — преодолеть вегетативное Бытие, не превратиться, в конце концов, в муравьев, которые при встрече узнают друг друга не иначе как на ощупь. Языковая и родовая идентичность — это когда ты в полудреме сладко сопишь под сказки, а в душу врастает любовь к запахам сенокосов. Первоцветов на троицу. Убранной пшеницы. Меда на пасеке. Парного молока от ласковой коровы. К лесу. К полю. К людям и их постперестроечным тревожным и радостным судьбам. А главное, — к древним преданиям о силе русского языка и русского слова, о величии предков и их подвигах во имя Руси. И поняв Откровение русского начала, вы перемещает в чудный поэтический мир вместе с персонажами Пушкина.

Вот когда ты формируешься как часть народа, впитываешь его мета-образы и многомерные смыслы. Всю многоликость этноса великого.

Все мы знаем о Моисее, Давиде и Соломоне, а о себе? Много ли? Но ведь у нас были свои. И были, и есть. У нас свой «сосново-березовый род». Гордый, сильный, благородный… С душевной трепетностью Пушкин посвящает нас, современников, в таинственный и загадочный мир наших предков… Перед лирой Пушкина почтительно склоняют головы Кольцов, Есенин, Маяковский… и мифические Арион и Орфей…

Пушкин не хочет, чтобы человек потерял сказку, ибо когда — то Рене Декарт фатально и трагически разделил человека и природу, провозгласив свое «Когито эрго сум». Отныне субъект и объект подменили собой единую природно-мифологическую ценность.

Главное то, что Пушкин сделал, реализовал, добыто им из нашего Логоса. Добыто со всей серьезностью и чуткостью философа и поэта. Перед нами, и это не приукрашение и не елейное благоухание, резкий протестный перфоманс, серьезный программный документ русского морального традиционализма, созданная интеллектуальная концепция вечности Руси в художественном, поэтическом жанре. В наших реалиях идея Руси как Изначально созданной по законам мира — это политическая манифестация, это сильно, это протестно «против них», это клинч, выпад и удар по гламурной физиономии, этому воробьиному премодерну, возомнившему себя соколом эпохи; по лицу российского капитала с оттенком некроканнибализма, и либерал-вампиризму, правда у которого находится под феназепом…

Писал Н. Рерих: «Как прожить жизнь? Как пройти по канату, натянутому над бездной: красиво, бережно и стремительно»:

Его поэзия о тех и для тех, кто многое вынес, пережил, научился драться, защищаться и защищать близких; по — мужски сострадать и жалеть, по — мужски держать слово. Кто любовь к Родине встроил как внутреннюю ценность, как внутреннюю обязанность беречь традиции, дух, преемственность и опыт, быть сопричастным ко всему происходящему на родной земле и оживлять ее пространство верой, интересом и делом.

Она категорична и жестока к лицемерию и бездарности, надолго и всерьез. И в тех веках давних, эпохи пушкинской и сегодняшнем веке — третьем тысячелетии от Рождества Спасителя. Она не подвизается в роли присяжного — моралиста и патриота. Для этого в нашем хлопотливом суетном мире хватает бойких проповедников в политике и многословных литераторов в печати, самоуверенных советников всякого рода, «принцев бесславной фронды» в футболке или кафтане — при дворах и в салонах. Где главенствует один довод, ораторствует партийный и личный клинч страстей — консервация власти: «Лужи гордятся тем, что они всегда выше моря» — лат.

Все слова кажутся ненужными и неправильными. «Страна милосердия и доброты» действительно непостижима. Но главное — не разучиться сопереживать, не очерстветь: «Твоя роза так дорога тебе потому, что ты отдавал ей все свои дни».

И очень красивые и добрые миры преданий и сказок живут в ней, и мы видим, что мир, окружающий нас, и впрямь прекрасен, и удивителен. Да и мы сами прекрасны и удивительны, и линии наших судеб вплетены изящными узорами в его полотно…

И читается так неумолимо мысленное послание Пушкина:

«Откажитесь ходить в овечьей отаре, быть овцой, покорной и трусливой, слепо следующей на гибель под флейту Панурга (бог стада — греч.) Перестаньте стонать и жаловаться.

Никогда не думайте о поражении.

Трудитесь, даже когда отчаяние. Надейтесь, даже когда надежды нет.

Не думайте о препятствиях, стоящих перед вами. Думайте о цели, сверкающей у горизонта, Ойкумены.

Ваш меридиан, «Терра Счастья» — «Поле Куликово» Дойдите и пройдите «Мелькартовы столпы» (также — Геркулесовы).

И тогда выдержите все испытания. И психологическое аутодафе, образ которого чеканно отлит русским писателем Короленко, никогда не приведете в исполнение: «Рыцарь, выбитый из седла жизни, и поверженный в прах» — Короленко (Слепой музыкант)

Конец ознакомительного фрагмента.