Тропа пьяного матроса

Владимир Михайлович Гвановский, 2022

Герой романа Вадим Рейган пьёт вино над Севастопольской бухтой и размышляет, почему вынужден начать свою жизнь заново. Успешная карьера учителя неожиданно завершена, рок-группа распалась, любовь осталась в прошлом. Кто виноват в его бедах – администрация школы, испугавшаяся перемен, тоталитарная секта почитателей Шамбалы или чёрная карма, нагнавшая юношу? Читая книгу, вы окажетесь на крымских улочках начала двухтысячных, увидите быт крымской рок-группы глазами музыкантов, заглянете за порог сельской школы, посетите сектантскую медитацию устремления к Владыке Света. Моего героя в подростковом возрасте убедили, что мысль материальна и может убить других людей. Он расскажет, как пытался контролировать мышление, избавляться от тёмных мыслей, – и что из этого вышло. В поисках Надземного вы пройдёте тропами ночного Херсонеса, узнаете, куда ведёт путь Кыл-Копыр и как вести себя, если вам вдруг повстречается леший.

Глава 3. «Свинтили, шайтаны!»

В работе молодого учителя есть приятный ежегодный бонус — это длинный отпуск. Если отношения учителя с администрацией школы ещё тёплые, его могут отправить на восстановление нервных клеток уже в начале лета, не привлекая к сдаче выпускных экзаменов. В июне две тысячи третьего года в кабинете директора мне ещё улыбались, вручили зарплату за май и паёк, состоявший из двух тощих синеватых кур. С отпускными всё обстояло хуже: директор ванговала выплаты в июле-августе и обещала сразу позвонить; я же не ждал денег до осени и решил подработать где-нибудь на Южном берегу Крыма. Но сначала мы с Надей устроили друг другу праздник.

Моя девушка заканчивала третий курс факультета «Экономика и финансы» и жила в общежитии студгородка ТНУ. Она как раз расправилась с летней сессией и была готова к приключениям, прежде чем уехать на лето к родителям в посёлок Затока Одесской области. Мы собрали рюкзаки и отправились вдвоём в поход — через горы к морю. Ели чебуреки в Соколином, поднимались узким горным лазом на Барскую поляну, обходили петлёй лесничество Ай-Димитрий, где бешеный егерь объявил свою территорию заповедником и бросался, как зверь, на туристов. Из Байдарской долины доехали до Фиолента и там, сгоревшие под летним зноем, уставшие, исцарапанные и счастливые, с криками разделись догола и долго не вылезали из моря.

Ночь. Мы только что искупались в лунной дорожке, наспех вытерлись коротким полотенцем и лежим в палатке. Я целую волосы Нади, они солёные от морской воды, и мне кажется, что я обнимаю русалку.

— Вадик, расскажи на ночь сказку, — шепчет девушка, поворачиваясь ко мне, — как ты умеешь, дикую.

— Ладно, слушай сказку.

Садимся на каремат у палатки, я набрасываю на плечи Нади свою клетчатую рубашку. Несколько минут молча сидим обнявшись, слушая шум волн, наблюдая за луной, склоняющейся к горизонту. Потом я начинаю.

— С незапамятных времён в горах Тибета живут Семеро. Точнее, живут они не в самих горах, а в другом измерении, называемом Тонкий мир, и над Тибетом находится дверь в него. Занимаются эти Семеро тем, что держат мир. Люди Тибета говорят, что как только их вахта прекратится — всем нам хана.

— Вадик, я читала, что есть до сих пор люди, верящие, что Земля — плоская. И её удерживают на спинах три слона, которые стоят на черепахе, плавающей в море, — Надя положил руку мне на живот и медленно начала опускать её вниз, — и эти Семеро тоже Землю на себе держат?

— Нет, образно, — улыбнулся я и легонько укусил девушку за мочку уха. — Тёмные-тёмные силы зла каждую минуту стремятся уничтожить наш мир, а семеро махатм им противостоят, посылая людям огненные мысли, несущие очищение. А те махатмы, которые в данный момент не на вахте, периодически садятся в круг и размышляют, как ещё помочь страдающему человечеству, погрязшему в пороках, то есть нам с тобой. Махатмы владеют универсальным учением, в котором описано строение мира и как жить, чтобы спастись. Все религии на Земле — отголоски единого учения, все пророки и боги — эти самые Семеро, рождающиеся каждую эпоху под новыми именами.

Я выложил из гальки круг, обозначающий общий сбор Владык Шамбалы, и начал рассказывать в лицах:

— Махатма Будда!

— Я!

— Люди погрязли во тьме бытовой магии. Твоя задача — дать им свет истины, рассказать о мощи Великой Пустоты!

— Я готов!

— Махатма Будда, на воплощение — пошёл!

Сквозь черноту холодных миров летит в горячее земное тело махатма Будда, чтобы научить людей важнейшей истине: их на самом деле нет. Будда приносит человечеству учение, которое становится древнейшей религией. Проходит время.

— Махатма Иисус!

— Я!

— Люди снова всё испортили. Вместо того, чтобы познать радость Нирваны, они поклоняются золотым статуям. Махатма Иисус, твоя задача — идти в мир и снова дать наше учение, показать невеждам отделение зёрен от плевел. Иисус, ты готов к воплощению в новом физическом теле?

— Готов!

— На воплощение — пошёл!

Надя убрала руку с моего плеча и прикоснулась к маленькому серебряному крестику на обнажённой груди.

— Вадик, не надо так про Иисуса. Я, конечно, большая грешница, но я верю в Бога, верю с детства, и меня задевает, когда о нём так говорят.

— Надя, я тоже верю в Бога, я уважаю его. Но когда мы начинаем бояться говорить о нём свободно, боимся размышлять и сомневаться — мы можем очень быстро стать фанатиками и пропасть. Я попробую объяснить, что Бог значит для меня. Когда я закончил девятый класс, к нашим соседям на каникулы приехала их племянница. Тоненькая девочка с голубыми глазами, тихая и улыбчивая. У нас во дворе стояла резная беседка, там мы познакомились и общались по вечерам. Однажды я взял из дома синий советский магнитофон, купив к нему дорогие батарейки, поставил недавно купленную кассету Элтона Джона «The One» и вышел к Оле. Да, все смеялись над моей любовью к музыке Элтона Джона, думали, что я гомик; даже парни, которые продавали мне кассету Euro Star в белом трейлере у танцплощадки «Ивушка», не удержались и хихикали. А Оля влюбилась в эту кассету. Запись была палёная, пиратская, без первой песни «Simple Life», и сразу начиналась с крика чаек. Мы с Олей брали магнитофон, она включала его сама и приставляла динамик к уху; вступали чайки, и девушка улыбалась. Мы шли к морю, Оля надевала в ржавой раздевалке сплошной синий купальник, мы подолгу плескались в тёплом море, прыгали с пирса, болтали. Потом шли под вечер во двор, Оля улыбалась мне, и ей не приходило в голову, что кто-то считает меня гомиком.

— Ты совсем бессовестный, начал о Боге, а рассказываешь мне о какой-то девчонке. Ты хочешь, чтоб я ей волосы повыдёргивала, когда она приедет?

— Не приедет. Оля умерла от рака много лет назад и лежит на севере в мёрзлой земле. У нас никогда не было ничего. Только долгий взгляд и этот крик чаек с кассеты. И единственный человек в мире, который помнит Олин взгляд, прогулки у моря с магнитофоном — это я. Но у меня есть надежда, что эти закатные летние дни в беседке сохранены, что их знает, хранит ещё один…

— Бог?

— Да. И что Оля, благодаря ему, живёт где-то в домике в параллельном мире, и ей хорошо. Вот, послушай. Это стихи моего учителя, Николая Ярко.

В янтаре сентября мы уже не состаримся.

Ни слова, ни листва там вовек не сгорят.

Всё на свете пройдёт, только мы и останемся.

В янтаре сентября.

В янтаре сентября.

Возвращается всё на круги невозвратные.

Все придут и уйдут. Отгорят. Отцарят.

Но останутся дни — нет! Часы незакатные.

В янтаре сентября.

В янтаре сентября.

Снова ночью заноют дожди безутешные.

Совершится, увы, ежегодный обряд.

Всё на свете пройдёт, но останемся те же мы

В янтаре сентября.

В янтаре сентября.

Глухо вскрикнет беда, и пути затуманятся,

И растают надежды, и дверь затворят.

Но Господь нас спасёт. Мы навеки останемся

В янтаре сентября.

В янтаре сентября.

Надя дрожала. Я достал из палатки термос с чаем, налил в кружку, обнял девушку. Перед нами в море возвышалась чёрная скала с крестом на вершине, и в этот крест упирался Млечный путь.

— Вадик, тогда мы должны жить так, как требует Бог. Чтобы попасть в тот домик в раю…

— Надя, я уверен, Бог устал от нашего вранья. От разбитых о пол храма колен, от жизни по уставу. Может, он и имя своё забыл, потому что этим именем люди прикрываются, когда делают гадости. Он хочет, чтоб мы были честными. Не отличниками, которые хранят в страхе целомудрие и исправляют ошибки в словах у случайных людей, а ночью гладят себя под одеялом. А хулиганами, дерзкими битлами, Бродскими. И он улыбается, когда кто-то вдруг понимает знамя.

Между тем, звёзды за скалой начали быстро пропадать, их как будто сжирала матовая чернота ночи, а потом мы увидели первую вспышку, за ней вторую. На нас шла гроза. Минут через пять мы начали различать далёкие раскаты грома. Парочки, сидевшие на гальке, спешно уходили с пляжа, остались только мы и шумная компания с ярким костром. Гроза на Яшмовом пляже — это плохо. Укрыться негде, а во время дождя и сильного ветра с высокого берега, нависшего над пляжем, срываются камни. Но уходить совершенно не хотелось.

— Вадик, все ушли. Ты не боишься грозы? Точно Бог на нас гневается.

— Надя, ничего страшного не случится. Даже если мы сейчас пойдём купаться, всё будет хорошо.

— Ну я же не дурочка. Ты разве не знаешь, как хорошо вода проводит ток? Рядом с нами в море ударит молния, и мы мгновенно умрём.

— Вот у меня была тысяча ситуаций, когда я мог умереть. Но ведь жив! Я тебе сейчас историю расскажу.

— Давай историю. Но только не про махатм и педиков!

— Эта история приключилась, когда я был третьеклассником, коллекционировал бабочек и ходил в Межшкольный краеведческий музей — узнавать основы энтомологии. Марина Павловна, сотрудник музея, решила приобщить меня к туризму и позвала в поход с шестиклассниками на охотбазу Красный камень. Я пошёл. Была ранняя весна. Темнело, мы шли по узкой лесной тропинке, а с неба срывался снег. И вот — Красный камень: холодные комнаты с двухъярусными кроватями, тусклая лампочка на потолке. Мы собрались в тёмной каморке с железной «буржуйкой», где поселилась наша предводительница, и слушали, как она настраивает гитару. Вдруг Марина Павловна говорит: «Вадик, ты сегодня в своём первом походе и должен пройти испытание. Вот ведро, набери воды из колодца!» Я вышел в морозную ночь и подошёл к колодцу, который прежде видел только в кино. Крутить ручку оказалось очень непросто. Когда ведро поднялось, я едва удерживал ручку, упираясь левой рукой в бортик. «Так. Если я отпущу левую руку, то мне не удержать ворот. Поэтому я сейчас убираю правую руку и быстро перехватываю ведро!» Рукоятка бьёт меня в висок, и лицо заливает кровь. «Неправильно поступил, — думаю, — надо было всё-таки перехватывать левой рукой. А ещё попробую набрать полведра!» Вытаскиваю ведро, ставлю на бортик. Наливаю воду, несу в комнату, из которой несётся: «Сладострастная отрава, золотая Брич-Мулла!» Песня обрывается, все смотрят на меня… Утром мы катались на картонках с горы — за ночь навалило снега. На третий день началась оттепель, я шёл по проталинам под синим небом и рвал для мамы подснежники, складывая их в картонную коробку. Помню, как браво прохожу вечером по аллейке от Центрального рынка в красных шароварах, за спиной — советский коричневый рюкзак, а на виске — непривычная корочка. Захожу в квартиру и с порога кричу: «Мама! Через неделю мы идём на Чёртову лестницу!» Но… В свой следующий поход с ночёвкой я пошёл только на третьем курсе университета. Я недавно побывал на Красном камне. Всё перестроили, но колодец совсем не изменился. И кажется: если дождаться ночной россыпи звёзд, набрать воды и вернуться в каморку, я обязательно услышу: «Мы залезли в долги и купили арбу, запрягли ишака со звездою во лбу…» Я увижу в полумраке Марину Павловну с гитарой и шестиклассников, жующих мои бутерброды с жареной курицей.

— Железной ручкой колодца по виску — это как Смерть своим подолом тебя задела. А ещё я помню историю, как вы с дядей собирали грибы и наткнулись на огромного дикого кабана. Мне начинает казаться, что у тебя девять жизней!

Надя уже не дрожала и спокойно наблюдала, как последние звёзды гаснут над чёрной скалой.

— И Бог любит тебя. Почему?

— Я должен что-то понять, очень важное. Найти какую-то маленькую шестерёнку, без которой мир не крутится, не печётся хлеб, без которой нет любви. Найти и всем рассказать!

— Вадик, обернись! Смотри вверх! На склоне!

Там, куда показывала Надя, происходило нечто странное. В лесу, на склоне горы, сверкали огни — яркие, белые, и они постоянно двигались, поэтому мы не смогли сосчитать их точное количество. Я предположил, что это люди с фонариками на лестнице, ведущей наверх, к монастырю. Внезапно огни замерли, а потом двинулись вниз по склону, один за другим.

— Вадик, мне страшно! С моря гроза, а от монастыря гуманоиды идут!

— Я думаю, это спасатели. Случилось что-то нехорошее.

Мы наспех натянули джинсы, закрыли палатку и пошли по гальке к спасательной станции. Огни тоже спускались, мерно раскачиваясь, миновали последнюю каменную лесенку и выстроились на покатом бетонном спуске. Вдруг сверкнула молния, и мы увидели в руках мужчин носилки с человеком, с головой завёрнутым в тёмную ткань. Двое других спасателей держали под руки девушку в коротком сарафане, с растрёпанными волосами. Я вспомнил: час назад, когда только начиналась гроза, она уходила с пляжа с лысоватым мужчиной за руку, смеясь, а в другой руке несла бутылку шампанского. Следующая вспышка — я разглядел её лицо подробно: тушь размазана, глаза закрыты, на руках — кровь. Процессия вышла на пляж, и тут я заметил катер, подошедший к берегу. Люди с фонарями быстрыми движениями погрузили на катер носилки, помогли подняться девушке, залезли сами и быстро отчалили, даже не посмотрев на нас.

— Надя, я всё понял, — я обнял девушку, стоявшую в оцепенении, — эти двое поднимались пьяными к монастырю, ты помнишь, какая там лестница крутая, и без перил? Видимо, человек потерял равновесие, упал с высоты, разбил голову и умер. А спасатели забирают потерпевших по морю.

— Они решили убежать от грозы и… всё. Знаешь, а ты прав. Бояться глупо. Давай вернёмся к палатке. Ты напоишь меня вином и будешь любить крепко-крепко, а после этого мы пойдём купаться в грозу. Мы доверимся Богу и будем беспечными, как дети.

Мы, держась за руки, пошли по берегу. Вспышки молний становились реже, начался мелкий тёплый дождь. Я снял с Нади одежду и забросил в палатку, потом поцеловал в упругую грудь, в живот, опустился перед девушкой на колени. Когда мы заходили в море, вокруг всё уже кипело и клокотало, косые струи дождя били нам в спины, а мы смеялись, передавая друг другу бутылку с недопитым вином. Её пару раз накрыла волна, вино стало горьковатым и солёным. Мне вдруг представилось, как сквозь дождь идёт в Балаклаву лодка, и на полу каюты лежит ещё не остывшее тело, а рядом дрожит от ужаса хрупкая девушка, для которой этой ночью всё изменилось. Я с силой прижал Надю к себе и шепнул любимую цитату из повести братьев Стругацких: «Сказали мне, что эта дорога приведёт к океану смерти, и с полпути я повернул обратно. С тех пор всё тянутся предо мной кривые глухие окольные тропы…»

Когда мы проснулись, солнце уже стояло высоко. Над тихой водой парили белые облака, и только небольшое пятно крови на лестнице к монастырю напоминало о полуночной грозе, забравшей одну нелепую жизнь.

Я посадил Надю на автобус до симферопольского вокзала и поехал на квартиру, где жил мой брат-моряк. Скромная учительская зарплата была почти потрачена, оставалось решить, как прожить оставшиеся два месяца лета. Работать вожатым в этот раз не хотелось, я уже собирался стать торговцем солнцезащитными очками на центральном рынке, но тут из Симферополя позвонил мой друг Гриша, сказал, что есть место в фотомагазине Алушты, и дал телефон его владельца. Голос в трубке ответил с сильным акцентом: «Приезжай завтра». Я уложил одежду в спортивную сумку, прихватил десяток кассет и плеер, дал телеграмму Наде, пообещав заработать кучу денег и по возвращении снять номер на двоих в каком-нибудь приморском отеле.

В Алуште я занёс сумку Гене, которого знал по крымским рок-н-рольным вечеринкам, и отправился устраиваться на работу. Ахмет, владелец бизнеса, оказался суровым мужчиной лет сорока пяти, с пристальным взглядом карих глаз. Мы пили крепкий кофе, невзирая на полуденную жару, под выгоревшим зонтиком «Чернiгівське свiтле» у автовокзала. Услышав слово «фотомагазин», Ахмет улыбнулся и сказал, что магазин обязательно будет через год-два, а пока есть ларёк на набережной, продавец которого внезапно заболел и уехал. Условия работы крайне просты: я до вечера нахожу жильё в Алуште, утром прихожу на склад и получаю по накладной коробку с фототоварами, гружу товар на «казённую» кравчучку, самостоятельно везу к точке и продаю. Вечером сдаю выручку отцу Ахмета и делаю ему же заказ на те позиции товара, которые закончились. Хранить коробку с аксессуарами для фотографии в ларьке опасно, поэтому на ночь я гружу всё обратно на кравчучку и везу на своё съёмное жильё. В качестве гарантии, что я не смоюсь с товаром и деньгами, я должен буду отдать Ахмету свой паспорт.

— Ахмет, а если меня остановит милиция для проверки документов?

Крымский татарин повёл густыми бровями:

— Так ты же не в Симферополе. Здесь не проверяют. На ЮБК, чтоб ты знал, мы все без паспортов ходим. А те, кто пьют алкоголь, — Ахмет поморщился, — свободно с бутылкой по набережной гуляют. Юг же! Не бойся, через два месяца сдашь мне остатки товара по накладной — верну твой паспорт.

Я попрощался до утра с бизнесменом и отправился искать комнату. Алушта, расположенная на холмах под амфитеатром Главной гряды крымских гор, сдавала самое дорогое жильё у моря, и чем дальше на холмы — тем жильё дешевле. На набережную я не пошёл, денег было в обрез. Бродил по району над автовокзалом, среди многоэтажек, окружённых ласково шелестящими платанами. После получаса поисков мне на глаза попалось огромное объявление на воротах трёхэтажного дома: «Жильё недорого». Я позвонил. Ворота открыл седой улыбчивый мужчина лет шестидесяти, выслушал и пригласил в тенистый дворик, выложенный диким камнем.

— На два месяца, говоришь? У меня есть свободная комната с общим входом, могу её предложить. Соседок, думаю, не испугаешься, — и хихикнул.

Сергей Сергеевич повёл меня к деревянной двери первого этажа, которая оказалась оклеенной с внутренней стороны фотообоями с изображением котят, жестом пригласил внутрь, приложив палец к губам:

— Ты погляди, а поговорим потом, спят.

За дверью был тёмный узкий пятачок с одеждой на вешалках, на полу кучей валялась летняя обувь. В первой комнате спали в обнимку две девушки, укрывшись простынкой. Из комнаты был сквозной проход в следующую, свободную. Я оглядел аккуратно застеленную двуспальную кровать, облезлую тумбочку, старомодное зеркало, столик в углу. Мы вернулись во двор и уселись в белые пластиковые кресла с ручками.

— Туалет и душ на улице. Ключ дам. Подружек с улицы, извини, приводить не позволю.

— А девушки не будут против, что я буду жить рядом с ними?

— Ну я же вижу, что ты нормальный парень. Да и девчонки не промах, танцуют в стрип-баре, не стеснительные. Уверен, договоритесь, — подмигнул седой мужчина. — Заплатишь за месяц вперёд и отдашь мне свой паспорт до дня выселения.

Я рассмеялся:

— Документ у меня уже забирает хозяин точки, на которой я буду работать. Хотите — ксерокс паспорта дам. Но зачем он вам? Я же всё равно вперёд заплачу.

— Эх, Вадим, наивный ты человек. Всякое бывает. Ладно, давай ксерокс, — ответил седой мужчина устало.

К вечеру я вернулся с сумкой и заселился. С девчонками, действительно, никаких проблем не возникло, они оказались милыми и общительными. Саша, худенькая блондинка с короткой стрижкой, курила на крыльце и угостила меня ментоловой сигаретой. Голубоглазую Женю украшали веснушки. Я неожиданно представил последнее школьное лето Жени в скаутском лагере, у костра под соснами: простенький купальник, мокрые волосы, бутылочка Stella Artois в руке. Между кронами деревьев — огромные звёзды, про которые думаешь: «Я обязательно придумаю, как стать ближе к звёздам, я увижу эти невероятные миры. Всё обязательно будет». И то, что случилось потом: «А далі був лиш холод…» У Жени на левой ноге был шрам от укуса крупной собаки.

Девушки немного рассказали о доме. У Сергеича обычно жили не отдыхающие, а приезжие работники сферы услуг, которых «дед» селил как попало — в смежные комнаты, во времянки. В прошлом году, когда совсем не было мест, он даже одну девушку поселил прямо под яблоней, вытащив в сад железную кровать. Сам Сергеич живёт на втором этаже с женой, а их доча — на застеклённом чердаке с просторным балконом, увитым плющом и диким виноградом, — в «пентхаусе». Дед души не чает в этой фифе, приезжающей каждое лето на каникулы, и ходит перед ней на цыпочках, приговаривая: «Моя доча в столице учится», имея в виду Симферополь. Как зовут дочку деда, девушки не знают, потому что она отмороженная и не здоровается с плебсом. Я внимательно слушал девчонок, лёжа на кровати, застеленной плотным выгоревшим покрывалом, не без удовольствия наблюдая в зеркале на стене, как они одеваются. Потом достал чистую одежду и отправился в душ.

Первый рабочий день прошёл гладко — отдыхающие активно покупали фотоплёнку Kodak Color, альбомчики с пальмами на обложке и дешёвые камеры Skina. Мой ларёк оказался состоящим из двух секций: во второй помещалась точка по торговле пивом, орешками и сигаретами, также принадлежащая Ахмету, там работали молодые супруги — Олег и Ира. Мы быстро подружились. Теперь было кому присмотреть за моим товаром, когда я ненадолго уходил. Правда, выходных не намечалось — работая с посторонним человеком, мне пришлось бы каждый раз перечитывать товар по накладной, отдавая и возвращая ему коробку. Да и кому резон работать день-два в неделю? Пробыть в Алуште больше двух месяцев мне не позволяла школа, поэтому к отсутствию свободных дней я отнёсся философски. Однако, на четвёртый день работы Ахмет сказал, что завтра на набережной собираются снимать кино, и у меня образовался неожиданный выходной.

Я проснулся в одиннадцать и пошёл в душ. Мои соседки спали в бесстыжих позах, отшвырнув покрывало в угол, к ковру с мишками на севере. Пообщаться с ними никак не удавалось — когда моя работа заканчивалась, они уже танцевали в ресторане; утром же, когда я уходил, спали как убитые. Душ вышел бодрящим — вода в баке ещё не успела прогреться солнечными лучами. Потом я сварил чашку крепкого кофе, распечатал плитку шоколада «Світоч», достал из кармана жёлтую пачку Camel и расположился под раскидистым абрикосом во дворе с плеером Casio и кассетой «Joshua Tree». Спелые палые абрикосы лежали на земле и пахли, листва шелестела под порывами ветра, врываясь в музыку, облака неслись над крышей дома. Я курил, откинувшись на спинку дешёвого кресла, следя за облаками. Потом отворилась дверь с котиками, и на пороге показалась Женя в белой растянутой футболке. Мы обнялись, я понял девушку без слов и пошёл к миниатюрной газовой плитке, стоявшей под навесом, чтобы сварить ещё кофе.

— Женя, пойдём на пляж? — я принёс ей дымящуюся чашку и протянул шоколад.

— У меня купальника нет, — хихикнула девушка.

— Мы можем на дикий пляж сходить. Там можно купаться в чём угодно, хоть в твоей футболке.

— Вадик, я ходила недавно на местный нудик, под горой Кастель. Там ужасно! Идти к пляжу долго, он узкий, и там одни противные мужики с огромными залысинами и внушительными животами, никого красивого. Эти дяди всё время пялились, когда я заходила в море по скользким камням. Чуть не упала, поскользнувшись, под их взглядами. Ты туда не ходи, прошу тебя.

— Если ты так за меня переживаешь, идём вместе.

— Не-не, я пойду дальше дрыхнуть. Жарко! Мы с Сашей, как из ресторана уходим, ночью купаемся. Такое солнце, что днём лучше валяться в тени.

— Ну тогда приятных снов.

— Спасибо за кофе, он вышел очень вкусным, я теперь буду тебя каждый раз просить его сварить мне, и ты не сможешь отказаться!

Женя чмокнула меня в щёку, обдав приятным ароматом духов, отдала пустую чашку и пошла в комнату, на полпути повернулась, задорно улыбаясь:

— Вот правду говорю, пойдёшь сейчас на море — получишь солнечный удар! Приходи лучше к нам с Сашей, валяться — не стесняйся!

На следующий день у меня появилось двое странных знакомых. Сначала я пообщался с Хищником — совершенно лысым мужчиной лет пятидесяти, крепким и мускулистым. Он пользовался уважением всех бизнесменов на набережной, хотя работал обычным грузчиком — с ним учтиво здоровались за руку. Оказалось, что Хищник в прошлой жизни служил бойцом элитного подразделения, но получил травму в автокатастрофе и немного тронулся умом. Хищник мог поднимать без устали огромный вес, мгновенно ставил на место всех забияк и приезжую гопоту. Когда грузчик заканчивал работу, ему приносили душистый татарский плов в тарелочке, тандырную самсу и дымящийся стаканчик с чаем. Мужчина приветливо наклонял голову и говорил громко: «Я — Хищник!», а потом принимался за еду.

Второй мужчина, Жора, купил пиво у Иры, а потом подошёл ко мне за фотоплёнкой, и мы разговорились. Двухметровый Жора носил джинсовые шорты, но майку не надевал, и отдыхающие с содроганием наблюдали его искусно выполненные татуировки, занимавшие всю грудь и спину. Там были изображены пауки, скорпионы и фантастические паукоподобные существа, пожиравшие обнажённых мужчин, женщин и детей, из изувеченных тел которых торчали разорванные внутренности. Но полненьких мамочек в розовых купальниках пугали не только рисунки — на всём теле Жоры были следы от крючьев. Разумеется, я понимал их происхождение, но мне нравилось думать, что греховод полчаса назад сбежал из ада, растолкав чертей с баграми, отобрал у бродяги джинсовые шорты и лениво вышел из подворотни на набережную Алушты выкурить трубку с вишнёвым табаком и поговорить о галогенидах серебра. Подобные ему ребята мне иногда встречались — они слушали Venom и Cradle of Filth, сжигая в своих головах северные церкви средневековой постройки. Пальцы Жоры украшали перстни, на железной пряжке кожаного ремня красовалась массивная эмблема War Pig. Жорик опирался на трость с набалдашником в виде головы пуделя — именно так я и представлял эту вещицу, когда читал свою любимую книгу. Довольный беседой, новый знакомый купил ещё две бутылки пива «Славутич», одну сразу протянул мне — возражения не принимались.

Как только на набережной зажгли огни, я погрузил коробки в кравчучку, попрощался с Ирой, которая заканчивала работу на три часа позже, и покатил тележку по улочке вверх. Шум веселящейся набережной скоро начал стихать, улочка пустела, и в густых сумерках я увидел перед собой освещённую луной гигантскую трапецию Чатыр-Дага. Ночь манила и завлекала, подстрекала сбросить тележку в канаву и уйти тропой по сосновым иголкам к водопаду Головкинского, на Узен-Баш, к Беседке ветров. Так, поднимая глаза к силуэту горы, я дошёл до ворот. Сергеич жарил во дворе шашлык и приветливо помахал рукой, фифа сидела рядом в кресле, уставившись в новенький розовый мобильник Siemens, и не подняла голову. Я поставил чайник на плиту, потом залил «Мивину» кипятком, достал из холодильника принадлежавший мне кусок сыра и пошёл на крыльцо ужинать.

Проснулся глубокой ночью от поцелуев в шею и мгновенно понял, что Женя, придя с работы, забралась в мою постель. Немного полежал без движения, наслаждаясь поцелуями и прикосновениями, а потом повернулся и поцеловал девушку. Её губы и кожа оказались солёными, и я понял, что она опять купалась в ночном море. Тут же представил картину: искрящиеся огнями рестораны и гостиницы, шумная набережная, смеющиеся модники и изящные красотки. Из толпы гуляющих выходит девушка, спускается на гальку пляжа, которую с шумом ворочает волна, сбрасывает платье и заходит, обнажённая, в августовское море, и до неё никому нет дела, хотя полчаса назад она ловила десятки жадных взглядов, раздеваясь под софитом. Надевает платье на мокрое тело и идёт ко мне через ночной город, подставляя ветру лицо. И ничего не просит от меня, как ничего не просит у моря. В лунном свете, который сочился сквозь полосатую занавеску, Женя была видна вся, её тело блестело, как будто его намазали кремом или маслом. Я целовал, любовался и не мог налюбоваться. Наши ласки вдруг прервал обиженный голос:

Конец ознакомительного фрагмента.