Тело угрозы

Владимир Михайлов, 2003

Человечество – на грани гибели! Кто знает об этом? Политики, которые ведут каждый свою игру и пытаются «нажить капитал» на грядущем Апокалипсисе, которые, не задумываясь, готовы принести в жертву своим амбициям наши жизни. И… еще один человек, случайно ставший обладателем секретной информации – и готовый на все, чтобы предупредить людей о надвигающейся катастрофе. Времени остается все меньше!

Глава третья

1

Столбовиц возник не через час и даже не через сутки: его не было три дня. И явился так же неожиданно, как и исчез. Глянул на побагровевшего от возмущения гостя.

«Ни малейшего чувства такта», — только и подумал политик, выслушивая утонченные формулы извинения.

— И тем не менее… — попытался он высказать упрек.

— Увы — мы не всегда вольны располагать своим временем. Зато теперь я полностью в вашем распоряжении и внимательно вас выслушаю, — проговорил Столбовиц. — Понимаю, что вы разгневаны, но время уходит независимо от нашего состояния. Итак — какие проблемы привели вас сюда?

— Я могу сказать много или мало — в зависимости от вашего ответа на один предварительный вопрос.

— Интересно: я полагал, что вы привезли ответы, а не вопросы.

— И все же — вряд ли является секретным, как относитесь вы к перспективе ядерно-ракетного зеро?

Помолчав несколько секунд, видимо, серьезно обдумывая не только ответ, но и причины, побудившие московского гостя искать его, Столбовиц произнес:

— Надеюсь, вы спросили не из праздного любопытства?

— У меня есть очень серьезные основания.

— Хорошо. Наша точка зрения на эту тему такова: мы против этого процесса. Вы, конечно, понимаете: это не потому, что мы хотели воевать. Как раз наоборот. При полном отказе от ядерного оружия и средств его доставки количество войн вырастет. Сравните число погибших за… ну пусть за последнее столетие — от ядерного оружия и от обычного; в чью пользу будет счет? Зато число жертв такого разоружения может оказаться воистину страшным; я имею в виду компании, фирмы — и, безусловно, занятых в них людей и инвестированные капиталы.

— Ваш ответ меня радует.

— Ваши вопросы исчерпаны, сэр.

— Прекрасно. Перехожу к проблеме. Вероятно, для ваших астрономов уже не является секретом, что…

Столбовиц действительно слушал очень внимательно, не перебивая.

–…Итак, прежде всего, коллега: я приехал для того, чтобы повстречаться с некоторыми видными сторонниками Конференции и Соглашения о ядерном нулевом разоружении. Во всяком случае, так это должно выглядеть и для вашей, и для российской аудитории.

— Но, насколько я понимаю, это не является главной целью вашего визита?

— Было бы глупо скрывать это от вас: я очень рассчитываю на вашу серьезную помощь.

— Вы понимаете, конечно: это зависит от характера ваших планов. Я ведь не враг своей стране.

— Как и я — моей. Теперь слушайте.

Политик умел излагать суть дела кратко, и ему понадобилось лишь четверть часа, чтобы ввести собеседника в курс событий и дать свою их оценку — включая уровень опасности, какой для Америки явилась бы гонка разоружения. Столбовиц слушал внимательно, не перебивая; если и возникали у него какие-то вопросы, он, вероятно, фиксировал их в памяти — во всяком случае, никаких пометок не делал. Хотя москвич и был уверен, что запись их разговора ведется с самого начала. Если бы они встретились в его доме в Москве, то запись была бы сделана непременно.

Когда он умолк, Столбовиц сказал:

— Вы правы, здесь не один вектор развития и, может быть, даже больше, чем два. Какой из них вы предпочли бы исследовать в первую очередь?

— Значит, вы не вполне оценили ситуацию. С моей точки зрения, главная по срокам решения проблема — политическая. Сохранение вооружений, мораторий, если угодно, на их сокращение — до более спокойных времен. Но инструментом для решения политической проблемы является, как вы уже поняли, мотив приближающегося тела. Первое — цель, второе — инструмент. Но перед тем, как начать работу, мастер всегда готовит инструмент для нее.

— Разве судьба планеты вас не волнует?

— Мне представляется, что она зависит именно от политического решения.

— Ну, с этой глыбой вряд ли можно вступить в переговоры.

— Когда дипломатия пасует, берутся за оружие.

— Интересная мысль — в этом контексте. Вы полагаете, что, если на Земле разразится война, глыба испугается — и отвернет, чтобы обойти нас стороной? На это я не очень рассчитывал бы.

— Я вижу, вы сегодня настроены легкомысленно.

— Это только кажется. Объясните вашу позицию.

— Она очевидна. Глыба или пролетит мимо, или пойдет, скажем так, на таран. Вероятность пока еще трудно оценить, но у варианта «Промах», видимо, куда больше шансов: Земля в пространстве — это такая малость — меньше, чем ничего.

— Человек на фоне земного шара — не крупнее, но пуля его находит.

— Если хорошо прицелиться. А я не вижу стрелка.

— Эм-м… возможно. Но для диспута сейчас неподходящее время. Хорошо, пусть промах более вероятен. Но и попадание вовсе не исключено.

— На этом и основан политический расчет.

— Ну-ну?

— Если угроза столкновения с небесным телом станет достоянием широких масс, это неизбежно приведет к панике; но такая ситуация всегда используется определенными кругами в их интересах: демонстрации, погромы, государственные перевороты — ну, вряд ли нужно перечислять все подряд.

— Не нужно.

— Я тоже так думаю. Но при возникновении такой обстановки — каким способом можно будет сохранять или восстанавливать порядок, предотвратить нежелательные последствия?

— Каким? Ага!..

— Порядок можно будет спасти лишь одним способом: применением силы. А нарушителями его наверняка станут не только отдельные лица и группы, но и целый ряд хорошо известных нам государств. И они-то уж не станут ограничивать себя в применении средств борьбы — вплоть до, — поэтому та сила, которую придется применить защитникам законного порядка вещей, должна не уступать, но превосходить противника. И есть единственный способ сохранения порядка: сохранение угрозы ракетно-ядерного ответа, а может быть, даже и превентивного удара. Он лежит на поверхности, но глубже, поверьте, нет вообще ничего. Можно ли в такой ситуации обсуждать вопросы разоружения, даже просто думать о них? Как по-вашему? У вас имеется другое решение?

— Другого я не вижу, — сказал Столбовиц, подумав.

— В этом свете как выглядит желание уничтожить — поспешно, прямо на месте — ядерный арсенал? Разве можно с этим спешить? Для вашей экономики, кстати, полезно — как я уже сказал, да вы и сами знаете, — обратное. Но если так, к чему торопиться с подписанием Соглашения, с Конференцией — со всем этим пакетом? К тому же нет уверенности, что удалось действительно ликвидировать базы и арсеналы «третьих» — это надо проверять и перепроверять. Потребуются годы!..

— Это понятно. Наши арсеналы необходимо сохранить — во всяком случае, отложить любое решение до возникновения полной ясности. И такую политику предложить всем остальным эвентуальным подписантам… Ни Америка, ни Россия в одиночку могут не справиться, не говоря уже о прочих. Весь официальный ядерный пул — против тех, кто ухитрился сохранить свои заряды и до сих пор в этом не разоблачен. Торопить сокращение слишком рискованно — тогда «третьи» вдруг оказались бы хозяевами положения… Я верно изложил ваши тезисы?

— Да. Вот это я и называю политической проблемой. Потому что до открытия Конференции остались считанные дни; если она пройдет с успехом — а сомневаться в этом трудно, — то после нее всякий разговор об использовании ядерных зарядов в какой угодно цели способен взорвать общество. А все мы, я думаю, заинтересованы в том, чтобы жизнь оставалась спокойной, законы выполнялись, выборы происходили — и так далее. Если же информация о космической опасности возникнет в массах до начала Конференции, немедленно появится и требование отложить ее до выяснения всех обстоятельств. А вы не хуже моего знаете: отложить — значит, как правило, похоронить, поскольку будут находиться все новые возражения. Вы согласны со мной?

— В этом есть здравый смысл. Но почему вы решили везти ее, эту проблему, сюда? Разве нельзя было заговорить об этом в Москве?

— Можно. Однако не нужно. Зачем, найдя клад, отдавать его другому? Я в этом не заинтересован. А вы?

— Пожалуй, это можно понять. Хорошо. Какие же шаги вы намерены предпринять — сейчас и здесь?

— Помимо встреч с противниками Соглашения везде, где это удастся — я готов даже давать показания сенатской комиссии, при сохранении секретности, конечно, — мне необходимо попасть на прием к президенту. Я обладаю информацией, которая, полагаю, его чрезвычайно заинтересует и склонит на нашу сторону.

— Вы не хотите позволить мне сделать свой вывод об интересе этой информации для президента?

— Не обижайтесь, но все же вы — не он. Вот когда в Белый дом въедете вы…

— Надеюсь, Бог убережет меня от такой судьбы. Хорошо, а что у вас второе?

— Переговорить еще с некоторыми людьми, которым придется сыграть определенную роль в предстоящих событиях.

— Кто это, по-вашему?

— Оптимально — Председатель Объединенного Комитета начальников штабов…

— Ну, отловить его для конфиденции — задача не из простых. Он всегда занят — вы же знаете военных! Ладно, кто второй?

— Кто-нибудь из телевизионных обозревателей первой величины. Дело надо начинать, не откладывая.

— Предоставляете выбор мне?

— Думаю, вы сделаете его куда обоснованней.

— Благодарю. Что еще?

— Мне все-таки хотелось бы иметь моих людей под рукой.

— Вы понимаете, что они не имеют здесь права носить оружие — не говоря уже о его применении?

— Я не собираюсь нарушать законы. И они тоже.

— Лично я не стал бы тащить их сюда — если вы хотите сохранить должный уровень секретности. Но в конце концов…

— Заранее благодарю.

— В таком случае сейчас у вас есть возможность отдохнуть; не уверен, что она будет представляться часто. А я займусь вашими делами.

— Нашими.

— Вы правы: нашими.

* * *

Когда Столбовиц снова оставил гостя в одиночестве, глава оппозиции вместо рекомендованного расслабления поступил как раз наоборот: сосредоточился, обдумывая и анализируя только что состоявшийся разговор.

Казалось, все было логично. Однако не возникало уверенности в том, что все прошло как надо.

Он попытался сформулировать то, что его смущало.

Ага, вот: уровень удивления. Нет, оно, конечно, было проявлено. Но, похоже, не было естественной реакцией на неожиданную, притом очень серьезную новость. Оно было… чрезмерным, именно так. Профессионал такого уровня обязательно скрыл бы это чувство, будь оно подлинным. В уровне Столбовица москвич давно уже не сомневался. Да, удивление скорее всего было сыграно. Сыграно неплохо. Однако, как говорил Станиславский: «Не верю!»

А раз настоящего удивления не было, причина могла быть лишь одной: Столбовиц заранее был в курсе всего.

Да конечно же, был. Невозможно предположить, чтобы то, что стало известным российским астрономам, политикам и оперативникам, не было вовремя замечено и оценено в Америке. Было, было.

Да собственно говоря, и сам он, еще только принимая решение лететь сюда, уже был уверен, что кто-то — Лэнгли, Пентагон, Белый дом — в курсе астрономических наблюдений. У них одна «Чандра» чего стоит, космическая обсерватория НАСА. Можно поспорить на тысячу долларов, что «Чандра» сейчас во все глаза смотрит именно на космического бродягу.

Но ведь и намерением самого политика было не огорошить великодержавников страшноватой новостью, но лишь согласовать планы, которые у них непременно уже должны были иметься. Планы замедления процесса разоружения. Так что если бы Столбовиц сделал хоть намек на то, что информацией по этому поводу они обладают…

Но он этого не сделал. Не был откровенен.

Почему? Причина скорее всего самая простая: им любопытно прежде заглянуть в наши планы — мои, думал он дальше, — и потом решать, в какой степени можно — если вообще нужно — идти на сотрудничество.

Ну что же: первый шаг сделан, указано направление, в каком я собираюсь развивать события. По их реакции будет видно, насколько оно совпадает со здешними намерениями и схемами.

А если они не совпадут с моими?

То, что Столбовиц согласен играть против нынешнего президента, если не удастся убедить его в опасности избранного пути, вовсе не значит, что так думают и другие. Конечно, многое зависит от того, насколько хозяин Белого дома тверд в своей позиции ядерного разоружения. Насколько убеждены его советники. Нет сомнения в том, что военные хотят сохранить потенциал: какой военный и когда добровольно отказывался от мощного оружия? Ведь на этой мощи зиждется их авторитет, вес в обществе. Военным нужна угроза извне — она оправдывает их существование. Но если ядерных головок не будет — кто и чем сможет угрожать Соединенным Штатам? Террористы? Но для борьбы с ними ядерное оружие как раз не требуется, потому что против них оно неприменимо. Значит, кто-то должен обладать кулаком, которым можно время от времени грозить великой стране. Россия, Китай, арабы, да кто угодно — но враг должен быть. Комета? Пусть хоть комета.

Да, намерения военных просчитываются легко. Но это еще не значит, что они станут играть против Овального кабинета: куда привлекательнее может показаться им идея договориться с действующим президентом, а не предположительным — до выборов еще есть время… Они могут сделать это, подав проблему так, как сделал бы это и я, по той же схеме: ядерные ракеты нужны для безопасности уже не только Штатов, но и всей планеты.

А у главы США есть еще время круто изменить курс: партийный съезд, на котором будет официально выдвинут кандидат в президенты от республиканцев, состоится через три недели — и именно там можно огорошить нацию новостью и провозгласить изменение политики в отношении ядерных ракет. Америка вновь спасет мир — девиз, под которым можно избрать кого угодно.

Но для него, российского оппозиционера, это станет полным проигрышем. Потому что российский президент, едва услышав об этом, сделает то же самое, понимая, что ничего иного предпринять просто нельзя.

Нет, здесь нужно бороться до конца. И добиться нужного результата любой ценой: информация раньше времени не должна стать известной — здесь и во всем мире.

До сих пор тут, похоже, считали так же: ни в печати, ни на телевидении — ни малейшего намека на космическую угрозу. Надевать намордники на журналистов здесь сложнее, чем у нас, — однако факт налицо: молчание. Но ни в коем случае от неведения.

Что делать, если президент в Вашингтоне будет упорно стоять на своем?

Тогда останется одно: внушить людям, от которых зависит если не все, то, во всяком случае, очень многое в политике, — уверить их, что он изменять курса не станет. И потому, что упрям. И потому еще, что… Почему же? Надо найти. Подсказать Столбовицу…

Вот черт, подумал он, внутренне усмехнувшись, кто бы мог подумать, что я приму столь деятельное участие в предвыборной кампании американского президента? Да нет, это, собственно, вовсе не так; я просто выстраиваю американский аспект моей собственной кампании и не более того.

А авторитетному журналисту-обозревателю накидать намеков, всяких недоговоренностей и вещей типа: «Мы в России удивляемся, глядя, как тут у вас…» — ну и что-нибудь этакое.

Да, вот именно так. Кстати, о нас в России: Гречин предупрежден, не позвонить ли еще и на «Шахматный» канал?

Позвонил; но не дозвонился: главный редактор «Шахматного» был где-то вне зоны приема, а где — на канале никто не знал. Ладно, время еще есть.

Теперь, пожалуй, можно и действительно отдохнуть. Все же столько времени в самолете, да и смена поясов влияет — дома я сейчас, вернее всего, спал бы… Где я здесь буду спать?

Стоя перед кроватью, он сладко потянулся. Приятное это занятие прервал телефон.

— Отдохнули?

Это Столбовиц.

— Наилучшим образом, благодарю вас.

— Хорошо. Я сейчас лечу к вам. Приготовьтесь: удалось договориться о встрече — только-только успеем долететь.

— С обозревателем?

— С генералами. Так что вооружитесь до зубов. На ту же тему, что со мной: небесное тело, соглашение и ракеты. Итак — через двадцать минут на площадке.

Приезжий рысцой протрусил в ванную. Душ сейчас был как раз кстати.

2

Минич положил трубку и удивленно сказал Джине:

— А говорят, что чудес не бывает.

— Ну, что он сказал?

— Прямо невероятно. Я думал, что он меня пошлет…

— Что ты думал, я знаю. А он что?

— Я просто ушам не поверил: прошло на ура. Он, мне показалось, в дикий восторг пришел — словно ждал именно чего-то такого. Сразу же дал «добро», сказал, чтобы я не хватал себя за руки — места даст столько, сколько потребуется, и попросил сделать все так быстро, как только могу, — и сразу же к нему, не в отдел, а прямо.

— Замечательно. Я рада за тебя.

— Спасибо.

— Больше он ничего не сказал?

— Строго-настрого предупредил, чтобы никому ни полслова, а то кто-нибудь другой подсуетится и перехватит. Сказал, что такой гвоздь непростительно было бы уступить даже родному отцу.

— Разве об этом нужно специально предупреждать?

— Да нет — все и так прекрасно понимают. Скорее, он слишком уж взволновался, по-моему. Может, просто устал — день был длинный.

— Может быть, — сказала Джина задумчиво. — Хотя… что-то не очень хорошие у меня предчувствия. Знаешь что? Давай-ка поскорее уедем отсюда.

Но Минич, чье настроение после разговора с Гречиным резко улучшилось, предпочел бы другой вариант:

— Темно уже, дорога нелегкая, и устал я, откровенно говоря. Лучше бы задержаться тут до утра? Чем плохая идея?

Он встал, подошел к Джине сзади, положил ладони ей на плечи, тем самым договаривая то, что не было высказано в словах.

Джина не стала высвобождаться из его рук. Но покачала головой:

— Слишком рано расслабляться.

— Послушай… Останемся.

— Нет. — Только теперь она повела плечами, сбрасывая его ладони. Встала.

Но у него уже вступило в голову. И не только.

— Так, значит? А с Люцианом спала. Я что — хуже?

И подумал: сейчас даст по морде.

Но она вроде бы не обиделась. Не очень понятно усмехнулась:

— Я и с другими спала, к твоему сведению. Вот такая. И греха в этом не вижу: никого не обманывала и денег не брала. Ну и что?

— Да нет… — пробормотал Минич, опешив. — Ничего…

— Я не против твоей… идеи. Но не сейчас и не здесь. Не в доме Люциана, понятно?

— Когда же? Где? — Миничу уже казалось, что он хочет эту женщину — всерьез и надолго, и даже — давно, хотя последнее было и вовсе нелепым. Такое приключалось с ним не впервые, но каждый раз он переживал все заново. — Может быть, тебя смущает, что Люциан умер? Он не обиделся бы, поверь мне… — И он снова протянул руки, чтобы обнять ее.

— Нет! — На этот раз слово прозвучало резко, как выстрел без глушителя. — Хочешь ночевать здесь — ночуй. А я пойду.

— Ночью? Пешком?

— Ничего. Мне уже приходилось.

Она взяла сумку. И пошла к двери — решительно, твердо ступая.

— Постой!..

— Я сказала — нет.

— Да ладно, будь по-твоему — поедем…

Ему действительно не хотелось сейчас садиться за баранку. Минич был не из тех, кто даже в туалет по малой нужде старается доехать в машине; садился за руль тогда, когда и в самом деле было нужно. Но отпускать женщину одну в ночь, в этой диковатой (на его взгляд) местности было бы совершенно недостойно — тем более что ему хотелось сохранить знакомство.

— Если ты быстро соберешься.

— Ты так спешишь?

Джина ответила не сразу:

— Мне тут стало не по себе…

— Обиделась? — высказал он догадку.

— На тебя? — Она чуть улыбнулась. — Нет, конечно. Просто возникло вдруг нехорошее предощущение. А я верю в такие вещи.

Собирался он недолго — по сути, сборов никаких и не было, взял только все найденные материалы покойного астронома-любителя, погрузил в пластиковый пакет — он всегда носил один такой в заднем кармане брюк на случай, если понадобится что-то купить по дороге. Выключил свет, когда Джина уже вышла на крыльцо. Тщательно запер дверь. Ему уже хотелось и в самом деле сохранить этот домик за собой: теперь с ним было связано и чисто личное воспоминание, пусть и не самое приятное. Подошел к машине, отворил дверцу, включил внутреннее освещение, внимательно оглядел салон, заглядывая даже под передние сиденья.

— Ты что-то потерял?

— Нет. — Минич принужденно усмехнулся. — Подумал, что эти — как их назвать — гости могли что-нибудь и подбросить. Насмотрелся фильмов…

— Если бы только в фильмах, — сказала она. — Нашел?

— Нет. Остался багажник, да и под капот посмотреть стоит.

— Только побыстрее, пожалуйста! — Минич услышал в ее голосе подлинный страх. Покачал головой.

— Ладно, садись. Будем надеяться…

Все же зажигание он включил, преодолевая некое внутреннее сопротивление. Не иначе, как страхи женщины передались и ему? Погода стояла теплая, не было нужды прогревать мотор, и он сразу же врубил скорость и дальний свет.

— Света не надо, — тут же проговорила Джина.

— Без него — до первого дерева.

— Ну пожалуйста…

Минич повиновался, удивляясь своей сговорчивости. Оставил включенными только габариты. Трогаясь с места, предупредил:

— Ехать придется со скоростью пешехода.

— Хорошо, хорошо…

По роще действительно так и пришлось двигаться — небо затянуло облаками, и света от него не было никакого, подфарники давали видимость на расстояние двух-трех метров. Когда выехали на поляну, стало можно немного прибавить, здесь не было опасности налететь на препятствие. Они проехали примерно полпути до предстоявшего подъема на дорогу, когда Джина вдруг крикнула вполголоса:

— Стой, стой!

Он тут же затормозил — невольно, просто сработал рефлекс.

— Что такое?

— Свет. Видишь — свет.

Теперь он и сам увидел длинные, расширяющиеся клинья света, медленно покачивавшиеся впереди вверх-вниз, хотя источник их еще не был виден.

— Едут. Это они!

Он не стал спрашивать — кто.

— Сверни куда-нибудь, пока нас не видят. Да быстрее! Ради Бога!

Засядем — эта мысль сразу же пришла ему в голову. Но выбирать не приходилось. Он отпустил сцепление, круто повернул баранку, покидая наезженную тропу, и поехал под прямым углом к ней, Переключил на вторую, потом даже на третью, стремясь отъехать подальше. Лучи далеких фар полоснули по заднему стеклу, и Минич на миг внутренне сжался: заметят? Не заметили, видимо, и лучи ушли в сторону: ехавшая машина спустилась с дороги на тропу. Сомнений не осталось: она направлялась именно к дому, который Минич и Джина только что покинули.

Он остановил машину, габариты выключил еще раньше. Теперь и услышать их было нельзя; от тропы успели отдалиться метров на двести, потому что и чужая машина ехала не быстро, опасаясь дорожных происшествий. И только когда задние красные огоньки джипа (то был именно джип, судя по звуку движка) скрылись за деревьями, Минич решил поскорее вернуться на тропу, выехать на дорогу — а там давай Бог ноги.

Но не получилось. Остановиться-то было просто, а вот снова трогаться машина не пожелала. Собственно, машина тут была ни при чем; останавливались, не выбирая места, и сейчас под колесами был тот самый песок — сухой, мелкий, глубокий. Забуксовали. Минич раз и другой попробовал раскачать машину — не вышло, задние скаты работали, как траншейный экскаватор, еще немного — и сели бы на дифер. Минич выключил мотор, откинул голову на подголовник, расслабляясь. Сказал чуть ли не весело:

— Засели основательно.

Джина ничего не ответила.

— Придется ждать, пока не рассветет. Там что-нибудь сообразим. Эти, я думаю, долго гостить не будут — уедут еще затемно, если так, то нас не заметят. Или, может, решили там надолго обосноваться — тогда тоже как-нибудь вывернемся. А?

Джина снова промолчала.

— И что мы им такого сделали? Скорее всего хотят еще что-то забрать оттуда — может, то самое, что мы увезли. А зачем им? Эй, ты что — уснула?

Джина пробормотала что-то невразумительное. Она сидела, упираясь плечом в дверцу, опустив голову на грудь. Минич положил руку на ее плечо. И ощутил мелкую дрожь. Джину трясло. Заболела?

— Что с тобой, эй?

Она попыталась ответить и не смогла: зубы стучали.

Минич обнял ее, прижал к себе. Подумав — с усилием пересадил женщину к себе на колени, потом нашарил и нажал рычаг, превращая правые сиденья в хотя и неудобное, но все-таки ложе. Чтобы переложить Джину туда, пришлось выйти из машины и зайти с другой стороны. Так он и сделал. Пожалел, что нечем было накрыть ее. Джина еле слышно пробормотала тонким голосом:

— Холодно…

Он затворил правые дверцы — не хлопая, но сильно нажимая бедром. Вернулся на свою сторону, разложил и водительское кресло. Улегся рядом с Джиной. Заблокировал все дверцы.

— Ближе… ближе… согрей меня.

Он прижался к ней всем телом. Сколько-то времени прошло — он почувствовал, как утихает дрожь, успокаивается ее дыхание. Он повернул ее лицом к себе и губами нашарил ее губы. На поцелуй она ответила неожиданно горячо, и он почувствовал, что сейчас ему все будет позволено.

По теплому времени надето на ней было очень немного. Объятие получилось неожиданно жарким, не как уступка с ее стороны — как желание, сильное, горячее. Да и сам он давно не испытывал такого влечения — по силе и продолжительности. Конечно, малолитражка — не самое удобное место для любви, но сейчас ее несовершенства им не мешали. Может быть, только что перенесенный страх способствовал такому взрыву чувственности? Но им некогда было думать об этом. В одно из кратких мгновений прояснения Минич подумал, что этак машина и в самом деле уйдет в песок по самое днище. Но сейчас ему — им обоим — наплевать было на все, что могло быть потом. Если бы даже они стали проваливаться к центру планеты, они далеко не сразу заметили бы, что стало слишком жарко: и так уже были раскочегарены до предела. Странным казалось, что окружавшая их темнота еще не раскалилась докрасна.

Устав наконец, они еще долго лежали рядом, стараясь как можно большей поверхностью тела прикасаться друг к другу. Как нечто, не имеющее к ним отношения, Минич в полудреме заметил: конусы света снова обозначились невдалеке, сдержанно пророкотал сильный мотор — и все это ушло своей дорогой.

Лишь когда за стеклами машины воздух стал сереть, Минич приподнялся и стал разыскивать то, во что был одет вечером: пора была привести себя в порядок, вытащить из багажника лопатку и попробовать высвободиться из песочной ловушки. Уж очень не хотелось идти в деревню и нанимать кого-нибудь, чтобы вытянули на дорогу.

Джина спала и проснулась только тогда, когда, изрядно поработав лопаткой, Минич включил мотор и стал выбираться. Это удалось не сразу, и все это время Джина молча оставалась на неудобном ложе. Только когда он вылез наконец и развернулся, готовый в путь, она проговорила тихо:

— Постой, дай привести себя в порядок…

Когда она оделась и вышла, оба в нерешительности постояли несколько секунд друг против друга, решая, похоже, как отнестись к тому, что произошло ночью: сохранить — или забыть раз и навсегда? Джина решила первой — шагнула и спрятала лицо у него на груди. Было, понял он и счастливо вздохнул, обнимая ее.

Когда уже проехали кольцевую, Джина спросила:

— Куда ты сейчас собираешься?

— Домой, — сказал он. — Сперва, конечно, завезу тебя, куда скажешь. Схожу под душ и сразу — за работу: ковать, пока горячо.

Покосившись, Минич увидел, что на лице ее возникло скептическое выражение.

— Ну говори, что там у тебя…

— Вряд ли тебе удастся поработать, как ты хочешь.

Он сделал вид, что не понял:

— Думаешь, усну за столом?

Она ответила вопросом же:

— Почему они, по-твоему, снова нагрянули туда?

— А ты как считаешь?

— За тобой. Ты им понадобился.

— И что я такого им сделал? — раздраженно подумал Минич вслух.

— Это им лучше знать. Но думаю, что тебе с ними не стоит встречаться, пока не напишешь и не отдашь твою статью — или что это там будет. А домой к тебе они наверняка придут. Если еще не пришли.

— Черт, — сказал он. — Вот приключение на мою голову. Куда же мне теперь деваться?

— Могу предложить мое жилье — на первых порах хотя бы.

— Гм… У тебя там можно работать?

— А что я, по-твоему, — провожу дни в безделье?

— Я и не знаю, где ты работаешь или служишь.

— Я — свободный художник, если угодно. А серьезно — занимаюсь целительством, снимаю порчи, составляю гороскопы… эзотерика, одним словом. Да я уже говорила. Принимаю на дому. Снимаю двухкомнатную квартирку — недалеко от Киевской. Одну комнату могу тебе уступить — пока дела не прояснятся.

— Спасибо. Предложение принято.

Он принялся рулить по ее указаниям.

А в его собственном жилье далеко не сразу поняли, что он вряд ли вернется домой в ближайшем будущем.

3

Вот так иногда начинается любовь. Хотя в этом именно случае трудно поручиться за то, что это действительно глубокое чувство вспыхнуло; может быть, просто — нервная разрядка, вспышка обоюдного влечения или просто — привычка к такого рода приключениям сработала. Надо полагать, время покажет.

А вот насчет отношений между двумя другими людьми можно с первого взгляда утверждать: да, это — настоящее чувство. С первого взгляда — потому, что до сих пор мы ни с этим мужчиной, ни с женщиной не только никогда не встречались, но о них ни слова и не слышали. Хотя, видимо, впредь и придется.

Эта пара нас не так интересует, как те двое, с кем мы только что расстались, — хотя бы потому, что люди они не наши, в смысле — не российские граждане, а американские, и к России никакого отношения не имеют, хотя с русскими встречаться им приходилось по роду служебной деятельности. Но все-таки подлинное чувство всегда как-то притягивает, и наблюдать за людьми, ему подверженными, бывает очень приятно — как если бы и тебя самого как-то озаряло, хотя бы самым краешком, сияние любви. Сам начинаешь испытывать и радость, и, к сожалению, порою — грусть.

На этот раз грусть — потому что любовь их трудно начиналась и еще труднее продолжается.

Причины же были не в их бедности — потому что никто из них к этому социальному состоянию никак не относился. Оба были из, мягко выражаясь, хорошо обеспеченных, а то и просто богатых семей. Сами они, правда, не занимались бизнесом, а находились на государственной службе, и на такой, что оплачивалась очень неплохо — даже по американским представлениям. Так что не в отсутствии денег была беда и даже не в их количестве. Поскольку супруг интересующей нас женщины возглавлял крупную компанию, производящую высокотехнологическую, вполне современную продукцию и получающую неплохие прибыли. А супруга влюбленного мужчины владела достаточно доходным производством.

Они оба, что называется, не были свободными. И проблема освобождения была для них сейчас главной, а кроме того, и самой сложной.

Будь они звездами кино, поп-арта или спорта, все было бы куда проще. Для таких людей развод (так принято считать) — неизбежная и постоянная составляющая их образа жизни, которая помогает делать рекламу и поддерживать интерес к звездам среди самой широкой публики.

Но в тех кругах, к которым принадлежали наши двое и по рождению, и по воспитанию, семейному положению, да и по служебному тоже — к такого рода происшествиям относились весьма отрицательно. И хотя в обеих семьях покоя уже не было, до бракоразводных процессов дело не доходило и вряд ли могло дойти — потому что все, имевшие к этому отношение, были категорически против.

А любовь с этим мириться не желала. И приходилось встречаться и ласкать друг друга — ну, не в автомобиле, конечно, хотя машины каждого из них были куда больше, комфортабельней и дороже, чем та, какой воспользовались Минич с Джиной; но все же и не дома, а чаще всего в мотелях, иногда же — и просто на лоне природы. И чем дальше, тем все это становилось труднее — не столько физически, сколько морально. Они хотели быть вместе! И не по нескольку часов раз или два в неделю, а постоянно. До сих же пор они могли видеть друг друга и разговаривать — если не считать уже упомянутых тайных свиданий — только на службе, на постоянных тренировках экипажа предстоящей в не очень определенном будущем марсианской экспедиции. Потому что оба они принадлежали к отряду астронавтов НАСА. Даже больше: к отобранным кандидатам в состав экипажа корабля «Амбассадор».

Они оба хотели в ней участвовать. Они любили свое дело и были на хорошем счету. Любой скандал отбросил бы их далеко от цели. Так что оставалось лишь терпеть.

— Зато когда мы вернемся… — иногда говорила Бриджит мечтательно. А он в ответ снова целовал ее — и никак не мог остановиться.

4

Главный правительственный связист не стал все-таки дожидаться, пока из поездки вернется президент. Он мог, конечно, связаться с президентом в любой миг, где бы тот ни находился; технически мог, но решился бы на такой поступок только в самом пожарном случае, беспокоить же главу государства из-за информации, больше всего смахивавшей на очередной слух, не счел возможным. Будь это чем-то действительно важным (полагал он), оппозиционер и сам доложил бы президенту; оппозиция там или нет, но интересами страны и она не позволит пренебрегать. Значит, не захотел зря волновать — так подумал связист, не допуская до себя никаких иных мыслей.

Однако давешнее решение все же поделиться своими сомнениями с главой администрации за ночь не изменилось. И почти в тот же час, когда глава оппозиции убыл в Штаты обычным рейсом «Дельты», связист поехал на Старую площадь.

Глава администрации выслушал его, глядя своими немигающими глазами, как всегда, куда-то в сторону. Насчет этого взгляда в близких к власти кругах ходила даже байка, что встретиться с глазами этого человека означало приближение какого-то чрезвычайного события, которое могло быть и очень хорошим, и таким скверным, что дальше некуда. А выслушав — глава администрации так уперся взглядом в связиста, что тому почудилось даже, что он ощутил то ли толчок, то ли легкий электрический шок.

Впрочем, через миг высокий чиновник снова отвел глаза в сторону и сказал своим обычным, приглушенно-ровным голосом (так он говорил обычно, потому что стоило ему заговорить громче, как в голосе начинали звучать визгливые нотки, от чего всем делалось не по себе):

— Спасибо за информацию. Прошу считать ее совершенно секретной — впрочем, вы и сами это уже поняли, я прав? (Связист судорожно кивнул.) У вас еще что-нибудь, или это все?

Конечно же, не все это было: только неопытный поперся бы к руководителю администрации с таким сомнительным делом совершенно неофициального характера. Был и деловой вопрос: требовались средства на усиление дальневосточной линии связи (Китай, Япония, Корея), поскольку нагрузка на нее росла не по дням, а по часам.

— Собственно, я к вам вот зачем: нужна новая волоконнооптическая линия, а то у нас до Хабаровска дотянута, а дальше — деньги кончились, потому что цены выросли на кабель…

— Давайте ваши предложения.

Предложения были подготовлены в письменном виде. Глава администрации скользнул по ним глазами, для проформы: все это уже проговаривалось устно, в кулуарах.

— У нас таких денег сейчас нет. — И этот ответ был известен заранее. — Но я сегодня встречаюсь с Гриднем, он уже выражал желание поучаствовать в этой работе — с тем, что в дальнейшем сможет и сам пользоваться новой линией.

Кто такой Гридень и зачем ему дальневосточная сверхзащищенная линия — объяснять не надо было. Существовала лишь неясность — когда она ему понадобится. Именно это связист и хотел выяснить.

— Хочет ветку на Камчатку? Было бы очень неплохо, — сказал он. — У него-то деньги всегда найдутся.

— Позвоните мне завтра — сообщу вам о результатах. Если договоримся — дальше уже вам придется с ним приходить к соглашению по конкретным вопросам.

Связист внутренне поежился: разговаривать с Гриднем всегда было трудно; и не только потому, что магнат носил неофициальный титул самого богатого человека в России, но главным образом по той причине, что переговоры с ним всегда заканчивались тем, что принимались его условия, и никогда — наоборот. И он при этом никак не давил и даже не обманывал; просто у него была какая-то такая логика, против которой нельзя было устоять.

На этом разговор и закончился; к теме катастрофы больше не возвращались. И однако правительственный связист был совершенно уверен, что глава администрации не только не пропустил сказанного мимо ушей, но напротив — очень хорошо запомнил и уже как-то по-своему оценил. А неожиданный прямой взгляд его, возможно, означал, что прежде ему об этой теме и о внезапном ее засекречивании ничего не было известно и что своим докладом связист сделал для главы администрации что-то очень важное. Впрочем, интерпретация взглядов — дело сложное и не каждому доступное. Тем не менее на службу связист ехал в хорошем настроении.

5

Разговор главы администрации с Гриднем действительно состоялся в тот же день. Однако посвящен он был главным образом вовсе не новой линии связи и вообще делам не совсем государственным.

Гридень возглавлял холдинг, в котором было, как уже говорилось, всякой твари по паре: и добывающие компании, и обрабатывающие, и торгующие, и банки, и — отдельно — информационные. И уже некоторое время тому назад между ним и администрацией завязались интересные отношения: не то чтобы чисто дружеские, но и не чисто служебные, а скажем так — доверительные, что ли. Когда хозяин кабинета на Старой площади увидел, что перед ним отворяют узкую дверцу для сближения с магнатом, он такого случая не упустил — и до сих пор ни разу об этом не пожалел. Гридень всегда привлекал его, потому что в капиталисте чувствовалась сила — большая и, что еще важнее, настоящая, подлинная, то есть не зависящая ни от каких выборов, симпатий и антипатий политических партий и деятелей, но лишь от тех не только по российским масштабам очень больших денег, в которые оценивалась гриденевская собственность, и еще тех, которыми он ворочал через банки.

Приглашение к более интимному общению сразу возвысило администратора в собственных глазах и заставило вести себя достойно и сдержанно. Иными словами, никаких подачек не принимать, ни о каких услугах не просить, хотя иногда они и очень не помешали бы, ни на что не напрашиваться, а нечастые просьбы магната (все в рамках и закона, и, в общем, этики) выполнять безвозмездно, как бы из чистой дружбы.

С год высокий чиновник ощущал, что подвергается многостороннему испытанию, что постоянно находится у Гридня на виду: поэтому даже то немногое, что позволял себе раньше (например, расслабиться в тесной компании или воспользоваться своим положением для получения чего-то сверх того, что ему официально и безусловно полагалось), он как ножом отрезал.

И совсем недавно, по неуловимо изменившемуся отношению Гридня к нему, ощутил, что экзамены — всю сессию — сдал, похоже, на пятерки, и теперь следовало ожидать, что ему будет выдан диплом; что в нем будет записано — можно было только догадываться, но была уверенность, что это будет нечто нетривиальное.

И вот сейчас этот день, похоже, пришел.

Начался он с обычного телефонного звонка. Звонил Гридень; это следовало считать событием незаурядным.

— Рассчитывал сегодня повидаться с вами, — сказал Гридень своим обычным негромким голосом, — но врач просит заехать к нему показаться. А с медициной, как вы знаете, не спорят.

Глава администрации все прекрасно понял.

— Я как раз тоже собирался в поликлинику, — ответил он.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— И несерьезного тоже. Но мелкие волнения, как всегда.

— Надо справляться с ними, пока они не вырастают до крупных. Так что не пренебрегайте врачами.

— Вы меня убедили. Еду сейчас же, — сказал работник со Старой.

— А я уже в пути. До свидания.

— Всего самого доброго.

Глава администрации сразу же вызвал машину.

Они очень редко и только по совершенно официальным поводам встречались в служебной обстановке — на Старой площади или в гриденевском небоскребе, в котором помещались конторы основных компаний его холдинга. И при этом никогда не оставались наедине. А когда возникала такая надобность (инициатором по большей части был Гридень), пользовались для этой цели поликлиникой — элитарной, к которой оба были приписаны. Наблюдающие врачи у них были разными, но кабинеты их располагались рядом, их разделяла только еще одна комната. Она считалась экспресс-лабораторией и в самом деле была оборудована всем необходимым для такой деятельности; войти в нее можно было как из одного, так и из другого кабинета — войти и быть уверенным, что никто тут вас не увидит и ни слова не услышит: новое здание поликлиники ставила строительная компания из гриденевских, и было сделано все для полной информационной безопасности.

Гридень приехал на четверть часа раньше и действительно подвергся осмотру у своего терапевта: со здоровьем магнат и в самом деле шутить не собирался. Глава администрации тоже побыл у своего врача, но его осмотр потребовал меньше времени, поскольку был чиновник человеком достаточно молодым, спортивным и, как принято говорить, практически здоровым. Так что медицинские процедуры у обоих закончились почти одновременно. Как раз в эту минуту лаборантка, в чьем ведении находилась экспресс-лаборатория, получила распоряжение съездить в клинику за результатами тех анализов, что производились в стационаре у находившихся там сейчас пациентов доктора Семкина — того самого, что курировал Гридня. Таким образом, нужная комната освободилась, и Гридень с чиновником вошли туда — каждый через свою дверь — совершенно синхронно.

Врачи уже занялись новыми пациентами; небольшой прибор на стене, отнюдь не бросавшийся в глаза среди множества чисто медицинских аппаратов и устройств, свидетельствовавших о крайне высоком уровне здравоохранительной технологии в этом учреждении, — приборчик этот, чей индикатор светился приятным для глаза зеленым светом, засвидетельствовал, что говорить можно, не опасаясь визуального наблюдения или прослушивания (здесь даже жалюзи на окне гасили всякий звук так, что он вовсе не доходил до стекол). Будь что-то не в порядке — индикатор сперва замигал бы, а потом и сменил цвет на красный. Итак, никаких помех не возникало, и можно было говорить откровенно.

— Я рад видеть вас в добром здравии, — начал Гридень. — И надеюсь, что врачи не обещают вам никаких ухудшений. Потому что в ближайшее время — если мы договоримся, разумеется, — вам потребуется все ваше здоровье, выносливость, ум, решительность и те связи, которыми вы успели обзавестись, находясь не только на нынешнем вашем посту, но и прежде.

Нынешний глава пришел в администрацию из внешней разведки, и Гридень, надо полагать, имел в виду именно это обстоятельство.

— Я бережно отношусь и к здоровью, и ко всему другому, о чем вы упомянули, — ответил собеседник.

— Меня радует, что вы довольны своим здоровьем. Как вы, я полагаю, знаете, я достаточно давно наблюдаю за вами. И должен сказать, с удовольствием вижу, как вы растете. Быстро — и в нужном направлении. Скажите: не стало ли вам тесновато на Старой площади? Не ограничивают ли вас эти стены? И не хочется ли вам выйти за их пределы?

— Н-ну…

— Выйти самому. Потому что ощущения подсказывают мне, что там, где вы сейчас работаете, назревают перемены. И будут они не в вашу пользу. А если покатитесь, не подстраховавшись, — подняться на ноги будет очень нелегко. Уходить надо, как вы понимаете, вовремя.

— Если бы я увидел более обширное пространство…

— У меня оно есть для вас. Оно ограничено только поверхностью планеты.

Политик, привыкший к сдержанности в проявлениях эмоций, все же не удержался и покачал головой:

— Звучит привлекательно.

— Не стану говорить загадками. Речь идет о новой компании, которая будет создана в рамках холдинга (Гридень не назвал имя этого холдинга — оно и без того было ясным). Я некоторое время размышлял над кандидатурой председателя правления этой компании. И остановился на вас.

Собеседник слегка поклонился в знак благодарности.

— Если мой опыт может в ней пригодиться… Чем будет заниматься новая фирма?

— Она будет называться «Шиповник». — Гридень чуть усмехнулся. — Не пугайтесь, это не садово-огородный кооператив. Слово «Shipowner» — вам перевести?

— Спасибо, нет нужды. Следовательно — шиппинг? Или шипрайтинг?

— Возможно, в будущем мы и купим николаевские верфи: там они достаточно быстро умирают. Хотя меня больше привлекает Дальний Восток. Все-таки Тихий океан — не Черное море. А на Камчатке я уже стою твердо. Но начинать надо с шиппинга. Сейчас завершены переговоры, мы приобретаем три танкера класса «Супер».

— Нефть?

— Для начала. И контейнеры. А в перспективе — от танкеров до банановозов, по всему диапазону. Rull, Russia!..

— Драться с греками?

— Ну, не только. А вы не любите драк?

— Не люблю по мелочам. А если дело стоит драки — отчего же. Готов. Каков установочный капитал компании?

Вместо ответа Гридень достал из кармана электронный блокнот, нажал несколько клавиш. Показал.

— Думаете, хватит? — спросил собеседник, посоображав немного. — Придется ведь…

— Знаю, знаю. Сейчас больше не выходит — много денег забирает строительство камчатского курортно-туристического комплекса. Кстати, ваш хозяин сейчас там; хотя — кому я это говорю!.. Сообщают, что ему нравится. Но надо только начать. Денег я достану — по ходу действия. Можете заверять всех, с кем будете разговаривать: затруднений с зарплатой не будет.

— Кстати…

— Да-да. Вот ваша ставка.

Гридень нажал еще несколько клавиш.

— Ну и разумеется, некоторое количество акций. Местоположение фирмы — я присмотрел неплохой домик на Охотном ряду, а пока его будут приводить в порядок — будете располагаться здесь, на двадцать седьмом этаже.

Он откинул голову, прищурился:

— Итак, мое предложение высказано. Нужен ваш ответ. Только не просите времени на размышления и консультации с женой.

— И не собираюсь. Я согласен. Когда?

Гридень улыбнулся:

— Как только вернется с Камчатки — а теперь уже, вернее, из Монголии ваш шеф, — если не случится мировой катастрофы…

Человек со Старой площади чуть нахмурился: всего на миг. Он вспомнил. И как ни мимолетно было это движение лицевых мускулов, оно не ускользнуло от Гридня.

— Вы уже в курсе? — спросил он быстро, перегибаясь через стол. — Где, что? Уже — или только ожидается?

— Пока — на уровне слухов, но…

— Рассказывайте.

Информация в передаче заняла немного времени.

— Понятно, — бормотал Гридень. — Понятно, понятно… Совпадает.

Ему и в самом деле было понятно не только то, что информация, уже полученная им совсем недавно, подтверждается, но и другое: когда информация эта станет общедоступной — а она рано или поздно выйдет из-под контроля, — начнется паника. Акции обрушатся. Следовательно? Все, что можно, надо сливать сейчас — ненавязчиво, чтобы не сбить цену. Брать деньги. Потом выбросить информацию — и скупать за гроши все, что можно и нужно покупать. Акции пароходств. Судостроительных заводов. Ну и конечно же — нефть, газ, металлы… Что нужно сейчас, немедленно? Выйти на источник информации. Иметь ее и контролировать. Результаты могут быть баснословными. И ведь не о России речь идет в первую очередь. Паника будет всемирной. И биржи полетят не только и не столько тут…

— Итак, вы приняли мое предложение.

— Несомненно.

— Прекрасно. Вы состоите у меня на должности с этой минуты. Но по названным вами причинам физически останетесь пока на прежнем месте, и наше соглашение до поры пребудет конфиденциальным.

— Вы хотите…

— Я хочу, чтобы вы собрали в своих руках все существующие и возможные каналы информации по поводу предполагаемого события. Постоянно держали меня в курсе. И поступали с этой информацией — а также с ее носителями — так, как буду указывать я. Понадобятся деньги — только скажите. Если надо будет купить обсерваторию — и на такие расходы я пойду. Или нанять, это было бы лучше. Со всеми звездочетами. Здесь или в Австралии — не имеет значения. Для того чтобы успешно проделывать эту работу, вам выгоднее оставаться в нынешнем кабинете. А пост в «Шиповнике» вы уже заняли, но эти дела могут и обождать немного: их мы способны регулировать, а вот полет космического тела нам, к сожалению, неподвластен. Вы меня поняли? Согласны?

— По-моему, это самый правильный путь. Если я верно понимаю, после того, как угроза исчезнет, вы сможете значительно увеличить начальный капитал компании?

— О, в этом не сомневайтесь. У нас будут такие корабли…

— Суда, — не удержался собеседник магната, чтобы не поправить.

— Браво. Вы уже становитесь специалистом. Вот вам мой личный номер. Линия спутниковая, защищена абсолютно. И я буду готов принять вас в любой миг, как только это потребуется.

— Спасибо.

— Да, вот что еще. Президент в курсе?

— Туда ему, насколько я знаю, не сообщалось. Иначе он проявил бы хоть какой-то интерес.

— Я бы не стал его беспокоить. Сначала разберемся сами.

«Ну понятно, — подумал шеф администрации. — Сейчас инициатива у тебя в руках, а узнай об этом первый — неизвестно еще, что он станет делать…»

Вслух же он сказал:

— По сути, нет ведь ничего столь определенного, чтобы докладывать на самый верх.

— Совершенно верно. Итак — успехов.

— Всего наилучшего.

6

В лимузине Гридень продолжал думать над вновь открывшейся перспективой. Тут было, над чем поразмыслить, и помимо главных, совершенно ясных для него ходов.

Нет, сама, возможно, предстоящая катастрофа Гридня, прямо сказать, не очень беспокоила. Он в нее просто не поверил. Почему? Ну не поверил, и все тут. Подсознание не говорило ему о такой опасности. А подсознанию он верил. Так что размышления, которым он сейчас предался, касались вовсе не путей спасения от мирового катаклизма, а действий чисто практических, которые следовало предпринять — или, наоборот, предпринимать не следовало — в самое ближайшее время. Уже сегодня. И вот это «следует — не следует», исполненное противоречий, и заставляло сейчас магната нервно ерзать на мягкой коже сиденья, как если бы он пытался отыскать на нем такое место, которое само и подскажет нужное решение.

Дилемма заключалась в том, что, с одной стороны, новую информацию — и только что полученную им, и ту, которую еще только предстояло получить, — следовало хранить в строжайшей тайне, потому что любая утечка ее привела бы к уменьшению возможной прибыли, величину которой Гридень в первом приближении, округляя, представил себе сразу же, как только биржевая операция по всему фронту — не Москва только, но и Нью-Йорк, Лондон, Страсбург и так далее — возникла в его сознании. Он не только определил порядок величины, но и вчерне уже распределил эти деньги по назначению. Иными словами, суммы эти оказались как бы уже запланированными в бюджет, нарушение которого Гридень считал признаком непрофессиональности. И делиться с кем-нибудь новой информацией означало бы практически не что иное, как делиться прибылью. А этого очень не хотелось. Это было бы противоестественно. Таким образом, вывод напрашивался сам собой: никому ни слова, никаких пояснений, никакой мотивации. Почему продаю? Просто решил вычистить портфель, да и понадобились деньги — шутка ли, три таких парохода покупаются… Убедительно? Убедительно. Поверят или нет — но придраться не к чему.

Но — как отлично понимал Гридень — кто-то придерется и начнет копать.

Может быть, почти для каждого его объяснений хватит. Но только не для Федюни.

Именно так, по старой-старой памяти, Гридень в мыслях называл глубокоуважаемого Федора Петровича Кудлатого, весьма солидного предпринимателя и финансиста, контролирующего значительную часть рынка цветных металлов (не только в России), а также воздушного транспорта и железных дорог, а в далеком уже, но незабвенном прошлом — большого авторитета, Кудряша по кликухе, стоявшего во главе сильной криминальной группировки в Подмосковье.

В этом прошлом, теперь официально как бы и не существовавшем никогда, Федор Петрович тянул (правда, лишь в пору ранней юности и полной неопытности) два немалых срока, числилось за ним несколько крутых разборок с конкурентными организациями, поговаривали даже, что он не погнушался в свое время замочить не одного и не двух своими руками; то ли не полагался на умение братков, то ли не было в ту пору у него таких средств, чтобы заказывать; в последнее, впрочем, Гридень не верил. Хотя, может быть, тогда и в самом деле не хватало бабок; теперь же, по имеющийся информации, был он вторым в России по своей стоимости, уступая лишь Гридню, а намного ли — никак не удавалось уточнить.

Группировки, которой Кудряш некогда заправлял, давно уже не существовало — во всяком случае, так принято было полагать; и напоминать о былых отношениях Кудлатого с нею считалось дурным тоном. Однако Гридень — и не он один — прекрасно знал, что и люди, и организация никуда не девались, они просто приобрели более легитимный, как сейчас выражаются, характер, обзавелись пристойными вывесками и по-прежнему готовы были к любому действию по команде своего несменяемого главаря — все того же Федюни. К серьезному действию.

С Федюней-Кудряшом Гридень совместных дел никогда не вел, хотя порой это обещало выгоду; а не вел он их именно потому, что, верный своей привычке узнавать об интересующих его людях все возможное и невозможное, серьезно изучил предоставленную ему информацию, по давней привычке выразил все математически и подсчитал, что вероятность потерь при совместных действиях с Кудлатым превышает возможную прибыль. Поэтому на предложения — Кудряш делал их дважды — Гридень отвечал вежливым, дипломатически безупречно обставленным отказом. Придраться к нему было нельзя, но затаить обиду — можно, и Гридню было известно, что Федюня обиду затаил.

Нет, Кудлатый переступил уже ту черту, до которой он, вероятно, просто заказал бы Гридня специалистам, с которыми никогда не терял связи и для которых был примерно тем же, кем является папа римский для католиков. От таких разборок Кудлатый отошел, как-никак общаться ему давно уже приходилось в основном с людьми приличными, использующими для сведения счетов иные способы — бескровные, так сказать.

Вместо этого Федюня попытался накрыть Гридня очень прозрачным колпаком, неуклонно следя за всеми его делами. Он играл, как теннисист, занимающийся перекидкой мяча в ожидании ошибки противника. Для такого пристального наблюдения у Кудряша были и средства, и люди, и вообще все, что нужно. Так что делать дела Гридню приходилось с постоянной оглядкой. При всем этом внешне отношения их были нормальными, их можно было бы назвать даже хорошими, и часто оба магната сидели рядом на встречах, совещаниях и прочих высоких тусовках.

Излишне говорить, что на такое внимание к себе Гридень ответил тем же — и имел такое же исчерпывающее представление о делах Кудлатого, как Федюня — о нем. Не так давно его обрадовала весть о том, что у Кудряша завелся рачок; информация исходила из той же поликлиники. Гридень тогда подумал, что судьба, быть может, вскоре избавит его от неприятного противника; кто бы ни занял его место, полагал Гридень, хуже не будет, а только лучше. Поэтому он уже заблаговременно старался правильно выстроить свои отношения с возможными преемниками больного. Но Кудлатый цеплялся за любую возможность продлить свой век, так что предсказать хотя бы приблизительно время печального события не мог даже Гридень. До сих пор это не имело существенного значения для конкретных планов, относясь прежде всего к сфере моральной: услышав о неизбежном, Гридень вздохнул бы с великим облегчением, но дел своих не изменил бы. Сейчас же дело поворачивалось иной стороной, и фактор времени обретал решающее значение.

Потому что Гридень сразу и совершенно ясно понял: уж кого-кого, но Федюню он отговорками насчет пароходов не проведет. Федюня в курсе всех дел. Его портфель содержал не меньше акций самых солидных мировых, глобальных или, как раньше говорили, транснациональных компаний, чем портфель самого Гридня, о содержании которого Кудряш был осведомлен не хуже, чем гриденевский главный бухгалтер; в многолюдном аппарате холдинга у Кудряша было, разумеется, не меньше своих людей, чем у Гридня — среди людей Кудлатого. И как только Гридень начнет сливать акции, противник почует неладное. При его уме он не затратит много времени, чтобы понять: ситуация крупно изменилась. Примет все меры, чтобы выяснить: в чем секрет? И конечно, выяснит достаточно быстро: по прикидкам Гридня, уже сейчас о грозящей якобы катастрофе знали уже не менее дюжины человек, а скорее — даже больше; при такой широте распространения получить нужные сведения любым из доступных ему способов не составит проблемы; уж тут-то Федюня стесняться не станет. Тем более что (как доложили Гридню совсем недавно) сверху Кудлатому уже делались интересные намеки: там явно искали замену Гридню, понимая, что он в будущей предвыборной кампании если и выступит, то не на кремлевской стороне. И уже сами эти намеки неизбежно должны были разогреть амбиции Кудряша до точки кипения.

Чтобы не вызвать интереса у Кудлатого, акции нужно было бы сдавать очень осторожно, постепенно — но такого времени у Гридня не было. Или, наоборот, выбросить все чохом — но тогда уже само по себе это привело бы к обвалу курсов — и ожидаемая прибыль так и осталась бы лишь воображаемой. Не годилось ни то, ни другое.

Конец ознакомительного фрагмента.