Тело угрозы

Владимир Михайлов, 2003

Человечество – на грани гибели! Кто знает об этом? Политики, которые ведут каждый свою игру и пытаются «нажить капитал» на грядущем Апокалипсисе, которые, не задумываясь, готовы принести в жертву своим амбициям наши жизни. И… еще один человек, случайно ставший обладателем секретной информации – и готовый на все, чтобы предупредить людей о надвигающейся катастрофе. Времени остается все меньше!

Глава вторая

1

Камчатка приняла президента, как и полагалось: был и губернатор, и главы всех соседних и не очень соседних регионов, ковровая дорожка от трапа, почетный караул, журналисты и охрана, охрана везде — хотя самому главе государства казалось, что это последнее было вызвано скорее устоявшейся традицией, чем необходимостью: терроризм все-таки удалось придушить — если не до смерти, то, во всяком случае, довести до бессознательного состояния. Но ничего не поделаешь: самая большая сила в мире — протокол.

Президент и не пытался ему противиться, хотя относился двойственно; с одной стороны, все полагающиеся ему по рангу знаки внимания свидетельствовали о стабильности положения и со временем даже стали президенту нравиться: выполнение протокола было своего рода игрой, чуть ли не спортивной, и, разобравшись в правилах этой игры, можно было оценивать уровень выполнения того или иного пункта и ставить (мысленно, конечно) оценки — как если бы это было, скажем, фигурное катание. Тут, на полуострове, он оценил бы сыгранность встречающей команды на 5,3, а почетный караул — куда ниже, на 4,5 — никак не более. Хотя вообще шестерку можно было бы ставить в стране разве что московской роте — да и то не за каждое выступление. Однако делать замечаний он не стал, не желая огорчать хозяев, безусловно, хотевших как лучше.

Отдыхать он не стал — успел выспаться в самолете, так что вся знать сразу же направилась в губернаторскую резиденцию — для работы. Совещание продолжалось около трех часов и было, по сути дела, столь же протокольным, как и вся встреча; серьезный разговор о возможных перспективах развития области должен был состояться позже, с глазу на глаз, потому что и ожидаемые требования губернии, и претензии центра были делом интимным, и руководителям соседних территорий быть в курсе возможных договоренностей никак не следовало, чтобы у них не разгорались аппетиты. Потому что — при наличии денег и желания — на этой земле можно было делать большие и выгодные дела.

По этой причине после общего совещания и последовавшего затем обязательного обеда с чеканными формулировками тостов президент посоветовал всем приезжим губернаторам беречь время и разъезжаться (точнее — разлетаться) по домам, предупредив, что, закончив дела в Петропавловске, на обратном пути неофициально навестит еще, самое малое, одну из губерний; какую — сказано не было, каждый мог принять обещание на свой счет, так что желаемый эффект был достигнут: все заторопились в свои края — латать дороги и красить траву.

Дальше тоже все было нормально. На вертолете слетали в те места, где шли работы по созданию первоклассного спортивно-туристического центра на уровне пяти звездочек. Центр был рассчитан не столько на своих, отечественных (хотя как только он будет признан модным и элитарным, сюда кинется и свой народ, любящий быть на виду), сколько на иноземных клиентов: глянь на запад — тут рядом вся Северная Америка, переведи глаза южнее — тоже богатая и тоже динамичная Япония, да еще плюс Корея… Что ни говори, думал президент одновременно с уважением и досадой, — а хватка у Гридня мертвая, интуиция же — как… как у кого? Ну, как у Нострадамуса, что ли. Кстати: а то, что его сейчас тут нет, — это тоже ему интуиция подсказала? А что такого, собственно, она могла бы ему нашептать?

И впервые за этот день глава государства ощутил — лишь на миг, конечно, — легкую тревогу.

Может быть, и не следовало так резко рвать с магнатом? Не из-за денег его, конечно, а из-за ума и чутья, в которых Гридню было не отказать.

С другой же стороны — как было сохранять с ним отношения, если он явно смещался к оппозиции?

Опасность?

Но откуда? На ближайшие дни, по клятвенным заверениям сейсмологов, никаких землетрясений не ожидалось; вулканологи тоже почти что гарантировали спокойную обстановку. Метеорологи, правда, вертели носами, в их «если — то…» разобраться было невозможно. Однако бед и они не пророчили.

Впрочем, был тут Гридень или нет, но работа шла. И уже можно было начинать сравнивать то, что было воплощено пока в макете, выставленном на всеобщее обозрение в губернаторской резиденции, с тем, что родилось уже и в материале; сравнивать хотя бы так, как сопоставляешь угольный набросок на большом полотне с уже написанными красками эскизами, — пятьдесят на тридцать.

Смотреть — и находить сходство…

— Василий Петрович, небо что-то хмурится, пилот намекает, что задерживаться тут не стоит. У нас всякие неожиданности бывают…

— Да, — кивнул президент губернатору. — Пожалуй, летим. Хорошо вы тут работаете. Внушает.

— О, то ли еще будет! Вот прилетите через годик…

— Я и раньше могу нагрянуть.

Губернатор чуть не захлебнулся в каком-то щенячьем восторге:

— Да мы…

— Знаю, знаю. Ну — в полет?

Когда поднялись, он в последний раз бросил взгляд на восток — туда, где находился издавна преследуемый и по сей день не догнанный конкурент-союзник.

«Вы нас придушили гонкой вооружений; ну а мы того же добьемся гонкой разоружений!»

Возникла все-таки эта мысль. Хотя президент обещал самому себе сейчас об этих делах даже и не думать: хватало и других поводов для размышлений. Например, вот этот возникающий центр. Очень заманчиво — правительству заполучить его контрольный пакет. И чтобы все по закону. Не может же быть, чтобы Гридень никак не нагрешил — при таких масштабах. Поискать — найдется. Намекнуть генеральному прокурору? Гридень — грешник. Даже созвучно. Но — надо еще подумать, прежде чем рубить все концы.

А непрошеным вторгалось в мысли другое: «Как же пришпорить Штаты так, чтобы они, подписав Соглашение, вынуждены были сразу набрать нужный темп разоружения — не ему нужный, понятно, а нам? Где найти такую нагайку, чтобы с места поднять его в галоп?»

До Петропавловска долетели вовремя: погода портилась на глазах. Одно слово: Камчатка.

Потому ли не приехал Гридень, что его напугали плохой погодой?

Кстати, о птичках: и глава оппозиции тоже не почтил присутствием. А ведь до сих пор он никогда не упускал таких возможностей. Обязательно появлялся. Не в составе президентской свиты, конечно; возникал независимо, на что имел все права. Возникал не для того даже, чтобы создавать осложнения, но напоминая: «От пристального взгляда оппозиции тебе никуда не скрыться, и не будет у тебя от нас тайного — все станет явным!»

Да не было у него, президента, никаких тайн! В мыслях? Извините, мысли — это моя частная собственность, и в них забираться никому не разрешено.

Оба пренебрегли. Случайность — или была причина?

Ветер за окном менял тональность: уже не выл, а рычал. Правда, еще не в полную силу.

Ладно, доберусь я до них! — подумал президент, на этот раз о метеорологах. И невольно вспомнил вековой давности анекдот: метеорологи докладывали о своей работе на Политбюро. С гордостью отметили: теперь прогнозы совпадают с действительностью на сорок восемь процентов!

Сталин, подумав, посоветовал: «А вы попробуйте предсказывать наоборот».

2

Глава российской оппозиции прилетел в Штаты не с официальным визитом, а по частному приглашению американца по фамилии Столбовиц, с которым находился в отношениях почти дружеских еще с тех пор, когда Столбовиц, тогда начальник юридической службы серьезной компании, имевшей в России интересы, часто навещал загадочную евразийскую страну, чтобы на месте решать проблемы, то и дело возникавшие в отношениях с местными властями и бизнесменами. Нынешний политик с представителем зарубежной фирмы познакомился по заданию той Службы, в которой тогда подвизался. Цель знакомства была простой: вербовка.

То был второй приезд Столбовица в Москву, но еще во время его первого визита его кандидатура показалась перспективной. Москвич тогда был представлен гостю как лицо, приближенное к одному из сибирских губернаторов, в чьей губернии лежала немалая часть интересов фирмы, представленной Столбовицем. Решено было во время выезда гостя в Сибирь, во-первых, подвести его к совершенно удовлетворительному для американца решению той проблемы, ради которой он и приехал; во-вторых — показать ему всю широту русского разгула или, точнее, загула, и в этом процессе наработать достаточно компры, все тщательно записывая на аудио-видео. А в-третьих — показать ему совершенно ясно, что его дело может быть решено положительно, а может и крайне отрицательно, так что он уедет ни с чем и совершенно испортит свою репутацию опытного переговорщика, а кроме того, и продемонстрировать все, на него собранное. Компры должно было с лихвой хватить для обвинения приезжего в попытках получить информацию, составляющую государственную тайну России, что пахло не только международным скандальчиком, пусть и не высшего класса, но и немалым сроком — и вовсе не в американской тюрьме, а тут же, по месту совершения преступления. Для этого выезды на природу устраивались в места, близко соседствующие с секретными объектами, а спутники и, главное, спутницы якобы случайно оказывались людьми, имеющими доступ к информации, не подлежащей разглашению.

Разговоры, конечно, пришлось кое-где подкорректировать, а к съемкам привлечь дублеров — для наиболее пикантных сцен. Но это было лишь делом хорошо отработанной техники. Все было сделано на «отлично» и в час «Ч», в уютном тет-а-тете предъявлено гостю за стаканчиком хорошего бренди. На подхвате на всякий случай стояли мусорщики — чтобы собрать совочками то, что останется от гостя после объяснения ситуации, и даже врач, готовый при возможных осложнениях оказать приезжему первую помощь в случае, если у американца не выдержат нервочки или, допустим, сердечко. Русский, как видно, сработал на совесть.

Отпивая из стаканчика крохотными глотками, Столбовиц с большим интересом просмотрел и выслушал все, ему продемонстрированное. Однако в обморок не упал. Вместо этого сказал, приятно улыбаясь:

— Браво. И еще раз — браво! Право же, это даже лучше, чем я ожидал. Хорошая, профессиональная работа.

— Не понимаю, — проговорил тогда еще не политик, испытывая некоторую растерянность. — Что вы, собственно, имеете в виду?

— Только то, что сказал, — ответил Столбовиц, продолжая все так же улыбаться и смаковать напиток, и в самом деле хороший.

— Но вы же должны понять: вы полностью изобличаетесь в…

— Я и понимаю, — сказал гость. — И заверяю вас, что дома буду не раз с удовольствием просматривать все это.

На этот раз пришла пора усмехнуться собеседнику:

— Домой, знаете ли, надо еще попасть.

— Это я и собираюсь сделать послезавтра — поскольку завтра, как я полагаю, рассмотрение дела в арбитраже закончится в пользу фирмы, которую я представляю.

То есть Столбовиц вел себя, с точки зрения партнера, совершенно нагло.

— Ну что же, — сказал совратитель медленно, чтобы каждое слово впечаталось в сознание собеседника, прекрасно, кстати, владевшего русским, даже чуть лучше, чем собеседник — английским. — Я вижу, мне остается только вызвать людей, чтобы произвести ваше задержание.

— А вот в этом я не уверен, — сказал Столбовиц. — Даже больше: я думаю, что этого вам не следует делать ни в коем случае и никогда. Потому что это станет — стало бы — крупнейшим промахом за всю вашу карьеру. Необратимой ошибкой.

В поисках ответа москвич промедлил лишь секунду:

— За постулат это не сойдет, такие заявления еще нужно подкреплять. Прикажете думать, что обладаете доказательной базой?

И демонстративно вытащил из кармана трубу, нажав, включил — чтобы вызвать, как и предполагалось, группу захвата. И снова взял паузу — непродолжительную, однако же исполненную смысла: сейчас Столбовицу полагалось признать поражение и дать согласие.

Собеседник же вместо капитуляции на вопрос ответил вопросом же:

— Итак, вы хотите, чтобы с моими аргументами ознакомились другие люди? Вы так уверены в их доброжелательности? Право же, я впервые встречаю столь нелюбопытного разведчика.

На самом деле любопытство прямо-таки терзало русака; однако он давно выучился подавлять вазомоторные рефлексы, и лицо его оставалось по-прежнему спокойным. Как у покойника.

— Вижу, — сказал он, успев уже сообразить, с кем ему пришлось встретиться на самом деле, — вам просто не терпится показать свою работу. Что же: я, пожалуй, соглашусь — но при условии, что это будет интересно.

— Очень разумное решение, — сказал Столбовиц. — Что же, вот вам мои аргументы. Признаюсь, они построены по той же схеме, что и ваши, но, надеюсь, несколько выигрывают в исполнении.

И выгрузил на стол свои кассеты.

Записи действительно оказались прекрасными. Вербовщик и сам готов был согласиться с тем, что это он на экране — в одной, другой, пятой весьма непривлекательных ситуациях. Было много и подлинных планов, они сами по себе были совершенно безвредными — но так органично переходили в игровые, что трудно было поверить, что дальше идет фальшивка. Что не поверить — это еще не беда, но тут, как понимал он, даже тщательный анализ при имеющихся средствах не нашел бы, в чем усомниться. И голос, звучавший в записи, был его собственным голосом; но фразы, которые слышались, он никогда не произносил. Все вместе создавало убийственное впечатление, и на какое-то время сотрудник даже испугался. Он был сражен его же оружием, только технически более совершенным. Но с этим ничего поделать нельзя было, это от него не зависело. А вот не увидеть опытного коллегу в адвокате коммерческой фирмы — это уже свидетельствовало о несерьезном отношении к работе или же — того хуже — о недостаточной квалификации. Если это получит известность — пожалуй, трудно будет рассчитывать на уже почти состоявшееся повышение с переходом в другую систему, куда более сильную сегодня.

Он все же принудил себя досмотреть и дослушать все до конца. До последнего сантиметра каждой ленты. Где-то рядом скучали волкодавы, ожидая сигнала, а его все не было: о них начальник сейчас думал меньше всего. Когда аппаратура выключилась, он — все с тем же безмятежным выражением лица — спросил, как будто речь шла о чашке чая:

— Ну, каковы же будут ваши условия?

Столбовиц не удивился; похоже, именно этого вопроса он и ожидал. Он улыбнулся:

— Они не будут обременительными для вас. Начну с того, что вы можете сообщить вашему начальству о моем согласии работать на вас.

Вот это было действительно неожиданным; и похоже, что на сей раз собеседнику американца не удалось удержать выражение невозмутимости, а Столбовиц, разумеется, это заметил.

— На основе джентльменского соглашения, — добавил он. — Вы удивлены? Но вы, конечно, понимаете, что никакой информации от меня не получите — во всяком случае, достоверной. Двойник — не мое амплуа. И соглашаюсь я лишь для того, чтобы у вас не возникло неприятностей. Вас устраивает такой выход из положения?

На этот раз уже партнер предпочел ответить вопросом:

— Чего же вы будете ждать от меня? Тоже такого вот формального согласия? Зачем?

— Не волнуйтесь: мы не собираемся делать из вас крота. Нет смысла: насколько я понимаю, вы не задержитесь в вашей нынешней роли — и вообще в том департаменте, который сейчас представляете. Да и я, откровенно говоря, сейчас разговариваю с вами не от имени обитателей Лэнгли. Нет, я не стану называть их — не имею таких полномочий. Могу сказать лишь, что люди эти — и я в том числе — не желают ничего плохого ни вам, ни вашей стране. Мы просто научились мыслить другими категориями. Земля — едина, невелика и очень, очень уязвима. Помните — «Не спрашивай, о ком звонит колокол…».

— Он звонит по тебе, — закончил цитату образованный агент. — Но это не ответ. Чего же от меня станут требовать — с этих позиций?

— Мне легче сказать, чего от вас не потребуется. Военных и государственных секретов. Списков вашей агентуры. Тем более что ею занимается не ваша служба, а другая. О чем вас попросят? Ну, скажем так: когда вы займете в руководстве вашей страной то место, на которое вас двигают — оно вам известно не хуже, чем мне, — вы будете иметь практически полный доступ ко всей информации. И если однажды увидите, что возникают проблемы, выходящие за пределы России и, следовательно, являющиеся глобальными — как, например, расцвет терроризма в начале века, — вы расскажете нам об этих проблемах. Об их сути. Потому что в одиночку серьезные планетарные проблемы не решить даже нам, а уж вам — не обижайтесь, вы сами знаете это, — и подавно. Не волнуйтесь: нам не потребуются такие детали, какие будут касаться ваших тайн: достаточно будет обрисовать проблему в общем, остальное мы как-нибудь сообразим. Устраивают вас такие условия?

У москвича было странное ощущение. Он прекрасно знал, что никаких грехов — из тех, что были на пленках, — не совершал; но не хуже было ему известно и другое: у нас любят искать и находить виноватых, «крайних», это создает впечатление активной и продуктивной деятельности; и у нас (не только у нас, впрочем) не любят, когда вокруг человека возникают шум и суета отрицательного свойства; это сразу же используется конкурентами — а конкуренты есть всегда и на всех уровнях. Нет, пусть ему и удастся опровергнуть все, о чем наверняка будут шуметь все СМИ (примеров не надо было искать далеко), но к тому времени поезд уйдет, и догнать его будет практически невозможно. То, что сейчас применили к нему, было шантажом; но не использовал ли и он сам это средство? Конечно, и не раз. Так что говорить о честности или нечестности приемов сейчас было бесполезно; надо было соглашаться.

— Вся эта продукция, конечно, останется у вас? — В слово «продукция» он вложил ровно столько брезгливости, чтобы Столбовиц заметил ее, но не обиделся.

— Само собой разумеется. Так же как ваша — у вас. Вам она нужна для подтверждения факта вербовки, да и мне, откровенно говоря, для отчета.

На этом они тогда распрощались, и события пошли своим чередом. На новом посту завербованный вербовщик, как известно, преуспел, проявив и те свойства характера, каких раньше не замечал почти никто — за исключением, конечно, тех, кто его продвигал. И эпизод со Столбовицем начал постепенно забываться — его не беспокоили из-за бугра, и он туда не обращался, — поскольку проблем глобального масштаба в России вроде бы не возникало, хватало ей и своих, локальных.

А вот теперь пришла, кажется, пора использовать давнее знакомство. Глава оппозиции все более убеждался в том, что его тогдашний собеседник не блефовал (незачем было), а играл честно — насколько это слово вообще может быть применено в описанной ситуации. Признаком fair play послужило и то, что в ответ на просьбу пригласить оппозиционера в Америку согласие было дано немедленно, без всякого уточнения причин. Детали, естественно, тогда не обговаривались: это москвич оставил до личной, конфиденциальной встречи.

Встреча эта состоялась уже в аэропорту Кеннеди, куда Столбовиц приехал, чтобы сразу же увезти гостя в назначенную ему резиденцию. Четырех человек, сопровождавших прибывшего, американец оглядел внимательно, но без восторга. И сразу же предупредил:

— Ваши спутники разместятся отдельно от вас. Не беспокойтесь — будут соблюдены все законы гостеприимства. Но сейчас их услуги вам не понадобятся. Впрочем, вы сможете связаться с ними в любое время — как только потребуется. А пока — пусть отдыхают, знакомятся с городом и тому подобное. Вас же я беру на мое попечение.

— Разве был такой уговор? — спросил вполголоса неприятно удивленный гость.

— Раз уж вы доверились мне, — столь же негромко ответил Столбовиц, — то и полагайтесь на меня во всем. Без этого мы далеко не уедем.

И — громко, повернувшись к свите:

— Джентльмены, вот ваша машина — вы поедете в отель, где для вас заказаны номера. Не «Уолдорф», но за удобства могу поручиться. Не беспокойтесь, кстати, — оплачивать постой вам самим никак не придется. Мистер Джон Смит (он кивнул в сторону стоявшего рядом, чуть позади, человека, чей облик был столь же зауряден, как и его наверняка условное имя) будет отвечать на ваши вопросы и по возможности выполнять пожелания. Вот ваша машина, и желаю приятно провести время. О’кей?

Глядя вслед ускользавшему по дороге кадиллаку, приехавший проговорил:

— А наша машина что — опаздывает?

— Она нам не нужна. Сейчас пройдем на вертолетную площадку. Время существует для того, чтобы его экономили, не так ли?

— О’кей, — ответил гость, давая понять, что не намерен возражать против местных правил и обычаев.

Конечно, появись он в Штатах с официальным визитом, он мог бы рассчитывать на куда более помпезные апартаменты; но небольшой уединенный домик на берегу океана, куда хозяин и гость прилетели на вертолете, состоявшем, видимо, в распоряжении опытного адвоката (Столбовиц и по сей день не терял связи с прежней фирмой), в данном случае визитера из России вполне устраивал. Место выглядело достаточно безлюдным, а Столбовиц предупредил его:

— Охраны вы не видите, но она есть. Устройств для прослушивания и скрытой съемки вы тоже не видите — но это потому, что их тут нет вообще. Проверка происходит ежедневно. Этот кусочек Америки — частная собственность, и никто сюда не забредает — даже если очень захочет, не сможет сделать этого. Прислуга — два человека, вполне надежные. Следовательно — если вы захотите рассказать мне о целях вашего приезда, никто третий нас не услышит. Хотите дринк с дороги?

— Разве что самую малость. И наберитесь терпения: я буду говорить достаточно долго.

— Терпение — добродетель разведчика, — сказал Столбовиц серьезно. — Прошу извинить — придется на минуту отвлечься. Телефон. — Он улыбнулся, как бы прося извинения.

И в самом деле послышался сигнал — странный, ни звонком, ни мелодией назвать его было трудно; скорее приглушенный звук сирены, — и доносился он не из соседней комнаты, а словно бы с другого конца дома. Столбовиц быстро вышел, почти выбежал. Приезжий лишь пожал плечами: на гостеприимство это не очень-то походило.

А еще менее — то, что затем последовало. Столбовиц вошел так же стремительно, как и ранее покинул комнату. Остановился. И, не дав гостю произнести ни слова, заявил:

— Еще раз прошу великодушно извинить, но я вынужден срочно отлучиться. — Он слегка развел руками. — Дела не ждут. Но постараюсь вернуться как можно скорее: мне и самому не терпится услышать вас, догадываюсь, что ваша миссия достаточно важна. Здесь все к вашим услугам, включая персонал, разумеется. Я спешу, еще раз простите!

И исчез — словно его и не было.

3

Дневник, изъятый из дома покойного Ржева старшим лейтенантом Комаром, в разговоре был ошибочно назван им дневником наблюдений: просто потому, что такая надпись была на обложке толстой тетради. На самом же деле это действительно был дневник; но не журнал наблюдений, каким почел его Комар, а просто дневник. Иными словами — покойный Люциан заносил туда эмоции и мысли, возникавшие у него в связи с наблюдениями. А также более или менее подробно — свои действия, весьма, впрочем, однообразные. Дни его, за редкими исключениями, были очень похожи один на другой — особенно если учитывать, что немалая часть каждого дня уходила на сон, поскольку вести наблюдения возможно только в темное время суток. Кстати, имя Джины там не встречалось ни разу — ни в связи с работой, ни в какой-нибудь другой. Но тут никто и не предполагал, что оно должно бы встретиться.

Майор Волин, тот самый непосредственный начальник, что дал старшему лейтенанту Комару разрешение заняться немного смешным делом о конце света, дал свое «добро» потому, что первой возникшей у него при докладе Комара мыслью была такая: видимо, создана, или создается, какая-то новая секта из числа тех, что проповедуют близкий Армагеддон и всеобщую гибель.

Держать такие секты в поле зрения следовало постоянно, поскольку это была, по сути дела (так это представлялось майору), все та же старая, добрая борьба идеологий, для участия в коей организация, в которой он служит, и была в свое время создана.

Но, выслушав доклад старшего лейтенанта и пролистав доставленную им тетрадь, майор ощутил полное разочарование: похоже, к сектантской деятельности все это не имело ни малейшего отношения.

Захлопнув тетрадь, он выразил свое неудовольствие в словах:

— Зря только время потеряли. И бензин сожгли. Пустышка.

И опустил глаза с потолка, на который смотрел, делая этот скрытый выговор, на подчиненного, которому сейчас полагалось признать свой промах. Однако, глянув, с удивлением понял, что старший лейтенант каяться вовсе не собирался.

— Что, не согласен?

Комар был достаточно опытен, чтобы ни в коем случае не пользоваться словами «не согласен» или другими в этом же роде. Вместо этого он деликатно проговорил:

— Записи последних двух дней — вам не кажется, что в них что-то есть, что стоило бы проверить?

Эти последние записи майор, откровенно говоря, прочитал даже не по диагонали, как делается, чтобы уяснить смысл написанного, не увязая в тексте, но выхватил лишь две первые и две последние строчки, и ничего интересного в них не нашел. Обе записи начинались жалобами на все более мучивший автора кашель и боли в горле, а завершались: первая — сетованиями на облачную погоду, не позволившую повторить вчерашнее наблюдение, а вторая, последняя, — констатацией факта: «Сейчас приедет Марик, съезжу с ним в клинику для осмотра. Надеюсь…» Фраза не была закончена, но и так можно было понять — на что автор надеялся и что, к сожалению, не сбылось.

— Что же в них такого, по-твоему?

— Позвольте тетрадочку, — попросил Комар. Раскрыл. И на узком поле отчеркнул ногтем: — Вот это место… и потом вот здесь.

— Бумагу прорвешь, — проворчал для порядка майор и принялся читать. А прочитав — поднял на Комара сразу отяжелевший взгляд. — А ты не проверял — он как псих не зарегистрирован случайно?

Другой спросил бы: «Крыша у него на месте была?» Но для майора слово это раз и навсегда имело другое значение: было словом профессиональным, а не из уличного жаргона.

— Товарищ майор! Он же не на явление ангела ссылается, а на астрономические наблюдения, на фотографии! А фотоаппарат же свихнуться не может!

— Всяко бывает, — снова для порядка проворчал Волин, но тут же спросил уже деловым тоном: — Где же фотографии? Где все?

— При осмотре обнаружить не удалось. Возможно, у него какие-нибудь тайники есть. Или на своей голубятне хранил, где, по оперативным данным, держит телескоп… то есть держал. Но там на замках все, и замки не простые…

— А вас учить надо, как замки открывать?

— И хорошо, что не стали. Нагрянул наследник. Накрыл бы нас, получилось бы неудобно: как-никак телескоп — вещь ценная, денег стоит; вмешалась бы милиция, а вы сами знаете, как они нас… А этот наследник — журналист по специальности, поднял бы шум, это вы тоже знаете… И так еще неизвестно, как обойдется: в доме-то мы побывали до его приезда. Но вообще все было вроде бы доброжелательно.

Майор кивнул.

— Он один был — наследник? Без свидетелей?

— Никак нет. Была еще девица, она нам известна — из тех, с кем шеф проводит закрытые собеседования.

— Это… астрологиня, что ли?

— Так точно.

— Вы их задержали?

— Да нет, конечно. — Комар позволил себе даже слегка улыбнуться. — И оснований вроде бы не было, а главное — зачем?

Кажется, этот последний вопрос настолько возмутил майора, что он даже не сразу нашелся с ответом. Сперва покрутил указательным пальцем у виска и только потом перевел жест в слова:

— Ну хоть настолько-то вы сообразить можете? Как это — зачем? Журналист! Это же готовая утечка информации! Да и эта дамочка тоже: раззвонит, понимаешь, среди своей братии, а они уж постараются это использовать в своих прорицаниях! (Похоже, Волин ко всему эзотерическому народу и его деятельности в душе относился без уважения и доверия.) Как же можно было их отпускать? Нет, прямо детский сад какой-то, а не отдел!

— Так ведь информация не секретная…

— Да? Это кто же тебя просветил на сей счет — что она не секретная? Какая же по-твоему — общего пользования? На столбах расклеивать? На рекламных щитах?

Комар уже понял, что сейчас говорить — себе дороже, сейчас время помолчать с сокрушенным видом.

— В общем, так, — заявил майор, сделав еще несколько неодобрительных замечаний относительно способностей самого старшего лейтенанта и тех, кто его в этом выезде сопровождал. — Утечку — пресечь. Пригласить и его, и ее на беседу, а дальше видно будет. А еще до того — свяжись с этой… ну, куда он еще писал…

— Обсерваторией?

— Ну, вот именно.

— Тоже пригласить?

— Туда, может быть, лучше даже съездить — на месте виднее будет, что за народ и чем они там дышат. Займись, в общем. У меня и других дел полно…

И как бы в доказательство сказанного открыл сейф и стал доставать оттуда какие-то бумаги.

Комар, испросив разрешения, вышел. Как только дверь за ним затворилась, Волин вернулся к столу и позвонил по внутреннему:

— Товарищ генерал, Волин беспокоит. Разрешите, когда я мог бы зайти к вам — посоветоваться? Да тут новая информация возникла, по тому самому перехвату, — щекотливого, так сказать, характера. Может быть, нужно решение на высшем уровне… Через сорок минут? Слушаюсь, товарищ генерал. Спасибо.

Он положил трубку и сразу же стал заносить в рабочую тетрадь те свои предложения, которые хотел довести до сведения начальства. В конец света майор Волин не верил, а вот в чьи-то попытки сеять панику и вносить дезорганизацию в мирную жизнь общества — верил. И даже очень.

4

В Колокольской обсерватории ничуть не ожидали такого визита; у них и своих забот было достаточно, а (как уже упоминалось) тут еще любитель из дальнего Подмосковья своим факсом заставил немного отвлечься от текущих наблюдений и переключить одну трубу на проверку его открытия. Работу поручили аспиранту по имени Зенон Просак. Как полагали — переключить ненадолго; пользуясь сообщенными координатами, усмотренное Ржевом тело обнаружить, как мы уже знаем, не удалось. Пожали плечами — любитель! — и спокойно вернулись к своим темам.

Все, кроме Зенона — одного из двух нахальных молодых людей, о которых уже было вскользь упомянуто. То ли упрямство, то ли интуиция, но он продолжал шарить в небе, все дальше отходя от данных Люцианом координат, — и в конце концов все-таки нашел (как он полагал) именно то, что и служило предметом поиска.

Тело и на самом деле оказалось не совсем там, где ему, по законам небесной механики, полагалось бы. И Просак принялся с азартом определять все, с ним связанное, что поддавалось или могло поддаться определению. Никакого сообщения он пока делать не стал: дело могло заинтересовать и людей помаститее, а Просак уже считал это своим лично, и только своим делом, без пяти минут открытием, и вот эти пять минут он и хотел провести в одиночестве и выступить уже с открытием без всяких натяжек. Директор о ненайденном теле уже и думать забыл: он сильно волновался из-за предстоявшего, как он полагал, визита в Кремль. А также и по другой, более профессиональной причине: не так давно японцы открыли еще один спутник Нептуна, который был надлежащим образом зарегистрирован, хотя названия получить еще не успел: ждали, пока он замкнет орбиту, как это принято в таких случаях. Открытие было весьма интересным, потому что это у Юпитера и Сатурна спутников считают на десятки, у Нептуна же они — штучный товар. Так вот, спутник этот орбиты не замкнул, а просто-напросто исчез — во всяком случае, там, где его ждали, его не оказалось, когда Нептун перестал затмевать его — вернее, то место, где вновь открытому полагалось быть. Это было действительно интересно.

Просак же, чтобы потом не было больших обид и нареканий, в конце концов подтвердил, что открытое любителем тело обнаружено и подлежит регистрации, подробностей же излагать не стал; возможно — потому, что и не о чем было говорить, но не исключаются и другие причины. Так или иначе, Просак даже не упомянул и о том, что любитель допустил, как аспирант убедился, помимо неверных координат, самое малое и еще одну неточность: звездная величина замеченного объекта оказалась не четырнадцатой, как у него, а тринадцатой; да и вектор… но для аматера и не такую ошибку можно признать простительной. Место не совпало с указанным на полторы минуты! Просаку даже почудилось, что и вообще что-то там, в пространстве, стало получаться не так; известный астероид Икар, например, вроде бы чуть изменил плоскость орбиты. Надо бы заняться этим всерьез: черт его знает — может быть, тут пахнет и не одним только открытием, которые именно он, Просак, и сделает, и тогда — сразу…

А пока — он на протяжении четырех ночей объект фотографировал; за это время звездная величина его увеличилась до двенадцатой. Это можно было интерпретировать как признак высокой скорости движения, вследствие которой объект достаточно быстро — по галактическим меркам — приближался к орбитам гигантов, а затем, вероятно, и Земли и внутренних планет…

Движение его, разумеется, не было направлено к Земле или Солнцу — то есть к тем точкам пространства, в которых они сейчас находились; его можно было характеризовать как движение по траектории, которая в будущем вряд ли сможет пересечься с орбитами планет: совсем иная плоскость. Ничего в этом не было ни странного, ни страшного.

Любитель, кстати, сделав свое сообщение, как в воду канул — Просак ему звонил не раз, но без всякого толку. Зенон предположил, что он, сделав открытие, стал отмечать это событие — и до сих пор не мог сойти с веселой орбиты. В это, правда, не очень-то верилось: серьезные любители так не поступают, напротив, начинают работать круглые сутки, чтобы как можно больше данных о новом небесном теле связать со своим именем. Ночью — наблюдают, фотографируют, днем — обрабатывают и изучают снимки, пытаясь понять — что же именно они увидели. А вовсе не уходят в загул и не едут к теплому морю, таким способом вознаграждая себя за долгие труды.

Вот так размышлял аспирант Зенон Просак насчет любителей и всего, с ними связанного. Разные мысли приходили в его светлую, надо признать, голову, кроме одной: да то ли тело он увидел, о котором сообщал любитель Ржев? Или, может быть, совсем другое?

Впрочем, такая мысль, возможно, и пришла бы ему на ум, если бы ее место не заняла вдруг другая, куда более сумасшедшая. Настолько безумная, что он даже не сразу кинулся искать доказательства, а некоторое время сидел, опустив руки, часто моргая и — сам того не подозревая — улыбаясь до ушей. И лишь несколько придя в себя, он кинулся к компьютеру: когда исчез нептунов спутник? И когда любитель произвел первое наблюдение?

Найдя и то, и другое и сравнив даты, он усмехнулся — на сей раз грустно.

Нет, не подтверждалось: любитель наблюдал свое тело еще тогда, когда спутник не исчезал и лишь готовился спрятаться за спину своего господина.

Но ведь нигде не сказано, что спутник наблюдался до последней минуты? Не было такой необходимости, думал Просак. Так что — вряд ли точно известно, когда он исчез. Зафиксировано лишь — когда его отсутствие было обнаружено.

Ну ладно. А физически — мог ли сбежавший спутник за прошедшее время добраться из той точки, в которой ему полагалось находиться, в ту, где был замечен Просаком?

Пришлось считать. Получалось так: если он сохранял свою орбитальную скорость плюс орбитальную скорость самого Нептуна — то не мог. Немного, но недотягивал. Вот если бы кто-то придал ему не очень большое ускорение, то…

Об этом умолчать просто нельзя было, но и всенародно объявлять — тоже: коллеги скорее всего стали бы громко смеяться. Но ведь должен же кто-то понять…

Болезненное нетерпение погнало его не куда-нибудь, а к директору. На счастье или на беду аспиранта, у директора нашлось с пяток свободных минут, и он выслушал молодого человека, не перебивая, лишь качая головой и все выше поднимая седеющие брови.

Конечно, самым простым было бы сказать: Зенон, не говорите глупостей и занимайтесь своей темой.

Однако директор Нахимовский когда-то и сам был молодым (что неудивительно) и помнил, каким он сам был тогда (что уже достойно уважения).

А кроме того, он знал, что не так уж редко серьезные открытия возникают тогда, когда ищут вроде бы нечто совершенно другое.

Поэтому он сказал вот что:

— Пока не очень убедительно. Так что обсуждать с другими я вам, Зенон, не советую. Но думать и искать не могу запретить; только не просите дополнительного времени — его у меня нет. Укладывайтесь в свою квоту.

И после краткой паузы:

— А вообще-то… чего только не бывает на свете! Теперь идите: меня домогается какой-то представитель государевой службы, а таких нельзя заставлять ждать.

Но ничего из вышесказанного не было изложено майору Волину и его спутникам. Потому что разговаривал майор не с аспирантом каким-то, разумеется, а с обсерваторским начальством, которое в ту минуту (да и позже) и само знало ровно столько же, наблюдатель же, как мы знаем, пока помалкивал, накапливая факты. Поясним: после доклада руководству майор счел необходимым лично побывать в обсерватории и побеседовать с астрономами. Правда, он не очень многое уяснил из объяснений, такое обилие там было специальной терминологии, ознакомиться с которой заранее у него не было времени. На фотографиях, показанных ему, — самых первых, сделанных Просаком (последующие он пока не демонстрировал), и вовсе невозможно было что-то разобрать. Майор, откровенно говоря, ожидал, что ему покажут снимки этого самого объекта — анфас и в профиль, на которых можно будет хоть что-то различить; на самом же деле на них виднелись одни лишь короткие черточки, как если бы то были записи сообщений, переданных морзянкой, но без точек — одними только тире. То есть — объясняясь нормальным языком — никаких прямых доказательств опасности — или, напротив, безопасности — не было, в лучшем случае косвенные, да и то не очень вразумительные.

Напрасно пытался он добиться членораздельного ответа на вопрос:

— Так все-таки угрожает Земле опасность, или ее нет?

Ему вместо короткого и ясного «Да» или «Нет» начинали плести интеллигентские кружева на тему: скорее всего, конечно, нет, но пока с уверенностью утверждать что-либо нельзя. Да и — собственно говоря, это не профиль обсерватории, она занимается в основном квазарами, а вовсе не астероидами или кометами и не может тратить силы на проверку любительских наблюдений: есть плановые темы, над которыми люди работают и намерены продолжать работать и впредь, этот же объект — всего лишь эпизод, вовсе для них не обязательный. Вот если бы подбросили некую толику денег, чтобы приобрести и установить более современный инструмент…

Директор этой конторы, Нахимовский по фамилии, разоткровенничавшись, даже сообщил:

— Знаете, я вот хочу обратиться по этому поводу непосредственно к президенту, как только он вернется из своей командировки.

Из этого майор (фыркнув на «командировку») заключил, что серьезной опасности нет: будь она налицо, они бы тут не рассуждали, а, оправдывая название города, трезвонили бы во все колокола. Хотя, если говорить откровенно — кто их, очкариков, станет всерьез слушать? По их речам, мир уже двадцать раз погиб бы — да держится ведь!..

Но тут же он услышал такое, что ему вовсе не понравилось:

— А что касается ваших вопросов, то, может быть, в чем-то уже разобрались американцы? Мы подключили к этой теме американцев — они, быть может, найдут какое-то время на орбитальном телескопе — не на новом, конечно, он завален темами, но на старом, на «Хаббле-шестом» — он тоже достаточно мощный, не сравнить с тем, что тут у нас…

Это было сказано, разумеется, в шутку, и всякий нормальный человек сразу сообразил бы: как же, станут американцы, больше «Хабблу» и делать нечего! И не «подключал» их никто, просто пошла информация, как обычно, среди прочей… Астрономы не предусмотрели только, что майор Волин примет все совершенно всерьез, нимало не оценив тонкого юмора.

А он принял так, как только и мог. Вот тебе здравствуйте!

— Каких еще американцев?

— То есть как это — каких? Коллег, разумеется, астрономов с гор — Паломара и Уилсона. Со станцией, к сожалению, мы не можем связаться напрямую — я имею в виду МКС, космическую…

— Так, — сказал Волин очень тихо, что всегда служило у него верным признаком крайнего гнева. — Кто же, позвольте спросить, разрешил вам передавать эти сведения американцам?

Собеседник, все еще продолжая думать, что майор ему подыгрывает, лишь недоуменно поднял плечи:

— У нас с ними установлен регулярный обмен научной информацией, давно уже — и не только у нас и не только с ними. Мы и с Австралией связаны — к сожалению, они нам в наблюдениях помочь не могут. А вот канадцы обещали. И Британский астероидный центр — тоже. Какое еще разрешение?

Оставалось только махнуть рукой: люди эти явно страдали дефектами мышления, неполноценностью какой-то — вот так, за здорово живешь, отдают секретную информацию черт знает кому, потому что она, мол, научная. Ученые, что тут скажешь! Только не тому их учили, видно.

Но с другой стороны, было в этом объяснении и нечто безмятежное, успокаивающее: раз сведущие люди говорят обо всем этом так спокойно, значит — на самом деле никакой опасности-то и нет?

Волин заставил себя доброжелательно улыбнуться:

— Значит, вы полагаете, что опасности для планеты нет?

Увы, ответ его вовсе не успокоил:

— Почему вы так решили? Я же вам объяснил: у нас пока недостаточно данных для какого-либо категорического утверждения. Мы сможем дать определенный ответ несколько позже.

— То есть… опасность может и существовать?

— Такой возможности мы не отрицаем.

— И… Земля может погибнуть?

— Если предположить, что столкновение все же возможно? Ну, как небесное тело — вряд ли. Мы все-таки предполагаем, что ни масса объекта, ни его траектория не достигают таких значений, чтобы… Хотя скорость, по предварительным данным, достаточно велика, однако же… Нет, Земля скорее всего уцелеет. Но, разумеется, последствия могли бы оказаться достаточно серьезными. Вы ведь знаете, что жизнь возможна лишь в весьма узких пределах условий, и если какие-то из существующих параметров претерпят серьезные изменения…

— И вы говорите об этом так спокойно?! — не выдержал майор, сорвался все-таки чуть ли не на крик.

— Но мы ведь ничего не можем изменить, не так ли? — несколько удивленно ответил астроном. — И пока все это относится лишь к области предположений, делать научно обоснованные выводы еще рано. А вообще-то, — он полузакрыл глаза, — в галактическом масштабе такая катастрофа не явилась бы чем-то из ряда вон выходящим. То ли бывает! Взять хотя бы взаимодействующие галактики или, как иногда говорят, сталкивающиеся. Вот где энергии! А у нас все, что может быть, — событие весьма локального значения. Наша роль в жизни Вселенной пока, знаете ли, крайне незначительна.

— То есть, — сказал Волин после того, как говоривший умолк, повинуясь едва ли не умоляющему жесту майора, — пока вы ничего определенного сказать не можете.

— К сожалению, вы правы. Но как только картина станет более ясной, мы, естественно, поставим в известность астрономический мир. И если придут результаты американских или канадских наблюдений и расчетов, тоже не замедлим…

— Не только астрономический мир, пожалуйста. — Совладав с собою, майор встал.

— Что?

— Я говорю: информировать следует не только астрономический мир. На Земле существует немало и других миров: мир власти, мир безопасности…

— А, я понял. Да, конечно, мы поставим в известность и правительственные органы. Впрочем, это скорее всего сделает Президиум Академии наук. Хотя… все может быть: вот меня, например, приглашают зачем-то к главе администрации президента, хотя я рассчитывал переговорить лично с самим. Но я уже упоминал об этом, кажется.

— Доложили, — согласился Волин. — Спасибо, что нашли время для разговора с нами.

— Ну, я ведь не президент, — ответил Нахимовский с невеселой усмешкой. — Хотя тоже играю в гольф.

На самом деле — если говорить совершенно честно — Нахимовский вовсе не был настроен столь безмятежно: хулиганское поведение небесного тела, сбежавшего, возможно, с орбиты вокруг Нептуна (здравый смысл призывал отвергнуть эту гипотезу, но интуиция возражала — и одерживала верх), волновало его чем дальше, тем больше.

Нахимовский не зря же был не просто директором научного учреждения, но прежде всего астрономом, доктором наук и тэ дэ.

А впрочем, трудно утверждать, что он сказал бы майору, даже будучи целиком уверен в правоте Просака. Всякое явление, которое пока не удалось исчерпывающе объяснить, таит в себе некую опасность. А директор чего угодно уже в силу своей должности не может не знать, что всякое начальство воспринимает успокоительные доклады с гораздо большим удовольствием, чем тревожащие. А следовательно — волновать начальство следует только тогда, когда иного выхода просто не остается.

А кроме того — если уж волновать, то именно начальство, а не всяких там попыхачей, которые все равно могут разве что передать информацию дальше по команде — в результате чего она дойдет до верхов куда позже, чем от него лично, да и дойдет перевранной до неузнаваемости — потому что и там каждый передающий будет вносить свои коррективы; от минуса к плюсу, разумеется. Из тех же самых соображений.

Поэтому Нахимовский и сказал ровно столько, сколько счел нужным.

А еще и потому, кстати сказать, промолчал о многом, что незадолго до только что состоявшегося визита астроному позвонил давний приятель по гурманским застольям, крупный политик, кажется. И, как ни странно, запросил некую информацию, в связи с которой задал и два-три вопроса — и вопросы эти очень походили на те, что ставил визитер-контрразведчик. Нахимовский ответить ничего не смог, но пообещал (и намерен был обещание выполнить) взять это дело под свой личный контроль, что в его понимании означало — понаблюдать самому, внимательно посмотреть фотографии и тогда решить — стоит ли овчинка выдержки, или о сообщении любителя — как и о звонке политика-гольфиста — можно будет забыть с чистой совестью. Кстати сказать, поэтому он и не пожалел пяти минут на выслушивание Просака. Вот только времени на серьезные раздумья не было — цейтноты, сплошные цейтноты. Кто это придумал, что у астрономов спокойная жизнь? Невежа какой-то.

Так — практически безрезультатно — завершилась встреча с астрономами. Из нее майор вынес только одно убеждение: оставлять это дело на самотек нельзя. Надо что-то предпринимать. Чтобы если угроза окажется реальной, быть готовыми к действиям.

Каким именно — он пока не представлял. Но можно же будет хоть что-то сделать! Нельзя же, чтобы так просто все вдруг взяло и погибло!

В таком настроении он и отправился на доклад.

5

Что же касается астрономов дальнего забугорья, то в данном случае они проявили полную солидарность со своими российскими коллегами — нимало о том, впрочем, не заботясь. Сообщение из России было получено и проверено, однако сенсацией не стало и никакого ажиотажа не вызвало, поскольку не подтвердилось. Да и вообще. Слишком много уже тревог было на памяти — и кометы угрожали Земле, и астероиды, а уж летающие тарелочки — и того больше; к науке эти страхи всегда имели весьма отдаленное отношение, но обижаться на авторов или провокаторов таких ужасов давно уже перестали: понимали, что каждый занимается своим делом, ученые — наукой, журналисты — сенсациями, лжепророки — паникой. Из всего этого только наука имела подлинное значение, но и без прочего было не обойтись — такой была жизнь, и переделывать ее на обсерваториях не собирались: не их делом это было.

Взглянуть уголком глаза — для проформы — на место с координатами, указанными любителем из России, поручили ассистенту Моргану Элиасу, который сделал все честно и обстоятельно. И — по совпадению вовсе не странному, но совершенно естественному — как и Просак, начал просматривать и окрестности указанного места и тоже нашел тело. Заметив некоторые странности в его поведении, решил прежде как следует разобраться самому, а уж потом сообщать дальше. И у Элиаса, так же, как у Просака в далеком Колокольске, стали проявляться уже признаки той лихорадки, какой заболевают люди, ощутив, что стоят на пороге какого-то — и немалого, может быть, — открытия. И тут ему пришло в голову, что…

Но не станем повторять уже сказанного чуть раньше; в общем, американский юнец мыслил синхронно и синфазно со своим российским сверстником.

Вообще ученые, как известно, считаются людьми умными, но вопреки этому мнению строем почему-то не ходят, а стараются — каждый сам по себе. Так или иначе, но и в противоположном полушарии более или менее точная информация о теле, что якобы открыл покойный уже Люциан Ржев, осталась достоянием лишь двух человек. У остальных же были только слухи и подозрения.

Элиас тоже поделился своей идеей с руководителем. И после небольшой паузы услышал в ответ:

— Вряд ли это возможно. Скорости не совпадают; тело просто не могло оказаться в той точке, где вы его нашли. Разве что кто-то снабдил бы его достаточно мощным двигателем для разгона. Вы полагаете, такое возможно?

Элиас только пожал плечами, про себя решив, что будет искать ответ, пока не найдет.

Иными словами, его гипотеза поддержки не нашла, хотя никто не потребовал от парня, чтобы он прекратил расходовать инструментальное время на мелкую картошку.

Поэтому когда наблюденным объектом вдруг стали интересоваться и люди из Лэнгли, и даже чиновники с Пенсильвания-авеню (Вашингтон, О.К.), им сказали откровенно то, что думали:

— Мы по этому поводу консультировались с англичанами, с их астероидным центром; они обещали посмотреть, но пока никаких результатов не сообщали. Они сейчас, как и многие другие, заняты поисками сбежавшего спутника Нептуна. Вот это действительно загадка — но чтобы сделать выводы, необходимо понаблюдать подольше; гипотезы есть — но вряд ли вас интересуют подробности… Сказать прямо — это не представляет большого интереса, для нас, во всяком случае: астероиды и спутники — не наш профиль. Правда, один из наших ассистентов продолжает поиск — и как будто обнаружил нечто. Но пока у него слишком мало материала, чтобы мы могли говорить об этом с какой-то определенностью. Его предположения могли бы оправдаться, будь у этого тела мощный мотор, но это уже лежит вне пределов науки и вряд ли нужно вам.

— Нас интересует все, что вы можете сказать. И в первую очередь: если это тело все же найдено — или будет найдено, — то какую опасность оно представит для Америки и для всей планеты?

— Что может представлять собой объект? Какую опасность? Пока еще даже наблюдателю трудно сказать однозначно. Предположительно — это может быть либо астероид, либо комета. Есть основания и для одного, и для другого предположения. Лично я думаю, что увиденное тело — ни то и ни другое. Просто космическое тело, гость издалека. Но и тут есть поводы для сомнений.

— Любопытно было бы узнать, каковы основания в пользу каждой версии.

— Если угодно. В пользу долгопериодической кометы говорит, во-первых, скорость. Во-вторых, плоскость этой орбиты — она составляет весьма значительный угол с плоскостью эклиптики. Для астероида — если это не Икар — это было бы нехарактерно. Плюс еще обратное движение по орбите. Не говорю уже о том, что объект замечен на расстоянии порядка девяти астрономических единиц…

— Простите?

— Ах да. Это примерно миллиард триста миллионов километров. Наблюдается уже не как тело, затмевающее звезды, но как светящееся — то есть отражающее свет, в данном случае — Солнца. Астероиды с подобным эксцентриситетом орбиты, то есть удаляющиеся от Солнца на такое расстояние, до сих пор не были известны, и с этой позиции объект представляет некоторый интерес для специалистов — если он действительно окажется астероидом, то есть постоянным жителем Солнечной системы, но не кометой — вы ведь, разумеется, понимаете, чем они отличаются друг от друга?

— Гм…

— Вот и прекрасно. Однако предполагаемые размеры тела — достаточно значительные — заставляют думать, что в таком случае астероид был бы уже давно замечен, поскольку периоды их обращения не превышают, как известно, шести лет…

— Это действительно большая глыба?

— Точнее об этом можно будет сказать позже — когда станет проявляться влияние, оказываемое на объект Солнцем. Уран с его пятеркой спутников вряд ли мог бы оказать какое-то влияние — он понемногу сближается сейчас с телом, но расстояние останется достаточно большим, чтобы… Однако это можно будет сказать более определенно, лишь когда они окажутся в противостоянии. Возможно также возмущающее влияние гигантов — Сатурн сейчас на противоположной стороне орбиты, и ни сам он, ни Титан, ни Рея не могут оказать его; вот когда объект будет проходить, если можно так сказать, над орбитой Юпитера — наш гигант окажется поблизости, вот тогда и можно будет наблюдать изменения. Они будут зависеть не только от скорости, но и, как вы знаете (собеседник в некоторой растерянности моргнул раз и другой), от массы тела. Тогда, найдя величину этого влияния по изменению орбиты…

— Извините, я так и не понял: оно большое? Это тело? Хотя бы приблизительно.

— Пока мы можем судить о его размерах только по альбедо. Но тут возможны существенные неточности: нам ведь неизвестен состав тела, пока мы считаем только, что это — твердое монолитное тело неправильной формы. Это, кстати, говорит против его кометного происхождения: ведь твердые ядра комет, как правило, редко имеют более километра в диаметре, хотя изредка встречаются и куда более крупные; а то, что мы наблюдаем, — пыль и газ, почти совершенно прозрачные. Пока мы можем сказать лишь, что тело значительно меньше таких астероидов, чем, скажем, Церера или Паллада… то есть поперечник его менее семисот или даже пятисот километров; с другой стороны, если сравнивать его видимый блеск с блеском астероидов — с поправкой на расстояние, разумеется, — то вряд ли средний диаметр его составит менее тридцати — сорока километров.

Астроном не стал уточнять, что примерно таким был и поперечник сбежавшего спутника. Хотя точно этот размер, как и все другие, определить еще просто не успели.

— И, следовательно, оно может весить…

— Вы имеете в виду массу? Н-ну… если принять плотность за единицу — в случае если тело состоит целиком из водяного льда, — она составит примерно восемьдесят — сто миллионов тонн.

— То есть если произойдет столкновение…

— А вы просто помножьте эту массу на его максимальную наблюдаемую скорость, она у него почему-то варьирует, достигая порой сорока пяти километров в секунду — почему, мы пока не знаем, — и увидите.

— Варьирует? То есть меняется?

— Если только это не дефекты наблюдения. Думаю, вскоре мы найдем причину.

— Да, это похлеще, чем столкновение с товарным поездом.

— Мягко выражаясь — да.

— Но вы нам его не обещаете, я надеюсь?

— Пока у нас, как видите, достоверно есть только возражения как против астероидной, так и кометной гипотез.

Собеседник спросил осторожно:

— А что, происхождение этого тела может оказать какое-то влияние на нашу судьбу?

— Ну, с кометой Земля уже сталкивалась в прошлом веке, сто с небольшим лет тому назад. Хотя некоторые считают, что это как раз был астероид, но… Она угодила тогда на север России, и обошлось без жертв. Правда, та комета была не очень большой. И последствия не были столь катастрофическими, как при падении расколовшегося тела — вы помните, разумеется, один кусок упал на Юкатан, другой — в Индии, тогда последствия были действительно серьезными. А эта Тунгусская комета — интересно, что подкралась она незаметно.

— Гм. Может быть, и эта пойдет, так сказать, по проторенному пути?

— Я сказал уже: делать какие-то выводы пока преждевременно. Нужно еще проверять и уточнять по мере сближения. Пройдет объект от нас, очевидно, достаточно близко, чтобы можно было успешно наблюдать его и фотографировать; но вряд ли это событие должно вызывать интерес у кого-то, кроме специалистов.

— Следует ли понимать это так: реальная угроза нашей планете отсутствует?

— Ну, полной гарантии, разумеется, нет — как и вообще ее не бывает в жизни. Угрозы существуют всегда; вот, например, нашей Галактике — и нам вместе с нею — грозит большая опасность со стороны туманности М31, это, как вы понимаете, по Мессье, а если вы пользуетесь «Новым общим…», то там она значится как NGC 224 и вам, наверное, известна как Туманность Андромеды. Мы — Млечный Путь — сближаемся с нею с громадной скоростью, и когда столкновение произойдет — это будет феерическое зрелище, которого мы, к сожалению, не успеем увидеть во всей его красоте. Но до этого — ближайшие пять миллиардов лет — такие катаклизмы нам вряд ли будут угрожать. Что же касается наблюдаемого объекта — немного терпения; если возникнет серьезная проблема — мы, разумеется, как я уже обещал, сразу же предупредим вас. Пока же даже журналисты не проявляют, к счастью, к этой теме особого интереса.

Приятно было, что хотя бы в отношении журналистской братии мнения собеседников полностью совпали. Однако интересующимся этого факта и даже данного астрономами обещания показалось слишком мало.

— Если рассматривать наихудший вариант — полагаете ли вы, что можно будет принять какие-то меры для предотвращения катастрофы?

— Ну, это скорее из области фантастики. Хотя…

И в том, как астроном тянул это «хотя», ощущалась некая неуверенность.

–…хотя пофантазировать, конечно же, иногда бывает полезно. И, откровенно говоря, наша молодежь не упустила такого прекрасного повода. Так вот, если вас интересуют чисто умозрительные гипотезы — поговорите с ними. Думаю, они не станут скрывать своих выводов. Хотя, повторяю, пока это — лишь чистая спекуляция, ничто более.

— Благодарю. Мы обязательно воспользуемся вашим советом. А пока — настоятельно прошу вас не разговаривать на эту тему со средствами массовой информации. Лишняя нервотрепка, не так ли?

— Совершенно с вами согласен.

— Еще увидимся.

— Счастливого пути.

Кое с кем из молодых действительно поговорили — но они не были в курсе, их работы касались совершенно других тем. Ассистент же Элиас в эти часы отсыпался после ночного наблюдения, и пути его и гостей в тот день никак не могли пересечься. Но и пересекись они, вряд ли он сказал бы что-нибудь такое. Сейчас то была его интеллектуальная собственность, и он не собирался ни делиться ею, ни даже отдавать посторонним людям задешево заготовку, из которой можно сделать прелестную вещь.

6

На вышке с телескопом они пробыли с полчаса. Все, казалось, было в порядке.

— А жаль, что вы не астроном, — сказала Джина. — Зря пропадет неплохое оборудование. Будете продавать, наверное?

Но Миничу не хотелось сейчас разговаривать на эту тему.

— Не астроном, конечно, но чему-то успел научиться у Люциана. Давайте лучше посмотрим, что вы там нашли.

— Вряд ли это будет вам любопытно. Слишком сложно для ученика, я думаю.

— Время покажет.

И объяснил причину своего интереса:

— Если уж оперативники Службы занялись этим делом — почему бы и мне, журналисту, не заглянуть?

— Похвальная любознательность. А как вы смотрите на то, чтобы объединить ознакомление с журналом с более тесным знакомством с холодильником?

— Хотите есть?

— И даже очень. Сельский воздух, понимаете…

— Не столько понимаю, сколько ощущаю на себе. Ладно, ваше предложение принимается единогласно. Только предупреждаю: я не кулинар. Так что ответственность — на вас.

— Было бы из чего готовить…

— Посмотрим.

— Не забудьте запереть все как было.

— Благодарю за совет. А то я так и оставил бы все настежь!

— Да, я забыла: вы же теперь собственник! Или, во всяком случае, готовитесь стать им.

— Вот именно.

Минич первым спустился вниз. Лестница была очень старой и по возрасту ненадежной; Минич спускался по ней лихо, вприпрыжку, и нижняя ступенька не выдержала — проломилась, когда он немалым своим весом обрушился на нее. Минич приземлился на одно колено. Произнес обычное в таких случаях народное заклинание — но не очень громко: все-таки женщина была рядом.

— Вы целы? — послышалось сверху.

— Там разберемся, — ответил он неопределенно. — Спускайтесь, только аккуратно.

Когда Джина оказалась на предпоследней ступеньке, Минич развел руки широко в стороны:

— Прыгайте, не бойтесь.

— Не хватало еще пугаться!

И она спрыгнула. Минич подхватил ее, прижал к груди и — неожиданно для самого себя — отпустил не сразу. Джине пришлось даже оттолкнуть его:

— Да вы романтик, оказывается!

— Простите. — Он выпустил ее, покачал головой. — Я просто хотел помочь…

— Лучше помогите на кухне — хозяин…

Минич снова покачал головой, словно удивляясь самому себе. Да он и на самом деле удивлялся. Не было у него никаких таких намерений; наоборот, он уже жалел, что вообще поехал сюда: потеря времени, а толку никакого. Уже зрело решение — отказаться от неожиданного наследства.

Но где-то внутри шевелился червячок любопытства: что такое имел в виду покойный Люциан, когда ночами они вдвоем теснились на вышке, в будке, у нацеленного в небо зеркала, и он таинственно заговаривал о чем-то, о большом деле, к которому обещал подключить и Минича — когда тот подучится еще немного? Обнаруженные в погребе (утепленном и электрифицированном, лаз в который находился под кухонным столиком, легко откатывавшимся на роликах) дискеты (Минич наспех воткнул и просмотрел одну, там была в основном цифирь всякая, мало что ему говорившая) ничего журналисту не дали — пока, во всяком случае. Надо будет как-нибудь и самому посмотреть в телескоп, раз уж он тут есть, чтобы раз и навсегда покончить с этой темой.

С такими мыслями он открыл дверцу древнего, гудевшего низким басом — октавой — «Саратова».

7

Лекарство, вводимое в человеческий организм внутривенно, поступает в тело в одном месте — там, куда был сделан укол. Но проходит немного времени — и ток крови разносит медикамент по всему телу, по большому и малому кругам кровообращения. Частицы препарата попадают и в аорту, и в камеры сердца, а также и в сосуды поменьше, и в совсем крохотные капилляры; и везде они оказывают свое действие. Точно так же обстоит дело и с информацией: однажды попав в живую среду, какой является всякое человеческое сообщество, информация не остается в том только месте, куда была впрыснута, но непременно и неудержимо распространяется по информационным каналам — большим и малым, открытым и частично или даже полностью закрытым — и оказывает то или иное воздействие на каждого адресата.

Так получилось и со сведениями о небесном теле, которое то ли могло, то ли не могло со временем причинить Земле немалые неприятности.

Впервые возникнув в любительской обсерватории ныне уже покойного Ржева, информация эта была им самим пущена, как известно, по двум каналам: в Астрономическое общество и в ближайшую, то есть Колокольскую, обсерваторию. Уже помимо его желаний и намерений данные о его открытии попали в службу безопасности — каким образом, нам уже известно. Там информация произвела определенное воздействие, но отнюдь не остановила на этом свой бег, а, напротив, продолжила путешествие сразу по нескольким каналам.

Директор СБ, вернувшись к себе после известного нам разговора с главой президентской администрации, немедленно вызвал майора Волина и сообщил ему, что с этого мгновения вся информация, связанная с небесным гостем, является совершенно секретной и майор обязан немедленно принять все нужные меры по ее сохранению и нераспространению. Перечень лиц, к этой информации допущенных, поступит в скором времени. А пока…

— Если не ошибаюсь, вам известны люди, находившиеся в доме этого… в общем, покойного астронома.

— Он был любителем… — осмелился напомнить майор.

— Вот это не имеет совершенно никакого значения. Так известны или нет?

— Известны совершенно точно, — уверенно ответил Волин. — Поскольку у них там проверили документы и все установочные данные нами зафиксированы. Включая постоянное местожительство, место работы — ну и все прочее.

— Семейные?

— Никак нет. И мужчина, и женщина, по паспортным данным, в браке в настоящее время не состоят и детей не имеют.

— Законных, — добавил любивший точность генерал. — Это хорошо. Эти люди, судя по вашему докладу, обладают информацией, ныне совершенно секретной. Вот и примите меры, чтобы лишить их всякой возможности дальнейшего ее распространения.

В глазах майора генерал прочел невысказанный вопрос.

— Ну, время категорических мер, полагаю, еще не пришло. Но вряд ли можно будет обойтись без изоляции — хотя бы до выяснения всех обстоятельств.

— Вас понял. Конечно, связи, круг знакомств…

— Разумеется. Сразу же. И вот еще что. Вы говорили, что он является журналистом.

— Сотрудник редакции «Вашей газеты».

— Вот на это обратите особое внимание. Это народ, как вы знаете, такой — за жареную информацию отца и мать продадут, недорого возьмут. Не исключено, что этот… как его?

— Минич.

— Да. Минич. Он мог еще тогда, находясь в этом доме… Там ведь есть телефон?

— Да. Правда, не московский. Через Подрайск, код два-шесть-шесть.

— Итак, у него было достаточно времени, чтобы позвонить кому-нибудь в редакцию и поделиться новостью. Может быть даже, не в свою редакцию, а в какое-нибудь громкое издание. Или, чего доброго, связаться с телевидением и пригласить группу… Нет, это, конечно, вряд ли: снимать там нечего, для съемок они скорее поедут в обсерваторию. Но в газету стукнуть он мог.

— Обычно они не любят раскрывать свои находки, пока сами не подготовят материал, — рискнул усомниться Волин.

— Никто и не думает, что он все раскроет, тем более по телефону. Но он мог, как говорится, забить местечко, предложить горячую новость, и не в одно место, а в несколько — в поисках условий получше. Волка ноги кормят. Так что наведите справки — не планируется ли что-то подобное в каком-то из ближайших номеров. Такой материал ведь сделать — как два пальца обсосать: никакой особой проверки не нужно, побеседовал с астрономами — и строчи. Если что-то такое установите…

— Ясно.

— Ясно будет, когда я закончу. Если установите — никакого шума, давить ни на кого не нужно, доложите мне — я сам поговорю с главным редактором или напрямую с владельцем. Тут нужно, чтобы сама идея такого материала никуда не просочилась. Ну а чтобы он и вовсе не возник — это на вашу ответственность. Кстати, если не ошибаюсь — вы докладывали, что женщина эта или девушка нами привлекалась для сотрудничества?

— В области ее компетенции — как и остальная группа.

— Значит, человек не чужой, не с улицы. С нею надо будет дружески поговорить, сказать, что в этом деле ожидаем ее посильной помощи — хотя бы в смысле влияния на этого репортера.

— Вы думаете, они…

— Не случайно же оказались там вдвоем — в достаточно укромном местечке, а? Конечно, полной уверенности нет — но допускаю возможность интимной близости. Вот и используйте это обстоятельство. Все понятно?

— Все ясно. Разрешите выполнять?

— Только чтобы быстро и аккуратно.

8

В Штатах российский политик был озабочен: что-то шло не так.

Вначале, впрочем, все покатилось вроде бы как по маслу. Но потом, уже на второй день его пребывания в столице великой заморской державы, кто-то словно наступил на тормоз — и все вдруг заскрипело и поползло еле-еле, порой вообще останавливаясь и даже откатываясь назад, подобно старой дорожной развалюхе, у которой движок в гору уже не тянет и на первой передаче, а вместо движения возникает только треск, вой и много синего дыма.

Однако если с развалюхой все ясно, то здесь, в Вашингтоне DC, куда больше было непонятного, и приезжему пришлось ломать голову в поисках ответов на традиционные вопросы: кто виноват и что делать. Иными словами: кто столь решительно и эффективно нажал на тормоз, почему нажал и самое главное — если эта дорога закрыта, где надо свернуть в объезд, чтобы не попасть куда-нибудь в болото, а опять-таки выбраться на нужную магистраль.

В частности — желание заезжего политика встретиться, пусть и не сразу, с президентом, но для начала хотя бы — нет, даже не с госсекретарем, но с кем-то из его помощником, а еще лучше — с советником президента по вопросам безопасности, — это желание или, точнее, пакет желаний словно канул в пучину: никакого ответа ни от кого, ни малейшего признака заинтересованности, хотя по расчетам все должно было происходить как раз наоборот: не каждый же день приезжают в Вашингтон политики такого ранга из России, да из любой серьезной страны, готовые делиться важной информацией, — и на них не обращают ни малейшего внимания.

Может быть, мелькнуло в голове, его просто числят как бы в карантине, сами же тем временем наводят всяческие справки о его личности и возможностях, чтобы в зависимости от этого выработать линию поведения и общения с ним?

Но сколько же времени это у них занимает?! В России это сделали бы за день, от силы — два; но эти дни гостю не пришлось бы сидеть, теряясь в догадках, — наоборот, вокруг него создали бы видимость активной заинтересованности, некой суеты, которая всегда укрепляет визитера в сознании собственной значимости; а тут вместо этого ему явно давали понять: а на кой ляд ты нам вообще сдался?

Столбовиц в ответ на сердитое недоумение гостя лишь пожимал плечами: по его мнению, все шло именно так, как должно было, и совершенно никаких поводов для обид или подозрений даже быть не могло.

— Бюрократия, дорогой коллега, — объяснял он. — Вы что, считаете, что Россия — монополист в этой отрасли? Ни в коем случае! Наши бюрократы — посильнее, хотя я бы не стал называть их чемпионами мира — есть и еще похлеще. Так что не волнуйтесь: тут вы в полной безопасности и, надеюсь, довольны уровнем комфорта. А если нет — только намекните…

Оппозиционер в ответ недовольно фыркал; однако оснований для претензий к хозяину дома у него не было. Конечно, у Столбовица могла быть какая-то своя игра, связанная с пребыванием российского гостя здесь; однако сколько глава оппозиции ни ломал голову, он так и не смог построить никакой сколько-нибудь приемлемой модели подобной игры. Нет, скорее всего дело так и обстоит, как он объясняет. Что же — придется проявить долготерпение. Не мчаться же назад, в Москву, так ничего и не добившись! В конце концов, и для России, и для его собственной судьбы наступили — он полагал — решающие дни.

Хорошо хоть, что не приходится волноваться за свою безопасность.

Столбовиц был прав, ручаясь за охрану дома и чистоту от подглядывания и подслушивания. Содержание его беседы с гостем осталось тайной для всех, кому не следовало знать о его содержании. Однако только что сказанное никак не распространяется на дороги: сухопутные, морские, воздушные — да какие угодно. И потому никак нельзя было скрыть сам факт приезда видного политика в великую страну, а также и места, куда он был переправлен, как и того, куда проследовали сопровождавшие его в полете лица — скрыть от тех, кто хотел об этом знать хотя бы просто по обязанности. Уже в списках пассажиров компании «Дельта», чьим рейсовым самолетом воспользовались политик и его спутники, его имя было замечено — и не только в американском посольстве, куда сразу же доложили, но и в хозяйстве генерала СБ, любившего знать все обо всем, и, следовательно, информация эта попала и на Старую площадь. Мало того: и в главном офисе хорошо известного специалистам Кудлатого о демарше главы оппозиции тоже стало известно — не потому, что у Федора Петровича были связаны с политиком какие-то интересы; просто оппозиционер считался у деловых людей одной из тяжелых фигур гриденьского лагеря, за которыми нужен был (и осуществлялся) постоянный пригляд. Иными словами — все в мире относительно, и те гарантии, что Столбовиц дал своему гостю, — тоже; хотя сию минуту приезжему действительно никто не угрожал.

Впрочем, Столбовиц Столбовицем, но Гридень, союзник, знавший об отъезде от самого политика и к тому же получивший подтверждение о благополучном прибытии (и куда именно прибытии) из другого источника, принял меры сразу же (а заключались они в том, чтобы постоянно быть в курсе событий). Сейчас Гридню было не до оппозиционной интриги: его куда более интересовало и заставляло действовать то, что Кудлатый, из-за недавно обнаруженной у него серьезной (позже к этому, как правило, прибавляют «и продолжительной») болезни, как раз в те дни несколько отошел от дел, что просто-таки требовало от Гридня активности, чтобы потеснить Кудряша в дальневосточной энергетике, на что Гридень давно уже настроился — как только начал обосновываться на Камчатке, где сейчас сам президент сидел в погодной мышеловке.

У Гридня, как и у любого воротилы глобального (скажем без ложной скромности, напротив — с гордостью за свою страну) масштаба, имелись свои корреспонденты (называем их так из чистой деликатности) не только в родном отечестве, что естественно, но и в Штатах, и в европейских странах, и в дальне — и ближневосточных; лишь Латинскую Америку он начал осваивать с запозданием. Нет, их никак нельзя назвать гриденьскими шпионами или даже — благородней — разведчиками; то были в большинстве своем люди, в разные времена и по разным причинам покинувшие родную империю или постимперию и обосновавшиеся в местах с более благоприятным для них всякого рода климатом. Речь идет, как все понимают, не только и не столько о средней температуре воздуха, но о климате политическом (реже) и экономическом (куда чаще). У этих очень разных мигрантов было нечто, дающее нам возможность говорить о них чохом, а именно — их отношения с Гриднем, прежде всего деловые, причем в этих отношениях не Гридень зависел от них, но как раз наоборот: многие из них к тому же были ему обязаны по разным поводам и хорошо это помнили — потому что в их кругах долги полагается отдавать, и вовсе не только денежные, а иначе может быть очень плохо. Однако особенно ценными были те, кто хотя от Гридня, может быть, и не зависел, но исповедовал ту же религию, что и он сам; не христианство и, конечно, не иудаизм — что вы, что вы! — но религию современную: глобализм. Их было связано с Гриднем не так уж много, но каждый находился в нужном месте и входил в работу в нужное время.

Так что когда Гридень попросил одного-другого оказать ему небольшую услугу, возражений не последовало — да он их и не ждал. Впрочем, основную работу должен был сделать человек, через которого Гридень и передал свои просьбы (не по телефону же было об этом разговаривать!) и который благодаря оперативности конторы прилетел под сень статуи Свободы тем же бортом, что и оппозиционер со своей командой.

Одна из просьб (и главная) заключалась в том, чтобы политика с его планами несколько придержали, не давая ему развить скорость. Не потому, что Гридень в чем-то не доверял своему союзнику; причина была в том, что магнат в связи с новой информацией о делах космических еще не выработал окончательного плана действий; а поскольку в этих планах без Америки никак нельзя было обойтись, то — до поры, до времени — там и не следовало никого нервировать. А дальше — время покажет.

Человек Гридня заботливо, но, упаси Бог, не навязчиво, а находясь в некотором отдалении, проводил прилетевшего с его людьми до места встречи со Столбовицем, внимательно выслушал их разговор — хотя слышимость иногда была не очень хорошей, но потом (при анализе пленки) все это можно будет разобрать, — запомнил машину, на которой уехала свита, а потом, держась по-прежнему на расстоянии и одновременно оживленно беседуя со встретившей его женщиной (которая тоже кому-то чем-то была обязана), установил, куда именно направились Столбовиц с приезжим, без труда понял что к чему, но на вертолетную станцию за ними, естественно, не пошел — просто вынул телефон и позвонил, зная, что выяснить, куда улетел коптер, можно будет без особого труда: в авиации царит, как правило, четкий порядок, иначе воздух стал бы взрывчатым — без всякого преувеличения. А точно зная место приземления и воспользовавшись подробной картой местности, установив далее (по фотографии), кем был встречавший московского гостя человек, — вовсе не сложно оказалось точно узнать, где обосновался оппозиционер в первый день своего визита. Причем тамошнее государство не имело к этому совершенно никакого отношения. Все это были русские дела — пусть и на чужой территории. Мы искренне надеемся, что Соединенным Штатам эти действия их новых граждан, а также лиц, еще не получивших подданства, но очень на это рассчитывавших, и, наконец, гостей — не причинили никакого ущерба. Даже морального.

Все эти обстоятельства привели к тому, что Гридень, убедившись, что оппозиционер оказался в надежном месте, по своей, надежно закрытой даже и от государственного любопытства линии переговорил с тем лицом в Штатах, которое принадлежало к активным деятелем глобалистской организации. После этого магнат окончательно успокоился и вернулся к делам российским.

Но об этом — в свой срок.

9

Майор Волин распорядился быстро и аккуратно, так что и часа не успело пройти, как люди навестили и квартирку, в которой проживал Минич, и комнату в доживавшей свой век коммуналке, где была прописана, то есть по-нынешнему — зарегистрирована Джина, по паспорту — Зинаида Самсоновна Алфеева.

Ни в том, ни в другом месте искомые люди обнаружены не были. Что нимало не удержало приехавших от подробного знакомства с условиями жизни обоих фигурантов, каковыми они уже являлись в сознании работавших отныне по ним оперативников во главе со старшим лейтенантом Комаром.

В жилье Минича негласный обыск установил отсутствие оружия, как огнестрельного, так и холодного (кухонные ножи в количестве трех единиц к оружию, после краткого колебания, Комар причислять не стал), а также каких-либо боеприпасов; не было обнаружено запрещенных к обороту наркотиков — опять-таки початая бутылка водки (русской «смирновки») и две бутылки бочкаревского пива в холодильнике, как и девять пачек сигарет «Мальборо» в начатом блоке, в категорию наркотиков занесены не были.

Зато в доме нашлось более десятка использованных журналистских блокнотов, две фирменные коробочки с дискетами, всего двадцать штук, содержавшими какие-то тексты; нашелся алфавит со множеством телефонных номеров и номера же — в электронном блокноте на винчестере. Вот это все изъяли, а что нельзя было — скопировали для более подробного ознакомления.

Перед полкой, уставленной видеокассетами, Комар постоял с минуту, прежде чем принять решение. Судя по названиям, все это были боевики, больше половины — зарубежные, остальное — российские. Было также десятка полтора старых комедий, и почему-то ни одной кассеты с порнухой или хотя бы с официально разрешенной эротикой. В конце концов Комар взял наугад полдюжины кассет из разных мест, отметив, что далеко не все они, и даже не большая часть их принадлежала к законно произведенной лицензионной продукции, но была явно пиратского происхождения. Установив это, Комар немного повеселел: пусть и пустяковая, но все же зацепочка для начала разговора с их владельцем.

Правда, немного разочаровало оперативников то, что самого обитателя квартиры в наличии не оказалось — будь он дома, его можно стало бы сразу же прихватить с собой, чтобы этот разговор не откладывать надолго. Но его не было — и, судя по позднему часу, вряд ли он появится до завтрашнего дня. Можно было, конечно, оставить засаду — но такого указания они не получали, пока речь шла лишь о предварительных действиях. Так что Комару оставалось лишь сказать, убедившись, что внешне все тут выглядит так же, как и до их визита, — не считая, разумеется, изъятого:

— Ну все — линяем.

После чего квартиру аккуратно заперли и убыли в свою контору для доклада.

Что касается второй тройки, что наносила визит Джине-Зинаиде, то им, к сожалению, повезло еще меньше.

То есть в комнату они попали без особых трудностей и приключений. Пришлось только объяснить соседям, что они — люди государственные, а вовсе не какая-нибудь шантрапа, и дело их — тоже государственное, и поэтому препятствий им чинить не следует, а напротив — оказывать всяческое содействие.

Соседка, с которой и велись переговоры — мрачная ровесница, похоже, Великого Октября, — препятствий чинить не стала; тем не менее все время, пока они находились в комнате, простояла в коридоре, опираясь на дикого лесного вида клюку и посверкивая глазками из-под низко на лоб насунутого платка. Невезение ожидало их уже в комнате, и это они поняли, едва лишь отперли дверь при помощи имевшихся у них приспособлений.

Дело в том, что комната вид имела совершенно нежилой; тем менее верилось, что тут действительно обитает молодая женщина. Старый продавленный диван, стол, не накрытый даже кухонной клеенкой — не говоря уже о скатерти, и совершенно пустой, как тут же было установлено, фанерный шкаф, старухин ровесник. К стене было приколочено зеркальце формата А4, то есть величиной в стандартный листок бумаги. Шмотки, косметика, шкатулки или коробочки с побрякушками, признаки принадлежности к цивилизации, как-то телевизор, магнитофон, не говоря уже о CD-проигрывателе или, еще лучше, компьютере — все перечисленное и еще очень многое другое блистательно отсутствовало. Как и книги, тетради, блокноты, сувениры на вечную и добрую память, цветочки, пусть хотя бы засохшие, и вообще все, что может сопровождать человека в его земной командировке.

Зато повсеместно присутствовала пыль, и было ее много — старой, успевшей плотно слежаться, так что отскребать ее пришлось бы с великим трудом, даже вооружившись соответствующими принадлежностями. Оперы только переглянулись: все было ясно, и говорить стало не о чем — между собою. Девица была тут пропи… то есть зарегистрирована по этому адресу, но жить явно предпочитала в каком-то другом месте. Значит, установление ее потребует дополнительных трудов.

Правда, не следовало пренебрегать опросом местного населения — иными словами, той же клюкастой бабки, которую все трое, вновь оказавшись в коридоре, немедленно и окружили, что старушку, похоже, вовсе не напугало.

— Она что — не живет тут вовсе, что ли? Алфеева? — Такой вопрос был немедленно задан, как только дверь комнаты была снова заперта.

— Я же и говорила, что не живет, — последовал ответ.

Трое переглянулись.

— Ничего вы нам не говорили!

— А вы и не спросили. Спросили бы — ответила бы, мне скрывать нечего ни от кого.

— А где живет — вы, наверное, знаете.

— Не знаю. А зачем мне?

— Но ведь появляется она — ну, хотя бы раз в месяц, — за комнату платить и все такое…

— Если бы она мне платила, тогда, конечно, пришлось бы ей сюда приезжать. Только комната ведь ее: книжечки все у нее, я так располагаю, с собой — где захотела, там и заплатила. Зачем же ей сюда приезжать? У нее тут ничего и нет, на кухне столик стоит, так я им пользуюсь, когда надо.

— Что — так никогда и не приходит?

— Бывает, что и заедет — последний раз была, я располагаю, с полгода тому.

— И ей сюда что — никто не звонит, писем не пишет?

— Звонить — даже и мне не звонят, потому что телефона у нас нет. Обещают, правда, уже лет тридцать. А писем — нет, никто не пишет. Наверное, туда пишут, где она живет. Если есть кому писать — отчего же не написать, дело хорошее…

— Но как же так: комната стоит пустая, без надзора, а если что-нибудь случится — вот, скажем, труба отопления лопнет, — тут же потоп произойдет, а к ней и не подойти, придется дверь ломать…

— Ломать-то зачем? Второй ключ она мне оставила, сказала, если вдруг понадобится — могу даже кого-то пустить переночевать, так что ломать тут ничего не надо.

— У вас ключ? Что ж вы сразу не сказали?

— Спросили бы — я бы и сказала.

Они и в самом деле не спросили — как-то упустили из виду. Но теперь уже это не имело значения.

Вот с таким нулевым результатом пришлось им возвращаться для доклада начальству. Хотя, как известно, в науке, например, отрицательный результат считается тоже достижением: хоть стало ясно, где искать ответа не следует. А в данном случае — да, в общем, то же самое: раз их тут нет — значит сидят еще там, на этой даче или как ее назвать, милуются. Ну что же — придется еще раз гнать туда; служба есть служба, знали, на что шли, ведь так?

10

Они, однако, не миловались, а, кое-как закусив, уселись в подполе перед компьютером, загрузили одну из дискет — последнюю по времени, судя по ярлыку, — и принялись смотреть то, что покойный Ржев счел нужным оставить потомству. Минуя цифры и формулы, вчитывались в то, что было изложено на словах. И рассматривали множество фотографий звездного неба, что в отдельном конверте были приложены к черновику того самого послания, которое покойный Люциан Иванович успел отослать тем, кому считал нужным.

Для Минича это все было вариантом китайской грамоты; Джина же, кажется, что-то понимала, если и не все. Он спрашивал время от времени, она старалась объяснить — насколько могла. Впрочем, и для нее многое было совершенно незнакомым.

Судя по тому, что там у Люциана было записано, существовала, кроме девяти известных, еще одна планета, принадлежащая Солнечной системе, но по ряду причин никем до сих пор не обнаруженная — ни визуально, ни каким-либо иным образом.

Планета в записях Ржева именовалась Небирой; причины, по каким она по сей день оставалась для науки неизвестной, заключались (по объяснению Ржева) прежде всего в том, что была эта планета совершенно не похожей на те, которые до сих пор наблюдались, изучались, исследовались зондами и так далее.

То есть по своим физическим параметрам Небира (полагал Ржев) могла принадлежать к группе Юпитера. Но этим сходство и исчерпывалось.

Происхождение ее, вероятно, было совершенно другим: она не возникла таким же образом, как другие планеты, но была скорее всего захвачена Солнцем в какие-то давние времена. И обращалась вокруг светила в другой, полярной плоскости, а главное — по орбите, приличествующей скорее долгопериодической комете: эксцентриситет орбиты достигал 0,8, а большая ось эллипса составляла девять на десять в двенадцатой степени километров, то есть примерно шестую часть расстояния до ближайшей к нам системы Альфа Центавра, до Проксимы. И обращалась она по этой орбите с периодичностью один оборот за сто шестьдесят пять тысяч лет. Как говорится — мелочь по сравнению с вечностью, для нашего же человечества срок, как ни крути, весьма достойный. Вот почему никто ее и не наблюдал; вообще в небе существует, надо полагать, куда больше такого, чего никто не наблюдал, чем наоборот.

Тела с подобной орбитой за время обращения меняют скорость весьма значительно. Если в апогее они могут двигаться со скоростью сантиметров и даже миллиметров в секунду, как бы раздумывая — а стоит ли вообще возвращаться на однажды уже пройденную тропу, — то по мере приближения к центру системы ускоряются, и ускоряются в полном соответствии со вторым законом Кеплера, и делают в секунду уже десятки километров, едва ли не на грани перехода на параболу.

А если эта планета имеет еще и спутников, то она, естественно, и их разгоняет до соответствующей скорости. И когда эта семья попадает в зону влияния четырех гигантов Солнечной системы, то движение этих спутников может изменяться труднопредсказуемым образом. В том числе и…

Тут дальше шла цифирь, которую сейчас уже трудно было усвоить даже Джине — не говоря уже о новом владельце поместья.

— Н-да… — проговорил Минич несколько озадаченно. — Что же получается: и в самом деле — конец света грозит? Реально? Или он все это придумал? Все-таки человек был больной… Почему тут многое изложено так, что не понять, что он, собственно, хочет сказать? Ну вот, например, вот это: «Угрозу смогут представить два в одном, и еще в какой-то степени — эффект дверной защелки». По-моему, бред какой-то. Хотя, насколько я его знал, он был человеком совершенно нормальным. Как по-вашему?

— Трудно сказать, — откликнулась Джина задумчиво. — Нет, нормальным он был, без сомнения. Добрым. Даже нежным…

«Точно — тут не обошлось без романа», — подумал Минич, и это его почему-то задело. Хотя — если разобраться, ему-то что за дело?

— А почему у него так неясно сказано — так ведь это он для себя заметки делал, не для других, а ему наверняка все ясно было. Это для него были как бы узелки на память — чтобы потом восстановить ход мыслей. Да и при этом он не на вычислениях основывался — не было у него возможности для определения скорости, расстояния, массы… Но у него сенсорное восприятие было колоссальным, ясновидение — высшего класса. Правда, об этом очень мало кто знал, он на людей не работал, а то о нем молва пошла бы широко. Почему-то не хотел — говорил, что звезды ему важнее. Я у него консультировалась — на этой почве мы и познакомились…

Когда она говорила это, голос ее зазвучал как-то странно, и Минич это заметил.

— Похоже, — проговорил он, усмехаясь, — что вы к нему, как говорится, неровно дышали? Да?

Джина ответила не сразу и не очень вразумительно:

— Скорее на уровне тонких тел. Хотя и…

И тут же перевела разговор на другое.

— Как же вы решили — будете оформлять наследство?

— Успею еще подумать, — тряхнул головой Минич. — Главный вопрос сейчас другой: что же мне с этим делать?

— Может быть, смотреть на звезды. Он ведь учил вас этому? Самое лучшее занятие в мире, поверьте.

— Да я не об этом. Прикидываю: что можно из этой информации сотворить? С одной стороны — вроде бы ничего серьезного не получится: очередная сказочка, читатель немного позабавится, кто-то рассердится, один-другой, может быть, даже испугается… Но на это вряд ли стоит тратить время: хочется написать что-нибудь основательное — давно уже ничего такого у меня не получалось, должно же и повезти в конце концов. А?

— Думаю, — сказала Джина очень серьезно, — что с более важной темой вы ни разу в жизни не сталкивались — и не встретитесь больше никогда. Просто потому, что более серьезных вещей не существует. И еще: по той причине, что у вас больше не будет времени. Ни у кого не будет.

Минич медленно поднял на нее глаза. Прищурился:

— Вы что же — считаете, что я должен принять все это всерьез? Да кто поверит?

— Волки! Волки! — нараспев продекламировала Джина. — И никто не поверил. Напрасно.

Он не сразу понял, о чем она. Поняв, усмехнулся:

— Классик всегда прав, да?

Джина ответила:

— Вы должны помнить. В пору моего младенчества — а вы, наверное, постарше, так что должны помнить лучше меня, — была пора взрывов, неурядицы происходили на Кавказе, а дома взрывались и тут, в Москве, да и не только…

— Ну помню. И что?

— Но куда больше тогда было ложных звонков: заминировано учреждение, школа, вокзал.

— Было, было. Припоминаю.

— И все-таки по каждому такому сигналу выезжали и проверяли совершенно серьезно. Потому что на десять или двадцать таких неумных шуток мог прийтись один серьезный случай — когда взрывчатка действительно была заложена.

— Гм…

— Конечно, решать вам самому. Но я бы на вашем месте…

— Легко представлять, — хмуро проворчал он, — что бы ты сделал на чужом месте; куда сложнее, если это место — твое. По-вашему: насколько достоверным может быть предположение Люциана о катастрофе?

— Более чем наполовину. Правда, я не могу судить беспристрастно.

Минич глянул на часы:

— Пожалуй, поздно уже звонить, а?

— Смотря куда.

— Моему главному. Теперь он уже наверняка дома.

— Не знаю. Я бы позвонила.

Минич поморщился. Но подошел к телефону и снял трубку. Набрал 095 и номер. Постоял. Положил трубку.

— Занято.

— Значит, дома. Позвоните через пять минут.

— Позвоню, — кивнул он. — Давайте еще раз посмотрим — надо подумать, как ему сказать и что.

— Я бы по телефону не очень распространялась. Мало ли?.. В самых общих чертах. Есть, мол, серьезные данные о грозящей всему миру катастрофе. Главное — чтобы голос был взволнованным и убедительным. Внушите себе, что вы верите Люциану на сто процентов, на сто двадцать! Разве вы не верили ему всегда?

— Откровенно говоря, раз-другой он вовремя предупредил меня — помог отвратить неприятности…

— Вот и помните об этом, когда будете говорить.

Минич снова набрал номер.

— Еще разговаривает с кем-то. Вообще-то он не любитель долгих бесед по телефону.

— Значит, есть о чем поговорить.

11

Поговорить Гречину, главному редактору «Вашей газеты», которую принято было считать рупором оппозиции (не очень громким, конечно; чего же вы хотите: такие времена), собственно говоря, не пришлось, потому что на этот раз от него требовалось в основном слушать. И поддакивать.

Прошли, прошли те времена, золотое десятилетие, когда газета публиковала материалы без оглядки на власти, когда можно было спорить, а свою правоту доказывать даже в суде — и не так уж редко дела выигрывать. Об этом можно было лишь вспоминать, вздыхая. А потом настали дни, когда власть явилась перед львами и орлами СМИ с кнутом в одной руке и с пряничком — в другой. Но это не означало, что можно выбрать то или другое. Выбора не давалось никому, кнут означал сегодняшнюю реальность, а пряник, маленький и зачерствевший, — возможную перспективу. Власть объявила новые правила игры: «Кто не согласился, я не виноват». Большинство согласилось, надеясь на то, что долго это не продлится: и Запад надавит, да и свои правдолюбцы не дадут пропасть. Но правдолюбцы снова обосновались на кухнях, на Запад же — после того как кредиты иссякли и все мыслимые уступки получены — всем стало наплевать и растереть.

Однако Гречин, сохраняя ярлык оппозиционности, все же смотрел не только в рот кремлевскому пресс-секретарю, но очень внимательно прислушивался и к тому, что выходило из уст оппозиции. Так что, ответив на звонок, даже встал с дивана, как только уяснил, кто с ним разговаривает.

Глава оппозиции был очень вежлив и доброжелателен. Справился о здоровье самого Гречина и семьи, похвалил газету — сказал, что регулярно читает ее с интересом и, как он выразился, «почти без раздражения». Гречин слушал и благодарил, отлично понимая, что это все — политес, протокольное общение, и не ради этого ему позвонил столь сильный человек, да еще в нерабочее время. Приподнятым тоном выговаривая слова благодарности за высокую оценку, Гречин пытался сообразить, в чем же была ошибка, что сделали не так, какой материал мог вызвать неудовольствие — явно немалое. И никак не мог понять: вроде бы все было в порядке. Впрочем, долго гадать ему не пришлось: политик не любил длинных увертюр. Да и звонил он очень издалека, и приходилось экономить доллары — пока ситуация не прояснится окончательно.

— У вас там работает некто Минич, я не ошибся?

Сукин сын Минич, тут же подумал Гречин. Нет, написать он ничего такого не писал уже давненько, значит — что-то другое себе напозволял: высказал, например, где-нибудь в публичном месте что-нибудь не соответствующее, особенно если был под газом — это он любит. Почему я его до сих пор не выгнал? Давно уже была пора!

— Работает, — отвечал он тем временем. — Вернее, работал.

— Он что же: ушел?

— Н-ну… я как раз завтра собирался…

— Значит, он еще у вас?

— Если подходить формально…

— У вас. А зачем вам его увольнять? По-моему, журналист не из самых плохих, верно?

— Ну, собственно… Да, иногда ему удается. Конечно, если вы так считаете… раз он вас интересует…

— Интересует. Селен Петрович (странным было имя у Гречина, но тут уж ничего не поделаешь), не исключено, что в ближайшем будущем он предложит вам материал об угрожающей Земле космической катастрофе…

— Он у нас не занимается космосом. Это Жихарев скорее.

— Не перебивайте, если вам не трудно. Так вот, ни строчки, ни слова на эту тему — космической катастрофы, несущей угрозу Земле, — у вас появиться не должно. Ни за его подписью, ни за любой другой — хоть самого президента Академии наук. Вы поняли меня?

— Разумеется. Я его с этой темой шугану так, что он никогда…

— А вот этого делать не следует. Наоборот. К его идее отнеситесь положительно. Пусть напишет все, что у него на душе. И сдаст вам. А вы перешлете это мне лично. По «Экспрессу». Новый адрес я вам дам.

— Да конечно же!..

— Попросите его не медлить.

— Непременно.

— Это у меня все. Да, кстати: об этом нашем разговоре — никому ни полслова. И о катастрофе — тоже. Это совершенно закрытая информация, понимаете?

Гречин закивал головой, забыв, что по телефону это не видно; его аппарат был без видеоприставки.

— И еще: если услышите, что кто-то из ваших коллег получил какой-то материал на эту тему, — немедленно сообщите мне.

— В ту же минуту!

— Да, вот еще что: я тут на недельку улетел в Штаты, так что если услышите что-то в мое отсутствие — звоните по моему сотовому. Как вот я сейчас. Он и тут в действии. Вы ведь мой номер не забыли?

— Ну что вы! Как можно…

— Вот и прекрасно. До свидания.

— Счастливо, — пробормотал Гречин, облегченно вздыхая. Положил трубку. Перекрестился: слава Богу, пронесло…

И тут же телефон грянул снова.

— Алло! — рявкнул он, давая выход напряжению. — А, это ты, Минич? Что же это — на ночь глядя: пожар, что ли? Ну давай, раз уж позвонил, что там у тебя?..

12

Оба телефонных разговора имели своих свидетелей. Хотя в каждом случае эти свидетели были другими. Разговор, исходивший от политика-оппозиционера, был зафиксирован тем подразделением СБ, которое некогда называлось ФАПСИ и ведало, как и нынче ведает, как известно, не только всей правительственной связью, но обслуживает и многих видных политических деятелей — обеспечивает защищенность, кроме всего прочего, и их мобильников от вмешательства и прослушивания со стороны кого бы то ни было — кроме себя самого, разумеется. Не то чтобы глава оппозиции не знал об этом; отлично знал, конечно, но (как это обычно бывает с людьми, располагающимися если и не на вершине власти, то по крайней мере в близком соседстве с нею) даже и сейчас был уверен, что его-то прослушивать никто не осмелится. Руководитель этого подразделения кое-чем (и в названной конторе это было известно) был политику обязан, так что работники этой важной службы находились пусть и не в прямой, но все же в зависимости от него; но глава оппозиции не подумал как-то, а может быть — просто успел забыть, что из всего начальства на свете подчиненные больше всего ненавидят свое собственное, непосредственное. Чувство это не всегда выливается в конкретные дела — скорее всего просто потому, что не возникает нужных условий; но уж если возможность украдкой сморкнуться в кофейник начальника создается — будьте уверены, ее не упустят.

В том случае, о котором тут идет речь, офицеру, прослушавшему запись (человеку с большим опытом), что-то в ней не понравилось; сама манера разговора, что ли? Тональность, в которой говорил политик, как-то не соответствовала содержанию. А главное — такой секретной темы офицер не знал, а думал, что все они ему известны. На всякий случай он сверился с перечнем; нет, и в нем о космической катастрофе не было ни слова. А перечень был свежим, только вчера обновленным. Точно так же ничего не было известно о состоявшейся поездке политика в США — а ведь следовало обеспечивать надежность связи с ним во время нахождения главы оппозиционной партии за рубежом, тем более — за океаном.

Хорошо тренированным чутьем офицер уловил: что-то тут было не так, как следовало. И принял решение незамедлительно доложить начальству о происшествии.

Начальник же, выслушав подчиненного, не отмахнулся от доклада, как от чего-то, не имеющего значения, но поблагодарил и запись оставил у себя, чтобы потом прослушать в одиночестве. А прослушав — задумался.

Вообще-то (так рассуждал этот начальник) инициатива с обозначением новой секретной темы могла исходить и от самого президента, и точно так же он мог послать политика в Вашингтон в рамках «тихой дипломатии»; если президент не счел нужным поставить связистов в известность об этом, значит — у него были на то свои основания, и в таком случае самым глупым было бы показать, что тебя что-то заинтересовало: каждый должен знать ровно столько, сколько ему положено, а если ему стало доступно большее — ни в коем случае этого не демонстрировать. Так что наведение справок было делом необходимым, и его никак нельзя было откладывать, напротив — следовало осуществить именно сейчас, когда президента в Москве не было, и потому в его администрации (как и всегда в таких случаях) люди вели себя куда свободнее, чем при нем.

Начальнику подразделения не пришло в голову, что он может, наводя справки, оказать скверную услугу своему давнему знакомцу. Будь в этом что-то такое, рассуждал он, Кирилл предупредил бы. А раз звонит, не оповестив нас, — значит с этой стороны все в порядке. Просто он в курсе этого дела, а я — нет.

Но все же связист решил навести справки окольным путем, а именно — через главу администрации, с которым тоже поддерживал — хотя бы по долгу службы — неплохие отношения и который всегда был в курсе всего.

Но поскольку час был уже поздним, директор отложил визит в администрацию до утра.

Что же касается второго разговора — между Миничем и главным редактором, — то он стал известным, поскольку телефон в доме покойного Люциана Ивановича успели уже поставить на прослушивание. Никаких особых усилий это не потребовало, «жучок» в аппарат был запузырен — так, на всякий случай, — еще во время первого пребывания в доме оперативников с Комаром во главе.

О содержании разговора тут же доложили майору Волину, который незамедлительно сделал вывод:

— Уже запел, как канарейка. Надо брать, пока он не раззвонил по всему свету.

И распорядился: скомандовал только что вернувшимся из городского поиска.

— Комар, поднимай своих ребят. Объект сам засветился — там, в деревне, где вы уже были. Заночевал, значит. Сразу — в машину, и привезете этого… писарчука ко мне. Пошмонайте там, найдите что-нибудь…

— Дозы две-три героина? — предположил старший лейтенант.

Но героина, как ни странно, в этот миг под руками не оказалось, и сейчас, поскольку был уже поздний вечер, быстро разыскать его, выйдя в город, не оставалось времени.

— Обойдешься без героина. Полдюжины пистолетных патронов, хватит с него.

— Ага. А если он все еще не один там?

— С той девицей? Ее тоже прихватите, только руки не распускайте — все-таки в наш дом она вхожа. Везите и ее, а тут посмотрим. Раз она — наш человек, то пусть и выкладывает все без утайки. Таким вот образом.

— Дом опечатать?

— Все сделай по правилам.

— Слушаюсь.

И Комар отправился выполнять.

13

Вот так на Земле — и в государстве Российском в частности — все больше людей втягивалось в дело, связанное с «Телом Угрозы» — если пользоваться названием, которое как бы завещал Люциан Ржев.

Само же тело об этом, естественно, не подозревало — да и не могло, поскольку живым, естественно, не было; хотя вопрос — где начинается жизнь и где она кончается — представляется нам не таким уж ясным, как принято считать. Массивная планета, где-то и когда-то каким-то образом присоединившаяся к Солнечной системе, наращивая скорость, продолжала лететь по траектории, вряд ли когда-то кем-то осознанно выбранной. Летела, подчиняясь лишь законам природы — и, разумеется, Тому, кто эти законы установил, сотворяя самое природу.

И вот в соответствии с этими законами Тело Угрозы (реальной или воображаемой — пока остается неясным), подчиняясь неотразимому призыву гигантов Солнечной системы, чуть изменило орбиту, по которой следовало после легкого обмена гравитонами с Ураном и куда более существенным — с относительно близким Нептуном, в семье которого учинило некоторый беспорядок. После этого изменения траектория искривилась, приближаясь к плоскости эклиптики; кроме того, она уклонилась и в сторону основной, могучей тяготеющей массы — Солнца. Одновременно увеличилось ускорение, с каким двигалась предполагаемая Небира. Хотя это не означало хоть сколько-нибудь реальной угрозы Земле, но все же увеличивало вероятность каких-то нежелательных событий в скором будущем.