Дверь с той стороны

Владимир Михайлов, 1974

Признанный мастер отечественной фантастики… Писатель, дебютировавший еще сорок лет назад повестью «Особая необходимость» – и всем своим творчеством доказавший, что литературные идеалы научной фантастики 60-х гг. живы и теперь. Писатель, чей творческий стиль оказался настолько безупречным, что выдержал испытание временем, – и чьи книги читаются сейчас так же легко и увлекательно, как и много лет назад… Вот лишь немногое, что можно сказать о Владимире Дмитриевиче Михайлове. Не верите? Прочитайте – и убедитесь сами!

Глава третья

Искры в пустоте погасли. Капитан Устюг вынул ключ запуска зонд-ракет, закрыл кожух механизма и встал.

Все спали, а ему было очень скверно, и никто не мог помочь, потому что пока он не имел права ни с кем поделиться своим невеселым знанием. Где-то множество людей, наверное, еще напрягало ум и фантазию, чтобы найти способ спасения его и всех остальных, однако капитан достаточно знал физику, чтобы понять, что между людьми «Кита» и всеми остальными отныне пролегла бездна, и сейчас он в одиночестве стоял на ее краю.

Клубилась тишина, и оставалось достаточно времени, чтобы заглянуть в себя и попытаться сообразить — глубоко ли его раскаяние в том, что он избрал именно эту из всех возможных дорог. Детская внезапная мысль, как это бывает, определила интересы подростка и юноши, а профессия нередко воспитывает человека еще до того, как он овладевает ею. Желание увидеть недоступное сочеталось в нем со стремлением раскрыть до предела все, что было в него заложено, а потом, в училище и академии, раздумывать было уже некогда и незачем: даже человек, попавший в эту систему помимо желания (если бы такое когда-нибудь случилось), вышел бы из нее убежденным патриотом своего дела, наделенным любовью к профессии и капелькой презрения ко всем остальным, презрения не обидного, но необходимого, потому что человек, не считающий в глубине души свое занятие выше всех прочих, — плохой специалист. Начал он Девятым экипажа на многолюдных кораблях, ныне пригодных разве что для музейной экспозиции, и прошел нелегкий путь до Первого в окружении хороших людей, которых любил и у которых учился. Он не сделался одним из тех, кого именуют героями, потому что не попадал в такие ситуации; героизм часто возникает там, где не хватило либо трезвого расчета, либо материальных средств, а экспедиции того времени уже обладали и тем, и другим, и справлялись с делами на совесть. Когда Устюг стал капитаном, ему открылись две вещи: первая — что одни капитаны выходят в адмиралы, а другие — на пенсию и что он из этих вторых: для дальнейшего продвижения требовалось такое честолюбие, каким он не обладал, и такое ощущение неудовлетворенности своей сегодняшней работой, ее буднями, какого у него тоже не было. Второе знание заключалось в том, что капитаном надо быть хорошим. Стремясь стать очень хорошим капитаном, он в глубине души порой жалел, что судьба с определенного времени больше не ставила его в безвыходные положения, не давала возможности проверить, чего же стоит он — зрелый — по самому большому счету. А он хотел этого, потому что иначе никак не заживала ранка в душе, о которой мало кто знал, но он-то помнил.

Это случилось лет двадцать с лишним назад с еще совсем зеленым Устюгом; приключилось вдалеке от трасс, по которым продвигалась цивилизация. Корабль терпел бедствие. Среди участников экспедиции находилась пара, чья любовь была всеми признана. Но, как это бывает, нашелся еще и третий. Угроза гибели донельзя обострила чувства. Люди не выдержали. Началось с кулаков, кончиться могло совсем плохо. Женщинам стало опасно выходить из кают; никто больше не занимался делом, и надежды выжить оставалось все меньше. Требовалась жестокость и выдержка, чтобы все вспомнили, что они — люди. Устюг понимал это, но не осмелился. Качества проявил другой; его убили, но затем опомнились. Спастись удалось; в дальнейшем люди старались не встречаться друг с другом. Устюг тогда испугался. Страха он не мог простить себе и по сей день.

Разведка быстро изнашивает людей. После нее Устюг попал на пассажирские. Экипажи тут были малочисленны, а пассажиры явно не походили на участников поисковых бросков за край света. Но Устюг служил исправно потому, что полюбил теперь не только то, что служба давала, но и самое службу, ее процесс, как это рано или поздно случается со всеми, долго занимающимися делом и не имеющими определенного таланта к чему-либо другому.

И вот теперь, когда судьба поставила-таки его в безвыходное положение, он стал понимать, что был не совсем точен ранее, как и все остальные, кто тоскует о том же: не о безвыходных ситуациях мечтают они, но о таких, откуда выход есть — только он не каждому виден, и не каждый способен, даже заметив, им воспользоваться. Квазибезвыходные положения — так, пожалуй, следовало бы их определить; положение же, по-настоящему безвыходное, возникло сейчас, и деваться оказалось некуда. Настало самое время спросить: жалеешь? — и, поразмыслив, ответить: нет. Потому что сожаление об избранном образе жизни сейчас оказалось бы предательством по отношению к тем, кто выбрал то же — и погиб раньше, не успев и не желая разочароваться.

Он сам видел, как гибли некоторые из прекрасных и спокойных товарищей. Такова была специфика. Возможность печального исхода предполагалась в разведке заранее; значит, его никто не подвел и не обманул, не стоило обижаться ни на других, ни на себя. Просто его гибель растягивалась, агония могла оказаться долгой. Но кто знает, каково приходилось тем, у кого она была краткой?

Придя к такому выводу, капитан кивнул. Играла музыка. Он вслушался: Лунная. Капитан усмехнулся. Аппарат — подарок друга детства — работал исправно: улавливая поле капитана, он сам выбирал кристалл с записью, соответствующей настроению человека. Это был прекрасный анализатор психики, жаль только, что перенастроить его на других не удавалось; изобретатель так и не взял патент и не обнародовал изобретения — в принципе он был против контроля над людской психикой и лишь своим друзьям дарил небольшие ящички с ежиком коротких антенн; частота каждого прибора была строго фиксированной. Итак, автомат понял настроение капитана раньше, чем сам Устюг; дальнейшая программа действий предписывалась музыкой. Капитан стоял, пока запись не кончилась. Потом вышел из центрального поста и пошел по кораблю — по своему дому, своему миру, своей жизни.

Устюг бродил по «Киту», но прощался с Землею. Приведя чувства в порядок, он старался понять, постичь, привыкнуть к тому, что с ними произошло, но это никак не получалось. Прощание выходило формальным: капитан еще не осознал до конца, что вот этой Земли, на которую он глядел сейчас из прозрачного купола обсерватории, ни в его жизни, ни в жизни остальных, находящихся на борту, больше никогда не будет.

Потом, в другом корпусе, прислонившись лбом к холодному кожуху одной из батарей, он вдруг понял, что постичь это нельзя так же, как нельзя понять смерть: невозможно уразуметь то, о чем ничего не знаешь. Земля была в их жизни всегда, даже у тех, кто ни разу не посетил этой планеты, родился и вырос в какой-то из далеких звездных систем. Земля была, и что теперь придется обходиться без нее, не достигало сознания.

В пассажирскую палубу Устюг пришел, сам не желая этого: привели ноги. Он остановился около одной из кают, он знал, кто живет в ней, и ему чудилось, что он слышит легкое дыхание Зои, хотя даже мощный храп Еремеева не мог бы донестись из кокона.

Он стоял у двери и даже не думал о Зое, но всем существом чувствовал ее реальность и ощущал, как — вопреки всему — растет в нем радость. После того давнего случая он испытывал перед женщинами ощущение вины, потому что не он уберег их; поэтому он их сторонился. Сейчас чувство вины вдруг обратилось в другое, огромное, казалось ему, настолько, что даже после потери Земли у него оставался целый мир и целая жизнь.

Не хотелось уходить отсюда… Потом капитану показалось, что у стены, в кресле, кто-то шевелится. Устюг подошел; в полумраке он узнал пожилого пассажира Петрова, который весь рейс (кроме тех часов, что пассажиры провели в коконах при входе в сопространство и выходе оттуда) просидел в одном и том же кресле. А ведь на самом деле, подумал капитан, вглядываясь, Петров вовсе и не был так стар. И вряд ли только старческой бессонницей объяснялось то, что он сидел тут, когда всем пассажирам полагалось спать в коконах, чтобы уберечься от перегрузок при посадочных эволюциях.

— Почему вы здесь? — строго спросил Устюг.

— Не знаю, — помедлив, негромко ответил Петров. — Мне электросон противопоказан, да и сколько спят в мои годы?

Помолчали. Капитану не хотелось оставаться одному.

— У вас есть кто-нибудь там?

— На Земле?

— На Земле, на планетах — все равно. В мире.

— Жена, — ответил Петров. И после паузы добавил: — Моложе меня.

Капитан вздохнул.

— Надо спать, — сказал он.

— Думал дождаться. И время пришло, а корабль словно вымер. Что-то стряслось, капитан? У нас неисправности?

Словно во сне: полумрак, приглушенные голоса… Капитану показалось на миг, что ничего не произошло: слишком невероятным все было. И вместо того, чтобы выговорить пассажиру за самовольный выход из кокона, он ответил:

— Корабль в порядке.

— Значит, сообщение с Землей установлено?

— Нет. Никто не может сойти с корабля. Даже я.

— Даже вы. И даже администратор Карский?

— И он.

— Что же испортилось? Неисправности на Финише? На Земле? Что разладилось?

Капитан подумал.

— Мир.

— Ага, — сказал Петров не удивившись. — Но это бывало и раньше. Что же, может, я еще вздремну. — Он поднялся, и капитан увидел рядом его глаза и по глазам понял, что на самом деле Петров очень хочет спать.

— Укройтесь в кокон, — сказал Устюг вдогонку.

Петров кивнул и скрылся в своей каюте.

Что-то было не в порядке. Администратор чувствовал: что-то не так. Странно, необычно. Тревожно.

Пустое Приземелье. Взрыв. Непонятная неподвижность корабля. (Карский так и подумал «неподвижность», хотя «Кит» двигался, конечно, по занятой им орбите.) Безмолвие внутри. Что произошло? Опыт не подсказал ничего, с чем можно было бы сравнить нынешнюю ситуацию. Между тем время шло. Пространство на экране по-прежнему оставалось безжизненным. Легко представлялось, что Земля перестала быть обитаемой.

Администратор решительно шагнул к выходу.

В салоне было почти совсем темно. Карскому показалось, что где-то с легким шелестом открылся и закрылся вход в каюту. Он оглянулся, но никого не увидел.

Покинув салон, администратор подошел к шахте лифта, соединявшего пассажирские палубы с ярусами, где находились центральный пост и каюты экипажа.

Как и все люди, не служившие на кораблях, но лишь пользовавшиеся ими как средством транспорта, Карский невольно воспринимал салон, залы и комфортабельные каюты «Кита» как центр и основу этого сложного инженерного создания. Палуба управления, с ее скупой и рациональной отделкой, с другой, инженерной элегантностью, сверканием приборов, ярким белым светом и едва уловимым запахом теплых механизмов, показалась администратору неожиданной и даже чуждой кораблю. Но у него не оставалось времени на оценку впечатлений, и он уверенно двинулся вперед по коридору.

— Стой! — услышал он.

Вздрогнув, Карский остановился. Оглянулся. Никого не было. Но голос звучал, монотонный и негромкий.

— Ты перекрыл среднюю? Ты перекрыл среднюю?

Администратор принужденно усмехнулся: он понял, в чем дело, и зашагал дальше.

— Внешние включены, — сообщил другой голос. — Включены.

— Внимание, внимание. Семнадцатый просит внимания. Индекс пять — выше.

— Будь осторожен: второй в режиме…

— Три, семнадцать, восемьдесят восемь, два, два…

Это говорил корабль, докладывая вошедшему о том, что беспокоило или, напротив, должно было успокоить людей. Корабль следил за собой сам; иначе три человека не смогли бы даже стронуть его с места, не говоря уже об управлении тысячами механизмов во время многонедельного полета.

Корабль говорил, но людей не было. Не ощущалось никакого движения, словно бы экипаж вовсе не готовился завершить рейс.

Администратор опять взглянул на свой хронометр. Каждый раз он делал это все более нервно.

Он ускорил шаги и, подойдя ко входу в центральный пост, всей ладонью нажал пластинку.

Вход не открылся. Такой же монотонный голос проговорил:

— Вход только для членов экипажа. Извините.

Администратор поднял руку к нагрудному карману. Вынул тонкую пластинку: удостоверение Совета Федерации открывало доступ в любое помещение, где бы оно ни находилось и сколь бы ни был ограничен круг людей, имевших право на вход. Карский поискал глазами и нашел узкую щель. Вложил туда пластинку, придерживая за край пальцами.

Ничего не изменилось. Лишь фраза, произнесенная автоматом, прозвучала иначе:

— В центральном посту никого нет. Доступ запрещен. Извините.

Карский озадаченно сжал губы. То, что автомат не впустил его, было естественно: центральный пост корабля принадлежал к помещениям, которые можно было посещать лишь в присутствии специалистов, так что не это обеспокоило администратора. Но, значит, в посту нет ни одного члена экипажа, хотя корабль находится рядом с Землей?

Это уже говорило о неблагополучии.

Что могло произойти? Вымерли все, что ли? Или экипаж съехал на Финиш, не разбудив пассажиров? А может быть, все успели высадиться, а он проспал и о нем забыли? Бред какой-то.

Но не случилось ли… не случилось ли чего-то на Земле?

Что же именно? Катаклизм? Эпидемия? Война? Вторжение пришельцев?

Мысли, как на подбор, приходили одна глупее другой.

И все же что-то произошло. Судя по тому, что на корабле все, кажется, исправно, беда стряслась именно на планете.

На Земле беда, а он, член Совета Федерации, заперт на корабле. А ведь в беде каждый руководитель на счету, для каждого найдется задача, которая, может быть, только ему и под силу. Нельзя оставаться здесь. Долг требует его присутствия там, где трудно. В центральный пост не попасть, значит, связаться с Советом нельзя. Надо действовать иначе — и решительнее.

Карский принял решение, шагая по коридору назад, больше не обращая внимания на корабельные голоса.

В каюте он взял самые необходимые документы, уложил их в чемоданчик и вышел в салон.

Стояло безмолвие. Чуть задрожал пол — это внизу включился и через несколько минут выключился какой-то из дежурных механизмов. Администратор направился к выходу. Он шагал уверенно, как человек, знающий, что он осуществляет свое право.

Когда он скрылся за дверью, из своей каюты вышел Петров.

Между пассажирской и катерной палубами было прямое сообщение — путь эвакуации, но Карский не стал пользоваться им: возможно, это привело бы в действие сигналы тревоги. Администратор подошел к переборке, за которой пролегала главная шахта корабля, нащупал пластинку и открыл ход. Ногой он нашарил первую ступеньку винтовой лестницы, углублявшейся в шахту рядом с колодцем лифта, и начал спускаться.

Далеко вверху горел слабый свет. Ступеньки негромко гудели под ногами. Карский спускался долго. Потом у самых глаз его вспыхнула красная надпись. Она мигала.

ОПАСНО! ОПАСНО!

Администратор повернулся и стал подниматься. Он едва не столкнулся с Петровым.

Оба отступили на одну ступеньку каждый и несколько секунд стояли, пытаясь разглядеть друг друга.

— Кто тут? — спросил администратор вполголоса.

— Пассажир Петров. А это, значит, вы, администратор?

— Зачем вы идете за мной?

— Я не собираюсь мешать вам.

— Вы знаете что-нибудь — что произошло, почему нас не высаживают?

— Нет. Но может быть, не стоит рисковать?

— Почему вы думаете?..

Петров не ответил.

— Мне нужно быть на Земле, — сказал администратор.

— Что же, — почти равнодушно ответил Петров. — Мне тоже. Я с вами.

Карский чуть помедлил, оценивая решимость, с которой были произнесены эти слова. В жизни, как и в политике, он был реалистом.

— Идемте. Двадцать ступеней вверх. Я проскочил.

Они поднялись.

— Стойте. Я пройду вперед.

— Нет, — сказал Петров.

Они сделали несколько шагов по темному коридору.

— Теперь, пожалуйста.

— Тут.

— А вам дадут сесть на Финише?

Карский помолчал, нашаривая вход в эллинг. На этот раз его пластинка сработала. Послышался легкий звон.

— Ага. Вот мы и почти дома.

Устюг бродил по кораблю и думал, думал, пока не устал. Тогда он вернулся в центральный пост.

На панели горел зеленый огонек вызова. Капитан включил триди-связь, стараясь не торопиться, но голос его, помимо воли, прозвучал чуть заискивающе, потому что надежда ожила в душе. Командор вышел из ничего и уселся в нише триди-экрана. Капитан взглянул на него, понял и сказал:

— Я вас внимательно слушаю.

— Что будешь делать?

— Откровенно говоря, командор, не знаю. Вот хотел вспомнить — может быть, такое уже случалось с кем-нибудь — хотя бы в книжке. Не вспомнил. Никакого опыта. Значит, обстановка покажет. Или… удалось что-нибудь придумать?

Командующий флотом ответил не сразу?

— Да, приоритет твой неоспорим… Нет, ничего радостного. Расскажу. Но сперва вот что: Совет хочет говорить с администратором Карским.

Устюг понимающе кивнул.

— Есть.

— Разбуди его. Объясни ситуацию. Я обожду тут.

— А вы осторожно ведете, — одобрительно сказал Петров.

Рука администратора лежала на секторе тяги.

— Идем на допустимой здесь скорости. В Приземелье порой приходится измерять тягу граммами, а расстояния — сантиметрами. — Рука слегка отвела сектор, катер ощутимо дрогнул. — Тут не летают по прямым, да это и не нужно. — Администратор вгляделся. — Это что еще за чучело? Пропустим его.

Странная машина виднелась впереди — цилиндр со слегка расширенными торцами, подобие катушки для ниток. Кораблик ничем не напоминал трансгалактические лайнеры и медленно дрейфовал по своей орбите, затемняя звезды.

— Таких я не встречал, — признался Петров.

— Какая-то из вспомогательных машин. Не все ли равно?

— Командор, его нет!

— Администратора?

— И катер выброшен.

Командор хмуро кивнул.

— Следовало ожидать.

— Это опасно, командор.

— Можете не объяснять. Ждите, я вызову вас потом.

— Администратор! — Петров схватил Карского за руку. — Смотрите!

Карский мгновенно включил тормозные.

— Режет нос, словно на свете нет правил! Задайте жару портовым властям!

— Сначала надо попасть в порт. Этот, кажется, идет к Финишу. Может быть, он знает, в чем дело? Переключите связь на общий канал. Нулевой.

— В этом я разбираюсь.

Переключатель щелкнул, и тесную кабину катера наполнил крик:

— Катер «Кита»! Если не будет ответа…

Администратор откашлялся.

— Борт в кубе пять — тридцать — восемьдесят два! Что происходит? Почему Финиш не принимает корабли? Отвечайте!

Петров напряженным голосом спросил:

— Что он, по-вашему, собирается делать?

Кургузый корабль уравнял скорости. Он шел теперь как-то боком, обратившись торцом к катеру. Администратор услышал:

— Катер, к вам чистильщик. Немедленно тормозите и возвращайтесь на ваш корабль!

— Диспетчер Космофиниша! — позвал администратор. — Я катер «Кита». Прошу приказать капитану в кубе пять — тридцать…

Голос диспетчера перебил его:

— Катер, выполняйте указание: немедленно тормозите!

Заговор, — мелькало в мозгу Карского. — Что-то с Советом, иначе трудно предположить… Нет, ни за что!

Петров видел, как сжались пальцы администратора на секторе тяги. Карский, упрямо наклонив голову, четко произнес:

— Диспетчер, я администратор Карский, член Совета Федерации. Тороплюсь. Прошу обеспечить свободу маневра!

— Я чистильщик! — вмешался голос с корабля. — Готов атаковать катер. Жду команды.

— Крепко сказано, — проговорил Петров.

Карский покосился на спутника.

— Я прорвусь.

— Вы рискуете, администратор.

— Боитесь?

— Не за себя.

Карский двинул сектор. Катер набрал скорость.

— Оператор, видите цель?

— Вижу катер.

— Пять секунд. Внимание! Четыре!

— Командир…

— Три!

— Командир, что же это? Я не стану!

— Приказываю!

— Там люди!

— Ноль! Импульс!

Оператор молчал.

— Импульс!!!

Командир чистильщика вскочил, отшвырнул оператора от пульта, сел сам. Катер успел уйти далеко.

— Три градуса вправо! — крикнул он пилоту.

— Ради чего, капитан? — тихо спросил пилот.

— Это чума, — сказал командир. — Хуже чумы — смерть.

— Что такое чума? — спросил пилот. — А если смерть, то ведь убить хотим мы?

— Молчат, администратор! Молчат!

— Я ожидал этого: кто способен убить человека?

Карский снова нагнулся к микрофону.

— Терплю бедствие. Прошу помощи. Говорит администратор Карский…

— К вам Слай с чистильщика, командор. Может быть, обойдемся без уничтожения? Я могу ударить его защитным полем.

— Сделайте это немедленно. Моя ответственность.

— Есть!

— Держитесь! — успел сказать Карский.

Петров повернулся к нему, вытянув руки. Администратор так и не успел понять: хотел ли старик обнять его, или наоборот — стиснуть, задушить…

Незримая волна налетела, швырнула катер, закружила. Администратор ударился головой о пульт. Что-то визжало, скрежетало. Массивное кресло со всей защитной системой сорвалось, налетело на администратора — чавкнуло, хлынула кровь. Петрова что-то задело по затылку, он тоже потерял сознание.

Густая красная капля упала на пульт. Кровь капала из прокушенной губы. Командующий поморщился.

— Капитан Устюг!

— Слушаю вас.

— Надо подобрать катер.

— Настигаю его. Командор, пора что-то делать. Рентгеновское излучение нарастает. И нельзя так долго держать пассажиров в коконах: они не прошли подготовки.

— Хорошо. Тут один из ученых мужей дал такой совет — неофициально: раз это произошло с тобой, вероятнее всего, при переходе, то попробуй несколько раз повторить его. Кто знает, может быть, обстоятельства совпадут, и все образуется.

— Понял, — оживившись, сказал капитан.

— Перед разгоном сбрось катер. Когда выйдешь — разыщи его и выпусти ракету. Он ведь так и останется антивеществом. Ясно?

— Все ясно. Молодец! А почему он неофициально?

— А потому, что ненаучно, — ответил командор.

— Ага, — сказал Устюг. — Против устава, значит. — Он помолчал. — Приближаюсь к катеру. На вызовы не отвечает.

— Думаю, ему там досталось. Но что было делать? Да. Значит, если все пройдет, как надо, сразу гони назад. Устроим вам такую встречу…

Устюг глядел в сторону — на боковой экран, на котором медленно вырастал катер.

— А если нет? — негромко спросил он. — Тогда — закрыть дверь с той стороны?

Командор откашлялся, словно готовясь к речи, но так ничего и не сказал.

— Понял вас, — промолвил Устюг после паузы.

— Да. Тогда, наверное, лучше всего — уходить. Туда, где вакуум поглубже. Обезопасить себя.

— Для чего?

Командор строго взглянул на капитана:

— Жизнь еще не кончена. Пусть сейчас ничем нельзя помочь вам. Но в этом направлении будут работать. Земля — сила все-таки. Я думаю, надо сделать вот что. Если переходы не дадут ничего нового, останьтесь на таком расстоянии от Земли, чтобы можно было поддерживать связь. Хоть поговорить сможем… И, глядишь, не через год — через три, пять, десять найдут-таки способ. Дело скверное, но не безнадежное, понял? Так что, — он помедлил, — приказывать не могу, но прошу: крайних решений не принимай.

— Точно, — сказал капитан Устюг, — приказывать вы не можете. — Он помедлил. — Попрощаться дадите?

— Вряд ли. А ты бы дал?

— Боитесь осложнений?

— Словно ты не боишься.

Капитан пожал плечами.

— Не знаю. Может, и боюсь. — Он подумал. — Конечно, сцены будут не для нервных. Но по-человечески…

— Мы тут прикидывали. То, что случилось — непонятно. Непонятное пугает. Общественность потребует прекратить рейсы машин класса «А» до выяснения причин. Поди, выясни! А ведь вся Федерация нуждается в связи с Землей, и класс «А» теперь — основное средство дальнего транспорта… Да что я тебе стану лекции читать! — вдруг разозлился командор.

Он прав, понял Устюг. Он остается на Земле, и ее интересы для него главнее. Не надо свое несчастье делать самым большим на всей планете. Что для человечества — полтора десятка человек? Ну, о Карском еще вспомнят, а мы все? Беда, конечно, но не катастрофа… Раньше было иначе, вдруг подумал он. Раньше место, где жила тысяча человек, считалось уже немалым городом, а ведь тысячу можно знать в лицо, и исчезновение каждого из них заметно. Странно — а жизнь ценили меньше, убивали легко. В наше время не убивают, но что такое — нас тринадцать для пятидесяти миллиардов Федерации, или сколько их уже на сегодня… Крутится машина Федерации и без нас будет крутиться так же. Люди и так не сидят на месте. Сколько мы их перевозили… Каждый абсолютно свободен, но это значит, что вроде бы и не нужен? — вдруг удивился он. — Деталь в механизме несвободна, но только там она и приносит пользу. А если валяется вне машины — она лом, утиль… Но к чему эти размышления? — подумал наконец капитан, и ему захотелось поскорее закончить разговор и хоть немного расслабиться, прежде чем начать действовать.

— Презираешь нас? — сказал командор. — Но сделай два дела, добро? Заложи все свободные кристаллы в автомат для записи. Я приказал дать тебе столько информации, сколько сможешь принять. Больше ничем снабдить тебя не можем. Запись поведут ускоренно, кодом. Это тебя не задержит.

— Будет исполнено.

— И второе: может, разбудишь экипаж? Я бы им что-нибудь сказал… Экипаж-то хороший? Я ведь только вас, капитанов, и знаю.

Капитан Устюг покачал головой:

— Говорить не надо.

И в самом деле, не надо. Что мог сказать командор? Ведите себя хорошо, слушайтесь капитана? Капитана и так положено слушаться, но в критических ситуациях его слушают только, если он действительно того стоит, а это он должен доказывать сам, не через начальство. Так что уговаривать никого не надо, от этого лучше не станет. Командор это хорошо знал, но считал себя обязанным предложить капитану хоть такую помощь.

— Что ж, правильно. Тебе с ними жить, и жить своим авторитетом. Так… Что еще я могу сделать для тебя лично? На Земле ты — один?

— Давно.

— Значит — ничего?

Капитан серьезно поглядел на командующего.

— Не поминайте лихом.

— И ты не обессудь. Ну, дай руку. Верю. До встречи.

Устюг протянул руку к объемному изображению. Пальцы прошли сквозь пальцы. Потом командор исчез, остался лишь молочно светящийся экран. Вот так, подумал капитан, выглядит дверь этого мира, когда затворяешь ее с другой стороны.

Катер был принят в эллинг. Капитан сам разблокировал и отворил люк. Брови его поднялись: в люке показался Петров. Ссадины делали его похожим на первобытного вождя в боевой раскраске.

— Ну-ка быстрее, — сказал Петров. — С ним беда.

Капитан лишь сжал губы. От старика он таких сюрпризов не ожидал. Ладно, будет время — еще поговорим на эту тему.

Карский был, вероятнее всего, уже мертв. Кабина катера показалась капитану незнакомой: зеленоватые стены ее были усеяны красными пятнами. Устюг вдвоем с Петровым освободили администратора от лежавшего на нем кресла; капитан хотел взять Карского за ноги, но вовремя удержался: одна нога была вытянута под странным, невозможным углом к телу; Устюг посмотрел — и отвел глаза. Левую руку тоже, по-видимому, восстановить не удастся. Он дотронулся до руки, Карский вздрогнул. Значит, жив, и на том спасибо.

Вдвоем с Петровым они переправили администратора в госпитальный отсек. Потом капитан срочно вызвал на связь командора. Главный хирург флота был оповещен сразу же. Уход задерживался, и пока врачи, собравшись в Космоцентре, разглядывали на экране не приходившего в себя Карского, капитан, ассистируя им и поворачивая систему рычагов и растяжек, в которой был укреплен Карский, то в одну, то в другую сторону, все чаще поглядывал на индикатор рентгеновского излучения.

Когда медики достаточно нагляделись и начали совещаться, капитан получил, наконец, свободу. Надо было срочно готовить корабль к выходу, но он медлил.

Если бы спасение «Кита» и пассажиров зависело от экипажа, Устюг, не колеблясь, приказал бы любому пожертвовать жизнью, и каждый член команды — а сам он в первую очередь — пошел бы на смертельный риск, будь в этом хоть какой-то смысл.

Метеоритные атаки, зияющие пробоины в бортах, вышедшие из-под контроля реакторы, скрытые, самые подлые нарушения герметичности, выход из строя навигационной аппаратуры, шизофреник, грозящий взорвать корабль, — все эти и многие другие мыслимые несчастья сейчас представлялись ему едва ли не желанными: любое из них призывало к активным действиям, заставляло людей выложиться до конца и не оставляло времени для страха и размышлений о печальном будущем.

А сейчас от них не требовалось ничего, кроме спокойного ожидания. И это оказалось вдруг самым страшным.

Люди оставались людьми. Инстинкт самосохранения и боязнь неизвестности, хотя и загнанные дисциплиной и гордостью глубоко внутрь, продолжали жить в каждом. И капитан знал, что в первую минуту — покажут это люди или нет — их неминуемо охватит отчаяние.

Ничто не может быть страшнее отчаяния в замкнутом помещении. Последствия могли быть многообразными, но одинаково печальными.

Поэтому Устюг, напрягаясь, пытался вспомнить до мельчайших деталей, как вели себя инженер и штурман в различных случаях? Память не помогла. Капитан все более убеждался в том, что их совместные полеты на корабле «Кит» были невыразимо благополучны. Острых ситуаций, не говоря уже о критических, в рейсах не возникало — и это было естественно: только так и могли служить на пассажирской машине уважающие себя люди. Конечно, Устюг был знаком с прошлым своих товарищей, хотя оно давно уже не фиксировалось в обязательных документах, традицией являлось — придя на корабль, рассказать о себе. Однако люди, рассказывая о себе, не любят похвальбы — настоящие люди, понятно. И то, что сейчас пригодилось бы капитану, оказалось за пределами этих лаконичных рассказов.

Возможно, он еще не один десяток минут потратил бы на такого рода размышления, но их прервал вызов. Врачи пришли к единому мнению, и капитану было приказано готовить Карского к операции.

Он переключил связь на госпитальный отсек и уложил администратора так, как ему сказали. На экране было видно, как несколько хирургов встали у манипуляторов. Сложная геометрическая система рычагов, вооруженных хирургическими инструментами, опустилась с потолка операционной каюты «Кита» и застыла над больным. Хирург на экране сделал быстрое движение рукой; на своем экране, на Земле, он увидел, как тонкий, блестящий рычаг опустился и повторил его движение, делая разрез. Спасти ногу и руку в этих условиях представлялось невозможным, речь шла о сохранении жизни. К счастью, запас крови на корабле оставался нетронутым. Связь работала великолепно, каждое движение врачей повторялось с запозданием, потребным для того, чтобы волны из Космоцентра дошли до антенн «Кита» — всего лишь. Капитан заставлял себя смотреть, не отводя глаз: испытание уже началось, и каким будет продолжение, он не знал и должен был приготовиться ко всему. Через сорок минут операция кончилась. Руку и ногу предстояло регенерировать; в корабельных условиях, при его относительно слабой установке, процесс этот должен был растянуться на месяцы. Капитан, выслушивая указания, привел в действие регенератор и укрепил все, чтобы ничто не нарушилось при перегрузках. Лишь теперь он сказал, что на борту есть врач, и в дальнейшем именно она будет вести наблюдение за больным. Главный хирург нахмурился, но не высказал ни слова в упрек, он был не просто врач, а врач Трансгалакта, и понимал, что отступления от правил порой бывают необходимы.

Когда капитан возвратился в центральный пост, там звучала музыка. Устюг усмехнулся: это была Третья Героическая, часть третья — скерцо, аллегро виваче. Он подождал, пока прозвучит негромкий призыв к атаке — так он понимал это место.

— Да, — сказал он себе. Что ж, надо полагать, автомат понял обстановку правильно.

Капитан подошел к пульту и включил сигнал.

В каютах экипажа залились звонки тревоги.

— Наша очередь, мастер? — спросил Луговой. Он был свеж и безмятежен, влажные волосы лежали красиво и свободно. Хорошие волосы, густые, ни сединки в них. Пока что.

— Да, — сказал капитан сухо. — Пришел наш черед.

Инженер Рудик тонко разбирался в капитанских интонациях. Он быстро обвел взглядом центральный пост, но не обнаружил никаких поводов для тревоги.

— Что случилось? — спросил он все же.

— Сядьте. Обрисую обстановку.

Он объяснял недолго. Потом наступила такая тишина, что когда с обычно неслышным щелчком включился климатизатор, им показалось, что ударил выстрел — все трое вздрогнули и подняли глаза; потом головы снова опустились.

Луговой смотрел на свою руку — смотрел так, словно видел ее впервые в жизни. Гладкая белая кожа, тонкие светлые волоски, ровно обрезанные ногти. Сейчас он в первый раз заметил, что пальцы — средний и безымянный — у него чуть изогнуты навстречу друг другу; на указательном, около самого ногтя, сохранился, оказывается, маленький рубчик — здесь был нарыв много лет назад — а вообще, если подумать, не так уж давно это было… Своя рука, часть его самого, сейчас выглядела чужой и даже страшной; дико было сознавать, что состоит эта рука не из нормального, обычного вещества, а из страшного своей непривычностью — противоположного. По виду ничего не скажешь… Штурман перевернул руку ладонью вверх и с тем же упорством стал разглядывать ладонь, словно в линиях, которыми она была разрисована, можно было отыскать ответ на любой вопрос и даже на главный: что же теперь будет?

Он взглянул на капитана — украдкой, потом прямо. Капитан был человеком, которому Луговой верил во всем, который все знал и умел, с кем ничего не могло случиться. От капитана исходили разумные и своевременные приказы, и если сейчас он порядком напугал друзей, то лишь для того, чтобы через минуту пояснить, что выход им уже найден и надо лишь сделать то-то и то-то. Луговой ждал, но капитан медлил, не отдавая распоряжений. Тогда штурман спросил:

— Что надо делать, мастер? Я готов.

— А ты инженер? — спросил капитан.

Рудик себя не разглядывал: человек — устройство приблизительное, не поддающееся строгому расчету. Он медленно поворачивал голову от одного прибора к другому в поисках того отступления от нормы, которое он, инженер, проглядел при первом, беглом осмотре. Но все выглядело нормально, и это вызывало в инженере раздражение. До сих пор он сталкивался лишь с такими нарушениями естественного хода событий, которые можно было устранить с помощью инструментов и ремонтных автоматов. Теперь же приборы показывали норму, но непорядок все же был — раз Устюг утверждал это. Рудик склонил голову к плечу.

— По нормальным законам, — неспешно проговорил он, — нам сейчас положена профилактика на Космофинише и замена узлов, выработавших ресурс. Остальное, тебе виднее.

— О профилактике забудь, — сказал капитан.

— Тогда командуй, — сказал Рудик. — Что станем делать?

— Прыгать, — объяснил капитан на их привычном жаргоне. — Прыгать в сопространство и обратно — пока не вернемся к норме или не разлетимся вдребезги.

— Всего и делов, — сказал инженер.

— Не так просто. Надо как можно точнее воспроизвести условия. Начать переход в той точке, куда мы вышли, возвращаясь с Анторы, — твоя задача, штурман. Соблюдать все режимы до мелочей — это тебе, инженер.

— Ясно. Мне надо как следует полазить по всем закоулкам, раз уж обслуживания мы не получим.

— Сколько понадобится времени?

— Постараюсь побыстрее. Но сам знаешь: выигрыш во времени — проигрыш в безопасности. Считай, несколько дней. На Космофинише копались бы две недели.

— Тогда отойдем подальше от Системы, и придется будить пассажиров.

— А они не устроят нам детский крик на лужайке? — поинтересовался инженер.

— Поживем — увидим, — неопределенно ответил капитан.

«Если поживем» следовало сказать — «если» он опустил.

Путь для них был расчищен, как никогда. Вокруг было пусто; сияла Земля в третьей четверти, да чистильщик маячил неподалеку. Капитан вызвал его.

— Эй, помело, — сказал он, пытаясь говорить бодро. — Кто на связи? Я «Кит», капитан Устюг.

— Капитан Слай слушает.

— Настоятельно советую отойти подальше. Сейчас начну разгон.

Капитан Слай колебался.

— Видишь ли, мне приказано проследить…

— Ты-то меня знаешь?

— Да, — сказал капитан Слай. — Ладно, отхожу. — Он передохнул. — Значит, доброго пути.

— Счастливо оставаться, — ответил Устюг, с тоской понимая, что это, может быть, последние слова, какие он говорит человеку с Земли. Последние в жизни.

Командор огляделся. Его салон в Космоцентре был полон; тут была, кажется, вся смена, да еще и подвахтенные — все, кроме дежурных диспетчеров. Информация утекала прямо-таки катастрофически. Надо было взгреть кого-то. Потом, не сейчас. Сволочи, трепачи, подумал командор. Толкутся тут, целые и невредимые. А такого, как Устюг, не уберегли. Лучшего капитана!..

Устюг не был лучшим капитаном, и худшим не был, а просто средним, одним из десятков, и командор это знал рассудком. Но сердцем ощущал, что теряет все-таки самого лучшего, и каждый, кого ни приходилось ему терять в жизни, был лучшим, потому что другие оставались, а этого уже не было.

Корабль «Кит», гибрид груши с тыквой и телефонной трубкой (как именовался этот класс машин в профессиональном просторечии), плавно ускорил движение, разгибая орбиту. Звезды, на фоне которых он был виден, мелко задрожали; потом фиолетовая дымка затянула их.

Странное дело: «Кит» уходил в одиночку, а здесь оставалось все — флот, Земля, человечество. Но почему-то командору на миг показалось, что это он отстал, остался, а люди уходят, друзья уходят вперед. Скверное чувство, когда друзья идут вперед, а ты стоишь на месте…

В Космоцентре кто-то включил траурный марш.

— Уберите дурака! — сквозь зубы приказал командор.

Фиолетовая точка таяла вдали.