Лётчик

Владимир Малыгин, 2020

После авиационной катастрофы военный лётчик приходит в себя в госпитальной палате в теле поручика-авиатора. 1914 год. Всего ничего до Первой мировой. Нужно успеть вжиться в эпоху, попытаться ответить делом на вызовы судьбы. Но сначала… Сначала нужно полностью овладеть доставшимся телом и восстановить собственные навыки…

Глава 4

К ангару подкатился по инерции на выключенном моторе, а там меня за крылья поймали механики, сразу же развернули хвостом ко входу и зафиксировали колёса колодками. Всё, сегодня полёты для меня закончены. Отлетался. Сейчас освобожу кабину, а в ангар его и без меня закатят.

На удивление полёт прошёл ожидаемо спокойно. Почему на удивление? Ожидал хоть какой-то болтанки от прогревающейся земли и быстро развивающейся облачности, но немного тряхнуло лишь в тот момент, когда под крылом неспешно проплыл широкий овраг. Самолёт сначала немного просел, а потом словно вспух на мягкой подушке.

Вот и все сегодняшние сюрпризы, даже посадка неожиданностей от прогретого грунта не добавила. А может быть, это спокойствие происходит от невеликих скоростей этого времени? Может быть, может быть.

Развешиваю куртку со шлемом на тяге руля высоты, командую личному составу построиться в тени ангара. Два механика, прапорщик и унтер смотрят на меня как на идиота, но команду выполняют беспрекословно. К ним пристраивается солдатик-ученик и оказавшийся рядом водитель грузовичка. Наверняка про себя костерят меня на все лады, списывают доселе невиданные причуды на последствия травмы головы. Ох и пересудов будет сегодня на аэродроме. Ничего, кто тут старший начальник? А его, то есть мои, приказы не обсуждаются, а беспрекословно выполняются. Пусть начинают привыкать, скоро эта привычка нам всем пригодится.

Одного из приписанных к «Фарману» механиков в строю не хватает, но пока выяснять, куда запропал мой подчинённый, не стану. Позже, когда обживусь, когда люди привыкнут к моим новым привычкам и требованиям, начну постепенно затягивать гайки. Или не начну, потому что механики впахивают на авиатехнике с полной ответственностью и гордостью, и не за страх, а за совесть, к великому моему удивлению.

Благодарю всех, даже примазавшегося к строю водителя за добросовестную работу, за качественную подготовку аппарата к полётам, за службу в конце-то концов. Отказов нет, поломок нет. Распускаю строй и разворачиваюсь к выходу. На границе светотени меня перехватывает озадаченный прапорщик:

— Сергей Викторович, это что сейчас было?

— В смысле? Вы о построении? Механики добросовестно поработали, аэроплан отлетал без замечаний, поэтому я решил высказать вам свою благодарность. Вас что-то удивляет в этом моём желании?

— Нет, вы правильно сделали. Только, простите, раньше такого у нас никогда не было, и это несколько удивляет.

— Теперь будет. Да, у меня есть небольшая просьба к личному составу, Дмитрий Олегович. К следующему вылету приготовьте несколько мешков с песком. Чтобы каждый мешок был весом… — я на секунду задумался. — Пуда в два.

Удивление на лице прапорщика было настолько явным, что я поспешил разъяснить свою просьбу:

— Хочу проверить, насколько увеличится разбег с разной загрузкой. Будем ставить опыты.

Оставил за спиной в ангаре ошарашенного моими причудами старшего механика и заторопился на доклад командиру в курилку. Да, похоже, прав я в своих предположениях — сегодня на аэродроме мои косточки не по одному разу перемоют.

На моё счастье, командир был один. Ни доктора, ни инженера, ни кого-либо ещё из офицеров поблизости не наблюдалось. Чуть в отдалении, у входа в караулку, как всегда, перекуривала бодрствующая смена. Полёты ещё продолжались, это я единственный быстро налетался и так рано закончил. На сегодня мне хватит.

— Вы делаете явные успехи. Признаться, думал, что первая посадка у вас случайно такой эффективно выразительной получилась. Но вы и второй раз умудрились сесть не хуже. — И штабс-капитан похлопал рукой по скамейке: — Присаживайтесь, Сергей Викторович.

— Благодарю, Роман Григорьевич, я уже достаточно насиделся сегодня, — кивнул в ответ головой, тут же принял строевую стойку и начал докладывать, вынуждая и командира подняться на ноги. — На сегодня полёты закончил. Аэроплан в полном порядке, замечаний по работе техники и действиям механиков нет.

Знаю, что так никто не докладывает, не принято пока такое, да мне всё равно. Главное, я так отныне буду делать. Приучаемся к порядку и других приучаем.

— Хорошо, хорошо, — отмахнулся штабс-капитан. — Эка вы к официозу тянетесь. Что дальше планируете делать?

— Дальше? На сегодня достаточно полетал. Если разрешите, хотел бы завтра поэкспериментировать и проверить аэроплан на грузоподъёмность.

— Для чего, поручик? Я вам могу и так сказать. Больше четырехсот фунтов не возьмёте. А если наблюдателя посадите на переднее сиденье, то в два раза меньше.

— Это всё верно, Роман Григорьевич. Думаю, что реально получится ещё меньше. Моторы у нас уже к половине ресурса подходят, значит, и тяга у них упала. А если пулемёт поставим? Сколько тогда бомбовой нагрузки сможем взять?

— Эка вы раздухарились, поручик, — закряхтел командир. — Где же мы вам пулемёт возьмём? И бомбы? Вы что, воевать с кем-то собрались?

И что мне ему ответить? Что через два месяца война начнётся? Так не поверит ведь. И никто не поверит. А на меня ещё сильнее коситься станут, да и слушок нехороший может пойти. Ну его к дьяволу, лучше отговорюсь:

— Ну-у, я всё-таки военный лётчик, Роман Григорьевич. Будем воевать или не будем, а тренироваться нужно.

— Это вы правильно сказали. Тренироваться необходимо. Когда вы планируете лететь? Завтра с утра? Ну что же, завтра вместе на аэродром и пойдём — посмотрю я на ваши тренировки. Может, и лично поучаствую. А сейчас не желаете ли посмотреть, как ваш товарищ сажать «Депердюсен» будет? — и обозначил направление интереса кивком мне за спину.

Что же, можно и посмотреть. Заодно увижу, что это за птица. Мне-то командир в своё время предлагал на «Вуазен» пересесть, да я отказался. Впрочем, я про это уже упоминал.

Теперь вижу, почему командир так моими сегодняшними посадками заинтересовался.

Аэроплан Андрей подвёл к полосе низко, в горизонте, над входными буйками прибрал обороты и долго его выдерживал, чтобы погасить скорость. Неужели и я так же сажал? Видимо, да, школа-то одна. Наконец задрал нос и коснулся земли на чуть великоватой скорости. Некоторое время пробежал на колёсах, убрал полностью газ и опустил хвост. Всё понятно, скоростная посадка на подготовленное поле. А если на неподготовленное и незнакомое? Хвост вверх и носом вперёд, в землю? Как я во время своей аварии? Надо бы посмотреть, как другие лётчики садятся, да и вообще напроситься полетать с другими да посмотреть, как они пилотируют в воздухе, какие фигуры выполняют. Хоть какие-то выводы можно будет сделать и понять, к чему нужно стремиться. Сразу в голове возник вопрос, а как же тогда сейчас посадка на три точки выполняется? И стало понятно, почему так ветра все опасаются.

Проводив взглядами подруливший к своему ангару моноплан, развернулись друг к другу. Как-то одновременно у нас с командиром это получилось. Потому что я уже сообразил, что именно мне желает сказать штабс-капитан, о чём спросить. Но подожду вопроса.

— Закурите? Нет? И правильно, — командир неторопливо вытянул папироску из портсигара, прикурил, прищурился из-за попавшего в глаза дыма, чуть отвернулся в сторону, выпуская синеватое вонючее облако. — Что скажете, Сергей Викторович? О посадке?

Потянул паузу, якобы приводя мысли в порядок, а на самом деле соображая, стоит ли всю правду говорить? Думаю, пока не стоит, рано. Информации у меня мало к обобщению. Вот понаблюдаю за полётами, присмотрюсь, тогда и можно будет что-то говорить. Если нужно будет, конечно. А то странно как-то получается. Только что разваливший свой «Фарман» при неудачной посадке поручик опытных пилотов летать учит. Или советы начинает давать. Бред же. Полный. Так что мои соображения пусть пока при мне и останутся. До поры до времени. А сейчас пусть будет так:

— Хорошая посадка, правильная.

— М-да, Сергей Викторович, совсем вы на себя прежнего не похожи.

— В смысле?

— До аварии прежний поручик при виде посадки своего товарища сейчас шумно выражал бы свой восторг, махал руками, проговаривал во всеуслышание действия лётчика. Нынешний же словно совсем другой человек, рассудительный и спокойный, одним разом повзрослевший. Вас часом в госпитале не подменили, Сергей Викторович? Вы только не обижайтесь на мои слова, слишком уж сильно вы изменились после того случая.

— Сами же и ответили, Роман Григорьевич, что изменился я только после аварии. В госпитале у меня мно-ого времени было надо всем подумать.

— Грех такое говорить, но многим из молодых офицеров не помешало бы вашим путём пройти, чтобы ума-разума набраться. Впрочем, я несколько отошёл от темы. Вернёмся к моему вопросу. Что о посадке скажете?

— Скоростная посадка. Потому и подход к полосе низкий.

— Вот! Правильно! И все так садятся! У вас же сегодня получается совсем иначе. Непривычно глазу и любопытно. Поэтому завтра я с вами и хочу лично слетать. Посмотрю, как пилотируете, заодно вы и свои опыты с грузами проведёте. Побуду у вас вместо балласта. — Замолчал, потому что на посадку заходил очередной самолёт, понаблюдал внимательно за его приземлением, вытянул из командирской сумки блокнот, что-то в нём черкнул. Теперь понятно, почему командир всё это время в курилке сидит. Он за действиями нашими наблюдает да себе в тетрадочку ошибки записывает. Интересно, разбор полётов сразу будет, здесь же, или чуть позже?

И я посмотрел на посадку «Вуазена», выпускаемого у нас в России, в Санкт-Петербурге. Ничего нового, никаких отличий от предыдущей.

Ладно, всё это хорошо, а мне-то что дальше по распорядку делать? И ответов я в своей памяти почему-то не нахожу. Что-то новое происходит, то, чего раньше не было?

— Да, Сергей Викторович, я вас больше не задерживаю. И не забудьте, вечером обязательно встречаемся в собрании.

Ну вот, что-то проясняется. Похоже, я свободен до ужина. Можно уходить с аэродрома.

Нет, этот разговор, судя по тому, как замялся командир, не закончен. Что-то ещё сказать хочет, но не решается. Постою, подожду, на небо вот посмотрю.

— Сергей Викторович, — решился командир. — Понимаю, что не моё это дело, но так думаю, что нынешний вы меня поймёте правильно. С прежним поручиком я точно не стал бы на такую щепетильную тему разговаривать…

Что ещё за новости? Ишь, как он неловко себя чувствует, заранее извиняется за предстоящий разговор. Только не говори мне, что я дочку или жену губернатора соблазнил, слишком уж заходы соответствующие. Ладно, что раньше времени гадать, послушаю, что там будет дальше.

— Ну зачем вам Ольга Константиновна?

Точно, угадал! Если сейчас скажет, что это супруга какого-нибудь нашего или городского начальника, я буду долго смеяться. Молча, само собой, про себя. А потом рыдать от злости на себя же такого бестолкового и дурного. И тоже молча. А штабс-капитан тем временем продолжил:

— Я же вижу, что она вам совсем не интересна. Это вы просто таким образом досадить Герману Витольдовичу хотите. Это же низко. И что вы с инженером не поделили? Уж точно не эту девушку…

Так, уже легче. И пока ни капельки не стыдно. Раз девушка, значит, точно не чья-то жена. Уже хорошо. О, выходит, вот почему инженер на меня волком смотрит. Я у него даму сердца отбиваю… А с какой целью? Давай-ка, Серёжа, вытаскивай из глубин памяти истинные мотивы своего поступка…

— Оставьте вы её, не мучайте двух хороших людей… Понимаю, что для её родителей ваше дворянское звание является лакомым куском, но всё-таки подумайте ещё раз, нужно ли это лично вам?

Пока командир говорит, я быстренько прокрутил в памяти все воспоминания, что остались от прежнего хозяина, и пришёл к выводу, что я, тот прежний, до переселения, несколько погорячился в этом случае. Ну есть некоторые перегибы в поведении инженера по отношению к своим подчинённым, но у кого их нет? Даже у меня самого, если критично к себе относиться, их вполне хватает, особенно сейчас. Так что зря я тогда на Германа накинулся. Матчасть учить нужно было, а не вино с офицерами в Петербурге распивать да к весёлым девкам в бордели бегать. Тогда бы и не было того конфуза с моими слабыми знаниями эксплуатируемой техники, из-за которого весь сыр-бор у нас с инженером и разгорелся. То-то он вчера так удивился, когда меня в ангаре вместе с механиками застал. И ещё. Подумаешь, гордится он своими знаниями и своим престижным училищем. Гордится-то по праву. И в Академию опять же собирается поступать. А гонор… Ну и что, что гонор? У многих он присутствует, стоит только себя прежнего вспомнить и на других офицеров посмотреть — время нынче такое. Пресловутый и модный цук. Да-а, придётся как-то разруливать эту ситуацию. И Оленька эта мне ни с какой стороны не сдалась. Помню я эту девушку теперь. Всплыла она перед глазами. Ничего особенного, не в моём теперешнем вкусе совершенно. Однако хватит воспоминаний, лучше послушаю командира. А то пока я вспоминаю, он же так и продолжает что-то говорить…

— А у Германа Витольдовича намерения серьёзные. Если бы не вы, он бы давно уже Ольге Константиновне предложение сделал. Подумайте хорошо, Сергей Викторович, а?

— Благодарю вас, Роман Григорьевич, — даже поклонился.

— За что? — опешил наш командир.

— Глаза мне открыли. Я даже не рассматривал наши с ним пикировки с этой точки зрения. Ну ставлю я палки в колёса инженеру на личном фронте, и что? А у него, оказывается, всё серьёзно. Вот я дурень великовозрастный.

— Ох, — облегчённо выдохнул штабс-капитан. — И сказать вам было нужно, и понимаю, что нехорошо в такое дело мне лично влезать. Груз с души сняли, поручик. Нет, право, Сергей Викторович, удивляете вы меня всё больше и больше…

С удовольствием и не спеша пошёл в сторону расположения, благо идти на самом деле не так и далеко. На свои вещи в ангаре махнул рукой, никуда они не денутся. В следующий раз заберу, да и нет там ничего срочно необходимого. Правда, на полдороге меня подхватил грузовичок, из кузова которого мне махнул рукой Андрей. Что хорошо, так это высоко залезать почти не требуется, ногу через борт перекинул и уже в кузове находишься. Зато от этой встречи была несомненная польза. Вознесенский обещал перед ужином за мной на квартиру зайти. Ну да, мы же все неподалёку друг от друга проживаем, на Сергиевской, в доме госпожи Немцовой. И, кстати, почему бы не воспользоваться оказией и не напроситься к другу в полёт? Так и сделал. На завтра и договорились. После моего вылета с командиром.

Здесь что — когда желаем, тогда и летаем? Так выходит? А если вообще не желаем? Тогда что, можно всё время на земле просидеть?

Всю вторую половину дня готовился к посещению офицерского собрания. Это не ерунда и не пустяк в этом времени. Здесь собираются все офицеры и вольноопределяющиеся нашей роты, приходят по праздникам приглашённые гости. И это большая для них честь — попасть в число таких приглашённых. Опять же лишний повод родителям вывести в свет своих дочерей и родственниц на выданье, показать-познакомить с возможными перспективными женихами.

Лето — почти весь состав всех трёх полков Пскова убыл в летние лагеря. Так что мы сейчас нарасхват. И весь личный состав горячо это одобряет. После ужина все переходят в большую гостиную, где установлен рояль. Есть и гитара с мандолиной. Желающих отметиться своей игрой не счесть, все что-то умеют, один я скромно топчусь в уголке. Мне с детства медведь на ухо наступил, и все об этом прекрасно знают. Единственное, когда из меня можно выжать несколько похожих на пение куплетов, это после нескольких выпитых фужеров вина. Да и то не всегда. Зависит от собравшихся и собственного настроения и желания. Одно дело перед сослуживцами позориться и совсем другое — перед штатскими.

Столы в столовой установлены в форме буквы «П». Накрахмаленные скатерти свисают почти до паркета. Венские стулья с гнутыми полированными спинками. На стене прямо по центру висит икона, под ней георгиевская лента в полстены с георгиевским же крестом. Во всех углах фикусы и лимонные деревья с круглыми, аккуратно стриженными кронами, в больших деревянных кадках. С высоты межоконных проёмов строго глядят портреты императора и царской семьи вместе с великими князьями. Окна удивили рулонными шторами. А вот люстра в центре столовой простая, двухъярусная. Внизу матерчатый абажур, а над ним несколько изогнутых рожков с плафонами. Сверкает серебром и мельхиором посуда, солнечные лучи отражаются на гранях хрустальных бокалов, рюмок и стаканов. Накрахмаленные салфетки, цветы в драпированных белой бумагой горшках на каждом столе, высокие вазы с яблоками и виноградными гроздьями, полные пока графинчики и бутылки с чуть прикрытыми пробками. И подающие тарелки молодые солдатики. У нас официанток не имеется.

Среди присутствующих мелькнули редкие аксельбанты, блеснули позолотой несколько кортиков. Хорошо, что я свой прицепил к ремню, а то ещё сомневался, брать его или не брать. Увидел Андрея с точно таким же и плюнул на сомнения. А вот огнестрельного оружия не принято в собрание брать. Кстати, свой наган я нашёл на самом дне чемодана. И на аэродроме я никого с оружием не видел. Кроме часовых, само собой разумеется.

Сегодня день простой, праздников нет, поэтому вокруг все свои. Моё место за столом рядом с Вознесенским. Хотя здесь это выбивается из неких негласных правил. Обычно все садятся вперемешку. Унтера со старшими офицерами, лётчики с механиками, вольноопределяющиеся… Те вместе с докторами обычно сидят. У каждого своё, закреплённое только за ним место.

Чувствую себя немного не в своей тарелке. Приходится как-то выкручиваться со всеми этими вилками и бокалами. От спиртного отказываюсь наотрез, невзирая на дружеские подначки Андрея. Мне завтра летать. Впрочем, как я позже заметил, на это дело особо никто не налегал и вином не увлекался. Зато вскоре общий чинный разговор разделился на несколько отдельных и полился непринуждённо и просто.

Я в основном старался отмалчиваться, да меня особо и не тревожили разговорами, не надоедали вопросами и не требовали ответов. А потом народ потихоньку потянулся в гостиную, замурлыкал негромко рояль, запела мандолина. Примостился за спинами в сторонке у стеночки, спрятался за фикусом, постоял ещё немного, вживаясь в атмосферу и ушёл по-английски, не прощаясь. Да и не с кем мне было прощаться. Андрей, как всегда, собрал вокруг себя небольшую компанию, оттуда периодически был слышен задорный и громкий хохот, остальные тоже разбились по группкам. Вот инженера я не увидел. Наверное, командир рассказал ему о нашем с ним разговоре — и тот поскорее помчался навёрстывать упущенное? Попутного ветра ему в спину.

Внизу снял с вешалки фуражку, кивнул дневальному у дверей и вышел на вечернюю улицу. С наслаждением вдохнул свежий воздух, расправил плечи и неторопливо зашагал к центру города. Времени впереди ещё много, ночи стоят белые, можно прогуляться перед сном, на город посмотреть, ну и себя показать. Опять же всё буду ближе к съёмной квартире. Да и съеденный ужин перестанет на ремень давить.

Красивый город. Посередине мощённой булыжником мостовой серебрятся металлом трамвайные рельсы. Цокают подкованными копытами сытые кони, везут солидно и неторопливо своих пассажиров. Город зелёный, с парками и скверами, в зарослях обильно цветущей сирени, с многочисленными цветочными клумбами. Здания поражают разнообразием и формой. Красный кирпич перемежается с гранитом и деревом, хватает и вездесущей штукатурки.

И горожане. Глаза разбегаются от непривычной мне одежды, от пышных длинных женских юбок, обилия белых зонтиков в руках. Сердце начинает стучать чуть поспешно — не выдерживает быстрого, но, к счастью, кратковременного обстрела женскими взглядами. Одёргиваю себя, ещё свежи воспоминания о былом, хоть и удаляются они в прошлое с каждым прожитым днём всё дальше и дальше. Жизнь продолжается, и возврата к минувшему нет.

Много прогуливающихся парочек самого разного возраста и достатка. Откуда-то звучит музыка, впереди играет духовой оркестр. Впрочем, я быстро привык к новым и необычным для меня одеждам, к её пышным формам и вскоре начал замечать и другое. Простенькие костюмы не столь состоятельных горожан, изредка мелькающие однотонные и не привлекающие особого внимания бедные рубахи и такие же штаны совсем уж простого люда, и вездесущую юркую босоногую ребятню с окраин. Среди праздно прогуливающегося народа сразу можно было выделить людей в форме и городовых, внимательно следящих за этой мелкой босотой. Если первые величаво и солидно прогуливались, таким образом подавая себя обществу, то вторые усердно несли службу.

Поглядывали и на меня. Признаюсь, было интересно, даже грудь каким-то неведомым образом развернулась, плечи расправились, и подбородок гордо поднялся над горизонтом. Но больше в форме в город выходить не стану, потому что приходилось довольно-таки часто козырять встречным офицерам старшего и среднего звена. То я тянул руку к виску, приветствуя старших по чину, то приветствовали меня, и я снова вскидывал прямую ладонь к фуражке, стараясь сделать это красиво и с особым шиком. Как учили. Хотя это я привередничаю. На самом деле офицеров в городе осталось немного. Перед самым нашим приездом все три полка отправили, как всегда на лето, во Владимирский лагерь. В городе остались немногочисленные дежурные составы. Поэтому нам и получилось так удачно воспользоваться освобождённым на лето казённым офицерским жильём. Но человеческая натура предпочитает везде искать хоть какую-то выгоду, особенно когда денежное содержание оставляет желать лучшего. Многие офицеры, и я в том числе, отказывались от казённого и снимали частное жильё, получая так называемые квартирные деньги. Сумма определённая и неизменная, а саму квартирку можно подобрать поскромнее и попроще, сэкономленные же в результате этого деньги потратить на книги по военному делу, на пошив обмундирования или на офицерские так называемые встречи. Гулянки, если по-простому.

Однако два крайних дня у меня выдались слишком уж суетливыми и напряжёнными. Пошёл неторопливо сначала по Кахановскому бульвару, свернул на Стенную улицу и прошёл коротким Поганкиным переулком на Великолуцкую улицу. Дошёл до просторной торговой площади, посмотрел издалека на памятник Александру Второму. Близко подходить не стал, смутило большое количество прогуливающихся. Впереди и чуть левее величественной громадой стоял Троицкий собор, подпирал куполами низко парящие редкие облака. Ещё чуть левее и ниже просматривался круглый купол Благовещенского собора. В следующий раз обязательно дойду и всё подробно рассмотрю, потому что скоро его не станет, взорвут большевики в тридцатых годах. Мол, не имеет он никакой исторической ценности. М-да… весь мир до основанья разрушим…

А справа от Троицкого собора острым шпилем стремилась в небо Троицкая, или Часовая башня. Где-то там слева, за этим огромным казённым зданием должен стоять старый мост через Великую. Чёрт, это он для меня того, прежнего, старый, а для нынешнего только что построенный. Я его на фотографиях как-то рассматривал. Красивое и величественное сооружение. Было.

Прошёлся по Пушкинской и Архангельской, посидел на скамейке в Кутузовском городском саду, с интересом поглядывая по сторонам. От осмотренных сегодня достопримечательностей, от обилия впечатлений немного кружилась голова. Или она кружилась от плывущего по саду тонкого аромата цветущего жасмина? Посидел, вспоминая увиденные роскошные для этого времени магазины с красивыми пышными маркизами над окнами и входом, многочисленные магазинчики и лавочки, с удовольствием припомнил, как ломал язык, читая замысловатые надписи на вывесках. К этой планировке улиц ещё привыкать нужно, всё не так, по-другому.

Нет, нужно возвращаться. Наплёл я петель по городу, пора на квартиру. Ходьба по булыжной мостовой с непривычки то ещё удовольствие. Требует определённых усилий, да и кожаная подошва сапог проскальзывает на отполированном до блеска камне. Ноги гудят. И как это горожане по таким улицам каждый день гуляют? Может, великая сила привычки? Натренировались? Ну, да, асфальта-то они не видели…

Устал как бобик. Можно было бы, конечно, и на трамвае к собору от собрания доехать, извозчика выловить, но очень уж велико было желание своими ногами по городу пройтись да спокойно и неторопливо по сторонам поглазеть. И даже сейчас ещё хочется пройти немного дальше, задержаться ненадолго на этих утерянных для будущего улицах и переулках, но уже гудят ступни, накатывает накопленная за длинный, нескончаемый день усталость, и пора возвращаться домой. Ещё успею нагуляться. Два месяца впереди, да и потом наверняка будет время. И на реку обязательно схожу, видами и мостом полюбуюсь. Хм, странно, у меня в этом времени уже появился хоть какой-то дом…

Как нельзя кстати подвернулся попутный трамвайчик в обратную сторону, и я не удержался от соблазна прокатиться на этом чуде — заскочил на подножку, поднялся по двум ступенечкам внутрь и только сейчас сообразил, что мелочи-то у меня нет. Ассигнации лежат в нагрудном кармане, но крупные, будет ли с них сдача?

Хорошо ещё, что деньги я сразу взял, как только форму надел. Куда без денег? Даже если только на аэродром собирался. Мало ли какая оказия может выйти?

И вдвойне хорошо, что мой предшественник не прогуливал своё денежное содержание до последней копейки. Нет, гулял, само собой, как же без этого святого дела, но меру соблюдал, некоторую часть бумажных ассигнаций обязательно откладывал в свой чемодан. Почему-то банкам и банке не доверял. Ну и молодец. Я им тоже не доверяю, особенно имея чёткие знания о нескольких грядущих десятилетиях. Лучше всё в золото переведу. Хотя-я, было бы что переводить — сбережения, как я посмотрел, скромные.

С досадой увидел, как медленно проплывает мимо мой дом за окном. Вздохнул тяжело и… И расслабился. Зато прокачусь. Вышел через остановку на Кахановском бульваре, вздохнул своему глупому ребячеству и пошлёпал назад…

И снова пуховая подушка мягко приняла меня в свои объятия. Спал словно младенец, без забот и волнений. И ни один сон не посетил ночью мою измученную предыдущим беспокойным днём голову. Зато проснулся бодрым и свежим рано утром под раздавшийся за окнами первый перестук трамвайных колёс, под его звонок, заменивший мне будильник. Шесть утра. Рановато, как мне кажется. Впрочем, выспался, за ночь организм полностью восстановился, можно начинать новый день.

Зарядка, гигиена и завтрак. Впрочем, памятуя о таком же предстоящем завтраке в столовой собрания, ограничил себя малюсеньким бутербродиком. На недоумённый взгляд хозяйки поспешил разъяснить свою сдержанность. На что услышал довольно-таки примечательный ответ:

— Раньше вы, Сергей Викторович, никогда от плотного завтрака не отказывались. Уж не захворали ли часом?

— Оставь молодого человека в покое, Елена Сергеевна. Он уже вполне взрослый и сам волен решать, что и сколько может себе позволить.

И только тогда я обратил более пристальное внимание на своих хозяев. Они же в два раза меня старше и вполне могут себе относиться ко мне как бы по-отечески. Или по-матерински, если смотреть на это со стороны хозяйки. Эх, хорошо, когда обо мне так заботятся.

А вот зашедший за мной Андрей чиниться не стал. С удовольствием откликнулся на приглашение хлебосольных хозяев и, отбросив стеснение, присел за стол. И быстро стрескал всё, что ему предложила хозяйка. Да ещё и запил всё съеденное парой чашек горячего чая. А завтрак?

— Да ты не переживай так, Серж, я и в собрании поем. Ты же знаешь, я и слона могу съесть, — уже на выходе ответил на мой удивлённый вопрос Андрей. А то я беспокоиться начал, куда в него столько влезает.

— Не знаю. Забыл я, не помню, — решил немного приоткрыть завесу над своими нелепыми и необъяснимыми иной раз промахами, вызывающими неприкрытое удивление моих друзей и знакомых.

— Как это забыл? — мой товарищ даже приостановился.

— А вот так. Тут помню, а тут не помню. Но постепенно всё вспоминается, — поспешил успокоить взволновавшегося друга. И тут же предупредил его: — Смотри, доктору не проболтайся.

— А я-то думаю, что с тобой иной раз происходит? Как будто и не ты это совсем, известных вещей не знаешь и наших с тобой проделок не помнишь. Да ещё и вид у тебя при этом такой потешный делается. Будто пыжишься изо всех сил, словно пытаешься вспомнить и ничего не получается.

— Теперь понятно, как это со стороны выглядит. То-то, смотрю, народ иной раз на меня с удивлением косится. И командир давеча в курилке точно такими же словами своё удивление высказал.

— Так я тебе о чём и толкую. Ладно, теперь хоть понятно, почему ты такой стал. Говоришь, проходит со временем? Вспоминается?

— Да, только напыжиться нужно, как ты метко сказал. И Андрей, про доктора я не просто так сказал…

При входе в столовую собрания внимательно наблюдал за впереди идущими сослуживцами. Поэтому не оплошал и на пороге перекрестился на ту самую большую икону на стене. А потом и своё место за столом занял. Окна выходят на юг, солнышко самым краем заглядывает в помещение. Белые скатерти, салфетки и посуда, сверкающие приборы, снующие деловито с блюдами солдаты. Завтрак. Скорее бы он закончился, душно как-то.

На аэродроме прямо возле ангара со своим «Фарманом» нос к носу столкнулся с инженером. Мне показалось или нет, но вроде бы Герман Витольдович чуть помягчел со времени нашей прошлой встречи. В этот раз даже буркнул что-то приветливое первым — поздоровался, похоже. Не стал его разочаровывать, ответил. А потом начался подлинный допрос, что это я за чудачества затеял с мешками?

Ответил, как есть, ничего скрывать и придумывать не стал. Зато инженер ушёл явно удивлённый и озадаченный моими нововведениями и задумками. Хорошо хоть противиться ничему не стал.

А там и командир подошёл. Первый полёт сделали вдвоём. Просто взлетел, сделал два разворота по кругу и зашёл на посадку. Сел, подкатился к ангару, там меня уже привычно поймали механики. Сегодня это у них вообще просто получилось. Потому что я наконец-то узнал, куда запропастился ещё один член моей наземной команды. Оказывается, я его сам отпустил на побывку к семье. Он местный, живёт недалеко от города, вот и отпросился на несколько дней. А я его отпустил. И не помню. Не осталось в памяти никаких зацепок. И, вообще, что-то странное начинает с ней происходить. То, что успел сразу выхватить, то крепко усвоил, а то, что показалось мне второстепенным, начинает забываться. Или не вспоминается, вот как в этом конкретном случае. Очередной сюрприз мне свыше, только не очень хороший.

С командиром на переднем сиденье аэроплан вёл себя совсем по-другому. Летел, словно колун, устойчиво, хрен с прямой свернёшь. Единственное неудобство — приходилось всё время поддерживать его в горизонтальном полёте, аппарат так и норовил приопустить нос. Особенно это стало заметно, когда в кабину добавили мешок с песком. Командир так и не стал покидать сиденье наблюдателя, остался в самолёте. Взлетели. Длина разбега увеличилась раза в два. Мощности двигателя не хватало. Оторвались от земли почти у конечных буйков. Неприятно, но не смертельно, за буйками впереди ровного относительно выкошенного поля еще добрая сотня метров. Взлетим, если колёса на кочках не отвалятся. Или остановимся, в крайнем случае.

Привычную мне высоту набирали долго. Пришлось сделать несколько кругов над взлётно-посадочной полосой, над ангарами, буквально выгрызая у неба каждый метр. Уже на пятистах метрах аппарат ощутимо проседал, мотор работал на пределе своих чахлых силёнок, я даже обороты практически не прибирал. Лучше пусть он сейчас сдохнет, чем чуть позже, но в боевых условиях. Не сдох, а жаль. Слабоват он.

Да, прав был командир. Двести фунтов и всё, дальше уже начинается лотерея, неоправданный риск. Если переводить в килограммы, то свободно можно брать на борт килограммов тридцать-сорок бомб. Это при наличии на борту лётчика-наблюдателя. А без него никак, не мне же самому эти бомбы за борт сбрасывать? Впрочем, можно и мне, если придумать какую-нибудь приспособу для принудительного сброса. А сами бомбы подвешивать за гондолу на внешние держатели-кронштейны. Где-то что-то я подобное встречал, читал. Подумать нужно да с механиками посоветоваться. Может, что вместе и придумаем.

Тем временем за всеми этими размышлениями зашёл на посадку с быстрой потерей высоты и подошёл к торцу. Садиться нужно осторожно с таким весом. Выдержали бы стойки колёс…

В этот раз командир покинул кабину и потянул меня за собой чуть в сторону.

— Ну что скажете, Сергей Викторович? К каким выводам пришли?

— Мотор слабоват, сам аэроплан к большим нагрузкам не пригоден. Управляется тяжело, приходится постоянно контролировать высоту. Если на него ставить пулемёт, то и для бомб места не останется.

— Что же, рад, что вы правильно оцениваете возможности своего самолёта. Что предлагаете?

— Роман Григорьевич, да что я предложить-то могу? Аэроплан заменить на более скоростной и грузоподъёмный! И всё! Так вы сами сказали, что новых аппаратов не предвидится!

— Не предвидится, поручик, в ближайшее время не предвидится, — задумался на минуту. Глянул внимательно и продолжил: — Вас тоже гложут сомнения? Что-то такое тревожное витает в воздухе?

— Витает, Роман Григорьевич, тревожные предчувствия одолевают. Потому и думаю о пулемётах и бомбах.

— Да, слух вчера в полковых штабах прошёл, что собираются у нас в губернии формировать новые пехотные полки — Гдовский и Новоржевский. Ох, грядёт что-то…

Промолчал. А что я могу на это сказать, коли ничего конкретного не знаю? Лишь покивал с умным видом. Лучше послушаю, что опытный офицер скажет. И, кстати, было бы хорошо осторожненько так выяснить, какого лешего он ко мне такой заботой и любовью воспылал? Советуется вот, разговоры разные заводит. А я не один такой. У нас среди лётчиков роты даже целый штабс-капитан есть. А уж поручиков вместе со мной целых три офицера.

— И нас из Петербурга сюда на лето отправили. К чему? Да ещё первоначальное место для расположения лётного поля выбрали вообще за рекой. Как туда имущество перевозить? Автомобилями? Да мы всё лето только этим и занимались бы. Пришлось на себя ответственность принимать и подбирать совсем другое место. Нынешнее, откуда и до железной дороги близко и до казарм с канцелярией рукой подать. Одно только плохо, город рядом, жители хоть и не проявляют пока своего недовольства громким шумом работающих моторов, но бургомистр уже высказывал свои претензии. Ничего, до осени потерпят. А там в столицу вернёмся… — Помолчал, глубоко затягиваясь папиросой. Попыхтел, коротко глянул на меня и продолжил: — Не удивляйтесь этому разговору. Присматриваюсь к вам после аварии. Очень меня заинтересовали произошедшие с вами изменения. К счастью для вас — в положительную сторону…

На этом разговор увял и быстро свернулся. И командир оставил меня в одиночестве и раздумьях. А мы все, что уж правду скрывать, вздохнули с облегчением. Я от несколько напряжённого для меня разговора, истинной подоплёки которого так и не понял. Мои подчинённые… Просто по старой мудрой армейской поговорке предпочитали держаться подальше от начальства и поближе к кухне. Кстати о кухне.

Я не ошибся в этом своём утверждении. Как раз сейчас за распахнутой не до конца тяжёлой серой шторой входных ворот нашего брезентового ангара прибывший, как оказалось, из вполне законного увольнения унтер нарезал белое с красными прожилками сало. Чесночный дух в один миг заполнил довольно-таки просторный ангар, в котором потрескивал остывающий «Гном», поскрипывали, расслабляясь, натрудившиеся сегодня стальные тросы аэроплана.

— Унтер, это вы что тут удумали?

— Так, ваше благородие, я же дома был. Ну и как мне домашней стряпнёй своих товарищей не угостить?

— Сало это, конечно, хорошо. А вот что такое у тебя под ящиками припрятано? Ну-ка давай-давай — доставай!

И я внимательно наблюдаю, как смутившийся унтер тянет за замотанное тряпицей горлышко полную литровую бутыль.

— И что это?

— Как что, ваше благородие? Самогон это. Наш, деревенский, орловский.

— Так ты что? Не местный? Откуда родом? — и смотрю вопросительно.

— Почему не местный? Местный. Деревня Орлинская. Станция Орлы.

Что-то не помню я такой. Слабо район полётов изучили, господин поручик. Или снова последние воспоминания из памяти исчезли? Какое у меня удобное оправдание собственных ляпов появилось.

— Ладно, — возвращаю бутыль. — По стопке, не больше. И если кого на вечернем построении с запахом учую, то будете на аэродроме до следующего пришествия сидеть безвылазно.

И почему-то уверен, что никто лишнего себе не позволит, не те у окружающих меня людей глаза.

А вот ароматно пахнущий кусочек ухватил с этого импровизированного стола из казённых деревянных ящиков. Не удержался. Удивился только. Это же патронные, откуда их столько? Оказывается, нет. Имущество лабораторий и мастерских в них перевозили. Теперь, чтобы не занимали и не захламляли помещения, их на аэродром отвезли до осени, ну а тут уж распределили поровну в каждый ангар под роспись и личную ответственность старших унтеров. Ну да, до осени, это они просто пока не знают, что останемся мы в этом городе до самой следующей весны, а возможно и дальше, и никому эти ящики больше не понадобятся, потому что все мастерские так и останутся в городе, в отличие от лётчиков авиа роты.

Собрание решил проигнорировать, завтра полётов не планируется, а сегодня я лучше по городу погуляю. Только памятуя вчерашние натруженные ноги, доехал до центра на трамвае. И вообще, надо бы себе прикупить цивильную одежду, запарило меня по этой жаре в форме ходить. Днём-то ладно, вроде как на аэродроме нахожусь, не до жары, а вечером накатывают душные волны, заставляя струйки липкого пота стекать по спине между лопаток. Это ещё хорошо, что я сапоги скинул и обул форменные полуботинки. Сегодня же и закажу себе летнюю одёжку в каком-нибудь швейном ателье. В трамвае постарался остановиться прямо напротив открытого до упора вниз оконного стекла. Так хоть какой-то ветерок обдувал. Спрыгнул с подножки, немного не доехав до остановки, вызвав тем самым осуждающее покачивание головой кондуктора. Да и ладно, мне же тоже хочется полихачить. А то насторожили меня слова командира о моей серьёзности. Рано мне ещё в старики записываться.

С удовольствием погулял по территории Крома. Поразили до глубины души осыпавшиеся крепостные стены, практически разрушенные башни в устье Псковы-реки.

Вышел на пароходную пристань чуть ниже Ольгинского моста, полюбовался речными пароходами с гребными колёсами по бортам. А народу-то здесь! Не протолкнуться. А-а, вот в чём дело. Баркасы какие-то разгружаются. Вереницы грузчиков по деревянным сходням выносят из трюмов явно тяжёлые мешки.

Дальше всё забито подводами. Чуть было не попал под ноги одному из поспешающих грузчиков. Тот глянул на меня красными от напряжения глазами, подкинул на спине мешок и прохрипел:

— Шёл бы ты отсюда, вашбродь. Не путался бы под ногами.

Связываться и качать права не стал, так и пошёл, куда направили, явно заработав удивлённый взгляд в спину.

Зато Ольгинский мост поразил воображение. Ажурные дуги металлических конструкций опираются на четыре мощных каменных быка. Центральная арка самая высокая и украшена с двух сторон стрельчатыми острыми шпилями или башенками. И красивый мемориальный памятный знак справа от входа на мост с латунным двуглавым орлом наверху. Видно, что мост недавно построили, потому что насыпь с двух сторон только-только начала обрастать травой. Поднялся по каменной лестнице наверх, прошёл ближе к середине моста, постоял у литой чугунной ограды, развернулся и пошёл назад, с трудом оторвавшись от созерцания мощных водоворотов далеко внизу под ногами. Сейчас ещё схожу гляну на красоту Троицкого моста, и на этом всё. Мне ещё к портному успеть нужно — цивильное заказывать.

На сам мост я не пошёл, потому что долетевший снизу, с рыбных торговых рядов у самой реки запах заставил поморщиться и повернуть назад. Нет, здесь лучше или на трамвае проехать, или подождать, пока ветер переменится. Потому что всё-таки очень интересно будет по старому Запсковью погулять.

Здесь очень активное движение гужевого транспорта. Лошадки бодро тянут телеги с высокими бортами в сторону заречья, возчики при этом громко покрикивают, разгоняют в стороны жмущихся к краям горожан. Отсюда заметно, что и контингент там в видимом отдалении проживает более простой, менее состоятельный, потому что и домики в основном одно — и двухэтажные, и улицы поуже. Единственным высоким сооружением выглядит отсюда башня канатной фабрики и возвышающаяся над крышами своими куполами церковь.

Всё, довольно на сегодня, сейчас к портному и домой. Готовый костюм в магазине купить, конечно, проще, но всё-таки лучше пойти к портному. Какую-то такую вывеску я видел на Сергиевской улице, неподалёку как раз от своего дома. И «Химчистка» там рядом. И магазин «Меха», что для моей службы скоро очень актуально будет. Нужно и о предстоящих зимних морозах подумать. В небе-то оно в хромовых сапогах несподручно зимой. А разузнаю-ка я — сколько надо за меховые унты выложить? Заодно и посмотрю, что они мне смогут предложить. Вроде как унты сейчас бурками называют?

Вышел я из лавки господина Либмана практически с пустыми карманами. Всё потратил, на проезд только оставил. Ничего, чуть позже подумаю, где можно деньгами дополнительно разжиться.

Зато заказал себе и меховые зимние сапоги, и такую же куртку. С портным договорился о пошиве нескольких рубашек и штанов по моим наброскам. Причём никакого удивления мои причуды не вызвали. Мастеру всё равно, что шить, было бы уплачено. Плюнул и заказал себе трусы с футболками, раз уж никто ничему не удивляется. И ещё пару простеньких белых хлопчатобумажных подшлемников. А то голова под пробковым шлемом в полёте сильно потеет. Вентиляции нет от слова совсем.

Заглянул в оружейный магазин, постоял на входе, привыкая к полусумраку, отказался от услуг подскочившего приказчика, осмотрелся, шагнул к выставленным образцам. И чего это меня сюда занесло? Я же вроде не фанатик огнестрела? Хотя с какой стороны за него браться знаю и на стрельбище вроде как в мишень иной раз попадал. Старая память сюда привела? Вряд ли, учитывая, что в чемодане я лишь казённый армейский револьвер Нагана нашёл.

А ведь помнится, что нам разрешено себе личное оружие прикупать… Купить? Не сейчас, позже, или всё-таки не стоит? Скоро маузер выдадут… Нет, мне понадобится что-то более компактное и неприметное. Такое, что можно всегда под рубашкой носить, и его со стороны лишь опытный натренированный взгляд углядеть сможет. Зачем? Не знаю пока, но вот чувствую, что нужно.

Сразу поймал себя на странной мысли. Сколько было раньше книг прочитано на подобные темы, и везде героям нужно сразу включаться в какой-то круговорот особо срочных дел и забот. Грабить банки, набивать мошну, раздавать платные и бесплатные советы власть предержащим, отодвигать в сторону Распутина с его предсказаниями будущего катаклизма. Ну и так далее в том же духе. А мне вот совершенно ничего не хочется делать. И желания нет, и никакой уверенности в том, что я смогу даже на приём к какому-нибудь военному министру попасть, не говоря уже о царствующих особах. Бред же полный. Реальность она совсем другая. Но читать и представлять себя на месте всё могущего героя не спорю — было приятно…

Так что я спокойно поброжу по городу, наслаждаясь последними мирными месяцами, а там будет видно, куда и к чему стремиться. Вот только в одном я согласен с книгами. Материальное положение следует поправить. Какими путями? Пока не знаю. Но и ходить с пустыми карманами не хочется. Особенно точно зная, чем закончится для России Первая мировая…

От размышлений отвлёк ткнувшийся в живот пацан. Ойкнул, отшатнулся и собрался было задать стрекача, но был крепко прихвачен мною за ворот. Отпустить? Да отпустил бы, но пока держусь за него в наклоне, у меня хоть боль немного пройдёт. Он же не смотрел и не разбирался, засранец, куда своим острым плечом мне ударить. М-м, как метко угодил, словно заранее прицеливался. А я в форме. Представляете конфуз? Офицер — и стоит, скрючившись, прямо посередине многолюдной центральной улицы со скривившейся от боли физиономией. Да ещё и наверняка багрово-красной.

— Валентин, сейчас же извинись перед господином офицером! — Громкий голос справа заставил через силу выпрямиться, медленно выдохнуть через крепко стиснутые зубы и оглянуться.

Полевая офицерская форма Омского полка. Музыкант?! Интересно, они же все в летних лагерях должны быть?

— Прошу прощения, — вывернулся из-под моей руки пацанёнок.

Пришлось отпускать, не устраивать же скандал посреди улицы… Да и моя вина в этом печальном для моего организма инциденте точно есть. Замечтался, по сторонам не смотрю. Тоже мне лётчик!

А малец на месте остался, не сбежал, уже молодец. Папаша подошёл, кто же это ещё может быть, представился, участливо так. Догадался, похоже, о причинённом моему организму физическом ущербе.

— Капельмейстер девяносто шестого пехотного Омского полка Абель Абрамович Зильбер…