Там, где кончается арена…

Владимир Кулаков, 2018

Книга Владимира Кулакова "Там, где кончается арена…" является продолжением повествования о цирке. Для того, чтобы понять душу цирковых, их чаяния, вообще что это за люди, живущие на планете Земля, следует прочитать трилогию "Сердце в опилках", "Последняя лошадь" и "Под куполом небес". В этих произведениях автор попытался раскрыть огромную тему жизни людей цирка с момента, когда они попадают в этот удивительный мир манежа и как проходит их жизнь в этом магическом кольце. "Там, где кончается арена…" дополняет картину, повествуя о непростом времени, когда нужно покидать арену в силу тех или иных обстоятельств. Что чувствуют цирковые, как ведут себя, как живут, и живут ли вообще? Ответ вы найдёте на страницах, которые перед вами. В книге, как всегда, много юмора и мелодраматических эпизодов. Это делает повествование объёмным и динамичным. Книга читается на одном дыхании. Откройте её – не пожалеете…

Глава вторая

«Что такое — ЦИРК?..

Это, конечно, манежный Круг. По нему лошади несутся, наклоняясь к центру. Словно там лежит ответ… Цирк — Полусфера. К ней с арены взлетают под купол. Там до Бога рукой подать…

Это — Плоскость, когда лежат не в силах подняться от усталости. И жёсткая Плоскость — когда однажды не поднимаются вовсе… Цирк — это Квадрат детской колыбели. С первыми круглыми игрушками — мячами и кольцами жонглёра… Для некоторых начинающих — Ярмарка Тщеславия, заканчивающаяся Тщетой. Улыбка и седина старого артиста, вкусившего горечь цирковых опилок. Познавшего простоту «Vanitas vanitatum…» Это — Мир в миниатюре. Вселенная! Начало Мироздания и конец Бытия.

Бесконечная Прямая, замкнутая на самою себя. Спираль в спирали. Параллельные прямые, которые пересекаются. Это Парадокс в Логике и логика в парадоксах. Цирк это — Ты, растворённый в вертикалях надежд и огорчений… Это — восходящая горизонталь Удачи, летящей к тебе на крыльях аплодисментов.

И — Любовь, долгожданная, Безграничная, однажды приходящая к тебе.

ЦИРК — это Круглая Многогрань…»

–…Много — грань… — Сашка Сарелли на какое-то мгновение завис над тем, что только что написал, повторил несколько раз финальное слово и отложил листок бумаги. Очередная его новелла родилась как-то сама собой, почти без единой правки. Их накопилось достаточно за долгие годы — две-три книги уже можно было издать, да всё както недосуг… — Ладно, всё на сегодня! Хватит душу рвать!..

Он глянул в окно. Над Москвой занимался серый мартовский рассвет. Впереди ждал очередной длинный день, как сдвоенный состав товарняка на переезде, который надо было переждать, пережить…

…Он лежал, прижавшись к рёбрам старой чугунной батареи. От неё шел нестерпимый жар! Топили в этом сезоне, не жалея ресурсов и не щадя налогоплательщиков. Сашка Сарелли валялся вот уже второй день, редко вставая по малой нужде, и только чтобы попить воды прямо из-под крана. Силы его иссякли, и все надежды рухнули.

Накануне он походил по Москве в поисках хоть какой-нибудь работы. В цирковом училище ему были рады, но все места педагогов были заняты, а сверх штата никто никого набирать не собирался. Поискал в интернете самодеятельные цирковые студии, созвонился. Там тоже в нём нужды не было, если только на общественных началах. Из любви, так сказать, к цирку. Проще говоря — за так! Он дал несколько объявлений на частные уроки по жонглированию. Один раз отозвались. Заплатили за два часа занятий и всё, продолжения не случилось — поняли, что дело это нелёгкое, не такое уж и развлечение… Однажды попросили провести несколько уроков жонглирования в ГИТИСе для студентов-первокурсников, и на этом тоже всё закончилось. Больше никаких предложений не было, идей тоже. Работать свой номер по кабакам-ресторанам или в детских садах, как это теперь делали многие, он не мог — было противно, унизительно! Физически он тоже едва тянул — его время, как профессионала, кончилось. Нет, конечно, собраться, «выдать на гора», он всё ещё мог, но…

Всё чаще одолевала мысль продать квартиру, которую когда-то приобрели его родители. Эта была хоть и небольшая, но уютная трёшка в цирковом кооперативе «Арена» на Фестивальной и углу Онежской. Тут жил почти весь цвет советского цирка. Ну, или, во всяком случае — какая-то его часть. Не самая худшая…

Если «трёху» продать, купить однокомнатную, то можно какое-то время прожить безбедно. Но делать этого ох, как не хотелось! Это было не только жильё, но и невидимая связь, ностальгия по ушедшим родителям и временам своей юности. Именно здесь он когда-то потерял девственность. Отсюда уходил в армию — вот тут валялись его лохмы, когда стригли «под ноль». Сюда привёл первую жену. Здесь были бесконечные застолья, когда возвращались с гастролей. То он с приятелями, то родители со своими друзьями, а иногда и общими компаниями гремели на весь подъезд. Как здесь было хорошо и радостно! Знали бы они…»

Жизнь остановилась, замерла, потеряла всякий смысл. Земля вращалась во вселенной вместе с бренным телом бывшего жонглёра. Цирк во всех его ипостасях остался в прошлом. К этому нужно было привыкать, точнее отвыкать. По ночам, во сне, он всё ещё работал. Снились, в основном, кошмары: вот он выскакивает на манеж, а реквизита нет. Ему подают мячики. Зачем? Это не его реквизит! Он всегда ими плохо жонглировал! Где кольца? Но выкручиваться надо — зрители вокруг! Позор!.. На другой день: объявляют его номер. Он спешит по каким-то запутанным лестницам к манежу. Звучит его музыка. Он не успевает, опаздывает… Следующий сон не лучше предыдущих: он второпях надевает костюм, но никак не может закончить. Руки действуют как-то замедленно, словно нарочно. А тут снова звучит объявление его номера. Музыка! Он опять не на манеже… Очередное просыпание в холодном поту и трепещущим сердцем. Только один раз, летая в эфирах, он получил от работы наслаждение. Снился Париж, международный конкурс. Всё, что он тогда пережил наяву в ранге триумфатора, сейчас вернулось во сне. Зал аплодировал стоя. Крики браво! Члены жюри рукоплещут, а он кланяется, кланяется и плачет от счастья… Проснулся — лицо мокрое…

Сашка Сарелли жил и занимался этим делом, сколько себя осознавал. В последнее время вспоминалось, как выносили деда с манежа под аплодисменты артистов и униформы. Столько пришло тогда народу проститься со старым Мастером! Теперь он на Кунцевском, рядом с бабушкой. Позже там оказалась мама, которая так нелепо разбилась, сорвавшись из-под купола. Отец сгорел после этого как-то быстро и незаметно — спился, не выдержал такого поворота судьбы. Сашка о ту пору был уже вовсю самостоятельным, взрослым. Ездил по гастролям отдельно от родителей. У него всё получалось, он был на взлёте! В молодом угаре пережил это, казалось, относительно легко. Ан нет, рубцы на сердце оказались незаживающими. Правда саднить они стали по-настоящему только сейчас, когда Сашка Сарелли вдруг остро осознал, что он один-одинёшенек на этом свете. Ну, не считая, разве что, его друзей: Шаха, Фила и Ангары.

Цирковая молодость промчалась, отзвучала, как увертюра в оркестре перед представлением… Жизнь резко изменилась! Теперь никуда не надо было спешить, собираться в дорогу. Не было шумных компаний в привычных цирковых гостиницах, как не было и самих гостиниц. Не было аплодисментов, того адреналина, который ежедневно подпитывал кровь. Не было переездов, поездов, самолётов — не было ничего, что полвека наполняло его жизнь смыслом и стремлением. Всё неожиданно закончилось. «У вас льготная пенсия есть? Есть. Ну и отдыхайте! Пора! Спасибо Вам за работу! Компания Росгосцирк в ваших услугах больше не нуждается…»

Теперь он чувствовал себя бомжом, которого выбросили из собственной квартиры на улицу, где было холодно, страшно и непривычно. Он не знал, как жить, совладать с ситуацией! С чего начать это новое для него существование? Не было ни финансовых накоплений, ни семьи, ни иной профессии. От прошлой жизни остался лишь его любимый «Мерседес», ещё крепкий и такой надёжный. Это были его крылья, которые столько раз уносили в странствия-путешествия, без которых он себя не мыслил! Сашка был влюблён в эту машину, как в женщину! Сколько всяких амурных приключений знавал салон его автомобиля! Сколько раз он ночевал в нём, когда некуда было деться! Этот дом на колёсах оставался связующим звеном с его прошлой жизнью. Этакая невидимая ниточка, за которую цепляется такое эфемерное понятие, как память. Но на бензин в последнее время не хватало, и «Мерседес» всё чаще пылился в гараже.

Зацепиться душой было не за что. Никаких вариантов и надежд! Тупик! Чёрный засасывающий квадрат — после солнечного круга манежа!..

В этой ситуации, которая с каждым днём усугублялась, нужно было думать, как жить дальше. Но именно Жить не особо и хотелось…

Он много спал. Блуждал в тяжёлых беспросветных закоулках забытья, пытаясь найти там спасение. Точнее, ничего он не искал. Просто лежал в состоянии глубочайшей депрессии, выраженной в бесконечном равнодушии к себе и окружающему миру. Он не чувствовал ровным счётом ничего. На вопрос, жив ли он в эту секунду, утвердительного ответа он бы не дал. Единственной точкой опоры и жизненного тепла сейчас была шершавая, много раз крашенная батарея центрального отопления. Именно она хоть как-то сейчас подтверждала, что жизнь его ещё не покинула.

Энергии не было. Желаний тоже. Никаких. Он просто прижимался ягодицами к обжигающему металлу и лежал без движений.

Иногда ему казалось, что сердце переставало биться и дыхание останавливалось. Он ждал. Но проходили секунды, и грудь начинала вздыматься против его желания и воли. Тело, привыкшее к бесконечным нагрузкам и испытаниям, теперь хоть и нещадно болело, но продолжало самостоятельно жить и функционировать. Оно боролось! За двоих!.. В мозгу вдруг чётко, как команда «Ап!», прозвучало: «Жизнь никто не отменял! Осим хаим!..»

— Что за «осим хаим»? Это ещё что за иностранщина? — мозг вяло начал свою жизнедеятельность. В голове многократно, словно заевшая пластинка, повторялось: «Осим хаим! Осим хаим!..»

«Надо посмотреть в интернете, как переводится эта абракадабра. Никогда раньше ничего подобного не слышал… Да пошло оно всё!» — устало промелькнуло в мозгу, и он вновь устремился вверх-вниз по скользким тоннелям сновидений…

…За ним гналась свора бешеных собак. Они брызгали рыжей слюной. Их горячие капли летели ему на ноги, плечи, спину. Он задыхался, но бежал, бежал, что было сил. Понимал, если укусят — всё… И его укусили… В самое незащищённое место, что пониже спины. Он проснулся с колотящимся сердцем и пульсирующими висками. Присел на кровати, приходя в себя и вырываясь из липкой паутины сна. Простыня была мятой и влажной. Он изрядно пропотел, как при тяжкой хвори.

Сил не было. Остатками воли он всё-таки сделал над собой усилие. Хрустнул коленями, пошатываясь, встал. Потёр обожжённое батареей место. Одеяло валялось на полу. «Вот, собака!» — недобро покосился он на раскалённый радиатор, одновременно вспомнив свой сон. Слава богу, бешенство ему не грозило, но волдырь обещал быть знатным. И где!..

Прихрамывая, пошлёпал босыми ногами на кухню. Попил воды, привычно потянулся, охнул! Выковырял из блестящего пластика таблетку мелоксикама, ещё раз хлебнул воды. Проклятый артрит с каждым днём прогрессировал, уродуя пальцы рук, плечи и сгибы локтей. Натренированное за долгие годы тело, из-за отсутствия привычных нагрузок, разваливалось на глазах. Никакие утренние зарядки не могли компенсировать оставшиеся в прошлом ежедневные репетиции и выходы на манеж.

Среди дня он ещё выглядел молодцом! Всегда щеголевато одетый, длинноволосый, без заметной седины, лёгкий, энергичный — он поражал собеседников, когда те узнавали, что ему почти пятьдесят. Выглядел он лет на десять-пятнадцать моложе. Последнее время лишь утро напоминало ему о том, что ничего нет вечного под этой луной, да и под солнцем тоже. Сарелли с удивлением узнал, что его любимое жонглирование может мстить за прошлые многочасовые репетиции. Здоровье вдруг начало исчезать, как купюры из кошелька, которые он раньше особо не считал. Всё казалось прочным и незыблемым, но молодость вдруг скрылась за поворотом, как автобус, на который ты опоздал…

«Ладно, через полчаса боль чуть утихнет. Часа через два-три уймётся совсем. Мелоксикам своё дело сделает», — утешил он себя.

Сашка кое-как расходился. Насколько мог помахал руками, осторожно, психуя на свою неожиданную беспомощность, с закушенной губой, через силу, поприседал. Посмотрел на свои руки, покачал головой и включил компьютер.

В голове тяжестью пудовой гири висела серая пелена, запорошенная обрывками разрозненных фраз, мыслей без начала и конца, вопросов, на которые у него не было ответов. Всё это, словно с глубочайшего похмелья, копошилось, кувыркалось резвыми акробатами, гудело какофонией и не отпускало ни на секунду. Сарелли сделал очередное усилие, открыл крышку ноутбука.

— Та-ак! Смотрим, ищем… «Лехаим»… Нет, не то! Это слово я знаю, сто раз у Шацкого орали на его днях рождения, желая здоровья. Ёлы-палы! Не могу вспомнить! Да как же его? Заспал, блин!..

Вдруг ударом в висок: «Осим хаим!..» Сердце радостно заколотилось, и любопытство погнало застоявшуюся кровь по аортам, а ожившее сознание — по закоулкам интернета…

…Он сидел ошарашенный и одновременно какой-то просветлённый и торжественный. То, что это словосочетание никогда ранее в своей жизни он не слышал и не встречал, Сарелли мог поклясться чем угодно! Значит, это «оттуда»! Специально для него! С ним говорят! Поддерживают! Он не один! Мир, оказывается, бесконечно шире, глубже, многогранней его представлений о Вселенной!.. Сашка рассмеялся громко и счастливо, открыв для себя эту простую и одновременно Великую истину, вспомнив болезненную точку отсчёта своего открытия — обожжённую задницу о чугунную батарею. «Как всё лихо закручено! Утро явно задалось!..»

На экране монитора компьютера светилась неоново-белым с чёрными литерами статья из Израильского журнала, которая называлась: «Осим хаим». Сие означало — «Наслаждайся Жизнью!»

Сашка взбодрился: «Надо съездить к Ангаре. Что-то он в последнее время на звонки не отвечает. Не нравится мне это…»