Последняя лошадь

Владимир Кулаков, 2017

Книга, которую вы держите в руках – о Любви, о величии человеческого духа, о самоотверженности в минуту опасности и о многом другом, что реально существует в нашей жизни. Читателей ждёт встреча с удивительным миром цирка, его жизнью, людьми, бытом. Писатель использовал рисунки с натуры. Здесь нет выдумки, а если и есть, то совсем немного. «Последняя лошадь» является своеобразным продолжением ранее написанной повести «Сердце в опилках». Действие происходит в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Основными героями повествования снова будут Пашка Жарких, Валентина, Захарыч и другие. Многие персонажи – реальные, некоторые придуманные, точнее списанные с кого-то. Основной задачей автора было показать не парадную сторону цирка, которую видит зритель на представлении, а мир закулисья, переживания людей, отдавших свою жизнь этому ремеслу. Кому-то покажется, что эта книга вообще не о цирке, и он будет прав Цирк – это всего лишь точка соприкосновения с окружающим нас миром, который меняется. Некоторые общечеловеческие ценности встречаются всё реже. Но есть вещи неизменные во все времена, на которых держится наш бренный мир. Возможно, именно поэтому книга и названа – «Последняя лошадь»… Отзывы о книге вы можете направить на электронную почту автора: [e-mail]

Глава первая

Поезд замедлил бег, звякнул железной сцепкой, пару раз дёрнулся и остановился. Сутки в почти пустой неуютной плацкарте прицепного вагона остались позади.

— Ну, прощай, Пашка Жарких! — тётя Шура, проводница, улыбнулась, сделав ударение на имени и фамилии пассажира. — Давай, давай, шустрей — не Монте-Карло, стоим всего две минуты!

— Ух ты, запомнила! — Пашка усмехнулся. Дорогу коротали разговорами о цирковом житье-бытье, жизни вообще и питьём чая. Там он и поведал ей о Монте-Карло, где ежегодно проходит самый престижный международный конкурс среди артистов цирка — тайной мечте каждого из них.

Тётя Шура подняла откидную площадку, протёрла поручень и отступила в сторону.

Пашка быстро спустился вниз. Напрягая крепкие бицепсы, поставил на шуршащий гравий сначала увесистый чемодан, затем дорожную сумку. Никакой платформы не было.

— Счастливых тебе выступлений, артист! — услышал он уже издалека.

Поезд прощально качнул красными фонарями последнего вагона, в котором ехал Пашка, и исчез в мареве летних сумерек.

Он огляделся, прикинул расстояние до прятавшегося в зелени деревьев строения с названием города. До вокзала надо было идти.

Неспешно темнело. В фиолетово-лиловом небе, далеко за краем земли, умирал закат. Тишину нарушали лишь Пашкины шаги по гравию да вечерняя перекличка птиц. Пахло ночными фиалками, отцветающей акацией и ещё чем-то, будоражащим молодое сердце.

— Ехали мы, ехали… О, забрался! Мм-да-а, действительно, не Монте-Карло! Встречать, скорее всего, никто не будет…

Наконец появилась платформа с потрескавшимся асфальтом. После гравия шагать стало легче. Пашка поменял в руках местами сумку с чемоданом. Чемодан оттягивал плечо. Лямки сумки впивались в кисти рук, но там было помимо вещей и самое дорогое — жонглёрский реквизит. Всё это он нёс по цирковому куражно и радостно, подбадривая себя репликами вслух.

На привокзальной площади в этот час царило безлюдье. Лишь одиноко светился зелёный глазок такси. Двери в машине были распахнуты. Поставив ногу на бампер, на капоте сидел долговязый парень в кожаной кепке. Она по-пижонски была натянута почти на нос. Для того чтобы что-то рассмотреть, ему приходилось высоко задирать голову. Тёмно-коричневый цвет кепки резко контрастировал со светлыми волосами таксиста. Небрежно торчащие длинные пряди слегка трепал вечерний ветерок. Розовая рубашка была завязана на животе узлом поверх стареньких джинсов. Он грыз семечки, смачно сплёвывая кожуру себе под ноги.

Цирковая администрация, как всегда, была «на высоте». Молодого артиста действительно не встретили, предоставив его самому себе в незнакомом городе.

В какой стороне располагался цирк, Пашка не ведал, поэтому такси для него было единственным спасением в этот час.

— Куда едем, сэр? Моя «вороная» к вашим услугам до ближайшего ранчо! — таксист указал на чёрную, видавшую виды, «Волгу».

Парень был чуть старше Пашки Жарких: лет двадцати семи — двадцати восьми. Его «вороной», судя по всему, — не меньше. Машина была во многих местах заметно помята и поцарапана. Ржавчина, потеряв всякий стыд, выставила в металле все дыры напоказ. Сквозь трещины на лобовом стекле виднелся лист картона. На нём была нарисована конская голова и крупными буквами написано: «Последняя Лошадь».

Пашка потоптался в нерешительности, предвкушая перспективы поездки, и, вздохнув, пробурчал второй раз за последние десять минут:

— Да-а… Точно не Монте-Карло!..

— Чего, чего, — заинтересовался таксист. — Не понял?

— Поехали, говорю! — Пашка попробовал было пристроить свои вещи в багажник такси.

— Не-не! Не туда, там грязно — масло пролил, утром почищу. Давай в салон. — Хозяин машины выбросил остатки семечек на асфальт, вытер руки о штаны и привычным жестом забросил багаж на заднее сиденье «Волги», охнув от веса чемодана:

— Чего там у тебя, кирпичи, что ли?..

— Книги.

— А-а! Книги!..

— Цирк-шапито знаешь, где стоит в вашем городе? Мне туда.

— Ци-ирк? — как-то по-детски радостно и удивлённо переспросил таксист. — Знаю! Я там вчера клиента подбирал. Уже брезент натянули, кассу поставили. Народу!..

Но туда далеко, на другой конец города, — предупредил он и хитровато посмотрел на Пашку.

— Поехали, поехали! Я вижу — других «лошадей» здесь всё равно нет. — Пашка осторожно забрался на переднее сиденье.

— И до утра не будет. Поэтому — «Последняя Лошадь»… — шофёр со второго раза еле захлопнул водительскую дверь. Он аккуратно положил свою кепку на приборную панель. Кожаный головной убор ему явно нравился и был дорог.

— Так ты — артист? — таксист с интересом рассматривал пассажира, включая счётчик. — Ух, ты! Никогда не видел живого артиста!

— Надеюсь, мёртвого не увидишь тоже, — слегка огрызнулся Пашка, задетый его бесцеремонностью, и тут же подколол:

— На ходу не развалимся, довезёшь?

— Хилый юмор у тебя, дружок! — обидчиво покосился на Пашку водитель, повернув ключ в замке зажигания. «Волга» с минуту не хотела заводиться, «чихала» и скрежетала. Наконец, стрельнув выхлопной трубой, она хрипло заворчала и, скрипя всем железным скелетом, неторопливо набрала скорость. Где-то под ногами что-то повизгивало:

— Выжимной… Подшипник! — пояснил шофёр. Он пару раз резко ударил стопой по педали сцепления. Визг прекратился. — О, нормально!..

Пашка, после того, как убедился, что машина после «клинической смерти» всё-таки вернулась к жизни и даже едет, спросил:

— Как вас на линию-то в таком виде выпускают?

— У нас тут не Москва — всё попроще! Хм, как в Марьиной Роще… — таксист покосился на пассажира и тут же гнусавым женским голосом дурашливо спросил:

— Гражданин! Вам «шашечки» или ехать?..

— Что ж ты довёл свою «лошадь» до такого состояния?

Шофёр криво усмехнулся:

— Это не я. Тут до меня с десяток «наездников» трудились. Она вообще не ездила, стояла ржавела в «железном ряду» — это у нас так списанные машины зовутся. Я её за два месяца поднял. Скоро обещали новую «тачку». Вот и терплю…

Пашка вытягивал шею, на дорогу смотреть мешал кусок картона с надписью. Он вытащил этот «плакат», прижатый к стеклу воткнутой в приборную панель отвёрткой. В лицо ударил поток воздуха.

— Э-э! Там дырка в стекле! Тут всё предусмотрено!.. — хозяин машины недовольно попытался пресечь самоуправство пассажира.

— Зато теперь прохладно и дорогу видно. — Пашка удобнее расположился в кресле, рассматривая надпись на картоне.

— И так все окна открыты! А-а, ладно, как хочешь! — махнул он рукой.

В нижнем правом углу лобового стекла, прямо напротив Пашки, зияла дыра с крупный грецкий орех. От неё разбегались трещины, как от солнца лучи. В отверстие действительно прилично сквозило.

— Камень словил на встречке из-под КАМАЗа, — опередил вопрос водитель. — Менять не хотят, мол, нету. Врут!..

Пашка сочувственно кивнул. Затем улыбнулся и щёлкнул пальцем по картонке:

— Хм, остроумно — «Последняя Лошадь»! — он аккуратно засунул «рекламную вывеску» за отворот солнечного козырька и впервые внимательно посмотрел на сидевшего за рулём. Тот был явным оригиналом.

— А то! — таксист гордо поднял подбородок. — Сидел бы ты сейчас на вокзале, ждал первого утреннего автобуса, как Робинзон Крузо Пятницу после дождичка в четверг! А тут — я, как ангел с небес, со своей «Последней Лошадью»!

— А может, название такое потому, что в твоей развалюхе осталась всего одна лошадиная сила? — Пашка не упустил случая пройтись по «живому», намекая на скорость, с которой они тащились. Шофёр ухмыльнулся, сверкнул фиксой на переднем зубе и прибавил газу.

Минут пять ехали молча. Таксист включил ближний свет. Виднее не стало. Настоящей ночной темноты по-прежнему не было. Небо светилось прощальной полоской заката, всё ещё цепляясь за уходящий день. «Волга» тянула монотонную песню и катила по неширокой пустующей дороге. Встречных машин не было.

Водитель поправил кепку на панели и вновь заговорил, словно продолжая начатый разговор:

— Мне нравится бывать на вокзале в такие часы. Никто больше туда ездить не хочет — пассажиров-то раз-два и обчёлся. В это время всего один проходящий. Я туда приезжаю за тишиной. Соловьи поют, черёмухой пахнет, сиренью. Сейчас, правда, уже почти всё отцвело, но красоты меньше не стало. Главное — нет людей…

— А как же заработок, план? — Пашка не ожидал такого откровения от водителя. Устоявшийся стереотип образа таксиста явно рушился.

— Да какой там план, какие заработки вот на этом! — шофёр слегка ударил двумя руками по рулю машины. Помолчал. — Я дорогу люблю…

Пашка украдкой поглядывал на водителя «Последней Лошади», насколько ему позволял вечер и неяркий свет фонарей на придорожных столбах. Шофёр «Волги» был жилист, поджар, даже несколько худощав. Назвать его привлекательным можно было с натяжкой. Но что-то в нём было такое, что притягивало взгляд. В парне чувствовалась мужская сила и надёжность. Глаза его смотрели жёстко и вызывающе. Нос с заметной горбинкой, хищно изогнутые ноздри и волевой подбородок говорили о решительности характера. Светлые длинные волосы, откинутые назад, открывали скошенный лоб. Одна из бровей таксиста была повреждена. Шрам переломил её в середине углом. От этого одна из сторон его лица смотрела на собеседника как бы слегка удивлённо и иронично. В том, как парень держался, чувствовалась подчёркнутая бравада и привычная уверенность в себе. Он напоминал какую-то хищную птицу, всё время рвущуюся в полёт. Лёгкая сутулость, жёсткая складка у рта, постоянно играющие желваки на скулах и пристальный взгляд серых глаз создавали некоторую агрессивную угрюмость, которая никак не вязалась со словами законченного романтика.

— Брошу я эту работу. Не моё это… — заговорил таксист, задумчиво глядя на дорогу. — К геологам подамся или на северá. Мир хочу посмотреть. Себя в настоящем деле проверить. Вот так, циркач!

Пашку словно кольнули.

— Так не говорят. Это для нас, как оскорбление!

— А-а, ну, извини! А как говорят?

— Артисты цирка или — цирковые. Циркачами мы назывались до революции, ну, может, ещё немного, чуть позже. Безграмотные были, нищие. «Бабы, снимай бельё — циркачи приехали!» — вот так встречали нас лет семьдесят тому назад. Теперь всё изменилось…

— Значит, вы теперь все образованные и богатые? — с сомнением посмотрел шофёр на Пашку Жарких.

— Хм, да уж… — ушёл от ответа «циркач».

— А что у вас ещё не говорят?

— Не говорят «последнее» или «последний». Заканчивая гастроли, цирковые никогда не скажут: «последнее представление». Или — «последний раз». Так что «Последняя Лошадь» — название классное, но не для цирка.

— Блин, что же у вас тогда можно говорить? — начал заводиться шофёр, уязвлённый неподходящим названием его такси.

— Остальное всё можно! — улыбаясь, примирительно сказал Пашка. И добавил уже серьёзно: — Понимаешь, цирк — такая штука, где в любой момент всё может оказаться «последним разом». Вот и стараются не говорить то, что может накликать беду.

— Ну и как вы обходитесь без этих слов? — водитель повернул голову в сторону Пашки, забыв про дорогу.

— Э-э! Ты вперёд смотри, а то как раз будет нам — «Последняя Лошадь»! — Пашка занервничал, видя, как машина направилась к обочине. — Ну, заменяют эти слова на похожие по смыслу, скажем, «ещё раз» или «ещё одно». Как-то так…

Несколько минут ехали молча, каждый думая о своём.

Неожиданно таксист начал громко хохотать, стуча по баранке. Пашка вздрогнул, потом тоже стал тихонько посмеиваться, заражаясь от напавшего на водителя приступа ржача.

— Нет, я не могу! Это… Это что ж получается! У меня теперь значит — «Ещёразная Лошадь»? Ну вы цирковы-е-циркачи даёте! Мозги снесли за минуту!.. Не «Последняя» — «Ещёразная»!..

Шофёр хохотал в голос, смахивая слёзы и сверкая стальной фиксой. Ему вторил Пашка Жарких. Они то и дело повторяли: «Ещё… Ещёразная Лошадь»!..

Вдруг таксист прервал смех и посерьёзнел.

— Ну, всё, посмеялись. Сейчас будет ещё веселее…

В сумраке вечера дорога пошла круто в гору. По правую руку зиял заброшенный карьер. По левую — высокая насыпь, словно горная вершина.

— Ну, «Ещёразная», давай!

«Волга» тянула, как могла, завывая, словно шла на взлёт. Скорость заметно падала. — Не осилит «коняга», будешь толкать!..

Пашка внутренне усмехнулся такой перспективе: «Кто кого везёт?..»

— Тут дорога проходит по самому краю карьера, — пытаясь перекричать вой мотора, рассказывал водитель. — Лет пять назад туда на спуске две фуры с прицепами улетели. Да и других «приключений» ежегодно хватает. Особенно «весело» тут зимой… Теперь вот новую дорогу достраивают в обход этой горы и карьера. Там уже начали ездить, но пока пользуемся и этой. Зовём её — «дорога в рай»…

Машина медленно, с натугой шла на подъём, проехав мимо самодельного обелиска с запылёнными бумажными цветами и автомобильным рулём.

Крутой поворот открыл вид на город. Обочина дороги резко обрывалась в карьер, дна которого в сумерках не было видно.

— Метров тридцать-сорок, не меньше! — невольно поёжился Пашка, вспомнив историю с грузовиками.

— Карьер этот теперь почти в центре города оказался, — продолжал рассказ таксист. — А город наш — вот он, что твоя Москва, на семи холмах. Сам-то оттуда?

Пашка ничего не имел против Москвы — она ему нравилась! Он даже полюбил её за время учёбы в цирковом училище, но неожиданно для самого себя приврал:

— Я питерский.

— О! Город Ленина! — шофёр показал свою осведомлённость.

— Скорее — город Петра, — восстановил историческую справедливость Пашка.

Он соврал, потому что хотел избежать расспросов и тяжёлых воспоминаний о своём настоящем городе детства. «Циркач» родился и вырос всего в каких-то ста пятидесяти километрах от места, куда он сегодня приехал. По сути, они были земляками. Но его враньё сейчас ударило с другой стороны! Оно тут же напомнило ему о недавних событиях — о разбившемся семейном корабле в городе, к которому он себя причислил…

Таксист не заметил нахмурившегося лица пассажира и продолжал:

— Поговаривают, что хотят сделать из карьера пруд, рыбу развести, а вокруг парк разбить. Это будет, наверное самый глубокий пруд в мире! А пока, видишь, испоганили место. Теперь в другом месте роют. Вокруг скоро будут одни карьеры с прудами и «золотыми рыбками», жить станет негде…

— А чего роют-то?

— Здрасьте!.. Ты хоть знаешь, куда приехал-то? Наверное, удивился — чего это город наш так называется?

Пашка пожал плечами. Название действительно смутило его ещё в телеграмме, которую он получил из Главка накануне. Там сухо, в несколько строк, указывалось, что, мол, вы, жонглёр Павел Жарких, направляетесь в летний передвижной цирк «Дружба» в город «N» (со странным названием, имеющим отношение скорее к поцелуям, нежели к проживанию), начало гастролей — тогда-то…

Такого города он не знал. Догадывался по расположению — где-то в бывших родных местах Черноземья.

–…Название нашего города произошло от фамилии известного геолога. Здесь он нашёл руду. Слышал — магнитная аномалия? Так вот здесь — её центр. Тут железа добывают, наверное, больше чем во всех других местах, вместе взятых. Вот и живём теперь во всём этом… — то ли с гордостью, то ли с сожалением закончил свои объяснения таксист. Он взял с торпедо машины свою любимую кепку, резко накинул её на голову и дёрнул за козырёк.

Дважды выжал сцепление, с лёгким скрежетом переключил скорость и сам себе прокомментировал:

— Синхронизатор, блин! Достал!.. — и, играя желваками, замолчал.

Вдалеке мерцали городские огни. Они переливались новогодней гирляндой, раскинувшись вверх и вниз. Было красиво и как-то необъяснимо тревожно…

— Новостройки, современный район! — словно угадав мысли пассажира, кивнул водитель — Туда нам и надо.

Наконец дорога начала уходить от опасного обрыва. «Волга», напрягая силы, упорно двигалась к концу подъёма. Последние метры она преодолела, казалось, на пределе своих возможностей.

— Ну, вот и всё! Молодец, старуха! — хлопнул по баранке довольный водитель и вновь сверкнул фиксой. — Отсюда до твоего цирка рукой подать.

Машина перестала надрывно реветь и трястись. Вдруг она зачихала, задёргалась, пробежала с десяток метров и безжизненно стала. Её фары тускло светили на пустынную дорогу.

— Да-а, перехвалил… — почесал затылок таксист, виновато посмотрев на пассажира. — Семечек хочешь?

— Укатали Сивку крутые горки! — Пашка вздохнул. — Открывай капот, семечки!..

— Сами с усами, знаем, что не багажник!..

Хозяин «Последней Лошади» долго проверял контакты, свечи. Иногда просил пассажира заводить машину. Сам вращал ключом в замке зажигания, сплёвывал и тихо матерился. Подкапотная лампа освещала его озабоченный профиль. Причина поломки не отыскивалась.

На небе появились первые звёзды. Ночь тихо и безучастно наблюдала за путниками. Пашка вышел из машины, залез на пригорок и посмотрел вдаль.

Ветер приносил с собой знакомый с детства запах полыни, донника, распаренного за день и высушенного солнцем сена и ещё какой-то волнующий аромат начала лета. Где-то вдалеке, на излучине мерцающей реки, трещала моторная лодка.

— Как в деревне на косогоре, близ Дона… — подумал Пашка и потянулся за сигаретой. Курил он редко, скорее для форса, дав себе твёрдое слово в этом гастрольном городе бросить совсем — на манеже, в работе, иногда «дыхалки» не хватало.

Воспоминания, которые он постоянно гнал от себя, спрятав их в самый дальний потаённый уголок, вдруг вырвались на волю, накатили, давя на сердце и горло. Калейдоскоп прошлого закружился галопом цирковой лошади. Вспомнилось воронежское детство, побег из дома, встреча с Захарычем. Смерть последнего родного человека — спившейся вконец тётки. Пашкины постоянные приезды к Валентине в её гастрольные города, ещё когда он учился в цирковом училище, её приезды к нему. Честно заработанный «красный» диплом, отрепетированный сольный жонглёрский номер и почти два года семейной жизни, где мёд горчил, а лекарства были ядом.

Вместе с сигаретным дымом у Пашки вырвался наружу невольный стон от ноющей, не проходящей боли. Всё пронеслось одной секундой, полоснув по сердцу и оставив кровоточащий след, как только что вспоровшая небо падающая звезда…

Таксист всё возился с машиной, проклиная «Последнюю Лошадь» и всех лошадей на свете, запряжённых в железную повозку под названием автомобиль. На свет лампочки под капотом прилетела мошкара, которая досаждала шофёру ещё больше, чем таинственная неполадка.

— Дыми сюда, циркист, а то сожрут! — шофёр был доволен своей шуткой. Лихо переделанное слово напоминало ему знакомое — «таксист».

Пашка пропустил мимо ушей каламбур, который остался без аплодисментов. Реплика шофёра тем не менее отвлекла его от терзающих воспоминаний.

Пуская струю дыма на мошкару, он вдруг заметил, что центральный провод трамблёра как-то странно торчит. Дотронувшись до него, «циркист» понял причину поломки.

— Садись, заводи…

–?!..

— Садись, тебе говорю, «погонщик лошадей»! — У Пашки была природная реакция на слово. «Поздним зажиганием» он никогда не страдал. «Циркист» тоже не осталось без внимания. — Садись, фокус покажу. Заводи!..

Машина немного покапризничала и завелась.

— Ну, ты даёшь! — восхищённо взглянул на своего пассажира таксист. — Что там было? — его повреждённая бровь собралась гармошкой. Он вытирал руки о тряпку, извлечённую из «бардачка».

— Кио секретов не выдаёт! — Пашка решил сохранить в тайне «серьёзность» поломки. Его авторитет резко возрос в глазах владельца «Последней Лошади».

Дальше ехали без приключений. Вскоре шофёр объявил:

— Ну, вот ты и «дома». А мне ещё «скакать» километра три до таксопарка.

Слева высилась усечённая пирамида цирка-шапито, спящего в ночи. Лёгкие порывы налетающего ветра шевелили брезент, который, словно волна в море, вздыхал и успокаивался. Цирк окружала металлическая изгородь, к которой прилепились вагончики с тёмными окнами. День кончился. Артисты теперь кто в гостиницах, кто на съёмных квартирах — обычная гастрольная жизнь…

Таксист выключил счётчик и помог вытащить из салона вещи. Пашка протянул купюру.

— О! У меня нет сдачи!

— Не надо. Это тебе за экскурсию — когда ещё так незабываемо поездишь! Ну, и на «сено»…

— Какое сено? — не понял таксист.

— Для твоей «лошади», — кивнул Пашка на авто.

— Остряк-самоучка! — беззлобно огрызнулся шофёр. — Слушай, а у вас в цирке лошади есть?

Пашка утвердительно кивнул и невольно улыбнулся, вспомнив о самых дорогих ему людях, ради которых он сюда и приехал: о Захарыче, Свете Ивановой и их конном номере. Водитель о чём-то подумал и спросил:

— А если я к тебе как-нибудь забегу, коняшек покажешь?

Пашка, продолжая улыбаться, ещё раз кивнул.

— А как тебя найти? — бровь таксиста приподнялась сломанным треугольником.

— Спросишь жонглёра Пашку Жарких. Ну, или Пашку Жару…

Дверь такси вновь захлопнулась не с первого раза. Машина рыкнула, обдав плохо сгоревшим бензином. Со скрежетом включилась первая скорость.

— Тебя-то как звать, ковбой? — крикнул Пашка. Из треска и дребезжания донеслось:

— Венька Грошев! Ну, или Венька Червонец!.. Облако бензина развеялось, подвывающий звук удаляющейся машины постепенно стих.

— Хм, «Последняя Лошадь»… — вспомнил Пашка и, подняв сумку с чемоданом, толкнул незапертую калитку ограды цирка.