Наследие Белого конвоя

Владимир Кремин, 2023

Версия романа с элементами мистической фантазии, погружает в историю России периода Гражданской войны. Жестокие испытания, выпавшие на долю главного героя, не дают возможности выполнить возложенную на него миссию. Однако, ему удается сокрыть бесценные образцы наград колчаковской армии, за которыми ведется большая охота. Доверяя мистической силе старого Сибирского шамана, он завещает «тайные знания» своей еще не родившейся дочери, имя которой Варвара.

Глава седьмая

Раскол

Головной дозор, состоящий из единственного всадника, задолго до рассвета покинул расположение. Бывшему подъесаулу Степного конного корпуса, Первой стрелковой дивизии, дислоцировавшейся когда-то в прошлом под Уфой, Григорию Семченко нравилось быть при дозоре и при добром скакуне. Он исправно исполнял обязанности равного по рангу офицера, и штабс-капитан Киселев всегда с вниманием относился к «живой» информации, добытой столь малочисленной разведкой. Вновь поступающие сведения были для Киселева важнее любых противоречивых мнений. Точными данными из послужного списка подъесаула, он не располагал. Единственно правильным, можно было считать предположение, что после летнего переформирования Первой степной Сибирской стрелковой дивизии, подъесаул казачьего конного подразделения Семченко, оказался в рядах Тобольского гарнизона и был назначен в секретный конвой, как боевой, обладающий смекалкой офицер. В этом надежном человеке Киселев был уверен и поэтому ничуть не утруждал себя сомнениями в честности и преданности однополчанина.

На утренней зорьке, штабс-капитана удивило и даже обрадовало внезапно затянувшееся густой, непроглядной, туманной мглой, небо… Морозную стену словно отодвинуло к северу и какие-то десять, пятнадцать градусов ниже нуля, показались для всей команды конвоя, счастливым дуновением забытого юга. На лицах отчетливо читались улыбки и долгожданная надежда на избавление от ледяных оков арктического холода. Воспрянувшие духом, обретшие миг тепла и счастья люди, благодарили Господа за ниспосланную с небес благодать оттепели и с новыми, невесть откуда взявшимися силами, двинулись вперед, к далекой и заветной цели. Напрягая силы, пользуясь моментом окутавшего пойму реки тепла, изнуренные люди устремились вперед и в каждом из них, с новой силой возрождалась надежда, оживало и ширилось едва теплящееся желание, уверенно идти дальше. Около полудня проглянуло яркое солнце. Его забытое тепло, коснувшись остуженных холодом, обветренных лиц, мягким прикосновением живых лучей, пусть скромно, но напомнило о том, что оно есть…

Неожиданно для всех, разорвав окрестную тишину, где-то в отдалении, далеко впереди, прогремело два выстрела. Глухим, скупым и хриплым эхом отозвалась, совсем не привыкшая к шуму, стылая тайга. Обоз замер, движение прекратилось. Штабс-капитан спешно поднялся с саней и подошел к головной колонне.

— Всем приготовиться!.. — громко скомандовал он. — Поручика Никольского ко мне, живо!..

Спустя мгновения поручик уже спешно подходил к командующему.

— Возьмите двух человек и срочно отведите подводы назад, прижмитесь к берегу, займите там оборону и ждите! Всем остальным вытянуться в цепь, дистанция пять метров, залечь и приготовиться к бою!..

Команда была выполнена незамедлительно и участок заснеженной реки шириной около восьмидесяти метров превратился в непреодолимый, скрытый рубеж обороны. Все мгновенно врылись в снег и замерли, с напряжением всматриваясь в белую даль горизонта. Волнение нарастало… Разобрать, что происходило далеко впереди было трудно и лишь наличие бинокля помогало уловить слабое, едва узнаваемое, движение черных точек за дальним поворотом реки, почти слившимся с лесом в одну тонкую линию. Вскоре, Киселев уже различал небольшой конный отряд, усиленно преследующий оторвавшегося от группы одинокого всадника. Догадаться было не трудно; скорее всего головной дозор наскочил на засаду и теперь, изо всех сил, старался уйти от преследования. Прогремело еще два громких, отчетливых выстрела и всему заградительному отряду стало ясно, что с набегавшей лавиной конницей предстоит вступить в бой. Вскоре цепь преследующих всадников вытянулась, и Штабс-капитан насчитал восемь наездников, стремительно скачущих в галоп за несущимся прочь подъесаулом.

— Приготовиться к бою! — прозвучала команда, и конвой, отчетливо различая противника приготовился к отражению атаки. — Пропустить всадника! Огонь по команде!..

И стоило только Семченко проскочить условный рубеж, как грохнула револьверными залпами округа. От неожиданных выстрелов конница опешила и заметалась. Две сбитые с ног лошади и четверка ездовых, кубарем покатились на заснеженную гладь широкой реки. Начался скоротечный и губительный для нападавшей стороны, бой. Двое всадников тут же повернули обратно, но сбитые прицельными выстрелами, безвольно повисли на стременах ошалело несущихся прочь лошадей. Двое других наездников, набегая на конвой, в растерянности подняли вверх руки. Однако, один из нападавших, держа высоко над головой блеснувший клинок, был прицельно снят с лошади последним, одиночным выстрелом.

— Прекратить огонь!.. — скомандовал Киселев, глядя на замершего в недоумении всадника, с красной, косой лентой на папахе. Лошадь послушно остановилась, словно бы и ее касался категоричный выкрик человека. Фыркая и топая на месте копытами, она разгоряченно мотала головой, явно не ощущая слабину провисших удил.

— Спешить его, связать и к саням! — распорядился штабс-капитан, обратив внимание, как со стороны к нему торопливо бежит один из офицеров конвоя.

— У нас потери, господин капитан! — доложил тот, — Убит подпоручик Гаврилов; тяжелое ранение в голову. Он сказал, что для него честь умереть в бою. Я пытался помочь, но…

— Мне очень жаль, господа… Займитесь им и похороните с честью. Соберите всех убитых, а бродячих лошадей изловить и к повозкам.

Подошел раненый Семченко; его левая рука, чуть ниже плеча, кровоточила, оставляя на светлом английском френче алый, заметный след.

— На вылет, господин капитан, ранение легкое. Перевяжу и могу скакать дальше, — шутливо улыбнулся подъесаул.

— Молодцом, однако, мчались!.. Хвалю!.. а рукой займитесь непременно. Что там впереди случилось? Может нас засада ждет или отряды «красных», наверняка это могла быть только передовая группа?

— Надо бы допросить пленного, господин капитан! Вдруг я кого не приметил… Ой быстро уходить пришлось. Недоглядел, случайно наскочил; из-за леска, что за утесом, отряд вышел. Виноват, господин капитан!.. А конь мой тех золотых стоит, не обманул тунгус…

Пленному «красному» бойцу было велено говорить, в противном случае ждала участь его погибших товарищей. Крепкий телосложением, с одутловатым круглым лицом, сибиряк, оказался на удивление покладистым, смирным и разговорчивым партизаном. Откровенно заявил, что он вовсе даже не командир и жизнь для него поважнее любой идеи будет, потому как дома баба с детишками ждет, а в отряд вон, сельчане идти подбили. А чего, говорит, дело большого ума не требует, оно и прибыльно порой бывает; разжиться можно, гульнуть там: «Мы далече не захаживаем, свою округу оберегаем…» Но даже по мере того, как борьба за будущее России приобретала все более ожесточенный характер, боец немногочисленной конницы и представить себе не мог наличие «белого», офицерского отряда, в тылу у господствующих по всей Сибири Красных партизан. Он был наслышан, что «белые» давно откатили к Томску и город под натиском Пятой Красной армии вот-вот будет оставлен. А все более участившиеся столкновения их передовых частей с единственным и успешным в окрестностях, многочисленным отрядом «белых», под командованием полковника Олиферова, вынудили того уйти в сторону Красноярска. Будто поговаривают, даже и там, он по-прежнему, упрямо продолжает сопротивление, не давая покоя партизанам.

— Есть ли формирования «красных» в Колпашево или его окрестностях? — прозвучал очередной вопрос командующего конвоем.

— О партизанах мы не слыхивали… Те, ну то есть мы, больше восточнее, вдоль речки Кеть промышляем. Там и деревушек по более да болот меньше, а то влетишь по запарке на коне в полынью какую, не только скакуна, но и себя сгубишь. Кругом-то марь одна, вот троп и держимся.

— Ты мне не про вашего брата говори, а о регулярных формированиях Красной армии растолкуй, что знаешь! — настаивал командующий.

— Так я же вот и говорю, что к Томску «красные» вроде как подались, хотя слыхивал, большой отряд, по разнарядке должно, к Нарыму движется. А самый короткий путь, стало быть, вдоль Оби, по большой реке, чего им по тайге кружить, небось не лето. Ежели вы с имя не встретились, то ждите гостей… Вам, господин командир, уходить бы от реки надо… Ежели не в тягость, меня за собой таскать, то укажу куда двигаться безопасней. Иначе прямиком в лапы и угодите, а бойцов у них много, вашими наганами не перебить…

— Правду говорит, давно с этой реки в лес уходить надо было, тащимся на виду у всех, — неожиданно вмешался в разговор поручик Бельский, вызвав тем самым одобрение некоторых офицеров.

Заговорили, перешептываясь отдельные, а то и откровенное недовольство выплескивать стали, да так, что общее волнение трудно было утаить от наблюдательного командира.

Чувствуя замешательство в настроениях бойцов отряда, даже сам арестант оживился, теша слабую надежду, выжить:

— Вот и я о том же, — тут же продолжал он предлагать свою помощь, как знающего и верного проводника, для хорошо знакомой местности, — чего вслепую идти, коли мне все тропы ведомы. Проведу вдоль Тогурской Кети мимо Колпаша, прямиком на восток, там в протоках есть где затеряться. Красные туда не сунутся, на Нарым пойдут. Оно и вам легче… К примеру вон, до Марьиной Гривы ведь целая дорога из бревен выложена. Куда проще и быстрее с обозом идти, нежели буреломами да болотами напрямик пробиваться.

— Ты же сам только что говорил, что отряды «красных» там во всю гуляют? — уточнил командующий.

— И то верно, отгуляли вот, вы же всех моих дружков и постреляли. Почитай наш отряд, да Копыловский в округе и был, остальные вдоль Чулыма шустрят, сюда ни ногой. Сам то я, господин командир, из Новоселово. Занесло вот почитай за шестьдесят верст к северу, чего уж; решили и до Парабели прогуляться, а тут ваш всадник на нас прямиком прет; так вот в засаду и привел. А речка Кеть уж точно от нашего брата до самой Марьиной Гривы свободна, там ведь сам Олиферов днями с отрядом по более двухсот сабель прошелся. Кому там быть-то?.. — воодушевленно и убедительно, уповая на милость «белого» офицера, разъяснял обстановку местный партизан.

— А откуда про дорогу знаешь? — интересуясь, спросил Киселев.

— Так ведь когда канал до Енисея пробить по реке норовили, почитай все обозы-то мимо нашей деревни прямиком и шли. Тогда этот тракт и строили. Эвенки с Кети злых духов на них насылали; там их капища да могилы предков устроены, очень святые места, земля где они обряды исполняют, а тут вольный разгул; обозы с русскими, от которых звон по всей тайге идет… Старообрядцы, хоть ранее и селились окрест, но те с верой и уважением, так безобразно себя не вели, как каторжане-невольники, да охранка, что по деревням, в чумах да лабазах квартировали…

Очень схожие с правдивыми, умозаключения местного Красного партизана, вызывали ответные, не менее откровенные высказывания и симпатии, чувствующих возможность отдыха, уставших от длительного перехода людей. Тем более, что предложения от него исходили самые реальные, способные помочь выйти из смертельно трудного положения, чреватого гибелью измотанного отряда. С его слов выходило, что, сделав крайне необходимую передышку в селе, где напоят, накормят и обогреют, можно будет набраться сил и по проложенному, надежному тракту, без блужданий по безлюдной и гибельной тайге, выйти к Енисею, а там и до Красноярска недалеко. Особенно настораживала и тревожила все более растущая вероятность встречи с регулярными формированиями Красной армии. Зачем продолжать следовать вдоль реки, зная о движении противника навстречу? Для многих офицеров предложения откровенного крестьянина, готового помочь, казались весьма перспективными и соблазняли своей практичностью. При вынужденной, подкупающей к общению паузе, его заверения слушались как вполне реальный шанс скорого отдыха, который воспринимался блаженным, желаемым чудом.

Выкладки партизана выглядели очень достоверно и все больше начинали убеждать поручика Бельского в решимости идти другой дорогой: «А что, если утром ударит мороз и холод? Тогда вновь обрушатся тяготы преодоления, которые непременно еще грядут, если не делать нужных выводов и не быть идиотом, способным ради долга, и утративших свою актуальную силу приказов, идти на верную гибель, и вести за собой остальных, — рассуждал он, — Ведь до этого времени он не знал как подчинить себе значительную часть группы конвоя и куда следует ее вести. А вот теперь план созревал стремительно и быстро, оставалось лишь высказать публично свое мнение и тем самым завоевать поддержку многих офицеров, обрести единомышленников, вызвав тем самым столь необходимое ему своевременное брожение, и раскол в отряде. Внедрившись довольно успешно в свиту контрразведки адмирала Колчака, он был уверен, что о секретном задании, порученном ему самим командармом Блюхером, разумеется, не было известно никому. Стало быть, пришло время действовать тем более, что шустрый крестьянин, наверняка поспособствует и поможет ему в последствии связаться со штабом „красных“, чтобы сообщить о результатах его тайной операции. В накалившейся до предела атмосфере безысходности, терпение не каждого способно выдержать упорство командующего, упрямо стремившегося придерживаться данных ему распоряжений, без малейшего учета возможного трагического развития событий. Именно сейчас, необходимо было проявить гибкость, чтобы спасти отряд, но Киселева видимо этому не учили.» — Ситуация позволяла, и Бельский решил действовать:

— Господин штабс-капитан, — неожиданно для командующего, обратился он от имени офицеров, — в сложившихся обстоятельствах я бы счел предложение местного проводника разумным. Пробиваться всеми силами к Томску, возможно уже занятому «красными», рискуя опять же столкнуться с неприятелем где-нибудь в районе Колпашево, опрометчиво и безответственно. Команда истощена и обессилена, людям требуется отдых. Морозы вот-вот с новой силой обрушатся на нас и я, как, наверное, и многие, не уверен, что нам удастся обойтись без потерь на пути длинною в триста верст. Чем не вариант: привести себя в порядок, передохнуть в поселке и набравшись сил продолжить движение по тракту в сторону Енисея и Красноярска. Наверняка можно будет в баньке помыться и как следует отогреться на предстоящую долгую дорогу. По-моему, все без исключения были бы этому только рады, разве я не прав? — более чем убедительно завершил свою речь Бельский под явные одобрения собравшихся.

Вторя своевременному и рассудительному предложению, стали высказываться и другие, считая доводы поручика Бельского спасительными для всего потерявшегося в снегах отряда, до которого и дела-то никому нет:

— Правильно говорит, чего нам под пули идти, когда есть разумный выход из положения. Да и отдых с обогревом никому не помешает. Разве в этом нет логики, господа? — своевременно поддержал Бельского сослуживец.

— Верно, тут и спору нет. Идти нужно, пока нас вновь здесь не накрыли «красные», — высказался другой конвойный, давая понять и остальным, что многие согласны с мнением поручика.

Загомонили собравшиеся офицеры, одобрительно поддерживая внесенное предложение. Отчего бы не отдохнуть, не привести себя в порядок, скоро месяц, как в пути, осознавали трагичность положения многие из конвоя, да и больных, что в лежку уже четверо, кому как ни нам позаботиться об их здоровье. Всем грозит неминуемая гибель, если пренебречь появившейся возможностью. Главное выжить, требовательно выступали отдельные офицеры, а не идти напролом сквозь бури и морозы, не считаясь с собственной жизнью.

Внимательно выслушав позицию поручика и реплики, высказанные в поддержку вновь родившейся, схожей с саботажем, авантюры, Киселев распорядился увести арестованного, заключив ранее сказанное в жесткие рамки дозволенного:

— Кто Вам дал право, господин Бельский, так открыто и безответственно делиться планами движения отряда с откровенным врагом. Позвольте мне решать подобного рода задачи. Я готов выслушать ваши соображения по этому поводу, но будьте любезны изъясняться только в присутствии офицеров подразделения. Что касается меня лично, то я категорически против не выполнения приказа командующего Первой Сибирской армией относительно пункта нашего назначения. А им является не Красноярск, до которого вдвое дольше пути, а Томск, где по всем имеющимся сведениям расположены наши части и вести демагогию в отношении сдачи города считаю излишней и не позволительной. Это касается всех офицеров вверенного мне подразделения, без какого-либо исключения.

Гул недовольства нарастал и в голосах были слышны даже ноты раздражения к мнению командующего. Бельский не счел нужным возражать и сдержался, позволил высказать командующему свое, в корне разнящееся мнение. Полагая, что этим еще больше укрепит желание большинства отряда, идти в сторону Марьиной Гривы.

Что-то явно не нравилось Киселеву в обстановке нервозности и вынужденных нравоучений в отношении подчиненных ему офицеров. Скрытая нотка разлада и несогласия с его позицией уже прозвучала и была более чем продуманной. Она отчетливо читалась на многих лицах и разрешение ситуации не в его пользу, сулило людям лучший выход из трудностей последних недель, лишивших многих мужества и сил.

— Я уже однажды, говорил всем присутствующим, — продолжил штабс-капитан, — что в сложившихся тяжелых обстоятельствах, не имею морального права, используя свое положение командующего конвоем, подчинять личный состав строгому и неукоснительному соблюдению Устава. Однако, к исполнению обязанностей конвоя и долгу офицера, беспрекословно следовать приказам своего командира, отношусь с предельной серьезностью. В создавшихся условиях никто не слагал ответственности за завершение возложенной на нас миссии. Вы носите золотые погоны офицеров, господа, и нам не до сантиментов. В откровенных высказываниях поручика речь идет о невыполнении приказа. Однако, любого рода принуждения вплоть до наказания были бы излишними. Я лично, считаю необходимым продолжить движение к Томску и выполнить поставленную перед нами задачу. Надеюсь, при любого рода разногласиях, мне будет предоставлена такая возможность и верные долгу офицеры последуют за мной. Честь имею, господа!.. — нервно высказался командующий.

Киселев отошел в сторону, чтобы немного успокоиться, прочесть карту и определиться с предстоящим маршрутом… Он никак не ожидал расхождения во мнениях офицеров с его взглядом. Чувствовался раскол, его неизбежность начинала просматриваться и все больше тревожить Киселева. Поэтому своим жестким решением, полагая что большая часть конвоя предпочтет все же достойный вариант развития событий, он в чем-то даже предопределил его. Однако ему суждено было ошибиться…

Разошедшиеся по сторонам сослуживцы, мало-помалу начинали вновь собираться группами, чтобы по возможности прояснить для себя; намерения командующего конвоем, и мнения несогласных с ним офицеров. Несмотря на наставления, многие все же не были согласны с жестким решением командующего. Хотелось высказаться в кругу равных по ответственности близких товарищей и найти некое общее мнение, а не идти сквозь Сибирские бураны на поводу ставших неактуальными, приказов командующих армий, не имеющих об их положении ни малейшего понятия. О каком-либо отступничестве от идеалов и приверженности Белому движению, речи не было; преданные делу и служению Отчизне офицеры, с доблестью готовы были продолжать терпеть лишения во славу Царя и Отечества, преследуя реальные цели. Решено было обратиться к поручику Бельскому, больше других разбиравшемуся в создавшейся ситуации, ссылаясь опять же на его инициативу, идти в сторону Марьиной Гривы. Пользуясь темным временем суток, ничто не мешало значительной группе офицеров уединиться; чтобы, «расставить все точки над i».

— Вы совершенно правы, господа, — объяснял создавшуюся ситуацию Бельский, — разве не ясно, что миссия по большому счету завершена и речь идет о наших жизнях, и поиске любых возможностей выхода из почти безнадежного положения, в котором мы все оказались. Продолжать движение на встречу противнику, я так же, как и вы, считаю абсурдным. Прежде всего командующий конвоем должен проявлять отеческую заботу о каждом вверенном ему офицере и не ограничиваться рамками только лишь устава и приказов.

— Да кто из нас ратует за нарушение устава? Нет таких!.. У нас один вопрос; где его человечность, с которой он как командующий должен подходить к подчиненным, учитывая губительное положение отряда, — высказал свое мнение один из обратившихся за разъяснением конвойный.

— Правильно, вот и я о том же!.. — продолжил осуществлять свой коварный замысел поручик Бельский. — Упрекать нас в несоблюдении кодекса офицерской чести, без учета мнений своих сослуживцев, может лишь одержимый личными целями и амбициями, командующий. И вести сейчас отряд на неминуемое столкновение с «красными», на бессмысленную и верную гибель, считаю безрассудством.

Чувствуя и слыша голоса одобрения, Бельский осмелился в тесном кругу офицеров, выразить свое кардинально разнящееся с Киселевым мнение и готовность, пользуясь услугами проводника, возглавить и вести группу единомышленников, в направлении Марьиной Гривы, и далее на Красноярск. Все присутствующие были единодушны во мнении и оговорив детали, решено было до полуночи хранить полное молчание.

Ночь оказалась теплее дня, поэтому отдав команду на отдых, штабс-капитан распорядился рано утром продолжить движение. Из-за сложившейся нервозной ситуации, Киселеву не спалось и, отойдя от дремавшего лагеря в сторону, он предпочел поразмыслить наедине. Хотелось еще раз взвесить и определить свою позицию; может быть даже усомниться в правильности выбранного решения, проверить и убедить себя, что это не так. Воротившись, он прилег на санях, удобно устроившись вблизи укрытого брезентом саквояжа; наверное, только его присутствие о котором никто не догадывался давало ему силы строго придерживаться приказа и данного им слова. Рядом, вповалку, словно намаявшиеся младенцы, крепко спали еще двое офицеров; из-за отсутствия спальных мест, годилось и это. Далеко за полночь, окутанный тьмой безлунной ночи, он глубоко и внезапно, провалился в сон…

Проснулся от толчка в плечо; его так никогда не будили…

— Господин капитан, проснитесь!.. Беда!.. Они уехали, никого нет!.. — в панике, возле единственных саней, сиротливо стоявших по середине замерзшего русла реки, метался конвойный офицер. В отдалении, у берега, словно ища пропажу, бродили еще двое его подопечных. Уже рассвело и по всем его расчетам обоз должен был двигаться в направлении Парабели. Но сани стояли на том же месте, что и с вечера:

«Что могло случиться, где же все остальные? Неужели вчера, почти вся команда поняла и истолковала его речь неверно, совсем не так, как он себе представлял? Но куда они все ушли? Почему? Зачем так внезапно, не предупредив своих же товарищей?..»

За исключением трех офицеров и единственной оставшейся в упряжи лошади, от конвоя не осталось и следа. Как мог он так просчитаться, упрекал себя Киселев, полагая, что сам дал офицерам право выбора, а не строгого подчинения его приказу. Тогда вряд ли кто-либо отважился нарушить его. Киселеву стало не по себе…

Все выглядело как раскол, как предательство, гнусное и подлое не имеющее под собой основательной почвы, но возымевшее большое действие на людей. Так хитро и вовремя спровоцировать бунт мог только Бельский и в этом он прекрасно убедился еще вчера. Вряд ли кто-либо еще отважился на такое. Понимая, что сила и крепость отряда в единстве, поручик умело внес раскол, зная, что разрозненные группы, потеряв свою цель и лишившись командира не выживут и будут обречены…

Выходит, спекулируя на чувствах изможденных людей, устремившихся к легкому, непродуманному выбору, способному лишить цели и завести в тупик, Бельский хитро заманил отряд в ловушку и он, командующий конвоем, стал не исключением. Киселев ужаснулся… Его предположения оправдались — Бельский враг, хитро маскирующийся и коварный. И даже тот странный сон, оказавшийся вещим, подтверждал факт предательства и чуткое подсознание, предвидевшее раскол, уже знало будущее…

И пусть их дороги развела война, отныне его новая цель — это разоблачение подлого предателя, погубившего конвой, и он будет бороться, чтобы сохранить жизнь себе и оставшимся верными делу офицерам. Это его священный долг, долг чести…

— Быстро собери остальных, — отдал распоряжение штабс-капитан, стоявшему в растерянности конвоиру.

Вскоре все трое стояли перед штабс-капитаном. Среди прочих был и поручик Никольский, преданно хранивший тайну, сокрытого под брезентом и остатками соломы, саквояжа. Пожалуй, он был единственным, к кому Киселев по-прежнему питал доверие и симпатию. Как выяснилось, никто ничего не заподозрил; все спали крепким сном, единственным еще имевшимся средством, способным восстановить и укрепить силы оставшихся в строю бойцов.

— Господин штабс-капитан, позвольте выразить свои соображения, — обратился с докладом поручик Никольский.

— Говорите, поручик, я вас слушаю…

— Поздней ночью, еще до того, как заснуть, мне по личным надобностям необходимо было отлучиться. Так вот, как только я отошел, мне показалось, что возле повозки какое-то время крутился один человек. Разглядеть я его не мог, он быстро исчез и мне подумалось, что такого рода хождение по лагерю, схоже с обычной суетой и ничего более. А вот сейчас, когда основная часть конвоя, откололась; надо бы перепроверить, все ли на своих местах, нам как-никак еще долгая дорога предстоит.

Саквояж, наличие которого Киселев уже не скрывал, оказался, к счастью, на месте, а вот довольно увесистый мешок с золотыми червонцами и личным дневником, который штабс-капитан всегда вкладывал вовнутрь, и дорожил им, пропали. Догадываясь, что исчезновение царских монет, дело рук поручика Бельского, потому как возвращая невостребованное золото еще в Сургуте, он один знал о месте хранения червонцев, то, стало быть, и дневник, с точной картой тайника, теперь его добыча. Пусть воспользоваться полученными знаниями ему будет не просто, успокаивал себя штабс-капитан, но даже сам факт владения подробной картой, делал его человеком исключительным и опасным.

Без царских червонцев, приобретение у местных жителей продовольствия, становилось делом совсем не простым и представить дальнейшую судьбу малочисленного обоза было невозможно. Кроме того, в случае столкновения с любой группой военных или Красных бандитов, они становились жертвой, без каких-либо шансов на помилование и никчемной возможности отбиться; патронов у каждого на два выстрела, и не более. Естественную озабоченность вызывал саквояж с его несомненно бесценным содержимым. Возникла срочная необходимость отыскать надежное место и упрятать оставшиеся ценности. В условиях риска, когда впереди еще более двухсот верст утомительного пути по тылам противника, иметь при себе важный груз, являлось верхом беспечности. Понимая это, Киселев принял решение закопать саквояж в ближайшем лесном массиве на берегу реки. Невдалеке такой массив просматривался отчетливо, поэтому сразу же двинулись к нему. Однако вскоре произошло событие, которое вынудило надолго забыть штабс-капитана Киселева о срочных планах, заменив их более насущными.

Из заснеженной дали, в их сторону мчался всадник. Все выглядело так, словно события повторялись во времени, разыгрывая все тот же, вчерашний сценарий с одной лишь разницей; преследователей за наездником на этот раз Киселев, не обнаружил: «Кого это еще несет в их сторону?» — озадачился штабс-капитан, не на секунду не переставая смотреть вдаль.

«Но как же это?.. Что происходит?..» — Он не верил своим глазам.

Навстречу растерявшемуся остатку конвоя, мчался в галоп, верховой всадник; и им вновь, как ни странно, был все тот же Семченко…