Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы

Владимир Квитко, 2023

Книга повествует о жизни и личности архитектора Холокоста – Адольфа Эйхмана: о становлении его мировоззрения, о нацистской карьере, о его жизни на нелегальном положении в Германии после войны и эмиграции в Аргентину. Однако биография Эйхмана – только фон, на котором его личность раскрывается с привлечением различных источников (свидетельства очевидцев, мемуары самого Эйхмана, архивные материалы о его деятельности и результаты психодиагностического обследования). В книге очень подробно и всесторонне обсуждаются проблемы, связанные с оценкой личности Эйхмана с точки зрения Ханны Арендт и её концепции «банальности зла» и результатов, полученных при индивидуальном тестировании Эйхмана психологами и психиатрами во время предварительного следствия в Израиле после его похищения из Аргентины. Кроме того, рассматривается проблема так называемой нацистской личности. Также обсуждаются мемуары Эйхмана и посвящённые ему монографии. Те, кого занимают вопросы происхождения Зла, наверняка смогут почерпнуть что-то из изложенного. Большинство представленных материалов ранее не публиковались на русском языке.

Карьера как Судьба

Выбор делает Судьбу.

Леопольд Зонди, создатель Судьбоанализа, пассажир «поезда Кастнера»

Некоторые ступени карьеры ведут на виселицу.

Станислав Ежи Лец, польский писатель-сатирик

~

Для того, чтобы понять личность Адольфа Эйхмана, необходимо прочитать его жизнь с самого начала, т. е. представить его бытие как логически связанную цепь событий, которые вкупе с полученным им от предков, от Бога генетическим багажом и образовали феномен вселенского злодея. В основном большинство рассуждений, спекуляций на тему Эйхмана основывались на его образе, который получил известность из книги Ханны Арендт «Эйхман в Иерусалиме» и материалов судебного процесса. Сведения из прошлого Эйхмана зачастую были вкраплены в эту книгу только для того, чтобы проиллюстрировать уже законченную характеристику. Спекулятивные построения Х. Арендт отвечали её теориибанальности зла, но никак не отражали реальный феномен человека, сидевшего под стеклянным колпаком в зале иерусалимского суда, правдивой истории жизни которого она не знала. У меня нет сомнений в том, что понять движущие силы, раскрыть в данном случае личность конкретного нацистского злодея, невозможно без анализа его жизни, становления, превращения его из маленького мальчика в того, кого осудили и казнили евреи.

Биографии Эйхмана посвящены капитальные труды, основанные на документальных источниках, свидетельствах очевидцев, кропотливом поиске в различных архивах.

В год поимки Эйхмана вышла книга Квентина Рейнольдса «Министр смерти»^[116], которую он написал на основе материалов двух израильских журналистов, которых он называет своими соавторами — Эфраима Каца и Цви Альдуби. Они долгие годы были «больны Эйхманом» и принесли Рейнольдсу собранный ими материал о жизни Эйхмана (более 800 страниц печатного текста). Среди материалов были и редкие фотографии. Так, на одной из них изображена встреча Гитлера в Вене после аншлюса Австрии (1938), на которой за спиной фюрера отмечена фигура Эйхмана.^[117] Обращение журналистов было вызвано тем, что они рассчитывали на профессиональную помощь в систематизации материала. Рейнольдс прочитал текст и выразил сомнение в его подлинности, которое развеялось после заключения экспертов. При этом журналисты сказали, что многое из написанного — например, цитаты из его бесед с офицерами СС и коллегами — представляет из себя выдержки из мемуаров Эйхмана, к которым они получили доступ.^[118]

Подробное описание жития Каина в образе Эйхмана дали два автора: Дэвид Сезарани и, несколько позднее него, Беттина Штангнет.^[119] Их труды, основанные на множестве документальных источников, прослеживают жизнь Эйхмана от рождения до последних дней. Эта картина может быть источником психологического анализа становления злодея в сопоставлении с фактами его деяний. Сравнение документально подтверждённых реальных событий и мемуаров Эйхмана, безусловно, позволяет судить не только о степени его правдивости, но и о психологических особенностях его личности. Если ему, как и всем другим, Господь предначертал Судьбу, но оставил выбор, то почему Эйхман сделал выбор в пользу Зла? В поисках ответа я последую за названными авторами, впрочем, как и другими, дополняющими своей информацией их труды.

Дэвид Сезарани дал развёрнутую картину жизни Эйхмана «с младых ногтей» и до виселицы. Большая часть его повествования посвящена значимым периодам в биографии Эйхмана, а именно его предвоенной службе в СС и СД, возвышению его как эксперта по еврейскому вопросу и организатора депортации евреев, участию в геноциде еврейского народа вплоть до похищения Эйхмана в Аргентине и суда над ним в Иерусалиме.

Беттина Штангнет исследовала биографию Эйхмана с его ранних лет и до его похищения израильскими агентами и перемещения в Израиль. Она провела колоссальную работу, изучив огромное количество материалов. Итогом её работы стала книга «Eichmann Before Jerusalem» [ «Эйхман до Иерусалима»].^[120] Среди множества документов были не только свидетельства тех, с кем он сталкивался по службе в СС, с кем он был в контакте, проживая в Аргентине, общаясь с бывшими коллегами, которых было немало в стране, в то время лояльной к бывшим нацистам, но и «прямая речь самого» Эйхмана. Несомненна, с моей точки зрения, научная состоятельность и правота Б. Штангнет, — являющейся, как и Дэвид Сезарани, по сути, оппонентом Х. Арендт и обратившей пристальное внимание на портрет Эйхмана в ранние годы его жизни. Тот, кого видела, как и многие другие, на суде в Иерусалиме Х. Арендт, отличался от того, кто щеголял в чёрной эсэсовской форме до поражения нацистской Германии в войне и в послевоенное время в штатском в роли Рикардо Клемента в Аргентине среди единомышленников. Поскольку книга Б. Штангнет была написана через полвека после работы Х. Арендт, в её распоряжении оказались документы и свидетельства, которыми не располагала (и не могла располагать, надо сказать, справедливости ради) Х. Арендт. Б. Штангнет проделала гигантскую работу в тридцати архивах, изучив тысячи страниц текстов, встретившись со свидетелями из прошлого Эйхмана, коллегами и многими другими, помогавшими в сборе необходимой информации. Нельзя не отметить и то, что Б. Штангнет немало времени потратила на расшифровку рукописных текстов и заметок Эйхмана, почерк которого активно сопротивлялся этому.

К тому же исследование Б. Штангнет, результаты которого отражены в её работе, не было поверхностным, а отличалось глубиной, гарантировавшей от поспешных выводов. Выводы, к которым пришла Б. Штангнет, резко контрастируют с заключением Х. Арендт об Эйхмане как о носителе стигмы «банальность зла». Знаменательно и то, что обоснованное мнение Б. Штангнет фактически совпадает с результатами обследования Эйхмана психологами, о чём речь пойдёт в другой главе.^[121]

Надо отдать должное деликатности Б. Штангнет — нет у неё явной атаки на книгу Х. Арендт, хотя абсолютно ясно, что весь многостраничный труд историка, а не журналиста или философа, говорит о том, что факты опровергают теорию банальности зла. И эта деликатность — безусловно, одно из достоинств книги, которое подчёркивает высочайший уровень культуры общения в научном сообществе с коллегами. Само содержание книги обращено к читателю, который не может не сделать выводы самостоятельно. Другими словами, нет необходимости входить в заочную полемику — книга говорит сама за себя, будучи антиподом работе Х. Арендт не только по периодам «до» (Иерусалима) и «в» (Иерусалиме), но и по существу.

В книге Б. Штангнет меня прежде всего интересовали материалы, которые характеризовали Эйхмана как личность, говорили о его психофизиологических и личностных свойствах и особенностях. Именно они являлись объектом моего пристального внимания, именно под этим углом зрения я читал и перечитывал книгу Б. Штангнет. Понятно, что автор, будучи историком, не только излагала имевшие место события и их интерпретацию, но и не могла, что совершенно закономерно, удержаться от оценочных суждений и психологических характеристик. И надо отметить, что она сумела проникнуть до некоторой степени в психологическую картину личности Эйхмана. Совершенно обоснованно, в противовес «банальности зла» как объяснительного механизма, движущего им в злодействе, Б. Штангнет предположила, что Эйхман прекрасно владел искусством ролевой игры, в которой он был сам себе режиссёр и актёр. Именно благодаря этому дару он достиг известности в нацистской элите и влиянию в среде еврейских функционеров, сотрудничавших с ним.

Актёрское мастерство представило Эйхмана в глазах многих в ходе судебного процесса в Иерусалиме в виде недалёкого служаки, конторской крысы, слепого исполнителя чуждых ему приказов. Впечатление от Эйхмана в зале суда резко контрастирует с его образом как в годы до поражения Германии, так и после войны. Есть достаточно свидетельств того, что Эйхман был весьма амбициозен, стремился сделать карьеру. И совсем он не походил в те годы на тихого, вполне заурядного подсудимого, непонятно каким образом, оказавшимся на скамье в зале суда под тяжким обвинением. Но, возможно, выбор роли в этом случае был не совсем удачен — у него имелись все возможности для занятия активной атакующей позиции. Хотя абсолютно ясно, что любая его роль в «Эйхман-шоу»^[122], любая тактика поведения в суде гарантировала только одно — смертный приговор.

~

Адольф Эйхман родился 19 марта 1906 года в Золингене, в Рейнской области. Отца звали Адольф Карл Эйхман, мать — Мария, урожденная Шефферлинг. Отец был дважды женат. Мать Эйхмана умерла, когда ему было 10 лет. От первого брака отца родилось пятеро детей, из которых Адольф был старшим по возрасту.

По словам Эйхмана, отец был строгим и педантичным человеком, требовал порядка и не терпел халатности. Он следил за детьми, за их личной гигиеной, проверял их и домашние задания. Он запрещал детям разговаривать за обеденным столом и легко раздавал пощёчины за непослушание. Было много ворчания и брани. Эйхман говорил об отце хотя и с уважением, но тем не менее с негативным оттенком, подчеркивая своё противодействие ему. Отец побуждал его читать немецкие классические произведения, которых было много в их домашней библиотеке, и мальчик не делал этого просто из духа противоречия. Эйхман был посредственным учеником, часто прогуливал школу и с трудом переходил из класса в класс. Однажды отец отвёл его на лекцию по половому воспитанию, где лектор выступал против греха мастурбации. Юный Эйхман возмутился тогда, сказав: «Где я и где тема?», и рассердился на своего отца за то, что тот привёл его туда. Отношения с отцом, безусловно, сыграли свою роль в формировании личности Эйхмана. По-видимому, он всю жизнь боролся с отцом в себе, доказывая свою силу, подвергая себя нелёгким испытаниям. Устоять, порой в нелёгких жизненных условиях, испытывая давление со стороны начальников, помогало ему состязание с образом отца, который проецировался на неблагоприятные обстоятельства его жизни. Он хорошо запомнил поговорку, которую услышал от отца: «Там, где есть более сильные люди, они никогда не будут на стороне более слабых».

Его отец служил бухгалтером в «Электрической трамвайной компании», а затем в 1914 году его перевели в Верхнюю Австрию, в город Линц на Дунае, где впоследствии до 1924 года он был коммерческим директором.

Второй раз отец женился на религиозной женщине-протестантке, и не в последнюю очередь его женитьба была связана с тем, что у него имелось пятеро маленьких детей. Отец был общественным пресвитером евангелической церковной общины в Линце. Повествуя в своих последних воспоминаниях о семье мачехи, Эйхман подчёркивает, что с ней в круг близких ему людей вошли и евреи: тёти, дяди, а потом и кузены. Эйхман даже дружил в начальной школе с еврейским мальчиком. Но всё же он был одинок. Среди друзей отца имелись евреи.^[123] В своих воспоминаниях Эйхман делает акцент на том, что его семья была индифферентна к еврейской проблеме, по-видимому, полагая, что в какой-то мере это снизит градус антисемитизма, справедливо приписываемого ему. Однако еврейская тема детства Эйхмана имела и другую сторону, совсем не ту, о которой он рассказывал. Повествуя о себе как о человеке, положительно относящемся к евреям, он, безусловно, стремился улучшить свой образ, разрушить сложившееся представление о себе как о чудовищном монстре. По-видимому, эта попытка, как и другие, ему не удались…

Он был мальчиком со смуглой кожей почти семитской внешности. Сверстники из-за этого дразнили его: Der kleine Jude — «маленький еврей».^[124] Несомненно, этот аспект сыграл свою роль в формировании его отношения к евреям. Он как будто побывал в шкуре еврея и всю оставшуюся жизнь желал из неё вылезти, смыть с себя «еврея». Участвуя через годы в истреблении евреев, Эйхман как бы убивал в себе еврея, который был ему ненавистен. Так или иначе, травма, нанесённая ему сверстниками в пубертатный период, вероятно, послужила неким катализатором его ненависти к евреям и предпосылкой его «успехов» в борьбе с ними как с врагами немецкой нации.

Подростком он вместе с другими ребятами издевался над одноклассником-евреем Ульрихом Коном, который через многие годы умер в концентрационном лагере — в определённом смысле по воле своего детского мучителя. Подобные инциденты имели не случайный характер, повторялись. Один эпизод, связанный с издевательствами, непременным участником которых был Эйхман, закончился трагически. Мальчика, которого подростки постоянно избивали не без поддержки учителей-антисемитов, однажды нашли повесившимся в своей комнате.^[125]

Следует принять во внимание то, что антисемитизм Эйхмана, которого некоторые авторы не видят, проявился довольно рано и, благодаря особо благоприятным условиям для его легитимации, усилился в зрелом возрасте, принося его обладателю немалые дивиденды в виде карьеры и связанных с нею благ.

Эйхман вместе с семьёй по воскресеньям посещал церковь и Общество христианской молодёжи. Со временем он отошёл от этого Общества и примкнул к Молодёжному союзу, к группе «Юных туристов». Возможно, с тех лет у него появилась любовь к природе, туристским походам. О своём отношении к природе он в весьма поэтической манере пишет в мемуарах:

…враждебность к большим городам,…где взгляд не мог свободно бродить, где он постоянно встречал сотни и сотни углов, где земной запах росы никогда не поднимался с первыми лучами восходящего солнца, где никогда не было концертов с птичьим щебетанием, где только дневной график напоминал, что через пятнадцать минут наступит закат, и что затем нужно сесть в машину и проехать десять минут до привычного места наблюдения, а затем в течение пяти минут наслаждаться зрелищем светящегося красного заката Дающего жизнь.^[126]

Впоследствии уже в Аргентине он прививал детям своё отношение к природе, к прогулкам по горам, верховой езде, рыбалке. Можно предположить, что его близость к природе была защитной реакцией на сложности во взаимоотношениях с людьми, — в первую очередь с отцом, — которые сопровождали его всю жизнь. Он избегал близких отношений с людьми — они были для него объектами манипуляций. Люди для него представляли опасность, поскольку они могли спровоцировать его на проявление запертой внутри агрессии, которой он страшился. Трудно или, скорее, невозможно сказать, осознавал он это или нет. Однако, как впоследствии становится ясным, его биография — это биография одинокого человека, не имевшего близких друзей, живущего своей внутренней жизнью, которой он мог поделиться, как он писал в воспоминаниях, например, с одинокой елью:

…каждое утро выходил из дома на полчаса-час раньше, чтобы пройти несколько километров и быть ровно в половине восьмого. Не ради прогулки, а потому, что там, на лесопилке, выросла ель, и именно эта ель посреди моря домов привлекала меня. В ней я увидел чешские леса, леса страны Mühlviertel; тихий, темно-зелёный шорох и бормотание. И после того, как я, как подобно дураку, проводил ежедневную утреннюю беседу с этой елью, я становился счастливее, внутренне веселее и свободнее. Я с радостью жертвовал этому своё утро. В течение трёх лет я разговаривал с ней, и она знала мою заботу, она знала мою радость и мою печаль, но в основном это была радость.^[127]

Регулярного образования в полном объёме Эйхман не получил. До 4-го класса он учился в начальной школе в Линце, в которой незадолго до него отметился другой весьма известный персонаж немецкой истории и будущий объект его почитания и обожания — Адольф Гитлер. Учился Эйхман посредственно. В 15 лет после окончания училища поступил в государственное Высшее федеральное училище электротехники, машиностроения и строительства (Линц) и проучился в нём четыре семестра.

После того, как его отец открыл собственное дело — горнодобывающую компанию, — он прервал учёбу сына и пристроил его работать на себя. Однако бизнес отца не задался, его пришлось закрыть.

Затем вместо годичной военной службы Эйхман работал волонтёром в «Верхнеавстрийской электрической компании». Отработав два с половиной года, он устроился по протекции (близкий друг отца был генеральным директором филиала) разъездным уполномоченным компании «Vacuum-Oil» по Верхней Австрии. Ему было тогда 22 года. Эйхмана очень устраивала разъездная работа как по своему содержанию, так и по условиям, в основном связанная с пребыванием среди природы во время поездок. В этой работе он проявил себя как хороший организатор, обеспечивая строительство новых заправок и логистику нефтепродуктов.

Отсутствие успехов в учёбе и, как результат, отсутствие академического образования вызывают вопрос о противоречии формального образовательного уровня с карьерными успехами, организаторскими управленческими достижениями на зловещем поприще истребления людей. На протяжении всей службы его окружали как подчинённые, так и вышестоящие руководители с университетскими дипломами и докторскими степенями. Позволительно предположить, что Эйхман был весьма одарённым человеком. В дальнейшем он проявил способности к усвоению материала, изложению его на бумаге, публичным выступлениям. Об этом можно судить косвенно, поскольку в его карьере в СС он был высоко ценим своими руководителями и сотрудниками, многие из которых являлись образованными и высокоинтеллектуальными людьми.

В 1930 году он познакомился с бывшим офицером, который в то время служил чиновником в той же компании и ввёл его в клуб, где были врачи, актёры, бизнесмены из Линца. По-видимому, это был особенный клуб с существующими традициями. Практически сразу Эйхману дали понять, что в него закрыт вход для евреев — аналог будущих территорий, «свободных от евреев» — judenfrei.

Кроме того, он состоял в ассоциации монархистской партии, что послужило ему пропуском в «Немецко-австрийскую ассоциацию молодых солдат-фронтовиков». Почётное место в секции Верхней Австрии занимал отставной генерал-майор фон Иренвальд [von Ehrenwald], который впервые вложил в руки Эйхмана оружие. Члены ассоциации учились стрельбе в большом тире в окрестностях Линца, причём имели разрешение на стрельбу боевыми патронами. Разумеется, их политические взгляды, которые разделял и Эйхман, были националистическими.

В то время он обручился с дочерью старшего офицера полиции, дом которой находился напротив гостиницы «Märzen Cellar». В этой гостинице часто происходили собрания членов НСДАП [NSDAP]. В тогдашнем окружении Эйхмана их считали идиотами. Даже невеста Эйхмана, увидев марширующих с песнями коричневорубашечников, назвала их идиотами. В свою очередь на Эйхмана произвели впечатление порядок и дисциплина. И невеста вскоре оставила жениха из-за его восхищения этими марширующими. А интерес Эйхмана к этим «идиотам» возрастал. Вероятно, интуитивно он почувствовал близость к ним, основанную на его стремлении к организованности. Хаос вызывал у него страх, ощущение опасности. Возможно, поэтому он предпочитал Канта Шопенгауэру. Он должен был всегда наперёд знать, «что будет или кто будет». Ему было сложно войти в компанию, где находились незнакомые люди. Неизвестность пугала его. Его способности и тяга к упорядочиванию, к чёткой, регламентированной деятельности стали основой в его управленческой деятельности, которую он успешно осваивал на практике, даже не получив академическую подготовку.

~

По-видимому, нет ничего более важного, чем первый шаг в определении жизненного пути, в выборе своей Судьбы. Во многом именно он является определяющим в движение в некотором направлении. По сути, первый шаг, как бы он ни выражался конкретно, являет собой закладку краеугольного камня в основание жизни на долгие годы. Когда же Эйхман начал движение к своей цели, если она была у него? И действительно ли следует согласиться с Эйхманом в том, что он пришёл в национал-социализм случайно, согласившись с Эрнстом Кальтенбруннером, который привёл его в национал-социалистическую немецкую рабочую партию — НСДАП [Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei — NSDAP] и в СС [Schutzstaffel — SS — охранные отряды]. Конечно, свою роль в этом сыграл случай, но для Эйхмана это был счастливый, как впоследствии оказалось, случай, когда удачно совпали его природные побуждения к той деятельности, за которую он был проклят, и включение в структуры, которые дали ему возможность удовлетворить эти побуждения. Безусловно, для него была очень важна принадлежность к НСДАП и СС, которая работала на его амбиции, которая ввела его в круг посвящённых небожителей национал-социализма, присягнувших на верность Германии.^[128] Кроме того, перспективная работа на ниве нацизма позволила Эйхману в дальнейшем облагородить, оформить идеологически многие стороны своей деятельности.

Как начинал Эйхман свой путь к виселице?^[129] Возможно, с одного из собраний НСДАП в 1931 году, куда его пригласил гауляйтер Болек [Bolleck]. Дело происходило в Линце в Австрии. Эйхман запомнил, что ему сказал Эрнст Кальтенбруннер [Ernst Kaltenbrunner]^[130]: «Вы… Вы принадлежите нам!» По этому поводу Эйхман сказал следующее в кружке Сассена в Аргентине: «Затем он достал лист бумаги, заполнил его, и мне нужно было только подписать его. Я до сих помню, что я не задавал никаких дополнительных вопросов, а был счастлив и горд принадлежать, как и Кальтенбруннер, к СС».^[131] Отец Кальтенбруннера и отец Эйхмана^[132] были деловыми партнёрами в Линце, и поэтому, естественно, он и Эрнст Кальтенбруннер были хорошо знакомы. Странным кажется то, что через много лет на Нюрнбергском процессе Кальтенбруннер отрицал давние связи с Адольфом Эйхманом.

Так Эйхман вступил в НСДАП и СС. Это было 1 апреля 1932 года. Номер его партийного билета 889895; номер в СС — 45326. Именно эти номера он назвал своим похитителям-израильтянам, когда они идентифицировали захваченного как Адольфа Эйхмана. Понятно, что такие второстепенные членские номера не давали ему привилегий, которыми могли пользоваться ветераны нацистского движения. Однако судьба предоставила ему шанс стать уникальным, незаменимым, преуспевающим на своём поприще и даже известным.

Какое-то время Эйхман работал в «Vacuum-Oil» и нёс службу в СС. Зарплата позволяла ему угощать однопартийцев пивом и сигаретами. На работе он носил значок НСДАП. Но вскоре положение изменилось — 19 июня 1933 года НСДАП в Австрии была запрещена. Без связи с этим событием после пяти лет работы Эйхмана, как единственного холостого представителя фирмы и самого молодого работника, уволили. Своё увольнение он впоследствии объяснял тем, что «пострадал за веру» — за членство в нацистской партии и СС. Дальнейшая его «трудовая» карьера будет связана с национал-социализмом и начнётся в Германии. Хотя нечто существенное Эйхман вынес из жизни в Австрии. Как пишет Дебора Липштадт:

Антисемитизм был распространён в Австрии, и мало кто был от него застрахован. Для человека, выросшего в такой атмосфере, обвинение евреев в проблемах Германии имело смысл. Это точно соответствовало многому из того, что он слышал о евреях. Антисемитизм, возможно, не был в ДНК Австрии, но он определённо был в воздухе, которым дышало население.^[133]

Удельный вес австрийцев по происхождению в карательных органах нацистской Германии был непропорционально высок по сравнению с их долей в общей популяции «великой Германии» (8 %): 14 % среди членов СС и 40 % среди персонала концентрационных лагерей.^[134] Немало австрийцев было на руководящих должностях, начиная с Адольфа Гитлера, например: Эрнст Кальтенбруннер (начальник Главного управления имперской безопасности), Артур Зейс-Инкварт (последняя должность — министр иностранных дел Германии), Ханс Керрль (министр по делам церкви). Известный диверсант Отто Скорцени, вызволивший Бенито Муссолини после его свержения, также был австрийцем.

Эйхман отправился в Германию как обладатель германского паспорта и с рекомендательным письмом от германского консула, говорящим о том, что податель его был уволен из нефтяной компании из-за своего членства в СС, и письмами Кальтенбруннера, которые тот поручил передать гауляйтеру Болеку в Пассау. Вручив письма адресату, Эйхман пошёл служить солдатом. Он несколько преуспел в военной карьере: получил чин сержанта СС и даже медаль. Он и его подчинённые занимались, как бы сейчас сказали, мониторингом германо-австрийской границы. Приходилось выводить нелегально национал-социалистов, бежавших из Австрии, и действовать в обратном направлении — переправлять пропагандистские материалы в Австрию.

Прошло ещё немного времени, и в начале 1934 года Эйхман уже служил в австрийском легионе СС, в охране концентрационного лагеря Дахау, который буквально через несколько лет окажется в сфере его влияния. Он прошёл курс обучения стрельбе, был причислен к подразделению СС Sturm 13 и в силу крепкого здоровья был направлен в вооружённый патруль. Условия были довольно суровые, но главным образом Эйхману досаждал командовавший подразделением штурмфюрер (лейтенант). Однако все трудности службы не отвратили Эйхмана от национал-социализма, в котором он видел идею товарищества, готовности умереть за что-то великое.

В то время Эйхмана заметил офицер по фамилии Цикем [Zikem], который увидел в нём потенциал и рекомендовал направить его на учёбу в партийную школу в Восточной Пруссии. По-видимому, время, проведённое в школе, не прошло бесследно.

Можно полагать, что на том этапе Эйхман был захвачен романтикой национал-социализма и не мог предвидеть, к чему это очарование его приведёт. Но по прошествии десятков лет можно всё же увидеть некую логику Судьбы, в русле которой он оказался. Он, казалось бы, плыл по течению, но весьма вероятно, что совсем не случайно он оказался в компании нацистов. Дело не только в близости мировоззрения Эйхмана нацистской идеологии. По существу, он был нацистом задолго до вступления в нацистское движение. Вхождение в него дало легитимацию его взглядам, сформировавшимся в ходе его эволюции от монархизма к национал-социализму, в которой немалую роль играли и генетическая основа его личности, и социальная среда его жизни в Австрии в годы детства и юности, пропитанная духом антисемитизма.

С этим временем связан случай, нашедший отражение в его личном досье, содержание которого приводит Симон Визенталь [Simon Wiesenthal]. Рапорт офицера СС сообщал о драке, в которой участвовал Эйхман. Вот что об этом было написано:

Сегодня ночью в таверне Мюнхена произошла драка. Двое мужчин вошли в таверну и настояли на том, чтобы владелец поставил еврейские пластинки. Владелец отказался, и двое стали громко настаивать на своих требованиях. Присутствовал Адольф Эйхман, рядовой первого класса. Эйхман вмешался в дискуссию, высказав точку зрения владельца, возражая против исполнения этого типа музыки. Он напал на двух мужчин. Я, как офицер СС, наводил порядок. В то же время я проверил удостоверения личности участников драки, включая Эйхмана. Эйхман сказал, что он в отпуске, но я отметил, что, согласно его пропуску, его отпуск закончился за несколько дней до этого, и поэтому пропуск был недействительным.^[135]

Этот эпизод не отразился на карьере Эйхмана — никакого взыскания он не получил, напротив — через месяц был повышен в звании. Вероятно, его действия были признаны правомерными с точки зрения эсэсовской морали. С юности прослеживается реальный антисемитизм Эйхмана, который впоследствии оказался встроенным в функциональные обязанности главного специалиста по окончательному решению еврейского вопроса.

Впоследствии комендант Освенцима Рудольф Гёсс [Rudolf Höß], к которому во время войны не раз наведывался Эйхман, вспоминал о встречах с ним:

…даже когда мы были совсем одни и выпивали, так что он был в своём наилучшем настроении, он говорил, что «одержим идеей уничтожить каждого еврея, которого он мог бы достать. Без жалости и хладнокровия мы должны завершить это истребление как можно скорее. За любой компромисс, даже за малейший, придётся потом с горечью расплачиваться».^[136]

Служба в Дахау, по словам Эйхмана, удручала его своим однообразием. И он с радостью при первой возможности оставил её.

~

В конце лета 1934 года Эйхман был откомандирован в службу безопасности СД [Sicherheitsdienst Reichsführer-SS — SD], которой руководил Рейнхард Гейдрих [Reinhard Heydrich]. Это была в то время малочисленная служба, которая на деле являлась информационным центром партии. На момент прихода Эйхмана она насчитывала только 86 офицеров, не считая Гейдриха. Но, по сути, СД была закрытым элитарным клубом, членам которого позволялось многое из того, что не дозволялось другим, поскольку они занимались разведывательной деятельностью, были внутренней разведкой НСДАП. Люди СД не обязаны были участвовать в военных учениях. Им были разрешены запрещённые другим контакты, например, с евреями.^[137] Не лишне заметить и то, что предметом деятельности СД была информация, а афоризм, который произнёс после битвы при Ватерлоо немецкий банкир еврейского происхождения Натан Ротшильд: «Кто владеет информацией — тот владеет миром», актуален во все времена.

Первым занятием Эйхмана была работа над картотекой масонов, а затем сбор артефактов лож «вольных каменщиков» (фартуки, медали, печати и пр.). Эйхман со временем довёл картотечную работу до такого совершенства, что ею пользовались многочисленные департаменты нацистской власти, заинтересованные в информации о конкретных людях, входивших в зону компетенции Эйхмана (масоны, евреи). Более того, на дело рук Эйхмана и его сослуживцев ходили посмотреть, как на экскурсию в музей. Забавный эпизод случился при посещении картотечного зала главным редактором газеты «Der Stürmer» («Штурмовик») Юлиусом Штрейхером [Julius Streicher]. Высокопоставленного посетителя попросили назвать кого-нибудь наугад. Из карточки, которую ему дали, явствовало, что его адъютант состоял в масонской ложе. Картотечное дело развивалось так успешно, что аппарат сотрудников возрос до 20–30 человек. Разумеется, параллельно рос и авторитет Эйхмана.

В своей деятельности Эйхман неминуемо сталкивался с государственными секретами, в том числе связанными с происхождением именитых нацистских деятелей и их окружения. Ему приходилось проводить специальные расследования, одно из которых касалось «некой особы», которую он именует «диетическим поваром фюрера».^[138] Эйхман вспоминал об этом эпизоде:

Я до сих пор помню свою работу, касавшуюся очень секретного расследования на фоне работы диетолога фюрера… Оказалось, что диетолог в соответствии с расовыми Нюрнбергскими законами имел еврейское происхождение. В то время об этом было столько шума, что мой начальник попросил все документы по этому вопросу. Я больше никогда об этом не слышал. Единственное, что Гитлер женился на своём диетологе незадолго до своей смерти. Её звали Ева Браун.^[139]

Это расследование должно было быть проведено «с максимальной скоростью, с участием как можно меньшего количества людей». Оказалось, что эта дама была любовницей фюрера и стала за 40 часов до совместного самоубийства его женой. Это была Ева Браун.^[140] Эту информацию грифом «Совершенно секретно» немедленно закрыл шеф гестапо, группенфюрер Генрих Мюллер [Heinrich Müller]. Конечно, владение государственными тайнами возвышало Эйхмана в собственных глазах, питало его эго. Разумеется, близость к секретам повышала не только его самомнение, но репутацию и социально-психологический статус, влиятельность.

Однако похоже, что и картотечная работа не очень увлекала Эйхмана. Поэтому он согласился перейти в бюро, которое возглавлял фон Мильденштейн [von Mildenstein], занимавшийся еврейскими вопросами. Фон Мильденштейн дал новому сотруднику задание прочитать книгу Теодора Герцля «Еврейское государство»^[141]. По прочтении этой работы Эйхман написал информационную статью для функционеров СС. Именно с этого момента началась карьера Эйхмана в СД как специалиста по всемирной сионистской организации. А после перевода фон Мильденштейна на другую работу его место занял Дитер Вислицени [Dieter Wisliceny], который и возглавил вновь созданный еврейский отдел. Основная его задача заключалась в поощрении и принуждении евреев к эмиграции из Германии, поскольку главная задача нацистов заключалась в очищении от их присутствия всей территории страны. Интуитивно понимая пути решения этой задачи, Эйхман наладил контакты с еврейскими функционерами как в Германии, так и за рубежом, стиль и характер которых, естественно, по-разному описывается им и его партнёрами.

К своей должности Эйхман отнёсся очень серьёзно. Он читал соответствующую литературу. Одной из книг была работа Adolf Böhm «Die Zionistische Bewegung» [ «Сионистское движение»] (1-й том), которую Эйхман знал настолько хорошо, что цитировал страницы наизусть.^[142] Он писал большие статьи в журнал для руководителей СС и методические пособия по вопросам сионизма и еврейским проблемам, читал лекции. Он любил щеголять не только своей чёрной униформой, но и своим знанием иудаизма и сионизма. В это же время Эйхман изучал религиозную философию и даже пытался овладеть ивритом, правда, безуспешно. Однако он сумел создать впечатление, что знает не только иврит, но и идиш. Более того, вероятно, не без его участия распространилась ложная история его происхождения, что он якобы родился в Палестине. Эта легенда создавала иллюзию его «общности» с руководителями еврейских общин и работала на него на протяжении всей его службы в Главном управлении имперской безопасности. Этот миф даже послужил дымовой завесой в послевоенное время, направив взгляды его преследователей на Восток.

Активная интеллектуальная деятельность Эйхмана не может не вызвать удивления. Откуда взялась у него потребность в изложении мыслей на бумаге, в чтении? Он был не очень прилежным учеником в школе. Не любил читать, хотя в детстве отец пытался привить ему вкус к чтению. Но, занявшись еврейскими делами, начал покупать литературу и активно читать всё, что связано с еврейской темой: приобрел «Еврейскую энциклопедию» и много другой литературы, все еврейские газеты, какие мог раздобыть. Известно, что у него образование было далёким от университетского. И вдруг что-то с ним произошло или открылось в нём — возможно, под влиянием содержания той деятельности, к которой он был приставлен. Если же бросить взгляд лет на двадцать в его будущее, то можно увидеть сочинения Эйхмана, — если говорить, не касаясь содержания, о форме, о стиле изложения, о работе с различного рода источниками, — которые достойны, по моему мнению, во всяком случае университетского диплома (разумеется, моё суждение основывается на переводах с немецкого на английский язык). Кстати, как автор Эйхман был исключительно работоспособен и продуктивен. После него остались тысячи страниц, написанные за относительно короткий период. В то же время нельзя назвать Эйхмана теоретически подготовленным нацистом. Он был нацистом душой и делом. Но, по его словам, «Mein Kampf» [ «Моя борьба»] Адольфа Гитлера он не дочитал до конца.^[143] Да и на вопрос о программе НСДАП, членом которой он был, на допросе дал ошибочный ответ, назвав 12 пунктов в ней вместо 25, хотя 4-й пункт имел непосредственное отношение к его практической деятельности. Да и вообще он не интересовался литературой о национал-социализме.^[144] Как выясняется, для того чтобы быть истинным нацистом, нет необходимости быть подкованным теоретически, достаточно уловить дух нацизма. Эйхман тому — прекрасный пример. И ещё один важный момент для понимания подготовленности Эйхмана к занятию еврейскими делами — он не читал «Протоколы сионских мудрецов»^[145], поскольку его начальник, фон Мильденштейн, сказал ему, что это чушь, хотя для многих антисемитов эта фальшивка неизвестного авторства была настольной книгой.

Известность и репутация Эйхмана росли с помощью Гейдриха. Еврейский отдел Эйхмана контактировал с другими отделами гестапо, различными департаментами, такими, как Министерство иностранных дел, Министерство торговли… В 1937 году Эйхман уже был «признанным экспертом по еврейскому вопросу». Об отношениях с евреями он высказывался следующим образом: «У меня они полностью в руках, они не смеют сделать и шага, не посоветовавшись со мной».

Осенью 1937 года Эйхман вместе со своим новым начальником Гербертом Хагеном [Herbert Hagen]^[146] отправился в Египет и Палестину. Нацистов интересовали проблемы легальной и нелегальной эмиграции евреев. Практически они проверяли возможности депортации евреев из Германии. Ко всему прочему они хотели увидеть «сионизм в действии». Но англичане не дали им разрешение на въезд в подмандатную Палестину, которую им удалось увидеть только из Хайфы. На этом этапе интересы нацистов и сионистов совпадали, как бы это кощунственно ни звучало. Нацисты хотели очистить Германию от евреев, а сионисты — увеличить еврейское присутствие в Палестине. На пути достижения этих целей стояли британцы, не желающие впускать евреев в Палестину и опасающиеся раздражать арабов эмиграцией евреев. Миссия Хагена-Эйхмана провалилась. Однако Эйхман отличался тем, что своё поражение мог представить как достижение, написав в отчёте, что имеются огромные возможности по созданию разведывательной сети на Ближнем Востоке.

Весной 1938 года нацистская Германия аннексировала Австрию, и Эйхмана отправили заниматься еврейскими делами в Вену. Он уже тогда уверовал в своё знание еврейской истории и сионизма, что и демонстрировал перед функционерами еврейских организаций. На многих из них он произвёл довольно яркое впечатление: «И тогда вошел Эйхман, подобный молодому богу; он был очень хорош в то время, высокий, чёрный, блестящий».^[147] Он был, по сути, единовластным повелителем евреев Вены, без его соизволения руководители общины не могли и шага сделать, чем он весьма гордился. Все контакты с представителями еврейской общественности, и не только местной, но и мировой, осуществлялись только через Эйхмана.

Молва о нём быстро распространялась. С конца марта (1938) имя Эйхмана можно было найти в письмах и рапортах, написанных евреями как в Австрии, так и за рубежом. Он заявил всем, что «был избран руководить еврейскими делами в Вене». «Евреи смотрели на него и Гитлера как на двух Адольфов, совершивших Холокост».^[148] Эйхман был лицом антиеврейской политики Гитлера, и не только для евреев. Гейдрих представил его высшим лицам рейха. По его словам, ему «никогда не приходилось долго ждать в приёмной Гейдриха. Хотя это было очень интересно, потому что там можно было встретить разных людей, и, если кто-то был замечен в приёмной Гейдриха… не имело значения, какой у него ранг, вы знали, что это важный человек». Нет сомнений в том, что Эйхман действительно был важным, видным чиновником. На Ванзейской конференции^[149] Гейдрих официально назначил Эйхмана межминистерским координатором по «окончательному решению еврейского вопроса». Тем самым Эйхман достиг в своей деятельности высшей точки. Он был талантливым организатором, даже изобретательным в своей дьявольской деятельности по крупномасштабным перемещениям населения. Беттина Штангнет говорит, что «у него был талант организатора и талант создания того, что не имело прецедента, того, чего ещё не было». С этим трудно не согласиться — прецедентов тому, что он «творил и организовывал», в истории человечества не было.

Безусловно, отправка евреев за пределы рейха принесла нацистской казне немалые деньги. Здесь уместно напомнить об одной бизнес-инициативе Эйхмана, которую поддержал Гейдрих. Речь идёт об отправке примерно тысячи евреев на лайнере «Сент-Луис» [St. Louis] по маршруту Гамбург — Вест-Индия. Каждый из 937 пассажиров должен был заплатить за билет приличные деньги, а мог взять на борт только определённую сумму. Наличных не хватило, например, для того, чтобы сойти на берег на Кубе, так как требовалось иметь при себе 15 000 долларов, что эквивалентно приблизительно сумме в 280 тысяч долларов в 2020 году. Кроме того, из-за махинаций кубинских чиновников с туристическими визами они были аннулированы. Проект предусматривал и оплату возвращения, если судно будет вынуждено вернуться обратно. Впрочем, так и случилось. Ни Куба, ни Соединённые Штаты Америки, ни Канада, ни страны Южной Америки не дали убежище беженцам. Они вернулись в Европу, которая через короткое время была захвачена гитлеровской Германией. Только те немногие, кого приняла Великобритания, не испытали ужасов нацизма. Все другие, оказавшиеся в Бельгии, Франции и Голландии, прошли через концентрационные лагеря. Страны Западного полушария не прошли тест на человеколюбие. Евреи оказались никому не нужными, не достойными сострадания и милосердия. Мир отвернулся от них, а затем через два десятка лет стал выказывать сочувствие по поводу миллионов погибших евреев и ненависть к их палачам. Но счёт следует предъявлять не только конкретным исполнителям, но и их пособникам, которых, увы, всегда хватало. Безусловно, велика вина Великобритании, закрывшей Палестину для эмиграции евреев из-за опасения возможных осложнений с арабами и ставшей, по сути, соавтором Катастрофы.

В свою очередь, нацистскому руководству стало ясно, что у них развязаны руки — за евреев никто не заступится. С евреями можно не церемониться — таков был вывод из «плавания обречённых», как назвали впоследствии рейс судна «Сент-Луис». Так что в окончательном решении еврейского вопроса германские нацисты были не единственными виновниками. Стала видна безнаказанность — до Нюрнберга было далеко — за политику очищения Европы от евреев, включая их истребление. Да и строго говоря, впоследствии, если иметь в виду вину нацистов за окончательное решение еврейского вопроса, то Нюрнбергский трибунал должен был быть судом не только над главными нацистами, но и над их пособниками, которые вслух не назывались, поскольку сами были судьями («А судьи кто?»). Как известно, продолжить дело Гитлера — Эйхмана в послевоенное время вознамерился Сталин. «Дело врачей» (главным образом еврейского происхождения), убийство членов еврейского антифашистского комитета и другие антисемитские акции — по сути и по исполнению мало чем отличались от гонений на евреев в нацистской Германии. И, как венец всей антиеврейской кампании, подготовка к депортации евреев в «места не столь отдалённые». Слава Богу, случилось пуримское чудо — умер тиран, а с его смертью исчезла угроза истребления евреев СССР, но не ушла эпоха унижения и притеснения…

~

Стиль общения Эйхмана с еврейскими функционерами не отличался деликатностью. Так, например, бывший государственный контролёр, отставной судья, доктор Миха Линденштраус [Dr. Micha Lindenstrauss] вспоминал в своём выступлении перед 1200 австрийскими судьями более 60 лет тому назад, о том, как за полгода до начала Второй мировой войны Эйхман вызвал к себе делегацию лидеров немецких и австрийских евреев, в том числе и его отца Аарона [Aaron Walter Lindenstrauss]. Речь шла о репатриации евреев в Палестину, которой нацисты не препятствовали, а поощряли её. Однако тон, который избрал Эйхман, был оскорбительным и унизительным. Он кричал на отца Михи Линденштрауса: «Ты заплатишь своей головой, и вы все заплатите головами, если не уберёте отсюда евреев!» Точнее, он сказал не «евреев», а «ваше еврейское тряпьё».^[150] Похоже, что подобное не раз случалось с Эйхманом, когда он имел дело с абсолютно зависимыми от него людьми, который распоряжался их жизнью и смертью. Бывало, что он распускал руки. Один случай рукоприкладства он упоминает в воспоминаниях, правда, придавая этому инциденту позитивную окраску — он с высоты своего положения снизошёл до извинения перед евреем, доктором Йозефом Лёвенгерцем [Dr. Josef Löwenherz], который был активным деятелем еврейской религиозной общины.^[151]

По всей видимости, таким образом у Эйхмана прорывалась накопленная злость, которую он не всегда мог разрядить в/на своём ближайшем окружении. Объект, который оказался для него идеальным, — евреи, как с точки зрения его глубинной установки, нацистской идеологии, дающей возможность представить обращение с ними как заслуженное; а также выход его ярости был для него абсолютно безопасным, поскольку евреи находились в его руках в состоянии полной беспомощности. Он наслаждался властью над еврейскими лидерами подобно двоечнику, в руки которого волею Судьбы попали ненавистные ему учителя. Вряд ли всё-таки следует называть предложенный Эйхманом стиль взаимодействия сотрудничеством. Имея это в виду, надо внимательнее отнестись к порицанию еврейских функционеров общин и руководителей гетто, обвиняемых в сотрудничестве с нацистами. Хотя и здесь были редкие исключения.

Однако нельзя не сказать и об эпизоде, приведённом Квентином Рейнольдсом в книге «Министр смерти» и показывающем личность Эйхмана с совершенно неожиданной стороны. Эпизод был связан с могилой основателя сионизма Теодора Герцля, похороненного в Вене. К Эйхману обратились два видных еврейских функционера и попросили помочь перевезти в Рим останки Герцля или отдать приказ, чтобы не допускать надругательств над могилой. Эйхман сказал им, что Герцль ему знаком по книге профессора Адольфа Бёма. И Эйхман действительно помог — на следующий день издал приказ о наказании тех, кто посмеет осквернить захоронение Герцля. Через несколько месяцев десяти венским евреям [миньян — מניין] разрешили посетить могилу Герцля в тридцать пятую годовщину его смерти (1939). Единственный выживший из этой группы, доктор Даниэль Бруннер [Dr. Daniel Brunner], рассказывал, что когда они вошли на кладбище, то были поражены, увидев одиноко стоящего Эйхмана… Во время чтения поминальной молитвы [кадиш] Эйхман продолжал тихо стоять.^[152]

До конца войны могила Герцля оставалась в порядке, а после окончания войны и создания еврейского государства в Палестине в 1949 году прах Герцля, в соответствии с его завещанием, был привезён из Вены и захоронен в Иерусалиме на горе, названной по его имени, горой Герцля.

Трудно заподозрить Эйхмана в благородстве по отношению к представителю презираемой и ненавистной расы. Но что же им двигало? Можно только выдвигать различные версии. Одна из них может показаться странной, но она основана на некотором отождествлении нацизма и сионизма. Для Эйхмана оба движения были подобны в том, что опирались на понятия «крови и земли». Для него олицетворением нацизма, безусловно, был Адольф Гитлер, — бескомпромиссный ненавистник евреев, непререкаемый и непоколебимый авторитет, под которого он строил свою жизнь. Такую же роль, как, вероятно, полагал Эйхман, для евреев играл Теодор Герцль. Но почему он не надругался «над трупом своего врага», если и не сам, то не дозволил бы другим? — Неясно… Спросить Эйхмана не успели. К нему было много вопросов, на которые в суде он не ответил. Именно это побудило известнейшего охотника за нацистами Симона Визенталя выступить против смертного приговора Эйхману — не из милости к злодею, а из-за того, что он был уникальным источником информации, которая могла бы заполнить многие пробелы в истории Холокоста.

Как совместить почитание мёртвого врага, ведь врагами были евреи, а стало быть, их «главный» — его главный враг? Вероятно, личность Адольфа Эйхмана не так банальна и проста, если можно увидеть такие отклонения от почти хрестоматийного образа злодея. Что кроется за этим символическим жестом при безусловной его иррациональности?

Эйхман возглавил Центральное управление еврейской эмиграции, что прибавило ему популярности в нацистских кругах. Фактически он централизовал все дела, связанные с принудительной еврейской эмиграцией. Управление располагалось во дворце Ротшильдов, чьё имя символизировало финансовую власть и богатство евреев, в котором для получения возможности эмигрировать евреи лишались всей своей собственности, обирались до нитки. Трудно назвать сотрудничеством необходимые контакты Эйхмана и его подчинённых с еврейскими функционерами. Однако, каким не может это показаться странным и невероятным, были и позитивные моменты. Так, Палестина нуждалась не только в рабочей силе, а в квалифицированных рабочих. По просьбе представителей еврейских лидеров Палестины нацисты организовали обучение промышленных и сельскохозяйственных рабочих. И тысячи молодых людей, получивших специальность, были переброшены в Палестину. Было ещё в тот период несколько эпизодов, когда Эйхман оказывал существенную помощь не только в легальной, но и в нелегальной эмиграции в Палестину. Понятно, что речь шла не об искренней помощи евреям, а, скорее всего, о стремлении насолить британцам. И ещё один важнейший момент следует подчеркнуть — принудительная эмиграция была серьёзной финансовой операцией Третьего рейха. При этом многое гестаповцы делали за взятки, но что касается лично Адольфа Эйхмана, то в этих деяниях, по свидетельствам его сотрудников, он не был замечен.

Известность, к которой стремился Эйхман, была чувствительным местом для молодого, — ему было на тот момент 32 года — амбициозного эсэсовца. Гейдрих приблизил его к руководству рейха из-за темы, которой занимался Эйхман, и его успехов в решении проблемы еврейской эмиграции. Отмечая его заслуги, Гейдрих даже называл его своим «маленьким премьер-министром».

Популярность Эйхмана со знаком плюс или минус в нацистской и еврейской среде как в пределах Германии и оккупированных территорий, так и за границей была елеем на его душу, требующую знаков признания, символов его власти, близости к высшим кругам нацистского руководства. Эйхман умело культивировал на разных уровнях представление о себе как о всемогущем, влиятельном и вездесущем служителе гитлеровского режима, используя для этого разные средства. Иногда присваивал себе авторство, как это было с проектом «Мадагаскар»^[153]. В других случаях не опровергал созданный им миф о своём рождении на земле Палестины, о свободном владении идиш и ивритом. Разумеется, некоторые слухи рождались и из того факта, что он как «Царь евреев» мог казнить и миловать. Его жёсткость в достижении целей наводила страх не только на находящихся в его власти еврейских функционеров, но вызывала опасения и у его коллег. Маниакальная преданность приказу, а точнее, во многих случаях его интерпретации побуждала его иногда действовать наперекор мнению начальства, как, например, это было в конце войны в Венгрии, когда он нарушил приказ Гиммлера об остановке отправки евреев в Освенцим.

Задача Эйхмана в Вене заключалась в принуждении евреев к эмиграции, чтобы сделать Австрию Judenrein (свободной от евреев). При этом их лишали всего нажитого, заставляли расстаться с собственностью, подвергали многочисленным и разнообразным унижениям и оскорблениям в процессе прохождения бюрократических инстанций, необходимого для получения разрешения на выезд. Именно в это время об Эйхмане стало известно за рубежом как о притеснителе евреев. В Вене же он и заслужил прозвище Царь евреев. И это только одно из многих имён, которыми его наделяли в его настоящем и после его смерти: Калигула, Руководитель Холокоста, Великий Инквизитор, Инженер Геноцида Евреев, Бюрократ, Массовый Убийца… Он же называл себя «бладхаундом»^[154]. Эти прозвища появились не во время процесса над ним, а значительно раньше: в пересудах коллег, в печатных изданиях. Для Эйхмана была важна публичность, а стало быть, он уделял внимание своему поведению на людях. Нельзя не согласиться с Беттиной Штангнет, которая подозревала его в наличии недюжинных актёрских способностей: «Эйхман исполнял новую роль для каждого этапа своей жизни, для каждой новой аудитории и каждой новой цели. Будучи подчинённым, начальником, преступником, беглецом, изгнанником и подсудимым, Эйхман всегда внимательно следил за тем, какое влияние он оказывает, и старался заставить любую ситуацию работать в свою пользу». Этот ролевой подход позволяет совершенно адекватно объяснить поведение Эйхмана в разных ситуациях, в различных сообществах. Он был каждый раз другим: с коллегами по службе в СС, с еврейскими функционерами, в лагерях военнопленных под чужими именами, в Аргентине среди своих единомышленников — и, разумеется, на судебном процессе в Иерусалиме.

По словам современников, он мог вызвать симпатию у окружающих людей, не исключая женщин. Несмотря на преданность жене, в разное время у него были любовницы: и в годы Третьего рейха, и в подполье, когда он скрывался от преследования, и в Аргентине. Все свои амурные дела он старался держать в секрете. «Эйхман не был садистским, похотливым зверем, каким его представила позже пресса, — писал Давид Сезарани, — и он, конечно, не был тупым клерком или бюрократом-роботом…»^[155] Он не распространялся на интимные темы, не терпел непристойностей даже в мужских компаниях.

~

Именно игру Эйхмана и не поняла Ханна Арендт, попав в его ловушку, восприняв его таким, каким он хотел, чтобы его видели. Конечно, она была не одинока в своём заблуждении. Вероятно, в то время вследствие неполноты информации вполне приемлемым было принять точку зрения Арендт. Однако довольно скоро закрытая информация стала доступной. То, что увидела Х. Арендт, могло показаться сомнительным, требующим проверки доказательств. Теперь, во многом благодаря труду Б. Штангнет, общие контуры истории Эйхмана обозначены, недостающие звенья найдены. Круг замкнулся — до войны и во время неё, после войны и во время судебного процесса. Теперь, обладая относительной полнотой информации, можно заключить, что в нынешнюю логику не вписывается столь привлекательное своей парадоксальностью выражение «банальность зла». Во всяком случае, относительно Адольфа Эйхмана.

Х. Арендт анализировала речь и письменные документы Эйхмана, которые были в её распоряжении, «в предположении, что, если кто-то говорит или пишет, то только тогда, когда хочет быть понятым». Можно было бы уточнить или поправить: «хочет быть понятым так, как он хочет, чтобы его поняли». Она в самом деле попала в сети Эйхмана, не распознала в нём того, кем он был в действительности, и выдала итог своего мимолётного наблюдения за окончательный диагноз.

В своей деятельности Эйхман умело использовал прессу, в том числе и зарубежную, для давления на еврейских лидеров для ускорения депортации евреев. Его не смущало и то, что многие сообщения преувеличивали его роль в еврейских делах, поскольку это играло на его репутацию и соответствовало его интересам. Он всячески стимулировал свою популярность и способствовал ей. В некоторых случаях его связывали с делами, которые он не инициировал и не разрабатывал. Это касается, например, Мадагаскарского проекта. У Эйхмана был талант к саморекламе, что способствовало его популярности в нацистских кругах. Помимо того, что Эйхману нравилось быть в центре внимания, читать о себе в прессе, он и сам мнил себя пишущим человеком. В воспоминаниях он сообщал, что в мае 1942 года написал работу объёмом в сотню страниц под названием «Окончательное решение еврейского вопроса» и предложил её Гейдриху для публикации под его именем, но в июне Гейдриха в Праге убили английские агенты. В конце войны Эйхман сжёг эту рукопись. Однако сохранилась другая письменная продукция пера Эйхмана — рукопись под названием «Другие говорили — теперь я хочу говорить!», около ста страниц заметок и комментариев к книгам. По-видимому, существуют и другие авторские материалы, которые находятся в руках членов семьи Эйхмана. Для него содержание его записей, как можно предположить, в первую очередь служит цели самооправдания, обоснования правильности своих действий и поступков.

~

Он умело налаживал отношения с коллегами, а некоторых из них называл друзьями. В Аргентине он сблизился с голландским нацистом, служившим в министерстве пропаганды рейха — Виллемом Сассеном, доверительные беседы с которым носили откровенный характер, были записаны на магнитофонную ленту и послужили ценным источником знания о личности Эйхмана, о его службе в гестапо и послевоенной жизни в Германии и Аргентине. Большинство его бывших сослуживцев и тех, кто был близко с ним знаком, находился в приятельских или дружеских отношениях, впоследствии отказывались признавать эту близость. Понятно, что после разгрома нацистской Германии популярность Эйхмана стала опасна как для него, так и для тех, кто имел с ним контакты. Помимо того, он, не раскаявшийся в своих деяниях, оставшийся тем же оберштурмбаннфюрером СС, что и до 8 мая 1945 года, представлял угрозу и новой государственности в Западной Германии, привлёкшей на службу многих бывших коллег Эйхмана, о которых он мог рассказать много такого, что, вероятно, заслуживало вмешательства органов юриспруденции.

Эйхман обладал очень высокой самооценкой или же демонстрировал её как продукт реактивного образования. Он явно гордился своими достижениями, своим прошлым. По-видимому, в этом проявлялась сила его характера, которая помогла ему сыграть до конца, даже на эшафоте, последнюю роль — незаслуженно обвиняемого конторского служащего, диспетчера по пассажирским перевозкам, преданно любящего свои три главные страны: Австрию, Германию и Аргентину. Несомненно, он отличался и бахвальством, как правильно подметила Ханна Арендт. По-видимому, склонность к преувеличениям и даже ко лжи была устойчивой чертой его характера. Но всё же это было не пустое хвастовство — оно имело под собой некую реальную основу, а не было абсолютной ложью. В его выдумках всегда присутствовал элемент правды. Он сумел создать впечатление, что владеет ивритом и идиш, но в Израиле выяснилось, что он блефовал своим знанием еврейских языков. Работа над собственным имиджем позволила ему стать своего рода символом: евреи в нацистской Германии тогда ассоциировались с именем Эйхмана.

Влияние имиджа на впечатление, которое его деяния производили за рубежом, даёт красноречивый пример. В одной из лондонских газет в октябре 1941 года была перепечатана статья из шведского издания о перевозке 5000 берлинских евреев на восток, в которой, называя руководителем этой операции Эйхмана, «присвоили» ему звание группенфюрера СС (генерал-лейтенанта), тогда как его звание в то время было намного ниже — штурмбаннфюрер СС (майор). Вот что такое имидж!

Его заслуги в «окончательном решении» не оставались без внимания. Он довольно быстро рос в должностях, хотя и не достиг полковничьего звания, которого, как он полагал, заслуживал более многих. На одном из допросов капитан Лесс процитировал представление, в котором можно увидеть оценку «труда и доблести Эйхмана»:

Начальник полиции безопасности и СД, Берлин SW 11, от 9 октября 1941 г. — рейхсфюреру СС, главное управление кадров. По вопросу штурмбаннфюрер Адольф Эйхман, № в СС — 45326. Прошу присвоить штурмбаннфюреру Адольфу Эйхману с 9 октября 1941 г. очередное звание оберштурмбаннфюрера. Я предлагаю это производство на основании особенно успешных действий Эйхмана, который в качестве руководителя центрального отдела еврейской эмиграции имеет особые заслуги в деле очистки Восточной провинции от евреев. Благодаря деятельности Эйхмана сохранены для Германского рейха огромные ценности и имущество. Также отмечена работа Эйхмана в протекторате, которую он проводил инициативно и с требуемой твёрдостью… В настоящее время Эйхман ведает всеми вопросами по очистке и переселению. В силу важности этого круга задач, считаю повышение Эйхмана в звании целесообразным также с точки зрения интересов службы. Заместитель: подпись — Штрекенбах, бригадефюрер СС.^[156]

~

В период, когда Эйхман находился в Вене, случилось событие, которое известно в истории как Хрустальная ночь [нем. — Kristallnacht], или Ночь разбитых витрин. Произошёл погром еврейских магазинов, зданий, синагог, сопровождавшийся битьём стеклянных витрин и окон (отсюда и название) на всей территории Германии и Австрии и в Судетской области 9–10 ноября 1938 года. Эта вакханалия была своего рода ответом «народных масс» на убийство польским евреем Гриншпаном [Grynszpan] в Париже советника германского посольства Эрнста фон Рата [Ernst von Rath].^[157] Эйхман в то время находился в Вене, т. е. наблюдал творящееся безумство на улицах, но на допросе в Иерусалиме утверждал неоднократно, что не запомнил дату: «Это должно быть примерно… я думаю, осенью. Наверное, 1938 год».^[158] Конечно, трудно поверить в короткую память Эйхмана. По-видимому, его «забывчивость», как, впрочем, и во многих других случаях следствия и судебного разбирательства, имела своей целью дистанцироваться, насколько это возможно было, от пассивного или активного участия в антисемитских акциях. Демонстрация плохой памяти в данном случае, конечно, не свидетельствует о вытеснении в подсознательное чего-то неприятного или опасного, а, безусловно, говорит о сознательном обмане.

Наверно, Эйхман не был в числе организаторов погромов. Более того, по-видимому, он не был заинтересован в возникших беспорядках, поскольку случившееся нарушало налаженную им работу по эмиграции евреев.

Хрустальная ночь стала своего рода водоразделом, разделяющим вегетарианскую [относительно] политику нацистского режима от людоедской практики массового уничтожения евреев. Вполне вероятно, что интуитивно Эйхман воспринял эту перемену как возможность для реализации своих спящих каинистских побуждений. Больше не требовалось во внутренней политике Германии изображать процесс избавления от евреев как цивилизованный процесс. Был отпущен тормоз, и заработала в полную силу машина уничтожения, топливом для которой были люди: дети и старики, мужчины и женщины, разных профессий и различного социального положения в прошлом. И этим машинистом, без усилий которого невозможно было совершить убийства в таких невообразимых масштабах, был Эйхман. В январе 1941 года руководителю имперской службы безопасности рейха и фактическому начальнику Эйхмана обергруппенфюреру СС Рейнхарду Гейдриху было предложено разработать проект «окончательного решения», но в то время это решение заключалось в депортации и ещё не означало геноцид. Эйхман планировал переселить 5,8 миллиона человек.^[159]

В мемуарах Эйхман всячески пытается обелить себя. Он проводит ту же мысль, которую позже не без некоторого успеха будет внушать людям в ходе судебного процесса над ним. Во всяком случае, он старался создать такое представление о себе, которое Ханна Арендт восприняла как открытие. Он говорит о себе как о винтике в огромной машине. Он только выполнял приказы, которые отдавали другие — и они должны нести всю полноту ответственности за истребление миллионов человеческих душ. Его дело было маленькое — перевозить евреев, хотя он и определил адрес транспортировки — доставка к палачу. Он полагал: «…бессмысленно обвинять меня во всём Окончательном Решении Еврейского Вопроса, как обвинять чиновника, отвечающего за железные дороги, по которым ездили транспорты с евреями». Другими словами, он говорит о том, что не участвовал в массовых убийствах. При этом он не упускает возможности бросить камень в огород других народов, считая, что по части верности приказу немцы не отличаются от русских, американцев и израильтян. Исходя из этой логики, его, собственно говоря, не за что судить. Он даже иллюстрирует свои рассуждения, словно предвидя то, что его ждёт через три года, вопрошая: «Почему виселицу или тюрьму следует оставлять только для немцев?»^[160] Ведь немцы такие же, как все… Ничем не отличаются. Так почему их судят? Он ведь никого не убивал. Тогда почему его называют именно массовым убийцей?

В марте 1939 года Германия оккупировала Чехословакию, а уже в июле того же года Эйхман открыл Центральный офис по еврейской эмиграции в Праге, куда перевёз и семью. Цель оставалась прежней — очистить от евреев теперь уже захваченную немцами новую территорию. Принуждение к эмиграции было довольно жёстким. Он делает всё допустимое и недопустимое — второго, безусловно, больше, — чтобы создать эмиграционные настроения у евреев, сформировать такие условия, при которых у них не будет иного выхода, как бежать куда глаза глядят, бросив всё и не считаясь с потерями, лишь бы сохранить свободу и жизнь. Как и в Вене, Эйхман принуждал евреев к переезду из периферийных мест оккупированной Чехословакии в Прагу. Таким же образом он поступал и в Вене, собирая евреев в центре и создавая невыносимые условия для проживания. Это делалось для того, чтобы как можно быстрее очистить от евреев протекторат Богемии и Моравии. Угроза заключения в концлагерь как альтернатива эмиграции действовала весьма эффективно.

Как вспоминал бывший в то время президентом Совета пражской еврейской общины доктор Клапка [Dr. Klapka], Эйхман прямо угрожал Совету: «Если вы не выгоните этих евреев из страны, то я прикажу арестовывать каждый день по триста человек и пошлю их в Дахау и Меркельгрюн^[161], где они с бóльшим энтузиазмом отнесутся к эмиграции». В оккупированной Чехословакии возникли те же трудности с поиском конечной точки эмиграции евреев. Большинство цивилизованных стран отказались принимать беженцев, многие из которых не имели достаточных денежных средств и собственности для получения разрешения на въезд в страну-убежище. В этой ситуации Эйхман решил заставить богатых евреев оплатить эмиграцию своих бедных соплеменников.

Усилия Эйхмана по изгнанию евреев и лишению их гражданских прав были замечены как в еврейской среде, так и его начальниками и, несомненно, способствовали его карьере. По этому поводу он вспоминал как важный признак своего возросшего статуса то, что ему, в отличие от многих, не приходилось ожидать в приёмной Гейдриха.

~

С вторжения немецких войск 1 сентября 1939 года, как, впрочем, и советских двумя неделями позже, на территорию Польши, началась Вторая мировая война. Получив огромную территорию, которую нацисты лишат статуса государства и назовут генерал-губернаторством, в придачу к ней они получили и три миллиона польских евреев, от которых им надо было освободить и новые восточные земли. Вместе с этим естественным образом увеличился масштаб задач и прибавилось работы у Эйхмана и его сотрудников.

Первоначально речь шла об эвакуации евреев в болотистую местность на юго-востоке Польши, на границе с Советским Союзом. Эйхман даже говорил о создании «государства евреев». Подобная идея была не первой. Нацисты, пытаясь очистить Германию от евреев, первым делом предприняли усилия, чтобы вытеснить евреев за её пределы, используя давление как на евреев-жителей Германии, которых такие, как Эйхман, считали «гостями», так и на различные страны, предлагая им принять эмигрантов. Как известно, эмиграция тормозилась не в последнюю очередь нежеланием многих и многих стран принять эмигрантов, — а по существу беженцев, — что во многом и способствовало принятию Гитлером решения об истреблении евреев.

Крах эмиграционной политики нацистов в некоторой степени нанёс удар и по сионизму, который стремился направить потоки бегущих из Германии евреев в Палестину. Другими словами, до определённого момента цели нацизма и сионизма совпадали — перемещение евреев на их прародину, в Палестину. Разумеется, методы побуждения к эмиграции были разными. До поры до времени нацисты придерживались «гуманной» политики — вытеснение, но не истребление. Понятно, что в одностороннем порядке задачу освобождения германской территории нельзя было решить, так как требовалось согласие стран, которые согласились бы принять у себя евреев-беженцев из Германии. Увы, таких стран в огромном мире не нашлось, что подтолкнуло Гитлера наполнить новым содержанием используемое в отношении евреев словосочетание особое обращение, придав ему значение умерщвления. Своим молчаливым согласием страны мира^[162] позволили Гитлеру перейти к практическому и радикальному окончательному решению еврейской проблемы. Гибель шести миллионов евреев в лагерях смерти, расстрельных ямах, гетто на совести не только гитлеровского режима, но и просвещённого мира, оставившему их на потребу палачам. Без сомнения, эта ситуация была серьёзным подкреплением для Эйхмана, подтверждением того, что он вовлечён в реализацию грандиозного плана вселенского масштаба — избавления человечества от евреев. Вполне можно было интерпретировать уничтожение евреев как проведение санитарной обработки здания мира от гнусных насекомых в облике евреев. Злая ирония состояла и в том, что для истребления людей в промышленных масштабах использовался газ, действительно предназначенный для избавления от вредителей в сельском хозяйстве.

Вся практика нацистов в отношении евреев и подлежащих уничтожению других народов была весьма утилитарной. Это и использование рабского труда заключённых концлагерей, и переработка человеческого тела как сырья для промышленности, и проведение невозможных в нормальной стране жесточайших медицинских экспериментов и антропологических исследований^[163], и многое другое — всё, что возможно, «шло в дело». Стоит отметить ещё один удивительный момент. При том, что нацисты организовали производство по истреблению людей, они пытались сохранить лицо перед международными организациями. Это выглядит, с моей точки зрения, странно, поскольку преступления столь большого масштаба при всех стараниях, при всём желании попросту невозможно скрыть — слишком много свидетелей среди палачей и жертв… Однако в искусстве камуфляжа проявились способности Эйхмана. Одним из произведений его творческой мысли был лагерь Терезиенштадт в Чехии, который представлял из себя то, что привычно зовётся воспитанными русской культурой людьми «потёмкинской деревней». Этот лагерь первоначально предназначался для пожилых евреев, депортированных из Германии и оккупированных нацистами стран. Его назначением была пропаганда того, в каких прекрасных условиях живут евреи в созданном для них гетто. В 1944 году лагерь посетила комиссия Красного Креста, которой показали школу, больницу, театр, кафе, бассейн и детский сад.

В немалой степени отказ государств от приёма евреев послужил Эйхману аргументом в признании вины за Холокост не только немцев, но и людей других национальностей, по сути, молчаливо взиравших на уничтожение миллионов людей, на уход в небытие целого пласта европейской культуры. Но свою личную вину он так и не признал…

~

Известно, что нацисты оправдывали истребление евреев необходимостью санации, избавления от чуждых и вредных элементов, которые подобны зловредным насекомым. В январе 1939 года Гитлер сказал: «Если международное финансовое еврейство в Европе и за её пределами сумеет снова ввергнуть народы в мировую войну, результатом будет не большевизация земли и тем самым победа еврейства, а истребление [Vernichtung] еврейской расы в Европе».^[164] Однако нацистская элита рассматривала евреев прежде всего как врагов, с которыми необходимо расправляться самым беспощадным образом во избежание тяжелейших последствий в случае их победы. Именно этой точки зрения придерживался Эйхман. Так, он полагал, что война велась в первую очередь между немцами и евреями, и объявлена была эта война именно евреями в письме Хаима Вайцмана [Charles Weizmann — חיים עזריאל ויצמן‏‎]^[165] премьер-министру Великобритании Чемберлену.^[166] В этом письме говорилось не только о поддержке Великобритании в войне с нацистской Германией евреями Палестины и мировым еврейством, но и о готовности сражаться:

В этот час величайшего кризиса сознание того, что евреи могут внести свой вклад в защиту священных ценностей, побуждает меня написать это письмо. Я хочу самым недвусмысленным образом подтвердить заявление, которое я и мои коллеги сделали в последние месяцы, особенно на прошлой неделе: евреи поддерживают Великобританию и будут сражаться на стороне демократий.

Именно это заявление Вейцмана было расценено как объявление войны евреями Германии. По сути, оно было только поводом, своеобразным casus belli. Ну, а раз война объявлена, то на войне как на войне… Отсюда следовало моральное оправдание и обоснование убийства евреев — враг должен быть уничтожен. Справедливости ради следует отметить, что некоторые еврейские авторы прямо призывали к уничтожению и даже ликвидации Германии как государственного образования, к стерилизации немцев, чтобы предотвратить бедствия, происходящие от них в будущем, — уничтожить немецкий народ и избавить человечество от мирового агрессора.^[167] Такого рода провокационные издания, безусловно, играли на руку геббельсовской антисемитской пропаганде, но даже Эйхман относился к таким антигерманским и антинемецким произведениям адекватно, именно как к агитационным подстрекательским материалам. Но при этом ему было абсолютно ясно, что евреи — враги. Именно так он называл их всех, без различия пола и возраста.

Руководитель Главного управления имперской безопасности Рейнхард Гейдрих 20 января 1942 года созвал секретное совещание в Берлине у озера Ванзее, в котором участвовало около 60 руководителей различных министерств и ведомств, имеющих отношение к «еврейскому вопросу». На этой, так называемой Ванзейской, конференции пятнадцать высокопоставленных чиновников рейха (включая А. Эйхмана) обсудили «окончательное решение». Было решено, что «окончательное решение еврейского вопроса необходимо будет применить примерно к одиннадцати миллионам человек, распределенным между тридцатью четырьмя странами, некоторые из которых уже находятся под властью Германии, а остальные будут покорены». Именно на этой конференции Эйхман был назначен руководителем реализации этой программы. Это был его «звёздный час». Его эго было переполнено, амбиции удовлетворены (вероятно, только временно) — он реально стал повелителем всех евреев Европы, тем, от кого зависела их жизнь и смерть. Он мог казнить их или миловать — практически абсолютная власть над целым народом. За самоотверженную работу Гиммлер даже обещал Эйхману после победы рейха поместье в Богемии и звание мирового комиссара по еврейским делам.^[168]

На конференции было объявлено о переходе «окончательного решения» из фазы эмиграции, депортации евреев в фазу «особого обращения», т. е. истребления евреев. Другими словами, период эвакуации-депортации евреев за пределы Великой Германии закончился. Судьба евреев, оставшихся в нацистском раю, была вполне определена — смерть в её различных формах: от пули, выхлопного газа в душегубках, в концентрационных лагерях от газа циклон Б и другими способами. В фантазии палачам и им многочисленным пособникам нельзя отказать. Для решения этой злодейской задачи требовалась сложнейшая логистика на огромной территории. Массовое убийство представляло очень непростую задачу, требующую согласованных усилий многих ведомств. И центральным лицом, координатором организованной практики умерщвления людей в невиданных в истории количествах, — речь шла о миллионах — был назначен Адольф Эйхман. Известно, что уничтожение евреев разными способами нацисты начали, по сути, с момента прихода к власти. Однако с Ванзейской конференции начинается плановое истребление евреев, если допустимо в данном случае сказать, в промышленных масштабах. Работы у Эйхмана прибавилось, и, надо полагать, эта ситуация ему нравилась.

Конечно, в Иерусалиме Эйхман пытался принизить свою роль в окончательном решении, приписывая себе чисто техническую роль — то секретаря, ведущего протокол конференции, то диспетчера, занятого планированием и отправкой транспортов с евреями в лагеря смерти. По сути, он не смог объяснить своё присутствие на совещании «высокого уровня», куда приглашались статс-секретари и которому была присвоена высшая категория секретности.

В ходе допроса следователь настойчиво пытался заставить Эйхмана произнести слово «убить». Эйхман пытался всячески увильнуть от этого. Но когда он оказывался в безвыходном положении, то буквально выкрикивал однокоренные со словом «убийство» слова. Что за этим стояло? Возможно, избегание «убийственных» слов как бы исключало из словаря и деятельности Эйхмана насильственную смерть — убийство. Отстранённость от нацистской практики умерщвления евреев, вероятно, была связана не только с последующим возмездием, но и с проявившимся во многих случаях страхом вида смерти и её неизбежных атрибутов: предсмертных криков, трупов, крови. Может показаться удивительным, что те, кто руководил производством смерти, страшились её вида. Тому много примеров. Тот же Генрих Гиммлер впал в обморочное состояние при посещении Освенцима, столкнувшись с практическими результатами своей деятельности. Казалось бы, тот, кто нацелен на убийство, должен был бы испытывать и демонстрировать если и не наслаждение, то, по крайней мере, удовлетворение от вида результатов своей работы. В чём же тут дело? Понятно, что однозначного ответа на этот вопрос не удастся получить. Однако можно попытаться дать вероятные и невероятные объяснения. Были ли такие субъекты садистами от природы?

Одно из объяснений может быть весьма банальным Нацисты, падающие в обморок при виде трупов, могли воспринимать задачу ликвидации евреев с целью очищения от них пространства Великой Германии достаточно абстрактно, достаточно формально. Для них важен был итог. Они решали абсолютно практические задачи. Было известно количество тех, кого надо устранить из списка живущих, и исходя из этого — средства реализации данной задачи. По-видимому, с этим отстранённым взглядом на практику массовых убийств связан и эзопов язык нацистов, называвших умерщвление «особым обращением». Причём этим языком они пользовались именно между собой. Так, например, Эйхман приводит высказывание Гейдриха на конференции, где он говорит не об убийстве, а об использовании евреев в качестве рабочей силы на Востоке — комментарий Эйхмана: «Так он это маскировал».^[169]

Важно заметить, что нет документов, которые представляли бы собой предписания, совершенно однозначно требующие от исполнителей умерщвления евреев. Существуют только ссылки на устные указания, исходящие, прежде всего от Гитлера, а также от Гиммлера и Гейдриха. Правда, следует отметить, что многое в гитлеровской Германии делалось в соответствии с интуитивным пониманием подчинёнными указаний (даже не высказанных вслух!) своих начальников, — как говорится, «с полуслова» — что давало простор и демоническому творчеству. Другими словами, далеко не всегда те или иные действия функционеров нацистского режима обусловливались письменными приказами и распоряжениями.

Вообще есть некое противоречие в использовании нацистами особого языка, маскирующего чудовищные акции, проводимые ими, и их верой в тысячелетний Третий рейх. Если перед нацистами, в соответствии с их представлениями, была практически вечность, то к чему тогда маскарад, собственно говоря, кого и чего бояться? Предтечи нацистов не ломали голову над этими проблемами, не создавали декоративных концлагерей вроде Терезиенштадта, не устраивали спектаклей для Международного Красного Креста и тому подобное.

Роль координатора окончательного решения предполагала многосторонние контакты не только с представителями германских властей на оккупированных Германией территориях, различными службами и ведомствами в рамках СС и СД, но и контакты на международном уровне с дипломатическими миссиями и посольствами дружественных нацистской Германии стран. Требовались не только усилия, предполагающие прямое давление на тех, кто сопротивлялся Эйхману при выполнении его задачи, но и гибкость, настойчивость или упрямство, которых ему было не занимать. Известен эпизод, произошедший на территории бывшей Польши, когда генерал-губернатор Франк^[170] отдал приказ об его аресте, вероятно, за слишком ретивое исполнение своих обязанностей: Эйхман хотел переместить евреев в генерал-губернаторство, что противоречило стремлению Франка сделать подведомственную ему территорию свободной от евреев. Несмотря на своё относительно невысокое звание, вредившее его амбициозности, Эйхман в рамках выполнения своих обязанностей имел контакты на очень высоком уровне. Те, с кем он общался, были значительно выше его по должностному статусу и званиям. Но на Ванзейской конференции он получил карт-бланш на принятие любых мер для окончательного решения.

С точки зрения географии в сфере его влияния находились как оккупированные страны Западной Европы и генерал-губернаторство, так и страны-сателлиты нацистской Германии. В то же время уничтожение евреев оккупированной территории Советского Союза не входило в компетенцию Эйхмана. Массовые акции на этой территории начались практически с 22 июня, даты вторжения немецких войск, причём истреблению евреев в немалой степени способствовало и местное население, чему есть немало свидетельств и посвящены многие исследования. Здесь изначально не планировалась эвакуация или депортация, а только уничтожение. В силу этого жертвы не были задействованы в логистике, подобной той, которую осуществлял Эйхман со своими сотрудниками. Не было необходимости в железнодорожном и автомобильном транспорте. Еврейский вопрос решался на месте. Действующие айнзацгруппы [Einsatzgruppen] — немецкие карательные отряды — вместе с полицейскими силами, состоящими из местных жителей, осуществляли на захваченной территории массовые расстрелы евреев. Нередки были случаи расправ местного населения над своими еврейскими соседями.

Безусловно, Ванзейская конференция сыграла свою чудовищную роль, как и исполнительный директор проекта «окончательного решения» — Адольф Эйхман. Он не добился полностью своей цели — ликвидации европейского еврейства, но во многом преуспел, утверждая, что «около шести миллионов евреев были убиты.…В различных лагерях уничтожения было убито примерно четыре миллиона евреев, а ещё два миллиона нашли другую смерть, причём большая их часть была расстреляна оперативными группами, айнзацкомандами полиции безопасности во время военной кампании против России».^[171]

Истребление евреев шло планомерно, но бывали и серьёзные сбои. Самое известное событие такого рода относится к варшавскому гетто, где к началу 1943 года находилось 80 000 евреев. Гиммлер решил ликвидировать гетто. Евреи неожиданно оказали серьёзное вооружённое сопротивление. Для подавления восстания были вызваны войска с танками. Гетто держалось около месяца в апреле-мае 1943 года, но восстание было жестоко подавлено. Оно было безнадёжно, обречено на поражение, но показало героизм евреев, подобный подвигу защитников Масады, и, что очень было важно, продемонстрировало волю евреев к сопротивлению, которая могла проявиться в ходе окончательного решения. Оно послужило нацистам предупреждением, которому они вняли в Венгрии и которое принял во внимание Эйхман, будучи в Будапеште в последний год Второй мировой войны.

Доклад о подавлении восстания на 75 страницах в кожаном переплёте генерал-майор СС Юрген Штроп [Jurgen Stroop] преподнёс Гиммлеру, наверное, не отдавая себе отчёт в том, что написанное им станет письменным памятником героям варшавского гетто:

Сопротивление, оказанное евреями, можно было сломить только безжалостным и энергичным использованием наших ударных войск днём и ночью… Поэтому я решил уничтожить весь еврейский жилой район, поджёг каждый квартал… Затем евреи вышли из своих укрытий и землянок. Нередко евреи оставались в горящих зданиях, пока, наконец, из-за жары и страха быть сожжёнными заживо они не предпочитали спрыгивать с верхних этажей после того, как выбросили на улицу матрасы и другие мягкие предметы. Со сломанными костями они всё ещё пытались переползти через улицу в здания, которые ещё не горели… Чем дольше длилось сопротивление, тем жёстче становились Ваффен СС, полиция и Вермахт. Они не жалея сил выполняли свой долг… только благодаря непрерывным и неутомимым усилиям всех участников нам удалось схватить в общей сложности 56 065 евреев, уничтожение которых можно доказать. К этим следует добавить тех, кто погиб в результате взрывов или пожаров, но число которых невозможно установить.^[172]

В генерал-губернаторстве окончательное решение было практически достигнуто. Было уничтожено 2,6 миллиона евреев. Только около 50 000 евреев остались в живых. Но и после войны польских евреев ждали нелёгкие испытания — антисемитизм не исчез вместе с поражением нацизма. Польское население в своём большинстве было заражено антисемитизмом, что проявлялось и в ходе оккупации немцами Польши и после войны.^[173] До некоторой степени эта ситуация выглядит по меньшей мере странно. Немцы воспринимали поляков как низших существ, которых не считали за полноценных людей. Положение поляков во время оккупации было незавидным, но это не мешало им выдавать беглецов из лагерей смерти немецким властям (см. судьбу восставших лагеря Собибор). Разумеется, подобные отвратительные проявления ненависти к еврейскому народу не умаляют героизм тех поляков, которые с риском для своей жизни и жизни своих семей спасали евреев и заслужили звания Праведников народов мира — их было около 7000 человек.

~

На основании решения Ванзейской конференции в ведении Эйхмана оказались 184 концентрационных лагеря. Изначально было очевидно, что лагеря смерти не в состоянии умертвить миллионы людей обычным (стрелковым) оружием. Как бы цинично это ни звучало, но Эйхман и его соратники относились к массовому убийству как к технологической проблеме. Необходимо было принять такую схему умерщвления, которая обеспечивала бы максимум производительности. Понятно, что расстрелы были дороги и, как говорил Эйхман своему непосредственному начальнику группенфюреру Мюллеру, действовали отрицательно на солдат-исполнителей. Естественным было обратиться к опыту Первой мировой войны, во время которой для массового поражения противника использовались отравляющие газы. Выбор остановился на газе циклон Б — кристаллизованной синильной кислоте.

При непосредственном участии Эйхмана планировался лагерь Освенцим-Биркенау. Возможно, ему пригодились знания, полученные в техническом училище. Эти знания оказались ему полезны и в нелегальной жизни после войны. В Освенциме находились крупные предприятия военной промышленности такие, как «Deutsches-Aufrustungswerk», «Siemens» и «Krupp», на которых использовался рабский труд заключённых. Когда рабы не выдерживали напряжения, валились с ног, их отправляли в Биркенау, где были установлены пять газовых камер и находились четыре крематория для сжигания трупов.^[174] Прах из крематориев сбрасывался в реку, а несгоревшие кости перемалывались и использовались как удобрение. Комендант Освенцима Рудольф Гёсс [Rudolf Hoess] гордился капустой, которую он выращивал… почти как император Диоклетиан. Он жил со своей женой, детьми и собаками в прекрасном доме примерно в пяти километрах от Освенцима, в котором его часто навещал Эйхман, где за бокалом вина они говорили по душам. Гёсс в своих воспоминаниях постоянно ссылался на то, что всё делал согласно приказам Эйхмана, что, по-видимому, не совсем так. Однако, сделав в тюрьме признание, что за время его командования Освенцимом было уничтожено 2,5 миллиона евреев, он не испытывал даже стыда. Хотя и были уничтожены все записи, нет причин не доверять Гёссу и Эйхману. Они-то были информированы о количестве истреблённых людей лучше всех в рейхе. Понятно, что Эйхман был вовлечён в дела всех лагерей смерти и рабочих лагерей, которые он инспектировал. Необходимо подчеркнуть, что он в большей степени был сторонником истребления заключённых, чем использования их как рабочей силы.

Один из выживших, чешский еврей Ян Юдак [Jan Judak] так описывает визит Эйхмана в лагерь:

Я находился в трудовом лагере на границе Моравии и Богемии. Мне тогда было 20 лет, и, к счастью, я был здоров. Нашим комендантом был гауптшарфюрер родом из Вены. В лагере было около 300 мужчин, которые работали на фабрике и были заняты на сельскохозяйственных работах. Однажды комендант созвал нас и сказал, что на следующий день к нам приедет очень важный чиновник и что мы должны привести лагерь в безупречный порядок. Он добавил, что, когда этот человек будет осматривать нас, мы должны быть весёлыми и чистыми; если он задаст нам вопросы, мы должны были отвечать, что с нами обращаются хорошо. Комендант нервничал; очевидно, если этот высокопоставленный посетитель обнаружит что-нибудь не так с лагерем, то он окажется на Восточном фронте.

На следующее утро в десять часов прибыл наш уважаемый гость. Это был Адольф Эйхман. Этому красивому, элегантно одетому офицеру СС в блестящих сапогах было около тридцати шести лет. Нас выстроили в ряд, и он нас осмотрел. Мы стояли по стойке смирно. По какой-то причине Эйхман остановился передо мной и спросил: «Вы отвечаете за свою рабочую группу?» и я ответил: «Да, оберштурмбаннфюрер». — «Сколько мужчин в вашей группе и чем они занимаются?» — «Мы строители, — ответил я. — Нас шестнадцать человек в отряде; пять приносят песок, четыре работают в самом здании, а остальные семь носят кирпичи». Эйхман продолжил: «Сколько из вашей команды сообщают о болезни каждый день?» Я ответил: «Очень редко кто-либо из наших людей сообщает о болезни». Эйхман спросил: «Вы довольны? Вам нравится еда?» Я, конечно же, соврал: «Мы очень довольны, оберштурмбаннфюрер, и еда у нас очень хорошая». Эйхман был очень приветлив и удовлетворённо улыбался моим ответам, которые, как я знал, хотел бы от меня комендант. Он прошёл по очереди, внезапно остановился и спросил: «Кто из вас говорит на иврите?» Многие из моих солагерников приехали из Восточной Европы и знали иврит, но никто не откликнулся; они боялись, что одно слово может означать смерть. Затем Эйхман взревел: «Вы самые глупые, отвратительные люди, которых я когда-либо видел. Возможно, вы хотели бы, чтобы такой немец, как я, научил вас вашему языку, ивриту». Я узнал много позже, что он знал только несколько слов на иврите, но, видимо, он просто хотел похвастаться перед нами. Затем Эйхман и комендант вместе отправились обедать.^[175]

Как и во многих подобных случаях, Эйхман срывается на беззащитных людей, пользуясь своей безраздельной властью и, по-видимому, испытывая наслаждение от демонстрации зависимости от него, от каждого его слова или движения. Имеются воспоминания тех, кому пришлось столкнуться с Эйхманом. Они представляют несомненную ценность, так как описывают то впечатление, которое он производил. Это интересный материал для последующего сравнения с теми ощущениями, которые вызывал Эйхман, сидя уже в стеклянной клетке в зале иерусалимского суда. К вящему удовлетворению исследователей, сохранилось немало воспоминаний людей из различных социальных слоёв, различного происхождения и социального статуса о встречах с Эйхманом.

Норберт Вольхайм [Norbert Wolheim] родился в Берлине, закончил университет. Он не верил в то, что немцы могут сотворить с евреями нечто ужасное, и оставался в Германии до 1943 года, участвуя в работе Центрального еврейского комитета и работая на военном заводе. Он выжил в концлагере и после войны эмигрировал в США. В июне 1940 года его пригласили в гестапо. Четыре часа, которые он провёл там, он никогда не забывал:

Сначала они заставили меня подождать час; потом меня сфотографировали, а после этого мужчина лет тридцати двух открыл коричневую дверь и вышел из одной из комнат. Он сделал мне знак пойти с ним. Это был Адольф Эйхман. Дверь за нами закрылась, и я остался один с ним. На стене за столом висела большая фотография Гитлера. Он говорил очень вежливо и произвёл на меня хорошее впечатление — молодого, умного и работоспособного человека. Сначала он хотел, чтобы я рассказал ему о себе, а потом он спросил меня о моей работе в ЦК. Во время нашего разговора Эйхман достал из своего стола досье с документами и письмами. По прошествии некоторого времени он пробурчал: «Нам нужно будет найти решение еврейского вопроса».^[176]

Тогда для Вольхайма эти слова не имели большого значения. Он думал, что у Эйхмана действительно были добрые намерения, что на этот раз на его пути оказался молодой умный немецкий офицер, который попытается найти приемлемое для немецких евреев решение. Вольхайм был разочарован. В 1943 году его отправили в Освенцим, и только тогда он понял, что на самом деле имел в виду Эйхман, говоря о решении еврейской проблемы.

Эйхман везде, где возможно, отрицал своё личное участие в убийствах, повторяя раз за разом, что он не убил ни одного еврея. Вероятно, существовал всё-таки один свидетель, о котором говорится в книге «Министр смерти», вышедшей в свет в 1960 году, т. е. в том году, когда Эйхман был похищен израильскими агентами из Аргентины. Этот человек, раввин, проживавший после войны в Филадельфии, остался анонимным.^[177] Его повествование леденит кровь от ужаса… Несмотря на неизбежный натурализм привожу полное изложение. Итак, этот неизвестный рассказывает:

Весной 1943 года я видел, как палач Освенцима застрелил семимесячного ребёнка до смерти. Я видел, как Адольф Эйхман снял с пояса пистолет, пошёл, улыбаясь в сторону младенца, прижал ствол немецкого люгера к голове ребёнка, затем повернулся к эсэсовцу и говорит: «Вот способ, как сделать это».

Затем он нажал на курок. Полуголодный младенец перестал хныкать — ему было спокойно. Я знал об Эйхмане ещё до того, как большая часть мира начала осознавать, что этот безумец существует. Я впервые услышал о нём в Праге. Я был бизнесменом в тридцатых годах, и мне довелось побывать на собрании, на котором должен был выступить Эйхман.

После встречи меня представили Эйхману как «…важного еврея в общине».

Эйхман был любезен — неестественно любезен. Когда я отвернулся, я услышал, как он смеётся с одним из своих помощников. Он указал в мою сторону и засмеялся ещё громче.

Прошли годы.^[178] Однажды утром 1943 года я услышал шум возле своего дома, подбежал к окну и заметил машину СС, вокруг которой сновало много немецких офицеров. Внезапно офицер в машине сделал знак одному из своих людей и указал на меня в окно.

Мгновение спустя в дверь постучали. Там стоял эсэсовец, схватил меня за руку и потащил на улицу.

Я всё время спрашивал: «В чём проблема? Пожалуйста, не тяните, я могу идти…»

Он продолжал чуть не тащить меня к машине с флажками на передних крыльях. Я стоял перед молодым офицером, когда он откинулся назад, улыбаясь. Его лицо выглядело знакомым, но я не узнал его.

Его улыбку сменил сердитый взгляд, когда он сказал: «Ты не помнишь меня — важный еврей».

Я признался, что не узнал его.

Он поднялся со своего места, подошёл к другой машине, жестом приказал эсэсовцу посадить меня в машину, затем вернулся к своей машине. Мне сказали, что этим офицером был Адольф Эйхман.

Примерно через полчаса мы подъехали к дому на окраине города. Эйхман вышел из машины, вошёл в здание и исчез. Через несколько мгновений эсэсовец жестом показал мне выйти из машины и последовать за ним.

Он провёл меня через ту же дверь, через которую прошёл и Эйхман. Внутри мы прошли через два других дверных проёма. Солдаты с винтовками охраняли каждый вход и выход.

Оказавшись в третьей комнате, мы вошли в огромную комнату. Это был офис Эйхмана. Он сидел за огромным столом из красного дерева, а на стене позади стола висела большая фотография Гитлера. По два солдата стояли у каждой двери, пока Эйхман отдавал приказы стоявшим перед ним эсэсовцам.

Он выкрикнул ещё один приказ одному из охранников у двери, и дверь распахнулась. Пятеро солдат привели двух мальчиков. Одному было тринадцать лет, а другому около восьми. Другой охранник вошёл из другой двери с маленьким семимесячным младенцем, который всё время хныкал. И ребёнок, и мальчики выглядели так, как будто они месяцами не ели полноценного обеда.

Эйхман повернулся ко мне и сказал: «Ты запомнишь меня после этого дня».

Затем он приказал одному из эсэсовцев «преподать этим евреям урок».

Я понятия не имел, что имел в виду Эйхман, но позже узнал, что два мальчика ударили одного из солдат, когда солдат ударил старую женщину прикладом своей винтовки.

Два мальчика молча стояли в ожидании своей участи. Один из эсэсовцев вынул изо рта сигарету и направился к восьмилетнему мальчику. Двое других эсэсовцев схватили мальчика и протянули ему руку на столе.

Затем эсэсовец прижал зажжённую сигарету к руке мальчика, и воздух наполнился запахом горящей плоти. Мальчик кричал, но сигарета была крепко прижата к его руке. Мальчик мотал головой во все стороны, его лицевые мышцы напряглись от боли.

Минуты через три ребёнок потерял сознание. Сигарету вынули, и один из солдат вынес мальчика из комнаты. Другой подросток попытался отодвинуться от своего охранника, но его удерживали.

Один из эсэсовцев щёлкнул огромной зажигалкой на столе Эйхмана и приставил иглу для обивки мебели к пламени. Он держал её там, пока игла не засветилась. Затем он подошёл к тринадцатилетнему мальчику и воткнул ему иглу в глаз. Ребёнок не потерял сознание, но продолжал кричать, когда его выводили из комнаты.

Эйхман откинулся на спинку своего огромного кожаного кресла и удовлетворённо улыбнулся. «Ты меня не забудешь, — мягко сказал он. — Ой, не бойся, мы не причиним тебе вреда. В конце концов, ты важный еврей», — с издёвкой добавил он.

Затем Эйхман повернулся ко мне и сказал: «Евреи — это бич земли. Их надо уничтожить. И единственный способ уничтожить их — это уничтожить всех молодых. Старые уничтожат сами себя».

Затем Эйхман кивнул другому эсэсовцу и указал на хныкающего младенца. Эсэсовец в нерешительности подошёл к ребёнку, нерешительно посмотрел на него, затем заговорил заикаясь.

«Простите, — он повернулся к Эйхману, — но я не могу. Это всего лишь младенец…!»

Лицо Эйхмана покраснело от гнева. «Немедленно доложи своему капитану».

Когда эсэсовец повернулся к двери, Эйхман сказал: «Но сначала подожди. Ты должен научиться не быть мягким — в конце концов, это всего лишь еврей».

Эйхман встал со своего места, расстегнул кобуру пистолета (рассказчик назвал тип оружия — Люгер) на ремне и, улыбаясь, подошёл к ребёнку.

Он повернулся ко мне и сказал: «А теперь смотри — ты никогда не забудешь меня, важный еврей».

Он прижал дуло пистолета к голове младенца и не раздумывая нажал на курок.

«Вот как надо это сделать». Он обратился к эсэсовцу: «Теперь иди и покажись своему капитану. У меня есть кое-что для тебя, что укрепит твои нервы».

Он держал пистолет так близко к голове младенца, что кровь забрызгала его пистолет. Заметив кровь, он бросил пистолет одному из своих эсэсовцев и сказал: «Почисти это» — и, указывая на кровь, которая покрыла пол, добавил: «И уберите этот беспорядок».

Затем он повернулся ко мне и сказал: «Мясом этого ребёнка будут кормить моих собак, а кости будут измельчены, чтобы сделать мыло и удобрения».

Мне удалось вырваться из-под стражи и броситься к Эйхману. Проворный, как кошка, он схватил ещё один пистолет, лежавший на его столе, и ударил меня по голове.

Меня вытащили из кресла, отвели к машине и отправили в Освенцим.

«Добро пожаловать в ваш новый дом, — насмешливо сказал один из мужчин, сидевших рядом со мной. — Тебе не будет одиноко — твоя жена и дети пробыли здесь почти час».

Позже я узнал, что он был прав. То, что мою жену, сына и дочь загрузят в печи концентрационного лагеря Освенцим, было лишь вопросом времени.

Я написал премьер-министру Давиду Бен-Гуриону, что готов добровольно дать показания на суде над Эйхманом; снова встретиться с этим палачом и сказать ему: «Этот важный еврей никогда тебя не забудет».

Эта жуткая история почему-то не появилась вместе с её источником на суде в Иерусалиме. В противном случае — если бы она заслужила доверие — она свела бы на нет все спекуляции на тему банальности зла. Как же к ней относиться? Поведение Эйхмана, с моей точки зрения, согласуется с аналитическими данными его психологического обследования в период проведения следствия в рамках подготовки судебного процесса. Действительно, здесь мы видим и садизм, «смертоносную ментальность» (по Л. Зонди) в действии; и самолюбование своей жестокостью, т. е. нечеловеческой силой, попирающей всевозможные моральные устои; и — пренебрежение к чужой жизни, отсутствие милосердия и снисхождения не только ко взрослым, но и к детям и даже младенцам. Так что с точки зрения логики вышеприведённая картина вполне укладывается в представление о личности злодея. Но было ли всё так, как описано, неизвестно. В то же время, чтобы нафантазировать подобное, надо обладать чудовищным воображением…

~

Эйхман вместе с Гёссом проработал все детали процесса^[179]: от встречи прибывающих в Освенцим жертв оркестром узников в полосатых пижамах до отправления их на «санитарную обработку», умерщвления газом, отправки трупов в крематории и периодической замены команды уборщиков, которых отправляли по тому же маршруту. Эти уборщики не участвовали в умерщвлении своих собратьев, но после нескольких недель такой работы они отправлялись вослед им. Гёсс отмечал, что Эйхман не жаждал поменяться с ним местами, но был одержим идеей уничтожения евреев: «Без сожаления и хладнокровно мы должны завершить истребление как можно быстрее».

Эйхман отвечал за весь технологический процесс: не только за доставку до ворот лагерей смерти обречённых, но и за их последние в жизни шаги до газовых камер и крематориев. К сожалению, гитлеровская машина зачастую работала без письменных распоряжений. Другими словами, не оставляла улик, словно заранее предчувствуя, что призовут к ответу. Большую роль имели устные приказы и чутьё на невысказанные пожелания начальства. У Эйхмана эта функция была развита необычайно сильно, тем более что у него не существовало противоречий с намерениями высших лиц рейха.

Вначале тех, кто был приговорен к смерти в Освенциме-Биркенау, расстреливали в Брезинском лесу. Эйхман сказал Гёссу во время одного из своих официальных визитов в Освенцим: «Мы ожидаем большого количества людей, и технически будет очень сложно прикончить их, расстреляв. Крики женщин и детей мешают эсэсовцам в их действиях и доставляют неудобства».

Несмотря на всю свою занятость — Эйхман был очень ответственным и занятым службистом — он находил время, чтобы насладиться хорошим вином и уделить внимание женщинам, романы с которыми были практически обязательным атрибутом его разъездной жизни. Но также в его службе имелись дела, которыми он занимался не афишируя их. Так, он имел отношение к программе эвтаназии, которой подвергались и немецкие граждане, признанные неполноценными. В рамках этой секретной программы и были разработаны эффективные методы умерщвления людей, отсюда пошло использование автофургонов, в которых убивали людей угарным, выхлопным газом, а также более производительным средством — газом циклон Б. Есть основания полагать, что Эйхман знал о проведении чудовищных медицинских экспериментов над заключёнными. А в деятельности Страсбургского анатомического института, который занимался изучением человеческих черепов, он принимал участие, снабжая так называемых экспериментаторов жертвами, которые содержались в специальном лагере с газовой камерой, в соответствии с заказами — например, требовались скелеты и черепа «еврейско-большевистских комиссаров».

~

Прибытие Эйхмана в марте 1944 года в Будапешт знаменовало фактически последний этап его миссии в окончательном решении. Можно сказать, что деятельность в Венгрии в определённом смысле была вершиной его карьеры. Его поведение отличалось открыто проявляемой агрессией в адрес евреев, достигающей прямо-таки маниакальной силы. Он грозил покончить «со всей еврейской грязью Будапешта». Угрожал убить «друзей евреев», таких, как «еврейский пес Валленберг»^[180]. Выход Эйхмана на сцену в последнем акте страшной войны был явлением, когда он сбросил все маски. Не было смысла играть в дипломата с еврейскими функционерами. Дело шло к развязке. Многие из его коллег и начальников начали подумывать о своей возможной судьбе после крушения нацистской Германии. Нацисты стали готовить варианты на случай поражения, в чём уже мало кто сомневался. В это время появился проект «Кровь за товары». Попытки выторговать себе лучшие условия на возможных переговорах с союзниками по антигитлеровской коалиции вызвали, по всей видимости, распоряжение Гиммлера о приостановке депортации евреев в лагеря смерти. Нацистский режим медленно, но давал задний ход. А Эйхман, словно не замечал разрушительных процессов в руководстве рейха, неумолимой тенденции к военному краху, продолжал упорно реализовывать свою задачу, которая, как стало очевидным, имела глубокий личностный смысл — истребить как можно больше евреев. В этой ситуации трудно в нём увидеть «канцелярскую крысу», «убийцу за письменным столом». Он вышел из-за стола, чтобы обречь на смерть тех, кому удалось дожить до этого момента, но не посчастливится пережить войну.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

116

Reinolds Q., Katz E. & Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. — NY, 1960.

117

Я обратил внимание именно на эту фотографию, поскольку нет материалов и свидетельств о контактах двух Адольфов — Гитлера и Эйхмана. На фотографии их разделяла пара метров…

118

Скорее всего, речь идёт о записях Виллема Сассена, часть из которых была продана журналу «LIFE».

119

Cesarani D. Eichmann: His Life and Crimes. — London, 2005; Cesarani D. Becoming Eichmann. Rethinking the Life, Crimes, and Trial of a «Desk Murderer». — Boston, 2007; Stangneth B. Eichmann Before Jerusalem. The Unexamined Life of Mass Murder. — NY, 2014.

120

Stangneth B. Eichmann Before Jerusalem. The Unexamined Life of Mass Murder. — NY, 2014.

121

См. Тесты Эйхмана.

122

В 2015 г. был снят фильм «The Eichmann Show» («Шоу Эйхмана») о съёмках репортажей из зала судебных заседаний на процессе над Адольфом Эйхманом.

123

Eichmann A. False gods. The Jerusalem Memoirs. — London, 2015. — Р. 28.

124

Reinolds Q., Katz E., Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. — NY, 1960. — Р. 61.

125

Op.cit. Р. 62.

126

Eichmann A. False gods. The Jerusalem Memoirs. — London, 2015. — Р. 78–79.

127

Op.cit. Р. 78.

128

«Германия превыше всего…» — первая строка немецкого гимна («Deutschland, Deutschland über alles…»).

129

Разумеется, речь не идёт о том, что мог иметь в виду такой литературный персонаж, как Козьма Прутков: «Первый шаг младенца есть первый шаг к его смерти».

130

Эрнст Кальтенбруннер, директор Главного управления безопасности рейха, преемник Гейдриха, который был убит в Праге 5 июня 1942 г. До 1933 г. Кальтенбруннер был адвокатом в Австрии. Он был повешен в Нюрнберге 16 октября 1946 г. после того, как Международный военный трибунал приговорил его к смерти.

131

Eichmann A. My Role in the Final Solution. The Eichmann Tapes. — London, 2018. — Р. 26.

132

Отец Эйхмана был убеждённым нацистом — он вступил в НСДАП в конце 1930-х гг.

133

Lipstadt D. The Eichmann Trial. — NY, 2011. — Р. 47.

134

Кружков В. Как Австрия победила нацизм // Журнальный клуб Интелрос «Международная жизнь». — 2019. — № 6.

135

Reinolds Q., Katz E., Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. — NY, 1960. — Р. 65–66.

136

Mann M. The Dark Side of Democracy. — NY, 2005. — Р. 244.

137

С апреля 1935 г. обычным членам НСДАП был запрещён контакт с евреями.

138

Вероятно, что Эйхман либо ошибся с профессией — Ева Браун была фотографом и фотомоделью, — либо в целях конспирации её ему так представили. Диетологом и поваром Гитлера до его последних дней была Констанция Манциарли.

139

Excerpts from the Prison Memoirs of Adolf Eichmann // The New York Times. — 2000. — March 1.

140

Eichmann A. False Gods. The Jerusalem Memoirs. — London, 2015. — Р. 123.

141

Герцль Т. Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса; пер. с нем. — СПб., 1896.

142

Как тут не вспомнить высказывание Ханны Арендт о дырявой памяти Эйхмана.

143

На русском языке: Гитлер А. Моя борьба. — М., 1992.

144

Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле. — М., 2002. — С. 39.

145

«Протоколы сионских мудрецов» — литературная подделка конца XIX в., созданная по заданию тайной полиции России с целью «доказать» существование еврейского заговора для достижения мирового господства. (Еврейская электронная энциклопедия)

146

Герберт Хаген, штурмбаннфюрер СС, был затем назначен командующим полиции безопасности в Париже во время Второй мировой войны. После 1945 г. заочно приговорён во Франции к смертной казни. В Кёльне в 1980 году приговорён к 12 годам тюремного заключения за участие в депортации евреев во Франции.

147

Stangneth B. Eichmann before Jerusalem. The Unexamined Life of Mass Murder. — NY, 2014. — Р. 9.

148

Segev T. Simon Wiesenthal: The Life and Legends. — NY, 2010. — Р. 12.

149

Так называют совещание, состоявшееся 20 января 1942 г. в берлинском пригороде Ванзее, на котором рассматривался вопрос распределения функций между различными ведомствами немецкого аппарата по истреблению евреев Европы.

150

https://www.netzulim.org/R/OrgR/Articles/Stories/Lindenshtraus.html.

151

Eichmann A. My Role in the Final Solution. The Eichmann Tapes. — London, 2018. — Р. 53.

152

Reinolds Q., Katz E., Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. — NY, 1960. — Р. 88–89.

153

План (возникший после поражения Франции) депортации европейских евреев на остров Мадагаскар, бывшую колонию поверженной Франции. К этому плану на заключительной стадии подключился Эйхман. В силу обстоятельств, связанных с невозможностью использования военно-морских сил для транспортировки евреев, этот план был отменён. Кроме того, изменилась и концепция «окончательного решения еврейского вопроса».

154

Bloodhound — бладхаунд, порода гончих собак, идущих по кровавому следу.

155

Cesarani D. Eichmann: His Life and Crimes. — London, 2005. — Р. 188.

156

Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле. — М., 2002. — С. 145.

157

Эйхман проводил последний допрос покушавшегося на фон Рата.

158

Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле. — М., 2002. — С. 56.

159

Mann M. The Dark Side of Democracy. — NY, 2005. — Р. 209.

160

Eichmann A. My Role in the Final Solution. The Eichmann Tapes. — London, 2018. — Р. 397.

161

Дахау [Dachau] и Меркельгрюн [Merkelgrün] — концентрационные лагеря.

162

И всё же среди них же именно Великобритания, запретив эмиграцию евреев в Палестину, отдала их в руки Гитлера, по существу, став соучастницей геноцида.

163

«Институт наследственности» Страсбургского университета запросил 115 скелетов для исследования. Эйхман организовал отбор этих евреев антропологом и отравление их газом. — См.: Lipstadt D. The Eichmann Trial. — NY, 2011. — Р. 107.

164

Mann M. The Dark Side of Democracy. — NY, 2005. — Р. 192

165

Президент Всемирной сионистской организации, первый президент государства Израиль.

166

Опубликовано в «Times» 6 сентября 1939 г.

167

Kaufman T. Germany Must Perish. — Newark, 1941.

168

Reinolds Q., Katz E., Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. — NY, 1960. — Р. 123–124.

169

Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле. — М., 2002.

170

Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле. — М., 2002. С. 60–61.

171

Там же. С. 110.

172

Reinolds Q., Katz E. & Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. — NY, 1960. — Р. 125.

173

Самый крупный погром евреев произошёл в июле 1946 г. в городе Кельце

174

Reinolds Q., Katz E., Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. — NY, 1960. — Р. 140.

175

Op. cit. P. 145–147.

176

Op. cit. Р. 152.

177

Op. cit. Р. 152–156.

178

Вероятно, свидетель ошибся со временем — прошли, скорее всего, месяцы или недели, поскольку вторая встреча состоялась в том же 1943 г.

179

Этот план фамильярно называли «план Эйхмана».

180

Рауль Валленберг [Raoul Gustav Wallenberg] — шведский дипломат, Праведник народов мира, спасавший евреев в Будапеште. После освобождения Венгрии от немцев был арестован освободителями и сгинул в советских застенках.