Прόклятый город

Владимир Иванович Пуховцев

Жители одного из городов решили переименовать его, дав название в честь основателя градообразующего предприятия, покончившего жизнь самоубийством. Теперь люди непроизвольно славили проклятого, что позволило его душе обрести способность проникать в наш мир. Главные герои пытаются противостоять этому вторжению. В целом охарактеризовал бы роман, как приключенческий роман ужасов. Особую пикантность роману придаёт тот факт, что автор имеет в виду переименование реально существующего города.

Глава 4

Сегодня мне предстояло сделать немало дел и я, позавтракав яичницей из одного яйца, набросал список. Прежде всего, мне нужно было решить вопрос с пропиской. Затем выяснить, где же всё-таки выгоднее менять марки — в банке, или у менял. Нужно было встретиться кое с кем из старых знакомых и послушать их версии по поводу того, что происходит в городе. Большим получился и список необходимых покупок.

В ЖЭКе к паспортисту стояла немалая очередь и царила атмосфера организованного хаоса. Беспорядочная суета, пронзительные крики из очереди на тех, кто пытался пробраться вперёд со словами: «Мне только спросить!»

Ситуация располагала к размышлениям и я задумался о прописке.

Несмотря на показные возмущения этим непонятным для западного человека ограничением личной свободы граждан, наши правители вряд ли пойдут на отмену этой институции советского бытия, так как для этого понадобится слишком много других изменений. Для этого нужно садиться и думать, просчитывать, вносить изменения в великое множество законодательных и нормативных актов, а это как раз то, чего очень не любит делать наш чиновник, ни большой, ни маленький.

Но, самое главное, отмена прописки будет уже не декларативно, а и де-факто и де-юре означать курс на построение настоящего демократического общества, а нынешним власть предержащим пока не разворовано всё, что можно разворовать, невыгодно лишать себя такой удавки на шее граждан своей страны. Скорее всего, поступят как всегда по колхозному просто — назовут прописку каким-нибудь другим словом и гордо отрапортуют Западу о том, что этот позорный советский пережиток побеждён.

Положение усугублено ещё тем, что на смену чёткой советской системе подбора, воспитания и расстановки кадров пришло отсутствие системы вообще. Наступило время горластых и сладкоречивых личностей, иных талантов кроме этих не имеющих.

Прорвавшись наверх, дабы отсутствие этих самых талантов никому не бросалось в глаза, они окружали себя безропотными исполнителями, ещё более не блиставшими талантами, и всё это вместе взятое называлось системой «на тёмном небе ярче звёзды».

Это приводило к тому, что на местах не проявлялось никакой инициативы в направлении необходимых изменений и просто выполнялись приказы сверху. А вверху сидели самые громкоголосые и сладкоречивые…

В общем, мой бывший шеф, перед моим отъездом в Германию заявивший о том, что люди с мозгами нужны будут при любой власти, оказался более чем неправ. Этой власти нужны были только покорные и исполнительные. Но я не считал его виноватым.

Предположить, что такой уродливый подход к осуществлению процессов управления будет возможным в географическом центре Европы в конце двадцатого-то века, не мог никто. Это был один из тысячи вероятностных вариантов развития событий и надо же, как не повезло моей родине…

Создавалась патовая ситуация: чтобы что-то менялось к лучшему нужны были умные и не слишком амбициозные в плане личного обогащения люди. Такие как Моннэ — во Франции, Эрхард — в Германии, Икеда — в Японии, Тэтчер в Великобритании. Люди без регалий, без звёзд, без пышных титулов и, главное, без претензий на то, чтобы удивить мир каким-нибудь экономическим суперчудом.

Но для громкоголосых и сладкоречивых, атавистически ревнивых к чужим успехам, уже оккупировавших верхи, умные представляли собой архиугрозу и все отрасли общественной жизни, где умные обычно обретаются, подвергались дискриминации. Пошла волна стихийной борьбы с творческим потенциалом, с генераторами идей, с людьми, одарёнными Богом, которые всегда во все времена раздражали аппарат власти, а уж для этой власти такие люди были уже не просто раздражителями — смертельными врагами. Не финансировалась наука, остановились промышленные предприятия, пошла серьезная чистка аппаратов исполнительных органов, как вверху, так и на местах. В результате интеллектуальная элита сначала тонким ручейком, а потом полноводным потоком потекла на Запад, или переквалифицировалась в рыночных торговцев-«челноков».

«А ты как всегда не как все, — подумал я. — Вместо того, чтобы остаться в цивилизованной Германии ты вернулся сюда к варварам. Зачем?»

Пока я обо всём этом думал, подошла моя очередь. Паспортистка, бегло глянув на мои документы и заполненную карточку, спросила:

— А где справка о том, что вы прошли ренген? — её маленькие, глубоко посаженные глаза и тонкие губы придавали её жестокий и злобный вид. Она скорее напоминая большой противолодочный корабль, чем женщину.

— Рентген, — машинально поправил я её. — А причём здесь рентген к прописке?

Снизойти до ответа официальное жэковское лицо не соизволило, а лишь ткнуло пальцем в объявление на стене, которое я раньше не заметил. Объявление гласило, что по распоряжению городского головы все вновь прибывшие в город обязаны при прописке обязательно предъявить справку о прохождении «ренген-обследования».

— Но это же явное нарушения прав человека, — еле выговорил я, задыхаясь от возмущения. — Почему в таком случае не СПИД, холера, оспа, чума? Эти-то заболевания опаснее туберкулёза.

Жэковское лицо, даже не удостоив меня взглядом, равнодушно произнесло:

— Следующий.

Осмысливать выполняемую работу она явно считала совершенно глупым занятием, если считала что-либо вообще. Скорее всего, она выполняла свою работу с равнодушием простейшего одноклеточного организма, который не интересует ничего, кроме функциональной программы, заложенной природой.

Очередь тут же отреагировала с чисто славянским идиотизмом — сразу несколько человек закричало то, что имело объединённый смысл: «Не мешайте девушке работать». Я снова подумал о том, какая огромная пропасть отделяет нас от европейцев и о степени варварства, царящего в моей родной стране.

Обнаружив что-то не укладывающееся в рамки логики, европейцы тут же объединяются и дают отпор, причём, если уж что-то нелогичное сильно затрагивает их интересы, вспыхивают такие социальные протесты, по сравнению с которыми даже официальная коммунистическая версия Великой Октябрьской в Петрограде, кажется доброй сказкой и невинной шалостью. Они хорошо понимают, что цена свободы — это готовность к неожиданным сражениям, повсюду, в любое время, при любых обстоятельствах, готовность сражаться безрассудно и беспощадно, сражаться не на жизнь, а насмерть, не жалея при этом ни других, ни тем более себя.

Когда я, кипевший благородным гневом, шёл мимо очереди, один из кричавших, заглаживая свою вину, дал мне дельный совет:

— Эй, мужик, ты в поликлинике в окошко, где записывают на ренген, дай шоколадку и получишь справку сразу, без херни всякой. И беги обратно назад, я тебя впереди себя пропущу.

Время на то, чтобы поправлять его по поводу рентгена я тратить не стал.

Лёгкость и простота, с которой я получил справку, просто поразили меня — зачем тогда вообще требовать справку, если её с такой лёгкостью можно получить, даже не заходя в рентген-кабинет? Нормальная реакция сообщества человеческих существ на показуху и глупость верхов? Или зародыш системы общественных отношений по принципу «всё покупается, всё продаётся»? А, скорее всего, и то, и другое.

Занятый этими мыслями я благополучно сдал паспорт на прописку и, поблагодарив своего мудрого советчика за своевременную подсказку, отправился на рынок к менялам узнавать таинства курсовой разницы.

Пока я шёл на рынок, у меня крутилась мысль по поводу того, что в современном русском языке слово «голова» — женского рода и с этой точки зрения словосочетание «городской голова» звучит с грузинским акцентом, и плевать, что так сложилось исторически. «Председатель горсовета» и проще, и логичнее, и не вызывает никаких двояких толкований.

Менялы явно находились под чьей-то «крутой крышей», так как стражи порядка, уважительно поздоровавшись с ними за руку, тут же спешили на ловлю «нелегальных предпринимателей» — бабок и дедок, пришедших продать пучок укропа или петрушки вне территории рынка, чтобы не быть обобранными рыночным сбором. Гонениям подвергались и все лица, торгующие молоком от своей коровы, овощами со своего огорода. После их обработки милицейскими запугиваниями, к ним подходили некие личности и по дешёвке покупали весь их нехитрый товар. Товар этот тут же выставлялся на прилавках на территории рынка, но уже совершенно по другой цене.

Созерцание этой картины тесного взаимодействия милиции с перекупщиками, «державшими» рыночные цены, не отвлекло меня от наблюдения за менялами. Клиентов у них оказалось довольно много: люди то и дело подходили и меняли доллары, марки и рубли на «купоновидные» карбованцы, и наоборот. Маржа, то есть курсовая разница, была либеральнее банковской, и меня осенило — банки должны платить налоги за валютные операции. Глупо поэтому, всю валюту держать на официальном обмене, намного выгоднее работать через своих надёжных менял. Менялы налоги не платят. Решение было настолько простым, что я немного разозлился на себя за то что не нашёл его сразу и вчера менял марки в банке. Потом я успокоился, решив, что хорошая наука всегда стоит определённых денежных затрат.

По пути в универмаг я стал свидетелем ссоры двух рыночных торговок. Из-за совершеннейшего пустяка они принялись ругать и поносить друг друга отборной бранью, на жаргоне предместий, каждое слово которого источало аромат гниющего трупа дохлой собаки.

В универмаге рынка я с удивлением обнаружил, что телевизоров в наличие не имеется. Не только с дистанционным управлением, но и без оного тоже. Эра тотального дефицита продолжалась. Этот факт заслуживал быть занесенным в анналы памяти, и был занесен, так как при случае мог пригодиться.

Однако занесение факта в анналы к цели приобрести телевизор меня нисколько не приблизило. Несколько огорчённый я вышел из универмага, но был остановлен воровато поглядывающим по сторонам субъектом:

— Слышь, мужик, тебе что, телик нужен?

По виду субъекта я сразу определил в нём профессионального и бескомпромиссного истребителя «зелёного змия».

Провинциальная манера всеобщего «тыканья» меня никогда не умиляла, а пролетарскую бесцеремонность в отношениях между людьми я всегда решительно осуждал. Но тип, возможно, мог помочь в приобретении нужного мне предмета, и я приступил к его обработке по давно апробированной схеме:

— А с чего это вы, милейший, решили, что я мужик? — глаза субъекта от этого вопроса несколько округлились, и он автоматически опустил взгляд на то место моих штанов, под которым крылось основное свидетельство принадлежности к мужскому полу.

Не давая ему опомниться, я продолжал процесс перевоспитания:

— У моего дедушки было больше двадцати тысяч душ крепостных и титул князя. Поэтому, я как лицо дворянского звания никак не могу быть мужиком, — глаза субъекта взметнулись на моё лицо и удивлённо на меня уставились. Потомка благородного рода он, очевидно, видел в своей жизни впервые. Обычно быдло от подобных пассажей надолго впадает в ступор и субъекту следовало немного помочь:

— Так что вы, милейший, говорили о телевизоре?

Этот экземпляр оказался довольно слабеньким, поэтому прошло несколько долгих секунд, прежде чем в его глазах засветилась искорка понимания:

— Так я это… хотел спросить… вам нужен телевизор? — слово «вам» далось ему с трудом, но в целом получилось с уважительным подобострастием.

— Да, не стану от вас скрывать, что данный предмет домашнего обихода в настоящее время представляет для меня определённый непреходящий интерес, — судя по выражению лица субъекта, у него исчезли последние сомнения в моём благородном происхождении, хотя из всего сказанного мной он, видимо, понял лишь последнее слово.

— Есть двойка «Фунай» в упаковке. Экран двадцать дюмов. Братуха из Москвы возит, — сообщил мне он.

Я не стал открывать ему великую тайну правильного произношения английской меры длины и перешёл к процедуре торга. Процедуру я прекратил тогда, когда цена плавно опустилась до цены подобной двойки в Германии.

Я часто бываю жёстким с плебсом, но границу жестокости перехожу крайне редко. Судя по тому, как расцвёл субъект, его можно было бы прессовать ещё, но я же не изверг, чтобы лишать живое человеческое существо законного заработка, который он наверняка запланировал пропить. Я написал ему на бумажке свой адрес, и мы договорились о времени, когда «братуха» привезёт мне двойку.

Когда я шёл по городу, то машинально отметил, что из-за огромного количества мелких стихийных свалок в каждом дворе, он производит на меня гнетущее впечатлениё большого мусорника, чётко разбитого на квадраты домами и улицами.