Бортовой инженер Вселенной

Владимир Жуков, 2016

Всемогущий дух – покровитель вселенского разума, в шутку окрестивший себя Бортовым Инженером Вселенной, пролетая мимо Земли, родственную душу чувствует – бортового инженера стратегического бомбардировщика, старшего лейтенанта. Очень захотелось могущественному космическому субъекту оторваться на Земле со своим коллегой, почудить, покуролесить на планете славной, где бывал не раз. Снизошёл, и оказалось, Бог – не сказка вовсе, а та самая обыкновенная разновидность материи, про которую ещё Владимир Ильич говаривал: «…что дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями независимо от них». Содержит нецензурную брань. Содержит нецензурную брань.

Про кочегара Шухова и полкового особиста Сашулю

И особист наш Федя,

Неутомимый наш,

Ещё тогда приметил

И взял на карандаш.

В. Высоцкий

Авиатор то, что наш военный не обычный человек советский, а особенный — я понял сразу в ВВС, когда попал на службу. В чём особенность его? Во многом. В каждой выходке. В повадке каждой проявляется своё, но я бы всё же выделил из качеств разных удивительно здоровый юмор, тонкий, едкий и забавный очень.

Юмор Богом был, водой живою в самых разных ипостасях жизни технарей и летунов советских. Ну, а я, как человек весёлый, рад безмерно был, попал к своим что.

В авиации в серьёзной Дальней мне летать пришлось. Наш полк гвардейский на Кавказе, в Чу, стоял, и сразу, только прибыл в часть, как был приятно атмосферой удивлён, в которой юмор скрипку основную правил.

Взять набор обозначений метких. Вот пример один. Творец сих строчек занимал бортинженера должность, а молвой был окрещён народной — кочегаром, угольком, лопатой, заправляет что в полётах вроде. Занимательно довольно, правда?

Тонкий сленг не обошёл вниманьем никого и ничего, всё точно обозначив, подчеркнув особо то как раз, что характерно боле.

По СД — чумазой службы самой представители зовутся просто — помазками, а сама их служба — помазковой быть должна, выходит. Служишь в части, термояд какая под землёю хоронит, то, значит, быть тебе «глухонемым», и всё тут, то есть тем, кому секреты, тайны полагается хранить особо, на замочке рот держать хорошем, обязательно какому надо. Командира корабля помощник «деревянным» окрещён «предметом». Кресло лётчика зовётся «чашкой». «Чашка первая». «Вторая чашка». Офицер по РПД — «помеха».

Замполитов-брехунов, понятно, обойти не мог военный юмор, взяв за правило хапуг болтливых исключительно клеймить обидней и презрительней, как можно только. Барабашки, Чебурашки, Чушки, Винни-Пухи и т.д. Сей список бесконечно продолжать возможно.

А в другой же невеликой группе, контрразведчиков в виду имею, юморок не проявил особо вширь способности свои большие, окрестивши особистов скудно именами, что и так имеют, уменьшая их порою только.

Вот пример — Иван Иваныч Дудкин. Кем он будет? А Ванюшей. Ваней. Как и с Федею (смотри эпиграф).

Исключением в том плане не был Давыденко Александр Иваныч — особист наш полковой — Сашуля. Вот, пожалуйста, прошу, знакомьтесь — контрразведчик, капитан. Мужчина и душою, и на вид приятный.

Он обслуживал наш полк гвардейский стратегический, как раз в котором кочегаром довелось служить мне.

Дислоцировалась часть на юге, как уже я вам успел заметить, в городке известном мало, в тихом, где избит был в прошлом веке Пушкин, а в двадцатом — генерал советский, знаменитый испытатель-лётчик. Вот значительные все событья… Но оставим тихий Чу в покое и вернёмся к особисту Саше.

В день погожий тот, хороший, летний, он проснулся от чего-то рано. В шесть утра. Хотя вставал обычно в девять, в десять, а порой — и позже.

«Отчего же так?» — спросил себя сам и услышал вдруг молящий голос, из души глубин ворчал который, из загадки непонятной русской.

— Очень, Сашенька, хочу напиться! Так хочу, что трепещу в ознобе!

И молчок. И ни словечка больше ни единого. Приказ как будто.

И чего-то покривился Саша. Заругался про себя сурово. А хотя ведь, разобраться если, что особенного в том желаньи мужика, какой в соку, при силе, у которого в полку начальства непосредственного нет тем паче?

Это так, но незадача только в том была, что предстоял серьёзный слишком день. Какой? О том узнать чтоб, предлагаю разговор подслушать, контрразведчик вёл с душой который, с недовольною серьёзно чем-то.

— Ну и шельма ты, однако, всё же! Прошмандовка! Не назвать иначе! Кочевряжишься чего так с рани? Почему перепоганить хочешь день ответственный такой безмозгло? Что, не знаешь, прилетает нынче из дивизии «Антон» с начальством? Можно разве мне его под мухой, бестолковая, встречать? Да нет же! Понимать должна: нельзя. Ведь, если обнаружат алкоголя запах, обвинят в неуваженьи крайнем. Скажут: «Вот, с утра один нажрался! Чуть маленько подождать не может, алкоголик!». Нам такое нужно?

А загадочка губу надула:

— Ну чего ты так, Сашуля-Саша! Не почует подполковник вовсе ничего. Он как всегда поддатый прилетит — ходить к попу не надо. Остограммится ещё в «Антоне». Ты упрямишься совсем напрасно.

И к душе своей Сашуля снова:

— Ну не дуйся ты. Совсем немного, дорогая, подожди. И так ведь запланирован гай-гуй на вечер. Вот и пей тогда, хлебай хоть лопни, отговаривать, клянусь, не стану.

Но молчит, сопя, душа-злодейка, и Сашуля к уговорам снова приступил, в себе боря досаду:

— Или должность надоела, может, наша сладкая? Ответь, загадка. Или, может, ты податься хочешь в пролетарии Страны Советов? Доиграешься, гляди, голубка! Как протурят от кормушки сытной, так и горюшка хлебнёшь от пуза, разберёшься после, фунт где лиха, где изюма благодатный центнер. Заревёшь тогда, завоешь, шельма, только без толку, обратно хода из несчастия не будет в счастье. Но молчит, сопит душа, одно всё. Хмурит бровушки, хрипит:

— Сашуля! Так, выходит, для тебя начальство алкашиное меня дороже? Вот не думала совсем, не знала, что на редкость ты такой противный!

И вспылить хотел чекист, взорваться. Плюнуть в душу захотел сурово, рыкнуть матом, урезонить жучку, но звонок отвлёк, поднял Сашуля с аппарата телефона трубку:

— Давыденко! — произнёс стандартно. Из дивизии майора голос:

— Здравствуй, Саша, — прохрипел, — снять можешь напряжение — отбой проверке. К вам не вылетит «Антон» сегодня. Он дотла вчера сгорел на гонке. А борта пока другого нету.

— Понял вас, — сказал чекист, — спасибо, — не спеша кладя на место трубку.

— А фортит тебе, однако, шельма, — вновь к душе уже, с улыбкой только, обратился особист, — ну прямо удивительно везёт заразе. Будто дьявол потакает лично, сатана твоим капризам гнусным. Тут сдаюсь я, с чёртом вряд ли слажу, перед ним всё КГБ бессильно. Перед ним я, с базы конюх словно, дед Иван, перед комдивом нашим. Ну теперь уже довольна, что ли?

И молчанием дала согласье ликовавшая душа. А Саше тоже стало хорошо, да так, что позабыл мужик про водку даже, в холодильнике ждала какая и сыр-бор из-за которой был весь. До супруги подошёл к кровати и прилёг ей под бочок, да так вот задремал, заснул. Однако вовсе не подумала мешать загадка. Понимала, что здоровый отдых перед выпивкой не лишним будет.

Спит Сашуля. Спит супруга рядом, что привыкла ко звонкам нежданным, к суматохе мужа сборов скорых, неожиданных. А что не спать-то, на работу коль не нужно топать в рань, продрав глаза. Уж муж поди-ка обеспечивает так, как надо, невеликое своё семейство.

Тишина. Супруги спят смиренно. Не трезвонит телефон, мешая. Сну присниться самый раз, а он и не замедлил кинофильмом брызнуть на сознания экран сюжетом.

…Квасит Саша с капитаном Дзюбой в кабинете у себя, с коллегой — контрразведчиком, который служит при дивизии под оком строгим целой кучи командиров разных. Спирт технический, противный тянут из стаканов, заедая салом, тонко резанным да хлеба коркой. Захмелев, дивизионный громко, неприлично вдруг икнул и матом заругался непристойно, скверно. А потом, взглянув ехидно, нагло да с ухмылкою, сказал: «Сашуля! Вот гляжу я на тебя и вижу — не на пользу Чу тебе нисколько. От начальников вдали ты глушишь, многократно превышая норму, и к добру не приведёт такое. Погляди: одутловатость морды разгулялась; посмотри: мешочки под глазами некрасиво виснут, у меня подобных нету, кстати. Я красавец! КрасавЕц, а ты, брат, пропадаешь. Эх, давай-ка, что ли, к нам в дивизию, к начальству ближе! В рамках пусть тебя, заразу, держит!».

Столь нелестные слова Сашуля снёс спокойно, так как был согласен с ними полностью, но признаваться в том нисколько не хотел и начал чушь плести наперекор сплошную: «От того моё лицо такое и мешки на нём большие эти, что работаю. Не сплю ночами. Бдю шпионов да вражин, а также в подопечных мне военных душах непотребную ищу крамолу. Задыхаюсь. Носом землю рою. И пашу, хоть далеко начальство. А у вас я, между прочим, слышал, геморрой врачи нашли недавно. От чего он взяться мог? Тут даже деревянному предмету ясно, малотрезвому пилоту то есть: от бессмысленной штанов протирки!».

И от отповеди той правдивой поперхнулся, рассердившись, Дзюба, спирт в гортань его попал, и кашлем неестественным чекист зашёлся, а прокашлявшись, вскочил со стула и набросился на Сашу в гневе. Зарычал, свирепый мишка будто, да душить давай, хватать зубами… Только что это такое: оба вдруг, сцепившись, полетели в бездну… Тот полёт совсем не долго длился, а закончился в красивом море, тёплом, сказочном, к тому ж вдобавок из зелёного вина сухого. Помириться б в самый раз, поплавать да винца б притом попить на пару, но снести никак не может Дзюба оскорбления: вцепился в горло ошалело и в пучину тянет… Отбивается, как может, Саша, но каналья — пистолет, ну надо ж, неожиданно подлянку сделал: из штанов на глубину метнулся. Как тут можно не проснуться было?

Встал, вздохнул он и к загадке снова неизведанной своей:

— Вот видишь, — с укоризной обратился, — сны мне непотребные какие снятся. То в вине тону, а то теряю, как растяпа, пистолет казённый. Безобразие… А прав был Дзюба! Да и как ещё. Твоим капризам потакая, вдалеке от шефов вид теряю я. Гляди: мешочки на лице, одутловатость также, выдающая привычку злую, — всё то, душенька, твоя работа. Что молчишь? Неужто стыдно стало?

А загадочка ему:

— Сашуля! Стыдно, правда, но совсем немного, и прошу простить за то покорно, не имею меры, что и нормы. Но в виду имей, что нам без змия всё зелёного того ж не выжить. Пропадём мы без него, Сашуля.

— Что за польза от змейка такая, не томи уже, скажи на милость? Разве быть она от пьянства может?

— Вроде нет, но глянуть в корень если, можно запросто увидеть пользу. Алкоголь когда в крови, микробам неуютно в нём — сдыхают злыдни, и болеем от того пореже, дезинфекция — не польза разве? И потом, не забывай: начальство лишь тому даёт вперёд дорогу, вместе с ним кто пьёт и кто умеет проверяющих встречать красиво. Вот поэтому не мне, Сашуля, а тебе сейчас должно быть стыдно, что томишь, что ублажить не хочешь.

— Хм! — довольно удивился Саша, — очень мудро говоришь, загадка…

— Не хвали, а лучше брось скорее тугодумствия свои — да к делу.

И вздохнув, сплеснул руками Саша: «Что поделаешь с тобой, плутовка». Он собрался не спеша, вздохнул и за машиной в гаражи поплёлся да на ней на завтрак в часть поехал.

А питался же чекист бесплатно исключительно в столовой лётной, был персоною хотя земною, не летающей, притом вдобавок не имевшей пайковых. Чекистам не давали их, но к теме этой мы немного возвратимся позже.

А пока к себе в часть едет Саша и молчит. Он весь раздумий полон, как сегодня тешить душу будет, где и с кем, сперва покушав плотно. Перед выпивкою кушать надо. С этой истиною тяжко спорить.

Вот он, лётной пищи храм, а вот и симпатичный и уютный залик, то бишь «греческий», открыт в который путь начальству полковому только. В одиночестве присел Сашуля, так как все давным-давно поели. Ждать особо не пришлось: девица симпатичная в косынке белой колесницу привезла с едою.

Улыбнулась:

— Александр Иваныч! Выбирайте, так любезны будьте! И Сашуля взял с картошкой шницель и салатик из моркови свежей:

— Всё пока, — взглянул хитро на деву, ну а тут и завстоловой прибыл, бывший прапорщик-стрелок, и очень так тепло спросил чекиста:

— Как вам завтрак нынче, Александр Иваныч уважаемый? Как пища наша?

— Ничего.

— Рекомендую очень пелемешки со сметаной, просто исключительные! Тут недавно мы хохлушку-поваришку взяли. Так их делает — проглотишь пальцы, а под водочку — смолотишь руку.

— Пелеменчики? А что? А можно!

— Ну-ка, Надя, — крикнул шеф, — вези нам пелеменчики скорее, что ли.

Фёдор Павлович (так звали зава), было видно, услужить как хочет, как старается вовсю уважить, отношение такое видя, улыбнулся особист довольно, подмигнув, мол, службу знаешь чётко, дальновидно понимаешь, мудро. Так держать, и на поддержу можешь полагаться завсегда. И пальцем поманил к себе Сашуля зава:

— Фёдор Павлович, голубчик, надо тормозочек на двоих достойный.

— Пять минут придётся ждать всего лишь. Сконстролюем коробчонку махом, за которую не стыдно будет. Вам Надюша привезёт, а я вот покидаю, вызывают что-то к Пересукину, к завбазой, срочно.

Фёдор Павлович ушёл, а Надя тут же Саше привезла пельмени. Уколол один Сашуля вилкой, да и в рот его метнул, красавца. Правда, очень оказался вкусным.

Рот салфеткою, покушав, вытер, а Надюша тут чаёк, компотик с пирожками привезла и кофе — блюдо третье, и ещё коробку из-под обуви, в ней что понятно.

Вдруг хохлушечка жеманно эдак, демонстрируя красу, легонько поодернула плиссе-юбчонку, обнажая торопливо ножки, совершенно невзначай как будто:

— Александр Иваныч, Фёдор Палыч вам коробку передал вот эту, — указала.

Взял её Сашуля, в благодарность ущипнув за попу. Но, подёрнув ягодицей мило, не обиделась душа-девица, а всего лишь хохотнула только, окрылённая вниманьем сладким. Знала — кушает, поди, кто это в «зале греческом» один, какому стать любовницей совсем не лишне. Потому, собой красиво воздух раздвигая, не спеша Надюша поплыла, не торопясь, на кухню, непоспешностью понять давая: «Вы меня лишь поманите только — и я ваша без прелюдий долгих».

А Сашуля, чай попив, поднялся и, икнув, живот тугой погладил, да и в штаб пошёл, как раз в котором находился кабинет чекиста. Для чего? А для порядка просто. На двери печать проверить чтобы, ясность букв на пластилине жёлтом и цифирок подтвердить в осмотре. Почему не поглядеть, коль рядом?

Вот знакомая до боли дверца. Кабинет вот дорогой. А вот и пластилин, и по дощечке нитка сквозь него, а вот цифирки, буквы, будто их нарисовали только, о порядке говорят полнейшем.

И хотел уже к машине было особист шагать, вполне довольный, как услышал телефон, звонивший в кабинете у себя, за дверью.

Игнорировать не стал Сашуля сей звонок, а вдруг чего такое архиважное. Открыл скорее опечатанную дверь и шустро к телефону подскочил. Взял трубку. К уху плотно приложил и также:

— Давыденко! — произнёс стандартно.

— Индюков! — бас пропитой ответил — корпусного особиста голос. — Как там Снайпер, Барабашка как там? Никаких по ним подвижек нету?

— Нет, товарищ подполковник, нету.

— Да, — тяжёлый хриплый вздох. — Печально. Попрошу не расслабляться очень. Взял дела под свой контроль Андропов. До свидания.

И недовольно трубку ткнул на телефон Сашуля. Давыденко поругался матом очень скверно, неприлично очень, как зачуханный технарь обычный, а не власти столп, опора строя.

Неожиданный звонок напомнил о великих чудесах, какие в гарнизоне год творились пятый. Кто-то в ДОСе избивал сограждан регулярно, раз в неделю строго. Незаметно подойдя к прохожим ночью сзади, молотил нещадно. Невзирая на чины и званья, возраст, пол, людей лупил советских ни за что и ни про что, а после незаметно исчезал бесследно.

И, казалось бы, ну что такого в избиениях дурацких этих, сплошь и рядом на Руси какие? Ан же нет. Отличен был феномен исключительно обидным фактом: пятый год уже спецы большие из милиции, из контрразведки не могли того поймать злодея. Потому был окрещён в спецслужбе Барабашкою ночной проказник. Подполковник Индюков слыхали, что поведал? Сам Андропов даже взял под собственный контроль позор сей.

И не так бы то обидно было, полтергейст сей будь один, но два их бедокурили бок о бок дружно. Бьёт людей один, другой — животных, исключительно домашних, правда, убивает регулярно также из винтовки Драгунова строго. Не из снайперской лупи, тогда бы не ломало КГБ головку, что за фокусник такой, а так вот кагэбэшная статья — нарезка.

И потом, стрелок сей странный так же, как и ДОСовский его коллега, был как будто в невидимке-шапке, испарялся моментально тоже, напоганив, с преступленья места.

Руководство КГБ роптало, только тщетны все потуги были. Ни сотрудников столичных помощь, ни работа контрразведки местной не давали результатов должных. Убиенных нестандартно тварей список множился с неделей каждой. Полтергейст сей окрещён был Снайпер.

О фиаско в Чу структур известных до генсека слух дошёл позорный. И частенько под хорошей мухой Леонид Ильич смеялся крепко над Андроповым. Так издевался, что обидно человеку было. Сам тем более когда-то в детстве в школу рядом там ходил в Моздоке.

Помолчав, вздохнул сперва Сашуля, а потом опять ругнулся крепко.

«Ишь, Индюк-то как, — подумал гневно, — Попрошу не расслабляться очень». МВД и КГБ всем скопом ничего совсем не могут сделать, а Сашуля пуп земли им, что ли?».

В размышления душа вмешалась:

— Очень правильно, Сашуля, мыслишь. У Андропова башка большая, пусть и парится, меня ж давненько ублажать уже пора настала. Не боишься, что надую губы, закушу что удила? А, Саша?

— Ох, боюсь. Всё, уезжаем квасить.

— Очень правильно, давай скорее, извелась я вся, страдаю прямо… Да, а кстати, не напиться нынче нам с тобой никак нельзя.

— Чего же?

— День рождения сегодня, Саша, предприятия, что вы создали с кочегаром с эскадрильи третьей, то бишь с Шуховым.

— Да ну?!

— А вспомни. Очень кстати он сегодня был бы.

— Нет, душа, его, — ответил Саша, — аж в Хохляндии сейчас. Регламент на заводе самолёт проходит после тысячи часов налёта. Послезавтра возвратиться должен, напиваться нам одним сегодня.

— Это плохо. Ну да делать что же? — согласилась с ним душа и смолкла.

А Сашуля на портрет ещё раз поглядел, откуда зрил Дзержинский, и затем из кабинета вышел. За собою дверь прикрыл и снова пластилином опечатал тем же да на выход пошагал из штаба.

Вдруг откуда ни возьмись навстречу из ТЭЧи сексот — сотрудник тайный, лейтенант старшой идёт Хлопушкин. Нету рядом никого. Доносчик поздоровался, кивнув, и бегло нашептал скороговоркой Саше:

— Слух пошёл: из эскадрильи третьей кочегар дал технарю дрянь выпить, и тот было не откинул кони. До сих пор лежит в санчасти нашей. У начальства же совсем другая вроде версия. Считают, будто отравился сам палёной водкой, в магазине приобрёл какую.

Удивился особист, волнуясь, на сексота поглядел: «Ну надо ж! Годовщина, почитай, работы без задоринки-сучка, и вот нам удивительный какой подарок преподносит вдруг судьба-индейка».

Но расспрашивать не стал сексота тут же в штабе особист, а тихо, незаметно прошептал, как профи:

— Загляни ко мне давай-ка завтра вечерком, как раз работы после. Буду ждать, а вот сегодня занят.

И расстались, разошлись, как будто два разведчика с великим стажем, и никто их не заметил, стрелки.

И мулило душу пусть, хотя и всеми фибрами гнала до змия, до зелёного дружка, однако Саша хмуро на злодейку глянул и вдобавок погрозил сурово: «Водка — водкою, а дело — делом».

И направился в санчасть Сашуля, на отравленного глянуть чтобы.

Встретил фельдшер толстозадый Вася.

— Приболели, Александр Иваныч?

— Нет, Василий, я как раз по делу. Где отравленный?

— А кто?

— Не знаешь? Что, отравленные есть другие?

— Нет.

— Чего ж тогда мне мОзги пудришь?

— Голоконь. В седьмой лежит палате.

— А к чему тогда вопрос дурацкий?

— Для порядка, — не смутился Вася. — И потом, для разговора тоже, посещаете вы нас нечасто, потому поговорить охота.

Улыбнулся особист.

— Ну ладно. Проводи, потом оставь, Василий.

— С удовольствием. Прошу, пройдёмте.

И пошли, а у палаты нужной фельдшер бегло показал на номер да ушёл, как и просил Сашуля. Останавливал соблазн подслушать интересный разговор, что прямо к двери фельдшера тянул за уши. Только страх разоблаченья всё же удержал, и не коснулся тайны интересной КГБ Василий.

Приоткрыл Сашуля дверь в палату:

— Можно, Женя, к вам? — спросил.

— Входите. Заходите, Александр Иваныч, а не то, поди, помру от скуки. Ни единой нет души в санчасти.

И вошёл чекист в палату, туго дверь прикрывши за собой.

— Дела как? — обратился как к большому другу, весь сочувствуя беде как будто, так к себе располагая мудро.

Голоконь, слегка припухший, тихо:

— Ничего, — ему в ответ промямлил, — вот живу, вот оклемался вроде. Но домой не отпускают, рано, говорят врачи, а мне больница надоела до соплей зелёных. Скучно так, что аж завыть охота. Одному лежать в санчасти то же, одному что выпивать на праздник.

— Что случилось-то, скажи на милость?

— Говорят, что аллергия вроде.

— И какая ж аллергия эта?

— А простая: на «Дубняк», что «горный». Водку в Чу у нас купил такую. Нет, настойку, Александр Иваныч, цветом схожую с травой известной — зверобоем и со вкусом тем же. Взял бутылочку, чуток от скуки пригубил и провалился будто, а куда? Совсем отшибло память.

— Пил один?

— Один как перст.

— Так скучно. Лучше с чёртом, чем с самим собою. У Высоцкого есть, помнишь, песня?

— Как не помнить? Не забыл. Однако душу очень потянуло что-то ни с того и ни с сего на мины. Сладь попробуй ты с заразой, с нею. И потом я наконец-то выпить не могу в своей квартире, что ли?

— Можешь, Женя, ну конечно можешь, — успокоил особист и тут же аналогию отметил злую со своей тьмутаракань-загадкой: «Знаю, знаю, дорогой Евгений! О душе мне говорить не надо. У себя у самого такая ж беззастенчивая — свет тушите. Что захочет, вынь-положь заразе… Перед душами своими, Женя, мы бессильные лягушки словно пред удавом, захотевшим кушать. В пасть раскрытую шагаем тупо на погибель, «нет» сказать не смея, потому как душ гипноз всесилен».

— Помнишь всё?

— Конечно. Помню ясно. Как рюмашку опрокинул, помню. Как потом заколотило — тоже. Дверь успел как отворить в квартире, как белугою завыл… а после совершенно ничего не помню. Без сознания нашли соседи у двери открытой настежь, ну, и в городскую отвезли в больницу.

— Шухов был средь них?

— Нет, Шухов не был.

Но заметил особист, что вздрогнул Голоконь, его вопрос услышав, и почувствовал, что слухи почву, безусловно, под собой имели.

Он попристальней взглянул на Женю, ну а тот же, спохватившись:

— Сам я ничего и никого не видел, — пояснил, — я был в отключке полной. Говорили, что орал, ещё что выворачивало как пружину… Только Шухова средь тех, нашёл кто, кто в больницу отвозил, не видел. А точнее говорить, не помню.

— Хорошо. Что ж, до свиданья, Женя. Выздоравливай давай скорее.

— До свидания.

И вновь больного одного чекист скучать оставил.

В том, что был к ЧП причастен Шухов, особист не сомневался больше.

Фельдшер Вася проводил, и Саша только лишь идти хотел к машине, как вдруг Шухова увидел рядом, в штаб идущего спеша и явно разволнованного чем-то очень.

— Шухов! Эй! — махнул рукой Сашуля. — Ты откуда это взялся, дьявол?

— Полчаса как прилетели только, — кочегар пожал чекисту руку, — раньше сделали ремонт на сутки.

— Ну а в штаб-то для чего так сразу, не позавтракав, столовой мимо?

— В строевой иду.

— Чего забыл там?

И ругнулся кочегар, и вдарил кулаком в ладонь:

— Штабные крысы там медаль мою найти не могут, пидорасы, награждён которой.

— Потеряли?

— Потеряли, суки! Говорят, по крайней мере, эдак.

— А медаль за что?

— За Север Дальний. В личном деле запись есть. Но только вот в реалии медали нету. Получили, но пропала вроде.

— Замотали?

— Чёрт их знает душу. Непонятное мычат чего-то бюрократы, в зад им стрингер ржавый! На марксухе, может быть, вопросов слишком много задаю корявых?

— Всё улажу я, мой друг, не парься.

— Как не парься?! Утащили, суки! Для коллекции, всего скорее, из начальников кому. Я слышал, замполит наш полковой значками увлекается совсем не хило. Вот и версия одна готова. Только кто им заниматься будет?.. И тебе не разрешит начальство за медальку Чебурашку трогать.

— Не расстраивайся, я медальку отыщу твою, уверен будь в том, — засмеялся особист. — Пусть даже потеряли — у другого стырят точно так же: их учить не надо.

Улыбнулся кочегар.

— Обидно до поноса, понимаешь, Саша, до трагических соплей зелёных. Кочегарская задета гордость, честь профессии… Движки сумел я запустить без подогрева даже в сорок пять на минеральном масле, на питании своём вдобавок, без АПА, за это орден надо с лысым Вовой, со звездой Героя, а они всего — медаль-фитюльку. Так и ту же всё равно не дали. Прямо-таки наплевали в душу. И кому? Ведь самому от бога кочегару! Повелитель неба обязательно накажет тварей, отомстит за всё козлам, мерзавцам… Запустить ни у кого не вышло и с АПА, и с подогревом даже. Я один тогда пришёл на базу…

— Знаю. Знаю. Разбирались, как же: на полмесяца тогда застряла единица в белых льдах Безмолвья. Небывалое ЧП в конторе. Каждый наш ракетоносец дальний на учете аж в ЦК — ткнул пальцем особист над головою в небо. — А коллега твой кабину начал греть воздушкою внутри, оболтус, так усердно, что возникла разность: плюс внутри на сорок пять снаружи. Пошутил с температурой мальчик. И пошло бронестекло по центру мощной трещиной от верха к низу. Экипаж встречал во льдах год Новый.

— Как хотелось мне медальку эту для потомков сохранить, да видно — не судьба. Но удивляться глупо. В дураков стране не то возможно!

А Сашуля:

— Брось ты это, ладно, — успокаивать стал, — ту награду обязательно найду и лично передам, не сомневайся, в руки. Да, дружбан, хочу тебе напомнить, дата крупная у нас сегодня. Предприятию, что мы создали, годовщина. Позабыл поди-ка?

— Тьфу ты, господи! Однако, память…

— Память памятью, но только даты мне совсем запоминать не надо. Дата ставится на деле каждом, в разработке у меня какое.

— Ну а я, себе представь, не помню и таких дел не веду, как ты вот. Только всё-таки, считаю, повод подходящий есть сейчас для пира. Не был дома две недели хоть и, но, однако же, готов позволить по программе оторваться полной. Разговор по делу есть тем паче.

— Ну и чудненько! Как-раз закуски прихватил с собой, как знал, в столовой на двоих, предполагал как будто, что товарища сегодня встречу.

— А за выпивкою надо ехать?

— Нет, дежурит завсегда в машине: пол-литровая бутылка спирта, пять бутылок минеральной, местной, к ним прибавь ещё 0,7 портвейна. Всё в багажнике лежит скучает.

— Так помчались. — И к стоянке молча вместе двинулись чекист и Шухов.

А уже через минут десяток особиста «Жигулёнок» красный деловито к Чу-речушке мчался, окаймляла городок какая, словно радуга дугою чудной. Удивительных там мест, красивых, замечательных в достатке было.

И в присмотренном местечке дальнем, под вербой расположились пышной. Одеяло расстелили, ну и разложили не спеша припасы. И стакана два больших, гранёных стали рядышком, солдаты будто.

В них налил по сорок граммов где-то чистый спиртик особист, прозрачный. Минеральною водой разбавил пополам его затем и:

— Выпьем, — произнёс, — за наш тандем фартовый!

— За него! — кивнул согласно Шухов.

Кочегар, чуть поперхнувшись, выпил, а Сашуля же довольно крякнул.

— Хорошо-то как! — сказал, скорее захрустевши огурцом солёным, но, однако же, как свежий, твёрдым.

Инженер, заев лучком зелёным:

— Спирт хороший, — согласился, — правда! Исключительно какой-то мягкий! Рот не жгущий, не дерущий нёбо. Особист, взглянув хитро на небо, и затем — на кочегара, так же:

— Знаешь, Шухов, что, — сказал, — давай-ка мы сейчас с тобой вторую выпьем не за что-нибудь — за власть Советов.

— За неё? Чего же вдруг? Любовью не особенно пылаю к даме.

— Это да. Но мы с тобою спелись только ей благодаря, голубке. Не Советская б когда властюха, так не праздновать бы нам сегодня замечательную годовщину.

— Ничего не понимаю что-то.

— Ничего? Ну что ж, поверь на слово. И за власть давай сначала выпьем, я ж потом приподниму завесу над неясностью.

— Хозяин-барин. Пьём за власть, коль так охота, Саша. Повторили, и Сашуля:

— Помнишь, начиналось-то как всё? — спросил вдруг.

— Помню: вызвал ты меня, чего-то всё мутил, крутил, а после резко крышеванья предложил услуги. Не пойму я одного вот только: власть Советская при чём здесь, Саша?

— Власть при чём?.. А власть при том. Сначала информация пошла формата: «…Кочегар из эскадрильи третьей, Шухов старший лейтенант, торгует автотехникой на всю катушку, перекупщики какую гонят офицеру из Москвы-столицы. Спекулирует товарищ нагло». И ещё сигнал:

«…Преступник также уголовные наладил связи с винзаводами. Скупает оптом там спиртное на разлив, а после в Чу дельцам распространяет лихо. А из факта, что бесплатно поит сослуживцев и друзей знакомых, без ошибки сделать вывод можно: криминальный процветает бизнес, потерявшего советский облик, честь порочащего офицера посадить давно пора какого». Как, товарищ кочегар?

— Сурово. Не рассказывал чего же раньше? Для чего хранил в секрете тайну.

— А присматривался. Время, друг мой, царь и Бог всего на свете белом. Так не всё ещё, товарищ, это: электроника, одежда, кожа, заграничное добро иное — в сейфе тонночка бумаг хранится. А купеческий кураж в Ростове?.. Как облупленного, видишь, знаю.

Шухов вздрогнул, про кураж как только речь зашла, кабак ростовский вспомнив, где поужинал когда-то славно, и румянец лёгкий щёки тронул.

Особист, заметив то:

— Вот видишь: фирма веников не вяжет наша, — улыбнулся широко, — всё знаем.

По стаканам спирт разлил, а Шухов, чуть прикрыв глаза, Ростов представил.

…В ОВГ как раз прошёл там только ВЛК, а в Чу шёл ночью поезд, и поэтому свободный вечер, исключительно приятный, летний, в ресторан с собой повёл за руку.

…Рюмка первая — и грусть чего-то ни с того и ни с сего, как будто в душу лапами вцепилась кошкой. Коньячком её. Она сильнее, да ансамбль ещё достал попсою, доконал, грустить мешая тихо. Как заткнуть его? И как в полёте Шухов сложную решил задачу: до упора оплатив ансамблю, заказал ему играть весь вечер исключительно одну лишь песню, игнорируя других заказы.

…Породило то сперва улыбки, после — смех, но гнев затем и ярость погулять в кабак пришедших граждан. Бесновались всех кавказцы больше, темпераментный народ, однако музыканты выдавали строго лишь заказанное им и пели, как «в такие мы шагали дали…». Макаревича творенье только. Ни лезгиночки тебе с проходом, ни цыганочки, ни буги-вуги. Ничего. Лишь только крыльев шелест птицы счастья в кабаке гудящем… И ушла печаль, вот жалко только: музыкантов в тот избили вечер…

— Что задумался? — вопросом Саша оборвал раздумий ход, — не надо к сердцу близко принимать, дружище. Повезло тебе тогда серьёзно, что нарвался на меня, а то бы много горюшка хлебнул, товарищ.

— Исключительная правда это. Но скажи мне, ради бога, только, власть Советская при чём тут всё же? Вообще она с какого боку прилепилась к нам — понять никак вот не могу, ни напрягаюсь сколько.

— А при том. Когда тебя по плану разрабатывал, то понял быстро, в чём мы очень совпадаем, Шухов.

— Это в чём?

— А в нелюбОви к власти той же, всё опять к Советской нашей.

— Объясни ту нелюбовь конкретней.

— Объясняю. Ты частенько разве не говаривал о том, что власть вам, летунам да технарям советским, как оболтусам второго сорта, не даёт своё носить оружье?

— Было дело, возмущался, правда. И считаю: так и есть, Сашуля. Не пойму лишь, почему такое. Неужели там, в Кремле, не ясно: офицер, боятся дать какому пистолет, не офицер, а быдло. Никого он защищать не станет без оглядки на живот… Вот, кстати, подтвержденье слов моих — Египет…

— Ну, короче, недовольства властью демонстрация была?

— Да, точно.

— А и я ведь был обижен ею.

— Это как?

— С нас пайковые сняли с особистов, мы не люди вроде. Кушать словно нам совсем не надо. Не столпы, не стражи строя, будто контрразведчики страны Советов. И за что мне власть любить такую? Адекватною была обиде и реакция моя. Я морду сделал ящиком да двинул кушать в зал ваш греческий в столовой лётной, разумеется, совсем бесплатно. И никто мне не сказал ни слова. Так и кушаю досель, питаюсь.

И потом. Когда вот эту общность ясно выявил, решил до дела приобщиться твоего. Не просто как нахлебник, а как друг-товарищ, нашей властюшке назло Советской… Вот поэтому причиной дружбы да коммерции успешной, общей, и является она конкретно.

— Да, не думал.

— А не надо думать. Ты скажи: под крышей лучше стало?

— Разумеется, сомнений нету, — кочегар ему в ответ. — Ни глянь как, по статье любой лишь плюсы только. Хуже разве по асфальту ехать напрямик, не чернотрепьем гадким? Разумеется, совсем не хуже. Оборот пошёл резвей. Отсюда и рентабельность попёрла в гору. И потом: повеселее стало. Всё вдвоём — не одному, Сашуля… Я ещё люблю смотреть, менты как руки тянут к козырьку с опаской, документы поглядев крутые. Хорошо со всех сторон, коллега.

— Ну, давай за «хорошо» и выпьем.

Так и сделали. А после встали и, остыть чтоб, окунулись в реку да поплыли к середине брассом. Инженер слегка отстал, а Саша:

— Догоняй давай, а ну-ка! — крикнул.

— Догони тебя, — вовсю стараясь, кочегар в ответ, — мастак ты плавать!

— В КГБ держать не станут хилых! — голос Саши полетел над гладью, утку дикую вспугнув, и взмыла птица вверх из камышей высоких.

Возвратились. Да на грудь маленько, так, для лёгкого сугрева, взяли. И Сашуля, посерьёзнев, глянул на коллегу своего:

— А что же о проколе ничего не скажешь? Почему я от сексотов раньше узнаю про то, о чём ты первым информировать мгновенно должен?

— А когда бы я успел поведать про прокол, в командировке, что ли? Может, было мне к радистам надо обратиться, передали чтобы по КВ? По телефону, может, было надобно открытым текстом напрямую рубануть, Сашуля, поскорей скроили лапти дабы? Мы ж как раз в командировке были. Ты — сперва, и следом — я. Уж месяц как не виделись, как бизнес чахнет.

— Ну, рассказывай.

— Так слушай. Помнишь спирт коньячный, мы что брали как-то в По у сторожа Хамида-деда?

— Помню. После улетел я сразу.

— Оказался этот спирт отравой. Не узнай о том бабуля раньше, отравилась бы в составе полном свадьба целая, едрёна мама.

— Ничего себе! Чеченец, что ли, развести вдруг захотел на деньги. Неразумно. Он ведь знал, проблемы наши полностью назад вернутся, повязали б за потраву коли.

— Он, всего скорей, ошибся просто. Только чёрт его мамашу знает. Может, так за Шамиля обиду между делом вымещает хитро?

— Может. Только не тяни с рассказом.

— Ну так вот: ты улетел лишь только, и ко мне под вечерок приходит старушенция, которой спирт тот двести литров только что продали. Плачет бабушка, горюет: «Что ж вы, — причитает, — так меня, ребята, подвели — всучили дрянь-отраву? Свадьбу чуть не потравила к чёрту. Хорошо, хлебнул дедок намедни да конёчки не отбросил было».

Рассказала мне старушка, значит, о страстях тех, ну а я же, олух, веря твёрдо, что не мог чеченец дать отравы, говорю бабуле: «Плакать брось. Того не стоит дело. Спирт отравлен коль — вернём деньжонки. Только быть того никак не может. То дедок твой хватанул, наверно, больше меры, или, может, даже аллергия у него к напитку. Мы проверим, — говорю, — давайте на подопытных моих гвардейцах, приведу их вечерочком завтра. Дай им вволю газануть, что выпьют, всё как есть верну с додачей крепкой, с компенсацией, само собою, за закуску — ставь чего получше. И увидишь всё сама конкретно».

Успокоилась. Ушла старушка. Ну а я своим гвардейцам утром объявляю: «Кто нажраться хочет на халяву и, притом, от пуза?».

Никого не оказалось против. И под вечер экипажем полным всем техническим рванули к бабке дегустировать продукт чеченский, был уверен как в себе в котором.

В Лихоборовскую войско наше лихо прибыло, туда, где жили старики в хорошем доме справном, и конкретно приступили к делу: за обставленным столом уселись да по стопке для начала сразу. Алкоголь как алкоголь. Все живы. Только Женя Голоконь чего-то кочевряжиться вдруг начал: «Братцы, — говорит, — я не могу помалу первый раз, меня канудит эдак. Я стакашечку одну хотел бы пропустить ещё, а то же как-то и ни в жопе, и ни в роте будто». Кто мог против быть? Никто, конечно. Для того и приезжали, чтобы пить да кушать на халяву вволю.

Голоконьчик тут и рад стараться. Шарахнул ещё один стопарик и довольным стал, хотел уж было закусить, да вот не вышло только. Ни с того и ни с сего как будто вдруг в раскос пошли глаза упрямо, неестественно и странно очень. Встал со стула Голый Конь и двинул к туалету семенящим шагом. Чуть прошёл да на сырую землю повалился и завыл надрывно: «Помогите! Умираю! Мама!».

Стало гнуть его, вертеть как суку, электрического будто ската проглотил, а тот взбесился в пузе.

И орёт, что мочи есть, и плачет, как ребенок, технарёк, да так уж стонет жалобно мужик, что души выворачивает к чёрту прямо. Ошалели мы. Стоим. Глазеем. А вот делать что, того — не знаем.

Самый мыслящий в делах лечебных — старший прапорщик, механик Дятлов, отучившийся семестр в медшколе, говорит: «Ему побольше надо молока залить вовнутрь, кефира или даже простокваши просто. Молоко всегда любому яду первый враг, уничтожитель первый! В нём одном спасенье Жени, братцы!».

То лекарство не искали долго: у хозяюшки — клиентки нашей только-только отелилась тёлка, и дала нам молока старушка. Мы к товарищу, а он юлою так и крутится, уж так и вьётся бедолага весь ужом, какого жарить начали живьём садисты. Антияд, а ну залей попробуй! Успокоить чтоб, толпою дружно навалились всей. С трудом огромным на пределе сил последних держим. Вроде стал чуток поменьше виться. Влить пытаемся лекарство в Женю. Только поняли — пустое дело. С сумасшедшею, с великой силой Голоконь сжимает зубы, так что ни старались сколь — всё бесполезно, даже капельки-граммульки малой в рот никак ему залить не вышло.

Покумекали, и что же: зубы развели дрючком, брусок воткнувши для гарантии потом меж ними. Ничего не получилось снова. Молоко в рот не идёт, назад лишь с белой пеною обратно лезет. В общем, чуть не захлебнулся парень.

После тех пустых стараний наших в страхе чувствую: исход летальный неминуемый с дубиной прётся, приближается, а мне, болвану, дом казённый замаячил чётко.

«Катаклизм! Сашок! Беда!» — я понял. И в больницу за врачами дунул.

Не в санчасть, само собой, поехал, в вытрезвитель городской подался, где начальником дружок мой служит.

«Уж, наверное, таких случаев у врачей его довольно было. Знают, — думаю, — они поди-ка, что с отравленными делать нужно».

Залетаю в вытрезвитель, друг мой оказался в самый раз на месте. Я ему: «Давай спасай, дружище! Отравился мой технарь вот только уворованным коньячным спиртом! Кони, чую, отодвинуть может!».

И вот тут я отойду от темы, извини. Гляжу, лежит майор наш под простынкою, побитый крепко и как вроде не поддатый даже.

— Это кто ж?

— Наш эускадрильский КОУ — Королёв майор. «Чего такого, — друга спрашиваю, — он наделал?». Отвечает:

«Мудачина этот на меня напал вот только в ДОСе. Свечерело как, когда стемнело, в маске сзади негодяй подкрался. Вот она из тонкой кожи, щупай».

«Ну так вот, — друг продолжает дальше, — этот тип подходит сзади, значит, я домой когда иду беспечно, и набрасывается засранец. Кулаки-то, погляди, с ведёрко, по кувалдочке на ручке каждой. Хорошо, я обернулся, ну и увидал, что размахнулся пидор. Богу слава, от природы юркий. Увернулся и что было силы — всю как есть вложил в удар со страха, прямо в солнечное гаду бахнул — как подкошенный свалился сволочь…

Тут наряд случайно мимо ехал… Ну и вот теперь лежит, балдеет негодяище — побили крепко. В КПЗ его отправим завтра. Документов никаких у рожи, и кто есть, не признаётся гнида. Как шпион молчит… Затих, как будто новоявленный библейский агнец».

Вздрогнул Саша: «Неужели это Барабашечка, едрёна мама! Неужели это он, гадёныш! Если так — сверли в погонах дырки для одной большой звезды, Сашуля. Если так — начальство в жопу будет целовать тебя! Ну, Шухов этот!.. Нет, помочь ему с медалью надо».

— Ну а дальше-то чего? Что дальше? Не томи, давай рожай скорее, — оживился особист.

— А дальше, — говорю дружку, — ты, Алик, это: отпусти его, козла. Майор наш этот самый — негодяй. Одно ведь не подсуден МВД, придётся командирам возвращать засранца. А до пенсии ему осталось с гулькин нос всего служить, балбесу… Он и так уже наказан крепко.

Согласился корешок уважить, и поехали мы с ним к старушке, эскулапа прихватив с собою, в вытрезвителе какой дежурил.

Доктор начал то и это делать с Голоконем — бесполезно только. Всё ему по барабану будто. Извивается, орёт и плачет. Провозился врач совсем без толку полчаса и говорит: «Ребята! Не берите вы греха на душу, а везите-ка его в больницу. Умирает ваш товарищ, вижу! Забирайте поскорей отсюда, жив пока ещё, быть поздно может. Да и суд даст послабленье также, если вдруг исход летальный выйдет».

Голоконюшку повёз в больницу.

Мужикам своим сказал: «Ребята, разъезжайтесь по домам да крепко за зубами языки держите, не пришили групповуху дабы, если, бог не дай, возьмут за жопу. Лучше сам за всё один отвечу… Вы в беде не виноваты этой».

Испарились технари, исчезли. Старикам вернул за спирт все деньги, как положено. Сказал им также, уничтожили отраву чтобы, не осталось дабы духу даже никакого от неё в помине.

«В туалет-то можно слить?» — спросила старушенция меня, а я и дал отмашку, охломон: сливай, мол, чем оплошность допустил большую.

— А чего же так?

— А слушай дальше. Положил я на сиденье Женю, гнёт которого уже слабее и всё тише голосок какого: «Помогите! Умираю! Мама!».

Привожу его в больницу, в город, но и там не дали ладу тоже. И тогда я наконец-то понял, что хана, что мой товарищ Женя не жилец уже на свете белом. Смерть ужасная дружка — вопрос есть только времени. И всё. Не больше. Осознал я в тот момент печальный, что беды большой один виновник. Вдруг ужасно захотелось плакать, малолетнему ребёнку будто. Только слёзы как застряли, словно в перепуганной душе, какая так болела, так уже болела, что мне очень стало плохо, Саша.

И беспомощно сказал я: «Женя, друг, прощай! Когда на волю выйду, позабочусь о семье, детишках. Идиота, уж меня прости ты, обормота, не хотел такого».

Правда, слов моих прощальных этих, к сожаленью, Голый Конь не слышал. Явно было не до них бедняге. Из последних сил за жизнь цеплялся божий раб, но ускользала только та сквозь пальчики, водица будто.

И поехал я домой. Как зомби ненормальный еду весь. За день-то пережить совсем пришлось немало. Только чувствую: какой-то запах начал очень доставать противный. Вонь сильнее всё над Чу, который отходить ко сну тихонько начал.

И что главное, оттенок чую дряни той, мне хорошо знакомый. Ёлки-палки! Догадался, понял! Ну конечно, это спирт коньячный, перемешанный с дерьмом в сортире! Смысл оплошности дошёл ужасный.

Спирт в реакцию вступил, как видно, с экскрементами, и газ вонючий, получившийся при этом, бурно устремился из говнища в воздух и окуривать давай Чу вонью.

Всё сильнее колобродил запах тот убийственный, гонимый ветром со станицы в спящий Чу спокойно. Разумеется, лез в ноздри нагло к чувадалам, сна людей лишая. Видел я, как зажигаться стали бегло в шахматном порядке окна.

Запозднившийся прохожий всякий, нос зажав, спешил домой скорее. Проезжая, из машины видел я всё это, и досадно было от нашествия кошмаров жутких дня тяжёлого такого очень.

«К одному оно одно!» — подумал, заезжая в свой гараж в тот вечер. Да к жене скорей, домой к супруге, что не спит, что ждёт, что сердцем чует нехорошее, колдунья будто.

«Ну, — выкладываю ей, — Надюха! Сухари давай суши, родная! Я, твой муж, болван великий самый, белый свет ещё каких не видел, сослуживца отравил вот только», — и подробно про беду поведал. А потом и отрубился сразу под бочком любимой дамы тёплым, как снотворное свалил стресс жуткий.

Шухов смолк. Ещё налил в стаканы спирт по чуть сперва, потом водицей минеральною слегка разбавил и глотнул. За ним Сашуля следом то же самое, минуты только отдохнуть совсем не дав:

— Что дальше? — озабоченно спросил и нервно, сигарету разминая в пальцах.

— А вот дальше, — продолжал рассказчик, — фантастическое нечто вышло. Просыпаюсь я пораньше утром и к покойнику иду в больницу.

Семь утра. Вхожу в палату — тихо в горбольнице — и гляжу. О боже! Царь небесный наш! Живой Евгений! Только весь, как помидор, распухший! Щёки бледные, а нос пунцовый, прямо как у обезьяны жопа, у макаки, в зоопарке видел. Смех сдержал, но в кулачину прыснул.

Раздвигая над глазами веки сразу пальцами двумя, Евгений на меня взглянул, на бога будто, и взмолился: «Помираю! Пива так хочу, что окочурюсь, если час промучаюсь ещё хотя бы! Принеси скорей, а то, блядь, сдохну!».

— Вот сюрприз какой судьбы, Сашуля, получил я утрецом недавно.

Побежал, само собой, за пивом на базар скорее. В Чу закрыто было всё ещё, на рынке только пива взять как раз возможно было. Покупаю там пивка, а также шашлычок к нему беру бараний и обратно к Голоконю мухой уж лететь хотел, но вдруг мыслишка тормознула. Говорит: «Дундук ты! Несусветный охламон, однако! Как Сашуля в КГБ служил бы, так пропёрли бы давно болвана. Дознаватели, конечно, спросят первым долгом: «Пил чего Евгений?». Ну и что же говорить прикажешь Голоконю твоему? Начнёт он что попало, бедолага, мямлить, да и выболтается, как пить дать. И раскроется бригада ваша. Дознавателей в сторонку надо уводить от криминала мудро, а не то беда нагрянуть может. От отравы отвести вниманье первым долгом непременно нужно. Аллергия, например, у Жени на им выпитый продукт случилась. Но представить надо так: питьё что не ворованное, то бишь наше, а законное, какое можно в торгсети приобрести свободно. Вот и всё, а аллергия — штука неподсудная ещё пока что.

«И какой же подобрать напиток?» — обращаюсь я к толковой мысли. А она: «Такой, чтоб был похожим на горилочку, но чтобы явно отличался от неё при этом вкусом, запахом и цветом также. Потому как каждый в части знает, аллергии нет у Жени к водке».

Я опять штурмую мысль: «Конкретней!». А она… Тут перебил Сашуля:

— А она: «Дубняк», — сказала, — «горный» подойдёт, понепонятней чтобы».

Кочегар глаза раскрыл большие:

— Ты чего, мои читаешь мысли?

— Не читаю я пока что мыслей, просто веников не вяжет фирма. Продолжай давай. Мне точки надо в деле этом все над «i» расставить, реагировать, чтоб знать, как лучше. Мало выплыть что по ходу может.

И продолжил кочегар:

— Ну, значит, мысль глаголит мне: «Бери бутылку тут в шашлычной и гони скорее к Голоконю с ней, в больницу прямо. Дай попробовать, понюхать Жене, дай взглянуть на этикетку также «Дубнячок», чтоб хорошо запомнил и чтоб мог потом сказать конкретно дознавателям своим досужим об ужасном аллергене этом: не ворованном, а том, который в магазине честь по чести куплен… И не станут ковыряться дальше дознаватели: не кругло в носе хитро-мудрость разгадать такую. И закончится кошмар дурацкий».

Хорошо. Я докупаю, значит, «Дубнячок» и прибываю к Жене. Ублажаю бедолагу пивом, угощаю шашлычком бараньим и затем уже даю бутылку поглядеть, с собой принёс какую. Говорю: «Вот полюбуйся, Женя. Это тот как раз напиток самый, на базаре ты вчера который прикупил себе, а после выпил и возникла до какого также аллергия невзначай большая. Про бурду, что с экипажем квасил, ни словечечка — пытать как будут. Будто не было её в помине, а не то всем экипажем дыню в зад получим, да таких размеров, что не вытащить из жопы скоро. Не отмыться после долго будет от взысканий вереницы длинной».

Голый Конь согласен был. «Дубняк» он «горный» тот чуток из горла выпил, и понюхал, и напиток крепкий подпихнул в себя пивком холодным. На глазах припухлость морды спала, с кожи мёртвая исчезла бледность, а вот нос таким, как был, остался: точка в точку обезьяны жопа.

Обучение кончаю. «Женя, — на прощанье говорю, — ты скажешь дознавателям, что пил «Дубняк» сей лично сам один в своей квартире и сознанье потерял потом вдруг, а что дальше, ничего не помнишь. Аллергия, мол, и всё на этом… Ключ давай, я отнесу бутылку и поставлю на столе в квартире».

Отхлебнул ещё Женёк чудесный аллерген и возвратил с ключами мне его. А я же в ДОС скорее и, как думал, так всё точно сделал. По расчёту всё прошло, по плану.

— Нету слов. Ты молодчина, Шухов! — кочегара похвалил Сашуля, — контрразведка и разведка также вместе горько по тебе рыдают, аж ревут и льют ручьями слёзы! Операцию провёл чудесно… Обойдётся, значит, всё, жаль только, что звезду с погонов Жени снимут, как дать пить — к попу ходить не надо.

— Почему?

— А потому, что парень не впервые достаёт начальство дружбой крепкою с «зелёным змием». Командирам наплевать на эту «аллергию», от которой польза есть большая, но лишь нам с тобою — дознавание скорей закроют. А вот Жене — чести суд и званья пониженье на одну ступеньку. Я армейские порядки знаю.

— Жаль. Товарищ пострадает очень из-за нас. Ему помочь бы надо.

— Не волнуйся, отыскал Евгений всё одно б чего-нибудь на жопу. Таковецкая уже натура… Все по сто, а он, вот видишь, двести.

Кочегара осенило.

— Так ведь получается, нам небом спущен Голоконь. Все пьют по сто, он — двести. Представляешь, было б что, когда бы все, как он? Чего б тогда? Труба бы!

— Исключительно труба, а также замечательной бригаде нашей горький, траурный конец, плачевный.

— Помогай ему давай, Сашуля. Мы обязаны всецело Жене, повторяю я тебе, свободой. Философствовать не стоит больше. Наш Великий Покровитель неба наградит тебя потом за это.

— Хорошо. Скандал замну. Но только будут хлопоты мои напрасны. Залетит ещё на чём-то следом обязательно твой друг весёлый.

— Залетит — его проблема будет, а сейчас помочь — задача наша. Вдруг уволят мужика до срока?

— А за то не беспокойся даже. Кто же выгонит в годах нестарых технаря в соку, пахать который, словно конь, на самолёте может? Разумеется, никто, конечно.

И, вздохнув, чихнул Сашуля громко, утку спящую вспугнув, какая из прибрежных камышей взлетела недовольная, гнездо оставив.

С Голоконем исчерпали тему.

…Исключительно денёк хороший, ясный, солнечный такой и тёплый, офицеров разомлеть заставил, к разговору отобрав охоту. Задремали на песочке рядом.

Особист, живот подставив к небу, смаковал о Барабашке мысли. Фантазировал и так и эдак на мотивы предстоящей встречи. Представлял, как подойдёт тихонько к Королёву на плацу и пальцем указательным поманит призрак, крови выпивший чекистов море.

Сокровенное в мозгу лелея, капитан вдруг ощутил реально долгожданную звезду майора, на погонах ВВС какая хоровод из четырёх заменит.

В грёзы сладкие вмешался Шухов:

— Только после суматохи с Женей кое-что куда похлеще было.

Особист насторожился:

— Что же?

— Преферанс не позабыл, наверно, ходят парами тузы знать должен.

— Как не знать?

— Так вот один туз с Женей — цирк опасный, а второй с соседом — удивительный спектакль, такой же увлекательный, забыть который не смогу уже до смерти самой.

— Не томи.

— Томить не стану, Саша. Ты уехал. Я сижу, кукую без копеечки одной шабашки. Крыши нет. А я уже без крыши не могу. Уже привык к комфорту. Клиентура за товаром едет, а его как раз и нет. Весь продан. Колобком, шаром кати на складе. Но опять же не хочу без крыши. Жду тебя. А тут ещё узнал, что на завод в командировку тоже будет надобно лететь, и скоро: самолёту подошёл регламент после тысячи часов налёта. С ним сидеть аж две недели целых в Белой Церкви предстоит, короче. И хотел уже, рискуя жопой, за товаром дунуть сам полями. Но накладка. Прогорел в моторе клапан, мать его. И стал мой транспорт. Делать надо, а когда, коль сутки оставались до отлёта только?

И тогда я попросил соседа по подъезду своего, свозил чтоб в город По, не безвозмездно, ясно. Инвалидом был мужик: не гнулись ноги с детства у него в коленях. «Запорожец» потому, «тридцатку», в Соцопеке человеку дали.

Согласился инвалид без слова. Рад уважить был, а также денег хоть каких подбить для жизни скромной.

Приезжаем на завод к друзьям в По, а у них вовсю гай-гуй, попойка. Нет директора, и пьют без власти: начохраны, завспиртами, ну, и бензовозник, возит спирт который.

Как гостей нас пригласили, ясно. И с соседом мы не против были. Мне, тем более, рулить не надо. Тут расслабиться велел господь сам.

Ест шофёр мой — тёзка твой, Сашуля, и не пьёт, а я и ем, и квашу. Хорошо! Икры стояло вволю, чувадальской, браконьерской чёрной, только выловленной, малосольной. Не закуска чем, скажи, для спирта?

Значит, кушаем, ведём беседу, выпиваем, а сосед мой Саша знай жуёт себе, как будто мышка, разумеется, как слон довольный, и молчит, сопя в две дырки только. «Вот застенчивый какой», — подумал я сперва и ничего плохого совершенно не увидел в этом.

Но освоился когда немного, оклемался чуть когда калечка и внимание к себе приметил, вдруг вовсю раздухарился парень. Люди южные — они обычно снисходительны к калекам очень, благосклонны к обделённым жизнью.

Инвалид мой это понял быстро, осознал свою значимость скоро, ну и стал качать права: «Пью мало, — говорит, — и то вино сухое исключительно одно лишь только. Мне, пожалуйста, домой налейте, — попросил, — хоть бутылёк с собою. Как приеду, за здоровье ваше обязательно с мамашей шлёпну».

Магомет ему, что начохраны: «Под руками, — говорит, — сухого нет сейчас у нас, не пьём его мы. Виноград ещё не жали свежий. А от старого одна цистерна на заводе лишь осталась только, то бишь ёмкость от ж/д вагона, вертикально на попа стоит что, и один торец в которой срезан. Кран на ней законопачен нижний, работяги не тянули дабы. По приваренным ступенькам надо лезть до верха, взять винишка чтобы. Вот закончим пир, уважим сразу, а пока же обожди немного».

Только тот как банный лист до жопы прилепился и одно талдычит: «Вы, товарищи, когда напьётесь, накулякаетесь, вас на ёмкость не загонишь никакой дубиной. Сам я слазаю пока, давайте, от стола не отрывать вас зря чтоб. На здоровьечко себе гуляйте».

С укоризной, с состраданьем горьким поглядели на того Сашулю. У тебя мол, друг, не только ноги, но и также с головой не ладно. Я хотел уже упрямца матом остудить и урезонить малость, но взмолился тот: «Да вы не бойтесь, виноделы, сил в ручонках хватит. Вся из ног перебежала в руки. Знать должны, в чём бог обидел если, обязательно в другом добавит… Я по лестнице пожарной в школе на руках одних частенько лазил и ни разу не свалился даже». Мы ослины распустили уши, на спектакль таки решили глянуть. И, наверно, прогневили бога отношением таким к калеке.

Ну, встаём из-за стола, шагаем до ангара, ёмкостя в котором в ожидании стоят. Подходим. Отворяем, входим внутрь компашкой. Снял с пожарного щита ведёрко завспиртами и подал артисту. «На, дерзай, бери, — сказал, — дружище, — на цистерну показал, — вино здесь то, что надобно тебе, сухое».

Взял ведро калека мой, на руку нацепил его и вверх метнулся обезьяной, несмотря на то, что неподвижно вниз висели ноги. Не соврал, видать, про школу Саша. Интересно это было очень, удивительно и мы в ладоши циркачу заколотили громко.

И успехом окрылённый полным, новоявленный артист рукою помахал нам с высоты: глядите, я силач какой, какой бедовый. А потом же в борт упёрся пузом, на ступеньке арматурной стоя на последней, и склонился, в ёмкость зачерпнуть вина ведёрком чтобы.

Ну и что же? Лишь мелькнули ноги, видел я, и лёгкий всплеск раздался там вверху, над головами где-то. И барахтанье потом, мычание: «Утопаю! Помогите, братцы!». И вот тут мы осознали только положения трагизм жестокий: коль пойдёт циркач на дно, оттуда вверх живым поднять проблемно будет.

Ваха громко заорал: «Полундра!». Сильно так, что зазвенело в ухе очень в правом у меня при этом. Все на лестницу метнулись разом, только узкая была каналья. Протолкались как бараны тупо, да без толку, почитай, минуту. Успокоившись, гуськом полезли вверх по ней. Шёл начохраны первым. Я последним. Вот достиг он верха и, в цистерну заглянувши, крикнул:

— Пидорасы! С метр вина отлили! И свалился почему понятно!.. Всплыл! Вон всплыл!.. А вон опять уходит, топором да в глубину!.. Всё, амба!.. Без багра ловить — пустое дело!

Я, на лестнице всех бывший ниже, юркнул ящеркой скорей на землю и к пожарному щиту метнулся. Снял багор с него, и ну обратно. По цепочке передал орудье. И как только Саша всплыл, под рёбра подцепил его крючком нехилым наконец-то завспиртами Ваха и безжизненное таки тело из убийственной пучины вынул.

Осторожно опустили хлопца вниз по лестнице. На землю рядом положили и за пульс — ан нету совершенно никакого пульса, но сердечко шевелится вроде, малость самую, бедняжка, тлеет.

— Массажировать давай, ребята, — закричал, — а то откинет кони!

Дружно бросились Сашку на помощь, мять давай его, трепать, мутузить, и сперва пошло вино из легких, а потом глаза открыл, зараза.

Перепуганных морганье глазок да таинственная бледность кожи, и вина ещё ядрёный запах, цепкий, терпкий, малохольно-пьяный, мне в кошмарах сниться долго будут. В душ Сашка потом, слегка отмыли баламута от вина сухого, а потом переодели в робу. И мальчишник завершился чудный скоротечным посошком, затаркой да отъездом от греха до дома.

Ну и надо же — за По мы только, задремал я, и объезд шофёру безопасный указать не вышло. Он же, сука, не спросил, засранец, через пост напропалую дунул. Я ж когда глаза продрал, чуть было не свихнулся, чуть не крякнул крышей: мы по Чу уже у ДОСа катим. Говорю: «Ты как посты объехал, уважаемый циркач?». А он мне: «А никак не объезжал их вовсе. Улыбались мне менты, махали, будто другу своему большому». Разве тут не колдовство, Сашуля?

Призадумался чекист:

— Да, в деле, криминальном, беспокойном нашем случай правит — царь и бог всесильный. Одному ему молиться надо. Осторожность и оглядка хоть и не последнее, но перед ним всё ж, перед случаем, они бессильны. Вот представь себе, когда б мы свадьбу отравили всю к шутам, что смог бы сделать я? Да ничего, конечно. Резонанс на весь Союз пошёл бы. Докатилась до Москвы бы слава, а вот чтобы со Столицей ладить, денег нет таких у нас пока что.

Значит, чтоб не рисковать, придётся дегустировать товар сначала, а иначе под фанфары вместе непременно загремим, Сашуля.

— Станем пробовать из бочки каждой точно так, как те грибные люди… выбирали из рабов, которых, помнить должен, их владельцы, чтобы невзначай не отравиться дрянью — ботулизмом, гадость есть такая. Кстати, ты свой экипаж гвардейский весь грибным в составе полном сделал.

— Не хотел я так. Всё случай этот идиотский подкузьмил, подгадил. Не того совсем желал, что вышло…

— Ну, так выпьем же за случай, друг мой! За великого царя и бога — покровителя воров, к которым мы относимся как раз с тобою.

Спирт хороший устремился снова в лабиринты организмов шустро, расслабляя, веселя, а также убивая мимоходом лихо нехорошие в телах микробы.

Разморило. Потянуло в дрёму. И газетой «Комсомольской правдой», оказавшейся в машине кстати, особист прикрыл лицо от солнца да глаза затем закрыл блаженно. Шухов прессою укрылся тоже от лучей, и, кстати, «правдой» также — «Чувадальскою», попроще, местной. В интересном государстве нашем сколь угодно «правд» — бери любую. В каждом городе, в селенье каждом обязательно своя. А также есть рабочая, и есть такая, что колхозникам нужна особо. И т.д. Ну, и т.п. Короче, коли правдушку найти захочешь, обязательно найдёшь такую, по душе тебе какая только.

Сквозь бумагу «Чувадальской правды» кочегар из облаков толстушку в небе ярко-голубом увидел. Захотелось по лучам забраться к ней скорей и поцелуем впиться в кожу белую на шее сладкой. Но вздохнул бортинженер, затеи сексуальной понимая тщетность. Он опять закрыл глаза и вскоре задремал под хороводы думок, деформировались в сны какие.

Вот один. В штаб кочегар заходит. В строевой идёт, насупив брови, и к начстрою: «Где медаль, скотина?» — обращается. А тот же мямлит: «Потерялась. Ищем вот, но только всё никак её найти не можем». «Так умрите!» — достаёт ПМ свой инженер и в лоб стреляет точно побелевшему как лунь майору. Но оказия, беда — осечка… Жив начальник, он в штаны лишь только хорошенько наложил со страха. Сед как лунь и бел как смерть, а Шухов от души на весь отдел хохочет…

Этот сон сменил другой, подобный. А Сашуле не спалось. Тревожно на душе у особиста было. Не давал никак рассказ покоя о случайной предпосылке страшной к происшествию, к ЧП такому, о котором и подумать жутко. Но известие о том, что вроде засветился Барабашка, очень веселило и вселяло веру в исключительно исход хороший, на удачу в криминальном деле и в ином, некриминальном, тоже.

Но ЧП и Барабашка как-то отошли на план второй, оскому хорошо набив мозгам. Их место заняло совсем иное вскоре.

«Нет. Конечно, осторожней надо. Без того ведь жизнь лафа-малина! Уникальное такое счастье выпадает человеку редко, а советскому — того подавно. Потерять его ужасно глупо. Взять вот, Шухов, день и ночь привязан, как кобель, к аэродрому, к части. То летает, то лелеет-холит самолёт свой на земле, гоняя черножопых технарей чумазых, невозвратные теряя нервы. А оклад у нас один и тот же. Также кушаю в столовой лётной. И шабашка пополам. Всё вроде справедливо, только я на службе день деньской не бью о палец палец. Кучерявее кому? Тут даже с бодуна не ошибётся лётчик.

Это надо же родиться было в рубашоночке такой счастливой: в часть попасть, в какой начальства нету. Аж за тридевять земель начальство. Потому как на отшибе полк наш дислоцируется в Чу, и нужен особист всего один на часть всю. А дивизия на Украине, аж под Киевом она. А корпус? Корпус в Виннице, на Южном Буге. И в Москве штаб всей ДА, в столице. География — красивей нету.

Ну, а это значит то, что бог я сам себе, хозяин-барин полный. И поэтому судьбы любимчик.

Вот и царствуй — не живи, да делай всё, чего ни пожелаешь только: пей, воруй, грей сколько хочешь пузо да с девицами крути романы. Позавидует любой сотрудник фешенебельной разведки внешней.

В квартАл пусть разок аврал — гулянка: прилетают проверять работу шефы грозные. А что им надо, мужикам, вдали от жён обрыдлых? Вдоволь водочки попить, поквасить. Хорошенько отогреться в баньке, ну и блуд ещё сокрыто справить. Все досель пока довольны шефы.

Хорошо. Но замечаю, правда, злая дружба со «змейком зеленым» не к добру совсем ведёт, а к горю. От того как раз лица припухлость и мешочки под глазами также неприличные совсем такие.

Осторожней со змеёю надо, деликатнее чуток и строже с непонятною душой-загадкой.

И потом. Не красотища разве, что допущен к дефициту ближе, чем иной какой другой военный? Уж не лишнее никак подспорье. И продукты там и всё иное как-никак по госцене имею. Раза в три на рынке цены выше, так что Господа гневить не стоит…».

«Правду» сбросив, закурил Сашуля… Продуктовый дефицит, конечно, хорошо, но и другой различный — не приличная поддержка разве? Вот на книжицах весною этой несказанно хорошо крутнулся. Пусть не так, как замполит наш, ладно, что завидовать, а всё неплохо.

Книги — золото сейчас. Не купишь их нигде по госцене без блата. Замполит талон пилоту выдаст в «Военторг» на Горький «Мать» книжонку или там на «Изергиль-старуху». Помазок-технарь «Му-му» получит, что Тургенева. Ему с печатью разрешение дадут с дефисом замполитовым, корявым, беглым. А вот прапорщик, механик старый, тот рассчитывать лишь только может на Чуковского в обложке мягкой «Мойдодыр» там или «Стёпа-дядя». В том не вижу ничего плохого. С уважением раз лишний глянет помазочек на мочалку с мылом да помоется, гляди почаще, да внучонку почитает также поучительный стишок хороший.

А вот я чекист — опора власти — получу литературу круче, чем пилот иль технарёк забитый. Я урву Дюма — отца, не сына, как написано на книжке каждой. Почему, того не знаю, правда. Может быть, не поделили что-то сын с отцом, но то совсем не важно…».

Особист, закрыв глаза, представил инвалида, что тонул, и вздрогнул:

«Это надо ж умудриться только багрецом да под ремень, а если б вдруг не вышло и под ребра б коли? Что б тогда? Тогда б кранты болвану. В печень ржавый тот багор пожарный или в почку мог войти свободно. Или в сердце — перспектива цимус».

Мысль ужасную прогнал Сашуля и вернулся к дефициту снова: «А Дюма Сашок — мой тёзка то бишь — хорошо на рынке стоит нынче. Том трояк по госцене. На туче 30 р. одна идёт книжонка. Знать, собранье сочинений в двадцать толстых книг на шесть потянет сотен, чистой прибыли получим, значит, без шестидесяти ту же сумму. Две без малого моих зарплаты. Плохо чем? А Стёпа Цвейг? А Вальтер, то бишь Скотт, на пистолет похожий громким именем своим английским? И от них навар хороший тоже, сочинений брать собранья коли. У Дюмы чем пусть чуток поменьше, но, однако, всё равно отменно… А недавно Теодорчик Драйзер в «военторг» пришёл довольно кстати.

Три комплекта — и кому? Конечно, мне один — не обойти чекиста, Кузьки маму покажу засранцам. Два собрания других, пришли что, в руки цепкие попали тоже: Чебурашко — полковой наш дятел — замполит одну себе захапал, а другую — сам начальник базы Пересукин, не досталось даже командиру полковому, вот как. Ничего, не всё коту сметана.

А уж бизнес основной совместный — обалдеть — не встать. Давно, поди-ка, замполита переплюнул каждый, ну…» — и громко вдруг чихнул Сашуля.

Тут разбуженный проснулся Шухов, недовольно поглядев на Сашу, стал отчитывать его:

— Сашуля, ты чихаешь, будто бьёшь кувалдой, словно молотом кузнечным лупишь. Разбудил вот. Нет в тебе культуры никакой, хоть в особистах ходишь!

— Не умрёшь. Чем спать, давай-ка лучше думать будем, как работать дальше.

— Дегустировать уже решили.

— Это да. Нельзя никак иначе. Только слух ещё давай распустим, завязал что навсегда со спиртом. И поить не будешь даром больше никого и никогда, запомни. Не подруга нам молва с тобою.

— Да, любовница она плохая. Всё учтём и аккуратней будем.

— Хорошо, когда в друзьях согласье. Я вот думаю, а что б сегодня не заняться нам с тобою делом? Отдохнули хорошо, попили. Что ещё? А позабыли-таки: завершаем без шабашки месяц. Разве виданное дело это?

— Что ж, купаемся. В гараж за тарой. И вперёд. От замполитов как-то не пристало отставать, считаю.

— Это точно. В соцсоревнованье с брехунцами в грязь лицом не вдарим!

Кочегар слегка кивнул согласно.

Искупались поскорей. Обсохли. Собрались. Потом в гараж за тарой, и скорее в город По, который в полусотне вёрст от Чу на север был всего — часок езды какой-то.

Не пришла ещё пора для сбора виноградного сырья. И значит, не работал винзавод как надо, как положено, с нагрузкой полной, а в дежурном прозябал режиме. В том, когда процентов десять только всех работающих на работу ходит раза два всего в неделю. Для обслуживанья, для дежурства и по ходу что помыть, почистить, подлатать, да для семьи, для дома, безусловно, утащить попутно. Без зарплаты посиди-ка зиму, на луну, поди, завоешь волком.

А завод когда стоит, охране не особо разогнаться тоже, но лафа — глаза не надо пялить и крутить неперестанно шеей взад-вперёд, туда-сюда-обратно. Лишь посиживай дреми, замкнувшись, положившись на собак-звоночков.

Вот и По. Вот винзавод, который на окраине как раз у поля. Худосочный мужичок усатый вышел важно в хромочах военных. Словно бог с небес, с крыльца спустился сам начальник заводской охраны Магомет-чечен. Узнав знакомых:

— Ба! — воскликнул. — Ну, какие люди! — засиял, заулыбался солнцем.

А почувствовав спиртного запах от гостей, что исходил обильно, восхищённо произнёс:

— Джигиты! На милицию не каждый может класть вот так же длинный член красиво!

— А милиция чего пилотам? — согласился особист, чечену дружелюбно пожимая руку. — В небе правила совсем другие, — пошутил, — а мы пилоты всё же.

Поздоровался и Шухов тоже с Магометом. Тот спросил:

— Чего так это не было вас долго братцы?

— Оболымотная служба наша, шабутная это всё. Особо не пошутишь с ней никак, с военной. «Нынче здесь, а завтра там», как в песне.

— За товаром или так?

— За спиртом. Ровно бочечку хотим затарить.

— Есть одна — как раз для вас держали, для товарищей, друзей хороших, словно чувствовали.

— Вот и чудно.

— И потом вы, между прочим, кстати, — оживился Магомет, — у нас тут намечается мальчишник снова.

Недовольно покривился Шухов, происшедшее с соседом вспомнив. То заметив, Магомет:

— Да брось ты, кочегар, об инциденте думать, — успокоил, — прошлый раз который тут у нас произошёл. Навряд ли искупаться кто захочет снова. Погуляем, погудим давайте и отправим восвояси с богом, мусора по барабану коли.

— Нам чего? Мы с вами рады очень пообщаться за бутылкой. Редко получается такое, правда, — согласился особист, — тем паче кочегар наш не летает завтра.

— Ну и ладушки, — в ладоши хлопнул начохраны, — заезжайте, что ли, не мозолила глаза машина чтобы тем, кому того не надо.

За столом прямоугольным вскоре у начальника охраны сели в кабинете мужики. Их было ровно пятеро: чекист и Шухов, Магомет и завспиртами Ваха да их родственник шофёр, который заправлял на бензовозе старом.

Длинный стол накрыли грубо, просто, по-мужски, зато обильно очень. На кости лежал шашлык бараний, осетровая икра в тарелках. И лучок. И «Кармадон» — водичка, и в графине спирт, прозрачный, чистый. Белый хлеб ещё — лаваш нерусский.

Первый тост был за гостей, второй же — за хозяев, справедливо чтобы. И вот тут как раз душа-загадка особиста захандрила снова. «Фи! Как спирт ваш надоел, Сашуля, — недовольная, сердясь, шепнула. — Где эстетика в напитке грубом? Где в нём чувства? Где букет красивый пребывает, что в хороших винах?» — и напыжилась, надулась снова.

«Так чего ж, скажи на милость, хочешь?» — Саша к душеньке своей строптивой, а она: «Вина хочу, что пили мы с тобою в гараже недавно. Вот недурственное таки было…».

«То готовили в Москву какое тут на этом винзаводе самом для Кремля?».

«Оно! Оно, Сашуля! В ноги било, а башку, как будто и не трогало совсем. А вкус был обалдеть не встать, сушите вёсла!.. Фантастический, волшебный запах!..».

«Помню. Помню. Что ж, спрошу, уважу, так и быть, твоё желанье это».

И вздохнув, чекист спросил:

— А нету вот того у вас винца, которым угощали прошлый раз, какое намечали на Москву кремлёвцам?

— Есть и нет, — вздохнув, ответил Ваха.

— Это как?

— А так. Одна лишь бочка подготовлена как раз к отправке. С пломбой бочечка, вот в чём проблема. Невозможно грамм отлить оттуда… Не шалить, предупредил директор, со столицей так как шутки плохи. Лично сам везёт в подарок людям очень нужным, высоко сидящим.

— Нет так нет, — опять вздохнул Сашуля, пожурив слегка загадку: «Видишь! Се-ля-ви! Икорку ешь, спирт кушай. Наворачивай шашлык бараний, а с эстетикой: с букетом, с цветом, с чудным запахом, убавь запросы, потерпи уж — не ребёнок малый».

И душа, вдруг присмирев, легонько закусила удила, готовясь понести туда, куда не надо. Успокоил Магомет, сказал он:

— Плохо знаете вы нас, ребята! Для кавказца пожеланье гостя есть закон, мы нарушать который никакого не имеем права. Морокуйте, предлагайте, братцы, как вина чуток отлить из бочки и при этом не спалиться глупо.

Завспиртами, коренастый Ваха, с головою, очень схожей с дыней, и огромным круглым пузом жирным:

— Путь, — сказал, — у нас один лишь только. С бочки пломбы снять да пробку вынуть. Слить продукт. Залить на место столько ж, но уже подешевей портвейну. И в порядке всё назад обратном, пломбу новую поставив, правда.

— Риск большой, — вздохнул шофёр, довольно повозивший в бензовозе старом винной разности, — спалиться можно и притом ещё подставить шефа — ложка дёгтя бочку мёда портит. Шутки дохлые с Кремлём такие.

Наступила тишина, какую сам нарушил особист:

— Ребята! Перестаньте вы! Не парьтесь! Бросьте! Блажь моя хлопот не стоит ваших. Обойдёмся как-нибудь, не дети. Понимаем. В положенье входим. Знаем, склад такое что, а также матответственность, товар и пломбы. И, наверное, про Кремль слыхали. Спирт ваш мягкий и не пахнет даже, я считаю, он вина не хуже и по крыше веселее лупит, то, что именно как раз и надо… Ставим жирный толстый крест на тему.

Но эффект от слов Сашули этих был обратным. Завело-задело горцев гордых, что не могут-таки, как положено, гостей уважить. И что смотрятся смешно довольно в их глазах они: придатком жалким, незначительным совсем к заводу, пролетарии простые будто, голожопые, живут какие на несчастную зарплату только.

Магомет вдруг покраснел:

— Ну, нет уж, — головою покачал, — не надо, — он сказал наперекор Сашуле. — Не имеем никакого права нарушать мы наш закон кавказский, настоящие кавказцы если.

И закончились на том дебаты.

А минут через пятнадцать где-то принесли бутыль с портвейном горцы. Трёхлитровая толстушка стала с этикеткою смешной «Томаты», и Сашуля капризулю-душу пожурил: «Ты прыть убавь немножко! Так нельзя! Неблагородно это, на себя всё забирать вниманье!.. Честь, хоть малость, знать должна, загадка!».

И тотчас же по большим стаканам дорогущее вино разлили. Стали пить его затем, пытаясь смаковать сперва, но это скоро надоело, пить как водку стали исключительно напиток тонкий. Так не смог он, безусловно, тронуть ни букетом, ни особым вкусом, только жженье в пищеводах вызвал. Перешли опять на спирт, короче.

И когда уже к беседе плавный намечался переход, то Алик — бензовозник заводской — вдруг вспомнил про концерт, дал прошлый раз который инвалид, и он спросил:

— Ну как там, кочегар, циркач живой твой что ли?

— Что с ним станется, скажи на милость, с ишачиною совсем безмозглой? Пьёт сухарик ваш себе да в гости как-нибудь ещё попасть мечтает.

— А чего, и привези, — тут Ваха, а за ним и Магомет.

— Он очень нам понравился стремленьем к жизни и напором, не у всех который есть мужчин вполне нормальных внешне… Надо баночку ему сухого передать. Как соберётесь ехать, обязательно напомни, Шухов.

Кочегар кивнул, а Алик снова:

— Но, однако же, ты, Шухов, мудрый — сразу разных две имеешь крыши. Что с одной случись, всегда другая под руками запасная тут же.

Удивились офицеры очень, странных слов не поняв смысл, и Саша бензовозника спросил:

— А что же то за крыша запасная это? Совершенно не врубаюсь что-то…

— А чего тут понимать? Кто служит в нашем местном МВД — кавказцы, люди южные, каким калеку, инвалида западло обидеть. Никогда его они не тронут, даже если что сворует часом. Вот тебе и запасная крыша.

— Вот тут дело в чём! — воскликнул Шухов. — Ну, а я себе башку ломаю, почему, когда приснул раз прошлый, беспрепятственно прошёл кордоны мой хромой. Менталитет кавказский, значит, главная тому причина.

Незнакомое услышав слово с корнем «мент», шофёр легонько вздрогнул и ругнулся, а потом, прищурив левый глаз хитрО, сказал:

— Не взять мне совершенно в толк никак ребята, почему вы так с ментами просто? Вроде ихнее начальство прямо.

И Сашуля улыбнулся:

— Мыслишь, Алик, правильно! Я есть начальство над милицией и, не по мне что, — пошутил, — перестреляю махом… В раз в лобешник вконопачу звёзды!

И вот тут расхохотался громко повелитель бензовоза бойкий, так что даже со стола свалилась с минеральною водой бутылка. И друзья его, чечены, тоже захихикали в кулак, стараясь не особенно обидеть гостя, перебравшего спиртного явно. И закончив смех надрывный, Алик:

— Александр, — на особиста глянул, — может быть, вы поглядеть дадите на оружие своё, какое офицерам не дают, я знаю.

— Как не дать? На, посмотри, дружище, — удивился особист вопросу, — дам не только поглядеть, но даже пострелять, коль есть на то желанье.

Из карманов брюк военных вынул пистолет чекист:

— Он, вот любуйтесь! Неразлучник мой — близнец сиамский, брат родной! — Поднял как выше можно свой ПМ над головою Саша.

У чеченов, у людей особых, у таких кому фетиш с пелёнок — пистолет, он бог кому с рожденья, больше не было совсем вопросов уж никак не к хвастуну большому, а к мужчине с главной буквы самой.

Изумлённые, они смотрели с уважением, с восторгом детским на такого мужика крутого в их понятии. И в душах зависть к человечине большая зрела, не военно-пролетарской касты был который, а другой — особой.

Пистолет имел, конечно, каждый уважающий себя чеченец, но вот только втихаря, а так чтоб эдак запросто носить, свободно, было это невозможным делом, с риском связанным большим довольно, за которое могли упрятать за решётку, как дать пить, на годы. Тут же нате вам — красуйся вволю и бабахай на здоровье вдоволь. Потому в глазах чеченцев вырос бесконечно высоко Сашуля.

Продолжая поражать хозяев, передёрнул на ПМе Саша не спеша затвор:

— Ну, что притихли? — подмигнул. — А ну, мишени ставьте!

Алик первый выполнять команду резво бросился, шмыгнул за двери и мгновенно за окошком вырос. Отошёл во двор шагов на десять и торжественно поставил чинно в ряд бутылки — поллитровок восемь, в уголочке что припрятал сторож, и сейчас пришлись какие кстати.

— Всё готово, Александр Иваныч, — доложил подобострастно Алик и обратно в кабинет скорее.

Саша стал как раз в окна проёме, на бутылки поглядел, прикинув расстояние до них. А было, я так думаю, под тридцать метров. Ну и что ж? И расстрелял небрежно все бутылочки подряд, ни разу не промазав ни одною пулей… Не нуждался класс стрельбы в оценке.

Отстрелявшись, опустил оружье новоявленный Вильгельм тот, Тэль что, и спросил:

— Кому охота, братцы, пострелять? Всегда к услугам вашим.

Головами закивала дружно вся компания, и Алик снова побежал в рядок бутылки ставить. Их осталось только пять небитых из уборщика шабашки жалкой.

— Так, два выстрела даю на брата, — объявил чекист, обойму вставив в пистолет взамен пустой, — стреляйте! — Магомету протянул братишку.

Израсходовали зря патроны все участники стрельбы, а Саша вновь блеснул и вновь, сменив обойму, не спеша все поразил мишени. И в карман штанов убрал сиамца.

И, как будто спохватившись, Алик:

— Эх! Да что же мы, — воскликнул, — братцы! За большого человека выпить непременно предлагаю стоя.

Что ж, торжественно огонь-водицу за отличного стрелка подняли. Ну, а тот, как самовар натёртый пастой ГОИ, весь сиял довольством.

Бензовозник же, кусок большущий доставая осетра, промолвил:

— Вы, конечно, Александр Иваныч, — человек! Величина — мужчина!.. Как из снайперской винтовки бьёте… Нет, ещё, пожалуй, лучше даже. А майор вот ваш совсем недавно не попал в свинью в упор, мудила. — Алик в стороны развёл руками, демонстрируя размер мишени. — Можно разве не попасть в такую? Так стрелял из Драгунова чудо да с оптическим ещё прицелом.

И услышав то, Сашуля сразу протрезвел, сошла вся хмель мгновенно, будто не было её в помине. Мыслей вспыхнувших удар заставил жилы вздуться у виска, и потом лоб покрылся моментально густо. «Снайпер! боже! Неужели Снайпер!? Ну, конечно, он, голубчик, это!» — застучало в голове Сашули. Покачнулся от восторга даже особист, чуть не упав со стула, что компании понятно было: колобродит алкоголь, дуркуя в организме мужика, который малость лишнего хватил спиртного.

Только взял себя скорее в руки особист, скрывая радость ту, что распирала, и меж делом вроде захмелевшего спросил шофёра:

— Офицер был, видно, пьяный очень, что в упор не застрелил свинюшку?

— Совершенно был майор не пьяный, даже больше — как стекляшка трезвый.

— Это как же? — усмехнулся Саша. — Трезвым был и промахнулся, что ли?

— Промахнулся. Со второго раза укокошил хорошуню только… Он лицом ещё такой мордатый, крепко сложенный, при мышцах мощных и в плечах сажень косая с гаком. — Алик вширь развёл руками снова.

— Странно-странно. Даже очень странно. Просто верится с трудом, — и Саша удивления сыграл гримасу. — Чтоб военный? Чтоб вот так? Вдобавок из винтовки Драгунова чтобы. Согласитесь, тут туфтою пахнет.

А шофёр:

— Да сам я лично видел убиения процесс дурацкий. В Чернояровской как раз станице, где и было всё, гостил у тестя. Агрономствует он там в колхозе. Никакой туфты тут быть не может, уверяю вас, клянусь Аллахом.

— Ну, рассказывай тогда сначала, — дружелюбно попросил Сашуля.

И шофёр ему:

— Ну что же, слушай. Дело это ранним утром было. На станицу лег туман мощнецкий. Молоко — хоть глаз коли, хоть выбей. Мы с тестюхою у дома курим, на скамеечке присевши рядом, по рюмашке пропустивши спирту. А живёт мой агроном в домишке, деревеньки на краю который. Ни с того и ни с сего туман вдруг разошёлся, и глазам предстала увлекательнейшая картина: «Жигулёнок» на просёлке пыльном. Впереди него свинья, вверх рыло задрала и на капот глазеет. Ей бы дурочке до дома шлёпать, бестолковой, а она таращит знай на технику глаза тупые. Догляделась. Открывает, видим, дверь машины ваш майор мордатый и с винтовкой из неё выходит. Подошёл почти вплотную к хрюшке и шарах в упор, да только мимо. Со второго укокошил раза ворошиловский стрелок-мази — ла. — И потворствуя привычке, Алик широко опять развёл руками.

— Ну, а дальше было что? — Сашуля осторожно так спросил, тихонько, не спугнуть удачи птицу чтобы, прилетевшую нежданно кстати.

— Дальше что?.. Глаза с тестюхой пялим на военного того и видим, завороженный стоит он, будто и не движется, на хрюшку только ошалевшими глазами смотрит.

Мы к нему. Он ноль на нас вниманья, прямо, кажется, в гипнозе будто. Хорошо, не растерялись с тестем, и пока был снайперок в отключке, я из рук его винтовку вырвал да прикладом по башке уважил, а тестюха за верёвкой сбегал. И скрутили негодяя махом. А потом уж подошли крестьяне.

Кашлянул, остановившись, Алик.

— Ну, а после в сельсовет поганца председателю под очи ясны потащили, был пока в отрубе. Я прикладом-то ему заехал от души. Как не пришиб, не знаю.

Головин сейчас, дружок мой, Федя заправляет в том колхозе справном. Фёдор Ванычем зовут. Ну, значит, притащили мы к нему майора. Оклемался тот. Попался, понял. И скорее повалился в ноги к председателю, как баба плача:

Конец ознакомительного фрагмента.