Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы

Владимир Жестков

Какая связь между донорством и картошкой и чем занимается ЦЖБОП. Как любовь к книгам способна привести на бега и чем чреваты азартные игры в раннем возрасте. Какие опасности может таить старый портфель и что такое растучка…Толстая тетрадь в клеточку, исписанная мелким почерком, знает немало тайн из жизни простого советского человека. А впрочем, такого ли уж простого? Судите сами, а эта книга поведает вам от первого лица о том времени, которое уже скрылось за поворотом истории нашей страны.

© Владимир Жестков, 2023

ISBN 978-5-0060-3383-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Повести

Доставка билетов

Глава первая

Иван Александрович сидел за столом и пытался сообразить, чем ему в первую очередь надлежит заняться. Свою новую статью он уже отредактировал, запечатал в конверт и приготовил к отправке. Люба, его супруга, завтра должна была поехать город, ну и по пути забежать на почту да сдать конверт в окошечко — письмо же заказное, с уведомлением о получении. Вёрстка свежего номера научного журнала, в редколлегии которого состоял профессор, лежала на столе с правой стороны, утыканная закладками. Через день назначено заседание редколлегии, вот он и подготовился по паре статей своё мнение высказать. К чтению книги, которую ему недавно прислали с большущим автографом, у него сегодня душа не лежала. На улице было пасмурно, а в такую погоду у него то голова болеть начинала, то нога ныла — в общем, организм активно пытался помешать ему знакомиться с не интересующими его чужими трудами.

В этот момент в гостиной зазвонил телефон. До Ивана Александровича донеслось только «алло», произнесённое женой, и наступило молчание. Профессор даже успел забеспокоиться, но Люба вновь заговорила. Правда, разговор продолжался недолго. «Хорошо, я всё поняла, спасибо». И телефон звякнул — значит, Люба положила трубку.

«Сейчас придёт и обо всём доложит», — только и успел подумать профессор, как в кабинет вошла жена.

— Надежда звонила, она по интернету нам билеты на самолёт в Сочи заказала, — сказала Любовь Петровна и вновь ушла по своим делам, а Иван Александрович даже руки потёр от предвкушения удовольствия.

Он открыл нижний ящик письменного стола, достал оттуда толстую, большого формата тетрадь в клеточку, куда заносил любопытные истории из жизни, открыл её на чистой странице и своим меленьким почерком начал писать новые воспоминания, навеянные этим звонком.

…Случилось всё это в начале семидесятых годов двадцатого столетия, точнее — в 1974 году. В один из последних майских дней — я точно помню, что это был четверг, — поздним вечером у меня дома раздался телефонный звонок. Весь май стояла прекрасная, по-летнему тёплая погода, поэтому жена с сыном уже с середины месяца перебрались жить на дачу к её родителям. В будни дома я был один, а в тот день даже ещё не собирался ложиться спать, а сидел за столом и лихорадочно дописывал очередную статью, которую должен был утром сдать учёному секретарю. Вот в ту минуту, когда я поставил последнюю точку, этот звонок и прозвенел.

Трубку я снял сразу.

— Ваня, дорогой, — услышал я голос своего двоюродного брата и поморщился. Алексей был шебутной парень, вечно встревал в какие-то истории, а звонил лишь в том случае, если необходима была помощь старшего брата.

— Привет, Лёша, внимательно тебя слушаю.

— Вань, тут такое дело. Мне помогли устроиться на доставку билетов. В понедельник надо туда на работу выходить, а я, как назло, сегодня упал и ногу сломал. А там вся работа зависит от силы ног.

— Лёх, постой. Я ничего не понял. Какие билеты? Какие ноги? Что от меня требуется? Ты что, выпил?

— Ну да. Принял немного, но это тут ни при чём… Сейчас, подожди секундочку, я собраться с мыслями должен.

Прошла не секундочка, а целых две или три минуты, в течение которых в трубке изредка слышалось лишь учащённое Лёшкино дыхание. Я уже решил положить трубку, но тут она наконец ожила:

— Вань, слушай. У нас в стране внедряют передовой западный опыт. Там можно билет на поезд или самолёт по телефону заказать, и его в удобное для тебя время домой или на работу принесут. Вот и у нас создано такое же железнодорожное бюро добрых услуг. Устроиться туда разносить билеты практически невозможно, но мне хорошие люди помогли, а я вот…

И он опять надолго замолчал. Мне даже показалось, что брат трубку на стол положил, а сам чем-то другим занимается. Поэтому я начал кричать в трубку, причём громко, почти орать:

— Лёша, Лёша!

А тот ноль внимания. Но только я трубку от уха оторвал и снова на аппарат её намерился поместить, как она вновь заговорила:

— Вань, подожди секунду, меня подпёрло. Попозже перезвоню.

И зазвучали короткие гудки.

«Ладно, — решил я, — не очень-то и хотелось».

Но потом задумался. Я ведь так из сбивчивых Лёхиных объяснений ничего и не понял. Знал одно: Алексей из той породы людей, которые ничего просто так не делают. Значит, есть в этой непонятной работе какой-то интерес. Хорошо бы денежный, мне ох как эти бумажки нужны были именно сейчас. Хотя, что скрывать, нужны они постоянно, и чем больше, тем лучше.

Телефон ожил лишь через полчаса. Всё это время я провёл бесцельно шагая из угла в угол. Раззадорил меня братец настолько, что я уже сам собрался ему перезвонить, но он меня опередил. Голос у него стал слегка заплетающимся, видимо, достиг он своей привычной кондиции, хотя при этом говорить стал чётче и уверенней:

— Вань! Ситуация такая. Берут туда только студентов или аспирантов. Учащуюся молодёжь, в общем, — пьяненько подхихикнул он. — Ты ведь в аспирантуре вроде учишься? Значит, если справку принесёшь, тебя возьмут. Хотя… — И он опять задумался. — Нет, так дело не пойдёт. Там тебе под моей фамилией трудиться придётся. Там ведь именно за меня просили.

— Лёш, — прервал я словесный поток, льющийся из его уст, — с чего ты решил, что я там трудиться собираюсь? У меня сейчас запарка на работе, ни на один день оторваться не могу.

Я ему много чего ещё хотел сказать, но он меня опередил:

— Иван, а тебе что, штука деревянных не нужна?

Я так и присел чуть ли не на пол, хорошо стул рядом оказался.

— Не понял. О какой такой штуке ты говоришь? — спросил я, а сам с надеждой на телефонную трубку, зажатую в руке, смотрю.

— Слушай меня внимательно и не перебивай старших по званию, — прорезался командный голос у будущего офицера, а пока ещё курсанта одного из престижных высших военных училищ. — В этой фирме зарплату не платят, доход складывается из добровольных пожертвований благодарных клиентов. В среднем за день доставщик билетов обслуживает 30—35 человек. Каждый в качестве благодарности даёт один рубль. Арифметику ты хорошо знаешь, поэтому продолжать не буду. А пока соображаешь, я отлучусь на минуточку. — И его трубка опять, теперь уже явственно, на телефонный аппарат упала.

В уме я считаю действительно хорошо, а самое главное — быстро. Поэтому за то время, что братец очередную дозу в себя вливал, я уже твёрдо решил, что с утра беру отпуск — и гори всё синим пламенем (я свою диссертацию имел в виду).

Лёха перезвонил довольно-таки быстро, но уже был настолько хорош, что я с трудом понял одно. В понедельник в восемь утра я должен быть в приёмной товарища Топорковского, директора конторы, зашифрованной под аббревиатурой ЦЖБОП. Находится она на площади между Ленинградским и Ярославским вокзалами.

На следующее утро, задолго до начала рабочего дня, я уже бродил по Комсомольской площади, безуспешно разыскивая контору, которую мне так расписывал Алексей. «Вот дурак, опять поддался на его пьяный трёп! Сколько раз уже зарекался не верить этому обалдую, так нет, на деньги польстился», — бормотал я про себя, направляясь с самого дальнего края площади в сторону метро.

Как я догадался обратиться с вопросом к милиционеру, который прогуливался по тротуару неподалёку от входа в подземку, я сам не знаю. Недолюбливаю я эту публику и всегда пытаюсь их стороной обойти. Нет-нет, вообще-то, я вполне законопослушный гражданин и ни в чём неположенном меня обвинить просто невозможно. Но вот не люблю я их, и всё. А тут сам подошёл и вопрос задал. К моему искреннему удивлению, милиционер мой вопрос понял и даже предложил отвести меня к этой самой ЦЖБОПе. Оказалось, что я вовсе не там искал. Под площадью Алексей имел в виду то достаточно большое пространство, которое протянулось от здания Ленинградского вокзала до платформ Ярославского направления. Вот прямо за наземным вестибюлем станции метро «Комсомольская-кольцевая» и увидел я трёхэтажное здание, по самому верху которого бежали буковки, складывающиеся в надпись: «Центральное железнодорожное бюро по обслуживанию пассажиров».

«Действительно ЦЖБОПа», — подумал я, сказал стражу порядка спасибо и, наверное удивив его, устремился к входу в метро. Опаздывающих на работу в нашем институте не приветствовали.

После Лёхиного звонка я часто удивляться стал, да не просто удивляться, а сильно. Вот и в тот день дождался я послеобеденного времени, когда у нашего начальства расслабленность наступала и оно нас, своих сотрудников, на какие-то полчаса людьми считать начинало. Смотрю, завлаб к раковине подошла — чашку, из которой она в обед кофе пила, помыть. Вот тут я и подкатил со своим заявлением на отпуск. Чего угодно ожидал: что она моё заявление на мелкие клочочки порвёт или мне прямо в лицо им запустит, предварительно скомкав, — но того, что произошло, не могло мне присниться даже в самом сказочном сне. Она моё заявление прочитала да спросила так буднично, как будто о погоде на улице осведомлялась:

— Иван Александрович, вы, по-моему, два года не были в отпуске?

— Ну, положим, не два, а три. Только какое это имеет значение?

— Три, говорите? Нет! Три не дам, а вот два месяца берите, — и свою подпись на заявлении, изменив продолжительность моего отпуска до двух месяцев, поставила.

Схватил я это заявление и в кадры устремился. Там и узнал причину такой начальственной щедрости. Оказывается, завлаб на следующей неделе в зарубежную командировку летит — в Софию на целых три месяца. Советский Союз в Болгарии большое фармацевтическое предприятие построил, на котором и наши препараты производиться должны. Вот её и назначили руководителем группы советских специалистов, ответственных за пусконаладочные работы на этом участке. Монтаж оборудования уже был закончен, теперь требовалось всё это запустить, обеспечить качество и выйти на заявленную мощность. Её работа это. Вот и пришлось ей туда лететь. Ну а на три месяца она не расщедрилась, как я решил, по двум причинам. Первая — чисто человеческая: мол, нефиг ему столько гулять, чтобы не разбаловался, значит. А вторая — нефиг и ей столько в этой Болгарии сидеть. На весь запуск она сама себе срок установила в полтора месяца и дирекцию об этом уведомила, и знаете, хоть я и забегаю в своём повествовании немного вперёд, уложилась день в день. Умная она и деловая очень, этого у неё не отнять, хотя к нам, грешным, помягче могла бы относиться. Но это к сути моего рассказа не относится. Это я уж так говорю, себя жалеючи.

Глава вторая

В понедельник, 3 июня, я, когда до восьми ещё минут десять оставалось, подошёл к двери, табличка рядом с которой извещала, что именно здесь находится кабинет начальника ЦЖБОПа товарища Топорковского Виктора Петровича. В приёмной никого не было. Дверь в кабинет была открыта нараспашку, но за ней оказалась ещё одна, слегка приоткрытая. Я потихоньку туда заглянул. Большой кабинет оказался у товарища. Прямо напротив двери у стены стоял массивный стол, а от него к двери тянулся ещё один, вокруг которого стояли стулья. «Это чтобы совещания с другими товарищами проводить», — догадался я.

За столом сидел тоже массивный такой дядя в светлой железнодорожной форме — наверное, парадной или летней, так я подумал — и что-то писал. Я уже голову хотел назад в приёмную втянуть, но тут он свою поднял и меня увидел.

— Ну, чего застыл? Начал заходить — заходи.

«Не очень-то он меня любезно встречает», — подумал я, но пригласили — значит, надо зайти.

Он на меня смотрел, я — на него. Так в смотрелки поиграли немного, он и спрашивает:

— Ты кто? — А лицо такое недовольное, помешал я ему, наверное.

— Богоявленский Алексей, сказали к восьми зайти. Вот я и зашёл, а в приёмной никого, — ответил я.

— А, Богоявленский, — подобрел товарищ Топорковский. — Мне насчёт вас звонили. Спуститесь на второй этаж, в операторскую, там Полина Петровна сейчас собеседование проводит. Идите к ней и скажите, что со мной всё согласовано. — И он улыбнулся на прощание.

Пошёл я вниз — разыскивать неведомую мне Полину Петровну. Операторскую нашёл быстро, там у них для удобства на всех комнатах таблички были прибиты. Тут уж я слегка постучал вначале, а затем дверь на себя потянул и сразу же уткнулся в женскую спину, которая эту дверь подпирала.

— Ой, — пискнула спина и отодвинулась в сторону, а перед ней ещё спины возникли.

— Девочки, посторонитесь, — произнесла опять первая спина, и все расступились.

Я по инерции пару шагов вперёд сделал и оказался прямо перед женщиной, тоже в железнодорожной форме, и тоже светлой — значит, правильно я решил, летняя это форма. Обрадовался я своей догадливости и на женщину внимательней посмотрел. Высокая, полная, возраста примерно моей мамы, значит, лет пятьдесят, а вот на голове у неё непонятно что. Волосы тёмно-каштанового, красивого такого цвета в толстую косу заплетены и вокруг головы, как венок из цветов, обёрнуты. Не понял я этого, не девочка всё же.

— Вы тоже на сегодня записаны? — спросила она, а сама поднесла к глазам список, который в правой руке держала.

— Нет, но Виктор Петрович попросил вам передать, что с ним всё согласовано.

— Хорошо, хорошо, — засуетилась Полина Петровна, — вы вовремя подошли, мы как раз начинаем.

Она говорила, а я оглядывался — понять хотел, куда я попал. Вокруг куча разнокалиберных девиц, и среди них два парня затесалось. Ну, это уже хорошо, в случае чего будет с кем о шансах «Спартака» на чемпионство поговорить.

Комната была очень широкой, в пять окон, и вдоль всех этих окон стоял стол, поделённый на ячейки прозрачными перегородочками. Ячейки в правой части стола оставались пустыми. А вот в левой по обе стороны виднелись женские фигуры со склонёнными головами, и на всех головах наушники. И если женщины, сидящие к нам спиной, видеть нас не имели возможности, то вот те, что сидели напротив, время от времени бросали на нас заинтересованные взгляды, а некоторые, как мне показалось, и вовсе нахально так меня разглядывали. Почему я решил, что именно меня? Ну а кого же?! В этом я был твёрдо уверен в то время.

«Так вот они какие, операторы. Вернее, операторши», — подумал я.

А Полина Петровна всё это время негромко так, чтобы работающим, наверное, не мешать, но с увлечением о чём-то рассказывала, а все, кто вокруг неё сгрудился, внимательно слушали. Делать нечего, надо и мне послушать. Пусть с решением этим я припозднился и многое прослушал, но я ж понятливый — разберусь.

–…пять дней в неделю по восемь часов в день с восьми до семнадцати, — вещала Полина Петровна. — Кто захочет, может ещё в один из своих выходных на подработку выйти, это уже за отдельную плату. Заявление напишите — и добро пожаловать. Обеденный перерыв час, по скользящему графику. Столовая в конце этого коридора. Кормят вполне съедобно. Сейчас я прикреплю к вам опытных девочек, они будут вашими наставниками и проведут инструктаж на рабочем месте. За наставничество мы им, конечно, доплачиваем, но за ваши огрехи и депремировать можем, так что вы уж старайтесь их не подводить. Постоянные операторы работают по сменному графику: три дня рабочих, один выходной.

Она замолчала, и я даже подумал, что всё, вводная закончилась, но Полина Петровна продолжила:

— Так, конечно, должно быть, но на деле каждая себе график сама составляет, места у нас, видите, хватает. Поэтому вы согласуйте к вечеру вместе с наставницей своей, по какому графику будете работать… Если, конечно, решите на этой работе остаться и завтра с утра придёте, — добавила она и при этом глубоко вздохнула. — Ну а если что непонятно будет — милости прошу. Мой кабинет соседний, с правой стороны находится. А теперь занимайте свободные места, кому какое нравится.

«Не так уж и много я, по-видимому, прослушал. Разберусь по ходу дела», — подумал я, рванувшись к крайней ячейке, с которой в окно кусочек неба виден был. Не люблю я, когда рядом со мной с двух сторон сидят. В библиотеках я тоже стараюсь крайнее место занять. С него вставать легче, никого беспокоить не надо, да и свои длинные ноги вытянуть могу.

Ещё все как следует рассесться не успели, как Полина Петровна начала выкрикивать, а может, просто голос повысила, чтобы девушки через наушники её услышали:

— Так! Ира Никифорова — 84, Тоня Синицына — 83, Женя Прохорова — 82…

И так она с минуту, если не больше, никуда не заглядывая, перечисляла имена и фамилии. Некоторые трудными были, сразу не выговоришь, но она их спокойно, без запинки произносила.

А я, на стул усевшись, начал наушники в руках крутить и только тут заметил, что на столе жирно номер написан — 84. Значит, мою наставницу Ира Никифорова зовут. А тут и она сама ко мне подошла.

Ладная девушка, светловолосая, с кудряшками и голубыми-голубыми глазами. Редко глаза такой чистоты и цвета встретить можно, я чуть сразу не влюбился, как в них окунулся, но потом вспомнил про своего сыночка, да и о любимой жене подумал — и решительно головой из стороны в сторону помотал, как это Смоктуновский в роли Деточкина в «Берегись автомобиля» делал. Помните разговор его с Максимом Подберёзовиковым, когда тот о судьях спросил? Вот и я такой же манёвр головой проделал.

— Здравствуйте, — услышал я и сразу вскочил, а сам всё быстрей головой кручу.

Голос у неё прелестный, нежный такой, и звуки она так мило растягивает, что просто не знаешь, что и отвечать. Вот я и молчал, лишь головой продолжал всё так же из стороны в сторону мотать, чтобы не забыть, что влюбиться в неё я никакого права не имею.

— Что это вы так головой качаете? — спрашивает меня это удивительное создание. — Или я не понравилась вам и вы хотите, чтобы с вами другой оператор обучение проводила?

Тут я воздуха полную грудь набрал, дыхание задержал, сделал всё так, как нас учили поступать, если вопрос трудный задан, а ты ответа не знаешь, но должен любым путём выкрутиться. Обычно, пока дыхание задерживаешь, ответ сам собой в голове возникает, даже выдумывать ничего не надо. Вот и у меня он сразу появился:

— Честно признаюсь, вы мне так понравились, что просто мочи нет. А головой мотаю, чтобы очарование, от вас исходящее, отогнать куда-нибудь. Ведь это же происки нечистого, он меня соблазнить хочет, а я ему поддаться не могу, потому что женат и сына воспитываю, — выпалил я на одном выдохе и замолчал, поскольку воздух в груди закончился.

А она засмеялась в голос, да так звонко, как колокольчик, а потом спохватилась — не в парке, чай — и ручкой рот прикрыла. Тут я отчётливо разглядеть смог, что у неё на пальчике обручальное кольцо мелькнуло. Ну вот и ладненько.

Присела Ира на стоящий рядом свободный стул и начала мне объяснять:

— Наденьте наушники, сразу же микрофон подгоните, чтобы и вам удобно было, и пассажиры, которые на другом конце находятся, всё хорошо слышали. Микрофон должен находиться между губ, но на расстоянии сантиметров пяти-шести. Вот столько. — И она на пальцах показала, сколько это будет.

А я на её обручальное кольцо глядел и думал, что когда-то дал себе слово не заглядываться на незамужних. У них же на уме только одно: мужика им требуется в ЗАГС затащить, а что будет дальше, их на данном этапе не волнует. А вот с замужней любовь закрутить — это самое то. Оба, и ты и она, одинаково осторожными должны быть, зато сколько удовольствия получаешь, когда тайком на конспиративную квартирку проникнешь и там на чистых простынях в чужой постельке… И-и-х, вспомнить и то приятно. Так, может, попробовать? Слегка так подкатиться? Дебют-то я вроде хорошо разыграл. Пора к миттельшпилю переходить. Или рановато ещё? Никак не определюсь. Ну да ещё не вечер, может, пока позиционным маневрированием заняться, а уж затем к атаке приступить? Вдруг к этому времени вражеский король уже созреет и сам сдаться возжелает?

Ирина приумолкла, понимая, что я не в том состоянии, чтобы воспринимать науку правильного оформления железнодорожных билетов. Наверное, она осознавала, что скорее меня интересует другая наука. Та, в которой я вроде бы силён, если мои партнёрши не лицемерили и не преувеличивали мои способности. При этом все скопом, но в то же время по отдельности, поскольку происходили наши встречи в разное время, в разных местах и вне зависимости от исхода нашего знакомства, иногда совсем случайного и кратковременного, если не сказать мимолётного.

Но тут я Лёхин вопрос о «штуке деревянных» вспомнил и с небес ангельских на грешную землю вернулся. Деньги нужны были до предела, мы же только что первый взнос за трёхкомнатную квартиру в новом кооперативе сделали. При этом всю сумму в долг по родным и знакомым набрали. Поэтому я Ирине в голубые глаза взглянул и сказал:

— Всё, теперь мои помыслы чисты, ну а если вам по личному вопросу ко мне обратиться потребуется, то в послерабочее время я вас всенепременнейше и обязательно выслушаю и постараюсь принять самые что ни на есть незамедлительные меры.

Ирина в ответ опять расхохоталась, да так, что её в дугу согнуло и она никак в нормальное состояние прийти не могла, чуть со стула не свалилась. Полина Петровна к этому времени удалилась в свою келью, сдерживающий фактор отсутствовал, поэтому и рот прикрывать особой нужды не было. Некоторые девушки даже со своих стульев приподнялись, чтобы на Иру посмотреть, а она всё никак остановиться не могла.

Тут с другого конца стола голос донёсся:

— Везёт Ирке, опять ей мужика подкинули.

Следом и второй прошипел:

— Да я уж вам сколько раз говорила: блатная она. Надо мужу ейному стукнуть, чтоб приструнил сучку.

Ира сразу же смеяться перестала, посерьёзнела и принялась вбивать в мою голову основные знания, необходимые оператору по приёму заказов на железнодорожные билеты.

Надо отметить — дело это увлекательнейшее. Я уж лучше сразу все свои эмоции выплесну, которые накопились за те недолгие дни, что я оператором сидел, а потом снова примусь всё хронологически излагать. Так вот, столько «спасибо» в единицу времени, сколько я в своей выгородке выслушал, я больше нигде и никогда не слышал. А уж какие маршруты разрабатывал по просьбе заказчиков, то есть потенциальных клиентов Министерства путей сообщений, это надо было видеть. В общем, удовольствия я получил выше головы.

Работа оказалась очень простой, но вовсе не однообразной, потому что каждому заказчику нужно было что-то своё, необычное. План установили достаточно большой, но вполне выполнимый — 25 полностью оформленных заказов. Чем надо было заниматься? Расскажу, а вы сами оцените, интересно или так, ерунда на постном масле.

Для начала следовало переключить один из тумблеров и тут же соединиться с заказчиком, который мог находиться в ожидании в течение двух часов и более. «Компьютерщики» того времени (это я их так назвал, чтобы молодым было понятно, на самом деле это были обычные, но головастые и рукастые телефонисты) наладили в многоканальном телефоне музыку, чтобы абонентам приятнее было ждать, а также звучащие через каждые тридцать секунд сообщения, каким в очереди является потенциальный пассажир. Придумали неплохо, даже остроумно. Заказчик дозванивался практически с первого раза, ведь телефон был, как я уже упомянул, многоканальный, и сразу же слышал записанный на плёнку голос, который его оповещал, что он действительно попал в службу заказов железнодорожных билетов, но все операторы в настоящее время заняты и он поставлен в очередь, где его номер двенадцатый. Через полминуты сообщение повторялось, и заказчик с облегчением узнавал, что теперь он девятый, и так далее. А вот когда клиент добирался до второй или третьей позиции, то музыку он мог слушать по полчаса и более.

На самом деле все эти номера очереди были сплошной выдумкой, очередь действительно двигалась довольно быстро, ведь одновременно работало по двадцать пять — тридцать операторов, но и заказчиков было не двенадцать человек, случалось, что на телефонах висело одновременно по сотне и более желающих воспользоваться услугами нашей конторы. Теперь сами посчитайте: если на оформление одного заказа в среднем уходило около пятнадцати минут, то сколько заказчиков в течение часа могли обслужить двадцать пять операторов? Посчитали? Вот так-то. Но люди терпеливо ждали. Ведь, как правило, заказ делался с рабочего телефона, а уж насколько удобней и приятней сидеть, прижав трубку плечом к уху и занимаясь при этом для пользы дела чем-либо ещё, нежели стоять часами у билетной кассы среди таких же страждущих. Вот вы всё это обдумайте спокойно, после чего сами двумя руками проголосуете за телефонный заказ.

Продолжу свою экскурсию. После того как клиент озвучил свои желания, надо было переключить тумблер в противоположную сторону и связаться с железнодорожным диспетчером, который по автоматической системе «Экспресс-3» искал доступные поезда и места, соответствующие запросам пассажира. Хорошо, если того всё устраивало, тогда можно было подтвердить заказ диспетчеру, а с заказчиком заняться оформлением договора. Но нередко так бывало, особенно когда маршрут сложный, не с одной пересадкой, что согласования и уточнения растягивались чуть ли не на целый час. Ну а после того, как договор с пассажиром оформлен, следовало всё это в специальную форму для учёта занести.

В общем, под пристальным присмотром Иры я оформил пару несложных заказов и отпустил её на рабочее место, ведь с неё план, пока она меня уму-разуму учила, никто снимать не собирался. Возможно, я и в самом деле, как все вокруг постоянно говорят, сообразительный человек, поскольку уже в тот самый первый рабочий день план я не только выполнил, но и перевыполнил и при этом ни одного звонка заказчика не сбросил. И сделал я это не только потому, что не знал, что среди операторов, особенно временных, такая практика водится, а скорее потому, что понимал, сколько времени, а значит, и нервов потратил звонивший, чтобы дождаться, когда он в трубке услышит ответное «алло».

Свои резоны сбрасывать, якобы случайно, некоторые звонки клиентов у операторов, конечно, были. Кроме неуверенности в своих силах, это прежде всего нежелание возиться со сложным маршрутом: пока всё утрясаешь, не успеешь выполнить план по количеству оформленных заказов. Но так только временные работники поступали, студенты вузов да техникумов, которые летом решили не болтаться без дела, а немного денежек заработать. У них ведь только один план был — по числу оформленных заявок. А вот у постоянных операторов обязанностей было много больше, да и плана фактически было два. Первый такой же, как и у нас, только чуть побольше — тридцать, если не ошибаюсь, заказов за смену. А вот второй посложнее, там уже надо было денежки считать, которые заказчик должен за билеты заплатить, да складывать эти суммы друг с другом, поэтому во всех отчётах штатных операторов, в отличие от нас, была ещё одна графа — стоимость заказа. По числу заказов ты мог план два раза выполнить, но если все заказы у тебя по три рубля окажутся, то финансового плана тебе не видать, а за регулярное его невыполнение руководство могло оштрафовать оператора, и достаточно серьёзно. К этому операторы, работавшие здесь постоянно, приноровились, но когда им нас, временных, в помощь давали, то эта помощь медвежьей услугой могла обернуться. План-то у них невольно тоже увеличивался. Вот они и подговаривали своих подопечных, если пассажиру нужен всего один билет до Рязани или там Смоленска, стоимость которого около трёх рублей, нажимать «случайно» тумблер и отключать клиента.

День прошёл, другой. Работа мне понравилась, много нового узнал, да и Иру вечером второго дня удалось почти до дома проводить. И не только проводить, а ещё и к щёчке её бархатной губками слегка на прощание прикоснуться. А в среду — это на третий день моей службы в этом ЦЖБОПе — произошло нечто неожиданное. Возвращаюсь я с обеда, вполне сытый и даже очень довольный. Действительно, весьма неплохо себя железнодорожные служащие кормят, не так, как нас, грешных, в вагонах-ресторанах, да и по цене вполне даже доступно. Я за такие деньги у себя в институтской столовке только салат с борщом смог бы съесть, а тут полный комплект из четырёх блюд получился. Так вот, подхожу к своему месту — смотрю, а меня Полина Петровна дожидается.

— Алексей, вас Виктор Петрович попросил, когда вернётесь, к нему зайти.

И сразу же шмыг куда-то в сторону — и исчезла, как испарилась.

«Ну, раз просят, то почему бы просьбу хорошего человека не уважить?» — подумал я и отправился этажом выше, в уже знакомый мне кабинет товарища Топорковского. Секретарь, незнакомая мне высокая костлявая девица неопределённого возраста, вначале осведомилась весьма сухо, какого лешего я сюда припёрся (ну, конечно, не так грубо по смыслу, но по тону именно так получилось). А когда узнала, что я тот самый Богоявленский, которого просил зайти товарищ начальник, сразу же подобрела и по селектору о моём прибытии доложила. А потом совсем уж что-то из ряда вон выходящее сотворила: из-за стола выскочила и передо мной дверь в начальственный кабинет открыла.

На этот раз товарищ Топорковский тоже из-за стола вылез и самолично навстречу мне пошёл. Ну, думаю, кто же это за братца моего так хлопотал, что мне такие почести достаются? Понимаю, конечно, что это не при виде моей личности начальник бюро так суетится, а что он со мной надеется настолько ласково обойтись, чтобы на любой вопрос о моём пребывании в этом кабинете я большой палец одной, а лучше двух рук сразу вверх мог поднять.

— Алексей Викторович, — обратился ко мне хозяин кабинета, а я даже сразу не врубился, что это меня здесь так зовут. Но вовремя догадался, подумав: «Надо же, даже в листочек, который я у него в кабинете пару дней назад написал, заглянул не поленился».

А он продолжает:

— Говорили мне, что вы способный человек, но если бы я лично с вашими отчётами за два с половиной прошедших дня не ознакомился, то ни за что бы не поверил, что человек, узнавший о нашей нелёгкой работе только позавчера, — говоря эти слова, он даже как-то в размерах уменьшился, аж жалко его стало, — сможет выполнить почти недельный план по количеству оформленных заказов, не сбросив при этом ни единого звонка.

Тут он даже руки развёл в стороны, как будто размер выловленной щуки друзьям показывает.

— Знаете, много чего видел, но такого…

После этого Виктору Петровичу оставалось только пригласить меня присесть в мягкое кресло за небольшим столиком, который в углу его кабинета стоял, что он и сделал. Тут и секретарша подсуетиться успела и две чашечки заварного кофе принесла, очень, кстати, вкусного. Я его пил по маленькому глоточку, так чтоб горчинку получше прочувствовать, и молчал. А чего мне говорить-то, он же меня пригласил зайти, вот пусть и начинает, а я слушать больше люблю, чем вперёд, не зная броду, лезть. Однако он тоже к кофейной чашечке потихоньку прикладывался и молчал. Мне уже стало казаться, что я не на дружескую беседу приглашён, а так, мимоходом в кофейню какую-то забежал, чтобы здесь, среди незнакомого люда, удовольствие получить. Он, по-видимому, уловил моё настроение и снова заговорил:

— Мне кажется, что хватит вам, Алексей Викторович, неинтересным делом заниматься, поэтому я вас от этой работы отстраняю, а перевожу на ту, ради которой вы к нам пожаловали. Вы же не за семьюдесятью рублями к нам пришли, вы надеетесь значительно большие деньги за труды свои получить. Не так ли?

Заметив, что я кивнул положительно, он продолжил:

— Так вот, сейчас Люда — это секретарь моя, вы её уже, конечно, видели — отведёт вас вниз. Там находится наше самое главное подразделение, ради которого вся эта контора существует, — отдел доставки. Мне сказали, что начальник отдела, его Сергей Иванович зовут, к этому времени обычно всегда успевает вернуться. Вот Людмила вас с ним и познакомит. Ну а если, паче чаяния, он ненамного задержится, не сочтите за труд его подождать да попросите, чтобы он ко мне на минутку забежал. Хорошо?

Я опять кивнул и чашку ко рту поднёс, там ещё на пару глотков осталось, грех не допить.

Пожали мы друг другу руки, он на прощание мне даже успел сказать, что, ежели какие проблемы возникнут, он в любую минуту… ну и так далее.

Из приёмной я вышел следом за секретаршей, и мы к лестнице направились.

Не знаю, может, случайно, а может, и специально, но самый важный отдел ЦЖБОПа размещался в тёмном подвальном помещении. В тёмном в том смысле, что там окон не было, ну а значит, и дневного света там никто и никогда не видел. Хотя лампочек там было много и все они горели.

Сергей Иванович действительно находился там. Это был некрупный такой, но по внешнему виду довольно шустрый человек лет пятидесяти, ну, может, чуть старше. Я так решил, поскольку волосы на его голове были редкими и с сильной проседью. Лоб у него был большим, про такой в народе говорят, что ума палата, а вот нос — совсем маленьким, пуговкой. Нелюбопытный, значит, в чужие дела его совать не любит, так я подумал. А вот какие у него глаза, я рассмотреть не смог, поскольку он за столом сидел и перед ним горой лежали деньги, а он занимался тем, что раскладывал их в одному ему ведомом порядке. Заметив секретаршу, он кивнул ей, но при этом поднял палец вверх, что, по-видимому, означало: «Я занят, прошу не беспокоить», — или что-нибудь в этом роде.

Мы стояли, не приближаясь, до тех пор, пока все деньги не оказались сложенными в толстую пачку, с которой начальник отдела и устремился к двери с табличкой «Касса».

— Придётся ещё немного подождать, — извиняющимся тоном проговорила Людмила.

— Тут действительно ничего не поделаешь, — поддакнул ей я.

Время шло, а из кассы не доносилось ни звука. Наконец дверь открылась, и Сергей Иванович вышел оттуда, вытирая пот со лба.

— Сколько лет вот так, почитай, каждый день тысячами государственные деньги сдаю, а привыкнуть никак не могу. Всё мне кажется, что где-нибудь ошибся или, не приведи господи, фальшивую банкноту распознать не сумел.

Наконец он успокоился и только тут понял, кому свою душу изливал:

— Ой, Людмилочка, а я и не разобрался сразу, с кем разговариваю. У вас ко мне вопрос имеется?

Людмила отвела Сергея Ивановича в сторону и тихонько, но в то же время весьма настойчиво начала ему что-то объяснять.

«Наверное, рассказывает, насколько я важная птица, — подумал я. — Как бы это мне боком не вышло».

— Хорошо, хорошо, я всё понял, не волнуйтесь. Всё будет в порядке… — Сергей Иванович стал серьёзным, а Людмила ему снова что-то зашептала.

Наконец они вроде бы договорились, и секретарша пошла к двери, а Сергей Иванович посмотрел мне прямо в глаза. Я не стал отводить свой взгляд и решил, как это в школе между пацанами бывает, попытаться «пересмотреть» его. Так мы и смотрели друг на друга некоторое время, пока это ему не надоело.

— Сразу признаюсь, не люблю я блатных, — неожиданно резко заявил начальник отдела, чем меня, честно скажу, несколько в тупик поставил, — толку от вас мало, а возни много. Но ладно, в деле посмотрим, кто ты там есть. А теперь скажи, каким ты временем располагаешь? Мне надо отчёт за прошлый месяц завершить, жуть как не люблю эту бюрократию: десять форм, и все ни о чём, а на стол им положи к завтрашнему утру — хоть умри. А мне диспетчерская только вчера вечером свои данные дала, без которых я свести концы с концами никак не могу.

Он, наверное, так бы и продолжал жаловаться — накипело, видать, всерьёз, — но я ему не дал такой возможности:

— Сергей Иванович, а может, я вам чем-нибудь помочь могу? Посчитать там что-нибудь или ещё какую работу механическую сделать?

Он на меня с удивлением посмотрел, затем взлохматил на собственном затылке волосы и произнёс:

— Чего? Так просто и хочешь мне помочь?

— Ну, вы же мне должны что-то рассказать или чему-то научить, но будет это только тогда, когда вы освободитесь. Так чего мне без дела сидеть? Лучше уж чем-нибудь займусь — глядишь, мы вдвоём с той работой, которая вам предстоит, быстрей справимся.

На его лице отразилось ещё большее изумление. Он вздохнул полной грудью — тоже, видать, этот закон жизненный знает, как отвечать, когда ответа не знаешь, — и опять, глядя мне в глаза, словно следователь, который пытается подозреваемого на какой-нибудь лжи поймать, протянул:

— Ладно, если сам предлагаешь, да от чистого сердца, как ты говоришь, давай попробуем. Присаживайся вот тут рядышком.

Не так уж и долго мы с ним провозились. Может, минут сорок из кучи разных бумажек, которые он из стола достал, различную информацию заносили в длинные таблицы, напечатанные типографским способом, а потом внизу дописывали суммы, которые вначале на арифмометре крутили, а затем я попросил обычные бухгалтерские счёты достать — с ними у нас дело быстрей пошло. На счётах-то я мастер косточки из одной стороны в другую гонять — пока книгами торговал, научился. Ну, о книжной торговле мы с вами как-нибудь в свободное время поговорим, а пока речь идёт о составлении месячного отчёта по доставке билетов населению.

В общем, быстро мы с ним всё это дело сварганили, мне самому понравилось. А он вообще даже сиять стал, когда последнюю подпись свою на заключительной простыне бумажной поставил.

Пришлось мне ещё минут пятнадцать поскучать, пока он наверх ходил, бумаги эти куда-то сдавал. Но скучал я относительно, потому что в помещении ещё двое незнакомых лиц появились, вывалили из сумок по куче мятых денежных знаков и стали их вначале по порядку раскладывать, а затем пересчитывать да какие-то циферки на бумажках писать.

Пока я за этим процессом наблюдал, Сергей Иванович вернулся и первым делом мне с чувством руку потряс — в знак благодарности, значит. Я у него одну минуточку попросил — хотелось досмотреть, что дальше те двое будут делать. А они почти одновременно с места сорвались и устремились к кассе, но один ловчее оказался и за ручку дверную первым ухватился. Пришлось опоздавшему на ближайший стул присесть. Народ начал подходить всё чаще, и скоро у большинства столов сидели люди и занимались той же самой работой: деньги складывали да пересчитывали и на бумажках что-то писали.

Тем временем Сергей Иванович притащил откуда-то два гранёных стакана с дымящимся, крепко заваренным чаем. Мне, признаться, такой не очень нравится, но тут уж ничего не поделаешь: от чистого сердца тот чай был преподнесён, пришлось в знак благодарности голову склонить да стакан в руку взять и на стол не ставить, пока чай в нём не закончится. К чаю Сергей Иванович пакет с пряниками медовыми приволок. А вот их я очень уважаю, поэтому несколько штук с удовольствием съел, одновременно прихлёбывая сладкий чаёк.

Метод обучения у начальника отдела был оригинальным.

— Не люблю я словоблудием заниматься, — заявил он. — Парень ты, видать, действительно шустрый, поэтому что рассказывать. Завтра приходи сюда не позже половины седьмого, а лучше ещё пораньше. Посидишь да всё сам и поймёшь. Скажи мне только, какой район Москвы ты лучше всего знаешь?

Я задумался вначале, а потом почему-то ляпнул про Водный стадион, где я тогда с женой и сыном жил. Он головой покрутил, но ничего не сказал, ну а я не люблю переспрашивать, вот и промолчал.

Вышел я на улицу — там прямо внизу выход был хитрый, у которого милиционер скучал, — да задумался. Со своей Авангардной улицы я к полседьмого сюда могу и не успеть добраться: на метро только до пересадки на Кольцевую минут тридцать ехать, да потом ещё сколько-то, а метро вроде только с шести работать начинает. Вот и надумал: пока здесь тружусь, а жена на даче дитя под присмотром бабушки с дедушкой воспитывает, вернусь-ка я в свою холостяцкую постельку в доме своих родителей. Не выгонят, чай?

Вот с такой идеей я и направился к тому дому, в котором до женитьбы почти десять лет прожил и где меня любая собака до сих пор за своего принимает, благо до него всего тройку остановок на метро проехать нужно было.

Глава третья

Когда на следующее утро я вышел из дома, на часах было десять минут шестого. Оказывается, станции метро открываются на вход пассажиров каждая в своё собственное время, но не позднее шести утра. Это я ещё вечером, когда из метро выходил, выяснил. А вот закрываются они на тот же самый вход все одновременно, в час ночи, тогда же и все пересадки тоже закрываются, после чего поезда продолжают развозить припозднившихся пассажиров до конечных станций. «Белорусская-кольцевая» открывалась в пять часов двадцать пять минут, но я вышел из дома с небольшим запасом, вдруг по дороге что-нибудь непредвиденное случится. Однако неожиданностей не произошло, и я даже постоял немного перед входом вместе с другими такими же «ранними пташками», успев к ещё неподвижному эскалатору первым.

В общем, без двадцати шесть я уже подошёл к полуподвальной двери в ЦЖБОПе и осторожно тронул дверную ручку в полной уверенности, что всё, конечно, ещё закрыто. К моему удивлению, дверь открылась, и милиционер — не тот, что стоял тут вчера вечером, — попросил меня предъявить пропуск. Я уже говорил, что недолюбливаю эту публику и, мало того, даже побаиваюсь, поэтому растерялся и начал долго и путано рассказывать ему свою историю. Милиционеру это быстро надоело, он прервал меня на самом интересном месте, когда я перешёл к рассказу о том, как помогал начальнику отдела доставки Сергею Ивановичу, и спросил:

— Фамилия?

— Не знаю, — растерялся я.

— Что, свою фамилию не знаешь? — удивился он.

— Свою знаю, а Сергея Ивановича не знаю, — честно ответил я.

Тут он опять удивился:

— При чём здесь Сергей Иванович? Его фамилию я и без тебя знаю. Я твою спрашиваю.

— А, моя…

Я чуть было не ляпнул ему свою настоящую фамилию, но вовремя прикусил язык и проговорил:

— Алексей Богоявленский.

Милиционер достал откуда-то, по-видимому из шкафа — я потом там такой старинный шкаф с глухими дверками видел, — несколько листов, скреплённых железной скрепкой, и посмотрел на самый последний лист.

— Есть такой, от руки вписан, — пробормотал он как бы про себя и добавил уже громче: — Проходи, но пропуск оформи, чтоб не разыскивать каждый раз.

Я думал, что там никого нет, но в большой комнате царило оживление. Около торцевой стены, у большого стеллажа с надписями на полках, которые меня вчера немного удивили, поскольку там были то названия улиц написаны, а то целые огромные районы, стоял небольшого росточка немолодой мужчина. Он ловко, казалось бы не глядя, но очень точно разбрасывал по полкам обычные запечатанные почтовые конверты, которые ему подавали несколько человек, в том числе и вчерашний Сергей Иванович. Конверты были не пустые, а такие, знаете, пухленькие, а некоторые и вовсе толстые. Каждый из подающих конверты брал их из большой кучи, находящейся на столе, внимательно рассматривал, а затем протягивал тому, кто у стеллажа стоял, называя при этом или улицу, или район, как и было под полками написано.

Слышались только голоса людей, разбиравших конверты, все остальные стояли молча. Проторчать около двери мне пришлось более получаса. Как только гора конвертов на столе исчезала, тут же откуда-то снизу поднимался опечатанный металлической пломбой мешок специфического серовато-зелёного цвета и из него на стол высыпалась очередная куча. Потихоньку подходили всё новые и новые люди. Около двери стало тесновато, и я перебрался в угол.

«Незачем было приходить так рано, — подумал я. — Сказали к половине седьмого или чуть пораньше — вот и надо слушать старших. А я припёрся незнамо когда. С другой стороны, всё равно рано встаю, а тут любопытно. Но завтра попозже приду, лучше дома что-нибудь почитаю. Книг-то у родителей полно, я про многие даже забыл. Может, удастся кое-что перечитать».

Только я так решил, как очередная куча со стола исчезла, и оказалось, что была она последней. Сергей Иванович повернулся к нам и внимательно осмотрел всех присутствующих. Я проделал то же самое, но особо в лица не вглядывался, а просто фигуры пересчитывал. Ну есть у меня такая дурная привычка, ещё с самого раннего детства. Как только счёту обучился, я всё пересчитываю. Вот и тут принялся пересчитывать тех, кто в комнате находился. Насчитал шестьдесят шесть человек, хотя, может, и ошибся немного, поскольку многие на месте не стояли, а кое-кого со своего места я мог и не увидеть. Но и так понятно, что много народа там собралось.

Мы с Сергеем Ивановичем практически одновременно осмотр присутствующих закончили, и он заговорил:

— Если все собрались, то здравствуйте.

В ответ раздались отдельные голоса, но большинство только головами покивали, а Сергей Иванович уже продолжал:

— У нас пополнение, ещё трёх человек начальство нам в помощь прислало. Одного я уже проинструктировал, вон он в уголок забился, его Алексеем кличут, а двое, Виктор с Юрием, у двери стоят.

Все присутствующие, как заговорённые, головы сначала на меня, а потом на двух высоких парней у входа повернули.

— Я Алексея за собой на первое время закреплю, а этих молодцев вы, Петрович и Андрей, к себе в обучение примите.

Первый из тех, к кому он обратился, как раз конверты по полкам раскладывал, а второй чаще других их подавал. «Наиболее опытные, значит», — решил я.

Дальше всё любопытней и любопытней становилось. Человек двадцать от толпы отделились, и каждый себе молча по пачке конвертов забрал, а потом все они в очередь к столу выстроились. Там ещё один молодой сидел, который конверты пересчитывал и в ведомость записывал. Минут двадцать на всё это дело ушло, а после привилегированной двадцатки очередь и до нас, грешных, дошла.

Андрей начал выкликивать названия улиц или районов. Поднимались руки, желающим вручались пакеты, они направлялись к столу, где их тоже записывали в ведомость. Народа оставалось всё меньше и меньше, но и полки, на которых продолжали конверты лежать, тоже редели. Наконец осталось семеро: Сергей Иванович, Андрей, Петрович, тот молодой, который записи вёл, и нас трое новичков. Начальник участка вручил мне пачку конвертов со словами:

— Вот тебе, Алексей, первая порция. Ты Водный стадион просил, ведь так? Частью этого большого района является Кронштадтский бульвар. Мы тебе его, по твоей просьбе, и даём. Тяжёлый район, надо сказать. Очень большие расстояния, много пешком придётся ходить. Но ты молодой, должен сдюжить. Если район хорошо знаешь, начинай раскладывать конверты, тут всего двадцать два адреса.

И он повернулся в сторону.

— Так, ребята, — это он к Петровичу и Андрею обратился, — разбирайте новичков, а я сейчас всё оформлю — и с Алексеем делами займёмся. Да, чуть не забыл! Вот, возьмите проездные билеты, зайцами много не накатаетесь, а пешком тоже весь день не пробегаешь. — И он протянул каждому из новичков единый проездной билет на все виды городского транспорта на июнь месяц.

Я посмотрел на конверты. На них были написаны фамилия и адрес пассажира, номер телефона, количество билетов, дата отъезда, номер поезда, вагон, место, конечная станция и стоимость. Сказал мне наставник, мол, раскладывай, а вот как — не объяснил. Как их раскладывать-то?

Он занят, отвлекать неудобно, посмотрю хоть, чем он занимается, решил я и подошёл к столу, где Сергей Иванович ловко перекладывал конверты по неведомому мне пока принципу. Последний конверт он, перебрав немного образовавшуюся пачку, воткнул куда-то в самую середину и начал быстро, чётким почерком заполнять ведомость, укладывая уже записанный конверт вниз лицевой стороной. Это заняло немало времени, писанины там было достаточно: станция назначения, фамилия пассажира, количество билетов и сумма. После этого Сергей Иванович убрал всю пачку в потёртый, но настоящий кожаный, с пружинным замком офицерский планшет, скорее всего, трофейный — я раньше таких не встречал.

«Воевал, значит», — подумал я, совершенно другими глазами посмотрев на этого немолодого уже человека. Пачка была довольно большая, конвертов шестьдесят в ней было, не меньше, я до конца досчитать не успел.

— Ну что, молодой человек, — повернулся ко мне начальник отдела, — ты билеты по адресам разложил? Вижу, что не знаешь, как это сделать, да, наверное, не совсем понял, для чего всё это нужно. У тебя сегодня небольшая доставка, всего двадцать два адреса. Для примера: у меня более восьмидесяти. Разницу ощущаешь? Так вот, если они у тебя по маршруту не будут разложены, ты, как бездомная собака, начнёшь бегать с одного конца бульвара на другой, а затем назад, и эти двадцать два адреса у тебя в пятьдесят превратятся. Поэтому давай мы с тобой вместе это дело исполним. Вначале разбросаем конверты по улицам. Вот так. Видишь, почти все они по Кронштадтскому бульвару числятся, да это и естественно: в этом районе стройка на стройке сидит да стройкой погоняет. Бульвар почти весь уже не только застроен, но и заселён, а чуть вглубь зайдёшь, там или частный сектор, да ещё и без улиц, а по деревням числится, или стройка всё перегородила.

Он от конвертов, которые в руке держал, отвлёкся и на меня внимательно посмотрел. Убедился, что я с него глаз не спускаю, и продолжил:

— Теперь смотри. У бульвара, как и у любой улицы, две стороны — чётная и нечётная, но бульвар он на то и бульвар, что от дома до дома, которые друг напротив друга стоят, расстояние весьма немаленькое. Поэтому логичней всего разложить адреса вначале по той стороне, по какой автобус от метро идёт, её всю прошерстить, с ответвлениями на переулки, если такие у тебя попадутся. А вот когда до конца доберёшься — я имею в виду самый дальний адрес на сегодня, — ты на другую сторону перейдёшь и обратно в сторону метро двинешься. И тоже по дороге не забывай в переулки заглядывать, если у тебя туда конверты имеются.

Мы с ним вдвоём минут пять потратили, раскладывая конверты в таком порядке, чтобы мне не возвращаться. Я был поражён. Сергей Иванович знал эту улицу как свои пять пальцев. Он мне предлагал прямо на конвертах писать такие вот, например, вещи: от дома 16 до дома 22 (это я условно говорю) две остановки надо на автобусе проехать. Мне бы ни за что даже в голову не пришло, что почти соседние дома на таком расстоянии стоять могут, а оказывается, там пруд есть, который эти дома разделяет.

— Мне кажется, — сказал Сергей Иванович, когда мы раскладку закончили, — что вчера ты немного погорячился, выбрав этот район. Ты там где-то, наверное, живёшь? Ну так вот что я тебе скажу на будущее, мало ли как жизнь сложится, вдруг пригодится. Никогда не лезь в строящиеся районы, там такая чехарда с адресами происходит! Соседние дома имеют разные адреса, а дом, который, казалось бы, должен где-то тут находиться, на самом деле чёрт знает где стоит. Я решил позволить тебе один день побегать в своё удовольствие в районе Водного стадиона, но адресов всего двадцать два даю, хотя у нас редко когда меньше тридцати бывает. Это я специально тебе облегчение сделал, а то будешь до полуночи билеты разносить да и пошлёшь всё это дело к той ещё матери. С усталости человек на любую глупость готов, а когда поймёт, что не прав был, глядишь, поезд уже ушёл.

— Теперь ещё одно, — сказал Сергей Иванович, немного помолчав, чтобы я информацию усвоил. — Если ты не по учреждениям, как многие из нас ходят, а по спальному району бегать должен, возьми себе за правило: обзвони всех или как можно больше клиентов да предупреди, когда ты у них появишься. Первым скажи: с десяти до двенадцати, следующим — с двенадцати до двух, ну а последним вообще после четырёх часов назначь. Ты людям руки развяжешь, а они в благодарность, глядишь, чуток щедрей будут.

— И последнее… — Голос моего наставника стал серьёзным до невозможности. — Никогда не проси у клиентов денег. Учти раз и навсегда: в ту сумму, которую пассажиры за билеты заплатить должны, входит стоимость доставки — 70 копеек. Если клиент тебя спрашивает, сколько тебе должен, честно признавайся: ничего, доставка входит в цену. Некоторые говорят так: «Вы мне ничего не должны, но если вам понравилось моё обслуживание…» — и всё такое прочее, но я тебе не советую. Первая же жалоба — а люди очень любят это делать, — и тут же пинок под зад, поскольку жалобы у нас почему-то не очень приветствуются. Учти, благодарный клиент всегда щедр, поэтому старайся всё делать легко и весело. Не забывай волшебные слова: «здравствуйте», «всего доброго», «спасибо» и «пожалуйста». Если ты вежлив и аккуратен, то у клиента возникает естественная реакция — рука к кошельку тянется. Ты ведь сюда по нужде обратился, на что-то крупное деньги потребовались?

Я молча кивнул. Он на меня внимательно посмотрел, а затем продолжил:

— Ладно, понял. Большая нужда, вероятно, поэтому денег в долг набрал, так?

Пришлось признаться, что вступил в кооператив и, чтобы заплатить первоначальный взнос, назанимал у родни.

— Хорошо, постараюсь помочь, — неожиданно сказал Сергей Иванович и протянул мне руку.

Вышел я на улицу с чувством, что обрёл друга, который намного старше и мудрее меня. В руке я нёс старый фибровый чемоданчик, с которым шесть лет проходил в институт. И вот теперь он, по совету моего папы, вновь был вместе со мной. А в нём лежали железнодорожные билеты на весьма нехилую сумму — более пятисот рублей.

Глава четвёртая

Перед тем как выйти из отдела доставки, я минут двадцать потратил на обзвон всех клиентов. К пяти первым адресатам я пообещал приехать около десяти утра. При входе в метро я невольно бросил взгляд на часы, висевшие на противоположной стене. Они показывали 9 часов 10 минут. Надо спешить, решил я и начал, перепрыгивая через ступеньки, сбегать по эскалатору. Не зря спешил. На станцию «Водный стадион» я прибыл без четверти десять, и у меня оставалось совсем немного времени, чтобы добраться до первого адреса. На автобусе или бегом? Такой вопрос передо мной даже не возник. Конечно, лучше слегка пробежаться, тем более первая остановка находится метрах в двухстах дальше нужного дома. Я позвонил в дверь и, пока ждал, когда она откроется, с удовлетворением отметил, что пришёл минута в минуту. Часы показывали ровно десять.

Дверь мне открыла маленькая сухонькая старушка в платочке, из-под которого вместо седых волос, как по её возрасту положено, виднелись кудри, окрашенные в непонятный цвет, то ли фиолетовый, то ли лиловый, но это был именно цвет, а не оттенок. Я замер и уставился на неё, хотя и понимал, что это неприлично, но ничего поделать с собой не мог. Старушка вопросительно посмотрела на меня, а затем произнесла фразу прямо из одного из самых моих любимых анекдотов, да ещё и с такой интонацией, что я рассмеялся:

— У меня всё в квартире в порядке: унитаз не течёт, из кранов не капает, я сантехника не вызывала.

— Простите ради бога, — сдерживая смех, продолжавший рваться из меня, сказал я, — я билеты на поезд принёс. Ведь вы заказывали билеты? — и вопросительно на неё посмотрел.

— Голубчик, проходите скорей, вы меня просто спасаете. Я боялась, что придётся сидеть дома до вечера, а вы такой молодец. Давайте-давайте, проходите в гостиную. Ботинки можете не снимать, у меня ещё не убрано.

Я поставил чемоданчик на стол и из верхнего конверта достал билеты, которые передал в руки хозяйки вместе с ведомостью, где она расписаться должна. Шариковая ручка лежала у меня в кармане рубашки, всё было приготовлено, по совету Сергея Ивановича, таким образом, чтобы не терять времени.

Билеты стоили 18 рублей 20 копеек. Хозяйка дала мне две десятки и сказала:

— Большое спасибо, вы меня так выручили! Может, вас чаем напоить? Вы уж, поди, набегались, передохните чуток, — а сама улыбается так приветливо.

А я всё на её волосы поглядываю, гадая, чем же она их смогла так выкрасить? Интересно мне это стало, но спросить неудобно. Тут она сама, похоже, направление моего взгляда заметила и пояснила:

— Гляжу, вы на волосы мои смотрите, удивляетесь, наверное, что это, мол, старая вычудила? А я действительно вычудила, сама другого слова подобрать не могу. Это меня одна приятельница достала. «Что, — говорит, — ты, такая-сякая, за собой не следишь совсем? Затонируй свою седину, сразу моложе выглядеть будешь, на курорт всё же едешь, а туда мужчины одинокие, бывает, приезжают. Может, подберёшь себе какую-нибудь пару на время отдыха». И посоветовала: «Возьми чернила фиолетовые химические, добавь пару чайных ложек на таз с водой и голову помой». Я так и сделала, воду приготовила, а она совсем не окрасилась, бесцветная как была, так и осталась. Я решила, что ослышалась, наверное, две столовые ложки надо. Добавила — опять ноль эффекта, ну я и бухнула чуть ли не весь пузырёк в таз. Помыла голову — и вот такая фиолетовая стала. Теперь месяца два ждать придётся, пока волосы немного отрастут, чтобы эти кудри остричь, а сейчас вот такой страхолюдиной на курорт поеду. Билеты купила, спасибо, в очереди стоять не пришлось, да и вы молодцом оказались, так быстро их доставили.

И она опять мне чаю с бисквитом собственноручного изготовления предложила. Но я поблагодарил и отказался, объяснив ей, что меня ведь и другие пассажиры ждут.

Она головой покивала, понимает, мол, а сама всё тянет и отпускать меня не спешит, стала перед дверью и стоит, словно ждёт чего-то или спросить не решается. Я уж хотел было попросить её, чтобы меня выпустила, но она наконец задала свой вопрос, да такой, что я удивился:

— Скажите, молодой человек, а что вас так рассмешило, когда я вам дверь открыла? Цвет моих волос, что ли? Может, не ехать мне в санаторий-то? Не ровён час там тоже все смеяться будут.

— Да нет, — решил я её успокоить, хотя цвет волос был ещё тот, но мало ли у нас чудаков, так что ничего страшного, привыкнут люди и обращать внимания не будут. Но такое же нельзя женщине говорить, вот я ответил, что свой любимый анекдот-тост вспомнил. А она прямо в меня вцепилась: расскажи да расскажи.

Я ей объясняю: фривольный он, неудобно мне его рассказывать. А она:

— Молодой человек, я уже свою жизнь почти всю прожила, много чего и видела, и слышала, не девочка, которую матерным словом смутить можно. Давайте рассказывайте, да побыстрей, спешу я.

Пришлось рассказать:

— В одной французской молодёжной газете опубликовали интервью с Мэрилин Монро, которая тогда в Париж на фестиваль киношный прибыла. Корреспондент в числе других вопросов и один шуточный задал: мол, могли бы вы, Мэрилин, отдаться простому французскому парню? На что кинодива ответила: а почему бы и нет? Десять тысяч франков — и вперёд. Студенты одного из французских университетов на самом юге страны сбросились по 20 франков и жребий кинули, кому в столицу на встречу с великой ехать. Жребий слеп, и ехать выпало маленькому, некрасивому, но довольно бойкому пареньку. В Париж он прибыл рано утром, нашёл отель, в котором Мэрилин остановилась, сунул швейцару десять франков, чтобы тот его пропустил, и отправился к нужному номеру. В дверь постучал, а в руках такой же чемоданчик, как мой, только, может, чуть поновей, держал. Мэрилин в одном халатике дверь ему открыла, а тот так её незаштукатуренной красотой залюбовался, что молча застыл на пороге. Она с удивлением на него посмотрела да и сказала точно те же слова, что и вы при виде меня: «У меня в номере всё в порядке: унитаз не течёт, краны не капают, я сантехника не вызывала». Тут он в себя пришёл и принялся ей объяснять, что он студент, приехал в Париж, прочитав интервью с ней в молодёжной газете. «Позвольте, — сказала Мэрилин, — но там же одно условие было». — «Ах да, — ответил студент, — простите, чуть не забыл», — и протянул ей немаленькую пачку денег. «А вам не жалко отдавать такую кучу франков за одну ночь со мной? Ведь на самом деле я обычная женщина. Две руки, две ноги, ничего особенного». Он и рассказал, как его товарищи-студенты скинулись по двадцать франков и жребий в Париж ехать на него пал. Мэрилин деньги взяла, двадцать франков отделила, дверь пошире открыла и ему говорит: «Заберите свои двадцать франков, я хочу вам отдаться бесплатно».

Рассказал я всё это и на даму смотрю, а у неё улыбка во всё лицо расплылась. Ну, я тогда и закончил стандартно:

— Но это ведь тост, притом шутливый, поэтому заканчивается он так: «Так выпьем за бескорыстных женщин!»

Тут бабуля аж захохотала, потом руку мне пожала крепко-крепко и от двери отошла, а я с её ещё одним большим спасибо по второму адресу помчался.

То ли мне повезло, то ли уж очень хорошо Сергей Иванович все конверты по адресам разложил да объяснил, как и что делать, но к трём часам я не только всех обошёл, но уже и в вагоне метро в сторону центра ехал. По дороге задремал и только на «Маяковской» проснулся. Из вагона решил не выходить, а доехать до «Площади Свердлова», а там на «Проспект Маркса» перебраться и так или иначе оказаться на Комсомольской площади.

В отдел доставки пришёл, думал, первым буду, а там уже Сергей Иванович сидит, денег кучу перед собой на столе по порядку раскладывает. Я напротив него за другой стол присел, пачку, уже заранее разложенную, из чемоданчика достал да начал записку для кассира писать, сколько купюр какого номинала в этой пачке находится. В основном, конечно, там десятки с пятёрками были, но и рублей с трёшками много набралось. Своя честно заработанная почти тридцатка уже лежала в кармашке рубашки, надёжно на пуговку застёгнутом.

Буквально через минуту я уже перед кассиршей оказался, деньги ей сдал и во всех ведомостях, что она мне подсунула, расписался. Вернулся в большую комнату, а там Сергей Иванович всё так же терпеливо в порядок деньги приводит: мятыми их из кармана достаёт и начинает чуть ли не каждую бумажку разглаживать, да не по одному разу.

Я уселся на прежнее место и принялся терпеливо ждать, когда начальство на меня внимание обратит. А Сергей Иванович настолько увлёкся разглаживанием особо мятых денег, что ни на что другое даже смотреть не хотел. Тем более на меня. Я уж решил кашлянуть как-нибудь погромче или ещё каким способом его внимание к себе привлечь, но тут кто-то вошёл и громко дверью хлопнул. Я даже голову поворачивать не стал, решил, что успею, и всё за Сергеем Ивановичем наблюдал. А вот он на шум среагировал, в сторону двери голову повернул и кому-то, по-видимому хорошему знакомому, кивнул. А затем и меня увидел. Увидел и сильно удивился:

— Алексей, случилось что? Почему вернулся?

— Так всё, закончил я, отчитался, теперь вот сижу и жду, когда вы этой фигнёй закончите заниматься да мне ещё что-нибудь интересное расскажете.

— Что, всё разнёс и даже деньги успел сдать? — спросил он с таким недоверием, что я чуть не рассмеялся.

— Разнести — разнёс, большое вам спасибо, здорово вы мне помогли. Если бы вы не разложили всё так классно, я там всё ещё мучился бы. Да и со звонками это вы мне хорошо подсказали, действительно все довольны остались, одна дама даже сказала, что благодарность напишет. Скорее всего, забудет или поленится, но кто знает, может, и выполнит обещание. Правда, на предпоследнем адресе немного подождать пришлось, там мать в магазин ушла. Я же сказал, что в районе четырёх приду, а припёрся — ещё до полвторого часы не доползли. Она пацана маленького оставила одного да строго-настрого предупредила, чтобы никому не открывал, вот и пришлось мне с ним через дверь общаться, сказки ему рассказывать, пока мать с тяжёлыми сумками домой не вернулась. Но вообще всё очень удачно сложилось. Я даже домой успел заскочить, есть захотел смертельно, а у меня в морозилке пачка пельменей любимых лежала. Так что я пельмешками перекусил, и теперь всё в порядке. А вот вы, Сергей Иванович, хоть в своём деле и большой специалист, но с деньгами, смотрю, обращаться совсем не умеете. Мучаетесь, мучаетесь — прямо хоть учёбу открывай.

— А ты откуда знаешь, как с деньгами обращаться? — с недоверием в голосе, хотя и с любопытством на лице спросил Сергей Иванович.

— Так, видите ли, я в свободное от основной работы время занимаюсь книжной торговлей, являюсь директором народного книжного магазина. Денег у нас, может, не так и много, но мы всё, что наши покупатели, сиречь сотрудники института, платят, регулярно отвозим в магазины, которые нам книги доверяют. Там-то нас и научили, как с деньгами обращаться нужно. Вот вы их в карманы засовываете, комкаете как попало, а потом расправляете, разглаживаете и пытаетесь в нормальный вид привести. А надо каждую сумму, которую вам заплатили, тут же разложить по купюрам, и так раз за разом. Крупные следует убирать отдельно и потом только добавлять к ним соответствующие банкноты, а мелкие держать поближе, в доступном месте, чтобы сдачу дать и увеличить, таким образом, количество купюр с большим номиналом. Да и раскладывать нужно так, чтобы потом не перекладывать. Ведь известно, что лучше всё сразу нормально сделать, чем потом десять раз переделывать.

— Интересно, — сказал Сергей Иванович, — уже не я тебя учу, а ты меня. Первый раз мне такой ученик попался.

— Будем считать, что обоим повезло, — ответил я. — Мне, наверное, больше. Но, глядишь, и я вам тоже чем-то могу и помочь, и посоветовать. Вдруг я ещё что-нибудь умею.

Пока мы с ним через стол переговаривались, он все деньги из карманов выгреб и даже разложить их успел.

— Подожди меня, я сейчас, — попросил Сергей Иванович, направляясь в кассу. Оттуда как раз кто-то вышел, так что много времени сдача денег не должна была занять.

Так и произошло. Вскоре Сергей Иванович показался в дверях кассы, отдуваясь, как будто неимоверную тяжесть с плеч сбросил.

— Ты как к пиву относишься? — задал мне наставник неожиданный вопрос.

— Положительно, — последовал мой однозначный ответ.

— Тогда пойдём прогуляемся в одно местечко неподалёку. Там можно немного расслабиться, рекомендую. Времени у меня мало, скоро начнут временные подходить, а за ними глаз да глаз. Поэтому тянуть не будем, давай за мной. — И он пошёл к выходу.

Я тут же вскочил со стула и, ускорив шаг, устремился за Сергеем Ивановичем. Очень мне любопытно стало, куда здесь, на Каланчёвке, можно пойти пива в спокойной обстановке попить, да ещё с неспешным разговором. Но раз человек пригласил, значит, знает.

Сергей Иванович, привычно прижимая к боку свой планшет, накинутый через голову на левое плечо, уверенно направился к ближайшей платформе пригородных поездов Ярославского направления. Я шёл за ним, отстав на несколько шагов, но догонять не стал — пусть думает, что я где-то далеко. Однако такое впечатление, что у моего наставника на спине глаза имелись. Он, ни разу не оглянувшись, был абсолютно уверен, что я иду следом, иначе зачем тогда он негромко начал мне рассказывать, какое прекрасное пиво в том месте, куда мы должны прийти, ну а рыбка вяленая или слегка подкопчённая, на чей вкус предпочтительней, это вообще восторг.

Пришлось догнать и поддержать разговор. Я рассказал, что в любой рыбе, каким бы образом она ни была приготовлена, в том числе, разумеется, вяленой или сушёной, в общем, той, которую чаще всего используют в качестве закуски к пиву, предпочитаю рёбра и голову. Икру тоже люблю, даже когда она в вязкий камень превратилась. Такую я обычно не жую, это почти невозможно, к зубам прилипает — не отдерёшь, а вот сосать её можно долго. В конце концов она становится помягче и так съедается потихоньку без остатка.

Платформа закончилась, и мы по железной лесенке — даже спрыгивать на землю не пришлось — спустились с неё и пошли по утоптанной тропинке. Дошли до перекрёстка, справа появились какие-то производственные здания, именно к ближайшему из них, с огромными двухстворчатыми воротами, вела железнодорожная ветка. Вдоль неё мы и направились, но в ворота не пошли, а двинулись ещё дальше, к небольшому двухэтажному домику.

— Это станционная столовая, — пояснил мне Сергей Иванович, — там после окончания рабочего дня начинает буфет работать. Вот туда мы с тобой путь и держим.

Зашли внутрь, и нас с ног до головы окутало сизое облако табачного дыма. Со свежего воздуха входить туда даже мне, курящему человеку, и то было нелегко, что же говорить о Сергее Ивановиче, который, по моим наблюдениям, совсем не курил. Но ничего, он, как мне показалось, даже не заметил этого, а сразу направился в самый дальний угол, где за столом сидело несколько человек в рабочих спецовках.

— Мужики, смотрите, Иваныч пришёл, — раздались голоса. — Иваныч, привет! Как самочувствие? Давай присаживайся. Пацаны, сгоняйте за пивом для Иваныча и парнишки, что с ним пришёл.

— Спасибо, ребята, полегче вроде стало, — ответил Сергей Иванович, усаживаясь на свободный стул.

Мне он на соседний стул указал. Я и присел, ведь в ногах правды нет, да и набегался сегодня. Чувствую, ноги гудеть начали — значит, завтра дадут они мне жару.

— Возвращаться-то не собираешься? — спросил мужичок небольшого роста, жилистый такой. В одной полусогнутой руке он держал кружку пива, и спецовка на его локтевом сгибе чётко очертила мощный бицепс.

— Нет, Ваня, придётся вам без меня обходиться. Пару дней назад на ВТЭК ходил — не собираются эскулапы инвалидность снимать.

— Ну а живёшь-то как? Пенсии хватает?

— Так у меня вторая группа инвалидности, с ней работать можно. Вот меня и пригласили в бюро по обслуживанию пассажиров. Учли, что я почётный железнодорожник. Должность хорошую дали — начальник отдела, так что в деньгах я нисколько не потерял, не беспокойтесь.

Подошли два молодых парня с четырьмя кружками холодного пива. Одну поставили передо мной, другую перед Сергеем Ивановичем, а остальные просто на стол напротив нас. Пиво действительно оказалось хорошее, а уж копчёная рыбка, ещё горячая, прямо из коптильни, вообще объедение.

— Запустили, значит, коптильню? — спросил Сергей Иванович, разламывая горячего леща и пододвигая половину мне.

— Вот сегодня и запустили. Ребята вчера с Большой Волги вернулись, немного рыбки привезли. Ну, мы поднапряглись и довели до ума задумку твою. Хотели завтра делегацию со свежей копчёной рыбой к тебе посылать, а ты сам тут как тут. Нюх ты свой не растерял, чувствуется военная выучка.

Дальше разговор у них пошёл на такие темы, в которых я ни бум-бум: о каких-то колёсных парах да о целой партии бракованных шатунов, которая к ним поступила, — в общем, о своих железнодорожных проблемах. Сергей Иванович здесь, судя по всему, в авторитетах ходил, потому как, едва он пиво допил да руки от рыбы о ветошь какую-то вытер, все к нему с вопросами разными полезли. А я за голову леща принялся, но не успел её полностью распотрошить, наставник мой на часы посмотрел и поднялся.

— Простите, ребята, идти нам надобно, сейчас вечерняя смена придёт, мне дела сдать им нужно.

Пожали ему руку все без исключения, ну и мне тоже досталось, и мы в обратный путь тронулись. По дороге я уже рядом с ним шёл, и он историю своей послевоенной жизни рассказывал. Оказывается, его отец в этом паровозном депо до самой войны работал. В 1942 году с него бронь сняли да на фронт отправили. Машинистом он был знатным, вот и начал составы с военной техникой поближе к передовой водить. Ну а немцы, они же не дураки, настоящую охоту на наши составы устраивали. Так уже в самом конце войны одна из бомб в его паровоз и угодила. А в депо в это время мать Сергея Ивановича работала, так что, когда война закончилась, перед ним прямая дорога была — продолжить семейную традицию. Школу-то он ещё перед мобилизацией окончил, в том же сорок втором его призвали, всю войну, считай, на передовой провёл. Вернулся — знаний нет, все их война из него вытравила, пришлось на учёбу налечь. В сорок шестом в МИИТ поступил и с тех пор, как окончил институт, до самой болезни, когда его инвалидом признали, в этом депо и работал. Ушёл на пенсию с должности директора, случилось это как раз перед открытием ЦЖБОПа, вот ему Виктор Петрович Топорковский, который когда-то секретарём партийной организации в депо был, и предложил по старой памяти вначале создать, а затем и возглавить этот участок по доставке билетов. Народ он набирал из хороших знакомых, многие с ним ещё повоевать успели, надёжных, значит, и в большинстве не ошибся. Хотя несколько проколов было, с ними удалось без особых проблем справиться, и теперь за каждого постоянного доставщика он может поручиться. Совсем без проблем, конечно, не бывает, некоторые злоупотребляют (он характерным жестом провёл рукой по горлу), но с этим они борются.

Вот с таким человеком довелось мне познакомиться и пусть недолго, но под его руководством поработать. Хотел я ещё о планшете, с которым он не расставался ни на минуту, спросить, но мы уже к работе подошли, а там уж не до расспросов. Народу внизу было полно, гул от голосов стоял такой, что приходилось громче говорить, чтобы тебя услышали. Я потолкался немного, убедился, что никому там не нужен, сделал всем ручкой да ужинать к родителям отправился.

Мама с младшим братом уже на дачу перебрались — школа закончилась, чего в Москве сидеть, — поэтому мы с папой вдвоём хозяйничали. Назавтра он и сам прямо с работы туда на электричке собирался, и мне два дня предстояло одному в пустой квартире куковать. А в тот вечер сели мы на кухне, перекусили тем, что мама наготовила и в холодильник загрузила, и начал я ему в красках всю историю, начиная с Лёшкиного звонка, рассказывать.

Папа — слушатель, каких редко встретишь, слушает он так заинтересованно, не отвлекаясь и не перебивая рассказчика, что хочется всё-всё от начала до конца вспомнить и ему поведать. Время от времени я небольшой перерывчик делал, чтобы папа вопросы мог задать или комментарии свои вклинить. И вот когда я до планшета офицерского дошёл, который Сергей Иванович из рук не выпускал, папа вздрогнул так, что я на это внимание обратил, но ничего не сказал. Зато когда я про старушку с лиловыми волосами рассказывал, он знак мне рукой подал да из кухни вышел.

Задаваться вопросом, куда человек после ужина и пары кружек крепкого чая выйти может, я не стал, а решил ещё чайку себе плеснуть, но в чайнике и на полкружки кипятку не осталось. Пришлось его водой из-под крана наполнить да на газ поставить. Тут и папа вернулся, а в руках он держал похожий офицерский планшет, только более потёртый, чем у Сергея Ивановича.

Протянул мне его папа да говорит:

— Это хоть и не трофейная офицерская сумка, а нашенская, но, мне кажется, она нисколько немецкой не уступит.

— Пап, а почему я её никогда раньше не видел?

— Да не знаю. Лежит она давно на антресолях, мне уже не нужна, а выбросить жалко, я с ней всю войну прошёл.

Глава пятая

Вот так и получилось, что в шесть тридцать утра на следующий день я появился в отделе доставки, держа в руках офицерский планшет из натуральной кожи. По-моему, никто на это внимания, кроме Сергея Ивановича, не обратил, а вот наставник мой кивнул с такой ободряющей улыбкой, что мне даже приятно стало. Пришёл я к самому концу раскладывания билетов по ячейкам, так что долго ждать не пришлось. Сразу, как только первая двадцатка свои конверты забрала, Андрей начал объявлять районы да улицы. Стоило ему назвать Кронштадтский бульвар, как я сразу же руку поднял. Конкурентов у меня не нашлось, и получил я пачку, в которой находилось 39 конвертов. В очередь на внесение своих билетов в ведомость встал, краем глаза заметив, что Сергей Иванович на меня с явным одобрением посмотрел.

Сел я раскладывать конверты по адресам, и так это у меня легко пошло, что прямо самому приятно стало. Только два адреса я не знал, куда приткнуть, вот и решил помощи наставника дождаться. Процесс раздачи конвертов затянулся, и я, чтоб времени зря не тратить, начал первых заказчиков обзванивать, благо телефон в другом углу стоял и был свободен. По десяти первым адресам позвонить успел, объяснив клиентам, в какое время прибуду, а тут и Сергей Иванович освободился, сам ко мне подошёл:

— Ну, Лёша, ты молодец! Я уж думал, ты ждать будешь, что я тебе район попроще да послаще предложу, а ты… — И он с чувством мне руку потряс. — Я думал, раз ты блатной, мучиться мне придётся, а ты орёл. Покажи, что там у тебя получилось?.. Так, это всё хорошо, а вот эти два заказа я бы местами поменял.

— Но почему, Сергей Иванович? Этот же дом дальше находится.

— Тут одна хитрость имеется. С предыдущего адреса тебе лучше всего одну остановку на автобусе проехать. А остановка у последнего подъезда вот этого дома находится. Чтобы к твоим клиентам попасть, тебе надо или назад вернуться, или между домами пройти, а там, как я знаю, уже несколько месяцев всё перерыто и ямы пока никуда не делись. Там уже, конечно, тропинка молодыми да нетерпеливыми натоптана, но сегодня небо хмурится, вдруг дождь пойдёт, а лезть по куче сырой земли удовольствие ещё то. Поэтому лучше двором обойти, и там на твоём пути вначале вот эта квартира, а уж потом та. Ну, это моё мнение, а вообще тебе идти, поэтому и решай сам.

Что касается двух непонятных мне адресов, они совсем рядом друг с другом оказались, хотя вроде и в разных переулках. Сергей Иванович оба конверта в самую середину пачки воткнул и объяснил, как мне туда половчей добраться, а затем, глядя, по своей привычке, прямо в самые глаза, он ко мне обратился не как старший по возрасту, тем более наставник, а как равный к равному, даже с каким-то виноватым видом:

— Слушай, Алексей, вопрос у меня к тебе имеется.

— Да задавайте, Сергей Иванович, стесняетесь, что ли? — засмеялся я.

— Да нет. Стесняться я уж даже забыл, когда это было. Во время войны я уж точно ничего не стеснялся, ну а потом вновь начинать как-то не захотелось. А вопрос у меня вот какой. Планшет этот твоего отца? Правильно я определил?

Я в ответ только кивнул молча, и всё.

— Так вот, скажи мне, мил человек, не воевал ли он в составе Первого Украинского фронта? Уж больно мне этот планшет знакомым кажется.

— Боюсь, Сергей Иванович, вас разочаровать, но папа воевал на Нижней Волге, да там и остался, когда немцам под зад коленкой дали. Он преподавателем в авиационном училище служил. Лётчиком он был.

— Значит, ошибся я. На память мне грех жаловаться, а на планшете этом такие зарубки знакомые имеются, что… Ну да ладно. Теперь послушай меня. Завтра один наш постоянный в больницу ложится, бог знает сколько в очереди стоял, а вот вчера домой пришёл, а там телефонограмма его ждёт. Так вот, освобождается у нас один район, называется Большая Пироговская. Знаешь, где это?

Я опять лишь головой кивнул, но его это, как мне показалось, вполне устроило.

— Так вот, это один из самых денежных районов. Я обещал тебе помочь, вот и хочу своё обещание выполнить. Человек тот у нас всегда на раскладке билетов стоял, его отсутствие очень нас задерживать будет. Никого на подмену ему мы найти не можем. Тебе эту роль хочу предложить.

— Сергей Иванович, да я же не осилю эту премудрость. Чем я там заниматься буду? Стоять болван болваном? Нет, я на это не подпишусь.

— Мил человек, если бы я не был на сто процентов уверен, что ты справишься, я бы молчал да тяжело вздыхал при этом. По первому разу я рядом буду стоять и, если что заковыристое попадётся, подсоблю. А через пару дней ты всей этой премудростью овладеешь. Эвон как ты сегодня конверты ловко разложил. Поверь, не всякий постоянный так бы смог. А вот если ты на раскладку встанешь, то и Пироговка будет твоей. Никто, кроме раскладчиков, на такие районы претендовать не может. Не будет никого — мы этот район ликвидируем да между собой поделим. Работы будет больше, зато и заработки вырастут. В общем, так договоримся: ты иди сейчас на доставку, мы и так много времени потратили, а вернёшься — своё решение скажешь. Идёт?

Я опять только головой кивнул и начал конверты в планшет укладывать, а потом вспомнил, что ещё не всем клиентам позвонил, опять часть достал и побежал к телефону, чтобы одного шустрика опередить, который на аппарат уже заинтересованно поглядывал.

Первый десяток адресов я пролетел буквально на одном дыхании, нигде ни минуты лишней не оставил. А вот одиннадцатый адрес такой сюрприз мне приготовил, что я первый раз в жизни чуть концы не отдал. Думал, или помру, или с ума сойду, вот какая неожиданность меня там ждала.

Я, ещё когда на приёме заказов с наушниками на голове сидел, на фамилию знакомую — Багирова — внимание обратил. Голос, правда, не узнал, да и заказ на поезд Москва — Баку на странную дату был, на восьмое июня, поэтому я успокоился. Подавляющее большинство клиентов заказывали билеты на поезда, которые отправлялись через тридцать дней, а эта — всего через четыре. Здорово тогда я с этим заказом помучился. Ни одного билетика до Баку на эту дату не было, но пассажирка просто умоляла помочь ей уехать именно восьмого июня — на день рождения матери боялась опоздать. Интересно, что на следующий день билеты были, а вот на восьмое — как отрезало. Хорошо диспетчер с экзотическим именем Нинель подсуетилась да в какой-то воинской брони нашла-таки одно местечко.

Сегодня утром стал конверты раскладывать, и опять фамилия Багирова по глазам мне резанула. Надо же, подумал я, пару дней назад заказ принял, а вот теперь самому его и доставлять приходится. Багирова. Может, у них там эта фамилия очень распространённая, как у нас Иванов, не знаю, но насторожиться она меня вполне определённо заставила. И вот, представьте, звоню в дверь, а мне её открывает аспирантка из нашего института Лиана Багирова. Что со мной было — даже вспоминать не хочется. В глазах сразу потемнело, во рту сначала пересохло, а потом противный горьковато-кислый привкус появился. А сердце так и бу́хает, будто колокол самый большой на колокольне, аж гул в ушах стоит. Ноги сразу ватными стали, и мне захотелось подогнуть их, на пол лечь, свернуться в клубочек и больше не шевелиться. И такой мною ужас овладел, что я даже глаза закрыл.

— Ваня, добрый день! Вот не ожидала! Что с тобой? Боишься, что в институте узнают, что подрабатываешь в отпуск? Да все крутятся как могут, не ты один. Кто на скорой, кто где, что здесь такого? Вот ты такую работу нашёл, а Витька Пенкин из клинической лаборатории на мясокомбинате туши таскает — грузчиком на два месяца аспирантского отпуска пристроился. Ему там нравится, говорит, и сыт, и домой немного принести можно, да и деньги платят. Не бойся ты, я никому ни слова не скажу, да и не смогу, ведь я завтра домой уезжаю. Пойдём в комнату, чаю попьём.

Лиана меня за руку взяла и силком в комнату потащила. Я даже сопротивляться не мог, так безропотно и пошёл. Стул поставила, слегка подтолкнула, я сел, всё так же зажмурив глаза, а в голове одна мысль бьётся о стенки черепа, никак на волю вырваться не может: «Какой позор!»

Тут надо одну вещь пояснить. Эта самая Багирова, не по своей, разумеется, воле, не из желания мне жизнь испортить, просто так ситуация сложилась, но именно из-за неё мой каторжный труд в майские праздники превратился в самую сокрушительную для меня неудачу. Другими словами, вольно или невольно, но подкинула она мне настоящую подлянку.

А начиналось всё просто замечательно. В середине апреля наша учёный секретарь сообщила мне радостную весть. На последнем до летних каникул учёном совете высвободилось одно место для защиты кандидатской диссертации, и председатель совета, он же директор института, распорядился, чтобы на это место меня поставили. Совет должен был заседать 25 мая — в общем, время для окончательного оформления работы у меня было и особо волноваться не следовало. Оставалась-то самая малость. Найти типографию, где бы напечатали автореферат моей диссертации, перепечатать начисто в шести экземплярах саму диссертационную работу, за неделю до защиты отдать по экземпляру официальным оппонентам — и всё, зубри доклад, дорогой товарищ, да готовься отвечать на разные, не дай бог заковыристые, вопросы. В общем, как говорится, готовься, Ванечка, к получасу позора, а взамен — к обеспеченной старости…

Тут Лиана меня за руку тронула, и я от своих воспоминаний вынужден был оторваться. Оказывается, она на кухню уходила, а теперь вернулась с горячим чайником.

— Прости, Ваня, ничего к чаю в доме нет, вот варенья немного из фейхоа на донышке банки осталось, и всё. Ты такое варенье, наверное, никогда и не пробовал, да и ягоды такие вряд ли видел, так что предлагаю познакомиться, — и ложку чайную мне в руку суёт.

Я машинально в банку залез и ковырнул немного какой-то зелёной массы. Запах мне понравился, лизнул чуть-чуть — вкусно. Непривычно, но действительно вкусно оказалось. А когда чаем запил, то понемногу в себя приходить стал. Действительно, права Лиана, что здесь такого? Ну, устроился на доставку билетов, бегаю по городу, как борзая, ноги в кровь сбивая… Это я утрировал, конечно, но мысль, что ноги можно в кровь сбить, сам даже не знаю почему, меня окончательно успокоила, и я начал вокруг оглядываться. Интересно, дом новый, ещё даже запах специфический новостройки остался, а мебель вся дряхлая, по помойкам, что ли, собирали её?

Лиана заметила моё недоумение и пояснила:

— Ты не удивляйся, это ведь не моя квартира, я её только на месяц сняла. Я же в Баку живу, там и работаю, а в Москве бываю только наездами. Ваш профессор Смушкевин предложил мне интересную диссертационную тему, он с моим научным руководителем Джавадом Берды-оглы дружит, поэтому и решил помочь. У нас нет совета по биохимии, вот все и вынуждены кто в Москву, кто в Ленинград на защиту ездить. Мне повезло, я к вам попала. Смушкевин такая умница. Говорят, из самой простой рабочей семьи, а вот профессором стал, лауреатом. Про брата его слышал?

Я головой отрицательно помотал.

— Так я тебе сейчас расскажу. Представляешь, брат его простым отоларингологом в больнице работал, но такие чудеса творил, что больные со всего Союза в эту больницу попасть пытались. Так вот американцы его сманили, он в Штаты и уехал. Там под него целую клинику открыли, сейчас очень богатым стал, брата теперь сманивает, а тот ни в какую. Буду, мол, в Союзе работать, и всё тут.

Она мне всё рассказывала и рассказывала, и я понимал, что делает она это, чтобы я в себя окончательно прийти смог, а Лиана заметила, что своего почти добилась, и говорит:

— Вань, ты меня извини, что так неудачно с твоей защитой получилось и я тут вклинилась, но так положено: целевые аспиранты обязаны защититься за три года обучения. Мы же в подвешенном состоянии оказываемся: у себя никому с этой темой не нужны, а у вас под ногами путаемся.

Я решил разговор в другую плоскость перевести и начал рассказывать, что именно я у неё заказ по телефону принимал и билет на нужную дату сумел отыскать, а когда этот билет нёс, всю дорогу надеялся, что вдруг Багирова — распространённая в Азербайджане фамилия и кривая вывезет, всё обойдётся и меня встретит совсем другая Багирова, однофамилица просто.

Она только руками всплеснула:

— То-то мне голос по телефону знакомым показался, у тебя же он такой приметный. Ну, спасибо так спасибо. Я ведь в нескольких очередях на вокзале отстояла — нет билетов, и всё тут. Хорошо мне ребята в лаборатории подсказали в службу доставки обратиться. Часа два я с телефонной трубкой у уха просидела, думала, что она к нему прирастёт на всю оставшуюся жизнь, пока ответа не дождалась. А потом со мной ещё чуть ли не целый час вопрос с билетом решали. А это ты, оказывается, был, надо же! Вы что, вначале заказы принимаете, а потом их сами разносите? Слушай, а где тебе удалось билет найти, когда мне в кассах каждый раз объясняли, что их нет?

Вопросы на меня прямо посыпались. Пришлось подробно всё объяснить, чтобы Лиана поняла, как дело обстоит, но, пока объяснял, понял, что потерял у неё массу времени, придётся нагонять, и торопливо прощаться стал.

Она поняла, что меня задерживает, отошла к окну, открыла одну из сумок, стоящих на полу, достала оттуда небольшую металлическую вещицу, по размеру не больше ладони, и сунула мне в руку:

— Ваня, вот тебе от меня на память. Это старая чеканка, ещё до войны мой дед её сделал. Моя мама из Дагестана, там есть село Кубачи. Ты, наверное, о таком и не слышал никогда. Так вот оно ещё со Средних веков на весь мир знаменито своими мастерами по металлу. Когда-то там изготавливали кольчуги и другие доспехи, а потом стали заниматься производством украшений да различных хозяйственных изделий. Мой дед был известным мастером. Одним из лучших по работе с серебром и золотом. Возьми, мне эта вещица дорога как память о нём, но я хочу, чтобы у тебя обо мне тоже память осталась. Поэтому прошу: возьми и вспоминай хоть изредка Лиану Багирову. Наверное, нам с тобой больше никогда увидеться не доведётся, так пусть хоть память останется.

Я в этот момент стоял уже у самой входной двери, так она её открыла, из квартиры меня вытолкнула и дверь за моей спиной захлопнула. Я руку разжал и увидел небольшой, по-видимому, серебряный медальон. На овале с очень красивой окантовкой в технике скани виднелся женский силуэт. Он был настолько искусно исполнен, что сразу перед глазами живой человек возник. Понял я, что этой вещице цены нет, но возвращаться не стал, а на следующий адрес взглянул да бегом припустился. Не так и далеко, во-первых, а потом, бег меня всегда успокаивал, вот я и решил пробежаться. Бежал, в уме разговор с Лианой проматывал и понял, что действительно зря себя накручивал: «вдруг кто узнает» да «вдруг кто узнает». Ну, узнает — и что? Пусть все завидуют, что мне на такую работу устроиться удалось. Эта мысль меня окончательно успокоила, и я уже безо всякой нервотрёпки начал вспоминать всё, что за последний месяц случилось.

С того дня, как мне о дате защиты сообщили, недели ещё не прошло, а я уже отвёз рукопись автореферата в одну небольшую, но весьма хитрую типографию, куда некоторые наши аспиранты и соискатели тропинку протоптали. Через пять дней я туда заехал, сигнальные экземпляры получил да отправился их литовать. Так называется процесс получения разрешения одной весьма солидной организации, Главлитом называемой, а попросту — цензурой, на публикацию в открытой печати любых текстов, в том числе и авторефератов.

Осталось только отпечатать текст самой диссертации, но тут вроде бы мне ничто не грозило. Мы свою подпольную машинистку завели, но об этом никому не рассказывали, чтоб не перехватили.

Довспоминал я до этого момента, и всё, постарался свои воспоминания, которые мне только душу на куски рвали, куда-нибудь подальше отложить. Следующий адрес вот он — прямо передо мной. Дом пятиэтажным оказался, значит, без лифта, и квартира, конечно, на пятом этаже. Именно та квартира, в которой утром, когда я всех обзванивал, никто трубку не снял. Я даже забеспокоился: что делать, если там никого не окажется? Нас же предупредили, что билеты мы обязаны заказчикам вручить в любом случае. Это, правда, говорилось в том смысле, что если мы задержимся, то хоть ночью, но доставь. А вот что делать, если клиента дома застать не удастся? Второй раз, попозже, забежать, что ли, придётся?

Позвонил в дверь, а за ней полное молчание. Я снова позвонил. Второй раз сюда добираться — это сколько же времени терять. Тут мне почудилось, что всё же кто-то в квартире живой имеется. Я ухо к двери приложил, а она вдруг взяла да и открылась со щелчком, резко так, почти с размаху. Я еле отскочил, а то по уху мог бы получить. Из-за двери мужская голова на голом торсе выглянула и на меня с некоторым удивлением посмотрела.

— Железнодорожные билеты заказывали? — спросил я.

— Ой, — только и произнёс мужик. Дверь захлопнулась, и я услышал лишь быстрые удаляющиеся шаги.

Ну и что в таком случае делать прикажете?! Я стоял перед закрывшейся дверью и ждал, что будет дальше. Минуты не прошло, снова услышал шаги, на этот раз приближающиеся. Дверь опять открылась, тот же мужик рубашку на груди застёгивает.

— Прости, друг. Не думал, что ты так рано придёшь. Сказали, доставка в течение всего дня, ну я и решил, времени не теряя, с дамой знакомой встретиться, а тут ты. Хотел в глазок тихонько посмотреть, а в нём темно, ничего не видно, ну я и решил, что воры лезут, глазок залепили. Думаю, открою да в морду двину той сволочи. А ты с таким удивлённым лицом стоял, что я понял: ты не домушник. Тот так стоять не будет — сразу ноги сделает. Я зону топтал, знаю, что говорю. — И он, глядя на моё изумлённое лицо, засмеялся: — Ну, тут история такая приключилась, кому расскажи — не поверят… Ладно, в квартиру приглашать не буду, там у меня… В общем, сам понимаешь. Сколько я тебе должен-то?

Я конверт достал, цену, что на нём написана, назвал — двадцать один рубль пятьдесят копеек. Он снова кивнул да дверь опять прикрыл, только что не защёлкнул. С минуту я, наверное, перед прикрытой дверью стоял. Наконец она вновь открылась, и мужик мне сиреневенькую бумажку протягивает. Я за сдачей полез, а он рукой машет:

— Это тебе за моральный вред.

Да дверь опять и закрыл, на этот раз со щелчком.

— Эй, — кричу я вслед, — а расписаться?!

— Сам распишись, умеешь, наверное, — прозвучало в ответ, и всё, опять молчание.

Пока я вниз спускался, думал, почаще бы мне за моральный вред такие деньги давали — вообще не жизнь, а малина была бы.

Настроение у меня стремительно улучшилось, я уж про конфуз с Багировой забыл напрочь, шёл дальше, посвистывал, надеялся, может, всё, чёрная полоса погрозилась да стороной прошла. И действительно, дальше пошло как по писаному. Все клиенты дома сидели, меня ждали, рубль, а то и больше, каждый раз в карман с пуговкой отправлялся, да и расстояния между адресами как будто меньше стали. Пачка конвертов всё тоньше и тоньше становилась да постепенно и совсем закончилась.

Последний адрес у самого метро находился. Там какая-то контора была. Девица смазливая, секретарша наверное, к вахтёру вышла, тридцать рублей вынесла, сдачу ждать не стала, сказала, что всё в порядке, а у меня ещё трояк образовался. Я на часы посмотрел и решил в бюро вернуться, чтобы там пообедать. Столовая до четырёх работает, и я вполне мог успеть, а то в холодильнике дома пельменей больше не было. Так, прямо с деньгами, я и заявился в столовую, что на втором этаже в ЦЖБОПе находилась. Покушал — и вниз, а Сергей Иванович на своём месте уже сидит, в документах каких-то разбирается.

— Чтой-то ты сверху идёшь? — спросил он меня.

— Боялся, пока деньги сдавать буду, столовая закроется, а я проголодался очень.

— Ладно, отчитывайся, пока никто не пришёл, я пойду чайку приготовлю.

Сергей Иванович встал и отправился в какую-то комнатку, где я ещё ни разу не был. Хотел я попросить его, чтобы он мне не такой крепкий сделал, но потом решил: ладно, он к такому привык, чего человека с пути выбранного сбивать, а я любого выпить могу.

Попили чаю, сегодня он мне даже понравился — после столовской поджарки, которую так пересолили и переперчили, что у меня подозрение возникло в свежести мяса, из которого её готовили. Тут Сергей Иванович не выдержал и на меня вопросительно посмотрел:

— Ну, что надумал?

Я голову почесал немного, так чтобы видимость создать, что задумался, хотя для себя ещё утром всё решил, да ответил:

— Давайте попробуем.

Он мне руку с таким чувством пожал, но ничего говорить не стал, а может, просто не успел, так как в дверях появился Петрович, на нас, мирно сидящих за столом, на котором кружки стоят, посмотрел да спросил:

— Ответ, надеюсь, положительный?

И, увидев кивок головой, за стол уселся — отчёт по деньгам писать.

Глава шестая

Ночь я провёл беспокойную. Лёг рано, практически сразу, как домой вернулся, ни есть, ни даже пить не стал. Вырубился, как только голову на подушку уронил, но за ночь просыпался несколько раз. Судя по всему, кошмары меня мучили, точнее утверждать не могу, так как я не только сны не запоминаю, а даже не уверен, что вообще их вижу. Но это когда я в нормальном состоянии. Вчера же я настолько перенервничал, что могли и кошмары присниться, только я всё равно ничего не запомнил. Встал не то что разбитым, но не до конца отдохнувшим точно. На метро рассчитывать не стал, явно не успел бы к началу раскладки, поэтому пешком на Каланчёвку отправился… Не совсем правильно я выразился: не пешком, а где бегом, где шагом, но через полчаса с небольшим, ещё шесть куранты по радио пробить не успели, я уже дверь в наше подземелье открыл. Милиционер сидел на месте, он меня признал и кивнул приветливо. В зале было всего несколько человек, даже Сергея Ивановича я опередил. Жаль, Петрович прямо передо мной в дверь прошмыгнул, я его ещё на подходе к ЦЖБОПу заметил, а то я им обоим класс бы показал.

Я к стеллажу подошёл и названия всех районов, там обозначенных, запоминать начал, но появился Андрей, и они с Петровичем стали там колдовать. Сняли десятка два табличек, а вместо них восемь других повесили. Учи, Ванечка, всё заново. А народа постепенно становилось всё больше и больше. Вот и Сергей Иванович вошёл да сразу к стеллажу направился. Всё осмотрел внимательно и какое-то, по-видимому важное, замечание сделал. Петрович себя даже по затылку ударил — дурак, мол, сам не додумался — и ещё одну табличку, на этот раз проспект Маркса, снял. А я в сторонке стоял и пытался запомнить все эти названия.

Минут через пятнадцать все собрались, и Сергей Иванович объявил, что с сегодняшнего дня на раскладке Алексей (то есть я) вместо Николая стоять будет, значит, и Большая Пироговка к нему отходит. Все эту информацию спокойно восприняли. Видно было, что начальника здесь уважают и его слово закон.

— Лёша, — обратился он ко мне при всех, — сегодня суббота, выходной, поэтому все билеты придётся по домам разносить. Некоторые конторы, может, и будут работать, но это единичные случаи. По субботам заказов намного меньше, чем в будни, люди за город в основном едут, поэтому и у нас народа выходит поменьше. Постоянным доставщикам день отдыха раз в неделю необходим. У Петровича, например, завтра выходной будет. Ну, это я тебе как новичку в нашем дружном коллективе объясняю. Поэтому в такие дни мы районы постоянной доставки немного меняем. Сегодня тебе придётся по Горького от проспекта Маркса до Пушкинской и по Герцена от начала до Никитских ворот ходить. Ну а завтра по Петровке с Неглинной. Ясно?

Чего ж тут неясного? Мне всё было ясно, я ж понятливый. Поэтому головой и кивнул.

Сергей Иванович на меня ещё пару секунд посмотрел да сказал:

— Ладно, что резину тянуть, начнём, ребята.

Под столом лежало несколько опломбированных мешков. Первый вскрыли, и из него на стол высыпалась целая гора конвертов. Я постоял с минуту, посмотрел, как делают остальные, и взял первый конверт в руку. «Так, улица Яблочкова», — прочитал я и, сказав: «Бутырский хутор», — протянул конверт Петровичу. Тот не стал сразу конверт на полку класть, как он это обычно делал, а вначале внимательно на него посмотрел, а уж затем в ячейку с надписью «Бутырский хутор» положил.

— С почином, — сказал Сергей Иванович, а я потянулся за следующим конвертом.

Конечно, раскладчик я ещё тот, одно название, но я старался от других не отставать. Ну и по привычке своей считал, сколько конвертов я опознал правильно, чтобы они на своё законное место легли. Как сотый на полке оказался, я этой радостью с Сергеем Ивановичем поделился, а он мне руку пожал. Но как я ни старался, примерно каждый пятый конверт я Сергею Ивановичу показывал, а он мне объяснял, где это да как этот район на «их языке» называется. В основном это были отдалённые районы новой застройки, где я до той поры ни разу не бывал. Мне показалось, что сегодня мы даже быстрей справились, но это было естественно, ведь вместо обычных двенадцати мешков мы разобрали только девять.

Пачка мне досталась та ещё. Вся нечётная сторона улицы Горького от Манежной до Пушкинской и чётная сторона улицы Герцена, а в дополнение и вся сеть переулков, их соединяющих. Всего 54 адреса. Вот там явно подъехать не удастся, придётся ножками топать. На раскладку своего маршрута я потратил минут пятнадцать. Сергей Иванович проверил, сделал пару существенных замечаний, ну и ещё по мелочи несколько. А вот у телефона пришлось в очереди постоять. В будни постоянные работники в основном, как Сергей Иванович и говорил, по конторам различным ходят, а там люди, как привязанные, с утра до конца рабочего дня всё равно сидеть обязаны, что звонить-то. А в выходные звонок с указанием, в какие часы человеку билеты принесут, существенно жизнь облегчает. Вот очередь и собралась.

Вышел я из отдела доставки в восемь утра с копейками, минут десять ещё потратил на то, что в кафешку небольшую заскочил чашку кофе выпить, с утра дома не успел это сделать, а уж затем в метро радиальное нырнул. Семь минут — и я у гостиницы «Националь» из подземного перехода вышел.

Вот где побегать пришлось! Прав был Лёха, со сломанной ногой туда лучше и не соваться. Хорошо погода не подвела, солнце, которое в спину светило, то за высокие здания скрывалось, то в облаках пряталось, не так жарко было. Некоторые адреса совсем рядом были, в основном те, что по улице Горького, а вот как в переулок какой свернёшь — и приходится до Герцена топать, поскольку следующий адрес, по закону подлости, именно там находился. Вот я насерпантинился так насерпантинился. Редко в какой переулок мне заглянуть не пришлось, а уж если заглядывал, то так и проходил его насквозь, а ведь чем дальше от Манежной я отходил, тем длинней переулки становились.

В целом тот день обошёлся без приключений, но одна очень любопытная встреча у меня всё же случилась.

Я оказался на Герцена, немного не доходя до консерватории, а следующий адрес на Неждановой был. Улица Неждановой уже длинная, а дом, в который мне билет предстояло доставить, почти на углу с Горького находился. В том здании Дом композиторов расположен, значит, предположил я, в нём различные музыкальные деятели должны жить. Впрочем, фамилия на конверте совсем не музыкальной оказалась, помню, что на букву «С» начиналась, Савушкина или как-то так, и инициалы А. А. Вот эти инициалы, пока я на лифте наверх поднимался, и вызвали в моей голове некую сценку.

Лифт оказался старинным и скрипел нещадно, того и гляди вниз упадёт. Три глухие стены в нём были в зеркалах, а двери, и внутренние, и наружные, затянуты металлической сеткой. Мне в подобном лифте до той поры лишь однажды ездить приходилось. В больнице это было. Тётку я свою навестить пошёл, так меня на похожем лифте на пятый этаж поднимали. Правда, стенки у него деревянными были, а вот двери точно такими же. Но там лифтёрша всем командовала. Я внутрь зашёл, она вначале наружную дверь закрыла, а потом внутренние раздвижные вместе сдвинула, да ещё и соединила их специальной щеколдой — наверное, чтобы не разошлись.

Вот и здесь мне такая же конструкция попалась, а лифтёрши не было. И если бы не тот больничный опыт, пришлось бы бегом по лестнице бежать. А так я всё добросовестно повторил, что та пожилая женщина делала, и на нужную кнопку нажал. Лифт скрипнул довольно отчётливо и медленно-медленно пополз вверх. Пока он ехал, я как следует рассмотрел конверт, который в руках держал. Фамилию с инициалами прочитал и сценку, о которой выше упомянул, просмотрел — мысленно, разумеется.

А сценка такая: толстая воспитательница в детском саду маленькую девочку с огромным бантом на голове двумя руками поддерживает в характерной позе (ну, вы сами её себе представить можете) и повторяет: «Савушкина, а-а, Савушкина, а-а».

Поняли, какую сценку я в виду имел, пока лифт до четвёртого этажа полз? Мне почему-то бант у девочки больше всего запомнился. Вот ведь как бывает. Сценки такой на самом деле и не было никогда, привиделась она мне, а запомнилась как вполне реальный случай из жизни. Я в нужную дверь уже звонил, а всё ещё эту сценку себе представлял. Сам не пойму, что на меня нашло. Меня смех душил, и казалось, что сейчас именно та тётка, что мне привиделась, дверь и откроет.

Когда шаги услышал, попытался придать лицу серьёзное выражение, а оно в улыбке расплывается — и всё тут. Дверь открылась, а там никакая не женщина, а пожилой мужчина, одетый в чёрный костюм с бархатной бабочкой на шее, стоит и смотрит на меня вопросительно. Я в лицо ему взглянул, и мне прежде всего очки в глаза бросились. Тонкие такие и удивительно знакомые. Настолько знакомые, что у меня даже улыбка дурацкая с физиономии сползла. Я стоял и глазами хлопал, забыв напрочь, зачем пришёл. Глядя этому человеку в лицо и понимая, к кому именно в дверь позвонил, я тихо-тихо скорее прошептал, чем проговорил:

— Дмитрий Дмитриевич… — и замолчал. Стоял и смотрел на него, и всё.

Он мне приглашающий жест рукой сделал, посторонился, чтобы я в квартиру зайти смог, и тоже почти шёпотом спросил:

— Автограф хотите?

Я в смятении кивнул головой. Он улыбнулся и сказал:

— Подождите секунду.

И исчез за дверью, которая с левой стороны в большой прихожей была. Вернулся он быстро, с какой-то бумагой в руке.

— Какое моё произведение на вас производит самое большое впечатление?

Неожиданный вопрос заставил меня напрячься.

— Наверное, Ленинградская симфония, — ответил я.

— Тогда подождите ещё немного, — услышал я, а Дмитрий Дмитриевич вновь скрылся за дверью.

На этот раз его не было несколько минут. Вернулся он очень довольным.

— Дома посмотрите, на чём я вам сейчас напишу.

Он присел на специальное сиденье, где удобно обувь зашнуровывать, взял ручку и задумался. Потом спросил:

— Звать-то вас как?

Я ответил:

— Иван Жилин.

Он кивнул головой и начал что-то писать. Тут я заметил в своей руке конверт с билетами и вспомнил, зачем явился в этот дом.

— Простите, Дмитрий Дмитриевич, а могу я увидеть… — и прочитал фамилию, написанную на конверте.

— Её нет, она по делам уехала. А зачем она вам?

— Я ей билеты на поезд принёс, — совсем растерялся я и начал совать ему в руки этот злосчастный конверт.

Шостакович достал билет и рассмеялся:

— Так вы с билетом явились, а я подумал, что вы мой поклонник. Я Анну отпустил, когда нам сообщили, что до полудня билет принесут. Мне в час надо будет уехать, вот я и решил сам билет получить. Так автограф-то нужен?

Я так активно закивал головой, что он опять засмеялся и начал что-то быстро-быстро писать. Затем положил бумагу, на которой писал, в конверт, где лежал билет, и в таком виде отдал его мне. Я уже хотел выйти, как спохватился:

— Дмитрий Дмитриевич, вам следует в ведомости расписаться, что вы билет получили.

И я достал из планшета ведомость.

— Так я же, наверное, деньги должен? — спросил Дмитрий Дмитриевич. — Подождите, я сейчас принесу.

Он быстро вернулся и протянул мне двадцать пять рублей, в то время как в ведомости значилось пятнадцать рублей семьдесят копеек.

Я ему принялся сдачу отсчитывать, а он пятёрку взял, а от остального отпихиваться начал, даже руками замахал. Так мне и пришлось уйти.

Когда я отошёл от дома Шостаковича на достаточно большое расстояние, то достал из планшета конверт, который он мне вернул. Внутри оказалась программа первого исполнения его симфонии в блокадном Ленинграде. На программке было написано: «Ивану Жилину. На память. Я на этом концерте не был, меня эвакуировали. Мне потом, уже после войны, дали несколько программок того концерта. Это одна из них». Ниже была чёткая подпись — Шостакович и дата.

Я раскрыл эту программу и прочитал:

«Большой зал Ленинградской филармонии.

Дмитрий Шостакович. Симфония №7 до мажор. Соч. 60.

Исполняет Большой симфонический оркестр Ленинградского радиокомитета под управлением Карла Элиасберга».

И дата, которая потрясала: 9 августа 1942 года.

Я ещё долго на улице простоял. Сигареты три, наверное, извёл, одну от другой прикуривая, всё встречу эту случайную вспоминая. Потом на часы взглянул и с места сорвался.

Дальше всё путём шло: я — конверт, мне — деньги, пробежался, опять конверт на деньги поменял — и снова вперёд. Пятьдесят четыре адреса обежать в такой круговерти домов — это, я вам скажу, задачка. Где-то на сорок пятом я почти сломался. Есть захотел до невозможности. Ещё подождать да в бюро пообедать нельзя — по субботам и воскресеньям столовая там не работала. Нам разъяснили, что им, тем, кто в ней трудился, отдыхать положено. Мне это было ясно, и сомнений в том, что так должно быть, у меня никаких не возникало. Но один, как мне кажется, вполне закономерный вопрос всё же появился: а где в выходные обедать тем, кого в нашей столовой в будни кормят? Ведь все до одной службы ЦЖБОПа безостановочно трудятся. У всех же скользящие выходные, почему бы и столовой не перейти на такой же режим работы? Я себе этот вопрос на засыпку задал — и сам же на него ответил: «Работало бы руководство по такому же графику, наверное, вопрос был бы решён».

В этот момент я как раз по Большому Гнездниковскому в сторону Горького шлёпал. Ноги гудели. Ещё бы, столько километров им по асфальту намотать пришлось. Если начать считать, то не только за голову схватиться можно. А у меня ведь ещё почти десяток конвертов в планшете. О них забывать нельзя. Правда, к моей радости, три конверта в один дом доставить следовало. В огромный жилой дом, построенный перед самой войной на месте снесённой церкви Димитрия Солунского. Он громадился на углу Горького и Тверского бульвара и носил в народе название «дома под юбкой». Когда-то на ротонде, что возвышается на крыше на самом углу здания, стояла скульптура балерины в пачке. Её давно убрали от греха подальше, говорят, разрушаться начала, побоялись, как бы чего не вышло, а название осталось.

Когда впереди показалась арка, выводящая меня из Большого Гнездниковского на Горького, я понял, что всё, хватит бегать, надо прежде всего самому передохнуть, перекусить чуточку, а заодно и ногам немного отдыха дать. Куда пойти? Я даже не раздумывал — конечно, в кафе «Молочная», располагавшееся в трёхэтажном угловом доме на той стороне Тверского бульвара. Кафе это было диетическим, и я иногда забегал в него, когда в тех краях оказывался. Фирменным блюдом там считалась молочная лапша, и, я вам доложу, она была само объедение. Её варили из широкой домашней лапши, которую делали там же. Иногда можно было, сидя с ложкой в руке и наслаждаясь этим неприхотливым блюдом, наблюдать процесс её изготовления. Дверь на кухню открывали, чтобы там свободней стало, и прямо к дверному проёму пододвигали большой стол. На нём вначале долго раскатывали тесто, добиваясь, чтобы оно стало тончайшим, почти прозрачным, а затем уже резали на тонкие полоски, которые оставляли там же сушиться. Что и как было дальше, неясно. Стол убирали, дверь закрывали — и всё, кушайте, дорогие товарищи, спокойно, чтобы ничто вас не отвлекало от процесса переваривания пищи.

Вот я и двинул прямиком к этому кафе. Светофор переключился очень не вовремя: я уже ногу успел на мостовую поставить, а он взял и моргнул красным. Пришлось вернуться на тротуар. Посмотрел, а перед «Эльбрусом» пусто, ни одного человека нет. Чудеса, да и только! Впервые я такое видел, обычно там в любое время народ толпился. «Эльбрусом» шашлычная называлась, очень популярное в те времена место. Да и было отчего. Во-первых, стояла так, что лучше некуда: в самом центре и на таком проходе — другие точки общепита обзавидовались бы. А во-вторых, кормили там… сказать вкусно — ничего не сказать. Находился «Эльбрус» в одном здании с молочным кафе. Только вход в шашлычную был со стороны бульвара, а кафе прямо на площадь с памятником Александру Сергеевичу выходило.

Пока я ждал переключения с красного на зелёный, у меня мыслишка одна проскочила: а не сунуться ли мне в «Эльбрус», вдруг повезёт. Я так по-наглому, или, правильней сказать, с наглой рожей, прямо в дверь шашлычной и ломанулся. Зашёл, а там народа, как всегда, полно, шум, разговоры громкие, смех. Люди ведь туда отдохнуть приходили, посидеть вольготно, чтоб никто не беспокоил, ну а уж коли это шашлычная, значит, и поесть основательно. Я постоял, поозирался, увидел у стены пустующий маленький столик на двоих и моментально его занял. Много раз я в «Эльбрусе» бывал, но чтобы вот так зайти и сразу же за столик присесть — о таком даже слышать не доводилось.

Ассортимент был весь знаком, мне даже меню не потребовалось. Я заказ сделал сразу же, как только мне это меню попытались подсунуть. Нового там ничего не могло быть, а всё другое я уже перепробовал и давно сделал свой выбор, остановившись на бараньих рёбрышках. Они и вкусные, и готовятся быстро.

Сижу, жду, чай, который принести успели, по маленькому глоточку отпиваю. Чувствую, ножки мои начали в себя приходить. У самого окна большая компания расположилась и принялась песни петь. На каком языке они пели, я не знал, и о чём они пели, не понимал, но мне так хорошо от всего этого стало, что я совершенно расслабился и о том, что меня люди ждут, напрочь забыл. А тут ещё и рёбрышки принесли, и я за них принялся. Краем уха услышал, как кто-то из той компании, что у окна сидела, попросил его открыть — мол, душно в шашлычной стало. Официант извинился и сказал, что окна у них не открываются. По требованию милиции они заколочены наглухо. И вспомнил я одну старую поучительную историю, с этими окнами связанную.

Несколько лет тому назад сидел я точно так же в «Эльбрусе» и заказал такие же бараньи рёбрышки. Вроде один сидел, а может, вдвоём с кем, сейчас уж и не вспомню. Но это никакого отношения к делу не имеет. Главное, что я там был, а напротив, у того же окна, сидела немаленькая компания. Два официанта еле успевали её обслуживать. Мне даже казаться стало, что они там наперегонки пытаются есть. Всё время им новые и новые тарелки подносили. А у самого окна удобно устроился явно главный в этой компании. Такой уже немолодой, лет за пятьдесят, плотный мужик в хорошем костюме, со здоровенной золотой печаткой на пальце, модно стриженный — одним словом, ухоженный. Постепенно компания начала уменьшаться: то один встал, со всеми попрощался, официантов поблагодарил и исчез, то другой. В конце концов мужик у окна один остался, рядом с ним бумажник на столе лежал, толстый такой, внушающий доверие. Окно было открыто, и по залу лёгкий ветерок гулял.

У меня баранинка на тарелке потихоньку закончилась, и я рассчитаться решил. Один из официантов ко мне со счётом подошёл, а его напарник на кухню убежал. И вдруг тот мужик на стул как вскочит — и в окно. Выпрыгнул на улицу — и бегом к троллейбусу, у которого двери уже закрывались. В последнюю секунду вскочил в него — и был таков. При этом никто и не заметил, как он бумажник со стола прихватил.

Я когда из шашлычной вышел и в сторону площади направился, видел, как по бульвару милицейская машина с сиреной ехала, явно к «Эльбрусу». Вот, наверное, с тех пор и заколотили там окна.

Пока я вспоминал ту историю, без дела не сидел, последнее рёбрышко догрыз, чаем горячим рот и горло освежил, расплатился и побрёл дальше. Теперь уж с жильцов «дома под юбкой» обход продолжил.

После того жаркого во всех смыслах дня у меня дома к отложенной сумме добавилась почти сотня рублей. Чувствуете, какую неоценимую помощь мне Сергей Иванович оказал?

Глава седьмая

Дни шли за днями. Я настолько втянулся в этот сумасшедший темп, что все они слились в моей памяти в один. Каждое утро, без каких-либо выходных и проходных, когда ещё часы на Спасской башне не успевали пробить шесть раз, я уже стоял в нашем подвале на раскладке. Редко случалось, чтобы попадался заковыристый адрес, который был мне незнаком. Но ежели такое и бывало, то, как правило, даже наши всё знающие о Москве старики разводили руками. В такие мгновения я осознавал, что тоже превратился в профессионала, которого трудно чем-нибудь удивить. Хотя некоторые дни из той нескончаемой череды и сумели осесть в памяти из-за совсем уж неординарных событий.

Прошёл июнь, и начался жаркий до невозможности июль. Дышать в Москве было нечем, вокруг горели торфяники. По улицам тянулся сизоватый дым. В районе восьми часов утра я вышел из подъезда большого жилого дома в Новодевичьем проезде, откуда начал доставку в тот июльский день, и в очередной раз поморщился от рези в глазах. Напротив подъезда виднелись купола Новодевичьего монастыря. Обычно, когда мне приходилось бывать в этом районе, я всегда ими любовался, но в тот памятный день мне показалось, что они расплываются и колышутся в воздухе, так было дымно.

Накануне вечером мне довелось побывать в гостях: у моего приятеля был день рождения. Его отец работал в системе гражданской обороны, был генералом, и именно на его плечи взвалили разборки со славянским богом огня и кузнечного дела Сварогом. Утром того же дня ему пришлось ехать по лесной дороге неподалёку от Бисерова озера. Ничто не предвещало беды. Из земли, правда, сочились струйки дыма — там, в подземелье, всё тлели и тлели торфяные залежи. И вдруг машина начала проваливаться. Пожилой шофёр, прошедший всю войну, вспомнил молодость и не только сумел сам выпрыгнуть из автомобиля, но и открыл заднюю дверцу и помог генералу выбраться на волю. Машина провалилась в тартарары.

После этого приключения у отца моего приятеля защемило сердце, и врачи настояли на том, чтобы он хотя бы один день передохнул. Боевой офицер, начавший войну лейтенантом в июне сорок первого года и встретивший её окончание в Вене майором, командиром полка, он не получил ни одного ранения, а тут чуть было не погиб в мирное время. На меня такое впечатление произвёл его рассказ, что утром, когда я глядел на расплывающиеся в синеватой зыби очертания Новодевичьего монастыря, мне на секунду показалось, что он тоже вот-вот провалится под землю. Это предощущение возможной беды было настолько сильным, что я даже зажмурился от ужаса, начавшего охватывать меня. К счастью, подул ветерок, который немного разогнал дымное покрывало, накрывшее Лужники и всё, что к ним прилегало. «Что-то сегодня должно случиться», — подумалось мне.

Но день шёл как обычно, без особых хлопот. Вот и последние билеты вручены заказчикам. Практически бездумно — всё же устал я здорово тогда, да ещё дым этот поганый много сил, наверное, отнял — зашёл я в наш подвал и удивился: там было пусто. Никого. Уже пятый час, а я один. Быть такого не может! Обычно к этому времени даже наиболее шустрые из временных подтягиваться начинали. Но в кассе подтвердили, что я опять первым пришёл. Чудеса, да и только. По-видимому, не мне одному дым весь день мешал.

Надо было бы домой идти, но сил даже на это не было. Решив выпить чайку, направился в секретную комнату. Комната — это громко сказано. Там был маленький закуток, где уборщица хранила всякие свои хозяйственные принадлежности: швабру с тряпкой, ведро и всё такое прочее. Кто-то туда стул колченогий поставил, чтобы на него никто не уселся — развалиться он мог, а на небольшую полочку Петрович чайник электрический с пёстрым матерчатым шнуром приладил. Пожарники запретили пользоваться такими электроприборами, вот и пришлось от них прятаться.

Мне-то уже давно в эту каморку доступ был. Я чайник включил, на сломанный стул аккуратненько присел да и задремал. Редко со мной такое бывало, а тут вот случилось. Проснулся от стука двери. Чайник кипит, надрывается. Я его приподнял — нет, к счастью, не до конца выкипел. Не слишком долго я спал, значит. В общую комнату заглянул, смотрю, Андрей вернулся. Я ему рукой помахал и насчёт чая спросил. Он отказываться не стал. Я тут же два стакана налил, сахару положил — себе две ложки, а Андрюшке три, знал, что он сладкий чай любит, — пакет с пряниками взял и из каморки вышел.

Сидим молча, чай пьём. Сил даже на разговоры у меня не было. Судя по всему, у Андрея тоже. Вдруг к нам влетел — именно влетел — Виктор Петрович, начальник всей этой конторы, товарищ Топорковский, как я его, про себя конечно, величал. Обычно такой степенный и неторопливый, он размахивал руками, будто на пожар прибежал:

— Сергей Иванович где?

Ну, мы ему объяснили, что все ещё на доставке. Мол, мы первыми сегодня пришли, день такой вот необычный. Все задерживаются.

— Да уж. Действительно необычный… — Виктор Петрович даже пот со лба вытер. — Представляете, что ваш Сидоркин учудил?.. Нет, даже говорить вам не хочу. Как Сергей придёт, пусть ко мне пулей летит, поняли?

Он повернулся и ушёл, а мы как сидели, так и продолжали сидеть, только нам даже чай в глотку перестал лезть. Что там этот Сидоркин учудил, нам было неведомо, но, видимо, что-то серьёзное случилось, раз начальство так волнуется. Нам бы домой отдыхать отправиться, но какой тут отдых может быть. С одной стороны, любопытно даже, что самый тихий и спокойный из всех постоянных работников, Пётр Павлович Сидоркин, учудить мог, с другой — нам велено Сергея Ивановича дождаться и ему начальственное поручение передать. Вот и сидели, ждали.

Чай потихоньку допили — сил поболее стало, даже о ситуации на чемпионате страны по футболу разговор завели. Тогда неожиданно для всех лидировала «Заря» из Ворошиловграда. Договорить нам не удалось — пришёл Сергей Иванович. И только мы хотели ему сказать, чтобы он к Топорковскому зашёл, как тот уже сам к нему убежал. Наверное, ему дежурный милиционер позвонил.

— Иваныч, дело серьёзное. Сидоркин в дупель пьяный в милиции, а при нём куча недоставленных билетов. Надо срочно меры принимать.

Сергей Иванович даже раздумывать долго не стал:

— Алексей, Андрей, давайте собирайтесь. Наверное, документы какие-то оформить требуется. Это вам всё Виктор Петрович объяснит. Поступаете в его распоряжение.

Он выглядел таким решительным, что начальник бюро молча с его приказами согласился. «Вот что значит человек войну прошёл», — подумал я.

Оформили нам доверенность на получение недоставленных билетов, и мы с Андреем отправились в Марьину Рощу, в милицию, где находился Сидоркин. Там нам рассказали, что патруль обнаружил во дворе одного из домов пьяного человека, который в руках держал хозяйственную сумку с булкой хлеба, бутылкой кефира и каким-то свёртком. Он так вцепился в эту сумку, что патрульные не стали её из рук вырывать, а так с ней в перевозку и погрузили. Доставили его в ближайшее отделение милиции, а там при досмотре обнаружили в свёртке, который в сумке находился, большую сумму денег и пачку конвертов с железнодорожными билетами. Конверты были фирменными, там был указал телефон, по нему и позвонили. Мы с Андреем билеты разделили и лишь в одиннадцать вечера оба, почти одновременно, вернулись в наш подвал. Вот это был тот ещё денёк.

Ещё один день из череды остальных безликих выбился. Если бы я рекорды регистрировал, я бы его по результативности, разумеется для себя, однозначно поставил на первое место. Хотя для государства, может, он и так себе оказался, не знаю. Он был обычным будним. Когда я с утра уложил доставшиеся мне конверты с билетами в планшет, тот буквально раздулся, так много адресов было, более шестидесяти, а по времени я сумел уложиться в пять часов. Девяти не было, когда я из бюро вышел, а в два пятнадцать уже обедать отправился. Всего две или три квартиры было, а так — сплошные организации. Я уже навострился звонить с предыдущего адреса на следующий. Пока шёл, заказчики уже чуть ли не на улице меня встречали. Ждать почти не приходилось. Слово «почти» я специально употребил, а почему, вы сами вскоре поймёте.

Начало было как на заказ: одни учреждения, и везде меня уже дожидались клиенты, зажимая деньги в руках. Всех дел — пара-тройка минут. Они билеты рассматривают, нет ли там ляпа какого, а я им ведомость подготавливаю да ручку подсовываю. Затем в следующую контору звоню и не спеша туда направляюсь. Хотя иногда приходилось и к бегу прибегать, простите за тавтологию, если расстояние приличным оказывалось.

Наконец попал я в учебный институт тонкой химической технологии. Туда я доставил четыре толстых конверта, и в каждом лежало по три десятка билетов. В институтском вестибюле меня встретил довольно молодой человек небольшого росточка, сухощавый, блондинистый, с яркими голубыми глазами.

— Доцент Петрученко, — представился он, — везу четыре группы студентов на практику. Пройдёмте со мной в кабинет, тут совсем рядом. Там мы все вопросы и решим.

Действительно оказалось рядом. Небольшой чистенький кабинет. Горячий, только что вскипевший чайник и пачка любимого мной в то время печенья «Юбилейное».

— Налить? — спросил он, протягивая руку к чайнику.

Сам не знаю почему, вопрос застал меня врасплох, хотя вроде бы я всё заметил и даже оценить успел. Пришлось собраться и кивнуть головой:

— Спасибо большое, не откажусь. На улице уже жарковато, что-то днём будет.

— Это здесь жарко. Представляю, что нас на Украине ждёт. Мы в Рубежное, в Ворошиловградскую область, едем. Студентов на практике сопровождать буду. Я уж не первый год этим занимаюсь. Немного желающих находится со студентами на практику кататься. Вот в этом году, кроме меня, вообще никто не захотел. А я с удовольствием езжу. Согласился даже с четырьмя группами сразу в путь отправиться.

— Слушайте, — вдруг оживился он, — так здорово придумана эта доставка билетов. В прошлые годы я столько времени терял в очередях на вокзале, чтобы билеты купить, а в этом студентку одну посадил у телефона, и она, представьте, через пару часов все вопросы решила. И вы так удобно с самого утра пришли. Даже благодарность хочется написать. У вас с собой случайно жалобной книги нет? Я бы с таким удовольствием туда благодарственные слова написал.

Я головой покачал, а он засмеялся своей шутке.

Пока я чай пил, он внимательно билеты рассматривал, даже лампу настольную включил, всё пытался в них что-то найти, водяные знаки, что ли, я так и не понял. Затем, убедившись, что всё в порядке, он билеты пересчитал и из верхнего ящика стола достал перетянутую резинкой, вырезанной из пальца резиновой перчатки, увесистую пачку денег.

— Пересчитайте, пожалуйста. — Он протянул эту пачку мне. — Извините, но в кассе у нас были только десятки, вот и получилось столько.

Я посмотрел в ведомость. Общая сумма за билеты туда и обратно составляла 1874 рубля. Однако денег оказалось намного больше — 1994 рубля.

— Простите, вы лишнее мне даёте, — сказал я, указывая на сумму в ведомости и протягивая ему 120 лишних рублей.

— Всё я правильно посчитал, — с обидой в голосе произнёс он. — Все знают, что за доставку надо заплатить по рублю за каждый билет. Вот это, — и он пальцем указал на деньги, которые я ему протягивал, — за доставку. Поверьте, я никогда не ошибаюсь, — с явной гордостью произнёс он, а потом добавил: — Да и деньги мне в институтской кассе выдали, так что берите, не беспокойтесь.

Я вышел из института, отошёл в сторонку, встал в тенёчек под большим деревом и закурил. Надо было прийти в себя.

К двенадцати часам мой планшет сильно похудел. Я уже добрался до Девичьего поля и вошёл в вестибюль огромного здания Военной академии имени Фрунзе. Это был один из самых последних адресов в тот день. Настроение у меня было самое замечательное. На небе появились облачка, изредка даже тень набегала, в такие минутки сразу же казалось, что жара, к которой мы почти привыкли и считали её уже не очень приятным, но неизбежным явлением, стала спадать.

У входа стоял дежурный с красной повязкой на рукаве, а может, постовой, я не знал, как назвать того курсанта, который бросил взгляд на билеты, находящиеся в моей руке, и сделал жест, что я могу войти.

Вестибюль был пуст. Меня никто не ждал. Это и удивило, и несколько раздосадовало меня. Я набрал такой темп, ещё минут десять — и я бы на Плющихе отдал последние билеты, а там со «Смоленки» до «Комсомольской» всего несколько остановок на метро, пусть и с одной пересадкой, но это будет финиш. Такой рекорд установлю, что… Я даже не стал продолжать, что толку. Стоял, ждал, время шло, рекорд мог сорваться.

В вестибюле было прохладно, и даже такая мыслишка промелькнула: может, хорошо, что заказчик пока не пришёл, в прохладе передохну чуток. Но время идёт и идёт, а никакого движения как не было, так и нет. Я уж даже нервничать начал. Минут пять потерял, если не больше. Я пришёл, а меня не встречают — не дело это.

Я к тому, что с красной повязкой у входа стоял, обратился:

— Командир, ну когда этот, — я фамилию, на конверте написанную, прочитал, — спустится, я ждать долго не могу, у меня дел ещё невпроворот.

Тот равнодушно так ответил:

— По всем вопросам обращайтесь к дежурному по академии, он вон там находится, — и ручкой небрежно на противоположную стену указал.

Вестибюль огромный, я, пока стоял, обратил внимание и на пол, клетчатый, как шахматная доска, и на горящего золотом Михаила Васильевича Фрунзе, стоящего в полный рост на постаменте на фоне целого моря развевающихся мозаичных красных знамён, и на множество барельефов на стенах с эпизодами героического пути Красной Армии, которая гнала и побеждала наших врагов, и на потолок с лепниной и массивными светильниками с красной звездой на плафонах, а вот на небольшую конторку, за которой виднелась голова ещё одного живого человека на таком огромном пустом пространстве, внимания не обратил. Я себя даже по лбу шлёпнул за такую невнимательность. И действительно, что я к этому пацану пристаю: пусть он и в форме военной да с красной повязкой на рукаве, но поставлен здесь лишь для того, чтобы посторонних лиц в здание не пущать, а не на вопросы допущенных отвечать. На вопросы-то отвечать специально обученное лицо должно, которое за конторкой сидит и за мной издали наблюдает.

Я туда, а там не хухры-мухры, а немолодой уже офицер с подполковничьими погонами на форменной летней рубашке сидит. Я ему билеты показываю, а он мне в ответ:

— Извините, я после вашего звонка сообщил, что вы на подходе. Меня попросили передать, что к вам скоро выйдут.

И всё. Снова доброжелательный взгляд, и ничего более. А время-то тикает. Мой рекорд, на который я уже почти ставку готов был сделать — как же, по шестидесяти адресам разнести билеты менее чем за пять часов, — под вопросом оказался. Повис, понимаете, на флажке, как в шахматах: не успеешь ход сделать, флажок упадёт — и тебе в самой что ни на есть выигрышной позиции поражение засчитают. Я нервничал, а подполковнику хоть бы что. Он-то на своём месте сидит и никуда спешить не обязан.

Я постоял-постоял, а потом спросил:

— Товарищ подполковник, а можно я погуляю здесь немного, на стены полюбуюсь да Михаилу Васильевичу поклонюсь. Жаль, цветы с собой не захватил, к подножию положил бы.

Он даже заулыбался, но ответил чётко, по-военному:

— Погуляйте, полюбуйтесь, поклонитесь.

Ну, я и пошёл гулять и смотреть. Первым делом к памятнику Фрунзе подошёл. В длинной шинели, почти до земли, по моде того времени, в котором он навсегда остался, стоял Михаил Васильевич и куда-то в сторону смотрел, наверное, в светлое будущее всего человечества. Голова непокрыта, волосы приглажены, а руки к груди прижаты, но не скрещены и даже пальцами одна другую не касаются. Хороший памятник, я и поклонился ему, не памятнику, конечно, а памяти этого незаурядного человека и полководца.

Обошёл я всё по кругу, на всё полюбовался и даже, про себя конечно, судьбу поблагодарил за такую возможность — побывать там, куда простым смертным вход запрещён. Но заказчика всё нет и нет. Я уж снова нервничать начал, на часы посмотрел — чуть за голову не схватился, почти полчаса потерял! Нет, сам-то я, разумеется, с пользой их для себя провёл, но для дела-то потерял. Поэтому начал подполковнику на часы свои показывать, он понял, трубку телефонную в руку взял, сказал в неё что-то и опять положил. Рукой только мне махнул, мол, ещё чуть-чуть подождать придётся, самую малость.

Пришлось смириться. Два билета СВ до Владивостока — это же не шутка, 175 рублей они стоят, без малого две сотни. У подполковника явно таких денег в кармане быть не может. Придётся ещё подождать.

Наконец свершилось. Вначале подполковник на ноги вскочил и вытянулся по стойке смирно. Я посмотрел туда же, куда и он уставился, а там по лестнице сбегает пожилой мужчина в летней форме, то есть в брюках и рубашке с коротким рукавом. Поскольку бежал он сверху, мне в глаза прежде всего красные широкие генеральские лампасы бросились, а уж затем я и всего его рассмотрел. Усталое лицо, много морщин, явно нелёгкую жизнь он прожил, но бодрый и внешне здоровый. На погонах три большие звезды виднеются, значит, генерал-полковник. В нарушение устава верхняя пуговица на рубашке расстёгнута, галстук сбился в сторону.

— Извините меня, — обратился он ко мне, а мне сразу же неудобно стало, я ж мальчишка по сравнению с ним, — проводил заседание, не мог отвлечься. Понимаете, племянница прилетела в гости. Она во Владивостоке живёт, первый раз в Москву выбралась, а мечтала всю страну посмотреть. Пусть и из окна вагонного, но всё же. Вот я ей и заказал билет на поезд. Вагон СВ должен быть. Чтобы никто не докучал, я купе полностью оплатил да попросил, чтобы поближе к проводнику оно было, мало ли что, она молодая ещё очень. Дорога длинная, всякое может случиться. — Всё это он, казалось, на одном дыхании проговорил, затем руку протянул, и я ему билеты отдал.

Он очки из нагрудного кармашка достал, на билеты один только взгляд бросил и сразу же заулыбался:

— Молодцы, всё как я просил. Сколько я вам должен?

— Сто семьдесят пять, товарищ генерал-полковник, — чётко ответил я и ему ведомость с шариковой ручкой протянул, чтобы он расписаться мог.

Он оглянулся — далековато мы с ним отошли от конторки, — улыбнулся, коленку согнул, ведомость на неё положил, расписался и мне вернул. Затем в карман руку сунул и две сотенные бумажки протягивает. Я за сдачей полез, а он руками замахал:

— Не беспокойтесь, пожалуйста, это вам за долготерпение, — повернулся и к лестнице направился.

Я из здания вышел, спустился по ступенькам на тротуар и вновь ощутил на себе взгляд Михаила Васильевича Фрунзе. Прямо напротив входа его бюст на высокой квадратной колонне стоял. Там он совсем молодым был, в будёновке на голове. Глаза слегка прищурил, и мне вдруг показалось, что он мне задорно так подмигнул.

Вот с таким его напутствием я до нашего бюро и добрался. А рекорд всё равно установил: билеты по шестидесяти адресам менее чем за шесть часов умудрился разнести. Ну, и домой в своём кармане тоже рекордную сумму принёс.

Глава восьмая

Как-то незаметно второй месяц к концу подошёл. Вроде ещё совсем недавно я на календарь смотрел — оставалось две недели, и вот в понедельник мне на работу выходить придётся, а сегодня уже пятница. Значит, всё, прости-прощай, доставка, мерение московских улиц собственными ногами, случайные знакомства и даже недосостоявшаяся любовная интрижка. Это я на Ирину Никифорову намекаю. Помните мою наставницу в сложной науке принимать заказы на железнодорожные билеты? Лично я о ней никогда не забывал, но в связи с производственной необходимостью пришлось при очной встрече договориться, что как только, так сразу. Закончу я носиться, как не вполне нормальный, по столице нашей родины — и тут же готов буду продолжить столь приятно начатое знакомство. Один-то раз у нас всё-таки случилось, и обе высокие договаривающиеся стороны расстались весьма удовлетворёнными встречей во всех смыслах этого слова. Вот тогда, прощаясь, мы и приняли такое устраивавшее всех решение.

Пятница подходила к концу. Билеты были разнесены, но я не помчался сломя голову в наш ставший уже почти родным подвал. Прежде всего я заехал домой, забрал свои вещички, чтобы уже, не теряя времени, рвануть на дачу, где меня не видели почти два месяца. Всё моё общение с женой и её родителями сводилось к телефонным переговорам, и вот теперь должна была произойти долгожданная встреча. Целых два дня семейной жизни, а потом всё тот же рваный жизненный график: по выходным я женат, а в будни — холост. Кроме личных вещичек, я прихватил с собой двухлитровую бутыль с настойкой собственного производства да немного колбаски в соседнем магазине купил, ну и помидорок с огурчиками в качестве закуски.

В подвал я явился нагруженный, как ослик. Меня с нетерпением ждали изголодавшиеся товарищи, но сразу приступить к «отвальной» было нельзя, несколько человек всё ещё задерживалось на маршруте. Сергей Иванович сидел, чай пил. Вид у него был довольный. Как только я открыл дверь, он помахал мне рукой.

— Ты чего это с сумками?

— Так убываю в длительный отпуск сроком на десять месяцев, товарищ командир. Сами знаете, сегодня был последний трудовой день, — весело оттараторил я и даже руку над головой в салюте пионерском поднял.

— Так-то оно так, конечно… — начал со своей любимой присказки Сергей Иванович, и я тут же понял, что случилась какая-то бяка, которая займёт меня если не надолго, то уж на ближайшие пару дней абсолютно точно.

Совершенно машинально я на часы посмотрел, хотел понять, успею ли я до любимого тестя дозвониться и предупредить, ежели что действительно помешает мне на дачу отправиться, или уже опоздал. Нет, ещё почти целый час в моём распоряжении, или, скорее, в распоряжении начальника отдела, в котором я пока ещё числюсь. Сергей Иванович на эти мои дёргания посмотрел, подождал, пока я расслаблюсь немного, и заговорил:

— Понимаешь, Алексей, какая закавыка получилась: Петька Сидоркин сегодня на работу не вышел. Живёт он в самом центре, вот к нему Петрович и подвалил. Мы ведь втроём вместе пол-Европы протопали. В одном разведбатальоне служили. Я, правда, командиром этого батальона был, Петрович ротным, ну а Петька — рядовым разведчиком. Он же самый молодой среди нас. Чтобы на фронт попасть, себе пару лет приписал. Это системой было, все всё понимали, и всех, я разное начальство имею в виду, это устраивало. Ты не смотри, что он так выглядит паршиво, жизнь его до такого состояния довела. Всю семью он в войну схоронил по очереди. Вначале отец погиб — ну, это ещё в сорок первом было, Петька в то время дома на печке сидел. Ну как сидел — работал он, разумеется, здесь же, на Каланчёвке, в депо. Вагоны ремонтировал, которые под бомбёжкой побывали. Затем один за другим его старшие братья погибли. Вот тогда он и сам на войну засобирался — родню свою собой заменить. Раз пять был ранен и каждый раз после госпиталя попадал в новую часть. Вот так он к нам уже к концу сорок четвёртого и попал. У нас его Бог миловал, целёхоньким как пришёл, так и демобилизовался. Домой вернулся, а там дверь полоской бумаги с печатями заклеена. Мать от горя умерла, а больше у него никого не осталось. Вот он и начал квасить, вначале немного, потом всё больше и больше. Хорошо, нашлась добрая душа, соседка одна вдовая, стала за ним присматривать. Он же совсем ещё пацаном был. Ему двадцати нет, а он уже три года в окопах провёл, на теле живого места не осталось. Убедила она его, чтобы пить бросил, учиться пошёл, школу окончил, водительские права получил. Поженились они, дочку родили. Я его нашёл в пятьдесят пятом и уговорил к нам перейти. Депо он знал хорошо, там и вся его родня работала, да и сам он успел перед армией немного потрудиться.

Сергей Иванович замолчал и вновь к стакану потянулся, который в сторону отставил, пока рассказывал. Пару глотков уже остывшего чая сделал — и опять к этому Сидоркину вернулся:

— Когда я из депо ушёл, многие из моих ребят тоже уволились. Начальника им нового со стороны по чьему-то блату прислали. Мужик безголовый, да и руками сам мало что мог сделать, зато гонору — о-го-го! Вот прекрасный коллектив и развалился почти в одночасье. Хорошо, наверху поняли: что-то там неладное творится. Этого прощелыгу выгнали, назначили нормального мужика, он многих специалистов вернул. А вот Петька пропал с глаз. Оказывается, у него очередное несчастье произошло — жену машина сбила. Не насмерть, но искалечила изрядно. Петька и сорвался — снова пить начал.

И опять Сергей Иванович к чаю потянулся — видать, достал его этот Сидоркин со своими выкрутасами, — ещё пару больших глотков сделал и продолжил:

— Когда меня сюда пригласили, я принялся своих собирать. Первым Петрович пришёл, за ним потихоньку-полегоньку ещё человек пять подтянулось. Все они фронтовики, на них можно было положиться. Начали мы Петьку искать, он ведь такой пройдоха, куда угодно без мыла влезет. Мало кто так знакомства заводить умел. Нам казалось, что здесь именно такие люди нужны. Нашли его, а он никакой. Ну, мы ему и устроили такую житуху, что он не знал, куда от нас деться. Договорились насчёт «торпеды», вшили её, и начали мы за каждым его шагом следить. Вот в очередной раз и вытащили. Думали, насовсем, а видишь, как получается, слаб он оказался. На него как надавят — он и срывается. Помнишь, как месяц назад получилось?

Я головой кивнул:

— Ещё бы мне не помнить, до ночи его билеты разносили, перед людьми извинялись. Так что, он снова запил?

— Нет, на этот раз другое. Он вчера вечером припозднился. Ты-то ушёл рано, как всегда. На тебя, по-моему, сколько ни навали, ты всё выдюжишь и всё равно раньше всех сюда вернёшься. А он со своей сумкой дерматиновой ходит уже медленно. Район наизусть изучил, лучше него никто там не ориентируется, но всё равно за вами, молодыми, уже не успевает. А вчера вообще пришёл одним из самых последних. На хозяйстве Андрюшка оставался — я с работы пораньше сбежал, ещё шести не было, у меня дела были неотложные. Говорит, внешне, ничего особенного, такой же, как всегда, был. Сразу стал свои байки травить. Они вместе отсюда и ушли. А сегодня жена Сидоркина рассказала Петровичу, что инфаркт у него. Не смертельный, но выбыл надолго. Сейчас в больнице, потом в санаторий направят. Я через всё это прошёл, потому хорошо знаю.

Он губами пошевелил, но ничего добавлять не стал, замолчал и задумался. А я смотрел на него и размышлял: «Сколько ты сам-то такой темп выдержать сможешь? Ведь уже за пятьдесят?» — и тоже молчал. Да и что тут сказать можно. Понимал прекрасно, что он о Сидоркине рассказывает, а мысленно, наверное, его историю и на себя, и на всех остальных своих боевых товарищей примеряет. Есть о чём задуматься.

Единственное, чего я никак понять не мог: зачем он мне в таких подробностях описывает жизнь, в общем-то, совсем чужого для меня человека, который, кроме того что работает в одном со мной отделе, ничем мне интересен быть не может? Да я его практически и не видел толком никогда. Замечал, что копается тут дедок один, вот и всё, чем мне этот Сидоркин запомнился. Ну, кроме того случая, конечно. А не было бы того случая, на вопрос, знаю ли я Сидоркина, честно, не раздумывая, ответил бы, что нет, не знаю. Фамилию, может, и слышал, а вот где — не помню. Но если Сергей Иванович столько мне о нём всего наговорил, значит, это для чего-нибудь нужно. Не просто же так он воздух здесь сотрясал.

Начальник в очередной раз к чаю потянулся, а я из сумки бутылёк двухлитровый с почти бесцветной наливочкой облепиховой, моего собственного изготовления, достал и на стол перед его носом поставил.

— Давай, Сергей Иванович, перестанем резину тянуть и займёмся делом. Я ведь попрощаться с вами на время хочу да пообещать, что не забуду, забегать стану иногда — не часто, чтоб не надоесть, но и чтобы вы меня тоже не забыли. Я тут настоечки из облепихи на чистом медицинском спиритусе вини принёс. Люблю я эти настойки делать, благо к спирту дармовому допуск имею. Но из всех ягод — а я всё, что можно и не можно, перепробовать успел — мне облепиха больше всего по душе. Сейчас глотнём по чуть-чуть — и вы сами свой вердикт вынесете.

Народ — все постоянные да из временных некоторые, которые в коллектив успели влиться, — вокруг стоял, пустыми стаканами позвякивал, на бутылёк голодными глазами посматривал. Все понимали, что много не достанется, да и нельзя, завтра снова, как говорится, в бой, но расслабиться все хотели. Даже я сам, хоть и не любил эту отраву, всё одно в хорошей компании пару-тройку рюмок с удовольствием мог употребить.

— Ты подожди, Ваня, — сказал Сергей Иванович, — я ещё не закончил. Да и вы, мужики, поскучайте ещё чуток, — обратился он ко всем собравшимся вокруг. — У меня с Иваном ещё на пару минут разговор есть.

Все разошлись, а я на него вопросительно посмотрел. Впервые он меня настоящим именем назвал, все аж рты от удивления раскрыли. Я-то уж давно ему открылся и всю историю рассказал, но мы решили об этом молчать. Мало ли, дойдёт до верха, а там кто знает, как это всё воспримут. Ведь, по большому счёту, это подлог. Не уголовное, конечно, но всё же нарушение. А тут вдруг ляпнул в открытую. Он и сам, судя по всему, понял, что не то сказал, даже шевелюру свою взлохматил. Потом рукой махнул, мол, пойди всё куда подальше, и на меня посмотрел.

— Слушай, Алексей, — громко так, отчётливо произнёс он, чтобы все поняли, что оговорился начальник, с кем не бывает, — выйди завтра ещё раз. Если сможешь, конечно. Мы уж всё перекроили, а тут с Петром несчастье. Тебе же безразлично, где ходить. Возьми участок Сидоркина. Сегодня мы его разделить смогли, там заказов было всего ничего — в общем, справились, а завтра, по случаю субботы, он большим будет, но ты сумеешь, а на воскресенье мы что-нибудь придумаем. С понедельника ещё человек пять новых придут, тогда, может, полегче чуток будет.

Я только головой мотнул, согласен, мол, и к телефону рванул — тестя успеть предупредить, что только завтра вечером приеду. А народ тем временем столы двигать начал да закуску немудрёную, которую я всё из той же сумки достал, на тарелку вываливать.

Стукнулись мы стаканами — такой звон пошёл, что куда там. Хорошо посидели, разговоры исключительно на вольные темы вели. Слова «доставка», «билеты», «поезда» и все такие прочие были запрещены. За нарушение каждый оговорившийся клал рубль в общую казну. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается, а поскольку завтра опять ни свет ни заря нам всем сюда приходить, то затягивать моё не вполне состоявшееся прощание не стали и через часок по домам расходиться начали. Барахлишко своё, которое на дачу приготовил, я в подвале, в «секретной» комнате, оставил, а сам налегке опять в родительскую квартиру побрёл, пустую в этот вечер, поскольку отец тоже на дачу уехал.

Субботним утром всё было привычно. Шести ещё не было, как мы приступили к раскладке. Работали на чистом автоматизме. Мне, как и договорились накануне, достался район, по которому Сидоркин ходил постоянно. Это была Марьина Роща. Не самый приятный район, конечно, такой лабиринт маленьких переулочков и проездиков — только держись. По названиям я их все знал, а вот на местности они для меня белым пятном оказались. Пришлось к дежурной карте Москвы обратиться. Она у нас на стене висела, огромная такая, почти всю стену занимала. Большой город Москва, столько в нём улиц всяческих да переулков, что запоминай не запоминай — всё одно не запомнишь. Ну, это если не стараться, конечно. Мы-то все, что тут собрались, стараться приучены, поэтому время от времени у той карты торчали, особенно молодые, ещё недостаточно обученные. Я тоже не раз и не два на неё поглядывал, когда попадались названия совсем уж незнакомые. Где Сергей Иванович такую карту подробную достал, я не знаю. В милиции, скорее всего, поскольку на ней все отделения милиции обозначены были. Большую помощь она нам оказывала. Вот и тут пригодилась.

Провозился я с ней полчаса, наверное, если не больше, и только после этого начал свои конверты в порядок приводить. И почти сразу же на ляп один весьма неприятный наткнулся. Когда на раскладке Петрович стоял, ляпов, типа того, что я обнаружил, а речь шла об адресе из другого конца Москвы, случайно попавшего в район Марьиной Рощи, практически не случалось. Но сегодня суббота, Петрович, как обычно, уехал рыбку ловить — это страсть его, и уже давно не тайная, а самая что ни на есть явная. Жизнь ему не в жизнь, если он с удочкой или спиннингом на бережке не посидит. В общем, вместо него по субботам стоял Савелий Григорьевич, тоже из бывших фронтовиков, такой невидный совсем мужичонка с небольшой бородкой клинышком, когда-то чёрной, а теперь пёстрой от забравшейся туда седины. Он был очень немногословным человеком, таким, знаете, вечным тихоней, но честным, порядочным, этого у него не отнимешь. Будь я на месте Сергея Ивановича, Савелия близко к раскладке не подпустил бы. Ведь такие ошибки у него случались если не каждую субботу, то через одну. Хорошо, если ошибка сразу вылезала, тогда конверт просто передавался доставщику, который в тот район шёл, и всё, инцидент «исперчен», как Владим Владимыч, который Маяковский, мой любимый поэт, говаривал. А если она обнаруживалась позже, когда все уже разошлись по своим участкам? Тогда выход один: бери, как говорится, ноги в руки, господин хороший, и езжай в ту Тмутаракань, куда надо доставить билеты, заказанные неизвестными нам гражданами. Вот у меня именно такая засада и случилась. Плюнул я на всё, засунул этот нехороший конверт подальше в планшет да в Марьину Рощу подался. А что? Там меня ждут по шестидесяти двум адресам, ну а тому невезунчику, который шестьдесят третьим оказался, придётся подождать подольше, ничего уж тут не поделаешь, не везёт так не везёт. Я ему даже звонить не стал — кто знает, когда я основную массу разнесу, район-то незнакомый, да и больно запутанный. Не знаю, за что его только Сидоркин выбрал. Ну да это его дело. А у меня сегодня это уж точно последняя доставка. Нечего рассусоливать, надо ножками почаще от земли отталкиваться да поспешать, чтобы дело не стояло.

С такими вот мыслями я и бегал по Марьиной Роще, ещё не так давно самому криминальному району Москвы. Ликвидированы там были все «малины», поломаны все хибары, скупщики краденого отбывали сроки, вот и кончилась Марьина Роща как скопище злачных мест, превратившись в обычный спальный район столицы. Плохо было одно — ну, то есть для меня это было плохо: пятиэтажек пруд пруди, и ведь, как назло, большинство заказов с верхних этажей идёт. Ну скажите, пожалуйста, что это за закон такой, которому я даже название придумал: «Закон наибольшей подлости достаточного основания». Подхожу к подъезду, на конверт смотрю: квартира 42. Ну, думаю, повезло, первый этаж. А вот фиг вам, нате выкусите. Дом построен по другому проекту, чем рядом стоящий. Там было по четыре квартиры на этаже, и сорок вторая действительно на первом этаже находилась, а в этом — по три. Так что топай, Ванюша, на пятый этаж. Но, как бы то ни было, рано или поздно всё заканчивается, заканчивалась и пачка конвертов в моей офицерской сумке. Я стоял у порога квартиры с номером, отмеченным в моём мозгу как 62.

Шестьдесят второй адрес за какие-то пять с небольшим часов, и, учтите это, в совершенно незнакомом районе Москвы. Я глубоко вдохнул, пока заказчица билеты изучала, дыхание задержал немного, чтобы углекислый газ в лёгких скопился и по мозгам немного стукнул, прочистил их слегка — метод, проверенный неоднократно, действует безукоризненно — и из сумки тот самый ляп достал. Вначале на адрес посмотрел: конец Варшавского шоссе, почти у самого недавно открытого автотехцентра «Варшавский», который народ быстро утюгом прозвал за сходство с этим необходимым в быту устройством. В тот район я как-то раз, также в выходной день, уже наведывался. В общем, если не считать, что на метро туда-сюда придётся часа полтора потратить да на автобусе или троллейбусе ещё по полчаса пилить, страшного ничего нет. Жаль, конечно, безнадёжно потерянного времени, но такова жизнь. Я уже свыкся с мыслью, что против лома, сами знаете, чего нет, а также любимую бабушкину присказку вспомнил: что ни делается, всё к лучшему. Мне даже интересно стало, что же к лучшему произойти может, когда я в эту глушь съезжу только для того, чтобы исправить ошибку, совершённую Савелием Григорьевичем.

В конверте всего один билет лежал. Я посмотрел на него и чуть было не рассмеялся. Ну надо же: Москва — Тула, общий вагон, стоимость с доставкой всего два с полтиной. Опять мне мой закон наибольшей подлости пришлось вспомнить. Я так раздумьями обо всех этих перипетиях в судьбе и жизни разносчика железнодорожных билетов увлёкся, что даже вздрогнул, когда заказчица меня окликнула. Я мыслями в такие дебри залез, что напрочь забыл, где я и что со мной. Она даже за руку была вынуждена меня дёрнуть, чтобы в чувство привести. Я ведь, как только она мне дверь открыла, сразу же заготовленный конверт ей в руки отдал и о последнем броске задумался, уяснив о хозяйке квартиры лишь одно: что она женщина. А тут посмотреть пришлось.

Знаете, такая любопытная бабуся попалась. Годочков, я думаю, ей уже далеко за шестьдесят было, но ухожена так, что молодёжь позавидовать может. Морщинки на лице, конечно, есть, куда от них в таком возрасте денешься, но издали их совсем не видно, впечатление, что кожа как на барабане натянута, чуть тронь — зазвучит. Причёска безупречная, одежда — вообще отпад. Халат на ней шёлковый или атласный, я в этом не разбираюсь, красного цвета, с золотыми павлинами, распустившими хвосты. Подпоясан халат широким поясом, тоже золотистого цвета, немного другого тона, нежели павлины, но безупречно с ними гармонирующего. Концы пояса с обеих сторон бахромятся тонюсенькими плетёными шнурочками. А на ногах — совсем конец света: такие черевички, что в ночь перед Рождеством никакой Оксане, возлюбленной Вакулы, даже привидеться не могли. И тоже все золотом расшиты.

Бабуля увидела мой открытый от неожиданности рот и говорит:

— Я чай пить собралась, чайник только вскипел, так давайте вместе чайку попьём. Я так не люблю это делать в одиночестве, а тут вы пришли. Вот и компания нашлась.

Она вцепилась в меня и с немалой силой — откуда что взялось в этом хилом теле — потянула в глубину квартиры. Пришлось подчиниться, хотя это вовсе не входило в мои намерения. Планшет я из руки не выпустил, так и продолжал его держать, даже сильней сжав пальцы, как будто опасался, что эта странная женщина отнимет его у меня.

Чай пить старушка, видимо, очень любила и обставляла всё это удивительным образом. Пока она на кухню убежала, я уселся на стул с высокой деревянной спинкой — очень тяжёлый, дубовый наверное, я его с трудом под собой ближе пододвинул — и осмотрелся. Оказалось, что сижу я за большим круглым столом, сервированным на шесть персон. На блюдцах стояли фарфоровые чашки потрясающей красоты, просто музейные экспонаты, настолько тонкие, что насквозь просвечивали. Я даже в руку побоялся взять и рассмотреть одну, опасаясь, что раздавлю ненароком. Расписаны они были различными жанровыми сценками то ли из китайской, то ли из японской жизни. Причём, что совсем уж удивительно, на всех чашках разные сценки изображены. Там и рисовые поля, на которых по колено в воде стояли люди, и лодки странной конструкции, плывущие по реке, и восточные женщины с чёрными волосами, стянутыми в небольшой пучок, обмахивающиеся веером, и повозка непонятного вида, которую волы с длинными рогами тянули, и многоэтажная пагода, и ещё что-то. Последняя чашка далеко от меня стояла, и рассмотреть её я не успел, поскольку в комнате появилась хозяйка с фарфоровым чайником в руке, тоже картинкой украшенным, и начала наливать насыщенный чай во все чашки подряд. Пока она наливала, я всё чашками любовался. Ободок и у чашек, и у блюдец был золотой, такими же оказались и ручки чашек, чайника и сахарницы с молочником, что на столе стояли.

— Красиво, не правда ли? — послышался голос хозяйки, и я даже невольно вздрогнул, настолько это неожиданно прозвучало, ведь до того тишина стояла полная.

— Да вы не волнуйтесь. Я, видите ли, спешу сегодня очень, а дочка попросила посидеть подождать, пока билеты не принесут. «Весь день ждать я не могу, а тебе всё равно делать нечего», — явно передразнила она кого-то. — Не понимает, что у пожилых людей тоже свои весьма важные дела быть могут. Сама, бездельница, не работает, только по портнихам да массажисткам с косметологами шляется. Вышла замуж за богатого грузина — где он только деньги берёт, хотела бы я знать.

Она всё говорила и говорила, а тем временем продолжала заниматься каким-то странным делом. После того как чай во все шесть чашек налила, одну мне пододвинула, затем из холодильника торт достала, уже на кусочки порезанный, разложила его на шесть тарелочек и каждую напротив одной из чашек поставила. Вилочки небольшие, позолоченные вроде бы, такие оригинальные, всего с двумя зубцами, рядом положила, в салфетницу салфетки бумажные, уголком сложенные, воткнула, на всё это посмотрела, по-видимому, увиденным удовлетворилась и сама на стул, такой же, как подо мной, уселась.

Я за ней продолжал наблюдать. Хотелось понять: она что, из всех чашек по очереди пить будет или как? А если «или как», то зачем она всё это нагородила? Наверное, эти вопросы у меня на физиономии настолько явственно проявились, что она усмехнулась как-то странно, скривив при этом лицо, и тихонько так сказала:

— В старой квартире, откуда меня дочка с зятем выгнали… — Она помолчала секунду и продолжила: — Они-то говорят, что не выгнали, а предоставили мне идеальные условия для жизни. Мол, тут тихо и спокойно, а там внуки мешают. Их у меня четверо. Правда, — она ещё голос понизила, как будто стала опасаться, что кто-то подслушать может, — выросли они, внуки-то, у старшей своих детей уже двое, мальчик и девочка. Это, выходит, правнуки мои. И живут они от дочки, то есть от родителей своих, отдельно. Все отдельно, — повторила она. — В моей бывшей профессорской квартире — она большая, пятикомнатная — дочь с мужем своим вдвоём остались, так что не мне кто-то там мешал, а я им мешала. Так получается…

На глазах её слёзы блеснули. Она их быстро, одним движением смахнула и продолжила:

— Вот я и придумала эту игру — накрывать как бы на большую семью. Да привыкла уже. Вы внимания-то не обращайте, чай пейте. Если сахар нужен, кладите сколько хотите, песок в сахарнице лежит. Я, когда с тортом пью, сахар не кладу, и так сладко.

И она вновь заплакала, на этот раз по-настоящему. Беззвучно, а оттого ещё страшней. Лицо гримасой исказилось, слёзы двумя ручейками потекли. Я никогда даже представить себе не мог, что вот так слёзы бежать могут. Сидел, чашку поднял, но даже глоток чая, чтобы горло промочить, в котором всё пересохло в одну секунду, сделать не мог. Спазмом у меня всё сковало во рту.

Наконец хозяйка успокоилась. Раз — и всё в одно мгновение закончилось, лицо вновь нормальным стало, слёзы перестали бежать, и она даже улыбнуться попыталась. Не очень ровной улыбка получилась, но всё же.

— Вы простите меня, это чисто нервный срыв. Давайте допивайте, да мне действительно идти надо. Нет, вы не подумайте, что я вас выгоняю, просто так вот обстоятельства складываются.

Я уже к Марьинскому универмагу подходил, а это минут десять заняло, а может, и побольше, но всё ещё в себя толком прийти не мог. В троллейбусе, пока он до «Белорусской» меня вёз, всё об этой бабуле думал да пьесу вспоминал, которую уже не один раз в театре Моссовета смотрел. «Дальше тишина» она называется. Про судьбу двух стариков, которые всю жизнь вместе прожили, а теперь их дети разлучают и в разные концы страны увозят. Там так пронзительно этих стариков два наших великих артиста играли. Его — Ростислав Янович Плятт, а её — Фаина Георгиевна Раневская.

Я пьесу вспоминал и думал: везде всё одинаково, и не только от нас самих судьба наша зависит, но и от детей с внуками. Как же мы бываем жестоки к старикам своим, которые в нас всю душу свою вложили, на ноги поставили, а мы… Я даже рукой махнул, и на меня какая-то женщина с опаской посмотрела.

В вагоне метро, когда на «Площади Свердлова» почти все из вагона выскочили, мне сесть удалось. Обычно я в транспорте всегда стоя еду, но в тот день присел. Ноги как чужие были. Они даже не гудели, как это бывает, когда много ходишь, а напрочь отнимались.

Присел я и ещё раз шестьдесят третий конверт достал, чтобы адрес уточнить. Я на него смотрел, как будто в первый раз увидел, и ничего понять не мог. Всё заслонила фамилия заказчика. Вот её я действительно первый раз прочитал. Потом прочитал ещё раз. Третий уже не понадобилось — и так всё ясно. Ждёт меня там, на Варшавке, Лиана Багирова. Представляете?! Конечно, та Лиана, которая мне всю малину с защитой сломала, не могла вернуться в Москву, да ещё и в другой район, да ещё и билеты заказать до Тулы… Я подумал немного, а потом решил, что я не прав. Конечно, всё это могло быть. Маловероятно, но могло. Явно противоречило реальности лишь одно: наша Лиана в жизни не поехала бы в общем вагоне. Я её, разумеется, изучил не так хорошо, но общий — это стопроцентно не для неё.

Успокоился я, хотя, положа руку на сердце, надо признаться, не так уж и волновался. Ну а коли время всё одно девать в поезде некуда, я всю ту историю, которая в мае случилась, снова начал в памяти своей крутить. И опять с самого начала. Ну, вам-то я не буду повторять то, о чём уже речь шла, а продолжу с того места, на котором остановился.

Итак, осталось мне всего-то-навсего напечатать текст диссертации. Самое сложное во всём этом, что в тексте тьма отсылочной информации, и по большей части иностранные источники, а следовательно, латынь-матушка.

Хотя в институте целое машинописное бюро работало и три машинистки с утра до вечера по клавишам стучали, толку от них для нас не было никакого. Как мимо ни идёшь, этот стук всегда слышен был. Иногда даже вопрос возникал, да отдыхают ли они? Ну а раз так заняты, то и соваться туда бессмысленно, поэтому никто и не совался. Правда, я несколько раз в их царство по комсомольским делам забегал. И каждый раз одну и ту же картину видел. Одна машинистка действительно с упорством дятла по клавишам долбит, да ещё с немыслимой скоростью, обычным людям явно недоступной, и, что удивительней всего, практически без ошибок, а две другие журнальчики женские рассматривают или ещё чем-нибудь полезным для дома и семьи занимаются. Но дело-то было не в этом, мы все понимали, что машинистки тоже люди и им, как и всем нормальным гражданкам нашей страны, отдых необходим. Главным, почему мы туда не обращались, было следующее обстоятельство: отдать что-то в печать в институтское машбюро можно было только с визой самого директора. Вот в этом и была основная загвоздка. Как только сотрудники ни исхитрялись, чтобы туда со своими рукописями пролезть, мало кому это удавалось. Вот если есть письмо за подписью директора — тогда пожалуйста, или статью в наш отраслевой журнал, редакция которого в соседнем кабинете находилась, — тоже можно, а отчёт квартальный или, совсем уж немыслимая вещь, диссертацию, будьте добры, сами печатайте или на стороне машинистку ищите.

Нашей лаборатории в институте многие завидовали, у нас был свой подпольный, он же резервный, вариант. Когда я только на работу устроился, мне в помощь лаборантку выделили. Ниной Степановной её звали. Женщина она была уже достаточно зрелая, имела дочку, Майечку, двадцати с лишним лет. Жаловаться мне на неё не приходилось, грех на душу не возьму. Она была в меру исполнительной и так же в меру ленивой. У нас с ней если и не дружба завязалась, то сложилось вполне нормальное деловое сотрудничество. Где-то с год моё счастье продолжалось, а потом то ли тесть ей поспособствовал, а был он академиком, доктором сельскохозяйственных наук, то ли просто так сложилось, никто не знает, но её перевели в спецотдел. Там она была полноправной хозяйкой: и машинисткой, и уборщицей — в общем, выполняла всё, что следовало по роду её новой деятельности.

Когда у нас острая нужда возникала, её руководство не возражало, чтобы я по старой памяти услугами Нины Степановны пользовался. Тем более что она к нам на любой междусобойчик, день рождения ли чей, праздник ли какой, нами отмечаемый, обязательно прибегала да домой полный карман конфет шоколадных, до которых большой охотницей была, тащила, объясняя, что это для Майечки — дочки, значит. Ну, мы посмеивались, но не возражали. Так и прозвали её, про себя конечно, «для Майечки». Но диссертацию напечатать Нина Степановна и сама не взялась бы, да, честно говоря, я ей это дело вряд ли бы доверил.

К счастью, проблему с машинисткой незадолго до описываемых событий нам удалось решить. Случилось это нечаянно. Как-то у нас дома собралась привычная компания друзей. Мы часто собирались по разным поводам то у нас, то у кого-то другого по очереди. Вот в тот раз наша очередь была гостей принимать. Пришёл тогда и редкий гость, старинный наш приятель Виктор Спиридонов. Он как год назад с женой разбежался, в транс впал и никуда не ходил. А тут вдруг сам позвонил и напросился. Захотел нас с новой дамой сердца познакомить, сказал, пора настала, решили они крепкую советскую семью создать, вот он и надумал смотрины для друзей устроить. Девушка, Людмилой её звали, нам понравилась. Мы так и сказали: мол, благословляем вас, живите-поживайте да детей заводить не забывайте. Девушка Витьке культурная очень попалась. Работала преподавателем сольфеджио в музыкальном училище имени Ипполитова-Иванова и являлась большой балетоманкой. Вот и Витьку постоянно в Большой таскала. Он там уже весь балетный репертуар пересмотреть успел.

В Большой так просто не придёшь и билетик в кассе не купишь, но у Людмилы нашёлся хороший блат. Несколько её бывших учеников в оркестровой яме там сидели и в благодарность за знания, которые Людмила вложила в их головы — или куда те знания вкладываются — её контрамарками регулярно снабжали. Вот Людмила, чтобы разговор поддержать да культурный уровень наш хоть немного, но повысить, и рассказала несколько занимательных и поучительных историй из жизни Большого театра. Одна мне просто как бальзам на сердце оказалась.

Стала Людмила замечать, что, как только в очередном спектакле Наталья Бессмертнова танцует, в первом ряду партера, на самом престижном, ну и, естественно, дорогом, месте сидит одна и та же женщина, невысокая, с распущенными длинными волосами, под которыми она скрывает небольшой, но сбоку отчётливо различимый горб. И всегда у этой зрительницы на коленях лежал большой букет прекрасных роз. Как только спектакль заканчивался и артисты на поклон выходили, эта женщина первой на сцену поднималась да Бессмертновой букет вручала. Очень эта женщина Людмилу заинтересовала, и вот как-то раз, когда у одного из музыкантов оркестра, бывшего Людмилиного ученика, день рождения после спектакля решили отметить, она там с Бессмертновой нос к носу столкнулась. Ну, первым делом про даму с цветами вопрос и задала. Балерина вопросу совсем не удивилась, по-видимому, Людмила далеко не первой была, кто этой темой заинтересовался, и сказала, что это простая машинистка по имени Ася, которая все деньги, заработанные тяжким трудом, на билеты в театр да цветы тратит. Она, то есть Бессмертнова, не знает, куда цветы после спектаклей девать, не торговать же ими, поэтому раздаёт направо и налево, а всё равно вся квартира в цветах, поскольку зрители в длинную очередь выстраиваются, чтобы любимой балерине их вручить. Но вот цветы, которые приносит Ася, все их затмевают. Где она такую красоту берёт, никто не знает, а она не говорит.

Все наши рассказ выслушали, но только головами в удивлении покачали, а я, прямо как собака-ищейка, стойку сделал и Людмилу попросил, если это её, конечно, не затруднит, адресок или телефончик машинистки этой, Аси, разузнать. Людмила тут же к телефону пошла — он у нас в передней стоял — и кому-то позвонила.

С того момента довольно много времени прошло, не день-два, а несколько недель, и у нас звонок раздался. Трубку моя жена сняла, я смотрю, напряглась сильно, значит, незнакомая ей женщина позвонила, не дай бог, какая-нибудь моя новая пассия. Я даже слегка заволновался, но нет, смотрю, жена расслабилась и щебетать принялась. «Фу, чёрт, пронесло», — подумал я, облегчённо вздохнув. Прислушиваться, о чём там моя благоверная с кем-то беседу ведёт, я даже не подумал. А оказывается, это Людмила позвонила, моя-то с ней по телефону ещё ни разу не разговаривала, вот голос ей незнакомым и показался.

Так появился у меня телефон, но не самой Аси, а её мамаши. Та у неё, по-видимому, функции секретаря выполняла. Это я вначале так подумал, но потом оказалось, что у Аси квартира отдельная, а домашний телефон в том районе, где она живёт, поставить ни практической, ни даже теоретической возможности не было. Пришлось мне вначале с её мамой договариваться, а уж потом, когда мы всё утрясли, мне адресок Асин дали, и я статейку одну небольшую, на пробу, ей принёс. Очень я тогда подивился, как эта Ася живёт. Квартирка однокомнатная, так что у неё в одной комнате и спальня была с огромной кроватью под настоящим балдахином, и рабочий кабинет, если то, что я увидел, таким словом обозвать можно. А стояли там в углу два больших письменных стола, причём у разных стен, но углами смыкались. На столах этих две пишущие машинки «Олимпия» стояли, большие такие, чтобы таблицы в разворот печатать можно было. Машинки две, а вот каретка у них одна оказалась. Потом-то я разобрался, в чём там фокус: одна машинка была с русскими буквами, кириллицей, значит, а другая латинским шрифтом печатала.

Первая статья, которую я Асе принёс, совсем небольшая была. Я думал, мне придётся дня через два вновь на улицу Марии Ульяновой ехать, но Ася меня в кресло усадила и попросила несколько минуток подождать. А затем как выдала пулемётную очередь, остановилась, каретку с одной машинки на другую перенесла, десяток раз по клавишам ударила, вновь каретку на прежнее место вернула и ещё одной длинной очередью страницу завершила. Скорость, с которой Ася копирку меняла, тоже мимо моего внимания не прошла, это было нечто. В общем, минут через пятнадцать я уже в троллейбусе ехал в сторону метро «Университет», по дороге рассматривая безупречно отпечатанный текст статьи. Слова и фамилии, которые надо было в текст на латинице впечатать, были точно на том месте, где и должны были оказаться. Не машинистка, а золото, решили мы все, когда я эту пробную работу в лабораторию доставил.

Ася практически безотказной была, что ей ни принеси — всё брала, а деньги за работу просила как и все остальные, те, которые разборчивы очень. Я Асе свою диссертацию и притащил. Она объём работы оценила и говорит:

— Если очень срочно, не возьму, у меня один срочный заказ на столе лежит, а другой в машинку воткнут. Через два дня я с первым покончу, за второй примусь, ну а потом и к вашему смогу приступить. 18 мая всё готово будет. Устраивает — оставляйте.

Дело было 25 апреля, до защиты ровно месяц. Я головой кивнул в знак согласия, половину оговорённой суммы в качестве аванса на столе оставил и уехал. А через день мне в учёной части сказали, что по не зависящей ни от кого причине мою защиту с 25 мая на 15-е перенесли, там случайно окно образовалось, а на 25-е защиту той самой Лианы Багировой поставили. К 15-му она готова не будет, вот её и воткнули вместо меня. Я к Асе, а она головой мотанула — наотрез отказалась.

Передо мной разверзлась пропасть, дна которой не было видно. Забрал я у Аси черновик диссертации и отправился на работу, к учёному секретарю. Та только руками развела, но совет дала:

— Иван, ты же печатать умеешь. Берись и печатай. Сегодня 27-е, объём у тебя двести с лишним листов, но по 20 страниц в день ты же сможешь напечатать, вот и давай. Я девочек из машбюро попрошу, они тебе пишущую машинку выделят, бумагу с копиркой тоже. Попробуй — должен успеть.

— Тогда мне две одинаковые машинки надо, только одну с русским шрифтом, а другую — с латинским.

Она мне головой кивнула и вышла из кабинета. Через полчаса я ехал на институтской машине домой. На заднем сиденье стояли две пишущие машинки «Олимпия» с большой кареткой, а рядом лежали четыре пачки писчей бумаги и упаковка копирки. Все праздники, десять дней, в нашей квартире почти безостановочно стучала машинка. На полу рядом со столом были разложены шесть пачек напечатанного текста. Так я ещё никогда не уставал.

Десятого мая я приехал на работу и отнёс переплётчику шесть экземпляров диссертационной работы. К вечеру они уже были у официальных оппонентов. Закончилось всё тем, что, опять же по независящим обстоятельствам, заседание учёного совета перенесли на октябрь. Все мои старания пошли прахом. А заседание 25 мая состоялось, и Лиана Багирова успешно защитилась. Мне было очень обидно.

Вот обо всём этом я и думал, пока добирался до шестьдесят третьего адреса. Багирова, конечно, оказалась совсем другой. Это действительно была весьма распространённая азербайджанская фамилия, да и имя одно из самых популярных. Меня встретила молоденькая девушка, которой вряд ли исполнилось шестнадцать лет. Она протянула мне горстку мелочи, ровно два рубля и пятьдесят копеек, после чего я отправился на Комсомольскую площадь.

В подвале я ещё раз со всеми попрощался и поехал на дачу. А вечером следующего дня мы с женой уже держали путь к моему дядьке, везя в сумке всю сумму нашего долга — 1500 рублей.

Дом обуви

Глава 1

Как-то раз вышли мы с Гиви незадолго до обеденного перерыва с завода, где проходили преддипломную практику. Заведующего лабораторией, в которую нас послали трудиться, куда-то вызвали, и по всему выходило, что на работу он уже не вернётся, вот мы и решили по-тихому смыться. Был октябрь, но погода стояла скорее майская: тепло, солнышко пригревает не на шутку, — в общем, всё располагало к прогулке на свежем воздухе, а не к сидению в полуподвальном помещении, где в окошки, находящиеся высоко над головой, только кусочек неба и можно разглядеть.

Предприятие располагалось на Сельскохозяйственной улице, поэтому мы неторопливо дошли пешочком до проспекта Мира, а там сели на троллейбус номер девять. Надумали мы вдвоём по центру прошвырнуться, но тут я вспомнил, что давно не заглядывал в букинистический магазин на Сретенке. Я и предложил Гиви выйти на одну остановку пораньше, заскочить на пару минуток в «Букинист», а уж дальше отправиться пешим ходом к площади Дзержинского. Гиви такой план одобрил. Когда он учился в начальной школе, их семья жила в высоком здании дореволюционной постройки, находящемся прямо напротив дворца, в прошлом принадлежавшего Ростопчину. Это был единственный старинный дворянский особняк на улице Дзержинского, сохранившийся до наших дней. Гиви очень хотел показать мне, пусть даже и на поверхности, как шёл подземный ход, соединявший здание КГБ с тем домом, где когда-то жила его семья.

Магазин на Сретенке был весьма неплохой, но только для своих. Я в число избранных не входил, поэтому рассчитывать, что мне удастся приобрести там что-нибудь интересное, конечно, не мог. Правда, недавно в отдел изобразительного искусства приняли новую продавщицу, по имени Людмила, так вот с ней у меня кое-какой контакт начал налаживаться. Собственно, я и хотел всего-навсего с этой Людой поздороваться да пару комплиментов, до которых та была весьма охоча, ей на ушко шепнуть. Время поджимало, до закрытия магазина на обед оставалось минут пятнадцать, а троллейбус застыл на углу проспекта Мира и Колхозной площади.

— Едет, что ли, кто-то? — задал я вопрос не Гиви, а так, в пространство, поэтому ответа даже не ждал.

Бывало, вот так до получаса приходилось стоять в ожидании, пока, поблёскивая разноцветными огоньками, мимо не пронесётся машина кого-нибудь из членов Политбюро ЦК КПСС.

Но нет, в этот раз нам повезло, и троллейбус начал медленно перебираться через Садовое кольцо. Обеденный перерыв должен был начаться через пять минут, но мы уже бегом влетели в магазин. Я сразу же устремился в дальний угол, где находился отдел искусства. Людмила стояла, отвернувшись от зала, и подкрашивала губки, когда я подкрался к ней и тихонько, но достаточно внятно произнёс:

— Мадам, ну зачем, зачем вы тратите деньги на всю эту ерунду и мишуру? Вы и без всех этих примочек ослепительны и неповторимы!

— Ванька, — с улыбкой, демонстрирующей ухоженные зубки, повернулась ко мне продавщица, — не мог, что ли, пораньше?

— Золото моё, изо всех сил мчался, но кто-то ехал по Садовому, и мы чёрт знает сколько проторчали на углу. Представляешь, первыми стояли. Правда, должен признаться, что мы с товарищем… кстати, познакомьтесь: Гиви — Людмила… опаздываем. У него деловая встреча на площади у «Детского мира», но я его уговорил сюда заскочить, пообещав, что не задержусь. Поэтому чао-какао, люблю, целую. — И я наклонился через прилавок, чтобы дотянуться до её щёчки.

В этот момент в магазин ворвалась парочка ребят. Размахивая какой-то толстой книгой, они попытались заскочить в товароведку, но там уже было закрыто, и они поплелись назад. В зале остались только мы с Гиви да Людмила, которая кивком показала нам дорогу на выход. Делать было нечего — пришлось подчиниться.

На крыльце стояла та самая парочка. Скорее всего, они решили дождаться открытия магазина, но, увидев нас, оживились. Пока мы выходили из дверей, я успел их хорошенько рассмотреть. Тот, что справа, с книгой в руке, был помоложе, повыше и вообще как-то покрупней. Трудно было понять, окончил он уже школу или продолжал там учиться. Волосы у него были коротко стрижены «под ёжик», цвета непонятного, не светлые и не тёмные, так, серединка на половинку, лицо круглое, уши слегка оттопыренные, глаза карие, небольшие — ничего особенного, самые обычные, нос приплюснутый, с явно сломанной переносицей: то ли хозяин любитель подраться, то ли боксом занимался. Габаритный в целом парень, но при этом какой-то рыхлый и ничем не выдающийся, на улице с таким встретишься — внимания не обратишь. А вот второй мне откровенно не понравился. Был он значительно старше первого — наверное, ему уже к тридцати приближалось. Светловолосый, с новомодной фасонной причёской, так называемой «скобочкой». На голову его было приятно посмотреть, но вот увидел я его глаза, прикрытые очками, и мне сразу же не по себе стало. Серые, холодные, без проявления каких-либо чувств — такой убьёт и не поморщится. Перед нами стоял настоящий бандит, и скрывать свою агрессию он даже не пытался.

Конец ознакомительного фрагмента.