Погибают всегда лучшие

Владимир Гурвич

Бывший спортсмен и спецназовец Владислав Легкоступов возвращается после долгого отсутствия в родной город. И решает заниматься бизнесом. К нему он привлекает родного брата Алексея. И сразу же к Легкоступову приходит за данью братва. Но он прогоняет их. Те обещают отомстить. И вот перед самым открытием магазина возле него раздается взрыв. Алексей погибает, а Легкоступов с тяжелыми ранениями попадает в больницу. Легкоступов выходит из больницы, он не знает, что делать, как жить? Внезапно в его съемной квартире раздается звонок. Человек представляется – Вознесенский. Легкоступов знает – это один из самых больших бизнесменов города. Он предлагает ему, чтобы победить местный криминал баллотироваться на пост мэра города. Какое решение примет герой и что за этим последует, вы узнаете, прочитав роман.

Глава вторая

Сначала в сознание возникло малюсенькое ядрышко света, постепенно оно стало расширяться. Потом появились первые зыбкие очертания. Это не были предметы, скорее их цветовые пятна; я даже не мог понять, что они означают. Впрочем, я не понимал не только это, но и вообще что происходит? Где я, на каком свете? Осознание своего «я» отсутствовало, его заменяли неясные ощущения, которые могли принадлежать кому угодно. Даже животному или растению, если они способны отличать день от ночи.

Сколько продолжалось это состояние я не знал, так как неожиданно возникший в моем сознание свет то и дело исчезал из него, и я вновь погружался в непроницаемую темноту. Но затем она вновь расступалась, чтобы вновь дать дорогу световым лучам.

Наконец я открыл глаза по-настоящему и осмотрелся вокруг. Так как двигаться я не мог, то возможности для обзора были весьма не велики.

Прямо надо мной висела большая люстра, у стены стоял телевизор, немного правее от него была дверь. Но куда она вела, в какой мир я не имел понятия.

Я попытался сосредоточиться. То, что в моем сознании возникали какие-то предметы и образы, говорило о том, что я был скорее жив, чем мертв. Но что это реально значило? Я снова закрыл глаза — внезапно в моем мозгу ярко вспыхнула картина: бегущий ко мне навстречу Алексей, затем огненная вспышка наподобие молнии во время дождя — и парящее над землей тело.

Невольно я сделал резкое движение, пытаясь встать. Резкая боль расколола мой череп, прошлась по груди и ушла в ноги. Я закричал, а затем вновь все погасло, подобно экрану в кинотеатре после окончания сеанса.

Когда мои глаза распахнулись вновь, то они увидели склоненное надо мной мужское лицо. Рядом стояли еще несколько фигур в белых халатах. Но разглядеть я их уже не мог, они расплывались, превращаясь в сплошные световые контуры.

— Где я? — спросил я. Мне казалось, что мой голос звучит громко, но потому, как лицо человека сделалось напряженным, я догадался, что он не расслышал вопроса. — Где я? — повторил я его.

— Все в порядке, вы в больнице. Ни о чем не беспокойтесь, все будет хорошо.

В голове бились какие-то мысли, они требовали словесного оформления, но у меня было такое ощущение, что я забыл большинство слов. К своему удивлению, я не знал, о чем спрашивать, что говорить. Я в больнице, значит, со мной что-то случилось. Ведь просто так туда не попадают. Но что? Внезапно я снова увидел бегущего человека, яркий блик пламени, подпрыгнувшее тело.

— Алексей! — закричал я.

Кажется, я начал биться в истерике, что-то бессвязно кричал, меня успокаивали, но это не помогало. Тогда меня схватили за руки, а подошедшая медсестра ввела иглу в вену. Буйство во мне стало быстро утихать, теплая волна покатилась по протокам моего тела, а затем снова все стало в очередной раз быстро темнеть…

Наверное, пребывал я в небытии довольно долго, потому что когда я очнулся и огляделся, то определил, что сейчас утро. Солнце светило в незашторенное окно, ее лучи скользили по моему лицу, приятно согревая кожу. Рядом со своей постелью я обнаружил сидящую женщину, которая пристально смотрела на меня. Увидев, что я открыл глаза, она вскочила и выбежала из палаты.

Как ни странно, но чувствовал я себя достаточно бодро, голова не только не болела, но была довольно ясная. Но мысли и картины, которые в ней вспыхивали, не доставляли мне радости.

Вошел доктор, он внимательно посмотрел на меня и присел возле кровати.

— Я вас осмотрю, — сказал он.

Причин для возражений у меня не было, а потому я ничего не ответил.

Врач пощупал пульс, послушал грудь и легкие, измерил давление. Затем заглянул в глазное яблоко.

— Вы можете назвать себя? — спросил он.

— Легкоступов, Владислав Сергеевич, — уверенно ответил я.

— Сколько вам лет?

— Тридцать пять.

— Вы женаты?

— Разведен.

— Есть ли дети?

— Сын. Его зовут Юрий.

— Что ж, замечательно, с памятью все в порядке. Я рад за вас.

— Что со мной? — Я попытался подняться — и тут же пронзительная боль снова уложила меня в постель. И все же она была не такой сильной, как в первый раз.

— Лежите спокойно, вам нельзя шевелиться, а тем более вставать. У вас черепно-мозговая травма, сильное сотрясение мозга. Вам нужен покой. Это для вас лучшее лекарство.

— Скажите, а что с Алексеем, моим братом? Я видел, как он летел.

— Последние слова звучали довольно нелепо, но других — я не нашел. Да и не это меня сейчас беспокоило.

Я увидел, как изменилось лицо врача. Мне показалось, что он не знает, как ему поступить: отвечать ли правдиво на мой вопрос или нет.

— Я хочу знать, что с Алексеем, — настойчиво повторил я.

— Его спасти не удалось, у него были ранения не совместимые с жизнью. Поверьте, мы делали все, что могли.

Я застонал. Меня пронзила боль, только не физическая, а совсем другая, а потому еще более тяжелая. Мне хотелось плакать, но при враче и медсестре это было не очень удобно. Я всегда старался не показывать свои чувства на людях. И все же надолго меня не хватило, я ощутил, как прохладная слеза проложила влажный след по моей щеке. Я видел по их изменившимся лицам, что они не то удивлены, не то обеспокоены моей реакции; было заметно, что они явно не знали, что делать — то ли успокаивать меня, то ли дать мне выплакаться. И эта их нерешительность как-то странно подействовало не меня; я громко, как маленький ребенок, зарыдал. Если память мне не изменяла — а с ней у меня вроде было все в порядке — такое случилось со мной первый раз в жизни.

Мои рыдания продолжались минут пять. Но они оказались целебными для меня, так как помогли мне избавиться от нервного стресса. Но не от боли; отныне я знал, что она до конца моих дней поселилась в моей душе. И вряд ли есть средства, которые способны оттуда ее извлечь.

— Как это все случилось? — спросил я.

— Вы разве не помните? — слегка удивленно сказал доктор.

Я ничего не ответил, только посмотрел на него.

— Был взрыв возле вашего магазина.

— Я это помню.

— Вам очень повезло. Если бы вы прошли еще хотя бы два метра, я не уверен, что мы бы с вами сейчас беседовали.

— А Алексей?

— Бомба разорвалась всего в нескольких шагах от него, она была спрятана в урну.

— Они промахнулись, погибнуть должен был я.

Врач быстро взглянул на меня, но промолчал.

— А что известно о том, кто это сделал?

— Я ничего вам не могу сказать, я только знаю, что идет следствие. Весь город говорит об этом несчастье.

Даже если об этом будет говорить весь мир, это все равно не вернет Алексея, подумал я.

— Для вас главное сейчас отдых, — сказал врач. — Мы пойдем, а вы постарайтесь заснуть сами, без лекарств.

— Подождите. Мне что-то мешает на голове.

— Это перевязка, у вас там рана. Но, как оказалась, не очень глубокая. Все зарубцуется. Спите. — Врач встал.

— Как вас зовут, — сам не зная для чего, спросил я. Как будто это имело сейчас какое-то значение.

— Аркадий Яковлевич Липкин.

Я слышал эту фамилию, это был самый известный в городе хирург, к нему обращались в самых тяжелых случаях. Но, насколько я понял, у меня случай как раз не самый тяжелый. Или меня обманывают?

Но спрашивать об этом было уже некого, так как врач, сопровождаемый медсестрой, покинули палату. Я остался один со своим горем, со своими мыслями и вопросами, на которые не знал ответа. Вернее, в одном я был уверен почти наверняка: целились не в Алексея, а в меня. Но тогда выходит, что я прямой виновник его гибели.

Хотя врач мне советовал в качестве лекарства — сон, спать я не мог. Мне хотелось немедленно вскочить и бежать отсюда, дабы отомстить тем, кто убил брата. Но даже если у меня хватило бы сил, чтобы выбраться из больницы, куда бы я пошел, где стал бы искать убийц? Хотя этот город мне родной, я в нем родился, но за те годы, что я тут не жил, здесь произошло множество перемен. Появились новые люди, новые отношения, о которых я ничего не знал. И последние события самым страшным образом подтверждали мне этот тезис.

Путь к этому взрыву, как я теперь понимаю, начался неделю назад, когда в мой магазин с заднего входа неожиданно валились двое парней. Они по-хозяйски расположились в моем кабинете или если быть точнее в шестиметровой каморке, где едва умещался стол и две пары стульев. Я сразу понял, кто они, ибо в своей жизни уже имел дело с этим сортом людей. А от них просто пахло за версту их занятием. А потому я не слишком испугался, ведь до сих пор я выходил в борьбе с ними победителем. Ухмыляясь, они заявили, что требуют от меня 10 процентов всех грядущих доходов, которые принесет мое скромное заведение. Пожалуй, самое удивительное в этой истории заключалось в том, что они точно назвали сумму прибыли; именно ее по моим расчетам я должен был получать в первое время пока по-настоящему не раскручусь. Как они могли вычислить эту цифру, неужели сосчитали? Если подумать, то это обстоятельство должно было меня насторожить: ибо речь пахло не примитивным рэкетом какой-то уличной банды, а нечто более серьезным. Но в тот момент я не думал о таких вещах, в моей голове бешено крутилась карусель совсем других мыслей.

Я смотрел на наглые ухмылки этих парней и прикидывал, какими приемами их следует уложить, дабы они надолго бы забыли дорогу к моему магазину. То, что они не представляли для меня серьезной угрозы, в этом я не сомневался. Не то, что они были щуплыми, наоборот, парни были и высокие и хорошо откормленные, как гуси перед новогоднем забоем, но я ясно видел, что они на сто процентов уверены, что никакого сопротивления с моей стороны не последует, и я безропотно приму их условия.

Эта убежденность их расслабляла, делала небоеспособными.

У меня есть одна черта, которая доставляет мне в жизни много неприятностей: я крайне вспыльчив. Эти два наглых подонка вызывали во мне просто ярость. Но я знал, что нельзя ее показать раньше времени, иначе дам им преимущество. Я встал, вышел из-за стола. Они по-прежнему сидели на стульях, широко расставив ноги, уверенные в своем преимуществе, основанном на численном превосходстве; один из них демонстративно харкнул. Его пенистая густая слюна, упавшая на мой недавно вымытый пол, стала для меня подобно извлеченного из гранаты запала; ударом в шею я мгновенно вырубил его. Второй вскочил со своего места, но был моментально отброшен моей ногой к стене. Все было кончено так быстро, что я даже почувствовал разочарование, так как гнев во мне еще не остыл и требовал дальнейшего выброса энергии. По очереди я выволок рэкетиров на улицу и бросил их на землю, на самый грязный заплеванный участок.

На мой взгляд, это было наиболее подходящее место для них. Оба шантажиста были явно в нокауте и потому почти не трепыхались. Рядом стояла машина, за рулем сидел человек. Он внимательно наблюдал за происходящим, его прищуренные глаза встретились с моим взглядом. Я сразу понял, что он тоже член этой банды, может быть, даже глава ее. Я подошел к нему.

— Возьми это гавно, — сказал я, кивнув на валяющихся в грязи его товарищей. — А то от них слишком воняет. А я не переношу отвратительные запахи.

Гордый и довольный собой, я вошел в магазин, не обращая внимания на то, что происходит за моей спиной. Каким же я был идиотом!

Меня снова, как и тогда, распирала ярость. Больше всего на свете мне хотелось найти тех подонков и сделать с ними то же самое, что они сделали с Алексеем. Я почти не сомневался, кто автор этого взрыва. Если его совершили не те, кто наведывался ко мне, то уж точно кто-то из их банды. Как жаль, что я не могу выйти немедленно из больницы, просто руки дрожат от нетерпения, так хочется отыскать убийц. Ну, ничего, пусть они подождут немного, им еще недолго ходить по этой земле.

«Алеша, — шептал я, я не могу тебя воскресить, но я могу за тебя отомстить. И заверяю тебя: я непременно это сделаю. Пусть для этого мне потребуется отдать свою жизнь, но твоя смерть не останется безнаказанной».

Дав себе эту Ганибалову клятву, я почувствовал некоторое успокоение. По крайней мере я теперь знал, что мне предстоит делать после того, как я оклемаюсь. И коли судьба меня пощадила, то теперь мне надо как можно скорее окончательно прийти в себя, сбросить к чертовой матери больничный халат и вновь облачиться в свою привычную одежду. Меня ждут слишком важные дела, чтобы валяться тут.

Незаметно я снова заснул. Мне снился взрыв, чьи-то крики, затем чье-то исковерканное тело. Но это не было тело Алексея. Я внимательно присмотрелся и узнал в этом изуродованном трупе себя. Вернее то, что осталось от меня. Я глядел и не понимал, что происходит. С одной стороны я знал, что я — жив, ибо кто же тогда видит убитого, но с другой — сомнений не было в том, что погибшим был я. Я даже разглядел небольшой шрам возле глаза — след от давней юношеской драки. От этой раздвоенности мне стало совсем не по себе, мне хотелось крикнуть: кто же я на самом деле — мертвый или живой? Но никого по близости не было, я находился один, вернее в компании с самим собой. Только разорванным бомбой на куски. Не в силах больше выносить эту странную ситуацию, я закричал. И этот мой отчаянный крик прогнал родившуюся в моем мозгу страшную картину, а затем я погрузился в непроницаемую темноту.

Я проснулся и сразу почувствовал себя лучше. Глаза смотрели ясно на мир, все картины были четкие и яркие. Окна не были зашторены, я видел, как солнечные лучи пробиваются сквозь густые заросли весенней листвы.

Я попробовал встать и к моей радости эта попытка мне вполне удалась. Только в первый момент тело отреагировало всплеском боли на резкое движение. Но она тут же утихла, и я наконец принял сидячее положение.

Впервые я получил возможность по-настоящему обозреть место, где я нахожусь. И надо сказать, что увиденное изрядно поразило меня. Палата хотя по размерам была не слишком велика, но не по больничному уютная.

Пол был накрыт ковром, у стены на тумбочке стояла видеодвойка фирмы «Сони». У другой стены расположился небольшой, но изящный платяной шкаф, рядом с ним — холодильник, тоже судя по красивым формам не отечественного производства. Кроме двери, ведущий в коридор, я обнаружил еще одну дверь. Я направился к ней, с радостью отмечая, что ступаю достаточно твердо.

За дверью скрывалась ванная, совмещенная с туалетом. Я воспользовался его услугами, затем меня заинтересовало висящее над раковиной большое в красивой оправе зеркало, а в нем — мое отображение. Несколько минут я внимательно, словно знакомясь, разглядывал себя. Оказалось, что вид у меня был вполне сносный, если не считать перебинтованной головы. Кроме того, под глазом была небольшая синева, но это был такой пустяк, на который даже не стоило обращать внимания.

Я вымыл руки, затем вернулся в комнату, сел на кровать. И стал размышлять. Тем более пищи для этого занятия накопилось немало. Прежде всего, меня заинтересовал вопрос: почему я оказался в столь непривычных комфортных условиях? Несмотря на долгое отсутствие, я все же достаточно хорошо знаю свой город и состояние его больниц, в которых люди лежат по пять-десять человек в палате обставленной старой, давно разбитой мебелью. А тут номер-люкс с ванной, телевизором, видеомагнитофоном, телефоном. Его, я кстати, обнаружил только что, он стоял на тумбочке возле моего изголовья. В своей жизни мне приходилось жить в самых разных отелях во многих странах, и я вполне профессионально мог оценить уровень комфортабельности этого номера, тянет самое меньшее на четыре звездочки. Легко себе представить, сколько стоит тут пребывание.

Но у меня нет даже денег, чтобы заплатить за день моего нахождения здесь; все свои капиталы я вложил в магазин. Черт возьми, я должен знать, что все-таки происходит? И как на грех, ко мне никто не приходит. В этот момент, словно услышав мое мысленное пожелание, дверь отворилась, и на пороге показался Липкин.

Увидев меня не как мне предписывалось в лежачем, а в сидящем положении, он изобразил радость на лице.

— Вижу вам лучше. Очень рад. Давайте я осмотрю вас.

— Подождите минуту, доктор, — остановил я его. — Ответьте мне на несколько вопросов.

— Да, пожалуйста, если, конечно, это в моей компетенции.

— Думаю, что в вашей. Во-первых, объясните, где я нахожусь?

— А вы не знаете? — Липкин был не то удивлен моим вопросом, не то смущен. — Мне казалось…

— Вы разве забыли, что меня сюда привезли без сознания.

— Да, конечно. Вы в первой клинической больнице.

Теперь мне стало не все, но кое-что ясно. О первой клинической больнице в городе было известно всем, но попасть туда простому смертному было также сложно, как грешнику в рай. Там лечились исключительно сливки общества и то, что скромный бизнесмен, каких пруд пруди оказался в избранном заведение, вызывало дополнительные вопросы.

— Сколько стоит этот номер-люкс в сутки? — снова спросил я. — Боюсь, но вы малость ошиблись, у меня нет денег, чтобы заплатить за пребывание тут.

— Вам не надо платить, все оплачено. — С каждым новым ответом Липкин выглядел все более смущенным.

— Оплачено? Но кем?

— Этого я не знаю, правда, не знаю, — добавил он, встретившись с моим недоверчивым взглядом. — Мое дело лечить людей, все коммерческие вопросы решает наш директор. Мне только известно, что по условиям договора вы будете находиться тут столько времени, сколько потребует ваше лечение.

Скорей всего Липкин не врал; зачем ему это нужно да и вряд ли его ставят в известность о коммерческих делах, которые вершатся скорей всего за его спиной. Спросить директора? Но я почему-то был уверен, что он тоже ничего не скажет. Может, не захочет, а может потому, что тоже мало что знает.

— Сперва вас отвезли в другую больницу — в третью, но вы там пробыли недолго, через часа два вас перевезли сюда, — вдруг добавил интересную деталь в эту загадочную историю уже по собственной инициативе Липкин.

— Это не было опасно?

— Какой-то риск был, но все делали очень осторожно.

— И вы, конечно, не знаете, кто проявил обо мне такую заботу.

— Увы, ничем не могу вам помочь.

— Скажите, доктор, а ко мне никто в эти дни не приходил? Или хотя бы интересовался моим состоянием?

— Сожалению, но никто.

Липкин снова осмотрел меня и, кажется, остался доволен моим состоянием. Я снова оказался один. Впрочем, скука не грозила взять меня в плен, так как было над чем поломать голову. И все же сейчас меня заботило другое; вот уже несколько минут, как я не отрываясь, смотрел на телефон. Я знал, что должен был позвонить в свой родительский дом, дом, где когда-то родился и жил, где живет моя мать, где живет, вернее еще несколько дней назад жил Алексей вместе со своей семьей.

То, что моя мать не навестила меня за эти дни, не вызывало у меня чересчур большого удивления. Я отлично знал, что никогда не был ее любимым сыном. С момента появления Алексея на свет ее сердце оказалось отдано ему. И занималась она почти исключительно только им. Почему так случилось? Может быть потому, что он был поздним ребенком, очень послушным и нежным я же вечно пропадал на улице, попадал в какие-то передряги в то время, как он находился постоянно дома. С самого детства у него определились две страсти — книги и механизмы. Хотя я тоже неплохо учился, угнаться за братом я не мог; все десять лет учебы в школе и пять лет учебы в институте он был круглым отличником. Ему пророчили великое будущее, но при этом не учитывали того обстоятельства, что в отличии от меня он был начисто лишен честолюбия и всегда был погружен в самого себя. Талант же, даже самый большой, вовсе не является гарантом успеха; в жизни торжествует посредственность. И если талантливый человек не умеет расталкивать ее руками, то он обречен на прозябание. Именно такая печальная история и случилось с Алексеем.

Всем казалось, что конструкторское бюро завода, куда он пошел работать, — это трамплин для приземления в совсем другом, гораздо более высоком месте. Но шли годы, а он все сидел за своим кульманом и смотрел как другие, гораздо менее способные, но более пробивные поднимались на лифте судьбы вверх.

Я знал, что моя мать очень сильно переживала этой застой в карьере Алексея. А то, что мне удалось кое-чего добиться, вызывало у нее по отношению к младшему сыну ревность. Что же касается самого Алексея, то он всегда бурно радовался моим удачам; из всех людей, которых я знал, это был самый независтливый человек. Мы любили друг друга, хотя и общались мало. Я уехал в Москву, и хотя Рождественск находился всего в шести часах езды от столицы по хорошему скоростному шоссе, я редко навещал, как принято сейчас говорить, свою малую Родину. И в значительной степени — из-за матери, так как всякий раз, когда я приезжал сюда, то отчетливо ощущал исходящий от нее холод недоброжелательности и нежелательности моего тут пребывания.

То, что она не навестила меня все эти дни, говорило только об одном: она считает меня главным виновником гибели сына. И надо сказать, что может быть впервые в жизни я был с ней согласен. Если бы я его не втянул почти вопреки желанию Алексея в это дело, он был бы сейчас жив.

Я застонал; так сильно переполняли меня чувство вины и ненависть к убийцам, что удерживать эту гремучую смесь в себе мне было не под силу. Я вообще по натуре человек мстительный и мало склонен прощать своих врагов или обидчиков. И давно заметил одну особенность человеческой натуры: месть доставляет ей большое моральное и физическое удовлетворение. В каком-то смысле это то же самое, что и любовь, только в черном ее варианте. Но человек очень падок на все негативное, злое и чтобы вызвать в нем самое плохие качества обычно не надо прилагать много усилий, достаточно воззвать к ним и освободить его от страха перед наказанием за свои поступки.

Я не стал звонить домой; если они не хотят ничего знать обо мне, то и мне нет смысла навязываться им. Вместо этого я лежал в кровати и мысленно рисовал картины предстоящей мести. Я представлял, каким страшным пыткам подвергну гнусных убийц брата. Прежде чем они уйдут в тот мир, откуда нет возврата, они в полной мере поймут, что совершили самую большую ошибку в своей жизни, подняв руку на Алексея. Вернее, ясно как день, что руку они подняли-то на меня, а вот погиб совершенно невинный человек. И однажды непременно настанет день, когда всем сполна придется платить по счетам.

Все последующие несколько дней прошли внешне вполне спокойно. Ко мне никто не приходил, если не считать врачей и медсестер, никто не звонил; иногда мне казалось, что я лежу не в больнице, а в склепе, а сам себе я напоминал неопознанный труп, которым никто не интересуется.

И все же я кожей ощущал, что я не всем безразличен, есть некто, кого беспокоит моя судьба. Какие этот некто имеет на нее виды, я не представлял, но ведь не случайно же я очутился в этом замечательном больничном номере, не из-за благотворительных же побуждений оплачивают мое тут отнюдь недешевое пребывание. А потому я почти не сомневался: придет момент и этот человек обязательно объявится и предъявит мне свой счет. Что потребует он? Кому может понадобиться неудачливый бизнесмен, разведенный мужчина, человек без гроша в кармане? Обычно таких людей просто списывают, как больных матросов с корабля, оставляя их наедине с самими собой, со своими неудачами, со своей несложившейся жизнью. И дальнейшая дорога их хорошо известна — бродяжничество, алкоголь — наконец смерть под забором или от ножа в бессмысленной, затеянной от отчаяния, пьяной драке. Я был свидетелем, как завершали свой жизненный путь таким вот печальным образом немало людей, занимавшие некогда в жизни гораздо более высокое положение, чем я, обладавшие такими деньгами, что казалось их хватит не только для них самих, но и для их отдаленных потомков. Но подобно пожару, превращающего великолепный дворец в груду головешек, ошибки, непродуманные действия, глупости, пороки приводили к тому, что все безвозвратно уносил с собой ветер безжалостных перемен. Неужели и мне уготовлена такая участь? Если быть честным, мне пока не хочется соглашаться с таким вариантом развития событий.

Через три дня я вышел из больницы. Доктор Липкин последний раз осмотрел меня и остался доволен увиденным.

— У вас очень крепкий организм, все быстро заживает, он способен выдержать и не такое испытание, — обнадежил меня мой лечащий врач.

— Когда-то я уделял ему много внимание, — усмехнулся я. — Вот он и благодарит меня за это.

— Ах, да, вы же бывший спортсмен. Теперь мне понятно. — Но что ему стало понятно, он уточнять не стал. — Первое время избегайте больших нагрузок, я вам выпишу кое-какие лекарства. Это укрепляющее. Принимайте их регулярно.

— Непременно, доктор. Спасибо за возвращение с того света.

— Вы там еще не были, но у вас все еще впереди, — обнадежил он меня.

Я вышел на улицу и внимательно осмотрелся. Я не исключал, что меня могут встречать. Или следить за мной. Но ничего достойного внимания не обнаружил; мимо меня шли прохожие, их взгляды равнодушно скользили по моей персоне, а затем также безучастно перемещались в попадавшие в их поле зрения другие предметы. По-видимому, никому не было дела до моего выздоровления. Что ж, тем лучше, по крайней мере, мне ничего прямо сейчас не грозит.

Рядом с больницей находилась остановка автобуса. Я сел в переполненную машину, из которой выскочил через десять минут. Я оказался у своего магазина. Покореженные входные двери кто-то намертво забил, а разбитые взрывом витрины заставил фанерой. У меня с собой были ключи, я открыл задний вход и проник в помещение. Я грустно прошелся по торговому залу; все тут было уже готово, чтобы начать торговлю. Если не было бы этого взрыва, она бы шла уже во всю, и Алексей руководил бы этим ответственным процессом. Так нами задумывалось. Но этому не суждено было случиться; мысль же о том, чтобы довести до конца этот проект, теперь казалась мне кощунственной. Хорошо если удастся все это продать, хоть за самую мизерную цену и тем самым выбраться из беспросветной нищеты.

Я сел на стул и как-то безучастно осмотрелся вокруг себя. Мною овладело странное чувство: я вдруг поймал себя на том, что ничего больше не хочу. К чему стремиться, чего добиваться, если все кончается взрывом. Люди безжалостны друг к другу, они готовы убивать ради каких-то несчастных грошей. Неужели моя жизнь, жизнь брата стоит несколько тысяч долларов в месяц. Для тех людей, кто подложил бомбу, это же сущий пустяк. Что можно сделать хорошего и честного в таком жестоком немилосердном мире, где все воюют против всех. Но разве могут быть в такой войне победители? Рано или поздно она проглотит своей кровавой пастью всех нас — и убийц и их жертв.

Больше тут делать мне было нечего, я покинул магазин и поехал в квартиру, которую снимал.

Я открыл дверь; на всякий случай несколько секунд стоял на пороге, прислушиваясь к доносящимся шумам. Но единственное, что я расслышал — слабое капанье воды. Я осторожно вошел, прошел на кухню, завернул кран. Мой взгляд упал на плиту; на ней стояла кастрюля с так и не съеденными пельменями. Только они покрылись зеленым налетом. С отвращением я вылил это варево в унитаз, спустил воду. И только затем прошел в комнату.

Я сел на диван. Пожалуй, впервые в жизни я оказался в ситуации, когда не знал, что мне делать. Я был абсолютно один, без дела, без семьи, без имущества, без денег и даже без собственного жилья. Московскую квартиру я оставил жене и сыну; дом, в котором появился на свет, меня принимать не хотел; средств же на покупку своего даже маленького уголочка у меня не было; все, что я имел, все, что удалось раньше заработать, в надежде на будущие доходы я вложил в этот трижды распроклятый магазин. Меня окружала сплошная пустота и темень. Оставалось одно — повеситься. Я даже поднял голову вверх в поисках подходящего крюка. Вдруг в самом деле однажды пригодится. Пожалуй, впервые в жизни ко мне пришла эта мысль, и я не отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, а стал обдумывать серьезно. А ведь раньше ничего такого со мной не случалось, хотя я попадал во всякие ситуации. Но тогда я не испытывал такого отчаяния и боли…

Внезапно я вздрогнул: посреди мертвой тишины раздался телефонный звонок. Несколько секунд я смотрел на аппарат, словно не понимая, что это, откуда доносится эта трель? И в самом деле, за то время, что я лежал в больницы, я как-то отвык от разговоров по телефону, за все время моего лечения мне никто ни разу не позвонил.

Я взял трубку и услышал в ней незнакомый мужской голос.

— Владислав Сергеевич, очень рад, что вы снова дома. Как ваше самочувствие?

— Самочувствие у меня нормальное, но хотелось бы знать, кто проявляет обо мне такую трогательную заботу?

В трубке раздался смех.

— Извините, я не представился. Моя фамилия Вознесенский, Борис Эдмондович. Вам нужны еще какие-то пояснения?

— Нет, не надо, — сказал я.

С Вознесенским я не был знаком, но эту фамилию знал отлично.

Впрочем, в городе вряд ли можно было отыскать человека, который бы ее не слышал. Потому что практически любой горожанин хотя бы раз в месяц совершал покупку в его магазинах или мылся в его банях или работал на его многочисленных предприятиях и мастерских. Я уж не говорю об одном из самом крупном в городе банке, которым он тоже владел и где я недавно открыл счет своего в магазина, надеясь, что туда поплывут деньги.

— Я тоже так думаю, — сказал уже без смешка Вознесенский. — Не стану скрывать, что мне бы очень хотелось с вами познакомиться.

— Зачем?

— Хороший вопрос, — снова засмеялся он. — Зачем знакомятся люди. У вас есть версия?

— Чтобы убить.

— Я понимаю истоки вашего мрачного юмора, Владислав Сергеевич, и поверьте, очень сочувствую вашему горю. Я не был лично знаком с Алексеем Сергеевичем, но я слышал, что он был очень талантливым инженером. Но таков закон жизни: в первую очередь гибнут всегда лучшие.

— Вы уверены?

— Об этом неумолимо свидетельствует вся мировая история и мой маленький жизненный опыт. Ведь лучшие — это всегда наименее защищенные, на них ополчается всякая мразь. А ее, к сожалению, слишком много, неизмеримо больше, чем лучших. Вы согласны со мной?

— Да, мрази хватает, — не мог не согласиться я.

— Мне бы хотелось, чтобы вы меня навестили, — вдруг сказал Вознесенский.

— Почему бы и нет, времени свободного у меня хоть отбавляй.

— Понимаю, это вас угнетает. Вы человек деятельный. Но раз у вас много свободного времени, почему бы вам не приехать прямо сейчас.

— В самом деле, можно приехать прямо сейчас.

— Тогда не сочтите за труд выполнить то, о чем я вас попрошу. Никуда не выходите и никому не открывайте, за вами приедет машина. За минуту до этого вам позвонят. После звонка осторожно подойдите к окну; перед вашим подъездом остановится «Джип Чироки». Бегите вниз и садитесь в автомобиль.

— Зачем такие предосторожности? Мне что-то угрожает?

— Не знаю, но, думаю, вы согласитесь со мной, что принять меры предосторожности всегда нелишне. И кроме того, я не хочу, чтобы кто-либо знал, что вы направляетесь ко мне в гости. Вы не возражаете против таких условий?

— Пусть будет по-вашему, мне все равно.

— Замечательно. Тогда до скорой и, надеюсь, приятной встречи.

Внутри трубки застучали короткие гудки. Я положил ее на аппарат, а сам подошел к окну, отогнул занавеску. На улице было тихо и спокойно, кроме греющей на солнце собаки никого не было видно. Что означает этот странный звонок и эти странные предосторожности? Неужели мне что-то угрожает? Вряд ли те, кто покушались на меня в первый раз, хотят меня добить. Сейчас я не представляю для них никакого интереса, я абсолютно нищ и гол, как лишенный всего узник. Но с другой стороны так мыслю я, а вот они могут быть совсем иные резоны.

Я посмотрел на телефон, но он пока молчал. Странный звонок, зачем я понадобился Вознесенскому? Он — богач, я — бедняк. Может быть, его интересуют мои московские связи? Или что-то совсем другое? У меня было чувство, что его желание встретиться с моей персоной связано с событиями в городе. Не он ли поместил меня в этот комфортабельный больничный номер? Если это так, то он же и оплатил счет. А что если это он организовал покушение на меня и сейчас хочет добить хотя бы из предосторожности; а вдруг я захочу отомстить за смерть брата? Его просьба о том, чтобы я никуда не ходил, никому не сообщал об этом приглашение, как раз идеально встраивается в эту схему. Что ему стоит меня убрать, а труп спрятать. И тогда я буду числиться не как убитый, а как пропавший без вести.

Меня вдруг прошиб холодный пот: ехать или не ехать? Всего лишь от одного решения зависит моя жизнь. И если я ошибусь, то расплачусь за оплошность сполна. Я попытался промотать назад мысленную пленку нашего разговора. Одна фраза в нем меня заинтересовала больше всего. Как же он сказал: лучшие всегда погибают первыми. Что он имел в виду: мою смерть? Или его слова имели несколько иной, более широкий смысл? Но если так, кто же в таком случае лучший? Маловероятно, что он имел виду Алешу, он погиб случайно, бомба ошиблась в выборе своей жертвы. Скорей всего речь шла о грядущих смертях. Вряд ли ее конвейер остановился на моем брате. Меня вдруг пронзило предчувствие, что та страшная история, которая началась со взрыва у дверей моего магазина, не закончилась, а только-только начинается. И пока написан лишь ее кровавый пролог.

Хотя я ждал звонок, но когда он прозвенел, то невольно вздрогнул. Я так и не принял решение: ехать мне на встречу с Вознесенским или нет? Или все же принял, только пока боюсь сказать себе об этом.

Я подошел к окну, осторожно посмотрел на улицу. В этот момент, поднимая густой шлейф пыли, показался обещанный джип. Он резко затормозил перед моим подъездом. Я бросился на улицу, даже не закрыв дверь на ключ. Впрочем, в этом не было особой необходимости. Если мне не суждено вернуться в эту конуру, то запирать ее не имеет никакого смысла. Но даже если и вернусь, воровать там все равно абсолютно нечего.

Я влетел в машину и шлепнулся на заднее сиденье. Кроме шофера впереди сидел еще какой-то мужчина. Наши глаза встретились в зеркале, и в эту же секунду мощный мотор джипа взревел и стремительно понес нас по дороге.

Хотя я ни разу не был у Вознесенского, но знал, где находится его дом. Он располагался на окраине города, в тихом уютном районе, рядом с большим лесом, который тянулся на многие километры. Если надо спрятать труп, то лучшего места и не сыскать; в этой чащобе его отыщут не скоро, если вообще когда-нибудь обнаружат. Разве только что археологи через много сотен лет.

Но машина направилась в прямо противоположную сторону от дома Вознесенского, она кружила по улицам, и я никак не мог определить направление нашего движения. Судя по всему, водитель и его сопровождающий проверяли: нет ли за ними «хвоста». Все эти шпионские страсти казались мне преувеличенными и даже немного смешными. И опасными. По опыту я знал: когда люди начинают верить в серьезность собственных игр, они совершают массу оплошностей и глупостей, они сами загоняют себя в ловушку, из которой бывает потом очень трудно выбраться.

Наконец люди Вознесенского убедились, что слежки за нами нет, и джип уже прямым ходом помчался к его дому. Через пятнадцать минут мы остановились возле высокого каменного забора с массивными из сплошных железных плит воротами.

— Приехали. — Это было первое слово, которым угостили меня мои спутники за все время нашего совместного путешествия.

Ворота отворились, и машина въехала внутрь участка. Я вылез из автомобиля и осмотрелся. Я стоял возле красивого каменного трехэтажного дома, который смотрел на меня настороженными глазами зарешеченных окон.

— Пойдемте, — сказал сидевший рядом с водителем мой спутник.

Дверь автоматически отворилась, и мы вошли в дом. Хозяин уже ждал нас; он стоял посреди большого зала и широко и приветливо мне улыбался.

— Рад вас видеть, — сказал он и протянул мне руку.

Мы обменялись рукопожатием. Я с интересом разглядывал этого человека. На вид ему было лет пятьдесят. Мы были с ним примерно одинакового роста, то есть метр восемьдесят сантиметров. У него было приятное и в тоже время волевое лицо; такие лица очень нравятся женщинам, а также продюсерам боевиков, так как идеально подходят на роли благородных и отважных героев голливудских фильмов, которые благополучно проходят через шквал огня и кавалькаду немыслимых испытаний, борясь за торжество добра и справедливости и в конце картины вдобавок ко всему завоевывают любовь главной героини, которую плюс к этому джентльменскому набору спасают от верной гибели. Правда фигура Вознесенского не полностью соответствовала этому стандарту, она немного растолстела, что несколько смазывало общее впечатление и вступало в некоторое противоречие с образом героя-любовника.

— Пройдемте за мной, — пригласил он меня.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж и оказались в небольшой комнате. Мебели в ней было совсем немного: несколько кресел, в углу на тумбочке стояли телевизор и видеомагнитофон. Но это все я увидел чуть позже, так как в первое мгновение мое внимание привлек совсем другой объект; весь стол был уставлен закусками. Я не сомневался, что все это было специально подготовлено к моему тут появлению.

Вознесенский плотно прикрыл дверь и показал мне на кресло возле стола. Мы сели напротив друг друга.

— Пожалуйста, угощайтесь, дорогой Владислав Сергеевич. Этот стол специально сервирован к вашему визиту, — подтвердил Вознесенский мою догадку. — Предлагаю выпить за знакомство. Вы не возражаете?

— Нет, с удовольствием выпью.

— Тогда позвольте за вами поухаживать и налить водочки.

Вознесенский наполнил мою рюмку, сам же плеснул себе из графина сока. Поймав мой взгляд, он улыбнулся.

— Не думайте, что я собираюсь вас напоить, а сам остаться трезвым, просто врачи запретили мне употреблять крепкие напитки. А когда-то я их весьма любил и могу вас уверить, что это чувство было взаимным, — рассмеялся он. — К сожалению, в последнее время дает сбои печень. Но мысленно я пью с вами водку и завидую вам.

Я выпил и посмотрел на Вознесенского.

— Прошу вас не стесняйтесь, ешьте, пожалуйста, — сказал он.

Я решил, что это не тот случай, когда надо дожидаться повторного приглашения и набросился на еду. Тем более голод я испытывал уже давно. Закуски были очень вкусные и изысканные, что говорило о том, что хозяин особняка знал в этом толк. Сам же Вознесенский задумчиво отхлебывал из бокала свой сок и внимательно наблюдал за мной.

— Что вы собираетесь делать дальше? — вдруг спросил он.

Очередной кусок едва не застрял у меня в горле.

— Можете не отвечать, а продолжать есть, — улыбнулся Вознесенский, — смею предположить, что у вас нет никаких планов на ближайшее будущее.

Я пожал плечами, что в данной ситуации означало, что я полностью подтверждаю этот тезис. У меня не было не только планов на ближайшее будущее, у меня не было вообще никаких планов.

— Денег у вас тоже нет. Вчера я смотрел выписку с вашего счета в моем банке, он почти пуст.

— Я все вложил в магазин.

— Что вы собираетесь с ним делать?

— Наверное, продавать. Если кто-нибудь купит эти обгоревшие останки.

— Да, продать это будет непросто. Хотя пожар почти сразу потушили. Я постараюсь вам помочь.

— Зачем? — Я внимательно посмотрел на Вознесенского. — Зачем вы хотите мне помочь его продать? Вы возглавляете благотворительное общество?

— Вы правы, — о чем-то подумав, сказал Вознесенский. — В вашей ситуации я бы тоже никому не доверял. Но вам все же придется сделать выбор. У вас нет иного выхода. Вы остались совершенно один, и вам требуется поддержка.

— Поддержка, для чего?

— Ну, хотя бы для того, чтобы пережить эту страшную ситуацию. Мне известно, что вы очень любили брата. Я догадываюсь, какой вопрос вас сейчас больше беспокоит. Вы думаете, а не могу ли я быть причастен к этому взрыву? Я лишен возможности вам что-либо доказать, но я не имею к нему никакого отношения.

— А кто имеет, у вас есть информация?

— И да и нет.

Я поставил очередную рюмку с водкой на стол.

— Прошу вас, Владислав Сергеевич, не волноваться, мне неизвестно, кто конкретно заказал это преступление и кто его непосредственно исполнил. Но существует определенная цепочка событий и людей, идя по которой можно достичь нужного тебе результата. Но сегодня мне бы хотелось поговорить с вами немножко о другом. А именно о вас, как о человеке.

Это был неожиданный поворот разговора, но от которого он не становился более ясным.

— Вы хотите, чтобы я поведал вам свою биографию?

Вознесенский неожиданно улыбнулся.

— Не совсем так, это я бы хотел напомнить вам вашу биографию, а вы бы прокомментировали и дополнили мой рассказ.

— Любопытно.

— В самом деле, Владислав Сергеевич, биография любого человека всегда любопытна, а вот ваша на мой взгляд особенно интересна. Очень она уж у вас необычная. Знаете, какая главная мне кажется в ней особенность: вы всегда шли по жизни как бы один. Все люди стараются находиться в связке, ищут пары, сбиваются в большие коллективы, на которые можно опереться, а вот вам хотелось ни от кого не зависеть. Причем, это качество проявилось у вас очень рано.

— Вы изучали мою жизнь с детского сада? — насмешливо спросил я.

— Нет, так далеко я не углублялся. Но вот послушайте. В 16 лет вы становитесь чемпионом города по дзюдо. Вас замечают, вас зачисляют в юношескую сборную страны, а затем и во взрослую сборную. В двадцать лет вы чемпион страны и участвуйте в чемпионат Европы. Все так?

— Да, но там я дохожу только до четверти финала.

— Мне это известно, вы проигрывайте бой по очкам. Но некоторые газеты писали, что судья был к вам пристрастен и отнял у вас победу.

— Я сам был виноват, расслабился, мне показалось, что противник не очень силен. А победу надо одерживать так, чтобы ни у кого не возникало бы в ней сомнений.

— Полностью согласен с этим тезисом. Но в жизни не всегда так получается. Но после этого поражения вы вдруг уходите из спорта, заканчиваете институт. Между прочим, странную специальность вы себе выбрали: физик-теоретик.

— Мне нравилось размышлять о неразгаданных загадках Вселенной.

— Но физиком вы так и не стали и загадки остались неразгаданными. Вместо этого вы уходите работать в спецназ, в знаменитый отряд «Щит». Борьба с террористами, с особо опасными преступниками. Постоянный риск. За одну из операций вы получили личную благодарность президента.

— Это не совсем так, — поправил я своего биографа. — Благодарность была всем, кто принимал в участие в операции. Нас было десять человек.

— Но затем вы покинули спецназ. Хотя перед вами открывалась отличная карьера. Вы уже были капитаном?

— Да, капитаном.

— Там, кажется, случилась какая-то история. Честно скажу, детали мне так и не удалось узнать.

Моя память мгновенно перенеслась на несколько лет назад, в засыпанное снегом картофельное поле, где залегло наше подразделение. Впереди нас располагался хутор, где проживало несколько семей, которых захватила в качестве заложников банда. Она вела по нам огонь и если бы мы пошли в атаку, то пули моментально скосили бы весь отряд на этой открытой всем ветрам, в том числе и смертельным, местности. Поэтому, прижатый к земле, я мучительно размышлял, как мне поступить в такой непростой ситуации? Я заметил, что из одного дома не стреляли. Почему?

Скорей всего потому, что не хватило бандитов, чтобы занять и эту избу. Если бы удалось незаметно к ней подобраться, это позволило бы проникнуть в селение и ударить по ним в упор. Именно с этим заданием я и отправил своего друга и заместителя Александра Михайлова и еще трех бойцов; сами же мы, отвлекая на себя внимание боевиков, засевших в этой маленькой, давно позабытой богом и людьми деревеньке, застучали по ним из автоматов. Я внимательно наблюдал за продвижением небольшой команды. Ребятам удалось скрытно подкрасться к околице; оставалось всего несколько десятков метров до вожделенной цели. Александр принял решение, которое скорей всего принял бы, находясь на его мести и я — преодолеть дистанцию одним рывком. И когда они, пригибаясь, помчались к этому бревенчатому строению, оттуда раздались автоматные очереди. Живот и грудь Саши оказались прошиты пулями. Его смерть была мгновенной. Кроме него, было ранено еще двое моих подчиненных.

Со стороны бандитов это был хитрый маневр, они специально затаились в доме, чтобы мы думали будто в нем никого нет. И я попался на эту наживку, как глупый пескарь.

Банду мы уничтожили, причем, не потеряли больше ни одного бойца, Сашу же хоронили через два дня. До сих пор перед глазами стоит бледное лицо его жены и удивленные происходящим глаза его двухлетнего сына.

Никто не обвинял меня в том, что я принял неправильное решение; в таком деле потери неизбежны, а мы потеряли только одного человека. Задание же было успешно выполнено; бандиты получили по заслугам. Но в отряде работать я больше не мог; тень погибшего друга постоянно преследовала меня. Меня долго уговаривали остаться, но я был непреклонен. И сейчас, сидя в этом шикарном доме, я вдруг вспомнил сказанную по телефону фразу его хозяина: погибают всегда лучшие. И подумал о том, что, кажется, он прав; за мною по пятам уже не один год шагает смерть, но к себе берет она других, тех, кто идет рядом со мной и тех, кто достойней меня. И Саша, и Алеша были именно такими людьми.

Я вспомнил, что Вознесенский все еще ждет моего ответа.

— Это была тяжелая для меня история; я принял неверное решение, в результате чего погиб мой друг.

— Понимаю, — сказал Вознесенский. — Если вы не хотите о ней рассказывать, то не стану настаивать. Вернемся к вашей биографии. Уйдя из отряда особого назначения, вы занялись бизнесом и весьма успешно.

— Не сразу, — поправил я, — почти целый год я болтался без дела, не знал чем заняться.

— Так же как и сейчас, — констатировал Вознесенский.

— Ситуация довольно схожая, — согласился я.

— Зато, когда вы нашли себе дело, то очень быстро его наладили. Знаете, уважаемый Владислав Сергеевич, когда я изучал историю вашего бизнеса, то искренне позавидовал вам, как вам за такой короткий срок удалось организовать и отладить столь крупную систему.

— Мои успехи продолжались не долго, вскоре меня начали душить конкуренты, рэкетиры стали требовать свою долю. Однажды я обнаружил, что обложен со всех сторон.

— И вы решили перенести свои дела в провинцию, в родные места. К тому же в это время у вас возникли семейные проблемы. Честно говоря, я так точно не знаю, что произошло, ваша жена отказалась отвечать моему человеку.

— Вы разговаривали с Мариной? — изумился я.

— Не я, мой человек. Но она выставила его за порог, — рассмеялся Вознесенский.

— Все очень банально, эту историю можно увидеть во многих фильмах или прочесть в многочисленных романах, Она мне изменила, нашла другого, более достойного, теперь живет с ним. Или не живет, я точно не знаю. Это уже не мое дело.

— Больше всего неприятностей мужчинам приносят женщины. Но и самое большое наше счастье тоже зависит целиком от них. Вот мы и мечемся между этими двумя полюсами: невероятно сильным притяжением к ним и таким же сильным чувством отталкивания. И в зависимости от того, что мы выбираем, так и складывается наша жизнь, — вдруг как-то задумчиво, словно делясь сокровенным, проговорил Вознесенский.

— А что выбрали вы?

Вознесенский внимательно посмотрел на меня, затем улыбнулся.

— Обо мне мы как-нибудь обязательно поговорим, но в другой раз, а сегодняшнюю нашу встречу давайте посвятим исключительно вам.

— Однако я до сих пор не понимаю, за что мне оказана такая честь. Может, пора раскрыть карты? Вы явно чего-то добиваетесь от меня. Ведь это вы оплатили мое пребывание в больнице?

— Разве вы этого еще не поняли?

— Теперь понял.

Вознесенский изучающе оглядел мою персону.

— Я понимаю вас и в целом согласен с вашим призывом раскрыть карты. Я бы с удовольствием это сделал, но пока мне не нравится состояние вашего духа. Вы еще не готовы к настоящему разговору, вам надо прийти в себя. То, что я намереваюсь вам предложить, исключительно серьезно. А теперь хотите, я покажу вам мой дом. Признаюсь, очень люблю проводить по нему экскурсию, особенно для тех, кто мне симпатичен. Пойдемте.

Весь следующий час Вознесенский водил меня по этажам своего замка. За свою жизнь мне приходилось бывать в разных домах, в том числе и в несравненно более богатых. Но все же я не мог не отметить отменный вкус хозяина. А если учесть, что все это находится отнюдь не в столице, а в небольшом провинциальном захолустном городке, то мое уважение к Вознесенскому после этой экскурсии только возросло. Я вдруг проникся симпатией и доверием к этому человеку, теперь я почти не сомневался, что он не затевает против меня ничего страшного и подлого. Хотя я по-прежнему не понимал, что же он от меня хочет. А в то, что дело затевается важное и опасное, я был почти абсолютно уверен.

Мы вышли на террасу, которая располагалась с другой стороны от парадного входа дома. За ней отражала солнечные лучи зеркальная синева бассейна.

— Люблю плавать, — сообщил Вознесенский. — Вода подогревается, поэтому можно купаться даже в плохую погоду. А вы любите плавать?

— Люблю.

— Если возникнет желание по плавать, милости прошу. Только предупредите заранее моего начальника охраны и за вами пришлют машину. Даже если вам захочется искупаться ночью, под звездами, это не проблема. Иногда, когда у меня бессонница, я ныряю в бассейн. Впечатление незабываемое. Кажется, вот-вот услышишь зов Бога.

Я с удивлением посмотрел на Вознесенского. Тот понял мой немой вопрос.

— Я не религиозен, я полагаю, что можно верить в Бога и не быть религиозным. Достаточно ощущать его присутствие и корректировать в соответствие с этим свое поведение. Вам так не кажется?

Слова Вознесенского заставили меня задуматься.

— Откровенно говоря, до сих пор у меня не было времени как следует поразмышлять о Боге. Хотя кто знает, если бы я это делал по-настоящему, то Алексей мог бы остаться жив.

Вознесенский серьезно взглянул на меня.

— Если бы мы все думали о Боге, мир скорее всего был бы совсем иным. Но он такой, какой есть и с этим придется нам всем считаться Иллюзии всегда обходятся дорого, лучше видит его таким, какой он есть. Кстати, о вашем брате, вам известно, что завтра его похороны?

— Я думал… — начал ошеломленно я.

— Милиция долго не выдавала тело, поэтому похороны проходят через столько времени после убийства.

— Я должен идти, — поспешно сказал я.

— Вас доставят туда, куда вы попросите. Я уверен, что скоро мы с вами увидимся.

Я неопределенно кивнул головой. Пока я не мог точно сказать, хотел ли я увидеть Вознесенского еще раз.