Побеги древа Византийского. Книга вторая. На перекрёстках двадцатого века

Владимир Волкович, 2018

В двадцатый век Россия вошла кружась в ритме вальса. Аристократы, придворные, богатые купцы прожигали жизни на балах и парадах. Молодежь влюблялась и строила планы на светлое будущее. Михаил и Катя, отпрыски уважаемого дворянского рода, не были исключением. Она закончила институт благородных девиц, он служил в гвардии. Первая любовь, первые достижения, сладкие мечты – все рухнуло, когда пришла лихая година. Первая мировая война, затем революция не оставили камня на камне от привычной действительности. Каждому пришлось выбирать, как жить дальше. Миша остался верен чести, долгу и Родине, несмотря на все лишения и туманные перспективы. Катя предпочла уехать из страны и найти свое счастье за кордоном. Но они еще не знают, что испытания не окончены. Как бы трудно ни далась им адаптация, как бы хорошо они ни приспособились к новому, вскоре мир снова завертится в кровавом танце, поставив брата и сестру по разные стороны баррикад.

© Волкович В., 2018

© Издательство «Союз писателей», 2018

© ИИ Суховейко Д. А., 2018

Часть первая

От войны до войны

Как трудно жить в эпоху перемен,

пить горький яд предательств и измен.

Казнить себя, других напрасно мучить.

Но свято верить — завтра будет лучше.

Как трудно жить в эпоху перемен.

Найти тюрьму и славить этот плен.

Быть пленником лишь собственных амбиций,

любить и ненавидеть те же лица.

И всё-таки пытаться встать с колен,

Как трудно жить в эпоху перемен…

Инна Костяковская

Глава I

Снова в строю

Поздняя осень. Уныло моросит мелкий дождик, словно просеиваясь сквозь облачное сито. Ветер уже разметал жёлтые листья, и лишь немногие из них застряли в почерневшей траве, придавленные к земле тяжёлой влажностью. Нахохлившиеся статуи мокнут, бесстыдно сверкая своею белой наготою. Деревья в безмолвной мольбе протянули лишённые листьев ветки к опрокинутой чаше неба, изливающейся на землю нескончаемым дождём. Приникли к земле напитавшиеся водой скамейки, так и не дождавшиеся усталого прохожего: не нашлось желающих присесть на них под беспрестанной моросью. Даже птицы примолкли, спрятавшись в гнёзда, и лишь изредка выглядывают оттуда, не осмеливаясь нарушить своим пением монотонность дождя. Только чугунные мусорные урны гордо блестят промытыми боками, демонстрируя свою важность и независимость в этом поблёкшем, хмуром мире. Убегает вдаль аллея, ложится лужами под ногами в хлюпающих ботинках, манит вперёд сырой неизведанностью. Кажется, ничто не нарушит замершую в ожидании зимы природу… И лишь внезапно появившаяся фигура в длинном чёрном пальто и надвинутой на самые глаза шляпе неторопливо двигается по аллее Летнего сада.

Михаил и сам не понимал, куда идёт, не замечал промокших ног, не чувствовал капель, стекающих за воротник пальто. Тяжёлые думы владели им. Как же так получилось, что он стал никому не нужным в этом мире? Вроде бы совсем недавно был востребован, был командиром, в нём нуждались тысячи людей, а теперь… Даже Даша смотрит на него с жалостью.

Но он не хочет, нет, не хочет, чтобы его жалели!

Интересно, тот кабак на Невском ещё открыт? Ах да, денег нет… Может, порыться в карманах? Вдруг где-то завалялся золотой царский? За него нынче много дадут… Деньги стали обычной бумагой.

Пошарив в карманах, Михаил извлёк бумажные ассигнации и мелочь. Глядя на них, тяжело вздохнул. Воевал-воевал за Советскую власть, а домой вернулся как побитая собака… Ни имущества, ни денег. Дмитрий Гагарин переехал в Москву: его пригласили преподавать в академии. Может, и ему куда-нибудь уехать? В их доме живут чужие люди. Это теперь называется «уплотнение». Не хочется возвращаться туда… Нет, уехать, только уехать! Хоть прямо сейчас.

Даша с утра до вечера стучит на пишущей машинке, чтобы прокормить семью. Надо и ему устроиться куда-нибудь… Сейчас новая экономическая политика, бурлит деловая жизнь. Но он ничего не умеет, кроме как воевать.

Михаил нащупал под пальто эфес сабли — наградного золотого Георгиевского оружия. Стало уже привычкой брать его с собой на эти бесцельные многочасовые прогулки. С саблей он чувствовал себя увереннее, может быть, потому, что она напоминала боевой шестнадцатый год, наступление Юго-Западного фронта под командованием генерала Брусилова.

Ноги сами привели Михаила в довольно приличный ресторан, которых в последнее время, с разрешением частной промышленности и торговли, расплодилось в большом количестве. По старой привычке с некоторым презрением Комнин называл это заведение кабаком.

В зале было много людей. Михаил пристроился в углу за свободным столиком, сделал заказ подошедшему официанту и стал с интересом разглядывать разномастную публику. Вот подвыпившая компания пролетарских литераторов бурно обсуждает какого-то поэта; а вот бывший студент на скромную зарплату привёл в ресторан девушку, с виду работницу советского учреждения. Два пузатых торговца в жилетках о чём-то энергично и решительно дискутируют. Это уже новые нэповские купцы, они правильно решили, что без них власть не обойдётся… Стоп! А кто этот тип, что так пристально разглядывает его? Неужели в своём дурацком пальто он ещё может привлечь чьё-то внимание?

Наконец официант поставил на стол заказанные блюда. Михаил налил себе полный стакан водки, выпил залпом и принялся поглощать солёные грибы, пирог с сигом и сочный дымящийся бифштекс. Что ж, теперь можно и по второму разу… Что за дрянь подали?.. Только сейчас распробовал… Точно не из подвалов его величества. Ах, какие напитки подавали в Зимнем! Мог ведь остаться при государе, который выделял его среди остальных пажей… Хотя, если бы остался, давно бы голову потерял… Но разве последние годы принесли ему что-то хорошее? Вернулся несолоно хлебавши, к разбитому корыту. Перед Дашей и детьми стыдно…

Не пора ли по третьему разу? Да что этот придурок всё глазеет?! Даже вроде кивнул, как будто знакомый, хотя его физиономия ни о чём Михаилу не говорит. И чего это все рожи стали расплываться в разные стороны, как будто кто-то растаскивает их по углам этого вертепа?.. О, сейчас черти появятся и будут жарить из них бифштексы! Ха-ха-ха!.. Надо бы заказать ещё водки… А откуда в вертепах водка? Хотя где ж ей ещё быть-то, если не здесь?.. Надо кликнуть разводящего… Тьфу, какого разводящего?! Разносящего, мать его…

— Эй, человек!

— Чего изволите, господин?

— Ещё водки, господин разводящий!

— Я думаю, вам уже достаточно. Надо бы рассчитаться за выпитое и съеденное.

— Хо! Он думает… В вертепах не думают, а исполняют! А это кто пришёл на помощь? Старший живодёр?..

— Господин, вам надо рассчитаться! Вот ваш счёт.

— Пошёл ты… со своим счётом! Бери деньги, живодёр!

Слегка покачиваясь и переступая, чтобы сохранить равновесие, Михаил поднялся из-за стола и достал из кармана деньги.

— Кузя, посмотри, сколько у него там.

— У него мало, хозяин…

— Тогда позови вышибалу.

— Видно же, что человек благородного сословия… Может, у него ещё есть деньги?

Михаил снова пошарил по карманам: денег не было. Однако в затуманенном мозгу промелькнула мысль. Он расстегнул пальто и выхватил саблю.

Хозяин отшатнулся, крикнув половому:

— Кузя, беги за милицией!

Ближайшие к столику Михаила посетители повскакивали с мест и поспешили отойти подальше.

— Не трусь, свиное рыло… — с трудом ворочая языком, проговорил Михаил. — Если бы хотел зарубить, давно бы твоя башка тут валялась на полу. Предлагаю тебе Георгиевское оружие в обмен на водку… На! — Он сунул саблю в ножны, снял их и протянул хозяину.

Тот осторожно приблизился, взял оружие и принялся рассматривать его. Тусклым золотом блеснула рукоять.

— Чего уставился?.. Там написано «За храбрость»!

— Я забираю это. Даю два червонца. И прошу вас покинуть помещение.

— Два червонца?! Мерзавец!.. Там чистое золото… — Михаил грозно надвинулся на хозяина.

В этот самый момент к нему почти вплотную подошёл человек, который всё это время пристально его рассматривал. Вполголоса, чтобы не слышали остальные, проговорил:

— Господин ротмистр, я был командиром эскадрона на Юго-Западном фронте в шестнадцатом году, когда вы повели наш полк в атаку. Вам совсем ни к чему в таком состоянии связываться с милицией.

Михаил мутными глазами уставился на говорившего.

— Я тебя не помню…

— Это сейчас не имеет значения. Прошу вас, сядьте.

Тихий, но решительный голос подействовал на затуманенный алкоголем мозг. Михаил сел.

— Вы его знаете? — спросил незнакомца хозяин заведения, кивнув на Комнина.

— Это неважно. Вот, получите причитающуюся сумму и возвратите ему, пожалуйста, саблю.

— С чего это я должен возвращать, ежели он сам предложил?..

— Эта вещь стоит в сотни раз дороже того, во что вы её оценили, — твёрдо и настойчиво проговорил незнакомец. И, видя, что хозяин застыл в нерешительности, добавил: — Здесь сейчас будет милиция. Вы же не хотите, чтобы вас арестовали за попытку похитить у выпившего красного командира дорогое наградное оружие?

Эти слова подействовали на хозяина как удар бича. Он вернул Михаилу саблю и схватил протянутые ему незнакомцем деньги. Незнакомец подхватил притихшего и как будто задремавшего Михаила под руку и быстро, почти таща его на себе, направился к выходу. Едва они вышли, вблизи раздались трели милицейских свистков.

Михаил открыл глаза и с минуту неподвижно смотрел в потолок. Приподнявшись, он увидел незнакомую казённую обстановку. Где он находится? Ужасно трещала голова, во рту всё пересохло.

Хлопнула дверь, в комнату вошёл человек, показавшийся Михаилу знакомым.

— Не выпьете ли воды, господин ротмистр?

Михаил кивнул. Незнакомец налил в стакан воды из графина и подал ему. Комнин сел на кровати и жадно выпил, роняя капли на грудь.

— Где я нахожусь? Кто вы такой? — пробурчал он не очень любезно.

— Давайте знакомиться, — ровным, необидчивым тоном, видимо понимая состояние собеседника, проговорил незнакомец. — Меня зовут Николаем Алексеевичем, фамилия Болдинов. Можно просто Николай. А вас?

— Я Михаил Константинович Комнин, можно просто Михаил. Объясните, пожалуйста, что со мной произошло и где я нахожусь.

— Вчера вы, господин ротмистр, немного перебрали в ресторане, и мне пришлось сопроводить вас до этой гостиницы, где я снимаю номер.

— Зачем вы это сделали? И почему, чёрт побери, упорно величаете меня ротмистром, если сейчас нет такого звания?! Кто вы вообще такой?..

Незнакомец улыбнулся:

— Я понимаю ваше состояние и потому отвечу на все ваши вопросы последовательно. Перед германской войной я оканчивал инженерное училище. В пятнадцатом году пошёл добровольцем на курсы младших офицеров, по окончании которых был направлен в кавалерию. Через год я уже заменил погибшего командира эскадрона. Когда началось наступление, к нам прибыл представитель штаба фронта — вы. Затем последовала атака под вашим командованием, мы тогда прорвали австрийский фронт. Конечно, меня вы не помните, но я вас запомнил очень хорошо, потому что всегда восхищался вами. Вскоре меня тяжело ранили, и воевать ни на чьей стороне я уже не мог, даже если бы и очень захотел. С тех пор я гражданский человек. После провозглашения нэпа организовал автомобильные мастерские, живу в Москве. Здесь, в Питере, — в командировке. В ресторан зашёл случайно, просто хотел перекусить. Когда вы не смогли расплатиться за свой ужин и предложили хозяину Георгиевское оружие, я не мог не вмешаться. Рассчитался с хозяином и заставил его вернуть вам саблю. Мне показалось, что она получена вами за тот бой и отдавать её в грязные руки кощунственно.

Михаил сидел понурив голову, тяжело переживая всё произошедшее и пытаясь восстановить в памяти вчерашний вечер.

— Спасибо, Николай… Я вам обязан. Вы спасли меня от позора и унижения.

— Напротив, Михаил, я обязан был сделать то, что сделал. У людей в жизни бывают разные обстоятельства, и мой долг помогать им. Тем более если это такой храбрый, умный и решительный человек, как вы. Не смею расспрашивать вас о том, как вы оказались в этом заведении, но с удовольствием готов помочь в решении ваших проблем, если таковые имеются.

Сам не зная почему, Михаил вдруг проникся доверием к этому совершенно незнакомому человеку и поведал ему свою историю. Историю блестящего камер-пажа, лично отмеченного российским императором, историю талантливого и смелого офицера-кавалергарда, трижды раненного и награждённого Георгиевскими крестами и Георгиевским оружием, историю командира, создавшего из маленького красногвардейского отряда сильную кавалерийскую дивизию, прославившуюся в боях. Не забыл он упомянуть и последнюю историю, как получил от Кочубея слово чести офицера и отпустил его, пленного, обречённого на расстрел. А потом тюрьма и… пустота.

Услышав столь откровенные речи из уст человека, которого он глубоко уважал, Николай раздумывал недолго.

— Не сочтите меня назойливым, Михаил, и навязывающим вам какую-то услугу. Будем считать, что у меня к вам деловое предложение. Мне нужны честные, думающие и образованные люди, на которых я мог бы положиться. Предлагаю вам место на своём предприятии. Вы переедете в Москву, с квартирой тоже всё будет улажено. Вы будете заниматься делом, имеющим большие перспективы. В самое ближайшее время, через десять — пятнадцать лет, вся промышленность и сельское хозяйство будут использовать новое оборудование и трактора. Армия пересядет на автомашины и танки.

Михаил внимательно вглядывался в сидящего перед ним человека. Что это? Судьба приходит на помощь тому, кто в этом нуждается, протягивает руку заблудшему, опустившемуся на дно, не ведающему своего дальнейшего пути? Неужели бывает так, что в ту минуту, когда кажется, будто выхода нет и перед тобой стена, словно ниоткуда появляется человек, как указующий перст судьбы? И с ним приходит нужное решение — как будто в темноте сознания зажглась лампочка и осветила дорогу, по которой следует идти. И уже не важно, долог ли путь и какие препятствия ожидают впереди, уже не важно, что в глубине души всё ещё шевелится подленький червячок сомнения в правильности выбора. Нужно только принять решение.

— Я согласен, Николай.

— Вот и прекрасно! Я ожидал именно такого ответа. Тогда не будем терять времени.

Михаил вёл сына к Большому Каменному мосту, они уже часа два гуляли по городу.

— Костя, вот это Кремль. Видишь, какой красивый? Там находится наше правительство.

— И что оно там делает?

— Оно страной управляет, чтобы все хорошо работали и учились.

— А как оно про всех знает?

— Ему докладывают.

— И про меня тоже?

— И про тебя…

Костя с сомнением посмотрел на крепость из красного кирпича.

— Нет, про меня оно точно не всё знает. Я умею хранить тайну! — уверенно заявил он и, поразмышляв несколько секунд, добавил: — Наш Питер всё равно лучше, хоть там и нет правительства.

Уже три недели Михаил работал на автозаводе, осваивая со своими всегдашними старательностью и вниманием совершенно новую для него профессию и вникая в обязанности заместителя директора.

Небольшую двухкомнатную квартиру в столице Михаил получил сразу. Переезд не стал для семьи событием. А Даша вообще приняла это известие совершенно равнодушно:

— В Москву так в Москву…

Она даже не спросила, где её муж провёл ночь. Раньше такое было немыслимо. Но в последнее время Даша очень изменилась: она могла часами сидеть, уставившись в одну точку, не сразу реагируя, если к ней обращались. Создавалось ощущение, что женщина пребывала в другом мире.

Началось это вскоре после возвращения Михаила с войны. Дома он застал безрадостную картину. Да, собственно, и дома-то уже не было: в нём проживали несколько семей. Даша работала машинисткой в Ремстройтресте, получала гроши и, чтобы прокормить семью, вынужденно брала работу на дом.

Когда улеглись первые восторги от встречи и супруги насладились друг другом, Михаил заметил перемену в жене.

— Дашенька, что с тобой? Ты разве не слышишь, что Анюта упала, ударилась и плачет? Почему не подойдёшь к ней?

— А, что? Ах, Анюта… Она уже большая девочка, шесть лет, должна сама о себе заботиться.

— Что ты говоришь! Это же ребёнок, твоя дочка!

— И твоя тоже. Вот и подойди к ней.

Михаил молча взял Анюту на руки и попытался утешить:

— Не плачь, моя девочка… Где ты ударилась? Дай я подую, и всё пройдёт.

Малышка перестала плакать и заканючила:

— К маме хочу…

— Мама сейчас занята.

— Ничем она не занята! Она просто сидит, — опровергла отца Аннушка.

— Она занята собой. Разве ты не видишь?

Даша повернулась к мужу и резко спросила:

— А что, мне надо тобою быть занятой?

— Почему же? Я имел в виду детей… Да и мной неплохо было бы, — как можно мягче ответил Михаил.

— Ты детьми не прикрывайся! Попробуй накормить их на зарплату машинистки!

— Я скоро устроюсь на работу…

— Вот и устраивайся! Кучером! Как бывший кавалерист и красный командир. Ха-ха-ха! — не рассмеялась, а с сарказмом выпалила Даша.

— Кавалерию и Советскую власть не трогай…

— Ах не трогать?.. Иди воюй дальше! Ведь пока ты воевал за них, они у тебя всё отобрали. Всё, что твои отец, дед и прадед для тебя сохранили! Ты там героически рисковал жизнью, а я здесь пошла милостыню просить, хоть корку хлеба… для детей… Жена князя Комнина! Древний род, византийские императоры! Никто из этих новоявленных вождей даже и не вспомнил о твоей семье! Ты думаешь, они забудут, кто ты и из какого рода?.. Да никогда, не обольщайся! Тебе ещё припомнят твоё прошлое, несмотря на верную службу! Ну почему мы не уехали, как это сделали все?!

— Нам некуда ехать, здесь наша земля. В армии сейчас сокращение, буду искать работу.

— Ну так иди и ищи!

С тех пор прошёл год. Михаил несколько раз устраивался то рабочим в типографию, то делопроизводителем, то заведующим складом. Но неизменно через два-три месяца бросал, психологически не выдерживая занятий, которые были не просто не по душе, а раздражали. В перерывах между поисками работы он коротал время за бутылкой, оправдываясь перед собой, что необходимо облегчить душу. Домой старался заглядывать как можно реже: всё там напоминало ему о прошлом. Боялся, что не выдержит и застрелит кого-нибудь из новых соседей, несмотря на понимание, что эти люди ни в чём не виноваты.

Как-то вечером, незадолго до отхода ко сну, к Михаилу подошла Даша:

— Мишель, я давно хотела тебе сказать, но какая-то ложная гордость мешала мне это сделать… Ты прости меня за слова, которые я высказала в горячке.

— Что ты, Дашенька, я совсем не помню этого! Ты же знаешь, у меня есть привычка забывать плохое, — улыбнулся Михаил.

— Не хочу, чтобы между нами стояли какие-то обиды и недомолвки.

— И я не хочу, — Михаил обнял жену и поцеловал.

— Мама, сегодня мы по математике уравнения решали! Так здорово! Учительница сказала, что у меня всё хорошо получается.

— Знаешь, сынок, когда дело, которым человек занимается, ему нравится, оно всегда хорошо выходит.

Костик легко вписался в новую школу, его всё радовало, и новые друзья частенько появлялись у них в квартире. Не без участия Николая, Даша устроилась в производственный отдел, и работа, которую она выполняла, давалась ей на удивление просто.

— Третий месяц в Москве, а всё никак не удаётся Димку навестить, — жаловался жене Михаил.

— Это, конечно, нехорошо. Ты обязательно должен выбрать время и навестить его. Он, вероятно, даже не знает, что мы теперь живём в столице.

— Откуда же ему знать? Надо найти его адрес, который он мне перед отъездом оставлял. С этим переездом всё перепуталось, уже и не сообразишь, где что лежит. Если найдёшь, на следующей неделе поеду.

Как ни искала, адрес Даша так и не обнаружила, и Михаил, узнав, где находится академия, поехал прямо на место.

На пропускном пункте его тщательно опросили, проверили документы и предложили подождать, поскольку у старшего преподавателя Гагарина как раз шли занятия.

— Минут через двадцать освободится, — успокоил молоденький красноармеец. — Пока посидите, товарищ.

Комнин уселся в жёсткое кресло, установленное у входа, и задумался. Да, собственная работа его, безусловно, устраивает, но какая-то неудовлетворённость остаётся. Не раз вспоминал он слова генерала Брусилова: «Каждый должен заниматься тем делом, которому его научили, в котором он профессионал». Что ж, теперь ему до конца жизни предстоит выпускать и ремонтировать машины, организовывая их продажу. И это его совсем не радует…

По широкой лестнице спустился Гагарин и, увидев Михаила, бросился к нему:

— Мишель! Как я рад, что снова вижу тебя! — Друзья обнялись. — А мне передали, что внизу дожидается какой-то товарищ. Кто бы это мог быть, думаю? Пойдём, проведу тебя по академии, вдохнёшь нашего воздуха! Совсем забыл, наверное, как пахнет военное дело? У меня осталась одна лекция на сегодня, так что потом сразу ко мне.

Сидя на занятии по тактике, Михаил вполуха слушал Дмитрия и внимательно приглядывался к курсантам. Молодые командиры среднего звена, уже прошедшие огонь Гражданской войны и нигде ранее военному делу не обучавшиеся, старательно слушали и записывали то, что рассказывал им преподаватель. «Какая необходимость увольнять профессионалов, прошедших две кампании, окончивших дореволюционные военные учебные заведения и с успехом применивших свои знания на практике, чтобы тратить средства на обучение новых командиров? — с недоумением думал он. — Наверное, они считают их более преданными Советской власти с политической точки зрения. Но ведь мы кровью доказали в боях свою лояльность».

— Ты, Дима, блестяще читал лекцию! Я наблюдал, как слушали тебя курсанты.

— Ну уж скажешь тоже, «блестяще»… — скромно потупился Гагарин. — Хотя, если подсчитать, сколько я вычитал материала за эти годы, начиная с семнадцатого, поневоле опыт наработаешь. Ну что, идём ко мне?

Квартира Гагарина находилась в старом уютном доме на Арбате. Дверь открыла миловидная женщина в домашнем халате.

— Ой, ты с гостями, а меня не предупредил! — воскликнула она от неожиданности. — Я не готова.

— Да ладно тебе, Мариша. Не узнаёшь, что ли? Это же Мишель Комнин, — с улыбкой ободрил её Дмитрий.

Мария напряжённо вгляделась в лицо Михаила, пытаясь воскресить знакомые черты из прошлого.

— Что, изменился? — спросил тот.

— Да, сильно, — бесхитростно ответила женщина. — Встретила бы на улице, никогда бы не признала.

— Ну что ж, годы не щадят нас. Пять лет, считай, не виделись. Не на курорте был.

Из комнаты в переднюю вышел карапуз, внимательно оглядел гостя и протянул руку:

— Саса, — представился он. — Гагагин.

— А я дядя Миша, — легонько пожал протянутую руку Михаил. — Сколько тебе лет?

Саша беспомощно поглядел на отца.

— Четыре ему, счёт ещё не знает. — Дмитрий погладил сына по голове. — Ладно, пойдём в гостиную. Мариша нам сейчас ужин приготовит.

Просидели они до позднего вечера. За столько прошедших лет накопилось, о чём поведать друг другу. Когда подошли к концу воспоминания о Кавалергардском полке и каждый из них рассказал о своей жизни, мягко перешли к сегодняшнему времени.

— Я рад, что ты нашёл свою стезю и смог преодолеть все препятствия. У тебя такая прекрасная семья! — Михаил поднял бокал. — За вас!

— Спасибо, Мишель. Это ты и твои девчонки, Катя и Даша, смогли наставить меня на путь истинный, — напомнил Дмитрий.

— Ну уж так прямо и девчонки! — слегка насмешливо протянул Михаил, хрустнув солёным огурчиком.

— Конечно, даже сомнений в том не имею. Кстати, как они? Что слышно о Кате?

— Ничего, — сразу погрустнел Михаил. — Они с Рудольфом как будто в воду канули. Искать и запрашивать не было никакой возможности, а сейчас это даже чревато. У них в Европах тоже кавардак послевоенный. Вот уляжется всё, тогда и будем искать.

— Эх, когда это ещё у нас уляжется? Страна разрушена, лучшие люди убиты или за границей…

— Это уже позади. Невозможно жить прошлым, надо восстанавливаться и создавать новое. Каждому на своём месте, — Михаил тяжело вздохнул.

— А что ты так вздыхаешь? — Дмитрий с подозрением посмотрел на друга. — Бодрые лозунги декларируешь, а сам вроде как расстроен…

Михаил задумался, как объяснить другу, что он занимается не своим делом, отсюда, наверное, и неудовлетворённость.

— Я очень благодарен Николаю Болдинову, о котором тебе рассказывал. Он ведь меня словно из болота вытащил… Только не моё это дело, не для меня. Понимаю, что армию требуется сократить на порядок, но почему за счёт самых способных и образованных кадров, делом доказавших свою квалификацию? Мне не просто обидно, что меня вышвырнули, как шелудивого кота, за страну горестно, ведь я могу многое сделать для построения современной армии!

— Вот ты жалуешься, причитаешь, себя в лучшем свете выставляешь, — довольно жёстко начал Дмитрий, — а что ты сам сделал для того, чтобы вернуться в армию, чтобы тебе поверили? Да-да, поверили! Ведь ты для власти чуждый элемент, да ещё совершивший преступление. Люди, которые твою судьбу решали, может, и не ведали о твоих заслугах, а может, и не восприняли их всерьёз. Там, в штабах, тоже немало примазавшихся, выслуживающихся. Почему бы тебе не найти кого-то, кто помнит твои дела, кто мог бы за тебя поручиться? Или ждёшь, пока тебя пригласят?..

Михаил опустил голову и с горечью признался:

— Ты прав, наверное… Вот только кого я сейчас найду?

— Ты даже не пробовал, не думал об этом. А найти людей можно. Взять того же Брусилова: я слышал, он теперь начальник инспекции кавалерии армии, подчиняется непосредственно главнокомандующему. А если у него найдётся для тебя должность? Кому как не тебе инспектировать красную кавалерию, которую ты знаешь как свои пять пальцев?

— И то верно, — почесав в затылке, произнёс Михаил и, подумав, добавил: — Может, для этого судьба и занесла меня в Москву?

— Алексей Алексеевич будет с минуту на минуту, — сообщил секретарь находящимся в приёмной посетителям.

И действительно, не прошло и десяти минут, как в приёмную быстрой, но слегка прихрамывающей походкой вошёл Брусилов.

— Здравствуйте, товарищи! Извините за опоздание! — Он внимательно оглядел присутствующих и остановил взгляд на Михаиле. — Я вас помню. Вы были у меня в клинике Руднева. Кажется, это было в восемнадцатом.

— Так точно, Алексей Алексеевич, — поднялся со стула Михаил.

— А вот имя ваше запамятовал…

— Михаил… Михаил Константинович Комнин.

— Да-да, Комнин. Заходите. А вас, товарищи, прошу подождать.

Закрыв за собой входную дверь, Брусилов, словно извиняясь, заметил:

— Вот видите, сказывается ранение. Приходится посещать процедуры. Да вы присаживайтесь! Слушаю вас.

Несмотря на то, что Михаил продумал заранее всё, о чём хотел рассказать Брусилову, в голове творилась путаница. С чего начать? Может, лучше с того прорыва австрийской оборонительной линии в шестнадцатом? Генералу наверняка будет приятно вспомнить доблестные времена.

— Алексей Алексеевич, должен вас поблагодарить за школу военного искусства, которую я имел честь увидеть и запомнить в шестнадцатом году, и за наши последующие встречи, которые изменили моё мышление и благословили на избранный путь.

— Ну-ка, ну-ка, — прищурившись в улыбке, поощрил его Брусилов, — воспоминания, конечно, очень приятны. Иногда они бывают полезны даже для сегодняшнего дня.

И Михаил начал рассказывать ему о времени Великой войны, о первой встрече и Рудольфе — австрийском лейтенанте, о сражениях в Гражданскую на Восточном, Кавказском и Южном фронтах. Брусилов изредка прерывал его речь восклицаниями одобрения или попросту кивал головой.

Когда дело дошло до истории с Кочубеем, Брусилов прервал Комнина:

— Это замечательная традиция русской армии — слово чести офицера! Надо непременно возродить её в Красной Армии. Честь и преданность Отечеству должны стать главными отличительными чертами каждого офицера, командира. Так чем вы занимаетесь сейчас?

Михаил замялся, ему стало неудобно рассказывать генералу о своей нынешней работе. От Брусилова не ускользнуло это замешательство:

— Не стесняйтесь, рассказывайте! Любая работа почётна.

— Я работаю на предприятии, которое занимается ремонтом автомобилей и гусеничной техники.

— Это очень важно для вас, молодого человека. В нашей стране пока ещё не оценили по достоинству необходимость военной и хозяйственной механизации. Мы — кавалеристы, преданны своей профессии, но пройдёт совсем немного времени, и на первое место в армии выйдут механизированные подразделения. Технический прогресс неумолим, это хорошо показал опыт былой войны. Поэтому ваша работа, несомненно, принесёт пользу.

— Всё это так, Алексей Алексеевич… Но я офицер, человек военный, имею опыт и мог бы принести большую пользу Родине, если бы находился в действующей армии.

— Понимаю вас, Михаил Константинович… — Брусилов задумался. — Давайте договоримся так: я подал заявку главкому на увеличение штата инспекции кавалерии армии. С первого января обещают изменить штаты. Тогда и зачислю вас в инспекцию.

— Благодарю вас, Алексей Алексеевич!

— Это я должен благодарить вас, Михаил Константинович, за стремление послужить Отечеству.

Михаил ничего не сказал Николаю о визите к Брусилову, посчитав, что обсуждать пока нечего. До первого января оставалось четыре месяца, и он хотел доработать их с полной отдачей. На разговор он решился только получив вызов для оформления. Вопреки ожиданиям, Болдинов воспринял новость положительно:

— Я рад, Михаил Константинович, что вы снова будете заниматься тем, к чему лежит ваша душа, в чём вы можете проявить себя и достичь успехов. Я и не надеялся, что вы останетесь у меня надолго, просто хотел помочь. Благодарен вам за работу! Думаю, мы будем встречаться и впредь.

В инспекции Михаил с головой ушёл в дела. Основное назначение этой службы состояло в том, чтобы пересматривать и корректировать действующие кавалерийские уставы, осуществлять проверки кавалерийских сборов, полевых выездов и готовности командиров к боевой работе, а также выучку личного состава. По итогам каждой командировки Михаил подготавливал развёрнутый отчёт.

За время совместной работы Комнин сблизился со старым русским генералом, оценил его требовательность и в то же время человечность и заботу о подчинённых, его прямоту, искренность и порядочность.

Эти отношения сохранились и после решения Брусилова оставить службу. Ему исполнилось семьдесят лет, раненная ещё в семнадцатом году нога беспокоила всё сильнее. Брусилов не хотел обременять подчинённых старческим недомоганием. Правда, опытного и мудрого военачальника отпустили не сразу, попросив ещё послужить в специально созданной должности для особо важных поручений при Реввоенсовете республики. Брусилов был знаком почти со всеми военачальниками, мог охарактеризовать каждого, замечал многое в управлении войсками и действиях чиновников.

В последние два года перед его кончиной Михаил часто навещал генерала, и их откровенные беседы открывали перед ним неизвестный дотоле мир борьбы за власть.

Глава II

Женитьба Соломона

Ты находишься там, где твои мысли. Так позаботься о том, чтобы твои мысли находились там, где ты хочешь быть.

Мудрость хасидов

— Шлема, давай бори его! Клади на землю! — кричала толпа, с восторгом глядя, как три голых богатыря боролись на снегу. От их обнажённых мощных торсов шёл густой пар, только что разогретые в бане покрасневшие лица лучились от удовольствия.

Михаил с интересом наблюдал за схваткой. Да уж, любит Григорий Иванович такие развлечения, с юности ещё французской борьбой занимался, у хороших тренеров уроки брал.

Через год после окончания Гражданской войны во время проведения кавалерийских манёвров Котовский заметил Соломона. Да и сложно было не разглядеть такого великана, великолепно сидящего в седле и показывающего высший класс во владении конём и саблей. Он знал Соломона ещё с восемнадцатого года, когда тот служил в его бригаде. При первом же удобном случае Котовский договорился с командованием 1-й Конной о переводе Соломона Гурвица в свою дивизию, дислоцировавшуюся в Умани.

С тех пор прошло уже четыре года. Эскадрон Соломона числился в образцовых, но повышения по службе командир так и не дождался: не было образования, читал и писал он с большим трудом. Зато на плацу, на выездке и в рубке лозы и чучела ему не было равных. Тут он выделялся своей выправкой, посадкой, сильнейшим ударом сабли или палаша, сохранённым ещё с кавалергардских времён.

Велико расстояние от командира эскадрона Соломона Гурвица до командира кавалерийского корпуса, но Котовский выделял его из всех. Он и сам был человеком необыкновенной физической силы и питал слабость к себе подобным. Любимым развлечением комкора в Умани был поход в баню, куда он приглашал Соломона и командира бригады Николая Криворучко. И пусть Николай был пониже ростом, однако силушкой обладал былинной. Парились они до красноты, до головокружения, а зимой выбегали голышом и боролись, барахтаясь в снегу.

Посмотреть на это невиданное зрелище собирались многочисленные зрители. Среди них были и местные жители, и приезжие. На этот раз Соломон позвонил Михаилу:

— Приезжайте, Михаил Константинович, будет интересно! Познакомитесь с Григорием Ивановичем. Необыкновенный он человек! Да и мне с вами посоветоваться нужно, — признался он напоследок.

Михаил выбрал в своём плотном графике несколько дней и отправился в Умань.

И вот толпа застыла в нетерпении. Дверь бани распахнулась, и наружу вывалились в чём мать родила три исходящих клубами пара богатыря. В ту же секунду они сцепились на снегу. Толпа взревела, особенно громко кричали женщины, которых среди зрителей было едва ли не больше половины. Видимо, созерцание борющихся голых исполинов приводило их в состояние восторга, а то, что среди них был легендарный красный командир Котовский, придавало зрелищу особую пикантность.

Вечером сидели за столом в квартире Соломона.

— Мне уже за тридцать перевалило, Михаил Константинович, — начал разговор Гурвиц, когда бутылка водки наполовину опустела. — Жениться надо.

— Доброе дело ты задумал, Соломон! Невесту подобрал?

— Невеста вроде как и есть… Да не очень складывается у нас.

— Скажи сразу, любишь её?

— Да.

— А она тебя?

— И она тоже.

— Ты уверен в этом?

— Она сама сказала, что влюбилась в меня, когда увидела, как я борюсь голым с самим Котовским.

— Ой-ё-ёй! — заулыбался Михаил. — Обычно девушка вначале влюбляется в мужчину, а потом видит его обнажённым. Но у вас как-то наоборот получается…

— Да, наоборот. Говорит, что врезался ей в память таким, а потом и в душу запал.

— Ну, тогда, я считаю, ничто помешать вам не может.

— Есть одно обстоятельство… Только стыдно в наше время и говорить о таком… — Соломон потупился, как ребёнок. — Для вас, может, и смешным покажется, а для нас имеет значение.

— Что же это за важное обстоятельство?

— Я расскажу, если вы выслушаете меня.

— Конечно, конечно, Соломон.

— Тогда для начала позвольте немного истории. Лет эдак сто с лишним назад в Умань приехал известный раввин Нахман, возглавлявший большую группу учеников — брацлавских хасидов. Через несколько лет он заболел чахоткой и умер. Его учение записал и распространил один из его учеников, и вскоре могила ребе Нахмана стала почитаемой среди брацлавских хасидов, которые разъехались по всему миру. Несмотря на погромы, резню и эмиграцию, большинство населения Умани составляют евреи, строго соблюдающие традиции и заветы своего учителя.

Моя девушка Фаня принадлежит к богатой еврейской семье. До революции её отец и братья были купцами первой гильдии. Отца убили в Гражданскую, а два брата до сих пор владеют в городе большой гостиницей, мельницей и магазинами. Фаня считается завидной невестой. Ещё бы, красавица, из хорошей семьи, большое приданое за ней дают.

Как только родные узнали, что Фаня хочет выйти за меня замуж, сильно осерчали. Как это так, дескать? Самая лучшая невеста в Умани намерена связать свою жизнь с босяком, бывшим конюхом без отца и матери! К тому же этот босяк член коммунистической партии. Разразился большой скандал. Стоило увидеть им нас вместе, они совсем голову потеряли. «Подумай, Фаня, — стыдили они её, — на вас же люди смотреть без осуждения не смогут! Он роста гигантского — это ненормально для приличного благоверного еврея. Ты ему до подмышек не достаёшь. Раздавит ненароком!» Пробовала Фаня уговорить братьев, убеждала, что любит меня, — да куда там!

Но это ещё не всё. По хасидским законам сначала выйти замуж должна старшая сестра, а младшая обязана ждать своей очереди. У Фани старшая сестра не замужем, да только невеста моя — девушка с характером, заявила родне, что ждать своей очереди не собирается. Мол, есть у неё жених и она хочет жить с ним вместе. Братья пообещали, что, если она ослушается, лишат её приданого. А это кара серьёзная по нынешним временам! Так что сейчас мы на распутье. Я, конечно, давно от этих традиций отказался, а она зависимая: здесь, среди этих людей выросла, ей труднее. Михаил Константинович, вы человек умный, грамотный, образованный. Хочу от вас совет получить: как мне поступить? Знаю, плохого не посоветуете.

— Соломон, здесь обмозговать всё надо. Не могу я тебе на такой сложный вопрос, связанный с вековыми национальными и семейными традициями, сразу ответ дать.

Комнин задумался ненадолго, Соломон тоже молчал, ожидая его решения.

— Давай поступим следующим образом: завтра в первой половине дня я встречаюсь с Григорием Ивановичем, а ты вечером бери в охапку свою невесту, и приходите на смотрины, — улыбнулся он. — Мне важно твоей невесте в глаза посмотреть, мнение её услышать, настрой понять, — закончил Михаил уже вполне серьёзно.

Короток зимний день. Едва выглянувшее меж туч солнце стремительно катилось к горизонту. Подмораживало, снег поскрипывал под тяжёлыми шагами. Михаил разглядывал пригнувшиеся под белыми шапками дома, отяжелевшие под снежной ватой ветви деревьев.

С утра он смотрел показательные кавалерийские выступления, на которые, собственно, и был приглашён, оценивал подготовку личного состава конного корпуса Котовского. Потом часа два беседовал с Григорием Ивановичем, который произвёл на него неизгладимое впечатление. Особенно поразило полное отсутствие у него личных, корыстных интересов.

— Знаешь, Михаил Константинович, — рассказывал он, — я всегда чувствую себя плохо, когда у другого нет того, что есть у меня. Умом я понимаю, что это не моя вина, знаю, что многие из высшего комсостава запросто пользуются своим должностным положением, но мне это претит. Душа сопротивляется! А ты ведь понимаешь, что идти супротив души дело очень опасное? — рассмеялся Котовский.

— Подготовка твоих бойцов в корпусе мне понравилась. Так и напишу в отчёте.

— Ну, скоро придётся попрощаться с корпусом… Летом, наверное.

— А что такое?

— Михаил Васильевич предложил мне стать его заместителем.

— О, заместитель наркомвоенмора! Почётная и ответственная должность. Фрунзе, видимо, надеется на тебя.

— Да, мы с Михаилом Васильевичем прошли вместе непростой путь и хорошо узнали друг друга.

— Стало быть, теперь у тебя появится возможность воплотить в жизнь предложение, которое ты озвучил на совещании комсостава ещё два года назад. Помнишь, оно касалось преобразования ядра кавалерии в автобронетанковые подразделения?

— Эх, жаль, что тогда из-за противодействия Ворошилова и Будённого этот план так и не был принят! Ведь ясно как божий день: будущее за машинами, за танками, а не за лошадью!

— Ясно-то ясно, но кавалеристу, который на лошади сделал себе карьеру, который о кавалерии знает всё, а о машинах ничего, не хочется расставаться с насиженным спокойным местом.

— Смело говоришь, Михаил! Сейчас такой период, что борьба за власть продолжается, только не между противниками, а среди своих. Я бы выразился точнее — между бывшими своими.

— И ты смело говоришь, Григорий! Что ж, желаю удачи на новом посту! — Комнин встал и протянул руку.

— И тебе успехов! — ответил, пожимая протянутую ладонь, Котовский.

Не ведал Михаил, что видит знаменитого командира в последний раз.

— Разрешите, Михаил Константинович?

В дверях показался Соломон, из-за его спины выглядывала девушка.

— Заходите, ребята!

— Вот, познакомьтесь, это моя невеста.

— Фаня, — поклонилась она.

— А я Михаил.

— Знаю. Много о вас слышала.

— Конечно, есть от кого! — пошутил Михаил, внимательно разглядывая избранницу Соломона.

Девушка была необыкновенно хороша, но не той чисто славянской красотой, а с примесью восточной резкости, чернявости и большеглазости. Открытое, с правильными чертами лицо, прямой нос и пронзительный взгляд чёрных глаз сразу выделяли её из многих ровесниц и вызывали к ней неподдельный интерес.

«Не зря Соломон так долго тянул с выбором», — подумалось Михаилу.

— Вот… мы хотели… поговорить, — начал, запинаясь, Соломон.

— Да-да, — перебил его Комнин, — разрешите, я задам несколько вопросов? Фаня, если вопреки воле родственников вы выйдете замуж за Соломона, чем вам это грозит?

— Видите ли, Михаил Константинович, я родилась и выросла в довольно замкнутой еврейской общине, где соблюдение традиций — главный признак благочестия. Так что я могу лишиться благословения на брак, который традиционно дают родители или старшие в семье, и, как следствие, самого приданого.

— Понимаю. Сейчас, хоть и настали иные времена и человек свободен в своём выборе, вы девушка, для которой очень важно иметь надёжную опору, тыл за спиной. Насколько значимо для вас благословение родных и приданое? Перевешивают ли они уверенность в надёжности и серьёзности намерений Соломона? Любите ли вы его так, что все эти традиционные установки меркнут по сравнению с вашим чувством? И ещё, жизнь красного командира нелегка, опасна, связана с проживанием в различных условиях и участием в военных операциях. Всё это обязана будет пройти и его жена. Готовы ли вы к такой судьбе?

Фаня довольно долго молчала, и это красноречиво говорило о том, какую трудную задачу ей приходится решать.

— Конечно, для меня традиционные установления очень важны, ведь я плоть от плоти своего народа. Но для себя выбор я уже сделала, переступила через привязанность к семье, через боязнь осуждений и проклятий. Мне выпал хороший шанс, и в дальнейшем я могу не встретить такого же человека, как Соломон. Да другой мне и не нужен. Поэтому, какие бы трудности ни предстояли нам, мы любим друг друга и преодолеем всё вместе. Думаю, что никогда не пожалею о своём выборе.

Соломон радостно вскочил во весь свой огромный рост, подхватил тоненькую и хрупкую Фаню и поднял высоко на вытянутых руках:

— Спасибо, фейгеле^[1], моя любимая!

Долгий поцелуй молодых заставил Михаила тактично отвернуться к окну.

— Ну, тогда благословляю вас, ребята!

Поженились Соломон и Фаня в начале лета. Свадьбу организовали скромную, без традиционных хупы^[2] и ктубы^[3]. Из родственников Фани никто не пришёл. Михаил тоже не смог приехать из Москвы. Зато почётными гостями на празднике были Григорий Иванович Котовский и Николай Криворучко. Командир корпуса распорядился выделить молодым комнату в общежитии красных командиров.

А вскоре произошло трагическое событие, потрясшее 2-й кавалерийский корпус. В августе в совхозе Чабанка был убит Григорий Котовский. Целый год длилось расследование, хотя стрелявший был известен сразу: он сам явился к жене Григория Ивановича и признался в убийстве.

Николай Криворучко, принявший корпус после гибели своего командира, рассказывал позже Михаилу, что дело это сразу затребовал к себе Фрунзе, которого также через три месяца не стало. Убийца Григория Ивановича был взят под стражу, но суд затягивался.

— Понимаешь, — говорил Криворучко, — здесь цепочка прослеживается: убирают людей, которые кому-то мешают во власти.

Михаил сразу вспомнил слова Котовского о борьбе между «бывшими своими».

— Чем же они могли помешать? — задал он вопрос не столько Николаю, сколько себе самому.

— Сильные, талантливые и самостоятельные люди, пользующиеся доверием войск, народа и партии, способны на смелые, неординарные поступки. Власти проще ставить на такие ответственные места своих доверенных, слепо и беспрекословно исполняющих их указания, — поделился своими мыслями Николай.

— Кто же они, эти люди, раболепствующие перед властью?

— Не знаю.

— Посмотрим, кого назначат народным комиссаром и председателем Реввоенсовета вместо Михаила Васильевича, — заявил Михаил, выразительно глядя Криворучко в глаза. Он хотел увериться, что с ним можно говорить откровенно.

— Это станет известно буквально на днях, — ответил тот, так же пристально глядя на Михаила.

— Я буду уже в Москве, — заметил Комнин, — так что не знаю, когда мы с тобой снова встретимся.

— Всё тайное когда-то становится явным, — загадочно произнёс на прощанье Николай.

Уже по приезду в столицу Михаил узнал, что на место Фрунзе назначен Климент Ефремович Ворошилов.

Ранняя весна пришла в этот год на землю московскую. Только не с ласковым тёплым солнышком, а с промозглой холодной сыростью. Температура словно застыла на нулевой отметке термометра, холодный ветер обжигал лицо, под ногами хлюпала грязно-серая каша из воды и полурастаявшего снега.

Михаил вошёл в знакомую квартиру. Брусилов полулежал на кровати, одетый в тёплую куртку. Нога была укутана.

— Здравствуйте, Алексей Алексеевич!

— Здравствуй, Михаил! Прости старика, только что пришёл с процедуры, ногу прогревали. Нездоровится мне что-то, знобит постоянно, вот и прилёг, — словно оправдывался Брусилов.

Михаил взглянул на его бледное лицо, на котором отчётливо выделялись подёрнутые влажной плёнкой глаза и усы.

— Беречься надо, Алексей Алексеевич. У вас тут прохладно, так и простудится недолго.

— Да уж, видимо, долго не протяну… Всё к тому идёт… под уклон.

— Ну что вы! Ум у вас ясный, мышление чёткое. Нас ещё переживёте!

— Ум-то ясный, да силы на исходе… Ладно, что мы всё обо мне… Как у тебя дела? Как в инспекции?

— В инспекции всё в порядке. Хотел услышать ваше мнение по одному неоднозначному делу. В феврале прошлого года я был с проверкой в корпусе Котовского и остался доволен. Распрощались мы с Григорием Ивановичем и договорились о встрече, а летом его убили. По моим сведениям, дело затребовал себе Фрунзе, с которым Котовского связывала давняя дружба и который назначил его своим заместителем. Через три месяца не стало и Михаила Васильевича. Вы, я знаю, были в хороших отношениях с наркомом…

— Да, Михаил Васильевич был замечательным человеком. Я неоднократно имел возможность убедиться в том, что он, не имея военного образования, по природе своей был прирождённым военачальником. В годы Гражданской войны под его руководством был осуществлён целый ряд блестящих операций. И до самой своей кончины он практически с нуля создавал армию нового типа. Верю, что его старания не пропадут даром, что это будут мощные и сильные войска, крепкие духом и преданные Отечеству.

Брусилов умолк, углубившись в размышления, и скрестил руки на животе, машинально вращая большими пальцами.

Михаил выждал некоторое время и осторожно спросил:

— Вы не видите связи между смертью Котовского и Фрунзе?

— Конечно вижу! — очнулся от своих мыслей Брусилов. — Только говорить об этом сейчас не совсем корректно. И даже опасно. — Он испытующе посмотрел на Михаила. — Мне кажется, тебе лучше не знать всех этих подковёрных битв с реальными жертвами.

— Думаю, что, зная об этом, буду лучше понимать происходящее и наделаю меньше ошибок.

— Ну что ж, тогда поделюсь с тобой своими наблюдениями. Но дай слово, что об этом больше никто не узнает. Мне, собственно, уже ничего не страшно, я свою жизнь прожил, а у тебя всё ещё впереди.

Михаил поднялся, приложил правую руку к сердцу и произнёс:

— Даю слово чести русского офицера!

Брусилов одобрительно кивнул.

— Фрунзе и Котовский имели много общего. И это не только борьба с властью до революции, не одна этническая принадлежность, но и необыкновенный полководческий талант и человеческая харизма. Этих людей постепенно сблизило понимание будущего устройства армии и власти в целом. Свободный, бесстрашный, пользующийся необыкновенной любовью солдат и простого народа непредсказуемый Котовский прекрасно сочетался с взвешенным и рассудительным Фрунзе. Недаром Григорий Иванович стал правой рукой Михаила Васильевича, человеком, на которого тот мог опереться.

До Фрунзе пост наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета занимал Троцкий. Я не очень симпатизирую этому человеку, хотя и отдаю должное его необыкновенной энергии, целеустремлённости и решительности в достижении поставленной цели. Ещё при жизни Ленина между Троцким и Сталиным началась борьба за власть. Конечно, Троцкий имел больший авторитет в армии и партии, чем Сталин, но последний оказался намного хитрее и прозорливее: наступая на горло собственной неприязни, шёл на сговор с соратниками Троцкого Каменевым и Зиновьевым. В конечном итоге ему удалось снять Троцкого с поста главы армии. Для Сталина Фрунзе был лишь промежуточной фигурой, поскольку в это время он ещё не мог назначить на такой пост кого-то из преданных себе людей. Но оказалось, что Фрунзе способен вести собственную игру. Кроме того, этот человек пользовался значительной популярностью. А когда выяснилось, что он приглашает в Наркомат Котовского, то есть расставляет своих людей, Сталин счёл это реальной угрозой для потери влияния. Дальнейшее было делом техники. Из прошлого Сталина я знаю, что он имел большой опыт бандитских нападений и криминальных разборок.

Брусилов замолчал и задумчиво посмотрел в потемневшее окно.

— Предполагаю, что для убийства Котовского, — продолжил он, — использовали какого-то незначительного человека, который был знаком с Григорием Ивановичем. Если он ещё жив, то его непременно уберут. С Михаилом Васильевичем оказалось сложнее: слишком влиятельный и известный это был человек. Не знаю, каким образом использовали его болезнь для прикрытия задуманного, но то, что это было убийство, вне всяких сомнений. Вряд ли на своём веку мы увидим реальное, непредвзятое расследование этих странных происшествий.

Вскоре после этого разговора Алексей Алексеевич Брусилов скончался от крупозного воспаления лёгких. В числе других инспекторов кавалерии Михаил присутствовал на его погребении. У квартиры покойного выстроился почётный эскорт: рота пехоты, эскадрон кавалерии и артиллерийская батарея. Со смешанным чувством презрения и неприязни смотрел Михаил на Будённого, возлагающего венок на гроб. Именно ему теперь подчинялась кавалерийская инспекция. Михаил хорошо знал командарма 1-й Конной по боям на Южном фронте, считал его смелым и способным командиром, но также видел, что он слабый человек, который в мирной жизни пошёл на сделку со своей совестью.

На артиллерийском лафете генерал Брусилов отправился в свой последний путь к Новодевичьему монастырю. Перед воротами организовали траурный митинг. Под троекратный винтовочный залп гроб с телом покойного опустили в могилу.

Со слезами на глазах поклонился Михаил великому русскому полководцу, отзывчивому и мудрому человеку, так много значившему для него.

Глава III

В танковых войсках

Редкие белые облачка бежали по голубому небу, как будто соревнуясь со скачущими по беговой дорожке всадниками. Топот копыт заглушали азартные крики болельщиков. На главной трибуне сидели командующий Белорусским военным округом Уборевич и гости. Только вчера закончились полевые учения, и в честь этого события на местном ипподроме состоялись скачки. Победителей ждали ценные призы.

Представители инспекции кавалерии занимались не только проверкой состояния подразделения, но и проводили командно-штабные игры, учения на местности, к которым в части готовились заранее, организовывая сборы и выездные занятия по обмену передовым опытом боевой подготовки войск. Поэтому в кавалерийских частях и у руководителей разного уровня они зачастую были желанными гостями.

Странное чувство владело Михаилом. Он словно окунулся в атмосферу прошлого и вернулся в далёкий тринадцатый год, в Красное Село, где юным кавалергардом боролся за победу на скачках. Такие же лихие наездники, нахлёстывающие коней, пригибались к холкам своих любимцев, те же восторги выкрикивали зрители на трибунах, вскакивающие со своих мест в самый ответственный момент. Словно и не было этих шестнадцати лет, вместивших в себя тяжкие кровавые годы поражений и побед, мучительного выбора пути на краю пропасти, своих ошибок и ошибок друзей, которые уже невозможно исправить.

Да, всё это напоминало прошедшее, оставшееся в глубине памяти с налётом лёгкой и светлой грусти об ушедшей беззаботной юности. Но всё было иным. Не было уже тех дам и гвардейских офицеров, которые заполняли трибуны, на своих местах не сидели его величество император Николай II и её величество Александра Фёдоровна. Давно рассеялись в дымке лет те всадники, участники скачек, а немногие, кто остался в живых, стали совсем другими людьми. И на зрителях вместо красивых гвардейских мундиров зеленела красноармейская форма…

— А, что? — Михаил настолько увлёкся своими размышлениями, что не услышал обращённых к нему слов Уборевича. Тому даже пришлось толкнуть его. — Извините, задумался.

— Я спрашиваю, каково ваше впечатление от учений?

— Должен признаться, самое положительное. Кавалерия вообще отличается высоким уровнем боевой подготовки и грамотными командирами.

— Ну, она и в царской армии главной военной силой считалась. Там самые подготовленные командиры были. Думаю, что вам это известно, — Уборевич, слегка улыбнувшись, взглянул на Михаила.

— Известно, — улыбнулся в ответ Комнин. Он помнил Уборевича ещё по Южному фронту, когда пришлось наступать на войска Врангеля совместно с 13-й армией, которой тот командовал.

— Я был в Германии, целый год учился в военной академии, изучал способы подготовки рейхсвера. Должен сказать, они уделяют пристальное внимание вопросам технической подготовки моторизованных соединений. У нас это дело пока продвигается с трудом, все ещё уповают на кавалерию как основную мобильную ударную силу.

— Ну, без кавалерии мы пока обойтись не сможем, это верно. Хотя генерал Брусилов незадолго до смерти говорил мне, что будущее за моторизованными войсками.

— Умный и дальновидный был старик! Жаль, что в руководстве Наркомата боятся всего нового как огня, — Уборевич поправил очки.

— Мне кажется, Михаил Николаевич хорошо понимает, как лучше модернизировать вооружённые силы.

— Тухачевский-то понимает, да сделать что-либо пока не в его силах.

— Как? — воскликнул Михаил. — Он же первый заместитель наркома!

— Да, вот именно… заместитель, — с горечью ответил Уборевич и поднялся. — Ну, мне пора. — Он протянул Михаилу руку и быстро покинул трибуну.

По роду своей деятельности Михаилу приходилось участвовать в разработке уставов. Особенно много сил было затрачено на подготовку Боевого устава кавалерии РККА. Проект обсуждался в инспекции и корректировался в кавалерийских частях. Наконец вся организационная работа была закончена и документ представили на утверждение Тухачевскому. Михаил Николаевич очень тепло принял своего старого знакомого Комнина и внимательно отнёсся к тексту Устава, сделав замечания по отдельным его положениям.

— Это очень хорошо, что в кавалерийской дивизии будут теперь, кроме четырёх сабельных полков, один бронетанковый и один артиллерийский. Уповать в современных условиях лишь на конные атаки крайне неосмотрительно. — Тухачевский вдруг внимательно посмотрел на собеседника. — А что, Михаил Константинович, если мы пошлём тебя на механизированное соединение? Ты боевой и хорошо подготовленный офицер, и сейчас мы именно кавалерийскими командирами комплектуем новые механизированные части.

Михаил просто оторопел от такого предложения.

— Я солдат и готов выполнять то, что прикажут, — наконец проговорил он. — Но я ведь совсем не знаю этот род войск.

— Эти войска только зарождаются, но за ними будущее. Наберёшься опыта на месте, а потом и учиться направим. Подготовка у тебя высокая, думаю, справишься.

Через несколько дней Михаил получил приказ о назначении командиром механизированного полка одной из комплектуемых кавалерийских дивизий в Московском военном округе.

— А давай пригласим к нам на Новый год Гагариных, Николая Алексеевича и ещё кого-нибудь! — Даша погладила свой уже округлившийся живот. — А то сидим всё время дома как сычи.

— Ну уж так и сидим… — иронически протянул Михаил.

— Ты, конечно, в командировки ездишь, а я — работа, дом, дети и ничего более не вижу.

— Так для женщины дом и дети — главное. Или я не прав?

— Прав. Только надо отвлекаться иногда, разнообразить жизнь.

— Хорошо, пригласим, если только опять какой-нибудь неожиданный сбор в дивизии не объявят.

Стояла ясная морозная погода. Накануне выпал обильный снег, и темневший невдалеке лес красовался большими белыми шапками на кронах. Впереди расстилалась снежная целина, на краю которой выстроились грозные бронированные чудовища.

Михаил перевёл взор на командира дивизии, совсем ещё молодого человека, пристально вглядывающегося в напряжённо застывший строй.

— Ну что, Михаил Константинович, давай команду к атаке.

— Есть команду к атаке!

Комнин вытащил ракетницу и выстрелил красным и зелёным.

Люки танков тотчас захлопнулись, и быстроходные БТ-2 рванули вперёд, моментально создав завесу из снежной пыли. Командиры сразу забыли о холоде, заставлявшем их топтаться на дощатом полу наблюдательной вышки. Перед глазами разворачивалась незабываемая картина: танковый батальон — тридцать бронированных машин, основная ударная сила полка, — нёсся по снежной целине, и казалось, не было такой силы, которая смогла бы его остановить. Эти танки совсем недавно появились в механизированных полках кавалерийских и стрелковых дивизий и многократно увеличили огневую мощь соединения. Они имели колёсно-гусеничный движитель, который позволял им двигаться по хорошей дороге на колёсах, а по целине на гусеницах.

— Ну что ж, пора и огонь открывать, — комдив повернулся к Михаилу.

— Да, пора, — подтвердил Михаил. — Когда же мы, наконец, дождёмся радиостанции?

— Обещают, но что-то пока не ладится, — ответил комдив.

Танкисты, будто услышав призыв командиров, открыли беглый огонь из пушек и пулемётов. Разрывы снарядов перемешали с землёй снежный покров на опушке леса.

— Молодцы! — не удержался комдив, довольно погладив совсем ещё небольшие усики на верхней губе.

«Под Будённого старается, — улыбнулся про себя Михаил. — Молодёжи хочется быть постарше».

— А когда у нас будут большие учения?

— Наверное, весною. Как только подсохнет.

В Военторге, большом магазине на Воздвиженке, Михаил выбирал подарки детям. На календаре было уже 31 декабря, нужно было успеть положить что-то под ёлочку для семнадцатилетнего Кости и четырнадцатилетней Аннушки.

Михаил любил бывать в этом доме. Огромный зал, стеклянная крыша и гигантское окно фоном к главной лестнице наполняли здание воздухом и светом. Витязи и барельефы на фасаде внушали уважение и почтение, мраморная облицовка и изысканность отделки ласкали даже искушённый глаз.

«Да, здесь проще, чем в Зимнем, но чувствуются стиль и благородство», — подумал Михаил, поднимаясь по лестнице.

Совсем недавно здесь открыли детские отделы, обильно заполненные товарами. Подарок Анюте нашёлся быстро — воздушное бледно-розовое платье. Михаил представил, какою дочка будет красавицей на фоне зелёной ёлки, и у него сладко заныло сердце от любви и нежности.

Зато с подарком для Константина пришлось повозиться. Парень в будущем году оканчивает школу, интересуется техникой, как все

мальчишки, но в основном любит собирать, конструировать. Вот! Конструктор надо ему купить.

Михаил нашёл отдел, где продавались детские конструкторы, но никак не мог подобрать что-то подходящее: всё было для младшего возраста.

— Возьми лучше набор для сборки самолёта, — подсказал кто-то сзади.

Михаил обернулся и увидел атлетического сложения человека в армейской форме.

— Николай!.. — узнал он Криворучко. — Откуда ты здесь?

Они обнялись.

— Был на совещании — да и застрял в Москве. Ехать сейчас уже бесполезно, до Нового года не успею добраться. Так что буду встречать в гостинице, с такими же горемыками, как и сам, — невесело усмехнулся он.

— Давай ко мне, дружище! — сразу решил Михаил. — Народу у нас немного, но все свои.

— Неудобно как-то… Незваный гость сам знаешь кто, — попробовал возразить Николай.

— И слышать ничего не желаю! Только ко мне. Увидишь, все тебе будут рады, — отмёл его возражения Михаил.

— Ладно, уговорил. Только в гостиницу заеду, переоденусь. Ну и куплю чего-нибудь…

— Об этом не беспокойся, у нас всё есть.

— Есть или нет, неважно. Не могу просто так: «Здрасте, я ваша тётя, прошу любить и жаловать», — пошутил Николай.

— Ну, тогда к десяти. Вот адрес.

Стемнело. Мороз к вечеру усилился, в разрывах облаков сверкали звёзды, как будто радуясь приближающемуся торжеству. Редкие прохожие, ёжась от холода, спешили поскорее попасть домой, где в тепле и уюте их ждало новогоднее застолье. Неожиданно пошёл снег, и крупные хлопья неторопливо опускались на землю, укутывая всё вокруг белым покрывалом.

— Принимайте! — Михаил, увешанный покупками, ввалился в прихожую.

— Ой, Мишель, ты как снежный человек! — весело защебетала Даша, отряхивая мужа.

— Это тебе, — протянул он маленький свёрток.

— Мне? А что это?

— Разворачивай.

Даша торопливо разорвала яркую бумагу, из недр которой возникла маленькая чёрная коробочка. Открыв её, увидела изумруд, блеснувший в глаза зеленоватой искрой на золоте.

— О боже, какая прелесть!

Женщина вытащила большой ажурный кулон на цепочке и сразу примерила, подбежав к зеркалу.

— Как раз к глазам! — Счастливо улыбаясь, она закинула руки за шею мужа и прижалась к губам. — Спасибо, мой хороший!

Михаил заглянул в комнаты:

— А дети где?

— В школе. У них сегодня новогодний вечер, часов в десять вернутся.

— Ну, тогда надо подарки быстрее под ёлку положить.

За два часа до нового года все были уже в сборе, ждали только Николая Криворучко.

Вскоре в дверь постучали, Михаил отправился открывать.

— Здравствуйте! — Могучая фигура вошедшего, казалось, сразу заполнила собой всё пространство небольшой гостиной.

Присутствующие с любопытством смотрели на гостя.

— Познакомьтесь, — представил его Михаил, — это командир кавалерийского корпуса имени Котовского Николай Николаевич Криворучко. В Москве он в командировке.

— Садитесь, — показал на свободное место рядом с собой Дмитрий Гагарин.

— Товарищи, по праву хозяйки предлагаю всем выпить за уходящий год! — объявила Даша. — Дети, где вы? — крикнула она в сторону детской.

— Они слушают лекцию о международном положении, — объяснил Михаил. — Костя читает.

— Уже закончил, — откликнулся юноша и вышел в гостиную. — Здравствуйте все, кого не видел.

Даша с гордостью оглядела сына: высокий, хорошо сложённый, красивый парень с зачёсанными назад по последней моде светлыми волосами и едва наметившейся ниточкой пробивающихся усиков на верхней губе. Такой, действительно, не мог не привлекать внимания. За ним выскочили тоненькая как тростинка Анюта и тринадцатилетний Саша Гагарин.

Михаил поднялся с бокалом в руке:

— Помянем добрым словом уходящий год, ведь всё, что происходило в нём, наверняка к лучшему — просто мы пока об этом не знаем. Пусть все тяготы и болезни останутся в прошлом, а в новом году нас будут поджидать удача и здоровье! Мы прожили этот год, и он уже никогда не повторится, впереди будет много схожего и тем не менее совсем другого. Кто-то стал на год старше, а кто-то мудрее. Кто-то за этот год покинул наш мир, а кто-то родился, чтобы познать радость жизни и принести её людям. Прощай, славный год!

Сошлись бокалы, и застучали вилки о тарелки. Костя попросил разрешения уйти: его ждали друзья и подруги. Женщины отправились хозяйничать на кухню, а мужчины, накинув верхнюю одежду, вышли на крытую веранду.

— Михаил, всё хочу спросить тебя, как получилось, что опытного командира, начальника дивизии в Гражданскую, поставили на полк? — Криворучко пристально смотрел на Комнина, заставляя того переминаться с ноги на ногу от неудобного вопроса.

— За карьерой не гонимся, — попытался отшутиться тот.

— Ну а всё же? — настаивал Криворучко.

— Ты же знаешь, что я был в инспекции…

— Ну и что? Оттуда сразу начдивами выходят!

— Кроме того, я сейчас осваиваю новый вид войск, и хотелось начать это дело с полка.

Николай недоверчиво покачал головой:

— Мне кажется, придержал тебя кто-то… Так бывает, если в деле есть чёрная отметина. Просто хочу, чтобы ты был осторожен. — Криворучко ободряюще приобнял друга за плечи.

— Пожалуй, и мне тоже надо быть осторожным, — вставил слово Гагарин. — У нас родовая отметина.

— И я в этом не отстану, — уже с улыбкой произнёс Болдинов.

— О боже, куда я попал!? Один крестьянин среди вельмож! — воскликнул Криворучко, и все рассмеялись.

— И тот — старший по должности, — добавил Гагарин.

— А вы, молодой человек, чем надсмехаться над стариками, лучше бы пригласили своего друга, товарища Комнина, в академию, а то он необученным за новое дело взялся, — подмигнул Гагарину Криворучко.

— Я бы с удовольствием, — сделал виноватый вид Гагарин, — да Наркомат подходящего факультета пока не открыл.

— В следующем году откроет, это я вам обещаю! — заключил Николай. — А что, не пора ли нам новый год встречать? А то без нас проскочит!

— Мимо нас не проскочит! Он для нас очень важен, поспешим же ему навстречу! — Михаил гостеприимно протянул руку в сторону двери.

До двух часов ночи длилось застолье. По гостям было видно, что праздник удался на славу. Обычно молчаливый, Криворучко был в ударе, сыпал анекдотами и смешными историями из армейской жизни. И только о событиях, которые они наедине с Михаилом обсуждали после смерти Котовского, не было сказано ни слова.

Время для таких бесед ещё не пришло.

— Сначала проводим мощную артиллерийскую подготовку, потом Михаил Константинович танковым ударом пробивает оборону первой линии противника. За ним следуют полк пехоты и мотострелковый батальон механизированного полка и закрепляют успех. Далее вводим в прорыв конницу — 1-й и 2-й кавалерийские полки, которые развивают наступление. 3-й полк остаётся в резерве. Ваши предложения и замечания, товарищи?

Командир дивизии вытер выступивший на лбу пот: в комнате было жарко натоплено. Чувствовалось, что молодые годы не придают ему уверенности в предстоящей учебной операции.

Все молчали: трудно было возразить классическому наступательному плану, изложенному как в учебнике по тактике.

— Вроде всё ясно, — нарушил тишину командир 1-го кавалерийского полка.

— А что скажет Михаил Константинович? Ему опыта не занимать.

Михаил за всё это время не произнёс ни слова, не желая подвергать сомнению авторитет командира дивизии, но всё же не выдержал:

— Вот здесь на карте я вижу белые пятна в обороне противника. Не может быть, чтобы у него было так мало огневых средств. Это говорит о том, что разведка произведена недостаточно полно, что, в свою очередь, грозит нам ответным ударом. Этот удар обрушится на мои танки и следующую за ним пехоту. Поскольку огневые средства противника не подавлены, атака может захлебнуться.

Тяжёлая, напряжённая тишина повисла в комнате. Михаил понял, что невольно несколькими фразами раскритиковал и сам план, и его подготовку. Но решил идти до конца:

— Ударная сила дивизии — танковый батальон — будет выведен из строя, пехота без танков будет частично уничтожена, частично отойдёт на исходные позиции. В этих условиях противник не замедлит перейти в наступление. Кавалерийские полки должны будут спешиться и срочно занять оборону на неподготовленных позициях. Атака танков противника, которые не были уничтожены огнём нашей артиллерии, сомнёт наскоро подготовленную оборону. Враг введёт в прорыв свои подвижные средства, проникнет в тыл дивизии и разгромит её.

Комдив сел и прикрыл ладонью глаза. Не решались говорить и все присутствующие командиры подразделений.

— Что вы предлагаете? — наконец спросил он осипшим голосом.

— Начало операции намечено на утро. Впереди — вечер и ночь, — начал излагать свои мысли Михаил. — Ночью необходимо провести разведку боем с использованием танков. Одновременно следует послать три разведывательные группы на переднюю линию противника и в его ближний тыл с задачей выявить огневые средства и взять языка. В ходе разведки будут выявлены слабые места в обороне, для прорыва которых требуется создать ударные группы. Работать придётся всю ночь. К утру должен быть принят окончательный план наступления.

— А если противник перегруппирует свои силы? — задал кто-то вопрос.

— Не успеет, слишком мало времени. Но мы должны успеть, в нашем распоряжении будет два-три часа.

— Хорошо, — наконец поднялся командир дивизии. — Сейчас все за работу, потом каждый идёт в своё подразделение. К утру должен быть готов план и все должны чётко понимать свои действия. Михаил Константинович, вас я попрошу остаться в штабе дивизии.

Едва начало светать, части дивизии перегруппировались. Комдив, хоть и не спал всю ночь, выглядел бодрым.

— Знаете, Михаил Константинович, к утру обещали прислать кого-то из Наркомата. Для нас очень важно не ударить лицом в грязь.

«А, вот почему ты так волновался! — понял Михаил. — Ну что ж, тогда повоюем».

В восемь утра артиллерия обозначила мощный налёт на укрепления противника; на центральном участке наносился вспомогательный отвлекающий удар. В то же время ударный кулак из двадцати танков с пехотным батальоном прорвал слабо прикрытый фланг условного противника. В прорыв были введены два полка кавалерии, и вскоре противник был разгромлен.

Представитель Наркомата довольно пожимал руку комдиву:

— Поздравляю, блестящая операция!

Молодой комдив, оглянувшись на стоящего позади Михаила, доложил:

— Вся заслуга в успехе целиком принадлежит командиру механизированного полка Комнину. Это он разработал план наступления.

Удивлённо посмотрев на скромно стоящего в стороне Михаила, представитель Наркомата кивнул:

— Я это отмечу в отчёте.

Через несколько дней Комнина вызвали в Наркомат обороны. В приёмной секретарь предупредил его:

— Вас примет заместитель наркома.

После недолго ожидания Михаила пригласили войти. Распахнув дверь, он увидел доброжелательно улыбающегося Тухачевского.

— Здравия желаю, товарищ заместитель наркома!

— Здравствуй, здравствуй, Михаил Константинович… Рад тебя видеть.

— И я рад вас видеть, Михаил Николаевич.

— Наслышан о твоих успехах! Да и другого, зная тебя, не ожидал. Сейчас мы усиленно переводим вновь создаваемые бронетанковые войска на бригадное построение. Так что принимай механизированную бригаду! Это мощное соединение, способное решать сложные задачи. В отделе кадров тебе всё объяснят.

— Михаил Николаевич, просьба у меня имеется…

— Какая?

— Прошу направить меня на учёбу в академию. Там сейчас открылся вечерний командный факультет для тех, кто служит в Московском округе. Мне надо подтянуть теорию бронетанковых войск.

Тухачевский написал что-то на бумаге и вручил листок Михаилу.

— Явишься в академию и отдашь это начальнику.

Они тепло распрощались.

Летом у Даши и Михаила родился ещё один сын. Назвали его Мишей.

— Забыла уже, небось, как все эти пелёнки-распашонки применяются? — шутил Михаил.

— Я-то не забыла, а вот ты — несомненно. Ну ничего, вспомнишь. Это тебе не старые времена, когда няньки были, кухарки да горничные. Нынче господ нет, одни рабы остались.

Даша, конечно, шутила, но шутка её была с горчинкой. Она так и не смогла свыкнуться с Советской властью, примириться с тем, что всё, чем жила с детства, было грубо разрушено, раздавлено тяжёлым пролетарским сапогом. Она не вступала во всякие модные, появившиеся как грибы после дождя организации, членство в которых считалось необходимым признаком лояльности и поддержки власти. Единственным светлым пятном оставалась её семья — Михаил и дети. Вся деятельность мужа рассматривалась ею только с одной точки зрения — практической пользы для семьи.

— Понянчу с удовольствием. Если, конечно, время позволит.

— Да уж, тебе позволит, — грустно заключила Даша.

Не без сомнений и долгих раздумий они с мужем решились на третьего ребёнка. Обоим было уже под сорок, да и служба и учёба Михаила в академии почти не оставляли ему свободного времени для семьи.

— Анюта поможет, — бодро заметил Михаил.

— На неё только и надежда. Не представляю, что бы я делала без её помощи.

Аннушка очень полюбила возиться с маленьким братиком, спешила к нему из школы, меняла пелёнки, готовила кашу, стирала бельё. Это не было для неё тягостной обязанностью, как для других четырнадцатилетних девчонок, бодро марширующих в свободное время под бравурную музыку.

Теперь всё время Михаила распределялось между механизированной бригадой и академией. Он с головой окунулся в новое для него, да и для всей Красной Армии, дело создания бронетанковых войск. Изменялась вся стратегия и тактика применения войск в обороне и наступлении. То, что когда-то проходили в Пажеском корпусе и отрабатывали на полях Великой войны, оказалось по большей части не пригодным в современных условиях. Требовалось создавать новые уставы и наставления, постоянно совершенствовать структуру бригады. Появились понятия массированного наступления, молниеносного глубокого прорыва и скоротечного танкового боя.

Учебных заведений, выпускающих механиков-водителей и младших командиров, практически не существовало, и приходилось создавать такую школу при бригаде, приглашая инструкторов. Таким образом, бригада на несколько месяцев превратилась в учебную. Михаил и сам кропотливо изучал материальную часть, тактико-технические характеристики танков и бронемашин, учился управлению, подмечая все нюансы, которые возникали при вождении и стрельбе с ходу.

Быстро пролетел год, и вот третий выпуск академии — всего восемь человек — празднует окончание учёбы. На торжественной части присутствовал начальник Управления по механизации и моторизации РККА, который поздравил выпускников, пожелал успешной службы и вручил дипломы.

Спустя пару дней Михаил получил вызов в Наркомат к его заместителю Грязнову.

— Скажу напрямик, для участия в совместной с немцами комиссии мы составили и подали список на подпись заместителю наркома. Михаил Николаевич просмотрел его и посоветовал включить в состав вас.

Комнин внимательно оглядел Грязнова. Слегка лысеющий человек, с лицом, словно вылепленным из камня. Они не были близко знакомы, но Михаил много слышал о его личных качествах: сильная воля, целеустремлённость, решительность, хорошие организаторские способности, забота о подчинённых. Грязнов прилагал много сил для укрепления бронетанковых частей.

— Не понимаю, о чём идёт речь, товарищ замначальника Управления.

— Меня зовут Иваном Ксенофонтовичем. Сейчас я вам всё поясню. Усаживайтесь поудобнее.

Михаил откинулся на спинку стула.

— Вам, наверное, известно, Михаил Константинович, что нами совместно с немцами организована танковая школа под Казанью под кодовым названием «Кама». Этот проект выгоден нашей стороне не менее, чем Германии, которая по Версальскому договору не имеет права организовывать бронетанковые войска. Предоставляя место для обучения немецких танкистов, мы надеемся ознакомить наших курсантов с особенностями конструкции немецких боевых машин, изучить методику их стрелковой подготовки и технологию боя и, конечно же, в совершенстве овладеть техникой вождения. Думаю, вы уже прекрасно освоили управление теми машинами, которые имеются у нас на вооружении. Итак, немцы будут обучать своих офицеров, а мы добавим в их группы своих людей. Мне доложили, что вы прекрасно владеете немецким языком. Это правда?

— Да, это так.

— Знание языка, безусловно, даёт вам преимущество наравне с тем, что вы характеризуетесь как грамотный, образованный и способный к анализу командир. Вы должны чётко понимать, что условия Версальского договора вынуждают нас уделять большое внимание конспирации. Школа существует уже два года, и согласно договору её должны были оснастить новейшими немецкими боевыми машинами. Немцы передали для обучения шесть средних и три лёгких танка. В свою очередь мы предоставили школе два взвода танкеток Т-27 и взвод МС-1. Надеемся, что позже вы поедете в Германию и на месте сможете ознакомиться с новейшими разработками и способами боевого применения танковых частей.

Члены немецкой комиссии прибудут через две недели. Вы будете общаться не менее трёх дней. Особое внимание обратите на фактического руководителя немецкой комиссии — подполковника Гудериана, начальника штаба инспекции автомобильных войск. По нашим данным, это необыкновенно энергичный и умный офицер, занимающийся созданием автобронетанковых войск Германии. Его прозвали Schneller Heinz, что значит Быстрый Хайнц, и Heinz Brausewind — Хайнц-ураган. Дальнейшие указания получите на месте. Вопросы есть?

— Пока нет, Иван Ксенофонтович.

— Ну вот и отлично.

Грязнов встал, показывая, что приём окончен, и пожал руку поднявшемуся Комнину.

— Желаю успехов!

Руководитель инспекционной комиссии генерал Лутц представлял немецких офицеров:

— Подполковник Хайнц Гудериан.

Светловолосый офицер с умными, проницательными глазами склонил голову в приветствии.

— Капитан барон Рудольф фон Краузе.

Михаил невольно вздрогнул, во все глаза рассматривая человека, которого он ни за что бы не узнал, встреться с ним на улице. По-видимому, Рудольф тоже не разглядел Михаила, ничем не выделяющегося из группы командиров Красной Армии. Комнин незамедлительно взял себя в руки и осторожно огляделся по сторонам: не заметил ли кто его волнения? Слава богу, все были поглощены знакомством с немецкими коллегами.

День инспектирующей комиссии был расписан поминутно. Свободное время можно было выкроить только вечером, когда должен был состояться совместный ужин с советскими командирами. Немцы, естественно, не понимали русского языка, а русские не знали немецкого, поэтому общение велось только через переводчика. О том, что Михаил свободно владеет иностранным языком, никто не знал, а он не распространялся. После ужина в первый день все быстро разошлись.

Следующим днём немецкую инспекцию возили по Казани, показывая достопримечательности. После ужина, когда русские ушли, немцы начали оживлённо обсуждать увиденное. Михаил словно невзначай завозился на подоконнике с маленьким детекторным приёмником. Никто не обращал на него внимания.

Гудериан, оказавшийся любителем и знатоком искусства и архитектуры, негодовал:

— Уму непостижимо, как можно не ценить собственную культуру, собственных предков, чтобы прекрасную сокровищницу — Казанский кремль — превратить чуть ли не в конюшню! Башня содержится в таком ужасающем состоянии, что, кажется, вот-вот рухнет! Надвратная церковь заброшена, большой православный храм превращён в склад!

Михаил не выдержал, подошёл к Гудериану и заговорил на чистейшем немецком:

— Господин подполковник, я разделяю ваше сожаление о памятнике архитектуры, но ваш пассаж в сторону русского народа и его забывчивости не выдерживает никакой критики.

Поражённые лица офицеров за столом явственно говорили сами за себя. Слова Михаила и сам факт того, что русский прекрасно владеет их языком, произвели на сидящих эффект разорвавшейся бомбы.

— Извините, господин… виноват, не помню вашей должности. Я совсем не хотел обидеть русский народ…

— Михаэль Комнин, командир бронетанковой бригады.

— О! — Гудериан встал. — Рад познакомиться с коллегой! Прошу всех наполнить рюмки, господа. Предлагаю выпить за дружбу между русским и немецким народами, между Россией и Германией. Вместе наши государства непобедимы!

В эту минуту Гудериан казался искренним, он действительно верил в то, что говорил.

Прежде чем осушить рюмку, Михаил краем глаза заметил удивлённо-радостное выражение на лице разглядывающего его Рудольфа и едва заметно кивнул ему.

Вскоре за столом поднялся оживлённый гул, Михаила завалили вопросами. И только Рудольф помалкивал, внимательно наблюдая. Он ещё не разобрался, как вести себя с Михаилом. Прошло почти пятнадцать лет с тех пор, как они так неожиданно расстались.

Тосты следовали один за другим, и Комнин почувствовал, что пора закругляться.

— Хайнц, — произнёс он слегка заплетающимся языком, — прежде чем уйти, я хочу рассказать одну интересную историю, связанную с вашей сегодняшней туристической поездкой в Казанский кремль.

— Ну-ну, — подбодрил Гудериан, тоже немало принявший шнапса на грудь.

— Расскажите, расскажите, Михаэль! — попросили и другие офицеры.

— В середине XVI века правила Казанским царством царица необыкновенной красоты. Кроме этого, она была умна и рассудительна, что для женщины того времени явление исключительное. Звали её Сююмбике. Далеко по миру молва о ней разлеталась. И вот прознал о царице-красавице русский царь Иван Грозный. Тотчас направил к ней послов с дарами, чтобы передали они предложение стать его женой, царицей московской. Но отказала ему Сююмбике. Осерчал тогда Иван Грозный и повёл на Казань русское войско, осадив город. Долго сопротивлялись защитники, но город был захвачен. Желая пожертвовать собою, чтобы победители не истребили казанский народ, гордая Сююмбике согласилась выйти за царя, но поставила условие: в течение недели русские строители должны возвести башню выше всех минаретов Казани.

Нашёл царь лучших строителей и предупредил, что, если они не уложатся в срок, не сносить им головы. Строители работали день и ночь и успели выполнить свою работу. К приезду царя в Казань назначили свадебный пир и приготовили опочивальню. Во время свадебного застолья невеста высказала пожелание подняться на эту башню и в последний раз перед отъездом в Москву посмотреть на родной город с высоты. Поднявшись на самую верхнюю площадку, она бросилась вниз. С тех пор башня называется её именем — башня Сююмбике. Тогда же в знак печали башня накренилась, да так и стоит по сей день, тонкая, стройная, гордая, как царица-красавица.

— Браво, Михаэль! — захлопали в ладоши немцы.

— Хорошая легенда, красивая, — улыбнулся Гудериан.

— Ну, господа, честь имею, — Михаил откланялся и незаметно указал Рудольфу глазами на дверь.

Выйдя на крыльцо, он вдохнул свежего ночного воздуха, пахнущего сосновым бором, и, сделав несколько шагов в сторону, пристроился к стене дома.

Минут через десять появился Рудольф. Михаил вышел на тропинку, ведущую к недалёкому лесу, и фон Краузе последовал за ним. Как только дом скрылся из виду, Михаил обернулся и раскинул объятья:

— Руди!

— Мишель!

Коротка летняя ночь… Первая полоска зари окрасила горизонт на востоке, когда они наконец расстались, проговорив до рассвета. Оставался всего лишь один день пребывания русских в школе немецкой инспекции, и неясно было, удастся ли им встретиться ещё раз.

Глава IV

На той стороне

Два усталых, одиноких волка —

мы бредём.

Под ногами — белая позёмка,

ночь кругом…

Где-то в переливах небосвода

есть звезда,

это наша главная свобода,

нам — туда…

Давит ночь, давно устало тело,

но — вперёд!

Там, вдали, звезда из Вифлеема,

знаю, — ждёт!

Инна Костяковская

Внезапно наступившая тишина после двух дней суматохи и беготни, в течение которых они сидели в доме, насторожила Рудольфа. Он вышел на безлюдную улицу Пскова, засыпанную снегом и будто застывшую в ожидании чего-то непредсказуемого и тревожного. Никаких приготовлений красногвардейцев к обороне города Рудольф не заметил; мало того — нигде не было ни солдат, ни матросов, ещё совсем недавно толпившихся повсюду.

«Неужели защитники покинули Псков?» — подумалось ему.

Со стороны вокзала донёсся, всё более нарастая, резкий звук скрипящего снега, заглушавший покашливание и позвякивание, исходившие от сотен идущих вместе людей.

Заскочив в дом, Рудольф стал внимательно наблюдать за происходящим через окно.

Из-за угла показалась колонна в знакомой форме.

«Уланы! — определил он. — Как славно!»

И вновь вышел наружу, крикнув, когда идущий впереди офицер поравнялся с ним:

— Привет уланам!

Офицер повернул голову и внимательно посмотрел в его сторону. Потом, не сбавляя шага, обернулся и что-то приказал идущему позади солдату, видимо ординарцу. Тот подбежал к Рудольфу.

— Командир приказал узнать, откуда вы так хорошо знаете немецкий.

— Передай, что я лейтенант фон Краузе. Два года находился в плену у русских.

Солдат козырнул и вернулся к своему командиру. Колонна уже наполовину прошла мимо, когда ординарец вновь подбежал к Рудольфу.

— Господин лейтенант! Командир просит вас зайти к нему в штаб после того, как мы разместимся в одном из подходящих помещений.

— Да, интересную историю вы рассказали, лейтенант… Наверное, единственную в своём роде. Видимо, вам неплохо жилось в русском плену, если вы успели жениться, — командир германских улан улыбнулся. — Вы должны быть благодарны тому русскому офицеру. Согласитесь, он сделал для вас очень много.

— Жилось неплохо, — улыбнулся в ответ Рудольф. — А тому офицеру я буду благодарен до самого конца, он спас мне жизнь. Его сестра стала моей женой.

— Понимаете, барон, мы прибыли сюда по железной дороге, но русские не стали оборонять город и оставили его. Нас тут всего двести человек. Восточный фронт, в отличие от Западного, развален. Мне кажется, сейчас, двигаясь только по железной дороге, мы сможем захватить пол-России.

— Меня это тоже удивляет, капитан. Здесь, в Пскове, находился штаб Северного фронта русских и поэтому сосредоточено огромное количество складов с боеприпасами и продовольствием. Так позорно бежать?.. Эти русские совсем непохожи на тех, с которыми мы воевали в шестнадцатом году.

— Люди те же самые, просто распропагандированные. В них отсутствует боевой дух, не говоря уже о дисциплине и организованности. Революции даром не проходят: в такие смутные времена своих убивают не меньше, чем чужих. Я отправлю вас на ближайшем поезде в штаб дивизии, выдам необходимые документы и напишу рапорт начальству, чтобы было меньше вопросов. Младшие офицеры теперь в цене: слишком большая убыль за эти три с половиной года.

Вена встретила их ясной и сухой погодой, резко отличающейся от холодно-снежного Петербурга.

— Куда мы сейчас? — Катя по привычке куталась в шаль, её знобило больше от волнения, чем от холода.

— Тут мой дом, который оставили покойные родители. Ну, то есть тот дом, где я вырос, — поспешил уточнить он, чтобы жена поняла, о каких именно родителях идёт речь. Однако на девушку это не произвело никакого впечатления.

— Там живёт кто-нибудь?

— Думаю, что нет.

Катя осталась ждать Рудольфа у больших, тяжёлых наглухо закрытых дверей. Вскоре он появился с какой-то пожилой женщиной, которая пребывала в радостном возбуждении.

— Ой, мы совсем вас не ждали! Вас так давно не было, Рудольф!

— Познакомьтесь, фрау Эльза, это моя жена.

— Кэт, — представилась Катя.

— Рада, очень рада! Покойный батюшка Рудольфа, когда уже сильно болел и чувствовал приближающуюся кончину, попросил меня присмотреть за домом, — рассказывала Кате словоохотливая женщина. — Сейчас открою! Прислугу пришлось рассчитать, но в доме всё в порядке.

Катя кивала, но в голове крутилась только одна мысль: поскорее бы зайти, умыться и отдохнуть. Первые месяцы беременности существенно сказывались на её самочувствии.

Часа два пришлось затратить, чтобы привести спальню и кухню в жилой вид. Только после этого девушка смогла лечь и заснуть, а Рудольф пошёл в банк, где отец оставил ему солидную сумму.

— Кэти, они мне дали две недели отпуска! А потом, скорее всего, на фронт.

Рудольф встал на учёт в Военном министерстве и был рад даже такой малой отсрочке от войны.

— Может быть, ты вообще демобилизуешься? Я думаю, война скоро кончится, — с надеждой спросила Катя.

— Сбежать во время войны считается предательством! Это против моих принципов! Пока есть отпуск, отдохнём, погуляем по Вене, а там время покажет.

Всю неделю молодые гуляли по улицам и площадям старинного города, любовались необыкновенными зданиями, дворцами и соборами, вдыхали насыщенный историей воздух Вены. Рудольф оказался прекрасным гидом, восторженным и увлечённым, Катя слушала его объяснения с большим удовольствием.

До Хофбурга они добрались в последнюю очередь, хотя зимняя резиденция Габсбургов находилась в центре города и посетить её можно было гораздо раньше.

— Вот это тот самый Хофбург. Помнишь, я тебе рассказывал, что служил в его охране в последний год жизни отца?

— Да-да, помню.

Катя любовалась огромным корпусом, охватывающим полукольцом площадь, высоченной колоннадой второго и третьего этажей и величественным портиком главного входа.

— Сейчас, если повезёт, попробуем попасть внутрь.

Подхватив жену под руку, Рудольф направился к узорчатым воротам. Путь ему преградили два охранника:

— Сюда нельзя!

— Понимаете, я служил в охране дворца в шестнадцатом году…

Охранники недоверчиво посмотрели на молодого человека в штатском.

— И что? Здесь многие служили.

Рудольф понял, что пройти, по-видимому, не удастся, но всё-таки решил попробовать ещё раз в надежде, что кто-то из тех, кто знал его, продолжают нести здесь службу.

— Я воевал на Восточном фронте. Вы не могли бы пригласить начальника караула?

Солдаты переглянулись и недоверчиво пожали плечами.

— Позови, — наконец предложил один другому.

Тот отошёл к столику, где стоял аппарат внутренней связи, снял трубку и через несколько минут доложил:

— Сейчас будет.

Вскоре в глубине большого вестибюля показалась фигура офицера.

— Где он?

— Здесь, господин капитан.

Офицер приблизился к стоящим у входа мужчине и женщине и пристально всмотрелся в Рудольфа.

— Никак лейтенант фон Краузе?..

— О! Лейтенант Берг!

— Ха, уже капитан! — сказал Берг, крепко пожимая руку Рудольфа. — А ты, я вижу, уже не служишь?

— Был в плену у русских. Сейчас пока в резерве.

— Вот как… — В глазах Берга блеснуло любопытство. — А к нам зачем?

— Хотел жене показать дворец.

— Ты уже и жениться успел! — теперь капитан пожирал глазами Катю. — Выбор твой одобряю. — Он весело рассмеялся и обратился к солдатам: — Запишите, лейтенант фон Краузе с женой. Я провожу их.

— Интересно, что тут изменилось за два года? — спросил Рудольф, когда они поднимались по широкой мраморной лестнице.

— Да почти ничего, — ответил Берг. — Разве что сменился хозяин главного кабинета. А вы откуда, фрау? — не останавливаясь, обратился он к Кате. — Ой, виноват, забыл представиться — Генрих, Генрих Берг.

— Кэт, — коротко ответила Катя. — Я из России.

Берг даже запнулся.

— Так вот в чём дело… Стоило попадать в плен, чтобы привезти домой такую красавицу! Возможно, там у вас ещё такие же есть?

— Конечно есть, Генрих! Перед вами все дороги открыты. Езжайте, сдавайтесь в плен, пока война не кончилась, — ответила девушка в своей наступательной манере: ей не понравился тон офицера. — Правда, очередных званий там не присваивают.

Берг остановился и внимательно оглядел её.

— Вы не только красивы, Кэт, но ещё и остроумны. Руди, я тебе безумно завидую!

— Зависть плохое чувство, Генрих. Расскажи нам лучше о дворце. Я помню, ты был замечательным рассказчиком.

Следующие два часа они бродили по зданию, а Генрих повествовал и показывал. Перед Катей, как в сказке, открывались бесконечные роскошные анфилады, галереи старинных портретов августейших особ, разноцветные гостиные, зимние сады и танцевальные залы.

— А это Испанский манеж! — воскликнул Рудольф, показывая на большое круглое помещение внизу. Они стояли на обрамляющем его балконе. — Здесь производят выездку знаменитых испанских лошадей.

— Вот бы Мишеля сюда! Он был бы в восторге, — сразу откликнулась Катя.

— А кто это, Мишель? — поинтересовался Генрих.

— Брат Кати, кавалерийский офицер Кавалергардского полка, ротмистр, — ответил за неё Рудольф.

— О! — с уважением посмотрел Генрих на Катю, как будто она была кавалерийским офицером. — Ну, война скоро кончится, он приедет, посмотрит. Возможно, ему и выездку доверят.

Они вошли в огромный трёхсветный зал, сводчатый потолок которого терялся в вышине. Генрих зажёг хрустальные люстры на сотни свечей, которые заменили сейчас электрические лампочки. Откуда-то донеслись звуки венского вальса. Кате представилось, что по сверкающему паркету кружатся пары, развеваются пышные платья дам, мелькают начищенные штиблеты кавалеров.

— Кэт, вы танцуете?

— Да, конечно, Генрих. Я обещаю вам следующий танец, на этот я уже приглашена.

Она повернулась к Рудольфу, который церемонно склонил голову, взял её под руку и повёл в центр зала. Катя положила руки ему на плечи, он обхватил её талию, и волшебная мелодия закружила их. Всё, что было вокруг, исчезло, всё, что случилось за последнее время, отошло вдаль, вся их жизнь до этой минуты, до этой встречи в чарующих касаниях танца показалась лишь прелюдией к тому настоящему, что свершается лишь сейчас. Они взлетали в ритме, плыли по воздуху, едва касаясь пола. Они ощущали друг друга каждой своей частичкой, каждой клеточкой, они слились в единое целое так, что казались одним неразрывным существом. И две головы приникали друг к другу, соприкасаясь губами, или откидывались назад, увеличивая кружение. До боли… до хрипа… до потери дыхания.

Единственный зритель не мог оторвать глаз от необычной пары. Множество партнёров повидал он за годы своей дворцовой службы, но таких… Нет, таких не было никогда.

Музыка смолкла. Мужчина и женщина остались стоять, прижавшись друг к другу. Их тела всё ещё вибрировали в такт смолкнувшей мелодии.

Громкие одиночные аплодисменты вернули их к реальности.

— Господа, вы были великолепны! Кэт, Руди, я восхищён! Мне доставило огромное удовольствие смотреть на ваш танец. Уверен, лучше, чем вы, никто не сможет станцевать! Поэтому я пас. А вообще, рад, что встретился с вами.

Рудольфа тянуло к знакомой приёмной.

— Генрих, я хотел бы посетить апартаменты отца.

— Какого отца? — Генрих вопросительно взглянул на бывшего сослуживца.

— А… это я так про себя императора называл, — быстро поправился Рудольф. — Он же нам всем был как отец.

— Да-да, — недоверчиво согласился Генрих. — Только мы дальше приёмной не пойдём, сейчас там новый император. Но сначала мне нужно договориться с секретарём.

Вскоре все трое вошли в приёмную императора.

«Ничего не изменилось, — отметил про себя Рудольф. — Здесь я последний раз видел отца и предчувствовал, что никогда больше не увижу его».

На обратном пути Генрих проводил их до выхода и сказал на прощанье:

— Рудольф, дружище, давай не терять друг друга! Кэт, разрешите вашу руку. — Он приник к ней губами. — Вы чудесная женщина!

— А вы, Генрих, мастер по части комплиментов! Что, знаете ли, приятно каждой женщине.

— Я хочу посетить ещё одно место, прежде чем снова уйду воевать, — объявил Рудольф Кате, когда они покинули Хофбург.

— Что ты имеешь в виду?

— Могилу императора, — просто ответил он.

— Это далеко отсюда?

— Нет, только дойти до площади Нового рынка.

— Ну, тогда вперёд.

Вскоре они стояли у входа в маленькую церковь монашеского ордена капуцинов. Здание было возведено в эпоху барокко, но имело строгую архитектуру без башни и лепных украшений.

— Это церковь Богородицы Ангелов, — объяснил Кате Рудольф. — В её подземельях покоятся останки ста сорока членов династии Габсбургов. Столько их было за сотни лет.

Катя зябко поёжилась:

— А нас пустят? Там не холодно?

— Пустят! Недаром я с Генрихом уединялся. Не бойся, там постоянная температура, хотя и сыровато.

Дверь была заперта, и пришлось долго стучать и звонить, пока заспанный голос не спросил:

— Кто там?

— Мы по поручению императора откомандированы охраной Хофбурга для молитвы на могиле императора Франца Иосифа, — ответил Рудольф.

— А у вас имеется предписание? — откликнулись из-за двери. — Мы сейчас никого не впускаем.

— Да, имеется, — подтвердил Рудольф.

Дверь отворилась, и их взору предстал пожилой монах.

— Я буду сопровождать вас, — предупредил он вместо приветствия.

Долго шли подземными помещениями мимо мест последнего пристанища царственных особ и их высокородных жён. Роскошные барочные саркофаги сменяли простые гробы. В подземелье царила тишина, нарушаемая только шаркающими шагами идущего впереди монаха. Становилось страшновато.

— Посмотри, — шепнул Рудольф Кате, — это двойной саркофаг Марии Терезии, матери Марии-Антуанетты, королевы Франции — жертвы Французской революции.

— Да-да, я помню, — ответила Катя. — Ей, кажется, отрубили голову на гильотине. Давай задержимся, посмотрим.

Михаил окликнул монаха, и тот вернулся к молодой паре. Перед ними возвышалось настоящее произведение искусства — огромный саркофаг, окружённый по периметру человеческими фигурами с трубачом, стоящим на крышке на одной ноге. На передней части располагался череп, увенчанный короной, а вместо костей — скрещённые меч и копьё.

— Кэт, посмотри, перед её саркофагом стоит простой гроб с крестом на крышке. Интересно, кто там покоится?

— Это эрцгерцог Иосиф Второй, сын Марии Терезии, — неожиданно заговорил молчаливый монах.

— А почему у него такой невзрачный гроб по сравнению с роскошным саркофагом матери? — не удержалась от вопроса Катя.

Рудольф пожал плечами и повернулся к монаху:

— Вы можете помочь нам?

Монах немного помолчал, как бы раздумывая, ответить или нет, и заговорил:

— Эрцгерцог был весьма аскетичным человеком и требовал того же от всех своих подданных. Это ему принадлежит идея гроба для неимущих, дно которого сделано на петлях. Покойника в нём торжественно опускали в могилу, потом гроб вытаскивали, нижняя крышка открывалась, и покойник оставался в могиле. А гроб заново использовали для следующего покойника.

Катя и Рудольф стояли ошеломлённые.

— Такая экономия граничит с крайней скупостью, — наконец нашёлся Рудольф.

— За это подданные и не любили римского кайзера Иосифа, — подтвердил монах.

Наконец они подошли к последней крипте, и Рудольф внутренне напрягся. В центре большой комнаты с панелями из чёрного лабрадора на мраморном постаменте стояли три гроба. Центральный гроб возвышался над двумя другими. Для него был сделан отдельный белоснежный постамент, на котором были выведены имя «Франц Иосиф» и годы жизни. Два других — изящных, резных, абсолютно одинаковых — были безымянны. Перед каждым стояли цветы.

Опустившись на колени перед гробом отца, Рудольф прочитал молитву.

— Прости, отец, ты хотел исправить то, что сделал в начале моей жизни — лишил меня твоего имени. Ты хотел, чтобы я согрел своим присутствием твои последние дни на этой земле. Но я в своей обиде и гордыне предпочёл покинуть тебя и уйти на фронт. Ты умер, не согретый присутствием близких, в холодном, равнодушном одиночестве. Империя, которой ты отдал жизнь, разваливается, женщина, которую ты любил, убита, единственный законнорождённый сын, которому ты прочил наследование, ушёл из жизни. Ты признал меня — пусть и незадолго до смерти, но Господь дал мне другой путь. У меня нет на тебя обиды, ты всё равно остаёшься моим отцом, хотя об этом никто не узнает. Ты уже там, за чертой, но я люблю тебя…

Катя стояла в стороне, прижимая руки к груди. Глаза её были полны слёз. В другом конце комнаты их ждал монах. Он, конечно, слышал исповедь сына императора… Что думал он? Лицо его было неподвижно, глаза прикрыты.

Поднявшись, Рудольф подошёл к гробу, стоящему справа от гроба отца.

— Простите, Елизавета, что я не стал вашим сыном. Господь дал мне другую мать, но мы оба любим одного человека — вашего супруга и моего отца. Вам выпала нелёгкая доля — быть женой императора, вы пронесли её с честью, приняв все страдания, которые дал вам Господь. Вас убил подлый человек, но вы хотели, вы жаждали этой смерти, и высшие силы смилостивились над вами. Через маленькую ранку в сердце унеслась на небеса ваша истерзанная душа. Я признателен вам за то, что вас любил мой отец и вы любили его. Сейчас вы за пределом страданий и обрели долгожданный покой, вы, свободная и счастливая, соединились с мужем за чертой жизни.

В последнюю очередь Рудольф подошёл к гробу, стоящему слева.

— Прости меня, Рудольф… Я знаю, что меня назвали твоим именем, но я не стал тобой. Я совсем другой. Отец хотел видеть тебя наследником престола, но ты отказался, ты не был готов стать императором и предпочёл жизнь простого гражданина, что погубило тебя. Видимо, Господь перепутал нас: ноша, которую он тебе предназначил, не была твоею. И ты не нашёл другого пути, как покончить с собой.

А я? Мне это тоже не нужно. Я, как и ты, хотел умереть, но Господь сберёг меня и назначил жить. Я ничем не виноват перед тобой, не мы распределяем роли в этом мире. Наша задача всего лишь исполнить своё предназначение. Я верю, что мы встретимся в той, другой жизни. И подружимся.

В сопровождении монаха Катя и Рудольф направились к выходу. На улице их встретил солнечный весенний день, так контрастирующий с погребальной тишиной подземелья.

— Руди, почему ты никогда не рассказываешь о матери и не выражаешь желания встретиться с ней? — поинтересовалась Катя, когда они уже ужинали.

Рудольф прожевал кусок мяса, запил бокалом вина и промокнул рот салфеткой.

— Она для меня чужой человек. Я даже не чувствую к ней признательности за то, что она раскрыла мне правду о настоящем отце. Она не хотела, чтобы я знал о ней, и добилась своего.

— Но ведь эта женщина действовала из благих побуждений, поэтому определила тебя в богатый дом.

— Какими бы ни были её побуждения, я не могу себя пересилить. Моей приёмной матери я не помню: она умерла, когда я был ещё совсем мал. А человек, которого я считал отцом, был очень добр ко мне, но, к сожалению, уже доживал свою жизнь. Старый, больной, проводящий время в кресле или постели — что он мог мне дать? Я вырос на доблести и славе австрийских воинов, на верности Отечеству. Когда отец умер, меня, тринадцатилетнего, отдали в кадетскую школу. Это что-то вроде вашего Пажеского корпуса, где учился Мишель. Потом было военное училище.

Рудольф задумался, глубоко уйдя в себя, и, казалось, забыл о внимательно слушающей его жене. Но Катя была не из тех женщин, о которых можно забыть.

— Какою бы ни была твоя мать, о ней надо помнить всегда, потому что она дала тебе жизнь!

— Думаю, если бы я не знал о том, кто мои биологические родители, мне было бы легче. Так что её откровения я не считаю благом. Она хотела избавиться от меня, чтобы облегчить себе жизнь, поскольку император никогда бы не признал своё отцовство. И ещё, самое главное — я не хочу быть сыном проститутки, пусть и продающей себя за большие деньги государю!

Кате показалось, что Рудольф даже осунулся за последние часы, лицо его заострилось, в глазах залегла глубокая печаль. Несмотря на это, она всё же решила высказать то, что, по её мнению, должна была сказать:

— Ты слишком жесток к своей матери, Руди…

Рудольф пристально посмотрел ей в глаза.

— Кэт, у меня есть ты, любимая женщина, которая мне дороже всего. Я не хочу, чтобы между нами возникало какое-то недопонимание, какое-то напряжение из-за того, что случилось в прошлом, ещё до нашей встречи. Давай договоримся, что мы больше не будем касаться этой темы. Закончился один этап, когда мы не знали о существовании друг друга, и начался другой, когда мы соединились навсегда.

Он встал, поднялась и Катя. Рудольф подошёл к ней, обнял и прижался щекою к её щеке.

— Ах, какая прекрасная эта твоя Вена!

После целого дня, наполненного прогулками по одному из красивейших городов Европы, Катя с Рудольфом блаженно валялись на софе у камина в доме отца, который перешёл ему по наследству. Перед их глазами всё ещё мелькали чудные здания, столь неожиданно возникающие за каждым перекрёстком.

Сегодня они ездили в лес, который окружал город со всех сторон. Весна раскрасила нежно-зелёным цветом деревья и кусты, и травка, почуяв тепло, вырвалась из земли, дружно потянувшись к солнцу. На поляне, где они расположились, было тихо и уютно, шелест листвы и ещё какие-то неясные звуки рождали в душе Кати мелодию «Сказок венского леса».

Судьба в лице Главного резервного управления предоставила им полноценный медовый месяц. Рудольф получил отпуск, но чувствовал, что вызов не заставит себя долго ждать. Вся обстановка на Западном фронте складывалась так, что Австрию и Германию ожидало поражение в войне. Но Рудольф не помышлял о том, чтобы избежать вступления в боевые войска. Долг, предписывающий защищать Отечество, был внушён ему с детства.

И вот в конце мая Рудольфа призвали в 25-ю пехотную дивизию, которая готовилась к отправке на Итальянский фронт.

— Руди, мне так не хочется оставаться одной в чужой стране без родных и знакомых! — Катя полулежала на софе, положив голову на плечо мужа. — Знаешь, я иногда ловлю себя на мысли, что мы зря решили бежать на твою родину. Может быть, лучше было остаться в России?

— В России сейчас ад! Восстали миллионы озлобленных крестьян и рабочих, в руках у них оружие. Я видел, как они убивают офицеров и просто образованных людей. Там вот-вот начнётся страшная, непримиримая гражданская война. Не завидую я Мишелю и Даше.

— Михаила не только не убили, он даже возглавил отряд восставших солдат и рабочих!

— А завтра чернь узнает, что он княжеского рода, и распнёт его. Я прихожу в ужас от одной только мысли, что они могли сотворить с тобой, останься мы там!

— В России много людей дворянского рода. Всех не распнут.

— Россия — варварская страна, тебе это известно не хуже, чем мне. Прослойка образованных людей невелика, в лучшем случае их выгонят из страны, а в худшем… лучше и не думать. Ты знаешь историю Французской революции, но российская будет намного кровавей.

— Ладно, что нам об этом горевать, если мы уже не в России. Я думаю только о том, чтобы с тобой ничего не случилось. Через четыре месяца родится малыш, — Катя взяла руку Рудольфа и положила себе на живот. — Знай, что мне будет очень не хватать тебя, если ты к этому времени не вернёшься!

— Я думаю, что война скоро закончится: все страны выдохлись, их экономики разрушены, миллионы людей убиты или ранены. Германия и Австро-Венгрия не смогут победить, как это ни печально. Слишком малый промышленный и людской потенциал по сравнению с нашими противниками, даже и без России.

— Только бы с тобой ничего не случилось, — повторила Катя, обняла Рудольфа и прижалась к нему. — Я так боюсь за тебя!

— Со мной ничего не случится, потому что я знаю — ты меня ждёшь.

Они обвили друг друга руками, губы их слились, и старенькая софа, тоненько скрипнув, приняла их на своё ложе.

Австрийское командование наметило нанесение двух главных ударов на Итальянском фронте. Они должны были последовать на реках Брента и Пьяве. Соответственно были созданы две ударные группы. Одна из них, под руководством фельдмаршала Бороевича фон Бойна, занимала рубеж для атаки от небольшого городка Астико до Адриатического моря. Батальон Рудольфа фон Краузе, входивший в 5-ю армию, получил задачу решительным наступлением прорвать оборону итальянцев, переправиться через реку Пьяве и захватить плацдарм.

Рудольф обходил позиции, беседовал с солдатами.

— Ну как, ребята, готовы к наступлению?

— Мы-то готовы. А вот как артиллерия? Без неё конец нам…

— Артиллерия поддержит.

— Ну, тогда и мы пойдём. Итальянцы не русские, так драться не будут.

— А что, ты был на Восточном фронте? — спросил Рудольф солдата, с которым беседовал.

— Был, конечно. Да вот и он, и он, — солдат показал на окружавших его товарищей. — У нас многие были.

— А где? В каком году? — уже заинтересовался Рудольф.

— На Буковине, в шестнадцатом. В 7-й армии.

У Рудольфа чуть было не вырвалось: «И я тоже!», но он вовремя сдержался.

— Жарко было?

— Не то слово, господин лейтенант! Раздолбали нас как котят. Бежала вся армия. Мы ранены были, да не тяжело, иначе нас бы уже в живых не было. Кто двигаться не мог, тех бросали. Наши целыми ротами и батальонами в плен сдавались. Мы сразу в тыл ушли, чем и спаслись. А потом немцы пришли и помогли, иначе мы бы до самой Австрии катились.

— Зато теперь вы стреляные воробьи! Знаете, как у русских говорят? За одного битого двух небитых дают.

— Это правильно. Только бы итальянец о начале нашего наступления не узнал да не подготовился, иначе пощёлкают нас на проволоке.

— Об этом уже начальство позаботится. А как проволоку резать под огнём, вы уже знаете, — успокоил их командир. — Да и плавсредства инженерно-сапёрный батальон подготовил.

Однако итальянская разведка всё-таки рассекретила дату начала наступления австро-венгерских войск. На рассвете 15 июня 1918 года австрийские войска провели мощную артиллерийскую подготовку. Взлетела красная ракета, и Рудольф передал команду:

— Вперёд!

Солдаты выскочили из траншеи и быстрым шагом двинулись к реке. Вскоре они уже занимали места в лодках и на плотах. Вода кипела от разрывов снарядов, пули свистели над головами. Солдаты выскакивали на берег и сейчас же шли врукопашную, прорывая укреплённую оборону итальянцев. К полудню батальону, несмотря на ожесточённое сопротивление, удалось вклиниться в оборону противника, однако дальнейшее продвижение успеха не имело.

Рудольф приказал окапываться. Захваченный плацдарм был невелик, и через несколько часов последовали яростные атаки итальянцев. Однако все их попытки были напрасны: батальон зарылся в землю и оставлять позиции не собирался.

Ночь прошла неспокойно. Рудольф почти не спал; посовещавшись с командирами рот, обходил расположение батальона. Наконец вестовой напомнил ему, что завтра ожидается трудный день и нужно отдохнуть.

Утром итальянская артиллерия обрушила на маленький плацдарм целый град снарядов. Итальянцы пошли в наступление. Но дружный точный огонь солдат батальона почти полностью уничтожил их. Атаки в этот день возобновлялись трижды, но наступающие откатывались, оставляя трупы.

На следующий день повторилось то же самое. И ещё день, и ещё… Люди в окопах почернели, ощущалась острая нехватка боеприпасов и пищи. Переправить их на другой берег не было возможности, поскольку река Пьяве текла широким потоком с гор и в это время как раз начинался паводок.

Прошла неделя. Батальон дрался фактически в окружении, не имея никаких ресурсов. Рудольф настойчиво искал выход, поскольку отойти без приказа он не имел права, но и воевать в таких условиях больше не было возможности.

Наконец 22 июня поступил приказ покинуть позиции и отойти за реку. Оставив небольшое прикрытие, которое должно было отступить последним, батальон спустился к реке и начал переправу. Сейчас же появились итальянские самолёты, артиллерия открыла шквальный огонь по переправлявшемуся батальону. Потеряв значительное число бойцов, батальон занял прежние позиции. Наступление, стоившее больших жертв, оказалось напрасным. 5-я армия была разгромлена. Уже ступив на твёрдую почву, Рудольф почувствовал, как что-то толкнуло его в левое плечо. Рукав сразу наполнился жидким и тёплым.

«Кровь», — подумал он.

— Вы ранены, господин лейтенант? — подбежал к нему вестовой.

— Да, в плечо, надо перевязать, — проговорил Рудольф. Голова его закружилась, и он мягко осел на влажную землю.

Прошло уже три месяца после разгрома 5-й армии. Фронт стабилизировался, но чаша весов в войне всё более склонялась в пользу союзников. Командование союзных войск требовало от итальянцев наступления, однако те медлили. За лето на Западном фронте союзники добились больших успехов, и оттягивать сроки наступления итальянская армия больше не могла. Основной удар итальянцы наметили в районе возвышенности Монте Граппа, между реками Брента и Пьяве, с целью расколоть австрийские войска.

Собственно, к началу наступления итальянцев австро-венгерские силы были уже небоеспособны. С фронта ушли венгерские, чешские и хорватские части, да и сама империя разваливалась на глазах. Ещё 26 сентября Чехословацкий национальный совет, находящийся в изгнании в Париже, объявил создание государства Чехословакия. 4 октября был сформирован Национальный совет сербов, хорватов и словенцев, который должен был объявить о создании новой державы. В конце октября немецкоязычные депутаты австрийского парламента провозгласили присоединение Австрии к Германии.

Рудольф, которому присвоили звание обер-лейтенанта, получил приказ о передислокации в район Граппы, где, по сведениям разведки, на 10 октября намечалось наступление итальянской армии. Батальон состоял в основном из австрийцев и готовился сражаться. Тамошняя холмистая местность была хорошо приспособлена для обороны.

Зарядили ранние осенние дожди, небо заполонили тёмные тучи. Хорошо, что батальон успел зарыться в землю, подготовить огневые позиции и перекрыть землянки и блиндажи брёвнами. Расстеленные по крышам плащ-палатки позволяли помещениям оставаться сухими. Итальянцы тоже не рискнули наступать в такую погоду и только спустя две недели, 24 октября, когда немного разъяснилось, начали с утра артиллерийскую подготовку. Они бросили на батальон отборные части — нещадно дымя, на траншеи двигались танки. Австрийские орудия вначале поддерживали батальон, но вскоре были подавлены. Рудольф заранее сформировал из наиболее опытных бойцов команды подрывников, которые выдвигались навстречу танкам и подрывали их гранатами. Вскоре холмы перед батальоном были усеяны трупами итальянских солдат и горящими танками. Соседи батальона слева и справа тоже отчаянно сопротивлялись. Так что в этот день итальянцам не удалось добиться успеха.

Спустя сутки Рудольф послал связного с просьбой о помощи: батальон истекал кровью, но резервов у австрийского командования уже не было. При этом из-за активных действий англичан и французов снять подразделения из района реки Брента было невозможно.

Через три дня левее батальона Рудольфа итальянские части переправились через бурную от дождей реку Пьяве, захватили плацдарм и начали наступление в глубь территории, занятой австро-венгерскими войсками. К 28 октября тридцать дивизий из шестидесяти отказались сражаться. В армии остались только несколько австрийских дивизий, которые продолжали борьбу.

Поступил приказ об отступлении, но для батальона Рудольфа он запоздал. Фронт отодвинулся уже далеко, австрийская армия отступала по всему фронту. Итальянцы пока не шли в атаку на батальон, видимо, не хотели терять людей. Наступило затишье, замолкла канонада, батальон остался в глубоком тылу врага.

3 ноября с итальянской стороны к австрийским окопам направились два итальянских офицера с белым флагом. Солдаты приникли к прицелам. Рудольф передал команду «Не стрелять!».

Офицеры попросили провести их к командиру. В сопровождении австрийских солдат их доставили к Рудольфу в блиндаж. Когда старший из офицеров представился и солдаты сопровождения вышли, он заговорил:

— Сегодня, третьего ноября, наши войска высадили десант в Триесте, австро-венгерская армия разгромлена и капитулировала. Перемирие подписано в Вилла-Джусти. И хотя боевые действия должны закончиться завтра в пятнадцать часов, я предлагаю вам от имени командования во избежание ненужных жертв почётную сдачу. Офицерам и солдатам будут предоставлены достойные условия содержания и гарантировано возвращение на родину.

— Я должен подумать, — ответил Рудольф. — Каким временем я располагаю?

— В вашем распоряжении три часа.

После ухода парламентёров Рудольф собрал экстренное совещание офицеров и унтер-офицеров.

— Господа, какие будут мнения? — спросил он, передав предложение противника.

Все молчали. Понимая, что первым никто не решится озвучить то, о чём думают все, Рудольф сказал:

— Лично я считаю, что мы честно выполнили свой воинский долг и сражаться, когда армии уже не существует, не имеет смысла. Для того чтобы сохранить жизни наших солдат, предлагаю сдаться.

Через два часа из траншей, оставив винтовки, вышли все солдаты. Они построились в колонну по четыре и двинулись к итальянским позициям.

Глава V

Зарождение танковых войск Вермахта

Австро-Венгрия развалилась, исчезла великая империя Габсбургов, просуществовавшая шестьсот лет. Последний император Карл I отрёкся от престола, его династия лишилась всех прав и была изгнана из страны. Последовали неурожай, экономический кризис, голодные бунты, восстания рабочих, захватывающих заводы, и крестьянские волнения. Армии больше не существовало, и тысячи офицеров и солдат оказались без средств к существованию.

Рудольф мучительно искал выход из создавшейся ситуации. Ему нужно было кормить семью, а найти работу не представлялось возможным. Катя, возившаяся с маленькой дочкой, неизменно утешала его:

— Не переживай! Всё равно что-то да найдётся, нам много не надо.

— О чём ты говоришь? Я же ничего не умею, кроме как воевать!

— Пойдёшь рабочим на завод.

— Я?! — Рудольф был настолько ошарашен, что не нашёлся с ответом. Он никак не мог представить себя в этой роли.

— А что? Руки, ноги у тебя есть, голова светлая. Другие работают, и ты сможешь.

— Ну, другие там чуть ли не с малолетства… Им такая судьба свыше была предначертана. А я военным наукам обучался! И практику хорошую получил. Нет, рабочий из меня не получится. Хорошие офицеры всё равно государству будут нужны.

— Может, когда-нибудь так оно и будет, но сейчас армии нет, а нам нужно на что-то жить.

— Ты права, буду искать работу.

Дело подвернулось неожиданно. Рудольф стоял в очереди таких же, как и сам, жаждущих заработать хоть какие-то гроши. На собеседование в крупную фирму заходили по одному. До Рудольфа очередь дошла лишь к обеду.

«Ну, сейчас придётся ждать, пока они поедят», — решил он, устраиваясь поудобнее на каком-то ящике. Очередь поредела, и Рудольф задремал на весеннем солнышке.

— Руди! — услышал он сквозь лёгкую дремоту.

Открыв глаза, обнаружил рядом однокашника по военному училищу.

— Франц! Что ты тут делаешь?

— Вот и я хотел задать тебе тот же вопрос. Работаю здесь! А ты? Никак, на работу хочешь устроиться?

— Угадал.

— Пойдём со мной. Здесь у тебя ничего не выгорит.

В тот день Рудольфа приняли коммивояжёром в коммерческий отдел фирмы по производству одежды.

Поезд шёл в Германию, Рудольф задумчиво смотрел в окно на мелькающие фольварки, голые, пока ещё не согретые весенним теплом рощи и полупустые дороги. Всё это время он непрерывно обдумывал, как будет предлагать торговым предприятиям образцы товара, каталоги и проспекты.

Уже четыре месяца он занимался этим делом, и работа казалась ему интересной. Хотелось даже побыстрее освоиться со всеми тонкостями этого занятия вроде торговых марок, ценовой политики, конкуренции и многих других вещей, о которых он раньше не имел понятия.

После войны Германия находилась в жалком положении, сильная европейская держава была унижена и оскорблена. Гордые и самолюбивые немцы тяжело переживали поражение. Идея реванша медленно зрела в массах, выливаясь в радикальные выступления.

Условия Версальского договора фактически поставили страну в условия полной изоляции. Вооружённые силы Германии были ограничены стотысячной армией, она лишалась военно-морского флота, ей запрещалось производить и использовать оружие массового поражения. Непомерные репарации странам-победительницам легли тяжким бременем на разваленную экономику. Необходимость выплат привела к обесцениванию марки. Одежда продавалась плохо, население в первую очередь думало о продуктах питания, которые неимоверно дорожали вместе с национальной валютой.

На какой-то станции в вагон вошли несколько германских солдат. Рудольф равнодушно провёл по ним взглядом и отвернулся к окну. Однако вскоре его внимание привлекла их форма, словно он видел её в первый раз. Действительно, теперь Рудольф имел возможности посмотреть на неё глазами профессионала пошивочного дела. В голову пришла мысль получить заказ от оборонного ведомства Германии, предложив улучшить не очень удобную для современных боевых действий одежду.

Так он и сделал — выполнив намеченную работу, отправился в Берлин, в Военное министерство. Оказавшись в нужном здании, несколько растерялся, не зная, к кому обратиться. Мимо как раз проходил какой-то офицер.

— Извините, не могли бы вы мне подсказать…

Человек обернулся, и Рудольф узнал капитана улан из далёкого Пскова.

— О, кажется, мы знакомы… — Офицер пристально вглядывался в его лицо.

— Да, рад вас снова встретить, — не скрывая удовольствия, произнёс Рудольф. — Надеюсь, вы мне снова поможете, как помогли тогда.

— С удовольствием! Чем могу служить? — капитан заметно радовался встрече. Видимо, ещё в заснеженном февральском Пскове он проникся симпатией к молодому офицеру.

— Вот, я хотел предложить… — И Рудольф рассказал о своей задумке.

— Ну что ж, я могу вас свести с нужными специалистами. Сам я, правда, служу в другом отделе. Разрешите полюбопытствовать, почему вы этим занимаетесь? Служба надоела?

— Никак нет, господин капитан. Просто в Австрии пока нет настоящей армии.

— И в Германии нет. Но будет обязательно! Не хотите ли вы послужить в зарождающейся германской армии? — неожиданно спросил он.

У Рудольфа сразу загорелись глаза:

— Конечно! С удовольствием, господин капитан!

— Тогда на этом и порешим. Я служу в Генштабе, который, кстати, запрещён нам по Версальскому договору, но без него никак нельзя. Как только освободится вакансия, я вас уведомлю.

Приглашение явиться для направления поступило только в сентябре. После бесед и тестовых проверок Рудольфа направили командиром роты 3-го батальона 17-го пехотного полка.

Батальон располагался на окраине небольшого городка. Штаб был виден издалека.

— Обер-лейтенант фон Краузе, назначен к вам командиром роты, — представился Рудольф начальнику.

— Капитан Гудериан. Присаживайтесь, обер-лейтенант, — он показал жестом на стул возле своего стола. — Надеюсь, вы не из Австрии?

— Как раз оттуда, господин капитан! А что, вы опасаетесь австрийцев?

— Не то чтобы очень опасаюсь… Но с ними надо держать ухо востро.

— Так же, как и с пруссаками, — улыбнулся Рудольф и с удовольствием отметил, что капитан слегка улыбнулся ему в ответ.

— Вы за словом в карман не лезете, обер-лейтенант. Если бы вы так же командовали ротой…

— Постараюсь, господин капитан, командовать соответствующим образом, — снова улыбнувшись, ответил Рудольф, уже зная, что командир батальона остроумен и умеет поддеть собеседника.

— Кити, — Рудольф старался сохранять строгий и серьёзный тон.

— Да? — Катя испуганно взглянула на мужа, не переставая укачивать маленькую Лизи, которая капризничала у неё на руках. Тон Рудольфа не предвещал ничего хорошего.

— Мы едем в Германию!

— Ой! — Катя положила девочку в кроватку и бросилась ему на шею. — Я так мечтала переехать туда!

— Ну вот, твоя мечта сбылась.

— А когда?

— Можно уже собираться, квартиру я снял.

Катя в панике заметалась по комнате, хватая то одно, то другое.

— Да подожди ты, не суетись! Завтра начнём собираться, а сегодня просто поговорим обо всём. Вечер уже.

Катя уселась на стул рядом с кроваткой и начала укачивать малышку. Почему-то с самого начала она мечтала именно о Германии. Эта страна была одной из самых мощных в Европе, и беспокойная натура Кати не хотела скучать в маленькой провинциальной Австрии, какой та стала после распада огромной империи Габсбургов. Теперь Австрии была уготована второстепенная роль среди европейских государств. А в Германии, несмотря на инфляцию, репарации и стагнацию, открывались большие перспективы.

Соскучившись по любимому делу, Рудольф с головой окунулся в работу. Он был требователен к солдатам, заставлял их выкладываться до изнеможения, но в то же время был справедливым, последовательным, внимательным до мелочей. Он стремился к новому, прогрессивному в боевой подготовке, всегда спокойно и настойчиво объяснял подчинённому, для чего ему нужно выполнить эту задачу, умел мотивировать. Его требования были всегда обоснованны.

Результатом такого отношения к подчинённым стали блестящая боевая выучка, спаянность, безупречная дисциплина и высокий моральный дух его подразделения. Уже через год на манёврах с привлечением механизированных войск рота и батальон в целом показали высокие результаты.

Рудольф постепенно привык, что Гудериан бывает резок с офицерами и его острый и едкий язык может больно ранить. Однако он ценил своего командира за то, что тот всегда был справедлив и ни на кого не держал зла. В свою очередь капитан также был высокого мнения о молодом, способном и настойчивом, как он сам, офицере.

— Руди…

— Да, моя хорошая?

— У нас будет маленький…

— Вот здорово! Пусть родится сын!

— Пусть! Родившись здесь, в Германии, он станет настоящим немцем.

По прошествии времени в семье фон Краузе появился на свет мальчик, названный родителями Карлом.

Спустя несколько дней Гудериан после лыжной подготовки приказал всем офицерам собраться в его кабинете, где был накрыт стол.

— Господа! Мы собрались здесь для того, чтобы поздравить обер-лейтенанта фон Краузе с рождением сына! От имени офицеров и солдат батальона я хочу вручить для будущего воина Германии этот скромный подарок!

Он извлёк из картонной коробки макет танка и под дружное одобрение присутствующих протянул его Рудольфу, который с чувством пожал протянутую Гудерианом руку.

— Благодарю, господин капитан!

— А теперь, прежде чем мы перейдём за стол, обер-лейтенант фон Краузе расскажет нам об основной задаче командира. — Он бросил лукавый взгляд на Рудольфа, застывшего в растерянности. — Что ж, тогда скажу я. Основная задача командира — воспитание верных последователей!

Офицеры откликнулись громовым «ура».

— И ещё — в танковых войсках командир всегда впереди, а не сзади!

Через два года капитана Гудериана перевели к новому месту службы.

Батальон выстроился на плацу, капитан произнёс прощальную речь. Солдаты дружно аплодировали, говорили тёплые слова и даже сочинили стихотворение, в котором выразили ему свои чувства. Гудериан обошёл офицеров, каждому пожал руку, а Рудольфа по-дружески приобнял.

— Уж не думаешь ли ты, обер-лейтенант, что так легко от меня отделался? — усмехнулся он. — Жди вызова!

Вскоре пришла бумага с направлением в 7-й автотранспортный батальон, куда перевели Гудериана. Танки по Версальскому договору Германии иметь не разрешалось, но в автотранспортных подразделениях использовались их макеты, по которым позже втайне изготавливались реальные машины на заводе «Рейнметалл». Рудольф как губка впитывал идеи молниеносного прорыва с помощью броневых машин, которыми был одержим Гудериан.

Зимой следующего года состоялись учения, на которых механизированными войсками командовал полковник Вальтер фон Браухич. Это были уже комплексные испытания по взаимодействию с пехотой и авиацией. Рудольф командовал ротой «лёгких» танков, то есть обтянутых парусиной грузовиков, и бронемашин. Гудериан выступал экспертом по танкам. Он чётко и доходчиво объяснял подчинённым и вышестоящему начальству действия механизированных подразделений в бою и особую роль танков для прорыва обороны противника. Вскоре ему предложили преподавать в академии.

Германия постепенно выходила из международной изоляции. Военная мысль в лице Гудериана пыталась доказать, что победа в будущей войне достижима только посредством короткой кампании, осуществляемой ударом бронированных соединений. Его яркую, одарённую личность, притом обладающую колоссальной работоспособностью, высоко ценили в армии.

По личной просьбе Гудериана его направили командовать 3-м (прусским) автотранспортным батальоном, куда был немедленно переведён и Рудольф. Этот батальон, по сути, являлся уменьшенной копией будущей бронетанковой дивизии со всеми её подразделениями. И хотя большая часть танков и противотанковых орудий были деревянными макетами, учения проходили так, будто всё было настоящим.

— Господин майор, — обращался к Гудериану Рудольф, — если мы будем разворачивать такой батальон в танковую дивизию, нам позарез необходима радиосвязь. Без неё нечего и думать об эффективном управлении подразделениями и даже отдельными танками.

— Ого, обер-лейтенант, ты, как всегда, зришь в корень! — насмешливо ответил Гудериан. — Связь надо создавать раньше, чем танки. Успех быстротечных операций, производимых на значительном удалении от базы, зависит от бесперебойной и чёткой коммуникации между командирами самого высокого и самого низкого уровней. Сначала мы потребуем наладить радиосвязь со штабами танковых рот, а потом и с каждым танком в отдельности.

В 3-м автотранспортном батальоне отрабатывались все фазы военной операции: наступление, оборона, фланговая атака, фронтальная атака при поддержке пехоты и кавалерии, взаимодействие с артиллерией и авиацией. Не только Рудольф, но и все служащие в этом батальоне офицеры стали настоящими фанатиками, отстаивающими идею командира о моторизации и создании танковых войск.

Через полтора года Гудериана перевели на должность начальника штаба инспекции автотранспортных войск. Командиром 3-го батальона стал капитан фон Краузе. Инспекция была создана для восстановления и образования танковых войск, и её «автотранспортное» название действовало как прикрытие. На базе 3-го батальона продолжались практические испытания идей Гудериана, и Рудольф часто встречался со своим бывшим командиром.

Летом после напряжённых учений Гудериан пригласил его на очередную беседу.

— Рудольф, ты как-то рассказывал мне, что во время войны был в плену у русских и даже привёз себе оттуда жену.

— Да, я провёл там два года.

— А ты не хотел бы снова посетить эту благодатную землю?

Рудольф вопросительно уставился на командира, понимая, что Гудериан ничего не говорит просто так. Если он делает такое предложение, значит, всё уже обдумано им и согласовано.

— Если есть такая необходимость, я готов.

— Необходимость есть. Недалеко то время, когда ограничения Версальского договора будут сняты и мы сможем создавать свои бронированные армии. К этому моменту мы должны иметь подготовленный командный состав, конкретные конструкторские разработки, опытные образцы и возможности для их испытания. Всё это нам удалось реализовать на территории Советов. В одном из городов на Волге создана танковая школа под кодовым названием «Кама». Там обучаются наши офицеры и испытываются образцы техники. Мы активно сотрудничаем с русскими, что выгодно обеим сторонам. Это пока единственное место, которое можно назвать колыбелью будущих танковых войск.

Туда отправится наша инспекция с целью проведения проверки функционирования школы, налаживания контактов с руководством броневых частей Красной Армии и конструкторами. Важно оценить свойства имеющейся у нас и у них техники. Я попросил начальника инспекции генерала Лутца включить тебя в состав комиссии, поскольку ты имеешь большой практический опыт в управлении моторизованными частями и их использовании.

— Я понял, господин подполковник.

— Не надо так официально, Рудольф! Мы здесь одни. Выезжаем через неделю. С тобой ещё свяжутся дополнительно. До встречи!

Гудериан пожал Рудольфу руку и уехал.

— Кэти, я еду в Россию! — огорошил вечером жену Рудольф.

— Куда?.. — удивлённо переспросила Катя.

— Ура!! — закричала тринадцатилетняя Елизавета. — Я тоже хочу ехать с тобой, папа!

Рудольф обнял дочку:

— Это невозможно, Лизи. Я еду не на отдых. Со мной несколько офицеров.

— А что ты собираешься делать в России? — наконец собралась с мыслями жена. — Какие у тебя там могут быть интересы?

— Ну, ты же понимаешь, что я не могу всё тебе рассказать. Еду по делам службы.

— Я бы очень хотела, чтобы ты встретился с Мишелем…

— Я бы тоже хотел этого, но такая встреча маловероятна. У меня нет его адреса, а наводить справки небезопасно. Мы, скорее всего, будем в каком-то закрытом подразделении, откуда выехать не представляется возможным.

— Ну а вдруг? — с надеждой спросила Катя.

— Эти ваши русские «вдруг» и «авось» никогда ни на чём не основаны, — улыбнулся Рудольф. — Но вы непременно на них надеетесь и попадаете впросак.

— Не всегда…

— Гадать не будем, оставим два процента, что такая встреча удастся, — примирительно заключил Рудольф.

Через неделю он в составе комиссии инспекции автотранспортных войск Германии выехал в Советский Союз.

Глава VI

Тучи сгущаются

— Дашенька, тебе привет от Кати! — это была первая фраза, которую произнёс Михаил после объятий и поцелуев.

Жена с удивлением и испугом уставилась на мужа:

— Ты что, видел её в Казани?.. — озвучила она первое, что пришло ей в голову.

— Нет, что ты! В Казани я видел другого человека, который и передал от неё привет, — улыбнулся Михаил.

— Руди!? Неужели он? — наконец догадалась Даша. — Расскажи, расскажи скорее! Ой, я так соскучилась по Катеньке!

— Ты не ошиблась, я разговаривал с Рудольфом. — И Михаил поведал жене всё, что сообщил ему старый друг.

— А у нас тоже новость! — вспомнила Даша, когда немного пришла в себя. — Пока тебя не было, Костю приняли в лётную школу! Так что скоро он отбудет в Севастополь.

— Ну что ж, я рад за него.

В Управлении по механизации и моторизации состоялось очередное совещание. На повестке был обмен опытом командиров механизированных бригад.

Михаил выдвинул предложение:

— Проведённые учения показали нецелесообразность комплектовать бригаду разными типами танков. В этом случае перед каждым батальоном приходилось ставить лишь ту задачу, которая могла быть технически выполнима, из-за чего реализация общей задачи бригадой затруднялась.

Предложение Комнина было принято единогласно, и в дальнейшем механизированные бригады комплектовали только однотипной техникой. Также в ходе совещания был обсуждён проект доклада о дальнейшем организационном строительстве мотомеханизированных войск, в котором подчёркивалась необходимость объединения механизированных бригад в соединения типа механизированного корпуса. А поскольку это соединение способно было вести самостоятельные действия в отрыве от основных сил, в него включались все рода войск.

Создание корпусов поддержали заместитель наркома Тухачевский и все высшие военачальники. Осенью их развёртывание началось в Московском, Ленинградском и Украинском военных округах, однако разрешение на командировку в Германию пришло только на следующий год.

— Наши отношения с немцами сейчас очень хорошие, — напутствовал его замначальника Управления по механизации и моторизации, — однако теперь всё меняется в один миг, поэтому надо быть начеку.

Дома Даша протянула мужу увесистый свёрток:

— Передай вот это Катюше. Здесь наши семейные фотографии и ещё кое-что лично от меня.

Они сидели вдвоём за накрытым столом. Костя уже уехал в Крым, а Аннушка задремала, укачивая маленького Мишеньку.

— Как бы я хотела поехать с тобой! Да, видно, время пока не пришло… Пиши. Три месяца пролетят быстро.

Ранним утром Михаил отбыл поездом Москва — Берлин.

— Нет, я в эти их политические игры не вмешиваюсь! — Рудольф протянул руку и отхлебнул вишнёвого напитка из высокого резного бокала.

— И правильно, — подтвердил Михаил. — Армия должна быть вне политики.

Они остались за столом вдвоём. Сначала Катя, Рудольф и Елизавета долго рассматривали фотографии и подарки от Даши. Карл находился в лагере скаутов, и Михаил его так и не увидел. Под нетерпеливые возгласы жены и дочки Рудольф развернул запечатанный пакет и достал большую льняную скатерть. В центре и по углам на ней были вышиты сценки деревенской жизни: лошади, старая церковь, заросший пруд, сад, беседка. Все те милые сердцу воспоминания детства, которые просто так из него не выбросишь. На шести салфетках оказались вышивки на схожую тему. Лес, сенокос, стога, избы…

— Ой, какая прелесть! — Катя прижала подарки к груди и уткнулась в них лицом. — Клевером пахнет, я чувствую! — вдруг с восторгом воскликнула она.

— А это что? — Лизи держала в руках маленькую коробочку, которую все упустили из вида.

— Дай-ка, дай-ка сюда, — Катя выхватила её и раскрыла.

Зелёным изумрудным огнём в золотой оправе свернули серьги; ниже возвышался большой изумруд на цепочке в созвездии мелких бриллиантов.

— Боже! Дашутка, милая моя подружка! — восхищённо повторяла Катя, надевая кулон. — Лизи, помоги!

Дочка подбежала к матери и застегнула нехитрые замочки на украшениях. Катя взглянула в зеркало: зелёные камни на золоте прекрасно гармонировали с цветом её глаз.

— Ну как? — повернулась она к мужу.

— Ты великолепна! — Рудольф обнял жену и поцеловал.

Подбежав к брату, Катя чмокнула его в щёку.

— Мишель, передай этот поцелуй Дашутке! Скажи, что я очень люблю её и скучаю!

Лизи с улыбкой наблюдала за родителями.

В коротенькой сопроводительной записке Даша указывала, что скучает и ждёт встречи. Обо всём остальном должен был поведать Мишель. Проговорив несколько часов, Катя ушла отдыхать, а Лизи умчалась на встречу с подругами. Мужчины остались вдвоём.

— Ну, давай за дружбу между нашими странами! — Михаил поднял рюмку со шнапсом. — Пока что у наших государств доверительные отношения… Не знаю, надолго ли…

Друзья выпили, и Михаил поморщился:

— Никак не могу привыкнуть к этому вашему питью! То ли дело наша водочка…

— Каждому своё, — глубокомысленно заметил Рудольф. — У вас там хоть порядок и стабильность наладили, вождь определился, а у нас большой кавардак. В экономике кризис, безработица дикая, к власти рвутся все кому не лень: с одной стороны — коммунисты, с другой — нацисты. Вторые набирают популярность, концентрируют силы, создают штурмовые отряды. Армия не вмешивается, но, если начнутся столкновения, прольётся кровь: сам понимаешь, войска не смогут остаться в стороне. Лидер нацистов Гитлер объявил, что его партия готова отказаться от насилия, если им позволят прийти к власти конституционным путём. Фактически это означает, что в противном случае он готов брать власть силой.

— Поверь мне, у нас тоже хватает проблем, — Михаил отправил в рот ломтик колбасы.

— Наш главнокомандующий Бломберг побывал в России, чтобы вдохнуть жизнь в новые проекты сотрудничества. Глубокое впечатление на него произвело внимание власти к вооружённым силам. Он даже заявил: «Я был недалёк от того, чтобы вернуться домой законченным большевиком». Но теперь его подмял под себя Гитлер, пообещав в случае своего прихода к власти решить все оборонные проблемы и сделать германскую армию сильной. Однако Гитлер — заклятый враг коммунизма. Поэтому грядущее сотрудничество весьма туманно.

— А как Гудериан относится к вашим националистам? Он ведь возглавляет штаб нарождающихся бронированных войск.

— Мы не обсуждали этот вопрос… Но мне думается, он приверженец сильной руки, способной навести порядок и укрепить армию. И ещё Гудериан, будучи фанатиком создания танковых войск, пойдёт в ногу с любым правителем, кто поможет ему в осуществлении его мечты.

— Скажи, как немцы воспринимают Гитлера?

— Народ радуется порядку и благодарит его за обещание создать новые рабочие места. Думаю, Гитлер всё же придёт к власти, и после этого Германия резко вырвется вперёд.

— Знать бы, для какой цели…

— Рассказывай, не томи, как там в Германии? — Гагарин единственной рукой вцепился в Михаила и потащил его в комнату. — Лучше, чем у нас?

— Да кто ж тебе скажет, что лучше? — подмигнул Комнин, усаживаясь за стол. — Конечно же у нас лучше. Германия пока в растрёпанном состоянии: экономический кризис, общество неспокойно, безработица. Всё-таки социалистическая система выигрывает в этом плане: мировой кризис обходит её стороной. Да и с властью пока неразбериха. Руди говорит, что Гитлер возглавит Германию, но это не есть хорошо для нас.

— Почему?

— Гитлер ненавидит коммунизм, следовательно, в обозримом будущем нас не минует война с Германией.

— А ты хотел без войны? Для чего тогда они армию готовят, столько средств вбухивают? — Дмитрий огляделся по сторонам, забыв в азарте дискуссии, что находится у себя дома.

— Я был уверен, что для обороны, — Михаил раздумчиво поглядел на Гагарина.

— Не притворяйся, Мишка! — в раздражении выдохнул Дмитрий. — На чужой земле воевать готовятся! — И, немного успокоившись, спросил: — Что у них за армия?

— Кадрированная, с ограничениями по Версальскому договору, который ещё никто не отменял. Танки им выпускать нельзя, но они их втайне всё равно изготавливают. Правда, это дохлые машины, с нашими не сравнить. Даже пушечного вооружения нет! Но люди там заняты серьёзные, разрабатывают стратегии, тренируются на макетах. Промышленность у них развита традиционно, так что, если появится возможность, быстро на военный лад перестроится… А ты что-то неважно выглядишь, друг, — перешёл Михаил на личную тему.

— Приболел в последнее время. Видимо, организм чувствует недостаток частей тела, — взмахнул пустым рукавом Дмитрий. — Планирую поехать отдохнуть в тёплые края… А потом буду в отставку проситься. Правда, Маришка? — обратился он к жене, принёсшей из кухни закуски.

— Правда, что ты ещё молодой и крепкий, — улыбнулась та.

— Вот-вот! — шутливо хлопнул жену по спине Гагарин. — Только её молитвами и живу.

Михаил шёл по длинному коридору Наркомата обороны и с удовольствием поглядывал на новые, только что введённые знаки различия для воинских званий. В его петлицах красовался ромб комбрига, а в кармане лежал приказ о назначении заместителем командира танкового корпуса.

— Дело новое и интересное, — напутствовал его начальник Авто-бронетанкового управления. — Танковый корпус — это сильная самостоятельная единица, способная действовать в отрыве от основной массы войск.

Михаил задумался и не сразу заметил того, кто его окликнул:

— Михаил Константинович!

Вскинув голову, увидел идущего навстречу Тухачевского.

— Михаил Николаевич, рад вас видеть!

— Как дела? Получил новое назначение?

— Получил.

Михаил всматривался в знакомое с давних пор лицо и пытался понять, что же в нём изменилось. Всё те же правильные черты лица, большие красивые глаза…

— Скольких трудов стоило мне убедить Климента Ефремовича, что в грядущей войне необходимы крупные танковые соединения! Только сейчас приняли решение о развёртывании первых четырёх корпусов. На тебя ложится вся ответственность за комплектование и организацию этого соединения. Ну да ничего, это очень полезно, пройдёшь всю школу с азов. В жизни пригодится! Хотя ты и так неплохо владеешь стратегией и тактикой действий танковых соединений. Однако корпус не бригада — мы ещё и танковые армии будем создавать!

Несмотря на бодрый тон, Михаил прочитал в глубине глаз маршала тщательно скрываемую усталую безысходность.

— Можете на меня положиться, Михаил Николаевич! Я полностью разделяю ваше мнение о необходимости создания крупных танковых соединений.

— Спасибо, Михаил Константинович! Желаю успехов!

Они пожали друг другу руки и разошлись. Больше Михаилу встретиться с Тухачевским не доведётся никогда. Но слова талантливого военачальника отложились в его голове, и он вспоминал их, когда танковые армии успешно громили врага. Эти мысли всегда сопровождались изрядной долей сожаления и горечи, потому что танковые армии пришлось создавать уже другим военачальникам.

Человек не знает своей судьбы. Лишь некоторые из нас могут что-то смутно предчувствовать в предстоящей жизни, и только ясновидцы способны видеть будущее других людей, а не только своё. Может, они просто сочетают глубокий анализ с каким-то шестым или седьмым чувством? И часто их советы, основанные на неясных предощущениях, оказываются самыми верными.

Новый год на сей раз встречали у Гагариных. Комнины приехали втроём с пятилетним Мишенькой. Михаил облачился в форму со звёздами в петлицах и золотыми угольниками на обшлагах. Даша надела длинное платье цвета пастели из тонкой струящейся ткани, удивительно элегантно сидящее на её стройной фигуре с тонкой талией и узкими бёдрами. Тёмные волосы женщины были уложены локонами перманентной завивки. Через плечо она перекинула горжетку из чернобурки.

— Ах! — только и воскликнула Мария. — Ты такая красивая, Даша!

— Что я говорил Мишелю двадцать три года назад? — вставил встречавший их Дмитрий. — Ты выбрал замечательную жену, вот что я ему сказал! И сегодня готов повторить слово в слово.

— Мне вспоминается, — не остался в долгу Михаил, — что то же самое я говорил тебе относительно Маши.

— Ну, значит, мы оба говорили одно и то же! — примирительно заключил Гагарин. — А где же дети?

— Мишенька один за всех, — указала на малыша Даша и тут же пояснила: — Костя прилететь не смог, он теперь после лётной школы на Дальнем Востоке служит. Аннушка со своими студентами из медицинского осталась, но обещала приехать попозже. А где ваш спортсмен?

— На работе! У него смена как раз в полночь заканчивается. Приедет.

— Как у него с боксом? — спросил Михаил. — Мы за него болеем.

— Мастер спорта! — с гордостью ответил Дмитрий. — Теперь на чемпиона страны метит.

Маленького Михаила вскоре уложили спать, а сами сели за накрытый стол. Столько лет они прошагали вместе, старые друзья, разменявшие уже пятый десяток…

— А давайте потанцуем! — встряхнула локонами Даша, подхватила Гагарина под руку и закружила его в вальсе по комнате.

Михаил церемонно, чтобы скрыть неловкость, подошёл к Марии:

— Разрешите пригласить вас.

Было что-то грустное в нарочитом веселье Даши, в её нарядном платье и даже кружении по комнате. Дмитрий, недавно вышедший в отставку в звании полковника, располневший, обнимающий её одной рукой, неловко переступал с ноги на ногу, боясь оттоптать красивые лаковые туфельки партнёрши. Он не танцевал двадцать лет, и выглядели они рядом курьёзно. Вынужденный пригласить Марию Михаил тоже чувствовал какое-то напряжение, перемешанное с печалью. Такого никогда не было в их весёлой и дружной компании.

— Товарищи! — продолжила Даша, взяв на себя роль тамады. — Переходим ко второму туру нашей программы — дегустации спиртных напитков и изысканных блюд!

Мужчины оживились, почуяв близость любимого и испытанного ими способа снятия напряжения. Да и женщины не стали в этот раз нарочито отнекиваться и отказываться от горячительного. Сегодня не было посторонних, присутствовали только свои.

Вскоре разговор за столом оживился и стал громче и горячее.

— Ну, как отдыхается в отставке? — придвинулся к Гагарину Михаил. — Небось, балдеешь от безделья?

— Ну, поначалу наслаждался… А теперь скукота замучила. Одно удовольствие осталось — по больницам шляться, — в тон ему ответил Дмитрий.

— Свою родную академию навещаешь?

— Через день на ремень. Разве без меня там обойдутся? Столько всего на мне было завязано. Так что участвую во всех мероприятиях, в курсе всех происходящих событий. Ничем другим заняться не могу: везде две руки нужны. Разве что писать…

— Во-во, писать — это как раз то, что тебе нужно! Глядишь, и память после себя потомкам оставишь, — не то шутил, не то серьёзно говорил Михаил. — А я консультировать тебя буду.

— Э-э, тебя самого консультировать надо! Зарылся там, в своём корпусе, вокруг оглядеться некогда.

— Это ты о чём, братец? — Михаил с любопытством уставился на старого друга.

— Да всё о том же… — как-то неожиданно оборвал Дмитрий и замолчал.

— Ну уж если сказал «а», то и «б» нужно говорить!

— Вроде и не ко времени у меня это вырвалось… А будет ли потом оно, это время, для такого разговора? — Гагарин задумчиво разглядывал рисунок на скатерти. — Вы там, в войсках, своим делом заняты, вам недосуг анализировать происходящее, даже возможности нет. Вся голова забита красноармейцами, танками, учениями…

— Что же ты, дружище, нас так принижаешь? Мы, конечно, не высоколобые академики, но на нас вся махина армейская держится, — попробовал отшутиться Михаил, но Гагарин не улыбнулся.

— Есть у меня ощущение, что идёт накат на старую гвардию, — Дмитрий испытующе посмотрел на Михаила.

— Что ты имеешь в виду? — Комнин не отвёл взгляда.

Оба понимали, что сейчас, в эту минуту, проверяется высшая степень доверия и откровенности между ними, двумя старыми, ещё с царских времён друзьями, двумя русскими князьями, представителями последних кавалергардов, оставшихся в России после Гражданской войны. Оба осознавали, что вместе со своими мыслями они вверяют собеседнику и свою свободу, а возможно, и жизнь. Любая утечка информации, даже случайная, грозила гибелью.

— Давай выпьем, — Дмитрий наполнил рюмки. — От такого разговора как-то подозрительно быстро трезвеешь.

Они выпили, не произнося тоста и не чокаясь.

— Я не могу знать всего до конца, — продолжил Гагарин, бросив в рот кусочек колбасы, — но за много лет работы в академии, общаясь с сотнями людей, научился анализировать обрывки разговоров и поступки, связывать всё в единый узел с политическими устремлениями. Особенно когда пошли первые аресты. Они пока ещё осторожные и единичные. Похоже, кто-то прицеливается, приглядывается и принюхивается…

— Дружище, мне кажется, ты строишь свои предположения на песке, — попробовал развеять его опасения Михаил. — Всегда есть кто-то, кто заслужил своими действиями ареста.

— Согласен, кто-то заслужил… — задумчиво произнёс Дмитрий. — А кто-то и нет…

— Постой, ты ведь не знаешь всех обстоятельств! Что же ты за прокуратуру и суд решаешь?

— Я ни за кого не решаю! Просто вижу и понимаю, что убирают политических противников из старых командиров высшего звена.

— Полагаю, что политическая оппозиция правящей команды уже ликвидирована. Даже потенциальные противники. Эти люди всем известны: Фрунзе, Троцкий, Дзержинский, Орджоникидзе, Киров, Каменев, Зиновьев…

— Ты не назвал ни одного нынешнего командира Красной Армии, а ведь вооружённая сила способна сменить власть. Или, по крайней мере, ограничить её.

— Ты думаешь, что…

— Я ничего не могу сказать конкретно, но расклад такой: в Наркомате сейчас две власти — Ворошилов и Тухачевский. Один — бывший революционер с дореволюционным стажем, ничего не понимающей в военном деле, другой — блестящий военачальник, бывший офицер старой армии из дворян. Один — ставленник Верховного, другой поднялся собственным умом и талантом и безусловно Верховному не предан. С последним связано много офицеров, он пользуется авторитетом и поддержкой армии. Представляешь, какую опасность он несёт?..

— Твоя конструкция логична, — подтвердил Михаил, — но нет никаких предпосылок для того, чтобы Михаил Николаевич или кто-то ещё из армейских подверглись репрессиям. При нашей последней встрече Тухачевский вскользь упомянул, какого труда ему стоило пробить создание механизированных корпусов. Но ведь это не повод для преследования?

— Конечно нет! Но в последнее время все инициативы Тухачевского глушат на корню. Несмотря на то, что он и теоретик, и практик, и хорошо осознаёт перспективу ведения боя в будущей войне. Он даже называет вероятного противника!

— Ну, назвать противника сейчас любой может. Давай ещё по одной! — Михаил плеснул коньяка в рюмки, и друзья выпили.

— При таком раскладе, оставляя за спиной военную силу, во главе которой не преданный ему лично человек, Верховный не сможет удержать в Наркомате обороны неограниченную власть. Или ты сомневаешься, что он жаждет диктатуры? — Дмитрий уставился на Михаила.

— Нет, не сомневаюсь, — без раздумий ответил тот. — У него она уже есть.

— Товарищи офицеры! — вмешалась в беседу мужчин Даша. — Вы так проговорите весь Новый год!

— Ну уж нет! — неестественно задорно прокричал Дмитрий. — Давайте сверим часы! По моим — ещё десять минут осталось. Женщины, несите закуску!

— Ура! Ура-а-а! — кричали все четверо, перекрывая звон бокалов. — Новый год пришёл! Пусть он будет лучше и счастливее прежнего, пусть принесёт нам удачу!

— Хочу ещё шампанского! — воскликнула Даша.

Михаил наполнил бокалы женщин пузырящимся напитком, а себе и Гагарину налил ещё коньяка.

— За храбрых и мужественных мужчин, защищающих нас от многочисленных врагов, таящихся за каждым углом! — провозгласила тост Даша.

Повисла неловкая пауза. И хотя все были уже в изрядном подпитии, уловили явную двусмысленность в её словах.

Почувствовав напряжённость, Даша добавила:

— За вас, наши дорогие! За мужчин — до дна!

Только после этого все выпили. Потом снова танцевали и снова пили. Женщины принялись судачить о детях. Даша наклонила голову к Марии и что-то зашептала.

— Представляешь, Маша, ей уже девятнадцать, а она ещё ни с кем… — краем уха уловил Михаил.

Почувствовав взгляд мужа, Даша подняла голову и встретилась с ним глазами. Он слегка улыбнулся.

— Пойдём, Маша, на кухню, а то тут мужики слишком любопытные до женских разговоров! — подмигнула она подруге.

Когда женщины удалились на кухню, мужчины опрокинули по очередной рюмке и продолжили былую тему.

— Скажи, друг, — Михаил придвинулся ближе к Дмитрию, — вот эти вещи, которые ты мне озвучил, это факты или твои предположения?

— Неужели ты всерьёз думаешь, что кто-то официально доложил мне обстановку? Хотел бы я увидеть этого смельчака! Никому, Мишель, неохота умирать в лубянских застенках… Все предполагаемые действия по этому делу находятся в голове у одного человека… Мы можем только анализировать то, что уже сделано и что ещё предстоит. Давай по новой раскинем карты. Политическая оппозиция практически уничтожена, так? Кулацкие массы, на которые могли бы рассчитывать силы, выступающие за смену режима, выселены или расстреляны. Правильно? Создан мощный репрессивный аппарат — НКВД. Правда, прежнего руководителя сняли, возможно, как козла отпущения за фальсификацию дел. Новый — Ежов — землю готов зубами грызть.

— Что будет делать в этих условиях Михаил Николаевич?

— Во-первых, политических противников или, так скажем, несогласных осталось ещё много, правда, поменьше рангом. Во-вторых, любых подозрительных тоже неплохо бы ликвидировать. Тухачевский и дальше будет не соглашаться со многими решениями Ворошилова, а значит, противоречить Верховному. Не думаю, что дело дойдёт до какого-то военного заговора, которого так боится хозяин страны. Однако оставлять такого человека в живых было бы с его стороны крайне неосмотрительно. Заодно можно порешить и всех командиров Гражданской войны, не преданных ему лично.

— Но ведь это всё руководство армии!? — воскликнул Михаил. — Это невозможно!

Гагарин не ответил на вопрос.

— Теперь перейдём к нам, — продолжил он. — Я — отрезанный ломоть, инвалид в отставке, больной. Больших высот по службе не достиг, веду себя осторожно, на меня дело не состряпаешь. А ты — рыба привлекательная. Гвардейский офицер царской армии, кавалергард… Да ещё и князь! Думаю, они не забыли и то, что во время Великой войны ты приютил у себя пленного немецкого офицера.

— Австрийского.

— Это неважно. И выдал за него свою сестру.

— Сама вышла — с её-то характером!

— Ещё раз повторю, неважно. В Гражданскую ты командовал дивизией, но проштрафился — отпустил пленного белогвардейского офицера, сидел. Много лет хорошо знаком с Тухачевским, вы в прекрасных дружеских отношениях, что может подтвердить достаточное количество людей. Был в командировке в Германии, где имел конспиративную встречу с сестрой и немецким зятем, с которым все эти годы поддерживал связь.

— Какая глупость!

— Поверь мне, это реально. Сейчас идёт подготовка, а методы уже опробованы. Ягода начал, а Ежов продолжил, он хороший ученик. Удар будет внезапным и сильным, чтобы руководители не успели подготовить войска.

— Но есть же партия, ЦК, в конце концов!

— Это всё карманные игрушки Верховного. Демократические принципы в партии давно изжиты, ты это должен понимать не хуже меня. Есть только начальники и подчинённые, как в армии. Они давно уже выполняют всё, что он приказывает, без лишних раздумий. Все эти заседания и съезды создают лишь видимость коллективного решения для доверчивого населения.

Михаил замолчал, опустив голову. Всё услышанное было для него неприятным откровением, хотя о многом он догадывался сам, многое видел. Видел, но пытался отогнать от себя страшащие его жуткие мысли. И всё равно не мог поверить, это не укладывалось у него в голове.

— Дай мне пять минут, чтобы всё осмыслить… Боже, ведь эти люди боролись и умирали за революцию!

— Помнишь, кто в Пажеском корпусе преподавал вам историю?

— Кажется, полковник Кордовский. Но при чём здесь история?

— Французская революция, на которую так похожа наша социалистическая, дала много наглядных примеров развития событий. Но эти уроки не пошли нам впрок. В 1794 году якобинцы издали ряд декретов, положивших начало «великому террору», направленному против всех так называемых «врагов народа», против тех, кто, как они утверждали, «содействовал врагам Франции» и пытался «нарушить чистоту и силу революционных принципов». Жертвой репрессий становились как дворяне-роялисты, так и сами мятежники, которые по тем или иным причинам подпали под категорию «народных врагов». Когда казнили Дантона, который выступал против жестокостей и крайностей революционного преследования, он бросил палачам фразу о том, что «революция пожирает своих детей». Наши революционеры об этом, конечно, не подумали.

Михаил углубился в размышления. Когда-то и от кого-то он уже слышал эти слова… Перед глазами возник пыльный кубанский хутор и вечерний разговор с поручиком Кочубеем. Почти слово в слово… С тех пор минуло пятнадцать лет, и получается, что рядовой офицер в победный год Гражданской войны смог предвидеть то, о чём сейчас рассказывал ему Гагарин. Но если два непохожих человека, находящихся в разных ситуациях, с промежутком в полтора десятка лет утверждают одно и то же, не является ли это доказательством истинности их суждений?..

Пауза затянулась, Гагарин не прерывал её, понимая, что другу надо осмыслить и принять то, что он высказал.

— Считаешь, в нашей стране может повториться та же история?

— Ха, «повториться»! Уже повторяется.

— Но наши не допустят такого масштаба…

— Поверь, у нас будет ещё хуже, потому что тоталитарный режим уже сжал общество своими железными тисками и диктатор ни перед чем не остановится, чтобы абсолютизировать свою власть.

— Ты просто ошарашил меня, Дима… Что же нам делать?

— Только одно — исчезнуть. Временно, конечно.

— Как это «исчезнуть»? Куда?! Я же не могу бежать за границу или спрятаться в тайге… Да и зачем? Позор ляжет на мою семью…

— Увы! Позор и так ляжет на всех. Заплечных дел мастера постараются на славу. У меня есть к тебе предложение. В Испании идёт война, куда отправляют советских командиров в качестве консультантов, там же воюет часть наших войск. Попросись, пока ещё есть возможность…

— Мишель! — донёсся из кухни голос Даши. — Пора спать, уже два часа ночи. Анюта, наверное, не придёт. Маша нам постелет в комнате, где спит Мишенька.

— Хорошо, — согласился Михаил, только сейчас почувствовавший, как сильно у него разболелась голова от количества выпитого и столь неприятного разговора. — Иду!

Через полчаса, пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись по комнатам.

Глава VII

Жизнь продолжается

Саша Гагарин осторожно открыл дверь и удивился тишине в квартире. Сегодня в связи с праздником ему выпала трудная смена. Многие его товарищи отпросились на празднование Нового года домой, и на Александра легла дополнительная нагрузка. Тихонько заглянув в комнату родителей, он увидел, что они спят.

— Саша, это ты? — спросила сонным голосом Мария.

— Я, мама.

— У нас ночуют Комнины. Ужин на столе, если ты голодный.

— Хорошо.

Саша прошёл в ванную, принял душ и собирался уже перекусить, когда услышал, как тихонько постучали в дверь. Кто бы это мог быть? На часах была половина третьего ночи. Постучали снова, сильней. Следовало открыть, иначе все проснутся.

Александр подошёл к двери:

— Кто там?

— Это я, — прозвучал тоненький знакомый голосок.

— Ой, это ты? — воскликнул он и торопливо распахнул дверь.

На лестничной клетке стояла смущённая Аня.

— Откуда ты, Анюта?

Он взял её за руку и почти втащил в переднюю.

— Раздевайся. Только тихо, наши родители спят, — шёпотом предупредил он, помогая девушке снять шубку.

— Саша, я, пожалуй, пойду домой. Мама и папа просили меня приехать к вам сразу после Нового года, но я задержалась в институте на балу.

— Куда же ты пойдёшь в ночь?! — с чувством возразил Саша, осознавая, что ему совсем не хочется, чтобы Аннушка уходила. — Теперь уже у нас заночуешь. Вдвоём отпразднуем. Я тоже только недавно с работы пришёл.

Саша и Аня дружили чуть ли не с рождения, часто играли вместе, когда их родители приходили друг к другу в гости. Сейчас они повзрослели, редко виделись, зато в их общении проскальзывало какое-то нежно-трепетное чувство. Саша видел в Аннушке уже не прежнюю девчонку — подружку для игр, а красивую девушку. Он испытывал устойчивое влечение, которое и сам себе объяснить не мог. Нечто подобное творилось и в душе Анюты, ни к кому из своих однокурсников она не питала таких трепетных чувств, как к Александру Гагарину. Поначалу она решила, что всё дело в том, что они знакомы с детства, но потом поняла, что это нечто большее.

К заботливо приготовленному ужину Саша прибавил блюда с новогоднего стола, которые родители аккуратно составили в холодильник, соединяющийся с наружным морозным воздухом отверстием, пробитым в стене.

Расположились за кухонным столом. От коньяка Анюта сразу отказалась, но вино разрешила себе налить. Они долго разговаривали полушёпотом и не заметили, как бутылка опустела.

— Эх, потанцевать бы сейчас! — мечтательно выдохнула девушка, потягиваясь и раскидывая руки. Вино кружило голову. — Понимаю, что музыку не включишь… — Она бросила на Александра красноречивый взгляд.

— Тогда давай без музыки, — нашёлся Саша.

— Давай, — махнула рукой Анюта. — Никогда не пробовала.

— И я, — подтвердил парень, вставая. — Главное, чтобы она в душе играла. Разрешите пригласить вас, сударыня?

Они медленно переступали под невнятное Сашино мычание, и близость тел и тепло обнимающих рук наполняли их души каким-то тревожно-волнующим ожиданием. Маленькая кухня не позволяла делать широкие шаги, зато заставляла теснее прижиматься друг к другу.

— Анют, может, пойдём в мою комнату? Там просторнее.

— Пошли.

Они тихонько пробрались мимо родительской спальни и проскользнули в Сашину бывшую детскую, как её до сих пор называли. Комната была совсем небольшой, но уютной, с минимумом необходимой мебели: широкая кровать, софа напротив, шкаф, письменный стол, два стула и этажерка с книгами.

— Ой, как здесь хорошо! — воскликнула Аннушка и присела на софу. — Тащи сюда всё из кухни, будем здесь пировать!

Саша принёс вино и тарелки с едой, вновь наполнил бокалы.

— Пусть новый год принесёт нам счастье! — проговорил он. — Пусть рядом с нами будет тот человек, которого мы любим! Пусть всё в нашей жизни сложится…

— За такой тост не грех и полный бокал выпить, — расхрабрилась Анюта, но тут же добавила: — Хотя я уже и так… хороша.

— Ничего, ты у нас крепкая, — успокоил её Гагарин и тут же предложил: — А давай на брудершафт!

Аннушка взглянула на него с улыбкой и согласилась:

— Давай!

Они встали, завели одна за другую руки с бокалами и выпили. Саша взял у Анюты бокал, поставил вместе со своим на стол и приблизил своё лицо к её лицу. Теперь, когда они оказались так близко, отступать было некуда. Анюта подставила губы, и Саша осторожно коснулся их своими. Сначала робко, потом смелее он обнял девушку. Она подняла руки и закинула их ему за шею. Наконец губы их разъединились, но они продолжали стоять обнявшись. Затем, не говоря ни слова, снова поцеловались. Саша ласкал спину Анюты, аккуратно спускаясь ниже.

— Голова кружится, — отодвинулась девушка. — Здесь очень жарко!

Она сняла кофточку, оставшись в светлой блузке.

— Тебе хорошо? — тихо спросил Саша.

— Очень! — тихо ответила Анюта.

Они танцевали и целовались, целовались и танцевали, пока девушка, случайно взглянув на часы, не воскликнула:

— Сашка! Уже половина пятого! Пора спать.

Выпустив Анюту из объятий, Саша сразу объявил о том, что, видимо, решил заранее:

— Ты будешь спать здесь, в моей комнате, а я — в гостиной.

— Как же ты там устроишься? И где?

— Сдвину стулья, приставлю кресло и укроюсь пледом.

— Нет, так не пойдёт, я не согласна! Ворвалась в чужой дом, заняла чужую комнату да ещё заставляю хозяина спать на стульях в гостиной?! Ни за что! Ляжешь здесь на кровати, а я на софе. Найдётся чем укрыться?

— Ты девушка, моя гостья, я не могу позволить тебе спать на софе. Давай так: ты спишь на моей кровати, а я на софе. Договорились?

— Ладно уж, договорились! — засмеялась Аннушка. — Я сейчас пойду в ванную, а ты пока всё постели.

— Обожди, — Саша достал из шкафа полотенце и длинную байковую рубаху. — Вот, возьми, чтобы было во что переодеться.

Аннушка выскользнула за дверь и через десять минут вернулась в Сашиной рубашке, надетой на голое тело.

— Не смотри на меня, — она смущённо потянула вниз подол рубахи, стараясь прикрыть свои точёные ножки.

— Ладно, ладно, не смотрю. Выключай свет.

Долго ворочались в темноте, укладываясь. В комнату проникал свет уличного фонаря, создающий таинственный полумрак.

— Не спишь?

— Нет.

— Давай я тебе кое-что расскажу, — приподнялся на локте Саша.

— Рассказывай.

Саша начал какую-то интересную историю, потом спросил:

— Можно я сяду рядом?

— Можно.

Неслышной тенью юноша скользнул к кровати и уселся на краешек. Они уже играли с огнём, прекрасно понимая, чем это может закончиться, но не сопротивлялись. Игра постепенно захватывала, увлекала, она была древнее, естественнее и сильнее запретов, придуманных людьми.

Саша положил руку на плечо девушки, прикрытое одеялом, и продолжил рассказ тихим голосом, переходящим на шёпот. В комнате было прохладно, и в одних трусах сидеть оказалось зябко, поэтому юноша невольно поёжился, передёрнув плечами.

— Замёрз?

— Немного.

Аннушка откинула одеяло:

— Ныряй сюда.

Саша лёг, повернувшись к Анюте. Теперь их лица были рядом, а общее одеяло соединяло тела, создавая единое пространство, предназначенное только для двоих.

Юноша придвинулся к девушке и коснулся губами её губ. Этот поцелуй разительно отличался от тех, которыми они горячили друг друга в танце. Он был страстный и недвусмысленный. Сашина рука скользнула под рубашку и коснулась гладкой девичьей кожи. Аннушка слегка изогнулась и прижалась к нему грудью и бёдрами. Он гладил её спину, ноги; девушка отодвинулась, и его рука скользнула по её груди, плоскому животу, приводя Аннушку в трепет. Саша скинул трусы и прижался к ней всем телом, наполненным возбуждением и желанием.

— Иди ко мне, — только и успела прошептать Анюта, прежде чем волна восторга и радости накрыла их.

Они вздымались к вершине блаженства и опускались в глубины наслаждения. Время остановилось, не было ничего в мире, кроме них, и вся жизнь сосредоточилась друг на друге.

Первый робкий луч зимнего утра пробился сквозь прихваченное морозцем окно и высветил юношу и девушку, лежащих, обнявшись, на узкой кровати, даже во сне не желая расставаться друг с другом.

Не бывает полной физической близости без душевной, а душевная без физической — бледна и худосочна.

Примечания

1

Птичка (евр.).

2

Хупа — балдахин или полог, под которым стоит еврейская пара во время бракосочетания; также сама церемония.

3

Ктуба — еврейский брачный договор, неотъемлемая часть традиционного еврейского брака.