Растерянный. Записки. Письма. Повесть

Владимир Владыкин

Сборник прозы В. А. Владыкина под общим названием «Растерянный» относится к раннему периоду творчества. К повести с одноимённым названием также примыкают — «Записки плохого семьянина», «Письма к девушке» и др. События происходят в эпоху «развитого социализма». Автору близок жанр психологической прозы.

ЗАПИСКИ ПЛОХОГО СЕМЬЯНИНА

1

…И стала она внимательно читать, быть может, и не нужно было знать преждевременно. Её мучили смутные догадки, что это же не её, а его жизнь. В записках он запечатлел то, как он жил с другой, до своего приезда к ней. И вместе с тем она понимала, что с его позволения вторгалась в чужую жизнь. Но хорошо ли это или нет, она не знала. Хотя любопытство было сильней её воли, с чем не могла ничего поделать. И потому она читала:

Наше с Ларисой знакомство началось сначала на дне рожденья у одного общего знакомого и её подруги. Но наши отношения тогда не задались. А только осенью, на городской танцевальной площадке, куда я пришёл в поисках своей бывшей девушки. Дома её не было. Но её я не нашёл, наверное, так было угодно Богу, зато встретил свою знакомую по работе на одном предприятии. Лариса стояла с подругой, она подозвала меня, познакомила с ней и попросила постоять с ними, так как какой-то пьяный тип назойливо приглашал одну из них на танец. Своей настырностью он так надоел девушкам, что они не чаяли, как отвязаться от него. Когда он увидел меня, то тут же удалился. И вот объявили белый танец, Лариса извинилась перед Людмилой и пригласила меня.

Этот танец для нас был не последним, мы танцевали и танцевали, а потом я напросился их проводить.

— Я чувствую, мне придётся с вами быть вместе до конца вечера. Надеюсь, вы не станете возражать?

— Ну, сделай нам такую милость! — весело проговорила Люда, несколько иронично.

До самого их местечка мы весело болтали и не заметили, как прошли главные городские арочные ворота. Лариса жила чуть дальше своей подруги Людмилы Д. Мне ничего не оставалось, как проводить её…

Не буду говорить, как развивались наши добрачные отношения, но скажу лишь, что точно так же, как и у всякой влюблённой парочки.

Через полгода сыграли свадьбу, после которой наша с Ларисой жизнь потекла, как у всех молодожёнов, довольно ровно без каких-либо предпосылок к разногласиям.

Первые две недели мы только присматривались друг к другу, скоро я стал понимать, что свидания — это совсем не то, что жить совместно. Мы бывали в ресторанах, в театре, посещали киносеансы, концерты таких заезжих звёзд, как Джордже Марьянович, Радимила Караклавич и многие другие, но в основном это были уже отечественные…

Но вернусь к нашим истокам тех дней, когда завязывалась наша непростая дружба, которая переросла эти рамки…

Весна в тот год наступала дружно и весело. Погода стояла великолепная. На деревьях из прорвавшихся почек раньше обычного срока распускались листочки.

В первых числах апреля почки на абрикосах только наклюнулись, и вот они дружно полыхнули бело-розовым цветом, испуская свой тонкий аромат, приманивая первых пчёл, которые вились дружно и жужжали стройным единым хором.

Через неделю с абрикос, а там и с яблонь, вишен, черешен полетели стайками лепестки, усеивая землю как первым снегом. Потом зацветали другие деревья, казалось, весна торопилась уступить место лету.

2

Через месяц после свадьбы между нами, молодыми супругами, начались первые разногласия. Скоро выяснилось, мы совершенно по-разному смотрим на жизнь. Я знал, что у Ларисы до меня был парень, перед нашей свадьбой она получила от него из армии письмо и дала мне его прочитать. Из-за него чуть не расстроилась наша свадьба. Им оказался Николай Полесник, который пытался вернуть прежние с ней отношения. Я служил в армии и знал, как происходит переоценка доармейских отношений с девушками. И не столько переоценка, а просто наступает скука, в такую ситуацию, я считал, попал и её бывший кавалер. И перепиской с ней решил скрасить нелёгкие армейские будни, о чём без обиняков, я сказал Ларисе.

— Какое же мне принять решение, что ему написать? — спросила она.

— И ты это у меня спрашиваешь? — удивился я.

В душе же моей копилось отчаяние, возмущение: неужели я должен стать её духовным наставником?

— Ты же, Валера, у меня всё знаешь, посоветуй?

— Я уверен, ты просто смеёшься надо мной?

— Нет, я совсем серьёзно!

— Значит, нам нужно расстаться, — сказал я обречённым тоном.

— Ты больше ничего не придумал?

— А что же я должен посоветовать, не отвечать ему? А потом будешь жалеть и меня обвинять, что я тебя обманул. Сама решай! Ты говорила, что любила его и была готова за него выйти замуж. Но только он тогда не захотел, видно, ещё для этого не созрел, а теперь ему скучно, может, даже жалко терять тебя, подожди его два года…

— И это всё?

— А что ты ещё хочешь услышать? — холодно, почти раздражённо ответил я, и с этими словами ушёл от неё.

На другой день Лариса позвонила мне на работу, что хочет меня увидеть. После смены мы встретились в центральном сквере. Я услышал от неё, что она отказала ему, переписку не поддержит…

Мы сыграли свадьбу, и уже после брачной ночи выяснилось, что она не девственница, это меня огорчило. Я вспомнил, что жена не зря как-то очень туманно рассказывала о характере своих отношений с Николаем. И теперь я считал, что она меня одурачила. Если бы призналась честно, наверное, я бы так близко это не воспринял и простил бы её. Она надеялась, что я не разбираюсь в женской физиологии.

Однако мы продолжали жить, я успокаивал себя тем, что у меня тоже было несколько добрачных связей. И потому полагал, что у неё, недоступной с виду, серьёзной девушки, какой она мне всегда представлялась, этого не должно было случиться. Словом, наша супружеская жизнь началась с её обмана. Но тогда я ещё не понимал, что она никогда не была настроена на искренние отношения, это куда ещё не шло по сравнению с тем, когда Лариса начала диктовать свои условия, то есть класть меня под свой каблук…

Говорят, что вначале между супругами всегда начинается, как бы борьба, кому быть главой семьи, о чём в старые времена женщине нельзя было и подумать. А тут ещё нравонаучал её родитель, а именно тесть. Пётр Андреевич, пребывая в благодушном настроении, говорил:

— У нас на дворе между мужчиной и женщиной эпоха равноправия. В семье нет слуг, а только супружеские обязанности. Она должна хранить семейный очаг, а ты, зятёк, его поддерживать, то есть быть добытчиком…

Ну и кто же против таких условий, однако, у тестя были свои представления, что должен делать зять, если живёт под их кровом. А тут ещё я страдал мнительностью, и поэтому мне казалось, что она относилась ко мне, как человеку, который должен во всём её слушаться. Однако я выказал себя строптивцем, отстаивающим свои убеждения и не способным ни на какие уступки. К тому же, во мне проснулась ревность к предшественнику, который оставил мне подпорченное наследство. Я полагал, что она ко мне намеренно безразлична, а стоило мне во всём с ней соглашаться, как я буду ею обласкан. Не знаю, жалела ли она, что вышла за меня, а не за того, кто лишил её девственности, для меня это навсегда осталось тайной.

Когда девушки теряют девственность, то многие из них на всю жизнь запоминают тот момент во всех подробностях. И не оттого ли для них это мгновение сильней брачной ночи. А если ещё и любили, тогда подавно. Лариса же в своих чувствах до конца была неуверенна, хотя в идеале это с ней должно было произойти исключительно по любви. Тогда ей об этом так и думалось, на самом же деле в момент потери девственности воображением любой девушки овладевает не одно любопытство: как это будет, а также и проснувшийся половой инстинкт. Он-то как раз и губит их…

Выяснив, что мы с ней разные люди, что полученным письмом Николай сумел пробудить у неё о себе воспоминания, и тем самым поколебать её чувства, мне надо было с ней расстаться. Я же искал повод для того, чтобы она отреклась от Николая. И Лариса это сделала, а мне не хватило благородства отступиться от неё ради её счастья с Николаем. Выходило, что я тоже обманул её. Ведь она продолжала любить не меня, а того, но пошла за меня, чтобы ему доказать, что её любит другой. Но она и сама однажды на вечеринке у друзей мне признавалась, будто любит меня, во что я на какой-то миг искренно поверил. А потом подумал, что эта волна любви ко мне пришла к ней под влиянием музыки, вина, и скоро эйфория схлынет и её окатит холодная волна рассудка. Она всегда понимала, что самые возвышенные чувства испытала с Полесником, а теперь надо просто жить ради того, за кого вышла замуж и внушать ему, что его пылко любит. Но в совместной жизни по всякому пустяку она стала ко мне придираться, например, почему я не выгладил (уже глаженную) сорочку или брюки. Хотя она знала, что я ходил всегда опрятным, но ради своего педантизма она заставляла гладить брюки каждый день. Лариса приучала меня извлекать из всего выгоду, эта её меркантильность донельзя меня раздражала, и мы начинали спорить. Я доказывал, что погоня за деньгами для меня не главное.

— Перестань, перестань! Я больше не хочу тебя слушать! — обрывала она меня с широко раскрытыми глазами, светившегося в них негодования.

— Что же я такого сказал?

— С твоей философией ты будешь нищим, тебя никто не поймёт, — доказывала она.

Я же считал, если достигну своей цели, то есть стану журналистом, достаток придёт сам собой. Поэтому сначала нужно было выучиться. Но дело в том, когда об этом я говорил ей раньше, Лариса говорила, что из меня не выйдет ни журналист, ни писатель. И потому жизнь надо строить так, как меня учили её родители.

3

Эти напрасные споры меня не приближали к ней, а только отталкивали. Мне даже было противно смотреть на то, как она раздевалась, и я отворачивался от неё к стене.

Она ложилась рядом так, будто между нами только что ничего серьёзного не случилось, и снова пыталась со мной заговорить на противную для меня тему — поиска дополнительного источника дохода. Мне же было ближе духовное общение. Но зная даже закоулки её души, я молчал, и скоро она отставала от меня и умолкала. Я мог не разговаривать с ней день и два, так как гордость заполняла всё моё существо. Она как бы заряжала меня своей гордостью, и тоже упорно молчала. Между нами пролегла невидимая пропасть разобщения и с каждым разом она расширялась до опасных размеров. Лариса обращалась ко мне довольно холодно лишь в тех случаях, когда приглашала к столу.

— Валера, ты будешь завтракать? — её лицо при этом выражало холодность и внутреннее раздражение, чего она умела не показывать. Но ледяной тон её выдавал с головой.

Я же упорно не отзывался и на работу отправлялся без завтрака.

Если это было в выходные дни, отказывался от приёма пищи дома и отправлялся в столовую, под видом, что мне нужно быть в библиотеке, где действительно готовил реферат или контрольную.

Поскольку мы жили с её родителями, завтраки, обеды, ужины всегда готовила тёща, Дарья Михайловна.

Как я мог принимать её стряпню, когда мои отношения и со старшими всё дальше заходили в тупик.

Прожив месяц, я заговорил о разводе, повторяю, как я мог есть то, что было приготовлено не моей женой? Но она не понимала даже этого. Меня услышала тёща и вошла в комнату.

— Нет, женился, так живи! — выпалила она и продолжала взволнованным голосом: — Ты знаешь, сколько мы с твоими родителями угрохали на вашу свадьбу?

— Меня это не интересует, — бросил я.

— А, тебя не интересует, так меня интересует! Ты оставь свои холостые привычки. Берись за семейный гуж! Вот что я тебе советую…

— Слыхал? Она тебе плохого не советует, — сказала жена.

Иногда я задумывался: зачем я навязываю ей свой образ жизни? Может, действительно я живу несбыточными химерами, относительно своих высоких устремлений?

Однако я не мог себя представить, занятым выращиванием поросят, а затем их резать и вывозить на продажу на рынок туши, как это делал тесть, а я ему старательно помогал вывезти на рынок сало. Я отдавал отчёт, что из меня никакой животновод и прочее, и прочее.

Но проходило время, я чувствовал, что от своей цели не могу отступиться, мне ничего не интересно, кроме того, чем я занимаюсь.

Однако я считал, что семейную жизнь должен строит мужчина, Лариса же пытается перехватить у меня инициативу.

Правда, не обладая диктаторским характером, к лидерству в семье я не стремился, а значит, совершал большую ошибку.

С ней я никак не мог договориться о том, что нам нельзя быть такими гордыми, неуступчивыми, надо уважать интересы другу друга и не отказываться от открытых доверчивых отношений.

А вместо этого мы возвели стену непонимания, потеряли друг к другу

уважение. Причём любовь в мелочах быта расползалась как ветхая ткань, замещаясь пресловутой привычкой.

4

После того, как узнал, что она беременна, я не стал заикаться о разводе. И наша жизнь пошла терпимо-вежливая, внешне можно было подумать, что мы нормально ладили: ходили в кино, театр, на концерты. Если первые дни после свадьбы я уходил на работу и целовал её, то через месяц этого уже не делал.

Что меня удерживало быть обходительным: гордость, отсутствие великодушия, её надменность, или боязнь попасть под её власть? Мне казалось, что отныне я должен ей уступать во всём. И потому даже дежурный поцелуй она бы воспринимала за мою покорность, принятие правил их быта. Но всё было проще, она однажды приоткрылась в одном почти откровенном разговоре.

Конечно, ей хотелось, чтобы вернуть заложенную традицию, но она проговорилась, что ко мне уже не испытывает прежних чувств и больше никогда не признавалась в любви. Когда вслух я об этом сожалел, она говорила, что к старому возврата нет, поскольку в ссорах растеряли свои чувства. И я невольно с ней соглашался, не задаваясь вопросом, разве можно спать без любви? Но если мы в этом друг другу не отказывали, значит, можно?..

Шло неудержимо время, стоял уже май, мы жили не очень дружно, подчиняясь исключительно обстоятельствам. У тестя, Петра Андреевича, на лугах был огород, всей семьёй мы ездили полоть картошку.

А в конце мая мы с ней поговаривали о проведении совместного отпуска на Черноморском побережье. Вечерами я писал свою первую повесть. Тесть как-то раз подошёл и спросил:

— Что ты пишешь, прочитать можно? Я охотно подал ему общую тетрадь. Слава Богу, он не разобрал мой почерк, и тогда заговорил о бесполезности моего занятия, что писателем я всё равно не стану, так как нет специального образования.

— Я же учусь, — на мои слова он отмахнулся.

— И охота тебе ерундой заниматься? Их вон сколько развелось, что читать уже некому! Лучше бы шёл учиться, куда я тебе советовал — в политехнический. Я бы тебе дорогу пробил туда…

Он целый час читал мне лекцию о современной жизни, в которой, по его словам, я не разбираюсь. На это я лишь изредка ему возражал.

Дарья Михайловна услышала, и вставляла свои фразы, которые меня должны были бесповоротно вразумить, чтобы оставил своё учение на журналиста и занялся бы тем делом, каким промышляют они, то есть наживой богатства.

Лариса уже легла спать, но из-под одеяла прислушивалась к разговору. Под конец, не придя к единому мнению, мы разругались. Меня обзывали твердолобым, упрямцем.

Я считал, что учиться можно без отрыва от производства, они же выдумали, что я хотел перевестись на дневное обучение. Пётр Андреевич считал, что без диплома с техническим образованием с моим документом «писаки» я буду ничто. Я не думал, что можно так заблуждаться. Но не возразил, зная его отношение к литературе вообще.

Он уже давно был отставником. Прошёл суровую школу жизни и ещё работал в отделе охраны социально-значимых объектов. Разве его биография настолько покрыта тайной, что недостойна пера? Пришлось заикнуться об этом его дочери, но Лариса возразила, что отец не любит, чтобы копались в его послужном списке. Такой он человек. Но за ним нет ничего такого, чтобы за него им всем было стыдно.

Своей дочери Пётр Андреевич достал путёвку в санаторий, меня же лишили такой возможности, то есть выходило, что своим упрямством я не заслужил путёвку и поеду дикарём.

Следуя его философии, я должен был прочувствовать, что значит остаться без общественных привилегий. Но я не стремился за ними, глубоко презирал всех тех, кто гоняется за престижами, прогибаясь перед начальством.

На следующий день я собрался уехать к своей матери, которая жила в загородном посёлке.

В субботу Лариса работала, я заехал в ателье мод сообщить ей о своём решении. Она ничего не сказала, хотя по её карим глазам я видел, что моим намерением она осталась недовольна. Тогда я резко бросил, что ухожу от неё насовсем.

— Почему? — спросила сдержанно она, хотя её зрачки бегали, глаза выражали растерянность.

— Ты же знаешь, что я ненавижу, когда меня начинают учить уму-разуму и при этом ещё и оскорбляют. И пока будем жить с твоими родителями, мы не будем ладить.

— Разве они тебе мешают заниматься? Разве они разрушают наши отношения? — вопрошала она.

— Именно так! Это же твои родители?

— А если бы жили с твоими, думаешь, мы бы не ругались?

Я не ответил, так как заметил, что в её глазах стояли слёзы, которые меня несколько смутили. Я смягчился и сказал ей, что приеду в понедельник и выскажу своё окончательное решение, с чем и уехал.

В понедельник я зашёл к жене на работу, и домой мы поехали вместе. Дорогой я говорил Ларисе, что, если мы хотим сохранить семью, нам необходимо куда-нибудь уехать, где мы можем получить квартиру. На худой конец мы должны снять жильё.

— Ну вот что, уезжать я никуда не собираюсь, — начала она как-то ожесточённо. — Но если ты найдёшь квартиру со всеми удобствами, тогда я ещё подумаю. И на большее не рассчитывай!

— С удобствами? — переспросил я.

— Да, ты правильно понимаешь, — язвительно подтвердила жена и строго посмотрела на меня.

— Много ты хочешь! Такую квартиру я обещать не могу…

— В таком случае, с тобой я никуда не пойду.

— Давай тогда уедем на стройку века?

— Я одна этого не могу решить… — уклонилась она.

— Ты должна посоветоваться с родителями? Ты же не ребёнок?

— Ты думаешь, нам сразу дадут жильё? Какое-нибудь общежитие?..

— На первый случай это уже хорошо… Или тебе нужен дворец?

— А почему бы и нет? Ты мужчина, вот и добивайся!

— Давай вместе, мы живём не в старое время. Нынче на дворе равноправие, как говорит твой деловой папаша.

— Ты так думаешь, а я нет, — огрызнулась она.

— Ну тогда будешь век жить с мамой и папой. Я поеду сам!

— Вот и поезжай! Заработай квартиру, а я подумаю, нужно ли мне к тебе ехать?

Её ответ меня, конечно, не устраивал, она начинала крутить носом. И, похоже, я ей не нужен и тогда я сказал:

— А если мне надоедят твои капризы, и там я женюсь? Тебя такой вариант устроит?

Она долго сверлила меня своим строгим взглядом, и затем сказала:

— Ты на это только и способен: вольному воля!

Не придя ни к чему, я собрался было уходить, но она меня попросила не оставлять одну.

5

До самого её дома она молчала. Когда мы пришли, тёща смотрела на меня хмуро, а тесть делал вид, будто меня тут не было. Вскоре Лариса села обедать с родителями, я же отказался и сидел на пеньке в сторонке. Пообедав, тесть этак важно, как барин, держа руки за спиной, подошёл ко мне, своему непокорному зятю.

— Так, — заговорил он, сделав паузу, — ты думаешь о будущем?

— Да что он там думает, — вмешалась тёща. — Учиться не думает там, где мы советуем. А ты хочешь, чтобы он заботился о семье, а с правильной учёбы и начинается забота. Он надеется, что жена будет его обеспечивать, только на неё и рассчитывает!

— Верно, за вашей спиной я не стану прятаться от жизненных бурь. Я не позволю вам распоряжаться мной как вещью! — выкрикнул я, полный обиды. Да, по вашей указке не хочу, и не буду учиться. Я работаю честно в отличие от некоторых…

— На что этот упрямец намекает? — взвилась тёща.

— На вору шапка горит? Это известно, так что сядьте и не прыгайте.

— Что ты сказал? — подступил тесть. — Что ты будешь делать, честный, когда родится ребёнок? Хватит твоего честного заработка?

— Вы, Пётр Андреевич, надзирали за ворами и убийцами, а такое говорите? Наверно, от них и набрались тюремной «мудрости»? — съязвил я. Тесть замахнулся на меня.

— Я бы тебя сейчас одной рукой! — выставил ладонь ко мне ребром, наверно, представил, что держит секиру палача.

— Вячеславу надо сказать, пусть поговорит с ним! — бросила тёща.

Вячеслав был их младший сын, отличавшийся тем, что дрался, воровал, а отец, используя связи, ограждал его от неминуемого суда.

Однажды он привёз несколько белоснежных гусей.

— Ой, Слава, какой ты молодец! — возгласила мать и обратилась ко мне: — А ты, зять твою мать, бери с него пример! — и замахала передо мной кулаком.

Её сын, бросив на меня недобрый взгляд, засвистел блатной мотивчик, и тотчас ушёл восвояси. Но это было три месяца назад, а теперь я стоял перед выбором. Другой бы на моём месте повернулся и навсегда ушёл, я же начал уверять, что обойдусь без их помощи.

— Я найду работу!

— Куда же ты пойдёшь с дурными мыслями? — спросил тесть.

— Они не дурные, а правильные.

— Что ты за человек, никак не пойму?!

— А что тебе непонятно? — воззрилась тёща.

— Вы бы хорошо сделали, если бы не лезли со своими советами, — сказал я.

— Да, да, если бы знали, что ты такой твердолобый, то не был бы в нашем доме.

— Кабы знали! — ехидно вставила тёща.

— Это больше ко мне относится.

— Вот и уходи, изверг! — вспылила Дарья Михайловна.

В это время из кухни показалась Лариса, направляясь в дом. Я с сожаление посмотрел на неё, она кинула на меня осуждающий взгляд.

— Вот ты нашла на свою шею! — воскликнула мать. — Он хороший… Так полюбуйся на своего «хорошего», ты бы слышала, что он тут плёл о нас…

— Да ладно вам, хватит, что теперь об этом говорить. Поздно уже,

— как-то обречённо обронила она.

Мне было жалко жену, и в то же время сочувствие смешивалось с ненавистью, а за что я её ненавидел, я не отдавал себе ясного отчёта. Наверно, мои чувства происходили от того, что Лариса сейчас демонстрировала полностью себя, зависимой от власти родителей.

Причём она становилась, нет, она всегда была моим идейным противником, но раньше не открывала своих подлинных взглядов. Она такой и осталась, даже когда мы через несколько лет расстались.

В какой-то степени с годами я пересмотрел свои взгляды. То, что раньше я называл карьеризмом, она — достижением общественного положения. И вот теперь на это я смотрю как на естественный ход жизни, то есть человек должен работать там, где требуются его знания.

Но на тот момент я ещё не стал журналистом… Так что всё, о чём я рассказываю, не пытаюсь себя оправдывать.

Просто я хочу, в меру своих возможностей, показать наиболее острые события, происходившие в первые годы супружества нашей семейной жизни.

Наш последний спор с Петром Андреевичем и моё решение уйти из их дома, было как бы кульминацией, а затем и развязкой, так сказать, первого действия. Ещё предстояло отыграть несколько сцен до последнего акта. Тесть тогда, не найдя больше ничего сказать, махнул рукой и ушёл.

Я тогда испытал душевное состояние сродни безразличию к тому, на что покусился. Мои слова «уйти из их дома», заставили Ларису сесть на приступки крылечка дома. Когда ушла в кухню и тёща, я подошёл к жене, она подняла на меня свои колючие глаза, пронизанные грустью. Я не мог проронить ни слова.

— И что, это твоё последнее слово?

— Не вижу выхода, — выдавил я.

— Как? Ты же говорил, что нет такого положения, из которого не был бы выход?

— Да, верно… Разрешение конфликта я вижу только в разводе.

— Конечно, это легче всего, — ответила она. По её выражению несчастного и жалкого лица тогда мне думалось, что жена смирилась с моим выводом.

6

И с этого дня мы начнём жить по-новому. Я хотел подойти к ней, взять за плечи, поцеловать и тем самым разорвать создавшийся по нашей милости этот клубок раздоров, а потом схватить её, как серый волк царевну и умчать на край света в мир природы. Разве теперь, глядя на неё, такую жалкую и потерянную, носившую под сердцем ребёнка, я мог говорить о разводе? Конечно, нет и нет!

— Лара, неужели ты думаешь, что я не буду заботиться о тебе и о нём? — указал я глазами на её слегка уже бугрившийся живот. От тебя требуется совсем немного — проявлять какое-то участие, поддерживать во всём меня, а не осуждать. Разве это так трудно?

В моём голосе не было и нотки снисхождения, уступки чуждому её миру. Но я давно так не беседовал с ней, мне хотелось, чтобы вернулись доверительные отношения, какие установились между нами до свадьбы.

Мог ли я думать, что она вдруг заплачет и уткнётся в моё плечо, что будто я ждал от неё виноватых, покаянных слёз? Дело в том, что она себя никогда не считала передо мной виноватой. Она всегда прилежно слушалась родителей.

Не знаю точно, почему она заплакала, но мне казалось, что ей стало жалко не наши утраченные отношения, а себя, потерявшей прежнюю любовь. И я тот самый, который стал виновником её несчастья.

Я старался её успокоить, что буду прислушиваться к её словам. Но и не забывать того маршрута, по которому мне предстояло идти. Я целовал её мокрые глаза, пальцем убирал, катившиеся по щекам, капли слёз.

У меня почему-то не возникало сомнения, что ей было жалко только себя, так как во мне ошиблась.

Река выходит из берегов, и когда сходит полая вода, она снова принимает прежнее русло. После нескольких дней разлада в семье, наши отношения улучшились.

Однако с её родителями я по-прежнему не разговаривал, если бы мы жили отдельно, наверное, мы бы сохранили семью… Но что же было дальше?

7

В начале июня я взял отпуск, Лариса уже неделю отдыхала. Пётр Андреевич, как я говорил, постарался для своей дочери взять в пансионат путёвку. Мне же пришлось выбивать на месте. Мы отдыхали в пансионате «Весна». Это неподалёку от Туапсе. На море я был впервые. Лариса же отдыхала дважды: один раз в Лазаревской, второй — в Михайловской. Причём однажды с Николаем Полесником.

Значит, на море она и потеряла невинность. Но об этом она стеснялась признаться. Впрочем, мне было неприятно об этом думать, и я не настаивал на чистосердечное признание. Какая разница, где это произошло. Однако ревность неприятно карябала душу, задевала самолюбие.

В Туапсе из Сочи на автобусе, горными перевалами, мы приехали вечером. Море было спокойным и плавно накатывалось на берег, шурша мелкой галькой, как наша теперешняя жизнь.

Я впервые наблюдал закат солнца над морем. Это было что-то необычное по красоте. Морская зыбка вдали была испещрена мелкими багряными, сиреневыми и алыми штрихами, которые переливались, меняя оттенки.

А потом быстро наступила непроглядная южная ночь и скоро из-за крутой горы взошла большая с желтоватым отливом луна. Мы ходили смотреть фильм на киноплощадку под открытым небом «Невероятные приключения итальянцев в России»…

В первую ночь я спал на балконе в деревянном корпусе, где поселили жену. Я сдвинул два кресла, между ними поставил стул. Утром следующего дня меня разбудили птицы и радио.

После завтрака в пансионатской столовой, где столы к нашему приходу были накрыты, мы пошли оформить мне курсовку.

Директор выслушал внимательно, он уже с утра почему-то выглядел уставшим. Впрочем, не мудрено, к нему без конца шли и шли такие же, как и я — беспутёвочные. Это слово я услышал от тестя, который, ехидно смеясь, сказал: «А непутёвым грозит всегда беспутёвочное существование».

«Ты это учти»! — вслед за ним подтвердила и тёща.

Лариса же тактично промолчала, будто эти слова относились вовсе не ко мне.

Помню, тогда, чтобы не обострять отношения, проглотил даже не обиду, а оскорбление личности ради одного, чтобы побывать на море.

Значит, повёл себя уничижительно…

Скорее всего, это было похоже на примиренчество, приспособленчество, а то и начало поступаться своими принципами. Но кто в этом мире не делал подобного же, кто не отступал от своих убеждений и должны ли они оставаться низменными? Но тогда об этом не задумывался…

8

Итак, меня поселили в другом конце пансионата. Я жил с тремя весёлыми молодыми мужчинами, они отдыхали всегда вместе.

С одним из них была слегка упитанная, очень красивая молодая женщина. Все они, интеллигентного склада, были из Киева. Моё воображение рисовало их отношения, что я даже загорелся желанием написать о них рассказ.

И вот снова море, величавое и прекрасное, гордое и коварное. Как замечательна морская солоноватая, пахнущая водорослями, вода. И золотое солнце, долго не скатывается с лазурного, как море, неба…

После обеда, в самый палящий зной, жена отдыхала в номере, я поднялся на высокую крутую лесистую гору. Вышел на площадку, обтянутую металлической сеткой и отсюда, с горного плата, с высоты птичьего полёта, любовался морем. Оно, неохватное одним взглядом, лежало как на ладони, голубое и зелёное вблизи и иссиня-чёрное вдали, и всё в мелких шевелящихся складках, как шкура мамонта.

На берегу скопилось много отдыхающих, половина из них стояла по пояс в воде. И вода у берега казалась мыльной, как будто взбитая пеной. С моря дул влажный тёплый ветер, море пахло пряной солоноватостью, отдававшей йодом; оно гулко, плавно шумело, словно без конца кому-то угрожало. Далеко, в правой стороне, был виден, докерскими кранами и судами, туапсинский порт международного значения, куда из-за границы приходили сухогрузы, баржи, другие суда. А в стороне, в метрах двухстах от берега, стоял затонувший, как говорили отдыхающие, греческий грузовой корабль. Однажды я чуть было до него не доплыл, но меня вернул сторожевой катер…

В три часа дня мы снова были на пляже. Я долго не вылезал из тёплой воды, заплывал далеко. даже за бакены. И опять возникало желание доплыть до затонувшего корабля. Было неприятно ощущать липкое касание тела медуз.

У одного подростка я попросил маску, чтобы нырять на глубину за крабами и рапанами. Внизу вода удивительно чистая, как слеза, хорошо видно, как косяками ходит разных видов рыба. Ползают морские рачки, двигаются устрицы, таща за собой перламутровый панцирь. Плавно колыхались зелёными гривами водоросли, точно это были волосы русалок, лежащих на больших подводных валунах. Я пытался гоняться за рыбками, потом стал искать ракушки, из которых здешние мастера изготовляют украшения: бусы, серёжки, а из рапанов — пепельницы. Мне удалось найти крупный рапан. Я преподнёс его Ларисе с игривым присловьем:

— Я дарю тебе морской дворец, мы будем в нём жить… Ты же всегда мечтаешь о безудержной роскоши…

— Хочешь, чтобы я стала повелительницей морей? — с вызовом ответила она, и тут же изменилась в лице, посверлила меня тягучим взглядом, надменно изрекла: — О чём я мечтаю это не твоё дело. Всё равно ты ни на что такое не способен, — и хохотнула.

— Без этого, чтобы просто пошутить, ты не можешь. Хочешь себя показать грозной, властной? — спросил я, чувствуя как у неё всё внутри закипало. Значит, задел её за живое, но я же не нарочно, чтобы прогневить её. Но я хранил молчание, понимая, что с ней лучше не шутить. Лицо у неё было неприветливое и жёсткое. Но скоро подобрело, видя, что я замкнулся, она сказала без натянутости в голосе:

— Ты не провоцируй меня на скандал. Я не строю из себя повелительницу, это затратно для здоровья. Хотя, что в этом плохого? Чтобы другие из тебя верёвки вили? Я этого не допущу. Лучше самой так поступать, чем тобой управляли. И не мешай моему отцу жить.

Я не стал ей угрожать, понимая, что они и её сродники всерьёз меня опасаются

С пляжа мы ушли почти с заходом солнца. После ужина смотрели фильм: «Есения» о прекрасной цыганке. Я проводил жену до её корпуса.

— Провожаю как жених, — пошутил я. — Твои предки и тут хотели нас разлучить.

Я думал, что опять сказал невпопад и она взовьётся хищной птицей. Но Лариса натянуто улыбалась, а потом холодно поцеловала, и я пошёл спать, наблюдая дорогой, как всюду, точно трассирующими пулями летали светлячки. Ночь же была тёмная, непроглядная. На юге солнце садится мгновенно и воцаряется чернота, только в небе светятся яркие, выразительные звёзды…

На следующий день мы снова на море. Я ловил крабов, один больно ухватил меня за палец, приносил их жене, она игралась с ними.

— Вот этот разбойник, — поднёс я молодого краба, — чуть палец не отхватил.

— Слава Богу, что не руку или что-то другое! — смеялась она.

Потом мы раздали крабов детям. И ушли с пляжа.

9

В павильоне «Берёзка» мы пили с рыбой холодное пиво. А в её номер на балкон я принёс бутылку сухого вина. Но это ей показалось уже ни к чему, она отказалась, я не настаивал. За этой приятной для меня трапезой мы поругались. В свободные часы здесь я читал книжку «Углы жизни» и теперь заговорил об эмоциях, но она сочла, что я намекаю на её неискренние отношения со мной, что отразилось на её натянутом лице.

— Тебе опять что-то не так? — спросила она.

— Да нет, мы с тобой замечательно отдыхаем, благодаря твоему доброму папаше.

— А чем ты недоволен? Опять отец тебе плохо сделал?

— Ну почему, «недоволен», я мог бы вообще не поехать…

— Сегодня ты много выпил, вот и несёшь…

От Ларисы я ушёл рассерженный и расстроенный её сдержанными чувствами. Во мне с новой силой забродило недовольство тем, что она скупо выражала свои чувства. А когда испытывала накал страсти, то почему-то начинала буквально ногтями впиваться в мои голые плечи. И бывало даже в исступлении раздирала до крови спину.

Ко мне даже приходила нелепая мысль, что таким образом она мстила мне за наши неудачно складывающиеся отношения. Но не каждый мужчина мог терпеть звериные выходки такой женщины. Потому под любым предлогом отказывался от уединения. И я приходил к выводу, что Лариса не любила меня и её мысли занимает Полесник. Однажды в полусонном состоянии она назвала меня Колей. Однако я не сказал ей про оговорку, но мне стало ясно, что она не любила меня, и я начинал ревновать её к предшественнику, но внешне это ничем не проявлял…

Я пришёл в свой корпус и до вечера провалялся на кровати, от постельного белья исходили казённые запахи хлорки и карболки. На ужин я не пошёл, по горло сытый её упрёками. Мои соседи по номеру спрашивали: не болен ли я? Я отрицательно качал головой, они смотрели на меня как-то странно, и кто-то из них высказал предположение, что я поругался с женой. Но я отвернулся к стене и молчал.

Когда пришла жена, по её суровому лицу они поняли, что были правы.

— Ну что валяешься, сколько тебя можно ждать? Вставай, одевайся… Я подожду на улице. — Она вышла, но я даже не сдвинулся с места. Мужчины, приличного вида, деликатно ушли, предоставив нам возможность наладить расстроенные отношения. Жена снова вошла.

— Ну, ты идёшь?

Я ничего не ответил, словно окаменел. Лариса вдруг круто развернулась, я представил, как она уходила с гордым посадом головы, с короткой стрижкой под «Гавроша». В этот день я больше её не видел, и почему-то мне было всё равно даже то, с кем она могла провести вечер.

А ведь в пансионате отдыхало немало одиноких мужчин, которые, наверно, приехали не только укреплять здоровье, но и завести курортные романы.

Это сейчас делают так просто и женщины, и мужчины. И я предполагал: неужели и она могла поддаться, как моде, всеобщему поветрию, однажды искусившись, имея прошлый богатый курортный опыт? Но в её-то это положении? Так думать мне нельзя только из уважения к ней. Ведь она из порядочных молодых женщин. И о себе высокого мнения.

Ну и что из того, что отдыхала с Полесником в этих же краях. Она мне признавалась, что в Лазаревской он проходил студенческую практику, а Лариса по договорённости с ним, или даже сама, приезжала к нему…

Разве я мог тягаться с таким бравым парнем, который искусил, и после чего они вскоре расстались. Значит, она ему, как и мне, после активной месячной супружеской жизни, из-за курьезного случая не стала нравиться? Но из деликатности я его не буду здесь приводить.

Каждый раз я проходил через духовно-телесные муки. Вот почему мне было не всё равно, с кем она назло мне предположительно могла провести остаток дня и тот вечер. Но в её ли положении опускаться до предосудительного поведения? И только это меня успокаивало.

Наутро Лариса пришла сообщить, что она едет в Туапсе, не поеду ли я с ней? Это прозвучало настолько вежливо, что я был удивлён таким её приглашением, но за душу она меня нисколько не тронула. Я манерно капризничал, и мне хотелось, чтобы она меня уговаривала. Но разве это достойно мужчине играть у неё на нервах?

— Нет! — слетело с моих губ непримиримо чужим голосом, точно меня подменили. Я хотел сдаться на милость ей, но остался в плену гордости, лишая себя великодушия.

— Как знаешь! Я поеду одна, думаю, мне не будет скучно, — последнее она проговорила суровым тоном, многозначительно, с явным умыслом расшевелить мою ревность.

10

Я неприкаянно слонялся по пансионату и откровенно скучал. Можно было читать книгу, но мне не читалось. К обеду наползли низкие серые тучи. Большая глубокая впадина, в которой нашёл приют пансионат, заросшая кустарниками орешника, самшита, лавра, а также деревьями, постепенно, от самого моря, уходила вглубь побережья, и сплошным зелёным массивом она поднималась на горную крутизну, а наверху медленно сужаясь. А потом вдруг как бы резко прыгала вверх, и там возвышалась горной цепью, затем опускалась и вновь карабкалась вверх и где-то там сползала опять вниз, беря в сторону, и там исчезая, и снова появляясь ещё более высокими зелёными горными вершинами.

И так по всему побережью, зелёные горы то мелкими, то глубокими и широкими впадинами уходили из поля зрения, затем снова появлялись, но уже без зелёного покрова, острыми выступами и приближались к самому морю то положе, то круче, то совершенно стеной, оголяясь скалами, пластами из серого или коричневого камня.

И над всем этим горным пейзажем, который ещё недавно был ярко освещён солнцем и поблескивал густой зеленью, повисли серые и громадные иссиня-чёрные тучи, где воцарился холодный дождевой сумрак. Они сползали с горных вершин, зашли на море, и тотчас похолодало. Из сумрачного густо покрытого зеленью распадка тянуло густым сладко-терпким запахом самшита, мшистой сыростью. По всему побережью сделалось сумеречно, и тут же резко сорвался сильный дождь. Кругом стояло равномерное шипение, слышалось отдалённое гудение моря, оно то приближалось, то отдалялось и на секунду как бы замирало. Со стороны моря пахло водорослями и моллюсками.

Я стоял на террасе своего жилого корпуса и жалел, что жену промочит дождь. И хвалил себя, что с ней не поехал. А в душе всё-таки было смутно и тревожно. Я думал о доме, о её родителях, долго ли мы будем жить у них? Что нам делать? Как выбраться из их «волчьего логова»?

Как бы там ни было, мне казалось, что даже в такую минуту, несмотря на размолвку, я любил Лару. И она приходила, беспокоилась обо мне, но как-то всё равно, бесчувственно, будто делала мне одолжение. Своей заученной сдержанностью она выводила меня из себя. И я в недоумении думал: а нужна ли мне такая нарочито холодная женщина, порой с застывшей маской на лицё? И мне казалось, что она кому-то назло мне подражала. Но для чего: чтобы не быть похожей на саму себя, что ей свой облик не нравится, а чей-то её превращает в незнакомку, который ей так по душе?

Вместе с тем я полагал, что если бы мы жили отдельно, мы бы лучше ладили. Но вот сейчас мы вдвоём, а отношения, как надо, не ладятся. Почему? Значит, действительно мы ещё не подошли к тому последнему рубежу, когда до конца становится ясно, что вам нечего делать вместе, мы не предназначены друг для друга. Хотя до такого понимания мы тогда окончательно ещё не подошли, а только нащупывая, подход друг к другу…

А дождь с нарастающей силой срывался ещё сильней. Я с сочувствием подумал о жене, попавшей под дождь в незнакомом городе. Почему же я не пожалел её и посмел отпустить одну? По железной кровле, как будто кто-то барабанил палками, а в густой листве деревьев стояло беспрерывное шипение. И оно всё так же, то удалялось, то приближалось. Море протяжно гудело, и будто вздыхало; и в этих нарастающих гулах и спадающих вздохах, можно было представить, как оно там, на просторе, ходило, перекатывалось высокими угрожающими волнами. Сырой противный холод пробирал всё тело от пяток до макушки. А в моём сознании беспокойно металось: «И что ей взбрело поехать в незнакомый город? А может, она там уже была с Полесником? Но я отогнал догадки и прислушивался к тому, что происходило в близком пространстве, сотрясаемом стихией.

Стёкла террасы были залиты потоком дождевой воды. Внутри по узкому подоконнику на пол серыми змейками текли ручейки. Дождь оборвался как-то удивительно резко, и по листве пронеслись последние шипящие звуки, словно в небе закрыли мгновенно все заслонки. И вот струи таинственно стихли, затерялись в густой зелени, точно к чему-то прислушивались, и падали на траву и исчезли в земле. Отдельные капли ещё звонко срывались с кровли на железо, издавая отрывистое мелодичное звучание. Но и они скоро прекратились. Остатки воды сбегали с крыши, с листьев, с ветвей.

Среди густой листвы блеснуло солнце. На какой-то миг в обильной зелени дерев и кустов запутались солнечные лучи. Но вот они выпутались и золотыми упругими нитями равномерно процеживали всю листву. И сияли бликами, на макушках деревьев и на вымокшей земле, и словно подпрыгивая, ярко отражались в капельках воды на зелёной мокрой траве.

Тучи ушли, небо нежно заголубело. И только далеко на вершинах далёких гор ещё стояли серо-белые облака. Море вдали окуталось белым туманом. Волны тяжело и лениво накатывались на берег и беспомощно бились о неприступные волнорезы, скатываясь с них, переливались серебристо-рыбной чешуёй.

Кругом стало так свежо, вновь запахло солнцем, морем, зеленью и пряной землёй. Через час всё просохло, и солнце вновь палило так же, как и до начало дождя…

После обеда (в столовой Лары при мне не было) я увидел жену на пляже в синем купальнике, в чёрных очках, голову прикрывала белая панама. По-видимому, она читала, предложенную мной книгу «Углы жизни», в которой рассказывалось на жизненных примерах о неурядицах семейных пар: непонимании, себялюбии, эгоизме, противоречиях и взглядах на жизнь, а также обмане, измене. Ведь и мы, кроме неверности, прошли через всё это. И, как и они, станем строить семейные отношения на положительных примерах. Хотя мы не раз обсуждали из-за чего возникали ссоры и трения.

И вот, думал я, что после наших бесед, она образумится, не раз толкуя ей, из-за чего у нас случались разногласия. Впрочем, сколько бы ни беседовали, я надеялся, вот она после меня, прочитает «Углы жизни», на этот раз задумается. Но как бы ни выясняли отношения, ничего не менялось. И я уже не верил, что из книги что-то для себя почерпнёт, наоборот, прочитает ради интереса и скоро всё, о чём в ней говорится, благополучно забудет, словно вообще её не читала. Ведь так уже бывало, обсудим причины, из-за которых мы ссоримся, но опять всё возвращается на круги своя…

Она сидела на лежаке с невозмутимым видом, который меня почему-то всегда раздражал, но открыто я этого никогда не выказывал. Мне думалось, что она этим хотела выделяться ото всех, как бы подчёркивая желание принадлежать к высшему обществу…

11

В этот день я так и не заговорил с женой. После ужина я сидел в беседке и слушал музыку, которой тут развлекали отдыхающих, и даже бывали танцы. Мне было грустно вовсе не оттого, что звучала музыка, и она вызывала ответные чувства, а оттого, что мне было одиноко и вот так сложно складываются наши с женой отношения с первых месяцев совместной жизни. Конечно, я не винил только её одну, у меня такой вредный характер, что он не мог полностью её устраивать. Когда-то я пытался себя перевоспитывать. Бороться в себе с недостатками, но тогда я не знал, что за короткий срок в полной мере желаемого всё равно не достигнешь. На это нужны годы упорной работы над собой. В частности я не мог избавиться от обидчивости, чрезмерной гордости, впечатлительности, уязвимости. Если для неё, наблюдаемое в жизни проявление нечестности, ничего не значило, то для меня такой факт оборачивался порой даже страданиями, что существует такое мерзкое явление. Короче, по натуре я сочетался из двух психологических типов: меланхолика и флегматика, мной руководили не столько разум, а сколько чувства. Хотя в отстаивании своих воззрений на жизнь в ответственные моменты у меня преобладал исключительно разум, а также в немалой степени моё представление о нравственности и морали. Но я пытался угадать, почему она терпимо относится к нечестным людям? Если это так, значит, и она такая же? Впрочем, необязательно, просто она хорошо знала, на что был способен её брат, да и те же отец и мать, а то и другие родственники, то есть на бесчестие, потому преступная нажива для них не были большими пороками. Но что удивительно, они считали себя хорошими людьми, тогда как меня каким-то ущербным, не умеющим жить, то есть в их понятиях я отрицательный персонаж даже новейшего времени нарождения меркантилизма…

Выходило так: то, что раньше считалось отрицательным, теперь становилось положительным, а положительное соответственно отрицательным?.. И кому была нужна мораль, нравственность, коли сами законы нарушались или не исполнялись… А само общество утратило чувство меры.

Конечно, с Ларисой мы помирились, и до конца отдыха больше не выясняли отношения о том, кто из нас больше виноват и как мы должны их дальше строить? За две недели мы прекрасно отдохнули. Так что книжка «Углы жизни» в чём-то нам даже пошла на пользу. Жалко было расставаться с морем, с которым я сдружился. Уезжая, я думал, что и море не сблизило, не породнило нас. Мы по-прежнему были, как всегда, не откровенными, и это не могло не огорчать, несмотря на то что мы вместе читали захватывающую книгу Уилки Коллинза «Женщина в белом», сидя в беседке, окружённой кустарниками самшита и лавра.. И однажды из кустов самшита в траве показалась зеленоватая змея, которую видели впервые и сильно напугались. Но бывалые люди подсказали, что её нечего опасаться, это полоз, который не ядовит. Совместное чтение книги нас необычайно сблизило, и я наивно думал, что вот так, душа в душу, мы может ладить всегда. Но книга была прочитана, я её взял в пансионатской библиотеке. И мы были вновь как бы сами по себе, что не могло вызывать сожаления. Для меня уже будто не существовало поры свиданий, казалось, мы начали жить сразу и оттого не нашли друг друга. Это подтвердили ещё несколько месяцев нашей совместной жизни. Впервые за время отпуска после семейных склок, споров, мне думалось хорошо и спокойно, что море должно было что-то решить за нас, а эта поездка примирит меня с её родителями и они тоже поймут, что нельзя мешать молодым жить, как того они хотят. Ведь жить им, а значит, и решать все жизненные вопросы тоже. Как часто старшие бояться, что их взрослые дети ещё не могут жить и потому их до поры до времени следует опекать. Однако это опекунство ничему не учит, ничего кроме вреда не приносит.

Думая, что поездка на море что-то позитивно изменит в отношениях со старшими, я сильно ошибался, так как ничто не изменилось. Я вспоминал те дни, когда мечтал не только о жене, но и о подруге жизни. В моём воображении эта особа рисовалась умной, начитанной, культурной, образованной, аккуратной, понимающей мужскую психологию, словом, я представлял её верной соратницей.

Так что дальше я продолжу записки с того момента, как я ушёл от жены, а через месяц вернулся. В этом месте нить повествования прервана из-за того, что значительную часть записок я уничтожил, так как они со всею искренностью рассказывали во всех подробностях наши с женой взаимоотношения вплоть до возникавших постельных осложнений…

Итак, даже спустя несколько месяцев, я до сих пор не знаю, при каких обстоятельствах пришла ко мне мысль снова вернуться к жене. К тому времени нашему сыну Серёже шёл третий месяц. Как уже известно, я чрезвычайно много читал: изучал философию, историю, теорию и историю литературы. И тогда уже даже пробовал писать. Но на мои увлечения, как я уже говорил, Лариса смотрела равнодушно, так как считала, что нашей семье это ничего не даёт. А тёща так даже грозилась сжечь все мои книги. Своими увлечениями я был настолько одержим, что ни за какие обещания сладкой жизни, я от них не отказался бы. Если это произойдёт, я не посмотрю ни на что и уйду навсегда. Так и сказал Ларисе, на что она таинственно промолчала. Но мне было и этого достаточно, только чтобы она сдерживала свою мать. Однако через день я услышал:

— Что же так, твои занятия тебе дороже сына?

— Долго же ты думала. То, что я делаю, быть может, это моё будущее. А на свиней и хозяйство я не променяю. Чего же ты сама подобным не занимаешься, ручки боишься запачкать, а меня в батрака превратить?

— Но ты без образования никто! Выучился бы, ходи и пальцем указывай.

Философия открывала передо мной законы диалектики и законы развития общества, что облегчало понимание действительности. И вот в какой-то момент я понял, что Лариса в скрытой форме ненавидела мои увлечения, и я понемногу стал охладевать к ней, несмотря на все её женские достоинства: культуру, корректное обхождение, что иной раз казалось, она с трудом терпела меня. И с момента рождения сына нам оставалось только сосуществовать и терпеть друг друга. Словом, я разочаровался в жене из одного того, что не нашёл в ней истинную подругу жизни. Для меня это было горькое признание, тем не менее, я пытался объяснять ей, в каком мы оказались затруднении. Но она этого не находила, и даже сказала:

— Тебе вечно чего-то не хватает.

— А тебе по вкусу притворяться, что у нас всё хорошо?..

Она смерила меня недружелюбным взглядом, но не посчитала нужным что-либо ответить.

Конечно, с этим можно было раз и навсегда примириться, но я был не из таких, которые плыли по течению и на стороне искали женщин для души. Лариса даже, не подозревая, своим словами разоблачала себя.

Я тоже больше не поднимал эту тему, но так как я уже твёрдо знал, как она настроена к моим увлечениям, меня начинало тревожить одно: что нас ждёт в будущем?

К тому же при случае она выговаривала мне, что из-за книг я не забочусь о семье, не ищу источники доходов.

А ведь каждую субботу на мне лежала уборка в доме, хождение в магазин и прогулки на базар за продуктами. Но ей нужны были деньги. Поскольку она занималась шитьём, у неё сложился свой круг постоянных клиенток, что давало возможность постоянно прирабатывать.

Словом, в своих противоречивых отношениях мы дошли до точки кипения. Если так будет продолжаться дальше, я ничего не достигну в жизни, ведь я учился. А им, жене, её родителям, этого было мало, точнее, я не там учился…

12

Помню февральский воскресный день, уборку я провёл в субботу, я проснулся мрачный. И ни за что не хотел браться: ни читать, ни писать конспекты. Словом, я оказался на распутье, надо ли уйти сейчас или повременить?

— Что ты застыл на одном месте? — спросила жена.

— Думаю, что мне делать…

— Выйди погулять с ребёнком, — предложила она.

— Но он спит…

— Убери в комнате.

— Я убирал вчера, ты же знаешь.

— Что ты такой мрачный? Ты хотел это услышать? — язвительно спросила она.

— Я ухожу от тебя… — это прозвучало так оглушительно, что я сам не ожидал, как это вырвалось. Я оставляю её с ребёнком. Увы, не чувствуя, что это мой сын. Почему так происходило, я не мог понять. Неужели я такой чёрствый? Что со мной происходило, я же не такой? Но получалось, что мной руководил элементарный эгоизм. Надо же было её пожалеть, а вместо этого я замыкался на своих чувствах и делался каменным. И ничего не мог с собой поделать. В моей душе будто поселился кто-то ещё: настырный и противный и он мной руководил…

Лариса вдруг сорвалась на крик, схватила книгу и была готова запустить ею в меня.

— Осторожно, она библиотечная.

— Меня тошнит от твоих книг, как ты этого не поймёшь?!

— Вот и отлично, поэтому я и ухожу вместе с книгами.

— Мучитель, что тебе не хватает?

Я хотел сказать, что не я мучитель, а её скаредная и сутяжная мамаша создала атмосферу изживания. Но я промолчал, зная, как она возмущается, если я награждаю её родительницу острыми эпитетами. И продолжал молчком собирать свои принадлежности. И только в следующее воскресенье попросил брата перевезти свои вещи, книги к родителям в загородный посёлок. Книг у меня было много: сотни две.

И когда выносил и грузил их в багажник машины, у меня возникало такое чувство, что все мои надежды и мечты не сбудутся, даже если буду жить один. Ведь за год с небольшим отношений с женой, я настолько был морально разбит, что даже перестал верить в любовь, а счастье недостижимо, как мираж. Я видел, что жена переживала не меньше меня. Но только не обо мне, а исключительно о себе, что у неё тоже ничего не сбылось, как она хотела, то есть из нас каждый в браке преследовал свою цель. Ещё бы коли её и моя цель не совпадали.

Может, я поторопился, сказав ей, что нам надо на время расстаться, так как разлука должна была решить: быть нам в дальнейшем вместе или совсем расстаться? Надо заметить, что хоть я и помогал жене по уходу за домом, но я не любил домашнюю работу только из-за того, что она много забирала времени у моих занятий науками.

— Учёным хочешь стать? — бывало, вопрошала насмешливо тёща и прибавляла:

— Тогда надо было не жениться. А выучиться, а теперь за её спиной легко получить образование?!

Мне бы нужно было ответить, что учиться можно и по системе самообразования, что я и делал. Я же промолчал, поскольку Дарья Михайловна меня бы не поняла и была бы права в том, что действительно надо выбирать что-нибудь одно: учёбу или женитьбу. Однако я считал по-другому, что женившись, я могу спокойно учиться хотя бы заочно. А вышло, к моему прискорбию, всё наоборот…

13

За четыре недели, что прожил у матери, я о многом передумал, много читал. Продолжал писать начатую повесть о непутёвом молодом человеке, ищущим смысл жизни. Но повесть давалась нелегко. К тому же думал о жене, о сыне, что ему нужен отец, а мои увлечения отдают эгоизмом.

Я не мог найти способ, чтобы мы начали понимать друг друга. Но для этого кто-то один должен уступать другому, но мы не хотели поступаться своими интересами. К тому же Лариса была полностью зависима от своих родителей, я никогда не видел, чтобы она начала с ними спорить, поступать наперекор.

Её родители обзавелись полезными для семьи связями, и потому создавалось впечатление, что им всё под силу. Вот почему Лариса подчинялась непреклонной воле родителей. А если бы мы ушли жить на квартиру, она бы оказалась в беспомощном положении.

Она никогда не поверяла матери свои мысли, никогда не делилась своими переживаниями. Лариса редко читала книги, но и то, чтобы только почерпнуть их них для себя хорошие манеры, уяснить светский образ жизни, и тем самым подавала надежды выглядеть начитанной. Но это у неё не получалось, так как она не умела выражать свои мысли. В близкой компании она пыталась показать свою эрудицию, и очень скоро обнаруживалось, что она не умела связать вслух свои мысли и оттого выглядела жалкой.

При всём том она умела выглядеть недоступной, интеллигентной, исключительно одним тем, что со вкусом одевалась…

Итак, мечты не всегда реальны установкам жизни, которая их разрушает. Если бы мы мечтали не только о прекрасном и достатке, но и о том, как нам, например, не допускать конфликтных ситуаций, умело упреждать их и находить точки соприкосновения. Если мы совершаем хороший поступок, прилагая к этому определённые усилия, тогда как дурные поступки выходят без особых усилий. Но если мы поступаем дурно, хорошее без наших усилий никогда к нам не придёт..

Лариса называла меня эгоистом, с этим я соглашался, только живя у её родителей. Да, я рвался к личной свободе, чтобы меня не притесняли, не лишали моих увлечений, и быть свободным от домашних забот, воспитания сына и уйти с головой в книги, учёбу, творчество.

На мой взгляд, главная ошибка несчастливых пар — это неосведомлённость в семейных делах, неподготовленность к семейной жизни и воспитанию детей. Когда они заключают брачный союз, у них на уме только постельная любовь, которая и привела их к бракосочетанию.

У меня же, кроме этого была надежда: если у меня будет жена, я смогу спокойно делать всё, чтобы реализоваться в жизни согласно своему призванию. И жена станет мне помогать, приближать мечту. Всё это происходило оттого, что я был идеалистом. Выходило, что я создавал семью, не избавившись от инфантилизма, у меня не было развито чувство ответственности за себя и за семью, которую создам.

Лариса же, принимая во внимание мои умные рассуждения о жизни, была уверена, что я буду надёжным мужем. В этом отношении она была прозорливей меня, заглядывая в будущее. У неё о семье сложилось представление с точки зрения практического её понимания. Она мечтала иметь хорошую квартиру, красивую обстановку, красивые вещи, обладая на всё утончённым вкусом. Для этого нужны были деньги, а зарплаты не хватало, чтобы всё приобретать в силу своих потребностей. А значит, нужен был дополнительный приработок, что она и делала, занимаясь шитьём, прослыв искусным мастером дамского платья. И недаром её родители подталкивали меня научиться жить как они, то есть овладеть доходным ремеслом. Но мой идеал — посвящение себя служению искусству, литературе, бесповоротно отталкивал меня от них.

Жизнь у матери показала, что я не могу находиться раздельно от жены и сына. И вот перед самым женским праздником я был в городе. На цветочном базаре, возле универмага, где казалось, съехались все представители горных кавказцев, я купил два букета весенних цветов. Однако мне нелегко было поехать к жене и поздравить её и тёщу. И я тешил себя мыслью, что еду только за этим. Во мне играла гордость, но я поборол её. Хотя не мог до конца быть спокойным, и чем ближе был её дом, тем сильней билось сердце, я замирал от сознания предстоящей встречи. Я не знал, что буду говорить им, и особенно боялся встречи с тёщей и тестем.

Перебарывая страх, я решительно отворил деревянную калитку в воротах. Во дворе, за месяц отсутствия, я не нашёл никаких перемен. Зеленела стройная молодая туя. Водопроводная колонка, покатый двор вымощен кирпичом. Газон обрамлён бордюром.

Я поднялся на крылечко и постучал. На стук вышел разомлевший от сытной праздничной снеди тесть. Гладкое его лицо жирно лоснилось. В доме были гости, так как какое-то время его упитанное лицо ещё сохраняло весёлость и выражало добродушие. Но при виде меня, Пётр Андреевич враз посуровел. Я попросил позвать Ларису.

В окно я увидел сидящих за столом гостей. Я забыл, что день рожденья у тестя был перед самым женским праздником. За столом сидели старшие дочери тестя и тёщи Тамара и Мария и старший сын Олег, которому шёл сороковой год, моя жена была самая младшая и по счёту шестая. Я видел, как все уставились на меня, что вызывало нехорошие предчувствия. Да к тому же не любил подобное созерцание…

Наконец Лариса вышла, мне показалось, что она нарочно медлила выходить, точно решала, нужно ли удостаивать меня такой чести. На её лице застыло подобие улыбки, особенно это выдавали слегка растянутые губы. Под опекой родителей она излучала беспечность и довольство жизнью, что моё месячное отсутствие её нисколько не волновало, даже наоборот. Ей было с сыном хорошо без меня. Хотя я представлял, что совсем другое, то есть пока меня не было, она переживала о своём будущем, удастся ли ей с сыном на руках в случае развода выйти замуж?

И вот, чтобы я не увидел следов её неутешных страданий, Лариса приняла беззаботный вид. Да, это была только искусно подобранная поза, нетрудно было представить, когда отец сообщил обо мне, она враз преобразилась, что я, её веселящуюся, застал совсем для неё не вовремя, и нарочито наигранно показывала всем своим видом, как ей было хорошо без меня. И моё появление только испортило ей праздничное настроение, что она во мне не нуждается и прекрасно обходится без меня. Да, такой, к моему удивлению, она и предстала передо мною: красивая, молодая, она вовсе не останется долго в одиночестве. Об этом говорил весь её гордый, искусно-величественный облик. И как бы я не думал о ней про себя, но увидев её нарядной, красивой, чего я раньше не замечал; и сначала даже смутился перед ней и не мог ничего вразумительного сказать. А надо бы было наговорить ей комплиментов о том, как она расцвела без меня. И она с ходу огорошила вопросом:

— Зачем ты пришёл? — строго спросила она.

Вместо ответа я открыл портфель и вынул из него два букетика цветов. Одним я поздравил её, а второй попросил передать матери.

— Уж, извини, за скромные цветы.

— Да ничего, и на том спасибо, хорошо, что не забыл, — она улыбнулась одним уголком губ. — Ты не спешишь? — спросила вежливо.

— А куда мне спешить, — пожал я плечами, хотя мне было неудобно, что, решившись уйти от неё навсегда, я заявился снова. И неловко переминался с ноги на ногу.

— Ну, тогда проходи, будешь гостем, — пропустила меня на веранду.

14

При моём появлении в доме голоса за столом стихли. Тёща держала мое-

го сына и кормила его с бутылки молочной смесью. Мать мне рассказывала, что своих детей она выкармливала грудью до последнего, а нынешние женщины — от силы два-три месяца, и грудное молоко почему-то у них пропадало. Впрочем, тёща в этом винила меня, что её дочь от нервных срывов, стрессов, потеряла молоко. Но тогда я в это не верил, ведь мой отец крикун от природы, мог кого угодно завести и довести до белого каления. Тем не менее, в словах тёщи была сущая правда. Хотя у Ларисы была маленькая грудь и почему-то не увеличилась даже после родов.

Я уселся на указанное мне место и поздравил всех с праздником. Тёща выглядела хмурой и смотрела на меня исподлобья. Было очевидно, что она своим взглядом излучала на меня свою неутолённую ненависть, её карие глаза набрякли, и мне становилось не по себе. Тесть налил всем, в том числе и мне, рюмку водки, и предложил выпить за праздник. Я не отстал ото всех, скромно закусил, а потом свояк Юра С. муж Нади пригласил выйти на веранду покурить. У него с Надей было два сына с разницей в семь лет, он работал шофёром, имел левые приработки. В своё время он жил вместе с тёщей и тестем и тоже с ними не ладил почти по той же причине, что и я.

Но в отличие от меня он прислушивался к их поучениям, потом уехал вольнонаёмным в Германию и пробыл за границей два года. Вернулся и купил дом на этой же улице, только выше. И теперь с тестем он живёт душа в душу.

Юрий любил рассказывать анекдоты, выписывал и читал периодику, слыл знатоком в политике и даже в литературе. Мы курили на веранде, и он рассказывал мне новые солоноватые анекдоты про всесильного генсека и других прошлых и настоящих политиков. В открытую форточку я услышал оживлённые голоса и злой голос тёщи:

«Что он пришёл, гоните его!» Юрий услышал её призыв и враз умолк. Он как-то строго посмотрел на меня и заговорил:

— Вот скажи, зачем ты ушёл?

— Не смог ужиться с её родителями, — ответил я, надеясь, что он, пройдя через то же самое, поддержит меня. Но он пошёл в наступление.

— А сына тебе не жалко?

— Жалко. Но я ещё никак не осознаю, что у меня есть сын.

— Сына, своего сына? — возмущённо заговорил он. Виктор был уже пьян, начал кричать на меня и притопывать ногами. Вышел Олег и стал успокаивать его. Но тот распалялся всё больше и даже схватил меня за грудки и стал трясти.

Я рывком ударил его по рукам и освободился. Что он пытался доказать, меня не интересовало, но я понимал, что он вёл себя как прихлебатель тестя. И, кажется, это сорвалось с моих уст. Виктор ещё больше пришёл в ярость и резко взмахивал передо мной кулаками. Олег удерживал зятя. На вспыхнувшую драку выскочили женщины, потом тёща, которая резко выкрикивала в припадке гнева:

— Гоните его, а то он напишет на нас!

— Дура ты, старая! — не сдержался я.

Но скоро меня обступили со всех сторон. В этом скопище Ларису я не видел, передо мной мелькали, метавшие молнии злобы и ненависти, глаза тёщи, которую держал за плечи тесть, а другой рукой проворно выталкивал меня с веранды.

Я отступал, почувствовав себя в логове врага. Сёстры жены наперебой что-то выкрикивали, а что именно, невозможно было разобрать. Мне казалось, что на меня набросилась стая, учуявших свою добычу, волков. И вот-вот я буду загрызен и разорван хищниками. Но ладно они, как одно племя. Защищали сестру, но то, чтобы яростной злобой исходил свояк, я никак не ожидал. Пусть даже он полностью натаскан тестем и стал их полноправным единомышленником. Но так схватиться со мной, только что рассказывая анекдоты. Здорово он услужил тестю. И правильно то, что я с ним не откровенничал, точнее, не делился своими увлечениями и к чему стремился. Впрочем, как и шуринами: младшим Вячеславом и старшим Игорем, который был вторично женат…

15

Теперь подошло время рассказать, почему я сказал Виктору, что ещё до конца не осознавал своего сына родной кровинкой. И на то были веские причины. Серёжа родился с тёмными волосами. А потом вдруг его волосики стали выцветать и сделались цвета соломы. Я подумал, что это не мой сын, Лариса выходила за меня уже беременная или нагуляла в ту ночь, когда провела вечер в ресторане с подругой Людмилой, которая должна была уехать в Германию работать акушеркой. Лариса вернулась домой далеко за полночь, вдруг заплакала. Как я ни допытывался, где она была, она мне так и не сказала, но, правда, обещала рассказать позже. Тем не менее, с первого дня после роддома, откуда на такси я привёз жену с сыном, и пытался проявлять о них заботу. Всё же надеясь, что это мой сын и со временем я уверился, что это действительно мой сын, так как по еле уловимым особенностям я чувствовал, что это мой сын. Лариса не могла нарушить мне верность, зная свою вину, утратив девственность, невзирая на то, что это произошло до меня.

Мне хотелось, чтобы мы с женой сами, без посторонней помощи, купали бы сына, но Лариса почему-то боялась брать на себя все заботы о малютке, и я в досаде думал, что даже в этом она проявляла непонятную мне беспомощность. Дарья Михайловна купала нашего сына, а мы, его родители, как два балбеса, стояли рядом и наблюдали, как бабка омывала тёплой водой своего внучка, при этом что-то ласково приговаривая…

Как-то я взялся совершенно неумело пеленать ребёнка, ему это, видимо, не понравилось, он начинал выражать недовольство, всё больше начиная кричать. Прибежала тёща, грубо оттолкнула меня.

— Не умеешь — не берись! — отрезала она, обдав меня запахом пота.

Я неловко топтался рядом.

— Почему не позвал? Ты так мог простудить ребёнка!

И вот в следующий раз, я не знал, самому ли приниматься пеленать обмочившегося ребёнка или звать жену и тёщу? Но когда я звал жену, тёща упрекала меня, неужели я не в состоянии это сделать сам, тогда какой из меня отец?!

— Не можешь справиться с ребёнком, тогда зачем женился?

Её упрёки сидели уже в печёнках, я начинал грубить и не мог простить ей обиды. И это сказывалось на наших с женой отношениях, мы всё меньше обменивались мыслями. Так я начал отходить от участия в воспитании сына. Я уже реже брал его на руки, когда он плакал и не собирался его успокаивать. За бездействие меня отчитывали и тёща, тесть, только Лариса многозначительно помалкивала. Выходило, что я, читавший книги, пробовавший что-то писать, не мог разговаривать с ребёнком.

Однажды сын так сильно кричал, что я не мог его успокоить. В это время тёща управлялась на дворе, жена ушла в магазин, тесть после дежурства отдыхал. Я подвергся серьёзному испытанию. Видя, что у меня ничего не получается, Пётр Андреевич решительно встал, вырвал у меня внука и стал что-то ему нашёптывать. Ребёнок скоро на руках деда успокоился. Мне стало обидно за себя, за своё неумение обращаться с сыном.

16

Так, не подозревая сами того, тесть, тёща и жена своими огульными упрёками подрывали мою веру в себя и тем самым оттолкнули от собственного сына. Поэтому мне казалось: если он не хочет успокаиваться на моих руках, значит, это не мой сын. Я даже стал обижаться на него, крохотного и беспомощного, и во мне к нему, кроме досады, не возникало тёплых отцовских чувств. Если бы я им всё это объяснил, они бы, конечно, мне не поверили, что они меня злодейски ошельмовали. Никто из них не догадывался, как я страдал, так как никогда никому, кроме матери, не объяснял подлинные причины своих часто меняющихся настроений, потому как понял, что в этом мире, где всё построено по принципу кумовства и блата, меня никто не поймёт. Чего стоило одно их суждение, что я бессердечный, жестокий.

Что же было дальше? Кто-то из женщин сказал, кажется, жена Олега Галина, что мы должны сами разобраться, то есть я и Лариса. И скоро все ушли в дом, вышла жена. Я абсолютно уверен, в любой ссоре, размолвке, нет правой стороны, чтобы во всём была права жена или муж. В любом случае можно допустить, что не правы оба. Конечно, чей-то вины больше, а чей-то меньше. Но абсолютно правых нет, как и нет виноватых. Моя беда в том, что жена считала себя всегда полностью непогрешимой, а во всём обвиняла одного меня. Я её ненавидел мы так ничего и не решили, и я ушёл.

В середине марта я рассчитался с завода, где работал в литейном цеху с августа прошлого года. И решил уехать из города, в котором мне всё напоминало о наших с ней свиданиях. А ведь, та девушка, Наташа Иванова, которую я искал на танцах, была из простой семьи, а как она меня любила! Помню, ко мне на проходную (я тогда работал на заводе токарем) приходила её бабушка и просила прийти, так как Наташа из-за того, что мы перестали встречаться, слегла и не ездила на работу. Я пришёл, она действительно лежала в постели, мне пришлось объяснить, почему прекратил с ней встречаться, то есть встретил другую. Она заплакала, я заверил её, что она когда-нибудь встретит достойного парня. И действительно, Наташа вышла замуж за хорошего человека Саню Антипова, который был сыном одной портнихи из ателье, где работала Наташа. Но женившись, пережив горечь неудачи, я пожалел, что тогда, почти два года назад, увлёкся Ларой, совершенно чуждой мне особой. Я был почти уверен, что с Наташей всё сложилось бы по-другому, но она утеряна мной навсегда. Я хотел уехать, забыться, мне нужен был паспорт, который остался у жены (она просила оставить его для регистрации сына).

И вот я пришёл во второй раз к Ларисе за паспортом. На этот раз я не волновался, просил вернуть паспорт и не смотрел на сына, спавшего в кроватке. Она вдруг взяла его и стала кормить, будто не услышав мою просьбу. Мне казалось, взяв на руки полусонного, ещё хорошо не проснувшегося ребёнка, жена хотела пробудить во мне отцовские чувства. Но я чувствовал, как в душе рос протест, против её такой нехитрой уловки, и старался не смотреть на то, как она кормила с бутылочки сына. Во мне действительно понемногу они стали пробуждаться. Но я боялся его сглазить, ведь как-то тёща обронила, что я глазливый. С чего она это взяла, я не допытывался. Когда сын часто плакал, она обвиняла меня, что я не так на него смотрю, как надо, чем меня вводила в недоумение и я терялся. гадая как же я должен на него смотреть? Лариса слышала нападки на меня матери и не вступалась за меня. Может, она тоже так считала? Но я у неё не выяснял, почему мать так считает? И вот я стоял как неприкаянный, что жена, видно, суеверная, верит в приметы и даже в заговоры. Она, воспитанная и культурная, не предлагала мне сесть, и мне до странности неловко из-за этого было сделать самому. У меня уже другие мысли вертелись в голове, и вот о чём…

Я стоял и думал, почему в разное время один и тот же предмет нас волнует неодинаково сильно или даже вообще не трогает? Вот простой пример, мы живём с жёнами, видим их каждый день, но не каждый день жаждем с ними интима. Но в один день меньше, в другой — больше. Значит, мы во власти своих биоритмов, настроений. А настроения зависят от того, как ладят супружеские пары. Мы ладили известно — плохо! Но в отношениях нами управлял половой инстинкт, в дни подъёма он подавлял разногласия, ссоры, раздоры. Но стоило на время утолить страсть, всё то, что портило ваши отношения, возвращаются. Выходит, оно, дурное, от вас не уходило навсегда. После разлуки с близкой женщиной просыпается тоска и тогда она становится во сто крат желанней, и вам кажется, вы постоянно жили вместе. В её отсутствие мужчина находит у неё много достоинств, которые, живя с ней бок о бок, раньше не то, что не замечал, они притупились, поглощённые ссорами. И потому даже после месячной разлуки страстней жаждешь близости, будто перед тобой совсем другая женщина. И это уже при отсутствии любви, а надолго вас удержит половой инстинкт? Я больше этого не хотел и подумывал уехать.

Мне было жалко и жену, и сына, но, по её же примеру, я вёл себя надменно. И почему-то доставляло громадное удовольствие сознание того, что она переживала разлуку не меньше, а, может быть, и болезненней, чем я. На этот раз она уже не скрывала свои страдания. Я же скрывал желание, терпел, напомнил ей, зачем пришёл, она сказала, что вот сейчас покормит сына и тогда поговорит со мной. Но я дал понять, что не буду вступать с ней в объяснения, когда уже и без того всё было ясно.

И вот покормив сына, она положила его спящего в кроватку, пошла в нашу комнату и принесла мой паспорт, подав его мне, холодно глядя с выражением обиды. Я поблагодарил сухо и сказал, что мне пора уходить. Теперь она смотрела вопросительно, её лицо выражало усталость.

— На сына не хочешь посмотреть? — сдержано, спросила она.

— А если я сглажу? Ты же тоже веришь в бред своей матери?

Но вероятней всего ей хотелось сказать совсем не это, а просто решила задержать меня и узнать, куда я так спешу, не на свидание ли?

— У тебя всегда находится что ответить…

— Я уже насмотрелся на тебя и на него, — отчуждённо ответил я.

— Ну что же, иди, тебе никто не нужен, ты эгоист, — она сокрушённо покачала головой и прибавила: — Мама пошутила. А ты в голову взял…

Почему я такой настырный, сам себе не могу уступать, что за принципы

пристали ко мне, от кого я их перенял? Скорее всего, у меня такая натура. Но переделать её невозможно, таков уж характер.

17

Пока я шёл по улице, на которой она жила с детства, её упрёк ещё долго звучал в сознании; мне было так донельзя противно, что хотелось плакать. В тот же день я рассчитался с завода, получил деньги и был как птица свободен. Я ушёл потому, что и там невозможно было получить квартиру в короткий срок. В очереди нужно стоять лет десять, а жить в таком же общежитии. Производство тяжёлое, а зарплата не выше той, что получал, работая токарем. Когда восемь месяцев назад поступал, в отделе кадров заверили: «Может, жилья станут строить больше и ситуация улучшится?» Но пока работал, всё оставалось по-прежнему.

Ещё лежал снег, но дул ветер, и даже на солнце было холодно. Я собрался в город, не зная точно сам, зачем, просто я не хотел ехать домой, и потому решил отвлечься от мрачных, мятежных мыслей. Чем дольше шла ранняя весна, тем бурлила молодая жизнь: озабоченно сновали машины, спешили прохожие. Но меня всё это не занимало, хрустевший под ногами снег, словно ворчал, вызывая ощущение обречённости. На время мне казалось, что, кроме того, что я думал, почему я такой плохой не только для неё, но и для себя, и разве может существовать для меня окружающий мир? Я бесцельно бродил по Московской, тогда как все прохожие шли такие важные, зная смысл и толк в этой жизни, суетясь, становясь в очереди в магазинах. А я запутался и потерял и семью, и самого себя.

Я бесцельно смотрел на витрины, не понимая, зачем я тут шатаюсь, чего я скрываю от себя? Шла немолодая супружеская чета, я завидовал им, так как они сумели пронести, не растеряли чувства даже через десятилетия. Но вот куда-то торопилась молодая влюблённая парочка, и я сочувствовал ей оттого, что она не знала, с какими трудностями ей предстояло столкнуться в жизни.

Мне становилось горько за себя, что у меня в семье ничего не клеилось. Мне было так одиноко, что мне казалось — нет, наверно, сейчас несчастней меня человека. Я жалел себя и её, что мы никак не можем наладить хотя бы взаимоприемлемые отношения. Но разве их можно было наладить, если мы во всём с ней разные люди, а чувства нас покинули?

В родительском доме мне не сиделось, книги опротивели, в клуб на танцы не тянуло. А ведь мог вполне подцепить неопытную девушку и закрутить с ней роман. Но не хотелось губить ей жизнь. Тем не менее, страшно мучило одиночество. А творчество не шло на ум, хотя когда страдаешь, тогда и пиши. Я сказал матери, что поеду в город. День стоял чудесный, сияло весеннее солнце, снег слепил глаза и будто нежился под яркими лучами, превращаясь в стеклярусные зернинки. К полудню снег начинал бурно таять, в балке гулко шумела талая вода. По полям, по балкам бежали весёлые, мутные, бурливые ручьи. Я весь трепетно сжимался от любви к весне и начинающемуся теплу.

В городе я не знал, что мне делать и долго простоял в книжном магазине, выбирая какую-нибудь книгу. Мне попалась книга стихов и поэм Бориса Ручьёва, я взял её, потом сидел в сквере и читал. Скоро проголодался и пошёл обедать в ресторан. Был уже пятый час. За столом я сидел один, собираясь провести здесь часть вечера. Заказал цыплят табака, овощной салат, грамм двести пятьдесят водки. Пил, закусывал и не пьянел.

Ко мне подсадили двух модных, накрашенных, хорошо одетых девушек, пальцы их рук унизаны перстнями и кольцами. Хотя они не казались мне невиданной красоты, однако вызывали всем своим кричащим, вычурным нарядом чувство приторного недоумения. Они были обыкновенные любительницы шикарно повеселиться и подцепить на ночь каких-нибудь расторопных дельцов. И оттого казались понятными и скучными. Мне казалось, что о них я знаю всё до мелочей и потому во мне они не вызывали нисколько любопытства. Даже на миг представил, какое у них нижнее бельё, уж этой части туалета Лариса придавала большое значение. Мне было скучно и грустно. Я вспомнил прошлогодний март и удивился совпадению. Год назад, на второй день свадьбы, мы с друзьями на такси приехали в этот ресторан, чтобы довершить наше с женой свадебное торжество. Нам было весело, мы чувствовали себя самыми счастливыми. Тогда мы много веселились, друзья провозглашали тост за тостом. Кто-то даже пошёл парой с бутылкой шампанского распить искромётное вино возле памятника покорителю Сибири Ермаку, что символизировало, кто кого в семейной жизни возьмёт под своё влияние. Чем у той пары там закончилось, как принял их Ермак, мы не выясняли, через час они вернулись весёлыми и бесшабашными…

Теперь, вспоминая тот вечер, у меня на душе было тяжело от тех безвозвратно ушедших днях. Что они принесли с собой? Ведь тогда я верил в своё счастье, но, увы, оно не сбылось. И я сидел, глубоко переживал об утерянном времени. Моё волнение ещё усиливала музыка, которая так же звучала год назад, как и теперь она звучала не во славу мне, а другим. Моё время прошло навсегда, как оно изменяет человека, его мировоззрение! Год назад, в день свадьбы я был счастлив, я любил. Но прошёл год, совершил нашими характерами события, которые изменили нас и погасили любовь. Так случилось, что я остался один, неужели так-таки ничего не было? Я всё больше и больше тосковал о своём прожитом, и музыка усугубляла мои переживания. Но что было хвататься за прошлое, когда его всё равно не вернёшь? Надо хотя бы попытаться наладить отношения, всё-таки был сын. Я должен привезти ей деньги для него. Я не помнил, как рассчитался с официанткой, схватил со стола сигареты и вышел из ресторана. И только на улице, встретивший моё лицо холодный ветер, несколько отрезвил меня, сознание просветлело. Я решил поехать к жене, несмотря на то, что был уже поздний час. И уже в автобусе я понял, что это я хотел сделать давно, но вот всё колебался, оттягивал. А тоска всё за меня решила. Хотя на самом деле мне была нужна не жена, а просто женщина для утоления половой страсти. Но себе в этом я тогда не признавался, полагая, что поддался исключительно ностальгии. И если Лариса примет меня для этого, я пойму, что она хотела того же.

18

Автобус проехал покатый каменный мост, остановился за бывшей часовней, мне надо было выходить, тут я впервые подумал, что совершаю безрассудный поступок. Разве Лариса будет ждать меня в такой поздний час? В доме уже давно все спят. Я не представлял, как вызову жену. На улице было темно, дорогу по трассе освещали электрические ртутные фонари. Когда свернул на узкую улицу, здесь светили обычные, какие освещают деревенские улицы. Слабый весенний морозец, какой часто наступает в марте под вечер, воспринимался остатками зимы и довольно крепко сковал оттаявшую за день землю. Мартовские ночи тёмные, с ясным звёздным небом. Я шагал быстро, мной овладела одержимая смелость. На улице ни души, стояла глубокая тишина, и были слышны мои одинокие гулкие шаги. Чем ближе я подходил к её дому, тем моя отчаянная решительность возрастала.

Дом стоит на пригорке с закрытыми ставнями. В доме тихо, все спят. Если начну стучать во входные створчатые двери, больше всего я боялся разбудить её родителей. Не входя во двор, я подошёл к выходившему на улицу самому крайнему окну, где как раз спала жена на диван-кровати. И, приоткрыв ставню, я стал тихо стучать по стеклу. Выдержал несколько секунд, но она не отозвалась, тогда стукнул ещё несколько раз костяшкой сложенного пальца, но и вторая попытка не дала нужного результата. Оставалось постучать громче, но так можно разбудить всех. И тут вспомнил, что на веранде одна створка окна могла остаться не закрытой на шпингалет, в которую летом влезал, когда возвратился поздно вечером со свадьбы брата Николая. Но сейчас было начало весны, и потому окно могло вполне быть закрытым на шпингалет. Однако попытаться не мешало бы. Я бесшумно перелез через забор и стал пробовать открыть узкую створку окна; после некоторых усилий, к моему счастью, оно поддалось. И в последнюю секунду со скрипом резко открылось, и, слегка стукнув о коробку рамы, она отпружинила обратно, звякнув легонько стеклом. Я снял утёпленное поролоном демисезонное пальто, повесил за забор и полез в окно. На этот раз створка опять ударила о раму, я замер, прислушиваясь.

Стояла тишина, наконец, я перелез через неширокий подоконник, перевёл дыхание, ощущая сильные удары сердца. Подождал с минуту, пребывая в нерешительности, а что делать дальше: идти через весь дом мимо к жене? Но когда я буду проходить мимо спальни родителей, они могли проснуться от производимых мной звуков.

Я решил рискнуть, тихо открыв дверь с веранды в широкий коридор, служивший прихожей. Здесь горела докрасна натопленная печь, которой обогревался весь дом. Тут, перед лицом реальной опасности, ко мне явилась отчаянная смелость, которая, однако, до конца не вытеснила страх, и он держал меня в напряжении, пока я шёл от одной двери к следующей, ведшей в гостиную, в которой было несколько прохладней. Я крался бесшумно, как привидение. Как хорошо, что половицы не скрипели, тесть славился столярным и плотницким делом, пол был устлан широкой ковровой дорожкой. Темнота залепляла глаза, и я боялся не попасть в проём, который сообщался с залом, там спала жена и сын. Я нащупал полировку шифоньера, стоявшего по ходу к дверям зала.

К счастью, с верхней части улицы, свет ближнего фонаря проникал в зал в открытую половинку ставень и освещал постель жены. А тот, что цедился в щели ставен других окон, ложился золотистыми полосками на пол, устланный бордовым паласом, и хорошо был виден проём дверей. Я уже достаточно привык к темноте и пошёл вполне уверенно. Однако дверца шифоньера, когда проходишь возле него, почему-то всегда отворялась, издавая скрип. И, прежде чем переступить порог зала, я придержал её рукой. Рядом с диван-кроватью стояла колыбель сына. Я осторожно сел на край постели жены, но не спешил будить её, так как она могла испугаться и, не понимая, что происходит, закричать. Я нащупал её горячую нежную руку, и принялся, чтобы не напугать, осторожно её ладонью гладить. И тут с моих губ тихо сорвалось её имя. Видно, почувствовав во сне прикосновение, она перевернулась набок и что-то неясно пробормотала. Я шёпотом позвал её, и назвался сам по имени. Её безмятежный сон мной был нарушен, она пробудилась, не понимая, кто сидит у её изголовья.

— Лара, извини, я не мог не прийти и вот проник к тебе как вор.

— Кто? — переспросила она, точно не веря своим ушам.

— Я, твой муж…

Она растерянно молчала, не находя что ответить. Я вдруг принялся осыпать её лицо поцелуями, кровь прилила к сердцу, и оно часто-часто забилось. И только теперь я окончательно понял, что не могу без неё жить и всё время нравственно мучиться. Я желал её ещё сильней, чем раньше и страстно прижимался к ней, без конца целовал лицо, плечи, маленькую упругую грудь, ощущая всю её. И это сводило меня с ума и ещё больше возбуждало. Лариса даже не пыталась сопротивляться; её тоже охватила страсть; её руки обвили моё тело; её губы искали мои. И скоро между нами произошло то, чего между супругами не могло не произойти. Я оставался с ней часа два, близость нас помирила…

19

Лариса расспрашивала, как я проник в дом и когда я признался, она восхитилась моей смелостью. Потом мы пошли в кухню, она накормила меня, зная, что всякий раз после близости у меня разгорался звериный аппетит. Однако сознавал не без грусти, что она такая же, какой была, то есть за то время, сколько мы находились в разлуке, её взгляды не переменились, а значит, характер её требований не изменится. И она всё так же, как и раньше будет диктовать свои условия…

Я пешком пошёл домой в загородный посёлок, мне надо было преодолеть километров восемь-десять. Вскоре мы попрощались. Я сказал, что обязательно буду её ждать. На следующий день мы условились встретиться в центральном сквере, где когда-то стоял памятник основателю города. Мы были должны договориться о моём отъезде. Она слабо кивала в согласие, провожая меня за ворота. Но я не чувствовал по её нерешительности, что именно так и будет и душа моя мрачнела…

Отойдя от двора, я обернулся и услышал, как лязгнул металлический засов калитки, Лариса поднялась на крылечко дома и смотрела мне вслед. Мы помахали друг другу. Я возвращался домой успокоенный, меня уже не тревожила неясность наших отношений, как накануне. Голова просветлела, мне нравились звёзды, эта чёрная мартовская ночь, никакие посторонние предметы в ночи не пугал своими призрачными очертаниями…

На следующий день, перед вечером, по договорённости с Ларисой, я поехал в город. Погода выдалась холодней, чем была вчера. Солнце уже садилось, на западе весь небосвод окрасился в розовые и алые тона. Мороз крепчал, и всё усиливался. В шесть часов должна приехать Лариса, как раз в это время я прохаживался в сквере по еловой аллее, вблизи фонтана. Настал час встречи, а её всё не было и не было. Сердце неприятно ныло, я думал, что она не смогла договориться с матерью. Значит, не зря вчера у меня появлялось недоброе предчувствие. В четверть седьмого я убедился, что её не будет, и точно не знал, что и думать. Я решил дерзнуть и поехать к ней, и быстро пошёл через площадь на автобусную остановку…

Во дворе я столкнулся с тёщей и тут же в нерешительности остановился, не зная, что ей сказать. Я поздоровался, Дарья Михайловна окинула меня угрюмым взглядом и, не обронив ни слова, ушла на задний двор, а вернувшись, она злобно проговорила:

— Что пришёл? Опять мотать нервы?

Я безмолвно смотрел на её крупную, массивную фигуру, облачённую в грязную фуфайку. Она стояла с широко расставленными ногами в глубоких резиновых галошах. По её неприглядному виду, я догадывался, что она только что кормила поросят. Позади меня стукнул засов калитки, я обернулся и увидел входившего тестя. Пётр Андреевич поздоровался со мной, окидывая быстрым взглядом, как человек, куда-то торопящийся и вечно занятый делом.

— Что? — спросил он как-то рассеянно и пошёл вглубь двора, к кухне. Он подошёл к тёще и заговорил так, чтобы мне было не слышно, а потом увлёк её на задний двор. Пётр Андреевич жил по-прежнему. Ему надо что-то вечно доставать, о чём-то хлопотать, с кем-то договариваться. Он умеет превосходно налаживать деловые, во всех отношениях, полезные связи, что в наше время становилось нормой жизни и хорошим тоном. Куда бы вы ни пошли, чтобы вы не захотели приобрести из дефицита, везде нужен этот пресловутый блат. Невозможно без него было нормально жить, и тесть плодил и плодил эти полезные знакомства. Вы спросите, вас направят к нужным людям, и вы получите искомую вещь или предмет. А то и пропуск к обладанию социальными привилегиями. Но поддерживать деловые отношения, знакомства — это настоящее искусство, потому что первое условие — вы сами должны быть полезны для своих знакомых. Если мы захотим иметь хорошие, выгодные связи, то мы даже своих врагов хотя бы на время сделаем друзьями. Такова сила связей и знакомств…

Я не стал ждать, пока мне разрешат войти в дом, и без приглашения пошёл сам. Лариса была в передней, она на столе пеленала сына. Я увидел, как она украдкой многозначительно улыбнулась, что-то про себя соображая.

— Почему же ты не приехала? — спросил я.

— Не смогла найти повод. А ты говорил, что я могу складно врать, — ответила она, и продолжала: — Как видишь, не получилось…

Я поверил ей, и ждал, пока она укачивала в кроватке сына, если вчера я охотно говорил с ней, то сегодня что-то сковывало. Нет, ничто не мешало, просто я боялся затрагивать больную для нас тему взаимоотношений. Я не хотел возвращаться сюда, она же ни за что не пойдёт жить на съёмную квартиру, а если и даст согласие, то со мной её ни за что не отпустят родители, для которых я враг и ненадёжный человек.

В молодых нормальных семьях существует разделение труда. Но разве этого я не знал ещё до свадьбы? Знал! И убирал в доме, стирал, гладил свои вещи, мыл посуду. А летом тестю помогал провести ремонт дома, электропроводку с приятелем спрятал под штукатурку. Но в доме, кроме молодых, живут старшие его или её, как в нашем случае, и потому молодая пара не будет жить в ладу и согласии.

Во многих семьях родители считают своим долгом помогать молодым; но в то же время, помогая, неизменно встревают в их отношения. И тем самым закладывают почву для постоянных раздоров и диктуют свои представления о жизни, которые не отвечают интересам молодых.

Они часто ссылаются на свой богатый жизненный опыт, который подчас противоречит их мировоззрению. Но как раз этого они не понимают и продолжают поучать, и далеки от того понимания, что они жили в одних социальных условиях, а молодые совсем в других. И продолжают провоцировать конфликты, навязывать устаревшие понятия.

Я выступал против бездумной погони за такими вещами или предметами, которые не относились к разряду необходимых, что попахивало культом слепого поклонения необычайно красивым вещицам, а то и драгоценностям в ущерб духовному развитию, чему он отдавал предпочтение. Лариса впитала в себя всё то, что ей передали родители, то есть почитание устаревших традиций и обычаев…

Вот почему некоторые молодые люди увлекались буржуазными ценностями. Лариса не всегда видела мир своими глазами, на всё она смотрела как бы глазами своих родителей. Как бы там ни было, всё-таки я заговорил, предлагая ей уйти на квартиру; но Лариса упорно молчала. По ней было видно, что она не хотела принимать моё предложение. Но я настойчиво доказывал, что мы не будем жить хорошо, если останемся под кровом её родителей. Она не отвечала, как-то озадаченно мрачнела. Я злился, нервничал.

Мой монолог длился примерно с полчаса. И вот вошли тесть и тёща. При одном их виде мне было неприятно, хотелось тут же сбежать.

— Пришёл, одумался? — сказала тёща.

— Что же вы решили? — спросил тесть.

Я молчал, жена подавно. Тесть повторил вопрос, потом снова, повысив тон:

— А ты чего молчишь? — обратился он к дочери.

— Вон, у него спрашивайте, — в досаде отвечала она.

Мне думалось, что нас пытают.

— Зачем ты пришёл, если не знаешь, что отвечать? — строго спросил тесть.

— А ещё книжки читает, — злорадно протянула тёща, — а слов не может связать! И ты тоже вцепилась в него, — повернулась она к дочери.

— А что вы кричите! — не выдержала жена, кидая жалобный взор то на отца, то на мать. — Что вы добьётесь своим криком? Это песня старая! Всё одно и то же, всё одно и то же. Не так надо…

— А что ты его защищаешь? — подступился к ней отец, возмущённый тем, что дочь посмела так разговаривать с родителями. — Ты ещё учить нас взялась? По-твоему не будет…

— Я его не защищаю. И не учу вас…

— Тогда знаешь, Ларочка, — вдруг бешено запричитала мать, хочешь с ним жить — иди на квартиру, иди, живи с ним, но ты станешь вот такая! — Она показала на свой палец, выставляя его напоказ.

— Что вы кричите? — в слезах заговорила дочь. — Нет, чтобы посоветоваться по-хорошему…

— Посоветовать тебе? Хорошо! Брось его, ты с ним ничего не добьёшься! Вот увидишь! А если этого не сделаешь…

— Конечно, легче всего поломать семью! — сквозь слёзы, опережая мать, отчаянно заговорила Лариса. — Да, да, я не хочу этого! — закричала она.

— Ну тогда, живите здесь! Но учти: помогать… я не буду! Варите сами, газ пополам, всё делайте сами. Всё! а мы будем молчать и смотреть, какой ты станешь, живя с ним…

— А я так не хочу! — закричала вновь её младшенькая.

Лариса плакала, а мне стало безмерно жаль её, ведь она страдала из-за меня и только я виноват в том, что она не испытывает семейного счастья.

Они ушли, а мы остались. В это время проснулся сын. Пока жена приготовляла пелёнки, я держал его. Я чувствовал, что он подрос, потяжелел и уже умел улыбаться. Он глядел на меня, и я стал разговаривать с ним. Он улыбнулся, и мне показалось, что всё кругом будто враз посветлело. Что есть лучше, красивей и чище улыбки ребёнка. В душе у вас радость, в эту минуту вами овладевает невыразимое счастье.

Лариса скоро взяла его и положила для пеленания, но на это он выразил своё недовольство кряхтением и надуванием щёк, состроив обидчивую гримасу. Мать тут же стала его ласково успокаивать: «Ну-ну, не надо, не надо, а что такое, Сёрёжа.»

Жена не знала, что я рассчитался с завода, и должен был сказать ей об этом, что у меня намечались другие планы. И если она согласится, мы будем жить по-другому.

— Ты хочешь уехать? — спросила она, сразу поняв моё намерение.

— Хотел, теперь не знаю… как ты на это посмотришь? Но твои однозначно тебя никуда не отпустят. Нас на первых порах ожидает неизвестность, а то и неустроенность….

— Я никак не смотрю, но учти, такие испытания не для меня.

— А что же тогда делать? Жить опять под их диктовку?

— Они же советуют жить без их влияния. Вот и попробуем…

— В это я не верю. всё равно будут встревать.

— А кто нас там ждёт? — возразила она.

— Вот ты всегда так… Нам же нужна квартира, и ты это отлично понимаешь! — убеждал я, огорчаясь её беспомощностью, не умением принимать самостоятельные решения.

20

…Так мы никуда и не уехали. Я опять устроился на завод токарем, и мы продолжали жить у её родителей. Оставалось перейти в малосемейку. Я надеялся, буду пока жить сам, а после и она перейдёт. Но мои надежды не оправдались. Она боялась оторваться от помощи матери. А тут ещё увлекалась шитьём, чтобы, как она мне говорила, не утратить умение. Мало-помалу я бросил писать, но читать стал ещё больше. Тесть уже меньше говорил об учёбе. И всё равно, с её родителями я вёл себя по-прежнему независимо. И оттого с лёгкостью уходил в общежитие.

Что говорить попусту о том, как мне там жилось. Вокруг были молодые семьи, и о том, как они ссорились, а затем ладили, можно было только догадываться. Но у них вряд ли возникали такие ссоры, из-за которых я не представлял, как надо было найти общий язык с её родными, чтобы устранить противоречия? А всё потому, что между нами пролегала большая пропасть во взглядах на жизнь. Я понимал, что мы жили терпимо только из-за сына. Споров у нас стало меньше, я осторожничал и не лез на рожон. И если тесть или тёща не обходились без того, чтобы не поучать в чём-то, я делал вид, что слушаю, а на самом деле пытался поскорей уйти от них подальше.

Но с Ларисой мы по-прежнему выясняли отношения в спорах, нередко они оканчивались раздором. Я уже не знал, что такое настоящая любовь, и какими чувствами она проявляется. Порой я откровенно тяготился женой, мне хотелось быть одному, она это замечала и упрекала меня в этом, что я опять бросаю её и ухожу туда, где свободен от обязательств и ответственности. А может, уже и присмотрел какую-нибудь? Всё-таки мне казалось, что я её любил, поскольку без явных поводов мог ревновать…

Но, как это ни странно, больше всего, когда была рядом жена, я мучился одиночеством. Мы с ней были, словно чужие, что меня удручало. Мне не о чем было говорить, театр она не понимала, хотя мы бывали на спектаклях, да и разговоры о литераторе, и тем более о философии её не интересовали. Так мы и жили, точно на разных берегах. Она многое скрывала от меня и никогда не откровенничала со мной, не поверяла мне свою душу. Чему она точно отдавала предпочтение, я не знал. А когда мы ругались, она упрекала меня в том, что я не интересуюсь нашими семейными делами, и называла меня плохим мужем. Это меня уязвляло. Но я действительно жил книжным миром и далёк был от самих проблем жизни, потому что они меня не затрагивали, я был доволен тем, что имел, а ей хотелось много брать от жизни. Вообще всё это трудно объяснять, если не знаешь женские прихоти, трудно судить о женщине как о человеке, особенно о той, у которой отсутствует цель жизни, но много есть желаний, попробуй угодить хоть в одном ей?

Единственную женщину я помнил и хранил в памяти бережно, которой мне казалось, кроме поэзии, живописи, музыки и любви светлой и чистой, ничего было не нужно. Наверно, с ней я был бы счастлив.

А был бы? Ведь мне дали понять, что к семейной жизни никаким боком я не пригоден?

1975—1976