Одна нога здесь… Книга третья

Владимир Владимирович Титов

Долгий и опасный путь Яромилыча из Зибуней закончился. Перед ним – стольный град Синебугорск, где ему предстоит сразиться с самим Чернобогом – повелителем Преисподней.

ГЛАВА 4

Записки Хатэтуримо

Запись 1. « Поскольку я теперь путешественник, то буду, как это и полагается в моем положении, вести записки, в которых поведаю грядущим поколениям о всех чудесах, что я увидел в пути, и всех трудностях, что сумел преодолеть.

Страну Чхон я смог покинуть довольно быстро, буквально через полмесяца, после того, как меня задержали в порту, досмотрели все вещи, долго выспрашивали с какой целью я прибыл, на долго ли, к кому, есть ли у меня в Чхон родственники (живые или умершие), и каких я придерживаюсь взглядов. За содержание меня же в городской тюрьме платить пришлось мне из своего собственного кармана, такие вот у них удивительные правила. Я рассыпался в уверениях в моей искренней лояльности к их государю, чей сын Квон сватался сейчас к племянницам нашего Императора, и раздал много-много рё местным чиновникам, и лишь после этого был пропущен дальше, в Пустые Земли».

Запись 2. «Здесь заканчивалась цивилизация. По эту сторону — Чхон (какая-никакая, а культура), а по ту — бескрайние просторы, дикие и пугающие своей неосвоенностью. Пустые Земли на самом деле оказались не такими уж и пустыми. Народ здесь водится, и, что самое поразительное, рё у местных скотоводов-кочевников вполне в ходу. Дивясь на мою одежду (а местные ходят исключительно в вонючих козьих шкурах), они сделали вывод, что я знатный человек, и здешние вожди даже поспорили, на чьей дочери я должен женится. Кое-как мне удалось доказать, что после военных кампаний, пройдя через жуткий холод и немилосердный голод, я более не испытываю никакой тяги к женщинам. И эти слова, мой благосклонный читатель, скажу я тебе, обернулись для меня великим испытанием…

Вожди не поверили мне, и прислали разом всех своих дочерей в жилище, где меня временно разместили. Восемь красивых девушек разделись тотчас, как вошли. Горели жировые светильники и я смог разглядеть все. Глаза разбежались от этого обилия грудей и прочих округлостей. О, Аматэрасу, только ты знаешь, как мне удалось не подать и признака волнения. За кожаным пологом заиграла музыка, и они принялись танцевать! Было это не столь красиво, как пляшут наши воспитанные девушки, не столь утонченно, но в их движениях была бездна первозданного желания и столько естественной грации, что я был готов жениться на всех сразу и немедленно. Я безуспешно твердил себе, что это варвары, то есть, дочери варваров. Что они чумазые, они не знают как вырастить бонсай и как соорудить икебану. Что им не ведомы правила сложения хайку и танка. Что нравы их грубы и незамысловаты… О, зачем я это подумал?! Только представив, какие возможности обещает мне эта самая незамысловатость нравов, моя кровь вскипела, подобно гейзеру! Бедный самурай Хатэтуримо пылал почище этих треклятущих жировых светильников, что столь подробно освещали творящееся вокруг меня сладострастное безумие!

А эти темнеющие внизу животов шелковистые треугольники, манящие взор! Руки сами тянулись прикоснуться к ним, пальцы рвались пройтись по томной плоти, разглаживая и разводя в стороны нежные складочки, таящие сокрытый в глуби источник наслаждения, и я удерживал свои непослушные конечности лишь тем, что обещал в этом случае больше никогда не позволить им коснуться рукояти катаны. Щеки жаждали прильнуть к их плоским нежным животам, соприкоснуться с нависающими поверх мягкими грудями, потом соскользнуть к талии, снова на живот и ниже, ниже, ниже… Я убеждал себя, что самурай может устоять перед любым соблазном, что нет ничего выше, кроме преданности долгу (это-то тут причем?). Я воображал, что сижу в горах под струями ледяного водопада! Все тщетно, ещё чуть-чуть, и я бы стал одним из местных вождей…

Одна из девушек, самая юркая и миниатюрная, уже несколько раз словно ненароком касавшаяся своими набухшими острыми сосочками моего лица, отчего оно каждый раз словно загоралось огнем, была очень похожа на Митикоси. Вот за эту-то спасительную мысль я и уцепился, как утопающий за веревку. И сразу все как ножом отрезало! Нет, я не в том смысле, что вот так вот прям и все. Просто я тут же успокоился, найдя в ней ровно тысячу достоинств. Ну, и не прямо тут же, а постепенно, перебирая одно достоинство за другим, пока не насчитал их целую тысячу. За это время я и думать забыл о варварских красотках, возбуждающе колышущих своими прелестями прямо у меня перед глазами, такими манящими, словно специально созданными для того чтобы их жадно сжимать и… О, я опять отвлекся! Тысячу раз повторив имя Митикоси, я решил больше не открывать глаза. Дочери вождей запечатлели на моем напряженном челе по скромному поцелую, что-то напоследок прощебетав.

Потом я спросил у одного из местных, что немного понимал по-ниппонски, что означала их фраза. Оказалось, они были рады, что я отказался принимать их знаки внимания, и им теперь не придётся делить ложе с каким-то неотесанным варваром. Это я-то варвар! О, Аматэрасу!»

Запись 3. «Заплатив из своих изрядных запасов рё я нанял проводника, мало-мало понимавшего по-ниппонски и по-чхонски (этим языком и я немного владел), и повозку, в которую было впряжено какое-то животное с длинными волосами на шее и сзади. Этот парень по имени Нимчыбельджан-Жамцарабо, как показало время, воистину оказался для меня драгоценной находкой. Это труднейшее словосочетание (иначе и не назовешь), которое он искренне считал своим именем, я запомнил с помощью считалки: ити, ни, сан³⁰ — Ним-чы, бель-джан; си, го³¹ — Жам-ца, ра-бо. В зависимости от настроения он по разному переводил его. Когда был весел, говорил, что имя его обозначает «Стремительный тушкан (это такая местная длинноногая мышь) с крыльями орла». Когда грустил, сообщал, что на самом деле его имя толкуется совсем по-другому: «Сирота которому не во что даже одеться». Когда был чем-то рассержен сам на себя, то почему-то называл себя «Курдюком» (я не знаю, что это такое, кажется что-то под хвостом какого-то животного) и «Задней ногой ишака» (ишак — это животное немного меньше того, что влекло нашу повозку).

Ехать нам пришлось битых три месяца. Описывать дорогу, пожалуй, не стану. Она не была однообразной, вовсе нет! То горы, то долины, то песчаник, то соленые озера, то непроходимый лес. Но мы нигде не задерживались дольше одной ночевки. Племена попадались нам разные, то дружелюбные, то не очень. Но, оценив по достоинству мой лук и катану, которую я в таких случаях демонстративно вынимал, все они решали не трогать скромного путешественника. И я со своей стороны не имел возможности ознакомится с ними поближе. Как я уже говорил, в пути я потерял счет времени, особенно после того, как несколько (но сколько?) дней провалялся в лихорадке. Проводник, следуя моему последнему наказу, который я сделал перед тем как свалиться в лихорадке, продолжал везти меня на северо-запад. Он не только продолжил путь, хотя никто не смог бы ему помешать бросить меня одного, но и пичкал меня какими-то народными снадобьями. После того, как я встал от болезни, Нимчыбельджан показал мне несколько горшочков с вонючим варевом. А показав, выбросил их прочь. Я не стал уточнять, что это было, дабы не ужаснуться. Других же приключений о которых стоило бы упомянуть, не было.

В пути меня поддерживали благородная цель моего путешествия и награда, ожидавшая по возвращении. Моя Мити… В конце концов начались земли того народа, куда я и направлялся. До самого Синь-Бао-Го-Ро-Си-Ко Нимчыбельджан меня не повез. Его животное утомилось, и дальнейший путь мне пришлось проделать пешком. Простились мы как браться. Я подарил проводнику свой лук и скрепя сердце отправился дальше, более не оборачиваясь».

Запись 4. «На дороге я встретил много народу и имел возможность рассмотреть их в подробностях. Местные варвары сильно отличаются от племен, встречавшихся мне прежде. Они белолицы, но предпочитают скрывать свой вид под косматыми бородами, совершенно такими же, какие носят и наши дикари с дальних островов, живущие рыбной ловлей. Впрочем, я их (местных дикарей, а вовсе не наших) понимаю, ибо здешние зимы это… Это нельзя описать, но ниппонцу я бы предложил представить, что однажды у порога его хижины намело бы целую Фудзияму снега!

Варвары дружелюбны, этого у них не отнимешь. Если у нас подозрительного чужака бдительные селяне немедленно сдали бы ближайшему представителю власти, то здесь ни одна живая душа не поинтересовалась откуда я такой прибыл, с какой целью и есть ли у меня верительные грамоты? А ведь я весьма отличался от них едва ли не во всем! Для того, чтобы меньше привлекать к себе внимания мне пришла в голову идея замаскироваться. Я обменялся с первым встречным варваром, отдав за его жалкие обноски своё шелковое кимоно, пусть и потершееся в дороге, но уж куда лучше того, что получил. А потом из купленного же по пути льна соорудил себе вполне пристойный парик и накладные усы с бородой. Катану я обмотал каким-то тряпьем и стал использовать вместо дорожной палки. Старательно копируя походку моего старенького учителя по владению катаной Яосицукоми, так же шаркая и сурово хмурясь неизвестно чему, я полностью преобразился в почтенного старца, которому все уступают дорогу и всяко стараются помочь, ибо старых летами здесь весьма уважают.

Попав в сей город я конечно подивился его отличию от привычного для меня способа застройки, но, чтобы не прославлять чужие достижения, отмечу в его пользу лишь одно — он не намного больше нашего Киото. Ну так и быть, добавлю ещё немного подробностей. По-своему здесь красиво, чувствуется в нем какая-то этакая северная строгость в линиях, некая грубая простота, и, в то же время, надежность. Это, должно быть из-за использования камня и огромных бревен. Воплощенный «ин» и «янь», как сказал бы какой-нибудь ханьский мудрец. Любой же ниппонец сказал бы, что это перевод драгоценных материалов. Эх, нам бы их богатства…

Немного постояв в окружавшей меня плотной толпе народу, я понял, что окончательно влип. Вокруг меня кипела жизнь, а я ничегошеньки не понимал. Добраться сюда оказалось лишь половинкой дела, причем самой маленькой половинкой. А что дальше? Ведь я не знал ни слова на местном варварском наречии. Даже просто вежливо поздороваться не смогу! И о каком же тут свершении подвига может идти речь?!

В совершенном смятении духа я мыкался по Синь-Бао-Го-Ро-Си-Ко весь день, осмотрев, наверное все местные достопримечательности: жилища богатых людей, другие въездные башни, с десяток больших и малых святилищ разным Богам. Я заходил, смотрел. Местные бонзы не хотели меня пускать, толкуя, что нужно сначала пожертвовать какой-то «гу-ри-вна». Кто его знает, что это такое? Пришлось расстаться с парочкой рё. В святилище всех Богов я нашел изображение Богини «Ра-ды» и долго молился перед ним Аматэрасу, а когда захотел зажечь Ей благовонную палочку, меня вытолкали взашей, обозвав «жертопузым». Я ещё разузнаю, что обозначает это слово… Но сейчас во имя Ниппон я готов снести неизвестные мне оскорбления.

В конце-концов мои многострадальные ноги сами привели меня в нужное место. В местный кабачок. Я вошел и уселся за первый попавшийся столик (увы, мой дорогой читатель, варвары едят не на полу, как это принято в странах цивилизованных, а устраиваются за нелепыми сооружениями на высоких ножках). Золото — везде золото, мои рё сработали и тут. Почтенный владелец понял мои жесты правильно, и принес мне большой кувшин с… Сакэ здесь, конечно же, не подавали, а та бурда, что плескалась в кувшине носила название «мин-дао-вао-ха», или что-то в этом роде. Напротив меня довольно скоро оказался какой-то рыжий здоровяк, непрерывно хлебавший из своей посудины. Впрочем, нет, перерывы он делал, пытаясь со мной о чем-то разговаривать. Я хоть и не понял о чем, но одну и туже фразу, повторенную им много раз, я запомнил. Он спрашивал:

— Вот скажи мне, ханец, в чем сила?

Когда он куда-то пропал, я не приметил, ибо запьянел, увы, непристойно быстро для бывалого самурая, хотя особо на питье и не налегал. Просто через какое-то время я заприметил, что проникся всеобъемлющей любовью ко всем живущим на земле людям, не исключая и местных варваров, в то время как ноги, коим надлежало нести меня вперед, дабы об этой самой любви поведать всем и каждому, перестали мне служить. А потом я и вовсе осел за своим столиком. Хозяин в конце-концов заприметил, что я куда-то делся, кликнул своих слуг и что-то им сказал. И, — о чудо, — одно слово в его тарабарской речи прозвучало очень знакомо. Он сказал «хань», сначала потыкав в мою сторону, а после указав куда-то вдаль.

И до меня, пусть и сраженного почти наповал желтоватым питьем «мин-дао-вао-ха», дошло! Да он же принял меня за ханьца, каковых здесь в городе весьма много (и они, эта ползучая чума, воистину, вездесущи!). И тот рыжий, кажется, назвал меня так же! Ведь мы с ханьцами, должно быть, для варваров на одно лицо, примерно как и они для нас. Хотя как меня можно спутать с выходцем из страны Хань? Ведь мы же совершенно не похожи! Разный цвет лица, разрез глаз, нос наконец! Даже рост!

Что последовало за всем этим, догадаться не трудно. Бережно подхватив под локти, слуги донесли меня — благо я был не в состоянии сопротивляться — до квартала, где обитали ханьцы. Постучались в первый попавшийся дом и сказав нечто наподобие «Забирайте вашего дедушку», вручили меня из рук в руки перепуганной молодой ханьской семье. Меня, совершенно уже не соображавшего, накормили лапшой и уложили спать. Вопросы домохозяев, что они задавали мне все утро, ни к чему не привели. Я не знал по-ханьски. Глава семьи отчаялся объясниться и попросил меня следовать за ним. Слов я не понял, но наша восточная вежливость везде одинакова, хоть в Ниппон, хоть в Чхон, хоть в Поднебесной Империи (это так ханьцы называют свою страну. Смешно!)».

Запись 5. «Старейшина местных ханьцев тоже не говорил по-ниппонски (я вежливо отвечал на все его вопросы «Вакаримасен»³²), но зато быстро нашел выход. Заметив с каким любопытством я рассматриваю изречения древних мудрецов, что украшали стены его жилища, он достал бумагу, тушь, две кисти и красивым почерком написал:

— А так уважаемый господин понимает меня?

Я с досады чуть не хлопнул себя по лбу! Да как же я сам не сообразил?! Ведь у нас хоть и разные языки, но письмо-то одинаковое! Торопливо схватив кисточку, я написал:

— Да, господин старейшина! Как прекрасно, что мы можем с вами общаться! Писчую науку я превзошел много десятилетий тому назад, в приснопамятный год Тигра, ибо мне, согласно семейной традиции, надлежало поступить секретарем при дворе великого вьетского императора Нгуэна Тэ.

Да я врал, и врал расчетливо. Во-первых мне нужно было соответствовать моему старческому облику, в котором и планировал здесь действовать (выдуманное имя у меня уже было наготове). Во-вторых я решил, что ни к чему сообщать кому бы то ни было, откуда я на самом деле. Пусть уж лучше моей «родиной» будет маленький и дохлый Вьет, языка которого никто толком не знает. Эх, принципы Бусидо летели ко всем чертям…

Дальше я насочинял, как мне было ни стыдно, историю моего появления здесь. Дескать я вышел в отставку, и вот на старости лет решил попутешествовать, пожить на чужбине. Чудак, одним словом. Успел уже посетить Хань (что было неправдой), Чхон (а вот это полная правда) и Ниппон (ну, частично, это была правда, и заодно объясняло наличие у меня ниппонских денег), а теперь добрался сюда. В общем, «захотел вдали от дома уйти к Желтому Источнику»³³. Это было, пожалуй, единственное, что я знал из верований вьетов. Старейшина никак не прореагировал на это замечание, не поняв его, и я окончательно расслабился — разоблачение мне не грозит.

Старейшина Бао Чжан, благородная душа, поверил всем моим россказням, и, поскольку я выразил желание найти себе какую-нибудь работу (ибо моих рё навечно хватить не могло), предложил с этим помочь. На вопрос, какого рода работа мне больше по душе, я решительно написал:

— Охрана!

Это была моя работа в Ниппон, так что я мог ответь ещё? То ли Чжан меня не так понял (иероглиф «охранять», можно прочитать и по другому), то ли подумал, что я вряд ли гожусь в охрану из-за моих лет. В общем, мне досталась работа козопаса — как я и просил, меня определили «охранником». пошёл я на нее, правда, не сразу. Для начала ханьцы обучили меня десяти расхожим фразам на языке варваров, дабы я мог хоть как-то изъясняться».

Запись 6. «Поселили меня в довольно скромном обиталище под названием «идзибуська», но зато находящемся в моем полном распоряжении. Я что мог переделал в нем. Окна завесил шелковыми шторами, расставил по всей комнате бумажные ширмы, выкинул стол, скамью и кровать, расстелив вместо них прекрасные циновки. Откуда я все это взял? У ханьцев, разумеется. Питаюсь теперь, как человек — рисом! Готовлю, правда, как и местные, на сложном сооружении под названием «песька». Но это ничего, можно приловчится. Во дворике, где все сажают цветы или овощи, я как мог соорудил сад камней. Теперь у меня красиво, не стыдно было бы кому-нибудь показать из понимающих в этом толк. В общем, жизнь пошла замечательная.

Одно плохо — вставать приходится ни свет, ни заря. На работу. Козы мне попались зловредные. Все время разбегаются, не желая ходить строем, гадят где попало и объедают чужие посадки. Их двадцать штук — целый отряд. Но ещё хуже два вожака стада — старый рыжий козлище и его молодой подпевала, пегой масти. Этакий самурай при господине. Их я назвал по имени моих злейших врагов, оставшихся на родине. Старый теперь откликается на прозвище Паоси Гоки, а младший — Рицуса. За малейшую провинность я нещадно секу их хворостиной, представляя, что это настоящие Гоки и Рицу. Как-то раз Рицу подкрался ко мне, пока я кемарил на солнышке, и уплел мой вареный рис. Теперь я подумываю, а не душа ли ниппонца живет в нем?

От нечего делать я часами разговариваю с ними на родном языке, чтобы не отвыкнуть от него. И, что удивительно, кажется стадо начинает меня потихоньку понимать. По крайней мере, когда я говорю им «здравствуйте», они радостно мекают мне в ответ, а Гоки и Рицу приветственно машут хвостами. А когда я пою гимны в честь Аматэрасу, козы стоят молча и слушают. Мне кажется, пару раз я заметил в их глазах слезы. Они либо растроганы божественным пением, либо жалеют меня.»

Запись 7. «Козоводствовал я недолго. Увидев, как я расправляюсь с их козлами при помощи хворостины, хозяева живности отказались от моих услуг. Старейшина Чжан повздыхал-повздыхал, но уже на следующий день подыскал мне новое местечко, и, надо сказать, куда лучше прежнего. Теперь я должен был сторожить огороды местных варваров по ночам. Не по всему городу, разумеется, а как раз на той улочке, где я и живу. Очень удобно. Опять, можно сказать, «охранник».

Сторожу полагается кнут, чтобы иметь возможность отхлыстать хулиганов, ворующих овощи, и деревянная колотушка, чтобы я мог поднять тревогу. Колотушку я сразу забросил в самый дальний угол — какой истинный самурай будет звать на подмогу? Кнут же я решил попробовать, о чем в первый же день, точнее ночь, горько пожалел. Упрямая штуковина вместо того, чтобы лихо щелкать, как это получается у заправских пастухов, исхлестала меня самого, а под глазом появился синяк. Местные выспрашивали, что случилось (это я понял по их участливой интонации), пришлось опять врать:

— Приходири овоси крась.

Надеюсь, они поняли мое произношение. В общем, с этой поры кнут занял своё место рядом с колотушкой».

Запись 8. «Привыкаю к новой жизни. Утром до полудня отсыпаюсь, днем учусь у ханьких купцов языку варваров (рисую иероглиф — мне сообщают, как это звучит), ночью же… Нет, не сторожу. Оттачиваю работу с катаной и изучаю близлежащие кварталы. Совершенствуюсь изнутри и снаружи, так сказать. Объясню в чем дело. Долгое время на охраняемые мной огороды никто не покушался. А потом видимо хулиганы заприметили, что здесь охраны нет, и нагрянули. Сторожа стуком в колотушку отпугивают воров, я же ходил тихо, не привлекая ненужного внимания. Зачем сообщать врагу о своем приближении? Одним словом, у меня было тихо, и воры решили, что здесь никого. Молодые парни лет по 15—18, десять человек. Моего неожиданного появления они не испугались. Просто главарь приказал кому-то из подручных, и тот попер на меня. Вряд ли стал бить, как я уже говорил, здесь уважают старость. Скорее всего, просто прижал бы где в углу, чтоб не мешался под ногами. Я их разогнал, преимущественно пинками да мечом, который не стал вынимать из ножен. Убегая, наглецы кричали мне какие-то угрозы.

Смысл угроз прояснился на следующую же ночь. Они пришли отомстить. С цепями, палками, все как положено. Я бы мог сделать все, как и вчера, отпинав каждого лично. Но нет. Стоило только призадуматься, а против кого это они вышли воевать такой толпой и при оружии? Против дряхлого старика (ведь я выглядел именно так)! И я не стал жалеть подонков. Нет, я никого не убил, хотя и покалечил. Несколько сломанных рук, ног и ребер, синяки и вовсе не в счет. Связав их покрепче их же собственными цепями (излишняя, впрочем предосторожность, учитывая их состояние), сбегал за колотушкой и лишь тогда поднял тревогу. Зачем? Ну, должен же был кто-нибудь куда-нибудь их забрать. Жильцы с нашей улицы были в восторге от ловкости, выказанной таким старичком, как я.

После этого случая довольствие мне повысили, а желающих шастать на моих огородах больше не появилось. Слухи сделали своё дело. Хулиганов было десять, но молва преувеличила их число до небольшого до зубов вооруженного отряда. У остальных сторожей, с которыми я мало-помалу сдружился на почве общей работы, я хожу в героях.

Поскольку опасностей больше не предвиделось, я начал отдавать свободное ночью время двум вещам: отработке боя катаной, и исследованию окрестностей, постепенно отдаляясь все дальше от вверенной мне улицы. Надо же, в конце-концов, изучить местность, где мне предстоит совершить свой подвиг! Тренировки и вылазки я чередую: ночь — одно, ночь — другое».

Запись 9. «Сегодня я наткнулся на какую-то небольшую железную решетку, расположенную на краю улицы. Она прикрывала яму, в которой отчетливо слышался звук текущей воды. Впоследствии оказалось, что такие решетки разбросаны по всему городу. Поддавшись любопытству, я поднял ничем не закрепленную тяжелую преграду и обнаружил на отвесной стене, уходящего вниз хода, железные скобы. Это была лестница. Ничего не оставалось делать, как продолжить своё исследование — и я полез. Лаз привел меня в сводчатую камеру из которой вел длинный переход в следующую совершенно такую же камеру, с ходом наверх, забранным решеткой. На полу, где в засоренном желобе, а где и прямо так, текли ручьи, одни полные каких-то крайне вонючих отбросов, другие чистые. Я наткнулся на подземный водоотвод, шедший едва ли не под всем городом. Удивительное инженерное решение!»

Запись 10. «Найденный мною подземный лаз мне в конце-концов пригодился. Случилось это так. Недавно я работал с мечом и так увлекся, что и сам не заметил, как впал в состояние усигамоти³⁴. Когда пелена спала с моих глаз, я ужаснулся тому, что натворил. Тренировки я провожу подальше от чужих глаз — на огородах. Вот одному из них, что сегодня служил мне в качестве татами, и не повезло. Он был полностью разорен! Росшую на нем капусту я покромсал в лапшу, а что не смог изрубить — втоптал в землю. Что мне было делать теперь? В Ниппон за такую выходку, позорящую честное имя самурая, нерадивому охраннику полагалось сделать харакири, чтобы избежать постыдной казни. Здесь же мне, наверное, не сделали ничего, особенно если соврать, что это опять напали огородные воришки. А ещё лучше если предъявить их. Но где взять? И я вспомнил своих собратьев по ремеслу, ночных сторожей. Помниться, ближайший из них, дед Бо-Го-Яр, жаловался на одолевшее ворье. Он выразился весьма недвусмысленно: «сасем оборозери» (или как-то так).

Добравшись до него, я предложил избавить охраняемые им огороды от вредителей, если он взамен отдаст «добычу» мне. Бо-Го-Яр согласился, памятуя мои успехи. Шестеро наглецов были изловлены примерно через час, связаны и поколочены Бо-Го-Яром, а потом, ближе к утру, перетащены при его помощи на мой участок. Старик восхищенно пыхтел за моей спиной:

— Ну, ты, Хотя (я назвался вымышленным именем Хонг Тхэй, похожее на вьетское, и слегка напоминающее мое собственное; варвары же его изувечили как смогли) и даешь! На вид тебе сто годков, а дерешься, как вьюнош.

Кто такой этот таинственный «вьюнош» я уточнять не стал. Должно быть, какой-то ловкий варварский полубог. Но к чему мне подробности местных верований? Хулиганы были так напуганы случившимся, что при строгом расспросе, учиненном хозяевами разоренного мной огорода, взяли на свой счет и эту вину. Им влепили по месяцу исправительных работ, а мне вышло очередное повышение оплаты.

Чтобы больше так не рисковать, спущусь-ка я в те катакомбы под городом. Там нет риска случайно убить кого-нибудь постороннего, и можно не опасаться, что тебя заметят. То, что здесь темно, мне не помешает. Наоборот, это очень хорошо! Во-первых, в темноте гораздо лучше сосредотачиваться на «пути воина». А во-вторых надо же учиться бою с закрытыми глазами, чтобы развивался ещё и слух. Мой сэнсей Яосицукоми не единожды рассказывал, что только используя слух можно биться с любым числом противников».

Запись 12. «Снова сел за бумагу и тушь после очень долгого перерыва. Писать было не о чем. Всякие мелкие бытовые подробности моего здесь пребывания вряд ли заслужат благосклонность читателя. Да и сам я вскоре освоился настолько, что перестал обращать внимание на разницу между нашими культурами. Я написал «культурами»? Что ж, и за варварами надо признать некоторое её наличие.

Я было описал свой путь сюда и кое-что из того, что случилось здесь, в Синь-Бао-Го-Ро-Си-Ко. Потом забросил писательское ремесло, и даже какое-то время думал, что потерял свой дневник, но нет. Как-то раз, в пору душевного отчаяния, я снова отыскал его, и вписал туда маленькую историю своей любви, что повлекла за собой все последующие события. Теперь я снова взял себя в руки и могу писать дальше. О, Митикоси, Митикоси… Ждешь ли, надеешься ли, что твой Хатэтуримо вернется живым и с Зеркалом в придачу?

Перечитав написанное, я вырвал тот лист и поместил его первым в своей тетради — пусть с него все и начинается.

Снова сев за записи ты словно уносишься мыслями в прошлое…

Но я отвлекся. Итак, с момента моего отбытия из Ниппон минуло уже три года. Три долгих, бесконечно долгих года. Я высчитал это приблизительно, ибо на самом деле точного времени не знаю, сбившись со счета дней ещё в пути, когда меня свалила лихорадка. Здешние времена года и местное летоисчисление, столь не похожие на наши, не дают мне возможности толком определить, какой сегодня день и даже месяц. Сейчас, кажется осень. По крайней мере, так утверждают варвары. Что ж, пусть это — будет осень.

Я здесь, в этой таинственной стране, что наши географы очень неуверенно чертят на своих картах, и тысячи тысяч ри³⁵, отделяющие меня от родины, уже меня не пугают. Если бы меня вдруг схватили и стали пытать (это я так, фантазирую), я с радостью бы умер за Отчизну, постаравшись скрыть от варваров существование могущественной Ниппон, но, как выяснилось, они и так неплохо о нас осведомлены, называя нашу страну «Заханьскими островами». То есть, мы для них всего лишь какие-то жалкие острова, расположенные за Империей Хань. И увы, на эти острова им глубоко плевать…

Я неплохо изучил варварский язык (по крайней мере они меня понимают; вот несколько примеров из него для тебя, любознательный читатель: «горова» — верхняя часть туловища, «саро» — толстая прослойка у животного свинья, «розька» — приспособление для еды, заменяющее палочки, «мудзчина» — человек, «дедюська» — уважаемый господин), в совершенстве овладел катаной, куда лучше, чем до моего приезда сюда. Но я ни на лисий шаг, ни на ничтожный сун³⁶ не приблизился к моей цели. Да, я теперь почтенный сторож — «дедушка Хотя», так меня называют. Но разве это открывает мне дорогу во дворец (сарай, по сравнению с Коралловыми Покоями нашего Императора) князя Во-Ро-Да-Ря (ещё одно трудное имя), где хранится наша святыня? Нет, не открывает. И я, как говорят варвары «сидзю у радзбитого корита». Печально это признавать, но это так и есть.

Зачем, о Аматэрасу, этот ничтожный Ису, подлый узурпатор Жемчужного Престола, решил обратить свой взор сюда, на северо-запад? Зачем он, червь кольчатый, додумался подарить варварам наше Нефритовое Зеркало? Ради военного союза? Но варвары живут так далеко, что даже если бы и захотели помочь Ису, то они опоздали бы со своими войсками почти на год. Ибо три с лишним месяца шла бы просьба о помощи, полгода дикари решали бы идти или нет, и ещё три месяца добирались до нас. Я так думаю, здешний правитель давно и думать забыл о каком-то там Ису, и уж тем более не знает, что мерзавец давно свержен и четвертован.

Я пару раз видел издали князя Во-Ро-Да-Ря, когда он совершал свой церемониальный выезд (отмечу, не очень пышный). Весьма неприятный на вид господин. Тучный, злой лицом и гневливый взором. Безобразная родинка на его левой щеке сказала мне, что сей правитель умрет не своей смертью. Что ж, я думаю, мало кто будет по нему плакать. Все его ругают, и я присоединяю свой голос к ним, ибо он имеет наглость считать себя повелителем чуть ли не всего мира, хотя и владеет-то всего-навсего одной шестой частью суши!

По пути сюда я понапридумывал массу способов, как вырвать наше сокровище из волосатых рук варваров, но ни один из них здесь не годится. Если бы моя честь позволяла, я бы, подобно нашим извечным врагам из клана синоби³⁷, пробрался в уборную яму, просидел там сколько нужно, а потом пронзил их князя в самое уязвимое место и… Дальше я не знаю, что нужно было бы делать. Но, слава Аматэрасу, я лишен такой возможности, ибо в кодексе Бусидо подобные методы считаются постыдными…»

Запись 13. «Я человек не суеверный, и обычно полагаюсь, как и положено самураю, прежде всего на свою верную катану. Но, чего греха таить, я все больше начинаю уподобляться женщинам, что верят в сны, приметы, и по поводу каждого чиха бегут к гадалке. Я же ворожу сам себе на палочках. Больше совета спросить не у кого, ибо, как гласит местная пословица: «До Богов высёко, до Государя дареко». Загадываю на них одно и тоже, то так, то этак задавая свой вопрос. Палочки отвечают туманно. Мне теперь кажется, что я просто не так спрашивал. Сегодня я задал вопрос по другому, не как прежде. Я спрашивал: «Как мне добыть…», «Как мне попасть…». И вот я спросил: «Кто мне смог бы помочь?», признав, что надеясь только на себя, я свершаю тем самым неслыханную глупость.

И палочки впервые ответили недвусмысленно: «Ещё не наступит час тигра³⁸, как ты найдешь его»! Стоит ли говорить, что весь день я был, как здесь выражаются, «сровно на игорках»?! Я бесцельно ходил по городу, обуреваемый всевозможными мыслями, и заглядывая в глаза каждому встречному, с одним вопросом в душе: «не он ли?» Я ожидал какого-то чудесного события, вмешательства небес, но нет. Все было как обычно, кто-то спешил по своим делам, что-то продавали, что-то строили. Кто же он, мой таинственный помощник? Мужчина, женщина, воин, боярин? Или, может, вон тот кузнец? Стар он или же молод? Может, вообще, мальчишка?

Последнее предположение я сделал, налетев на ребятню, что играла в какую-то странную забаву «го-ро-дао-ки», кидаясь палками. Но глянув на их беззаботные лица, я не стал им мешать своим присутствием. Вряд ли он — кто-то из них. Я продолжал искать, а час тигра все приближался…

Когда день окончился и улицы опустели, я вернулся домой, и теперь сижу, делаю эту запись. Скоро пора выходить на работу, сторожить свои несчастные огороды. Хотя зачем, ведь и так ни одна живая душа не сунется ночью на мой участок? Тогда пойду, потренируюсь. После серии удачных ударов катаной обычно проясняется в голове. Э-э, я имею ввиду ударов по невидимому противнику. Ну, все, пойду. Час быка³⁹ вот-вот наступит…»

Запись 14. «Это свершилось!!! Сейчас отдышусь, и расскажу обо всем по порядку. Добравшись до нужной решетки, я привычно огляделся — не видит ли кто? — и лишь после этого спустился в лаз. Выйдя в просторный «зал», где я давно уже свободно орудовал катаной не задевая стен, я сделал сто восемь глубоких вдохов и начал серию ударов. Досада на то, что обещанный помощник так и не появился, медленно покидала мой разум. Сердце мерно отчитывало удары. Движения становились все плавней, все бесшумней. Слух мой явно обострился, занятия не прошли даром, ибо среди слабого свиста, издаваемого катаной, я вдруг отчетливо услышал, как кто-то прочитал не по-ниппонски, варварски коверкая строку и внутренний ритм, но ХАЙКУ! Настоящее хайку! Голос звучал надрывно, словно человек прощался с жизнью. Такое бывает и у нас, когда кто-то, решившись уйти из жизни, перед тем как сделать сеппуку, читает строки, в которых хотел выразить своё отношение к миру, или коротко, в трех строках, поведать о своем прожитом пути. В Ниппон я не стал бы удерживать его от такого, несомненно, обдуманного шага, но здесь, среди варваров, откуда взяться подобному поступку?! Нет, здесь было что-то другое! Это призыв о помощи! Крикнув: «Держитесь, господин!», я перехватил катану поудобнее и, разбрызгивая ногами вонючие потоки, поспешил на помощь!

Первое, что я увидел, влетев в очередной поворот подземного хода, были тысячи красных огоньков. «Глаза», догадался я и, отметив, где стоит тот, кого я торопился спасти, принялся действовать. Не буду преувеличивать, далеко не всегда я попадал по мелкому увертливому врагу, много раз доставалось то стенам и потолку, расцвечивающимся фонтанами искр, то полу, отчего во все стороны разлеталась тухлая жижа. Настоящая бидзеновская⁴⁰ сталь выдержала все! Спасибо тебе, отец!

Это, наверное, были крысы. По крайней мере, я предпочитаю так думать. Хотя, разве бывают в природе такие крысы? Здоровенные и с колючками! Тысячу раз я взмахнул катаной, далеко не всегда полагаясь на глаза. Вот где мне пригодились мои тренировки в темноте! Тварей, прыгающих на спину, я ловко прокалывал насквозь, даже не оборачиваясь. Всех крыс перебить не удалось. Устрашенные гибелью большей части их стаи, твари разбежались так быстро, что я даже и глазом не успел моргнуть. Одна ещё металась между мной и моим подзащитным, и я кинулся к ней с твердым намерением добить, но меня остановил окрик:

— Не трогайте мою собачку, мил человек!

Это был одноногий старик. Он тяжело дышал, привалившись к осклизлой стене, подсвеченной несколькими свечками. Разглядев мою жидкую накладную бороду и седые волосы, он уважительно сказал:

— Ого, а вы, как я посмотрю тоже далеко не молоды.

Я поклонился и представился:

— Меня зовут Хонг Тхэй.

— А я… — старик назвал своё ужасно непроизносимое имя, и я, будучи не в силах воспроизвести его в точности, буду отныне именовать его Яо. Тем более, что он чем-то очень похож на моего старого сенсея.

— Ловкости вам не занимать, — сказал Яо, и увы, я не мог признаться, что гожусь ему во внуки. — На меня тоже, бывает, когда накатит что-то, так кое-чего могу, но таких коленец мне не отколоть, да ещё с мечом…

— Все дело в особой ханьской зарядке «ци-гун», — соврал несчастный я. — Да ещё красный корень, «шень-жень», помогает.

— А-а, красный корень! — лукаво улыбнулся старик. — Как же, слышал! Надо будет попробовать как-нибудь…

И стал оседать в обмороке. Одним махом вогнав катану в ножны, я успел подхватить Яо и водрузить старика у себя на плечах. Его сумку я повесил на шею, палочку сунул за пояс, свистнул собачке, чтобы шла следом, и, бережно удерживая свою ношу, побрел к ближайшему лазу, ведшему на волю, аккуратно переступая через мертвых грызунов. Тушить свечи я не стал, пусть догорают…

До дома добрались без происшествий. Пока старик спит, я пишу эти строки. А сейчас надо пойти во двор, а то что-то на душе неспокойно…»

Примечания

30

Раз, два, три (яп.).

31

Четыре, пять (яп.).

32

Не понимаю (яп.).

33

Желтый источник — метафорическое обозначение загробного мира (вьет.).

34

Такого слова нет, но пусть оно обозначает боевое безумие, состояние берсерка.

35

1 ри = 1,927 км (яп.).

36

1 сун = 3,03 см (яп.).

37

Ниндзя.

38

Три часа ночи.

39

Время с часу ночи до трех.

40

Бидзен — провинция в Японии, где производилось оружие.