Княжна на лесоповале

Владимир Владимирович Ноллетов

О трагической судьбе одной княжеской семьи после Октябрьской революции, в Гражданскую войну и во время репрессий тридцатых годов.

Глава 3

1

В первые дни после Октябрьской революции в жизни князей Ясногорских ничего не изменилось. Лишь Варьку чаще стали видеть пьяной, да Степка начал пререкаться с княжнами.

Но вскоре пришла беда.

Как-то утром княгиня Мария Евгеньевна спустилась на первый этаж отдать распоряжения поварихе. Вдруг она услышала мужской смех и женское хихиканье. Из комнаты Варьки, подкручивая щегольские рыжие усы, вышел матрос и пошел по коридору. Он был увешан оружием. Черный бушлат опоясывали крест-накрест пулеметные ленты. Сама Варька, босая, в одной ночной рубашке, стояла в дверях и махала ему вслед рукой. Увидев Ясногорскую, она поспешно отступила назад и захлопнула дверь. Матрос поравнялся с княгиней. От него несло перегаром. Он дотронулся до бескозырки и произнес с ухмылкой:

— Мое почтение.

Швейцар, благообразный седой старик в богатой ливрее, угодливо распахнул перед ним входную дверь.

— Покедова, — сказал ему матрос и ушел.

Княгиня устремила на швейцара грозный взгляд.

— Тимофей, как в доме оказался посторонний?

— Моя вина, ваше сиятельство, — торопливо заговорил старик. — В час ночи Варька стучит, просит впустить. Я открываю, а Варька с матросом этим. Обои выпимши. С ним хочет войти. Он, дескать, утром уйдет, никто не узнает. Я, конечно, матроса не пускаю. Не положено, говорю. А он: теперь-де балтийские матросы решают, что положено, а что не положено. Оттолкнул меня и вошел. Я хотел звать на помощь. А он пистолет в сердце мне тычет. Молчи, мол, буржуйский прихвостень. Иначе, дескать, застрелит как врага революции. Я и пропустил. Что мне еще оставалось делать, ваше сиятельство?

Он покаянно развел руками.

Мария Евгеньевна решительными шагами направилась к двери Варьки. Приказала:

— Варвара, выходи! — Показалась смущенная Варька, уже одетая. — Ты же прекрасно знаешь, — продолжала Ясногорская властным и резким тоном, — что приводить кого-то в дом без разрешения строго запрещено. А ночью — тем более! Почему же ты ослушалась?

Девушка глядела в пол и молчала.

— Отвечай! — гневно воскликнула княгиня.

Варька вдруг вскинула на нее злые глаза.

— Ваша власть вся вышла! Простые люди теперь хозяева́.

Княгиня опешила, изумленно подняла брови. Но только на миг.

— Вон! — Она указала на входную дверь. — Не смей больше появляться в этом доме!

Ясногорская отправилась на кухню. Глядя вслед удаляющейся величественной фигуре, Варька пробурчала:

— Ну, это мы еще посмотрим.

Княгиня не расслышала.

На кухне она велела поварихе приготовить ростбиф и испечь блинов. И добавила:

— А дочь твою я прогнала.

Матрена открыла рот.

— Господи боже мой! За что, ваше сиятельство?

— За неподобающее поведение.

— Ваше сиятельство, она исправится! Я из нее дурь выбью! Христом богом молю, отмените ваше решение! Помилосердствуйте!

— Нет! — Княгиня все еще гневалась.

По щекам поварихи потекли скупые слезы. Странно было их видеть на этом грубом лице.

— Куда ж она пойдет, ваше сиятельство? — причитала Матрена. — Некуда ей идти. А сейчас такое в городе творится! Пропадет же она на улице. По рукам пойдет. Ваше сиятельство!

— Довольно об этом. Своих решений я не меняю. — С этими словами Мария Евгеньевна вышла из кухни.

Варька собрала вещи и ушла.

— Вчера фон Ауэ уехали в свое псковское имение, — сказала за ужином княгиня.

— Особняк у них отобрали. Теперь там какое-то большевистское учреждение.

Старый князь помрачнел.

— Отобрали? Следовательно, грабеж теперь узаконен?

— Они называют это экспроприацией экспроприаторов, — с усмешкой сказала княгиня.

Старый князь посмотрел на Марину.

— Разве к этому стремились русские революционеры?

— Большевики авантюристы, а не революционеры, — ответила та, не замечая, что слово в слово повторяет Зубова.

Внезапно раздался громоподобный стук в парадную дверь. Появился перепуганный швейцар.

— Пьяные матросы ломятся. Требуют открыть. Грозят дверь разнести.

Старый князь встал и вышел из столовой. Княгиня, княжны и швейцар последовали за ним. Стук не прекращался. Они подошли к парадной двери. Фекла с дочкой и повариха с сыном тоже были здесь.

— Открыть революционным матросам! — доносилось с улицы. — Все равно ведь войдем! Балтийцев никто не остановит. Войдем и именем советской власти расстреляем за неповиновение!

Матросы два раза выстрелили в дверь. Доброхоткины вскрикнули.

— Открой, Тимофей, — сказал князь.

— Открываю, не стреляйте! — крикнул дребезжащим голосом швейцар и открыл дверь.

В дом ворвались десятка два разгоряченных и пьяных матросов в главе с рыжеусым. Рядом с ним была Варька. Матросы были в черных бушлатах и черных брюках клеш.

— Почему так долго не отворяли? — грозно спросил рыжий. — Расстрела захотели? — Видимо, он был у них за командира.

— Вся семейка здесь, — сказала Варька.

Какой-то матрос присвистнул.

— Вот так красотки!

— Отродясь таких не видал! — добавил другой, с огромным красным бантом на груди, и плотоядно заулыбался.

Рыжий поднял руку, как бы призывая к тишине и вниманию, и сурово произнес:

— Объявляю волю революционной власти. Особняк изымается на пользу народу. По-научному сказать, экспортыация экспорт… Грабь награбленное, то есть! Комнаты, где слуги живут — бывшие слуги, то есть, — теперь их полная собственность. А вы, господа, прямо сейчас, в чем есть, прямо с этого места — на улицу!

Фекла ахнула.

— Слыхала, барыня? — сказала злорадно Варька. — Выметайся! Живо!

Княгиня покраснела.

— Девки-то пусть остаются, — возразил матрос с бантом. — Уж для них-то места не пожалеем. — Он захохотал.

Старый князь шагнул вперед, хотел что-то сказать, но замолк на полуслове. Его правая щека дергалась.

— Мы должны взять документы и деньги, — надменно проговорила Мария Евгеньевна, глядя куда-то поверх головы рыжего.

— А вот уж нет! — еще более суровым тоном ответил рыжий. — Все ваши деньги и драгоценности теперь народные.

— Доку́менты-то пусть возьмут, — вступила неожиданно в разговор Фекла. — Куда ж они без доку́ментов. В такое наше время. Вам-то от них какой прок, от бумаг? И пускай заберут теплую одежу. Как же сейчас без пальтов?

Рыжий нахмурился.

— Знаю я, какая у них теплая одежа. Шубы на меху. Нет уж. Теперь в шубах простой народ будет ходить.

— Негодяи! — вдруг выкрикнул князь. — Вон!

Он двинулся было в сторону рыжего, однако закачался, затрясся и рухнул на пол.

Ясногорские и Марфа бросились к старому князю. Он был без сознания.

— Доку́менты, ладно, могут взять, — произнес рыжий, глядя на распростертого у его ног старика. — То есть, под присмотром.

Фекла с непривычным для нее решительным видом подошла к рыжему матросу.

— Значит, моя комната теперь совсем моя?

— Ну.

— Значит, я могу пустить в нее кого захочу? Так?

— Ну, положим, — нетерпеливо ответил рыжеусый. — Ты к чему клонишь, мамаша?

— Тогда хозяева́ пускай у меня останутся, — твердо произнесла Фекла.

— Дело говорит, — заметил матрос с бантом.

— Какие же они теперь тебе хозяева́, мамаша? — с неудовольствием проговорил рыжий. — Ладно, то есть, это твое право.

Среди матросов раздалось несколько одобрительных возгласов.

— Нечего им тут делать, — сказала рыжему Варька. — Пусть уходят. Небось…

— Здесь я командую, — оборвал ее рыжий. Она притихла.

Матросы отнесли старого князя в комнату Феклы. Ясногорские вошли следом за ними. Матросы немного полюбовались, ухмыляясь, на Марину и Настю, и вышли. Княгиня посмотрела на Феклу теплым взглядом.

— Очень тебе признательна!

В сопровождении рыжего она поднялась на второй этаж и забрала все документы. Он бдительно следил, чтобы княгиня не прихватила ничего лишнего. Взяла она также нашатырный спирт — привести князя в чувство.

Нашатырь помог: старый Ясногорский пришел в себя. Но передвигался и говорил он с трудом. Очевидно, случился микроинсульт.

Фекла переселилась в соседнюю комнату, к дочке, а свою предоставила Ясногорским. Комната была маленькой. Кровать, стол, два стула и шкафчик составляли всю мебель.

Имение Ясногорских было разграблено, но не сожжено. Они решили перебраться туда. Однако надо было дождаться выздоровления князя.

Ясногорским строго-настрого запретили подниматься на второй этаж. Фекле с Марфушей — тоже. Очевидно, как их пособницам.

Тщательно обыскав комнаты второго этажа, забрав себе все деньги и драгоценности, матросы стали пьянствовать в столовой. Ясногорские и Доброхоткины заперлись. По всему особняку разносился хохот, нестройное пение. Чаще всего пели «Яблочко».

На ночь княгиня и княжны улеглись на полу. На кровати лежал князь.

В полночь в дверь громко постучали.

— Барышни, приглашаем к застолью! Украсьте наше общество! — послышались пьяные возбужденные голоса.

Не получив отклика, матросы застучали сильнее. Голоса их становились громче. И злее.

— Красными балтийскими матросами гнушаетесь? Отпирай, буржуи!

В дверь колотили уже изо всей силы. Хорошо, что она была толстой, крепкой. Все в особняке было сделано на совесть, на века.

Мария Евгеньевна сидела на полу, прижимая к себе девочку, Марина и Настя — на стульях. Напряженно смотрели на дверь. Старый князь лежал на койке, устремив мрачный взгляд в потолок. Все молчали.

В дверь стали бить ногами.

Закончилось все внезапно.

Хлопнула парадная дверь, и послышался женский смех и визг. В особняк привели проституток.

Матросы оставили Ясногорских в покое.

2

Мирославлев взволнованно шагал взад и вперед по блиндажу.

— Из-за острова на стрежень… — пьяными голосами, недружно, пели где-то недалеко солдаты.

Вошел Олег Ясногорский. Вид у него был довольный. Владимир остановился.

— Таня согласилась, — сказал Олег. — Кое-как уговорил. Не хотела оставлять больных. Говорит, брюшной тиф, дизентерия, а медицинского персонала не хватает. — Он улыбнулся.

— Согласилась, только когда я сказал, что и ты с нами пойдешь. Итак, уходим втроем. Прямо сейчас. Нельзя терять ни минуты. Полк смерти могут перебросить в другое место в любой момент. Это большая удача, что он недалеко расположился. Больше такого случая наверняка не представится.

— Я не пойду, — сказал Мирославлев.

Ясногорский посмотрел на него с удивлением.

— Как не пойдешь?

— Я поеду в Петроград. Только что был в штабе. Говорят, в столице безобразия творятся. Пьяные матросы и солдаты врываются в богатые дома, грабят, убивают… Я должен быть рядом с Настей.

— И что ты сделаешь один? Сражаясь с большевиками в частях смерти, ты Настю лучше защитишь. Теперь бороться с большевиками — да и с немцами тоже — можно только в составе ударных частей.

— Должен признаться: после того, как меня едва не расстреляли, не раз приходила мысль все бросить и добраться до Петрограда. Вспомни, сколько офицеров дезертировало, боясь солдатских самосудов. И многие, несомненно, спасли этим свою жизнь. Но я всегда отвергал такую мысль. Не мог я оставить полк в военное время. Долг не позволял. Настя первая бы меня осудила. Но теперь-то армии нет, фронта нет.

В подтверждение своих слов он направил руку в сторону, откуда неслось пьяное пение.

— Пока существуют ударные части, есть и армия, есть и фронт. И долг каждого русского офицера — вступить в одну из них, — отчеканил Ясногорский.

— Сейчас я должен быть с Настей, — упрямо повторил Владимир.

— Поступай, как считаешь нужным, — холодно произнес Олег и стал собираться в путь.

Это была их первая размолвка.

3

Утром в особняке было тихо. Матросы отсыпались на втором этаже.

Слуги обычно ели в небольшой комнате по соседству с кухней. Фекла привела туда на завтрак и Ясногорских. Лишь старый князь остался лежать. Ночью ему стало хуже.

Увидев их, повариха сдвинула брови.

— Зачем ты их позвала? — обратилась она к Фекле. — Им никакой еды не полагается.

— Она повернулась к Марии Евгеньевне и княжнам. — Пошли отседова! Привыкли жрать задарма!

Ясногорские, все до одной, покраснели. Они ушли.

— Матрена, больному-то, князю старому, дай что-нибудь поесть! Ему сейчас надо сил набираться. Побойся бога!

— Ничего они не получат. Варя так распорядилась. Она теперь тут главная по хозяйству. Да я и сама не дам. Пущай с голода подыхают!.. Ну, садитесь уже есть!

Доброхоткины молча сели за стол.

Вдруг возвратилась Полина. Глядя на повариху сверкающими глазами, она выпалила:

— Вы недостойная женщина! Жалко, что мама вас не уволила.

И вышла.

У Матрены даже рот открылся.

— Ишь ты! Малявка сопливая, а туда же, гонор свой княжеский показывает! Ничего, народная власть ее от гонора отучит… Недостойная женщина! Ишь ты!

В столовую спустились рыжеусый с Варькой. Она щеголяла в одном из самых дорогих платьев Марины. Ее украшали фамильные драгоценности Ясногорских. Рыжий матрос то и дело вынимал из кармана старинные золотые часы, сделанные известным немецким мастером для деда старого князя. Смотрел несколько секунд с важным видом на циферблат и снова засовывал часы в карман.

Вернувшись к себе, Фекла и Марфа дали Ясногорским денег.

— На неделю должно хватить, — прикинула Фекла. — Если шибко не тратить.

Княгиня горячо поблагодарила. И добавила:

— Вы с Марфушей помогаете мне сохранить веру в русский народ.

— Долг платежом красен, — ответила Доброхоткина. — Ваша семья всегда к нам с добром относилась. Мы это помним, такое грех забывать.

Настя пошла в магазин.

Полине трижды в это утро загораживал дорогу Степка. И начинал зло дразнить ее. Девочка ни разу не снизошла до перепалки с ним, молча, с горделивым видом, его обходила. Но придя в комнату, не могла сдержать слез от обиды. Полина старалась не попадаться Степке на глаза. Она его возненавидела.

В банке у Ясногорских были счета на огромную сумму. Официально личные банковские счета не были аннулированы, но представлялось немыслимым, чтобы новая власть позволила эти деньги беспрепятственно получить. Однако попытку надо было сделать. В банк, где Ясногорские хранили деньги, пошла Марина. По пути она наткнулась на солдат с красными повязками на рукавах, громивших винный магазин. Марина поспешила перейти на другую сторону улицы. После этой ночи в ней поселился страх.

Банк оказался закрытым. Бастовали служащие, как ей объяснили. Возвращаться она решила другой дорогой. И тут Марина подумала о Зубове.

Зубов был эсер, а часть эсеров, насколько Марина знала, поддержала большевиков. Возможно, он может помочь. Она поехала к нему.

Марина пыталась представить их встречу. Если Зубов не последний человек в новой власти, то он, конечно, что-то сделает. Пресечет это матросское самоуправство. А если он враг этой власти, если сам подвергается гонениям? Она размечталась. Вдруг Зубов скажет, что революция для него закончилась, что большевики ее задушили, что теперь он может подумать и о создании семьи. И сделает ей предложение! Как она этого хотела!

С сильно бьющимся сердцем княжна подошла к знакомой двери. Только она была уже не обшарпана, а недавно покрашена. И услышала взволнованный голос Зубова.

— Большевистский переворот — это циничная авантюра. Меньшинство узурпировало власть.

— Однако переворот прошел почти бескровно, — раздался в ответ картавый женский голос, самоуверенный и слегка ироничный. — О чем это говорит?

Послышались шаги. Очевидно, Зубов по своему обыкновению шагал взад и вперед по комнате.

— Да, в Петрограде многие рабочие и солдаты за большевиков. Но во всей стране — крестьянской стране, надо это помнить — их сторонников явное меньшинство. Поэтому этот переворот преступен! И поддержав его, вы, левые эсеры, стали соучастниками преступления!

Прозвучал женский смех, короткий и сдержанный.

— Не слишком ли суровые обвинения из уст эсера, пусть и правого? Когда же ты, наконец, изживешь в себе этот юношеский максимализм, Миша? Давно сказано: «Политика — это искусство компромисса». Программа большевиков во многом совпадает с эсеровской. Они тоже, например, за Учредительное собрание.

Марина вдруг спохватилась. Получалось, что она подслушивала. Она постучала. Дверь открыл Зубов. По лицу его промелькнуло неудовольствие. Как тогда, у Таврического дворца. Он впустил ее. С дивана поднялась молодая женщина в очках. Лицо у нее было восточного типа, довольно привлекательное. Комната выглядела ухоженнее и уютнее, чем раньше. И диван появился.

— Моя бывшая ученица Ясногорская. Моя жена Эсфирь, — представил их Зубов.

У Марины потемнело в глазах. Она чувствовала, что близка к обмороку.

— По какому делу вы теперь пришли? — тут же добавил Зубов, сделав ударение на слове «теперь». Словно хотел дать понять супруге, что визиты этой девушки исключительно деловые.

— Это… Это пустяки… — не сразу находя слова, ответила Марина. — Прошу прощения, что побеспокоила вас… Прощайте!

И неуверенными шагами направилась к двери. Никто ее не удерживал.

Марина медленно спустилась по лестнице, медленно пошла по улице. Миновала полквартала и только сейчас вспомнила, зачем приходила к Зубову. Она шла к нему ради сестер, матери, деда. Ради себя она бы не пошла. И что она сделала для них? Ничего. Даже не попыталась. Вероятно, Эсфирь могла как-то помочь. Если она левая эсерка. Марина остановилась. Но уже через мгновение продолжила путь. Не могла она о чем-то их просить, особенно Эсфирь! Это было выше ее сил.

«Вероятно, все обо мне беспокоятся», — подумала она, подходя к особняку. Она отсутствовала часа два. Ее впустил увешанный оружием матрос. Он охранял теперь входную дверь вместо швейцара. Тимофей отсиживался в своей комнате. Он был сбит с толку происходящим и не хотел ни с кем не общаться.

Матрос с усмешкой проговорил:

— Теперь-то уж не схоронитесь, взаперти не отсидитесь.

«Что он хотел сказать?» — думала княжна, идя по коридору. И столкнулась с Феклой.

— Час от часу не легче, — сказала та и вздохнула. — Матросы у Марии Евгеньевны ключи от комнаты отобрали. Дескать, ради большевистской бдительности. Буржуи-де должны быть всегда на виду. Ох ты, господи!

Решено было, что Марина и Настя поедут в имение одни, сейчас же.

— Это опасно, но оставаться вам здесь еще опаснее, — говорила княгиня.

Сборов в дорогу не было, нечего было собирать. У Феклы и Марфуши нашлась для княжон теплая одежда, правда, старая и потрепанная.

— Это даже к лучшему, — сказала княгиня. — В такой одежде вы меньше внимания к себе привлечете.

В коридоре послышался голос Варьки. Мария Евгеньевна вышла из комнаты, подошла к девушке своей величественной поступью и, глядя на свое любимое изумрудное ожерелье на Варькиной шее, высокомерно сказала:

— Я должна подняться на второй этаж и взять для нас смену нижнего белья.

Варька злобно фыркнула.

— Обойдешься!

Кровь прилила к лицу княгини. Она повернулась и медленно пошла назад.

— В обносках у меня будешь с дочками своими ходить! — крикнула Варька ей вслед.

4

Имение находилось недалеко от Малой Вишеры, станции на железной дороге Петроград — Москва. Княжнам повезло: пассажиры в их вагоне вели себя прилично. Правда, иногда по коридору шумно проходили пьяные дезертиры из других вагонов. Тогда Марина и Настя отворачивались к окну, чтобы не заметили их красоту.

От станции до имения они поехали на крестьянской телеге. Лошадью правил неприветливый старик. Проехали молча минут десять, и он вдруг угрюмо произнес, не оборачиваясь:

— А я вас признал. Господские дочки.

— Да, — коротко ответила Марина.

— В барском доме небось жить собираетесь?

— Да.

— Это вы зря надумали. Не пригоден теперь ваш дом для житья. Обчистили его и порушили. Книги даже унесли. Для самокруток. А еще намедни анархистов вблизи видали. Это они себя так величают. А на деле — как есть бандюги. Лучше назад вертайтесь.

Сестры посмотрели друг на друга.

Марина сразу вспомнила высказывание Зубова: «Эти с позволения сказать революционеры похуже большевиков. Комичны потуги лидеров анархизма подвести под свое „учение“ научную основу, провозгласить высокие идеи. Цель-то у анархистов одна, и цель эта страшная — вседозволенность».

Они посовещались и решили продолжить путь. Не было у них другого выхода.

Не доезжая до села Ясногорского, они сошли и пошли к особняку пешком. Он отстоял от села километра на два. Дул холодный влажный ветер.

Картину княжны увидели печальную. Особняк после крестьянского погрома. Статуи на мраморном крыльце были сброшены с пьедесталов и разбиты. Вместо парадной двери зиял проем. Никто их не встретил. Слуги, видимо, давно разбежались. Мужики унесли все, имевшее для них ценность: мебель, посуду, съестные припасы, вина. Остальное постарались уничтожить. Был порублен рояль. Порезаны картины, в том числе две кисти Верещагина, очень дорогие.

— Почему крестьяне так враждебно относятся ко всему прекрасному? — грустно произнесла Настя.

— Очевидно, прекрасное ассоциируется у них с враждебным классом, — ответила сестра.

Они поднялись на второй этаж. Зашли в библиотеку. Осталась только половина книг. Они валялись на полу, затоптанные, с оторванными обложками, с порванными листами. Княжны печально глядели на книги.

Конец ознакомительного фрагмента.