Шоумен. Король и Злой Горбун

Владимир Васильевич Гриньков, 2023

Женя Колодин и его друзья привычно снимают скрытой камерой свои смешные умопомрачительные розыгрыши, и до поры даже не догадываются о том, что рядом с ними существует параллельная реальность, прорыв из которой в жизнь героев смертельно опасен для них.

1

— Вы будете получать десять тысяч долларов в месяц. Плюс служебный «Мерседес». Плюс ежегодно два отпуска по две недели каждый с оплатой авиабилетов и отелей в любой точке земного шара.

Баранов замолчал и выразительно, с прищуром, посмотрел на Гончарова. Он был сейчас хозяином положения и намеревался насладиться произведённым эффектом. Но сидевший напротив человек умел держать себя в руках. С невозмутимым видом отпил вина из бокала и, только поставив бокал на стол, уточнил:

— Речь, как я понимаю, идёт о деловом предложении?

Его выдержке можно было позавидовать. Казалось, что обещанные десять тысяч долларов ежемесячно его нисколько не волнуют.

— Конечно, это деловое предложение, — терпеливо подтвердил Баранов. — Этому банку нужен хороший руководитель. И мы очень надеемся на вас.

— Крепкий банк? — осведомился Гончаров.

— Да, положение устойчивое. Баланс за прошлый год…

— Баланс — штука нехитрая, — перебил Гончаров.

Баранов даже поперхнулся. Сидел и безмолвно смотрел на своего собеседника. Наверное, не ожидал от него ничего подобного.

— Баланс я и сам вам какой хотите могу нарисовать, — невозмутимо сказал Гончаров.

Баранов на всякий случай неуверенно засмеялся:

— В ваших талантах я не сомневаюсь. Потому и обратился именно к вам, а не к кому-то другому. Так вы согласны?

Ему сейчас было очень важно получить согласие собеседника. Простое слово «да» — вот и всё, чего он добивался.

— А где же прежний руководитель банка?

К ответу на этот вопрос Баранов был готов заранее.

— В тюрьме, — сказал он, глядя на собеседника ясным и честным взором. — Проворовался, и мы его сдали.

Это было ничем не прикрытое предупреждение. Фактически угроза. Будешь воровать — тоже сядешь. Будешь честен с нами — вот тебе твои десять тысяч баксов ежемесячно.

Или кнут, или пряник. Привычный выбор для джентльмена.

— Строго вы с ним, — заметил Гончаров. — Хотя, конечно, могли бы и убить.

Ничего похожего на испуг не отразилось на лице Гончарова. Внешне он оставался всё таким же невозмутимым, и это заставляло Баранова нервничать — он никак не мог понять, как вести себя с собеседником.

Простая вроде ситуация: хозяин принимает на работу служащего. Нанимает. Крупная финансовая организация ищет толкового специалиста на главную должность в подконтрольный этой организации банк. Но Баранов всё не мог избавиться от впечатления, что не он хозяин, а его собеседник Гончаров, и не мог понять, почему всё происходит именно так, а не наоборот. Оттого и пребывал в растерянности. Баранов чувствовал, что вот ещё немного — и он дрогнет, совершит в разговоре ошибку.

— Интересное, конечно, предложение, — признал, наконец, Гончаров и не спеша огляделся.

Они сидели за отдельным столиком в большом, но не шумном ресторане. Время было совсем не позднее, и пока посетителей — раз, два и обчёлся. Свет ещё не зажигали, и отражаемые многочисленными зеркалами предметы казались тёмными.

— Люблю получать интересные предложения, — продолжал Гончаров. — Но и делать их тоже люблю.

Баранов вежливо улыбался в ответ, ещё не понимая, что к чему.

— Я с удовольствием поработал бы на вас. Но слишком много дел. Так что давайте наоборот, а?

— Как? — изумился Баранов, всё больше и больше мрачнея.

— Не я — на вас, а вы — на нас.

Баранов уже не улыбался — даже кривой улыбкой.

— У нас большой и серьёзный интерес к организации, в которой вы работаете. И мы хотели бы…

— Мы — это, извините, кто? — осведомился Баранов.

Вместо ответа Гончаров извлёк из внутреннего кармана своего роскошного пиджака какое-то удостоверение и показал его Баранову. Так и держал удостоверение перед носом своего собеседника, пока тот читал, что же там написано, и когда Баранов дочитал до конца, с ним уже можно было делать всё, что угодно. Вконец растерявшийся человек не способен ни на какие осмысленные действия. Гончаров спрятал удостоверение и отпил вина из бокала. Он сейчас был похож на удава, а сжавшийся в комок Баранов — на кролика.

— Мы не можем бороться с преступностью только законными методами, — сказал Гончаров. — Поэтому приходится искать помощников повсюду. И на самом дне, и на самом верху. И когда вы назначили мне встречу, я подумал, что оно и к лучшему.

— Я предполагал поговорить только о вашей работе в банке, — вяло попытался увильнуть Баранов.

— И об этом мы поговорим. Потом… А пока — о вас. Даже не о вас, а о вашей организации. Там интересные вещи творятся. Мы с одной стороны пытались подступиться, с другой — ничего не получается. А многого в происходящем просто не понимаем. Вы бы написали нам небольшой докладик, а?

— О чём?

— О вашей организации. Что делается там, откуда деньги приходят, куда уходят.

Баранов оглядывался по сторонам, будто высматривал пути отступления. А Гончаров был совершенно спокоен. Как будто твёрдо знал, что никуда теперь Баранов не денется.

— Я не могу.

— Почему? — без удивления в голосе осведомился Гончаров.

Это прозвучало так, будто он хотел сказать: другие-то могут, и у тебя, значит, получится.

— Ну, не могу. Это трудно объяснить… Я даже не знаю, как сказать… В общем…

Гончаров не стал дослушивать эту сбивчивую тираду до конца. Склонился к своему собеседнику и, глядя тому прямо в глаза, произнёс негромко, но веско:

— Самая большая глупость, которую только может совершить взрослый человек — это поссориться с некоторыми государственными структурами. Например, с нашей. Потому что после случившейся ссоры для человека начинается совсем другая жизнь. Карьера рушится, возникают какие-то непредвиденные неприятности, всплывают старые грехи, а к ним добавляются и новые, которых никогда вроде бы и не было, и всё это растет, как снежный ком…

— Это ошибка, — пробормотал Баранов. — Я вам сейчас все расскажу…

— И человек потом жалеет о собственной несговорчивости, но поправить уже ничего нельзя.

Вконец растерявшийся Баранов уже не пытался ничего сказать, только оглядывался по сторонам, будто отыскивая кого-то в ресторанном зале.

— Вы не ошибаетесь, — спокойно сказал Гончаров. — Я пришёл сюда не один, и в зале есть наши люди.

— Что происходит? — спросила Светлана. — Я ничего не понимаю.

Я тоже ничего не понимал. Всё происходящее в зале мы снимали скрытой камерой. Прямо через зеркала. И столик, занятый Гончаровым и Барановым, находился всего в пяти метрах от нас. Совсем близко. Нас разделяло лишь зеркало. С той стороны зеркала — они, с этой — мы. Они нас не видят, мы их и видим, и снимаем. До некоторых пор всё шло точно по сценарию, и вдруг началось что-то такое, чего не должно было быть. Сплошная импровизация. Причем импровизировать начал человек, который даже не подозревал, что он участвует в тщательно подготовленном спектакле. И вдруг — этакие фортели.

— Его предупредили, — высказал предположение Дёмин.

— Кто? — не поверил я. — Из посторонних о розыгрыше знает только его жена.

— Вот она и предупредила.

— Чушь! — замотал я головой. — Она же сама и написала нам письмо. Зачем ей всё разрушать? Сама же хотела, чтобы мы разыграли Гончарова.

— А что за удостоверение он показал Баранову? — вспомнила Светлана.

— Я не рассмотрел.

— Может, милицейское? — предположил Дёмин.

Я даже не успел ему ответить. Потому что события в зале приняли совсем уж неожиданный оборот.

— Чтобы вы не думали, что я беру вас на испуг, — произнёс Гончаров и сделал жест рукой, будто подзывая кого-то.

Из-за углового столика тотчас поднялся мрачноватого вида крепыш и приблизился к Гончарову.

— Спасибо, лейтенант, — сказал ему Гончаров. — Вы свободны.

— Все? — уточнил крепыш.

— Нет, только вы. Остальные продолжают нести службу.

Крепыш щёлкнул каблуками. Проходивший мимо официант подозрительно посмотрел на него. Баранов следил за происходящим неподвижным взглядом. Мы в своём укрытии, честно говоря, пребывали в схожем состоянии. Тем временем крепыш чётко развернулся и вышел из ресторана.

— Какой лейтенант? — пробормотал Дёмин. — Какая служба? Что за чёрт? Может, прекратить съёмку?

— Съёмку продолжать, — сказал я. — А там посмотрим.

Разыгрывался какой-то фарс. Я ничего не понимал. Совершенно.

— Вот видите, — сказал Гончаров своему соседу по столику. — И точно так я могу поднять в этом зале еще нескольких.

Сделал паузу и заключил:

— С нами нельзя шутить, молодой человек.

У Баранова был такой вид, будто он хотел бы немедленно уйти, исчезнуть, но не мог этого сделать по причине полного отсутствия сил.

— Это не вербовка, — сказал Гончаров. — Это просто просьба об услуге. Завтра ровно в шесть вечера мы встречаемся с вами у входа в этот ресторан. Я передам вам вопросник, по которому вы и подготовите свой доклад. Недели вам хватит?

Баранов не успел ответить. Гончаров похлопал своего собеседника по плечу и сказал:

— До завтра!

Он ушёл и даже не оглянулся. Баранов сидел за столиком, глядя куда-то в одну точку. Я понял, что пора бы мне к нему выйти. На моё появление он никак не отреагировал.

— Эй! — негромко позвал я его. — Все в порядке?

Он попытался сфокусировать свой взгляд на мне, и это ему не сразу удалось.

— Вы меня подставили, — пробормотал Баранов.

— Брось! — поморщился я. — Хотя я сам ещё не могу понять, что произошло…

— Он из ФСБ.

— Брось! — опять сказал я.

— Он показал мне удостоверение. Полковник ФСБ Гончаров.

— Слушай, а может, это правда? — произнёс вынырнувший из-за моей спины Дёмин.

Я понял, что съёмка не удалась и все наши труды пропали даром, и потому не смог сдержаться, взорвался:

— Что — правда? Гончаров — из ФСБ? Полковник? Да он грузчик из овощного! Вы это можете понять? Он же разыграл нас, как пацанов!

— Но откуда он мог знать? — озадачился Дёмин.

— От жены своей! В сговоре они!

А оператор со своей камерой уже вышел в зал. Красный глазок камеры светился.

— Да прекрати ты! — прикрикнул я. — Всё! Конец съёмке!

За время существования программы «Вот так история!» мы разыграли множество людей. А вот сегодня впервые сами попались на удочку. Гончаров, наверное, скоро уже будет дома. Я представил, как он со смехом рассказывает о нас своей жене. То-то будет веселье. Вроде бы ничего страшного. Мы разыгрывали людей, сегодня же разыграли нас — бывает. Но мы в подготовку съёмок ухнули уйму денег. И все старания окончились ничем.

— Ладно, всё спишем на издержки, — примирительно сказала Светлана.

Она была права, конечно. Потому что ничего другого нам и не оставалось.

2

В два часа ночи мне позвонил Касаткин. Ещё не слыша его голоса, я уже почувствовал стремительное приближение накатывающихся на меня неприятностей.

— Женя? — спросил Касаткин по-будничному спокойно, как будто и не ночь стояла за окном. — Что там у тебя стряслось?

— У меня? Стряслось? — изобразил я непонимание.

Уже догадался, что звонок как-то связан с нашей вчерашней съёмкой, но что Касаткин имеет в виду?

— Эта женщина подняла панику. Отдай ты ей мужа.

— Мужа? — теперь уже непритворно изумился я.

— Она всех подняла на ноги. У тебя вчера была съёмка?

— Да.

— Твой герой не вернулся домой.

— Да я его не видел после съёмок! Он ушел совершенно неожиданно…

— Женя! Верни женщине мужа!

Эту фразу Касаткин произнёс будто бы в шутку, но я прекрасно понял, что он хотел сказать. Он — руководитель телеканала, у него море забот, и не хватает ещё ему выслушивать претензии по поводу исчезновения людей. В общем, если уж у нас случилась какая-то накладка, то это наша, а не его забота — погасить поднявшуюся волну.

— Так что же всё-таки случилось? — настаивал Касаткин.

— Я и сам не пойму, Николай Вадимович. Шла съёмка. Мы разыгрывали одного человека, он работает грузчиком в овощном магазине. И якобы крупная финансовая структура, не зная о роде его занятий, предлагает ему возглавить банк. В общем, как будто произошла путаница. Всё идёт по плану, и вдруг этот грузчик достаёт удостоверение полковника ФСБ и пытается завербовать нашего актёра.

— Ты шутишь?

— Нисколько.

— Вот чёрт! — сказал Касаткин.

— Да никакой он не полковник!

— Сам же говоришь — удостоверение.

— Я вам сам какое хотите удостоверение состряпаю.

— Так, давай по порядку, фамилия его как?

— Чья?

— Эфэсбэшника этого.

— Не эфэсбэшник он!

— Ну ладно, грузчик. Фамилия его как?

— Гончаров, — вздохнул я.

Значит, завертелось колесо. Касаткин сейчас запишет фамилию и по своим каналам будет выяснять, не полковник ли действительно этот самый Гончаров. Ему предстоит бессонная ночь. И мне, следовательно, тоже.

— Адрес?

Я продиктовал.

— Телефон?

И телефончик у меня был записан.

— Свяжись с его женой, — буркнул мне на прощание Касаткин.

Это означало — возьми её на себя, чтобы не мешала.

Я позвонил. Трубку сняли мгновенно, будто жена Гончарова неотлучно пребывала у телефонного аппарата.

— Нина Тихоновна? Здравствуйте. Это Колодин.

— Женечка! Как хорошо, что вы позвонили! У меня же только ваш рабочий телефон! А Серёжа мой не пришёл, я уж извелась вся, не знаю, куда звонить.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Вчера днём. Когда он на встречу с этим вашим человеком отправлялся.

— Он после этого больше не появлялся?

— Нет.

— И не звонил?

— Нет.

— Нина Тихоновна, он знал о том, что его разыграют?

— Нет. Я всё ему сказала, как вы велели.

— Что именно вы ему сказали?

— Что муж моей подруги ищет человека на какую-то хорошую должность и что неплохо было бы попробовать.

— Значит, он не мог догадаться о том, что ему предстоит участвовать в спектакле?

— Нет.

А я-то думал, что она ему всё рассказала. Поэтому не стал ей звонить после сорвавшейся съёмки. А Гончаров, оказывается, даже не появился дома.

— Я подъеду к вам. Можно?

— Да, конечно.

Через час я уже был у неё. Нина Тихоновна выглядела неважно. Как и должна выглядеть женщина, у которой исчез горячо любимый супруг. Значит, никакой инсценировки. Именно в эти минуты я и поверил в то, что у нас действительно могут быть неприятности. Единственное, чего я пока не знал — какого именно рода эти неприятности будут.

— Сейчас сюда подъедет мой товарищ, — сказал я. — Он отправился в телецентр, чтобы привезти кассету с записью вчерашней передачи.

Нина Тихоновна слабо кивнула, но какие-то там кассеты, как я понял, её мало волновали в эти минуты.

— Где Серёжа?

— С ним всё в порядке, вы не волнуйтесь.

А что еще я мог сказать? И сам ничего не знал наверняка.

— Я хотел кое о чём вас спросить.

Она опять кивнула — всё так же слабо.

— Где работает ваш муж?

— В магазине, вы же знаете.

— Давно он там работает?

— Год. Нет, чуть больше.

— А прежде где трудился?

— В столярной мастерской.

— Долго?

— Нет, не очень. Года два, может, или меньше.

— А до мастерской?

— У коммерсанта одного, в коммерческой палатке.

Всё, что она сейчас говорила, я и сам знал. Навёл справки о Гончарове, готовясь к съёмке. У этого человека была самая обычная биография. Много лет он слесарил на заводе и с этого же завода ушёл бы на пенсию, если бы не перестройка. Когда всё стало меняться, завод остановился, и Гончаров уволился. В следующие десять лет с небольшим он поменял два десятка мест работы, нигде не задерживаясь подолгу. Не потому, что был плохим работником, а исключительно, как я понял, в силу своего характера. Не любил сидеть на одном месте, не мог, и пока всё спокойно было вокруг, ещё как-то крепился, а как задуют ветры перемен — его срывало с места и несло по жизни.

— А в армии он служил?

— А как же, — сказала Нина Тихоновна. — В автобатальоне.

— И воинское звание у него было?

— Младший сержант.

С такой гордостью произнесла эти слова, как будто речь шла как минимум о генерал-лейтенанте.

— А сейчас у него какое звание?

— Сейчас? — наморщила лоб женщина. — Да вроде то же и осталось.

— Неужели? А я вот знаю, что он офицер.

— Офицер? — совершенно искренне изумилась Нина Тихоновна.

— Офицер, — подтвердил я. — Полковник.

Я видел её глаза в эту минуту и понимал, какую говорю чушь.

— И ещё у него есть удостоверение полковника ФСБ.

— ФСБ? — совсем растерялась она.

— Да, это бывший КГБ.

Она застыла в изумлении. Смотрела на меня так, будто не знала, что и думать. Вроде и чушь я говорю, да уж с больно серьёзным видом. Вот она и подрастерялась.

— А вы сами разве не видели? — спросил я. — Что ж это Сергей Андреевич вам об этом никогда не рассказывал?

— Я и не знала ничего.

Ну и как же это понимать? Я не удержался и вздохнул.

— Так я вас хотела насчет Серёжи спросить…

К счастью, в эту минуту раздался звонок.

— Это, наверное, приехал мой товарищ.

Действительно, на пороге появился Дёмин — невыспавшийся и мрачный.

— Кассету привёз?

— Привёз, — буркнул в ответ Дёмин.

Нина Тихоновна смотрела на него так, будто он должен был немедленно сообщить ей о судьбе пропавшего Гончарова.

— Посмотрим запись, — предложил я.

Отснять мы успели довольно много, и, не желая тратить время, я перемотал кассету, чтобы начать просмотр с того самого момента, когда Гончаров предъявил собеседнику своё удостоверение.

— Слева — наш актёр, — сказал я. — Вот ваш супруг показывает ему удостоверение.

На лице Нины Тихоновны застыло изумление. Ещё бы! Прожить с человеком больше двадцати лет — и вдруг узнать, что он не слесарь и не грузчик, за которых себя выдавал все эти годы, а полковник спецслужбы. Так не бывает. Что-то подобное я и предполагал. Конечно, никакой он не полковник. И сейчас всё выяснится. Появится тот самый «лейтенант», что сидел за угловым столиком…

— Сейчас ваш муж подзовёт одного человека, — продолжал я комментировать происходящее на экране. — Всмотритесь в его лицо. Вы наверняка его знаете.

А Гончаров уже сделал жест рукой. «Лейтенант» приблизился. Я нажал кнопку «пауза». Изображение на экране замерло. Лицо «лейтенанта» виделось достаточно отчётливо.

— Вы знаете его, Нина Тихоновна?

Я ожидал услышать скорое «да», но ответа всё не было, и тогда я обернулся к женщине. Не приходилось сомневаться, она очень хотела узнать этого парня. Напрягала память и даже морщила лоб. Но ничего не приходило ей на ум. Вот это для меня стало полной неожиданностью.

— Посмотрите внимательнее, — попросил я.

— Нет. Я его не знаю.

— И не видели никогда?

Она покачала головой. Я обернулся к Дёмину. Он был мрачен и, похоже, неприятно удивлён. Я, честно говоря, тоже. Потому что наша единственная версия рухнула. Мы думали, что Гончаров всё же что-то пронюхал и решил на наш розыгрыш ответить своим. Для этого он привёл в ресторан своего знакомого, тот должен был сыграть роль «лейтенанта». Кого можно попросить о подобной услуге? Соседа по дому. Кого-то из родственников. Или сослуживца. И Нина Тихоновна обязательно должна была знать этого «лейтенанта». Если не по имени, то хотя бы в лицо.

— Посмотрите ещё, — настаивал я.

И опять она покачала головой. Значит, не знает. С каждой минутой вся эта история нравилась мне всё меньше и меньше.

— Куда вы звонили?

— Когда? — не поняла женщина.

— Сегодня ночью. На телевидение — это я знаю. Ещё куда?

— Никуда.

Значит, в милицию пока не обращалась. А придётся. Теперь я был в этом уверен. Но в милицию — только после звонка Касаткину.

— От вас можно позвонить?

— Ну конечно.

Я набрал номер домашнего телефона Касаткина. Он, как я и ожидал, не спал.

— Это Колодин, — сказал я. — Вы выяснили?

— Сергей Андреевич Гончаров не является сотрудником ФСБ и никогда им не был.

— Сведения точные?

— Абсолютно! — подтвердил Касаткин.

С его положением и связями выяснить желаемое можно в любое время дня и ночи.

— Что ты думаешь по этому поводу? — спросил он.

— Надо подключать милицию.

В разговоре возникла пауза. Я понял, что Касаткин просчитывает варианты. Перебрал все доступные и остановился на единственно верном.

— Да, — сказал он в трубку. — Ты прав.

3

Когда Нина Тихоновна наконец поняла, что и мы о месте пребывания её супруга не имеем ни малейшего представления, ей сделалось плохо. Пришлось вызывать «Скорую». Приехавший врач сделал укол.

Женщина пришла в себя, и на её лице даже вновь проступил румянец, но она всё ещё была слаба. Оставлять её одну мы просто не имели права.

— Будешь здесь, — сказал я Дёмину.

— А ты?

— Я к Касаткину. Будем искать Гончарова.

Во дворе я обнаружил, что уже наступило утро. Касаткин почти наверняка на работе. И я поехал к нему.

Он был по обыкновению тщательно выбрит и выглядел безупречно, только глаза его выдавали — всё-таки не спал ночь.

— Тут вот какое дело, — сказал мне Касаткин. — Формально ты вовсе ни при чём. Можно было бы предложить этой женщине самой обратиться в милицию. Её это муж, и наше дело — сторона. Но так нельзя.

Я и не сомневался в этом.

— Всё-таки он исчез практически в процессе съёмок. И если мы самоустранимся…

— Я и не собирался самоустраняться.

— Это хорошо, — кивнул Касаткин. — В общем, некрасивая история, Женя. Придётся как-то выпутываться.

Я его понимал. Люди исчезают тысячами, и никого, кроме близких родственников, это вроде бы не волнует. Но если исчезновение Гончарова какой-нибудь досужий журналист свяжет с нашей программой — шум поднимется большой. Жареный факт. Настоящая сенсация. Кто-нибудь из наших конкурентов непременно захочет подбросить дровишек в разгорающийся костёр скандала — и всем нам станет жарко. Вот этого-то Касаткин и не хотел. Я, по чести говоря, тоже, но скандал как таковой меня сейчас не очень-то волновал. Человек исчез! Вот это действительно была неприятность.

— В соседнем кабинете тебя дожидается один человек, — сказал Касаткин. — Поговори с ним.

— Кто такой?

— Он из ФСБ.

Я изумлённо воззрился на собеседника. Касаткин сохранял внешнюю невозмутимость, всем своим видом словно говоря мне: а что тут, мол, такого особенного? Как будто я каждый день только и делал, что общался с людьми с Лубянки.

— И о чём я должен с ним говорить?

— Не о чём, — поправил меня Касаткин, — а о ком. О Гончарове.

— Так, значит, Гончаров действительно…

— Это ещё ничего не значит, — перебил меня Касаткин. — Просто раз уж выплыло это удостоверение…

— Которое предъявил Гончаров?

— Да, оно самое. И теперь люди из ФСБ хотят знать, откуда оно взялось. Эго ведь не шутки, сам понимаешь.

Ещё бы не понимать. Теперь вот за Гончарова возьмётся ещё и ФСБ. Какие-то сутки назад я и представить себе не мог, что начнётся такая катавасия.

— Хорошо, гражданин начальник, — вздохнул я. — Ведите.

Человек из ФСБ оказался довольно молодым, не намного старше меня. Он говорил тихим голосом и был похож на недавнего выпускника пединститута. Долго расспрашивал меня о Гончарове, о подробностях вчерашней съёмки, попросил подарить ему кассету, которую тотчас же спрятал в свой портфель.

Касаткин не отлучался ни на минуту. Мне показалось, что он старается всё удерживать под контролем. Он вращался в таких сферах, где очень хорошо знают, что такое настоящие интриги. И то, что мне казалось нелепостью и досадным недоразумением, представлялось ему, наверное, совсем иначе. Крах любой карьеры всегда начинается с какой-то мелочи, даже с пустяка. Поэтому обладатель высокого кресла в каждом рядовом случае пытается отыскать скрытый от глаз непосвящённых смысл. И даже в истории с Гончаровым, вполне возможно, Касаткин видит угрозу для себя лично. Может, я сговорился с его конкурентами и специально подстроил эту каверзу руководителю одного из главных телевизионных каналов страны. Пока что Касаткин вроде бы и ни при чём, но вот кто-то ушлый повернёт обстоятельства дела не так, а этак, и в результате этого кульбита на место Касаткина придёт другой человек. А сам Касаткин отправится на досрочную пенсию. Именно так мне представлялся ход его мыслей.

Напоследок мой собеседник из ФСБ поинтересовался, где можно найти Баранова, того самого актёра, который единственный только и видел удостоверение в руках Гончарова.

— Баранов-то вам для чего? — не выдержал Касаткин.

— Он должен описать виденное удостоверение. Может быть, оно вовсе и не нашего ведомства.

Собственно говоря, их одно только удостоверение, наверное, и интересовало. Быстро выяснив, что Гончаров — не их человек, они озадачились мыслью о непонятно откуда взявшемся удостоверении. Если оно выплыло здесь, то точно так же может выплыть и в другом месте, и вполне допустимо, что в следующий раз это может случиться при каких-то криминальных обстоятельствах.

Когда эфэсбэшник ушёл, я недоумённо пожал плечами.

— Что происходит, Николай Вадимович? Неужели из-за одного только удостоверения они так всполошились?

— А почему бы и нет? — буркнул Касаткин.

Мне показалось, что он чего-то недоговаривает. Но расспрашивать его о чём бы то ни было бесполезно. Это я знал по опыту.

— Женщина пусть подаст заявление в милицию, — сказал Касаткин. — А ты сядь на телефон и обзвони морги и больницы.

Я кивнул и поднялся из-за стола.

— Да, и ещё, — вдруг вспомнил Касаткин. — Ты с Огольцовым говорил?

— О чём?

— Там у него какие-то вопросы к тебе.

— Я зайду.

Гена Огольцов — из молодых, да ранних — был генеральным продюсером телеканала. То есть тем самым человеком, который окончательно решал, какие программы для телеканала купить, а какие отфутболить. Ещё он заведовал распределением эфирного времени — мог поставить твою программу на хорошее время, а мог и на какие-нибудь четырнадцать часов тридцать минут, когда телевизор по всей стране смотрят три с половиной пенсионерки.

До Огольцова мне сейчас не было никакого дела. У меня Гончаров пропал. Прямо по ходу съёмок.

За полтора часа мы со Светланой обзвонили все те печальные места, по которым обычно в первую очередь и пытаются разыскать пропавших. Гончарова нигде не было — ни в моргах, ни в больницах. Его не задерживала милиция, и он не попадал в вытрезвитель. Человек вышел из ресторана и исчез. Испарился. Растворился в воздухе.

4

Ближе к вечеру в офис заявился Дёмин. Он был печально-хмур и неразговорчив. На мой вопрос, как там бедная Нина Тихоновна, он ответил коротким «нормально».

Мы были совершенно выбиты из колеи и не могли думать о работе, но о ней нам напомнили и помимо нашего желания. В половине шестого позвонил Гена Огольцов.

— Привет, талантище! — провозгласил он. — Как идёт творческий процесс? Фонтан идей не пересох?

Он был весел и игрив, как обычно. Наверное, ещё не знал о наших неприятностях.

— С идеями всё в порядке, — без особого энтузиазма ответил я.

Мой тон его насторожил.

— Я оторвал тебя от дел? Лишил возможности творить?

— Нет, что ты…

— Точно, помешал! — определил проницательный Огольцов. — Но тут такое дело, звезда ты наша. Мне бы с тобой покалякать, творческие планы твои разузнать.

— Когда?

— А прямо сейчас. Я тебя, если честно, третий день разыскиваю.

— У меня была съёмка.

— Я так и понял. Так когда?

— Сейчас? — вопросительно произнёс я.

— Почему бы и нет?

— Через пять минут буду у тебя.

Я положил трубку. Дёмин с безучастным видом рассматривал пейзаж за окном, известный ему, наверное, до мельчайших подробностей.

— Огольцов? — спросил он, не оборачиваясь.

— Да.

— Ты разговаривал с ним о новых программах?

— Пока только в общем. Сказал ему, что мы хотели бы это делать.

— А он?

— Обещал подумать.

— Наверное, уже подумал, раз зовёт к себе.

Огольцов был в кабинете один. За две последние недели кабинет изменился — в очередной раз. Нет, мебель осталась прежняя и цвет стен тоже, но зато теперь эти самые стены были сплошь увешаны какими-то футуристическими картинами. На картинах пестрели красные шары и зелёные пятна, похожие на сильно размазанные по небосводу облака. Это могло обозначать что угодно — и дивные пейзажи неведомых планет, и самый заурядный бильярдный стол, увиденный художником в минуты жесточайшего похмелья. Я всегда предполагал, что подобная абстракция вполне во вкусе Гены Огольцова. Он был настоящий денди, продвинутый товарищ, как говорили о таких, эстет и сибарит, а такой человек, как вы понимаете, ни за какие коврижки не станет умиляться при виде банальных левитановских пейзажей.

— Привет, талантище! — воскликнул Огольцов.

— Повторяешься, — попенял я ему.

— Творцу надо напоминать, что он талант, — ухмыльнулся Огольцов. — А иначе закиснет. Слушай, последняя твоя программа была ничего.

— Это про оркестр, что ли?

— Про оркестр. Но учти, мне уже звонили из Министерства обороны, расспрашивали, из какой воинской части эти трубачи.

— А ты?

— А что я? Я не знаю. Так им и сказал.

Сюжет про военный оркестр был снят просто и без затей. Дёмин разыскал этих ребят в одной подмосковной воинской части, привёз их в Москву, мы поставили этих ребят в переходе метро, где они — в форме, при аксельбантах, всё как положено — играли военные марши, а перед ними, прямо у ног майора-дирижёра, стоял распахнутый футляр от контрабаса, на дне которого была рассыпана мелочь. Если бы не эти деньги в футляре, люди, возможно, и не обращали бы на происходящее никакого внимания, мало ли кто сейчас играет в метро, но медяки существенно смещали акценты. Сидящая без зарплаты армия вышла на заработки. Пока ещё не с автоматами, а с флейтами и тромбонами, но первый звонок уже прозвучал и был услышан. Мы снимали не столько играющий оркестр, сколько прохожих, их реакцию. В их взглядах не было злорадства. И даже любопытство прочитывалось лишь на лицах немногих. А вот растерянность я отмечал почти у всех. Потому что одно дело — знать о том, что зарплату не платят многим, в том числе и военным, и совсем другое — увидеть побирающихся лейтенантов собственными глазами.

— Ты всё-таки любишь обобщать! — шутливо погрозил пальцем Огольцов.

— Ну что ты! — вяло запротестовал я.

— Любишь, любишь! Ты бы полегче. Есть всё же священные коровы, которых трогать нельзя. Та же армия, например.

— Корову надо подкармливать. Хотя бы изредка. Иначе сдохнет.

Огольцов с шумом втянул воздух, хотел что-то сказать, но, подумав, только пожал плечами.

— Ты хотел со мной поговорить, — напомнил я.

— Да.

— О чём?

— О твоей программе. И о новых проектах тоже.

— С чего начнём?

— С новых проектов. Ты решил заняться ими всерьёз?

— Да. Ты же знаешь, у нас фирма, которая владеет правами на программу «Вот так история!». Теперь в рамках этой фирмы мы готовы запустить ещё две программы: одну для женщин, её будет готовить Светлана, а другая — что-то вроде телесериала, в которой актеры, разыгрывая какие-то сценки, будут обучать телезрителей поведению в разных непростых ситуациях.

— Пилотные выпуски готовы?

— Почти. Нам потребуется ещё неделя на то, чтобы довести их до ума.

— Выпуски должны быть еженедельные. Иначе весь проект теряет смысл.

— Почему?

— Мы должны поддерживать ритм, Женя. Если твои программы будут выходить реже, чем раз в неделю, телезрители от одного выпуска до другого будут забывать, кто ты такой и о чём вообще речь. Поэтому один выпуск в неделю — обязательное условие. Ты к этому готов?

— Первоначально мы предполагали делать по две программы в месяц.

— Мало.

— Хорошо, я подумаю.

— Думать уже некогда. Мы как раз компонуем новую эфирную сетку. Не попадёшь в неё сейчас — не попадёшь никогда.

Никогда — это сказано для красного словца. Но на год воплощение наших планов отодвинется — это точно.

— Наверное, ты не раскрутишь это быстро, — предположил Огольцов.

В чём-то он прав. У нас не хватит ни денег, ни людей.

— Тебе надо с кем-то объединиться, — подсказал Огольцов, будто прочитав мои мысли. — Объединив усилия, вы быстро доведёте программу до ума и сможете снимать по выпуску в неделю.

— Я поговорю с ребятами.

— Поговори, — кивнул Огольцов. — Возьмите в партнёры какую-нибудь солидную телекомпанию. Хотя бы ту же «Стар ТВ». Дружить надо не с тем, кто тебе симпатичен, — наставительно сказал он, — а с тем, кто может быть полезен.

— В тебе сейчас заговорил чиновник.

— Во мне заговорил человек, который знает, как всё это делается.

— Что — «это»?

Вместо ответа Огольцов обвёл рукой пространство вокруг себя, показывая, что имеет в виду телевизионную кухню.

— Не хотелось бы мне с ними связываться.

— Дело твоё, — пожал плечами Огольцов.

Он не настаивал. Это мы предложили телеканалу наши новые программы. Телеканал в лице своего генерального продюсера не против, но, если мы не управимся в срок и не попадём в эфирную сетку, это будет наша, и только наша, вина. С Огольцова взятки гладки. Нашу основную программу «Вот так история!», хорошо раскрученную, Огольцов закупает с удовольствием. А новые программы — ещё надо посмотреть, как они покажутся телезрителям, — их успешная раскрутка целиком зависит от нас.

— У «Стар ТВ» хорошее время в эфире, — напомнил Огольцов.

Всё-таки он всегда очень неплохо к нам относился, и теперь, я это чувствовал, хотел нам помочь.

— Их время не лучше нашего.

— Пока, — сказал Огольцов. — Но в новой сетке они займут прайм-тайм.

Прайм-тайм — мечта любого телевизионщика. Прайм-тайм — это лучшее время эфира. Те самые часы, в которые перед телевизорами собирается максимальное количество зрителей. Вечер, все вернулись с работы, хочется отдохнуть от забот, расслабиться — и люди устремляются к экранам. Потому программа, которую ставят в прайм-тайм, заранее обречена на успех. Её увидят все. Если не все, то большинство. Днём телевизор смотрят пять миллионов человек. В прайм-тайм — сто миллионов. Большая аудитория — большой успех. В том числе и финансовый. Одна минута рекламы в дневном эфире стоит одну тысячу долларов. В прайм-тайм — тридцать тысяч.

— Вы хотите отдать им всё «золотое время»?

— Не всё, конечно, но очень много. Это вопрос почти решённый.

— Кем?

Вместо ответа Огольцов сделал неопределенный жест рукой, что, по всей видимости, должно было означать — не всё здесь зависит только от него.

— И в этом нет ничьего злого умысла, — заметил Огольцов. — Ребята из «Стар ТВ» сделали очень сильный ход. Они смогли договориться с другими производителями программ и в результате выступили вместе. Сформировали пакет из популярных телепередач и предложили их нашему каналу. Вопрос поставлен так: или мы берём весь пакет с предоставлением эфира в прайм-тайм, или весь пакет уходит на другой канал, к нашим конкурентам. Ты сообразительный малый, я знаю, так что попробуй догадайся, какое решение по «Стар ТВ» скорее всего будет принято?

— Вы пойдёте на их условия.

— Я верил в тебя, мой мальчик! — с чувством сказал Огольцов. — Так что на твоём месте я всё же с ними поговорил бы. Но в любом случае я жду от тебя пилотные выпуски.

Я кивнул. Похоже, что самое главное мы уже обсудили.

— Это всё?

— Пока да, — кивнул Огольцов.

Я поднялся и вышел.

Дёмин всё ещё сидел в нашем офисе. Бессонная ночь и проведённый с безутешной Ниной Тихоновной день, как казалось, совершенно лишили его способности воспринимать мир эмоционально.

— Едем по домам, — предложил я. — Кажется, всем нам надо немного поспать.

— Что там Огольцов? — поинтересовался Дёмин.

— Настаивает на том, чтобы наши новые программы с самого начала выходили еженедельно.

— Он сошёл с ума, — бесстрастно оценил Дёмин.

— Может, и так. Но в противном случае в эфир мы не попадём.

— Это его слова?

— В общем — да.

— Нам не справиться, — вздохнул Дёмин.

Он всегда был бойцом. И я немножко опешил, когда услышал от него такие слова. Впрочем, все мы сегодня вымотались, и ему, и мне необходимо отоспаться, чтобы прийти в обычную форму.

— Может, нам с кем-нибудь скооперироваться? — вяло предложил я.

— Кто-то есть на примете?

— «Стар ТВ».

Вот теперь Дёмин очнулся.

— Не говори о них при мне больше, — строго произнёс он.

— Почему?

Я сознательно демонстрировал наивность.

— Я не люблю дешёвки, Женя. Ещё не люблю наглых. И жадных, кстати, тоже. А уж если все эти качества сошлись вместе…

— Значит, мы думаем с тобой одинаково, — засмеялся я. — Но друзей, как мне было сказано пять минут назад, надо выбирать не из симпатии, а исключительно в интересах дела. Мне эти ребятки и самому не очень нравятся, если честно. Но Огольцов предупредил, что им может достаться всё «золотое время».

— Прайм-тайм?

— Вот-вот.

Дёмин покачал головой. Он выглядел обескураженным.

— Ну ты посмотри! — пробормотал он. — Прут напролом! И не остановишь!

— Завтра об этом поговорим, — предложил я. — Валюсь с ног. Глаза сами закрываются.

Мы спустились вниз. Дёмин сел в свою машину, я махнул ему рукой на прощание и направился к своему авто.

До ночи ещё было далеко, но вечер уже вступил в свои права. Солнце утеряло жар и неспешно катилось к горизонту. Краски вокруг поблекли, как будто все предметы покрылись тонким слоем пыли.

Я выехал со стоянки. Думал о своём, но всё же зацепился взглядом за силуэт человека, стоявшего на обочине. Ещё не понял, кто это, но человек показался очень знакомым, и я ударил по тормозам. А человек уже был рядом с машиной, у левой дверцы, как раз там, где сидел я. Склонился к открытому окну и сказал:

— Здравствуйте!

Это был Гончаров. Всё в том же роскошном костюме, в котором был накануне, на съёмках, только теперь костюм имел не самый свежий вид — был помят и местами запачкан.

— Я хочу поговорить с вами.

Сзади посигналили. Я оглянулся. Это был Дёмин. Он, похоже, тоже узнал «пропавшего».

— Садитесь в мою машину, — сказал я. — Я отвезу вас домой.

— Домой — позже. Сначала поговорим.

5

Я почти обо всём догадался сразу. Едва только Гончаров сел в машину, салон наполнился перегарным духом.

— Я вас ждал, — сказал Гончаров. — Целый час.

Будто укорял меня за то, что ему пришлось ждать так долго. Хотя мы искали его сутки.

— Вы не сердитесь на меня?

— За что? — хмуро осведомился я.

— За то, что я спутал ваши карты.

Значит, он всё-таки знал. Я вздохнул, включил правый поворот и остановил машину у обочины. Остановился и следовавший за нами Дёмин.

— Откуда вы узнали?

— О чём? — спросил Гончаров.

— Что встреча в ресторане подстроена.

В салон ввалился Дёмин, спросил у меня:

— Всё в порядке, Женя?

Примчался ко мне на помощь. На тот случай, если непредсказуемый Гончаров выкинет какой-либо номер.

— Всё нормально, — сказал я. — Сергей Андреевич, оказывается, знал, что мы его снимаем. И сейчас просветит нас, кто же это его надоумил.

Я ласково посмотрел на Гончарова. Вообще-то я готов был отделать его под орех, но для этого ещё не пришло время.

— Нина Тихоновна вам сказала? Да?

— Нет.

— А откуда же…

— Я случайно узнал. Она разговаривала с вами по телефону, думала, я сплю, а я не спал…

Мы с Дёминым переглянулись. Причиной любого провала почти всегда является мелкая оплошность. Когда-нибудь весь мир рухнет из-за пустяка. Просто потому, что кто-то очень незначительный по должности, сто двадцать седьмой по счёту заместитель небольшого в масштабах мира начальника по рассеянности нажмёт не на ту кнопку.

Гончаров засмеялся почти по-дружески. Похоже, он искренне радовался тому, что его задумка удалась.

— Я когда понял, что готовится, решил — и виду не подам, что знаю. И сам вас разыграю. Всегда — вы, а в этот раз — вас.

— Вы нам съёмку сорвали, — мрачно объявил Дёмин.

— Почему? — опешил Гончаров. — Да, не по-написанному пошло, но получилось-то неплохо!

Дёмин нервно хрустнул пальцами. В общем-то, на Гончарова не за что было сердиться. Он имел точно такое же право разыграть нас, какое имели и мы. Да и получилось у него неплохо, надо признать.

— Вас ищут, — сказал Дёмин.

— Кто? — вскинулся Гончаров.

— Эф-эс-бэ, — раздельно произнёс Дёмин, глядя на собеседника с мстительным злорадством.

— Кто-кто?

— Федеральная служба безопасности. Та, что на Лубянке.

— Уф-ф, — с явным облегчением произнёс Гончаров. — Их-то я не опасаюсь. Я больше о Нине своей тревожусь.

Собственную жену он боялся больше, чем людей из спецслужбы.

— Я вас затем и поджидал, — сказал Гончаров. — Тут такое дело, мы с Толиком вчера после всего взяли бутылочку…

— Кто такой Толик?

— А товарищ мой. Тот, что со мной был в ресторане.

«Лейтенант», которого «полковник» Гончаров жестом руки поднял из-за углового столика, немало напугав нашего актёра.

— Поехали мы с Толиком к нему домой… Он отличный парень, кстати. Мы с ним вместе когда-то работали. Это же я его и попросил помочь. «Хочешь, — говорю, — хохму посмотреть? Тебя ещё и по телевизору покажут…» Ну ладно, в общем, поехали мы к нему, бутылочку приговорили, он за второй сбегал…

— Короче! — буркнул Дёмин.

— Мы и вторую приговорили…

— Короче!

— В общем, надо, чтобы вы сказали, что я действовал по вашему указанию…

— Кому сказать?

— Нине моей.

Он пропьянствовал всю ночь и теперь боялся заявиться домой. Мы были нужны ему как щит. Я с удовольствием вытолкал бы его сейчас из машины, но на окраине Москвы страдала обуреваемая нехорошими предчувствиями Нина Тихоновна, и моим долгом было как можно скорее её утешить. Только по этой причине Гончаров поедет домой не на метро, а в моей машине.

— Врать я вашей жене не буду, — сказал я. — Но до дома довезу.

— Ребятки, не губите! — приложил руку к сердцу Гончаров. — Для вас это — пара пустяков. А для меня — вопрос жизни и смерти.

Подумал и заключил:

— Нет, это всё-таки вопрос смерти.

— И насчёт ФСБ напрасно вы так легкомысленно отозвались, — мстительно сказал Дёмин. — Они дело возбудили.

— Какое?

— По факту подделки документов. Удостоверение-то у вас откуда?

— Купил.

— Купили? — не сдержался я.

— Ага. В метро. Там какие хочешь продаются. И о том, что ты инвалид. И о том, что депутат. На выбор. Я купил одно, фамилию вписал, фотокарточку свою вклеил — и готово.

— А печать откуда?

— Какая печать? — удивился Гончаров.

— В удостоверении.

— Там не было печати.

Я первый понял, что к чему, и засмеялся. Он даже без печати обошёлся, этот Гончаров. А наш актёр ничего и не заметил. Так растерялся, что ему в ту минуту можно было впаривать что угодно.

— Вас посадят, — объявил Дёмин.

— За что?

— За подделку документов.

— Это недоказуемо.

— Там такие спецы, что докажут все, что угодно.

— У нас сейчас демократия, — веско произнёс неустрашимый Гончаров. — И сталинские методы не проходят.

Действительно, оказалось, что в этой жизни он боится одну только свою Нину Тихоновну.

— Удостоверение я выбросил. Его никто не видел…

— Один человек всё же видел.

— Одного — мало.

— И на плёнку всё записано.

— Но без подробностей.

Да, всё так. И по большому счёту даже при желании ничего Гончарову не смогут сделать. Да и за что?

— Так как насчёт моей просьбы? — уточнил Гончаров.

— Никак! — отрезал Дёмин.

— Напрасно. Я ведь вам ещё мог бы пригодиться.

— Это точно, — вздохнул Дёмин и нервно сжал кулаки.

— А что? — воодушевился Гончаров. — Я ведь мог бы ещё в съёмках поучаствовать.

— Ну уж нет, спасибо.

— Зря вы так. У меня и задумки есть. Я могу шпиона сыграть…

— Одного уже сыграли, достаточно.

— Или крутого мафиози, — невозмутимо продолжал Гончаров.

— Не нуждаемся.

— Или засекреченного космонавта, я уже всё продумал. А разыгрывать будем моих дружков из детства.

Я встрепенулся. Всё, что он говорил до сих пор, было полной ерундой. Я сам подобных сюжетов придумывал в день по десятку и все их бестрепетно забраковывал. Потому что посадить нашего актёра перед разыгрываемым нами человеком и объявить человеку, что перед ним, допустим, крёстный отец местной мафии — это пустой номер, из которого ничего не вытянешь. Не смешно. Не на что потом смотреть. А вот Гончаров, пусть и неосознанно, сделал следующий шаг. Он предложил привнести в происходящее личный момент. Люди вырастают, взрослеют, у каждого своя судьба, кто-то смог подняться по ступеням жизни, кто-то считает себя неудачником, но у каждого существует труднообъяснимая потребность услышать хоть что-либо о чужих успехах или неудачах. Кем стал твой бывший сосед по парте? За кем замужем твоя первая любовь? Кто преуспел, а кто, напротив, спился? Это зачастую интересует больше, чем сплетни о жизни кинозвёзд. И вот если крёстным отцом, крутым мафиози, стал не абстрактный некто, а твой бывший дружок, с которым ты вместе шкодил и куролесил в детстве — вот это будет да!

— И что — есть кто-то на примете? — осведомился я. — Есть кого разыграть?

— Сколько угодно!

— И вы готовы поучаствовать?

— Ещё бы!

— Погоди, Женя, — вмешался Дёмин. — Давай отложим это на потом!

Он до сих пор не мог простить Гончарову коварства. Я же был не способен сердиться долго на кого бы то ни было. Особенно ввиду открывшихся перед моим взором перспектив.

— Пока всё только обсуждается, — примирительно сказал я. — Без каких-либо обязательств с нашей стороны.

Я видел Гончарова в деле. Чёрт побери, там, в ресторане, по нему действительно нельзя было сказать, что он двадцать лет прослесарил на заводе. И почему бы ему в таком случае и в самом деле не стать на денёк каким-нибудь супершпионом?

Дёмин, наверное, догадался о моём настроении, укоряюще вздохнул и буркнул:

— Ладно, езжай. Завтра поговорим.

Вышел из машины, демонстративно громко хлопнув дверцей. Я завёл двигатель.

— Я на вас надеюсь, — сказал Гончаров.

Он ни на секунду не забывал о своей Нине Тихоновне.

Мне всё-таки пришлось подняться к квартире вместе с ним. Нина Тихоновна, увидев мужа, упала к нему в объятия. Я не очень уверенно пробормотал, что в случившемся виноваты мы одни и что мы просим нас извинить, но женщина меня даже не слушала. Здесь сейчас я был лишним. И я ушёл.

Спустившись вниз, я обнаружил Дёмина.

— Я ехал за тобой, — сказал он.

Наверное, на всякий случай. Не доверял он этому Гончарову.

— Забудь о нём, — посоветовал мне Илья.

— Из этого что-то может получиться.

— Забудь!

— Я уже даже вижу, как мы будем это снимать.

— Не будем!

— Будем.

Дёмин заглянул мне в глаза и проникновенно произнёс:

— Он авантюрист, Женя!

Для него это, наверное, было очень убедительно. Но не для меня.

— Я и сам авантюрист, — засмеялся я.

— Вот это-то и плохо.

— А мне нравится.

Дёмин посмотрел печально. Чтобы отвлечь его от нехороших мыслей, я сказал:

— Всё в порядке, Илья. Продолжаем работать. Что там у нас на подходе?

— Бандитские разборки, — ответил он. — Жестокие рэкетиры, ящик с оружием и криминальный авторитет, держащий в страхе пол-Москвы.

— Когда сможем это снимать?

— Послезавтра.

6

Как правило, героев наших сюжетов мы отыскивали, перелопачивая тысячи приходящих на адрес телепередачи писем. Телезрители предлагали в претенденты на розыгрыш своих знакомых, родственников или сослуживцев. Иногда — нелюбимых начальников или столь же нелюбимых соседей по подъезду. И никогда себя лично. Мы всё-таки старались выбирать письма, написанные близкими родственниками или друзьями с многолетним стажем, потому что разыгранный нами человек, узнав о розыгрыше, мог повести себя по-разному, и тогда мы сообщали ему, по чьей наводке он попал в нашу передачу. Это сразу приглушало страсти — розыгрыш, затеянный своими же, воспринимался с меньшим недовольством. Опыт нас ещё ни разу не подводил.

Героем следующего сюжета программы «Вот так история!» должен был стать некий Саша Бобриков. Я видел его фото. Семнадцать лет. Без усов. Нескладен. Типичный подросток. Юношей его можно будет назвать годика через три. Он лишь недавно окончил школу и, как всякий недавний школяр, пока ещё очень смутно представлял себе свой дальнейший жизненный путь. На работу Саша так и не устроился, и дни проводил, лёжа на диване с книжкой в руках. Бобриков обожал детективы, но не заграничные, а свои, родные — те, что про «новых русских», про рэкет и про жестокие бандитские разборки. Обо всём этом на телевидение написала Сашина мама. Я, честно говоря, так и не уяснил для себя, что именно подвигло женщину на то, чтобы сделать своего сына героем телепрограммы, которую смотрит вся страна, но кое-какие догадки у меня были. Она, я думаю, устала смотреть на своего бездеятельного сына и решила устроить ему небольшую встряску. С нашей помощью. Мы не возражали.

Светлана съездила к Сашиной маме и провела в беседе с женщиной почти четыре часа. В результате сам собой сложился незамысловатый сценарий будущего действа. И место событий было подобрано рядом с Сашиным домом — обувная мастерская, хозяином и единственным работником которой был тщедушный старик с обвислыми усами. Звали его Ашот Гаспарян, и он носил изумительную по своим размерам кепку-«аэродром», по которой его можно было узнать издалека. Выслушав наше предложение поучаствовать в съёмках, старый Ашот только спросил:

— Я в тэлэвизари буду, да?

— Да, — с готовностью подтвердили мы.

— Карашо, — кивнул он в ответ, и кепка-«аэродром» колыхнулась.

Итак, Саша Бобриков с подачи своей матери, которая якобы обо всём договорилась с Ашотом, должен был приступить к работе в мастерской. На правах ученика, за небольшие деньги. Выслушав известие о работе от мамы, Саша Бобриков лишь пожал плечами, показывая, что лично ему всё равно. С этой минуты дело завертелось.

Мы решили, что придуманная нами история должна приключиться с Сашей Бобриковым в первый же день его работы на новом месте. Ашот Гаспарян трудился в крохотной, два на два метра, мастерской, давным-давно собственноручно сооружённой им в глубине жилого квартала. Вокруг кипела жизнь, где-то наверху выходили указы и постановления, сменялись правители, а у Ашота всё было по-прежнему. Всё так же несли ему в починку свою обувь жители окрестных домов, никому он не отказывал и всегда мог заработать на кусок хлеба независимо от того, какой общественный строй сегодня за окном. И в прежние времена, и сейчас никто не притеснял его явно. Считалось, что он кому-то платит, что и позволяет сохранять не очень прибыльный, но устойчивый бизнес, хотя никто ничего не знал наверняка, да и мало кого это, по чести сказать, волновало.

Самой большой сложностью для нас стали размеры ашотовской цитадели свободного предпринимательства. Сам Ашот едва мог развернуться в своей каморке, а уж о том, чтобы где-то спрятать операторов с видеокамерами, не могло быть и речи. В конце концов Дёмин раздобыл крохотные телекамеры, используемые для слежения и охраны на режимных объектах — они были размером с консервную банку из-под маслин, и их легко удалось разместить среди завалов старой обуви, которой были загромождены все полки в мастерской. А записывали мы всё в фургоне, припаркованном неподалёку.

Без четверти десять сквозь зеркальные стекла фургона я увидел Сашу, идущего к мастерской. При входе он замешкался, но лишь на мгновение, вошёл, плотно прикрыл за собой дверь.

Я тотчас же переместился к установленным в фургоне мониторам. На них было видно всё, что происходит в мастерской.

— Здравствуйте, — сказал Саша.

Он явно робел. Гаспарян ничего не ответил, только молча кивнул и снова занялся старым сапогом, который чинил до прихода своего нового помощника. Бобриков топтался на месте, не зная, что ему делать. Старый Ашот не пытался ему помочь. Так прошло минут пятнадцать. Наконец Гаспарян отложил сапог в сторону и взглянул на часы. Сейчас он должен был уйти, чтобы предоставить возможность новым действующим лицам выйти на сцену.

— Будэшь здэс, — сказал Ашот. — Што прынэсут, бэри.

Бобриков с готовностью кивнул. Наконец-то и на него обратили внимание.

— Гавары — на суботу.

— В субботу будет готово? — уточнил Бобриков.

— В суботу, да.

Ашот покопался в карманах своего замусоленного халата, долго пересчитывал мелочь, потом отдал несколько монет Бобрикову.

— Прыдут луди — адашь. Сдача, понял? Вчера им биль дольжин.

У него были руки человека, зарабатывающего на кусок хлеба нелегким трудом — почерневшие, в морщинах и рубцах. И сам он был такой же, если приглядеться. Трудно жил.

— Чириз сорок мынут прыду, — пообещал Ашот и вышел.

Бобриков наблюдал за ним через пыльное окошко мастерской. Старик шёл прочь, прихрамывая и ссутулив плечи. Когда он исчез из виду, Саша Бобриков наконец смог детально изучить место своей работы. Вполне возможно, что в этой каморке ему предстояло провести всю свою сознательную жизнь. Мне показалось, что по этому поводу он не испытывает ни малейшего восторга. От завалов старой обуви веяло унынием. Потрескавшееся зеркало, засиженная мухами лампочка под потолком, выгоревший от времени портрет товарища Сталина и скопление всевозможного старья на полках.

Я, не отрывая взгляда от изображения на мониторе, поднял руку и требовательно щёлкнул пальцами.

— Пора? — спросил догадливый Дёмин.

— Да, — ответил я.

Дёмин нажал на клавишу переговорного устройства.

— Пора, ребята!

Не прошло и нескольких минут, как к ашотовской мастерской подкатили две иномарки. Из джипа никто не появился, а из «Мерседеса» выбрались два здоровенных детины, которые с трудом втиснулись в мастерскую, сразу заняв всё свободное пространство, так что бедному Саше досталось место в углу.

Парни выглядели грозно. Прежде Саша Бобриков видел такие лица только на милицейских стендах, тех самых — «Их разыскивает милиция».

— Где армянин? — спросил один из гостей.

— Армянин? — не сразу сообразил зажатый в угол Саша.

— Ашот.

— Ах, Ашот! — осенило Бобрикова. — Его нет.

Гости с недоверчивым видом изучили окружающую обстановку, как будто Ашот мог спрятаться в каком-нибудь из старых ботинков. Не обнаружив Гаспаряна, один из парней сказал сквозь зубы:

— Ты кто?

— Я Саша.

— А я Паша, — недобрым голосом сообщил парень. — Ты чё, бузишь?

— Это как?

— В непонятки играешь? — нахмурился парень и нервно повёл плечами, ещё больше пространства занимая в мастерской.

Казалось, ещё чуть-чуть, и стены мастерской завалятся.

— Я спрашиваю — ты Ашота человек?

— Да, — неуверенно подтвердил Бобриков.

— Работаешь на него?

— Да.

— Нам Ашот денег должен.

Бобриков замялся, не зная, что ответить.

— Он разве не оставлял ничего?

— Оставлял, — кивнул Бобриков и с сомнением посмотрел на парней.

Уж больно они были не похожи на людей, пришедших за копеечной сдачей.

— Вчера ещё должен был отдать, — напомнил гость. — Сказал, если его не будет, оставит напарнику. Напарник — ты?

Значит, всё-таки сдача.

— Деньги он оставлял, — снова сказал Бобриков и полез в карман.

Один из гостей нетерпеливо протянул руку. В эту руку Саша Бобриков и ссыпал несколько монет.

— Вот, — сказал он с выражением честно выполненного долга на лице.

Вышла некоторая заминка. Парень всё так же держал на весу широкую, как лопата, ладонь, на которой покоились монеты, и рассматривал их так, словно никак не мог уяснить, что это за металлические кружочки такие. Бобриков уже понял, что сделал что-то не то, и, будь у него такая возможность, сбежал бы, но дверь находилась за спиной у парней.

— Ах-х-х ты-ы-ы! — выдохнул парень и, багровея лицом, ухватил несчастного Бобрикова за ворот.

Саша пикнуть не успел, как был в мгновение вознесён под потолок.

— Да я тебя, падла, порешу! — как-то буднично сообщил Бобрикову страшный гость и тряхнул Сашу так, будто тот был Буратино, из которого таким образом пытались вытрясти утаённые им сольдо. — Ты же у меня под асфальт ляжешь! Я же тебя…

Но по-настоящему испугаться Бобриков всё же не успел. Напарник его мучителя сказал:

— Брось его. Ты же видишь, это сперматозоид, у него понятия никакого.

И уже Бобрикову:

— Давно ты на Ашота работаешь?

— Сегодня первый день, — из-под потолка сообщил Саша.

Державший его на весу парень разжал пальцы. Бобриков плюхнулся на пол, но удержался на ногах.

— Ашот должен бабки, — отрезал парень. — Если через пять минут бабок не будет, я…

Он запнулся и бешено завращал глазами. Наверное, кара предполагалась столь ужасная, что о ней даже рэкетиры боялись говорить вслух. Бобриков застыл на месте. Так теряют способность действовать люди, которые не видят выхода.

Страшные гости, похоже, никуда не спешили. Топтались в мастерской, недобро поглядывая на Бобрикова. А тот совсем погас. Он пришёл сюда работать, а вместо этого попал в очень неприятную историю. Про существование рэкета он слышал, конечно, и прежде, но всегда считал, что лично его это никогда не коснётся.

— Ашот нас динамит, — нарушил молчание один из парней.

— Да, — согласился второй. — Зажал бабки, падла.

Он так разнервничался, что даже вытянул из-под куртки пистолет. Бобриков побелел.

— Ты нам ни к чему, так что не вздрагивай, — успокоил его бандит. — Это я армянина мочить буду.

— Он отдаст, — непослушными губами произнёс Бобриков. — Придёт и всё отдаст.

Жалко было старика. Бобриков не хотел, чтобы бедолагу убили из-за каких-то денег.

— Мы ему счётчик включим, — сообщил рэкетир. — Сто тысяч он нам был должен, а теперь ещё проценты побегут.

Бобриков не поверил собственным ушам. Стоял и смотрел на непрошеных гостей. Но те, похоже, нисколько не шутили.

— Сто тысяч? — недоверчиво переспросил Бобриков.

Знал, что рэкетиры — это жестокие и бессердечные люди, но чтоб за сто тысяч убивать…

— Я отдам, — сказал Саша. — Сам.

Я внутренне был готов ему поаплодировать. Он оказался неплохим парнем, готовым уберечь ближнего от неприятностей, даже понеся при этом какие-то расходы. Это свое свойство он тотчас же и продемонстрировал, вытащив из кармана сто тысяч рублей.

— Вот! — сказал благородный Саша. — Возьмите!

Рэкетир смотрел на деньги так, как пять минут назад смотрел на предложенную ему мелочь. Ситуация была столь узнаваемой, что Бобриков обмер и превратился в статую.

— Нет, он всё-таки прикалывается, — пробормотал бандит.

— Ты чё, чувак? От жизни притомился? — осведомился второй. — Баксов сто тысяч! Баксов!

И до того у Саши Бобрикова было не самое беспечное выражение лица, но теперь он изумился так, что его вовсе нельзя было узнать.

— Долларов? — не сдержался он. — Сто тысяч?

Более растерянного человека я в жизни своей не видел. Оно и понятно. Кто такой Гаспарян? Владелец крохотной каморки, в которой он днями чинит чужую сношенную обувь. Он не хватает звёзд с неба, и заработка ему явно достаточно лишь на хлеб и самую дешёвую колбасу, какую только можно купить в магазине. И требовать с него сто тысяч долларов — едва ли не то же самое, что обкладывать данью бомжа.

Один из парней выглянул из мастерской и сделал знак своим товарищам, оставшимся в машинах. Тотчас же те и появились, и обнаружилось, что к Ашоту прибыла целая бригада — восемь человек. Испытавший немалое потрясение Бобриков едва нашёл в себе силы, чтобы обратить внимание страшных рэкетиров на несоответствие их мощи и скромности существования такого человека, как Ашот Гаспарян.

— Вы что-то напутали, — пробормотал Саша. — Это же Гаспарян! Обувщик! Откуда у него такие деньги?

Он, похоже, всё больше укреплялся в мысли, что произошла какая-то чудовищная ошибка, и когда уверился в этом окончательно, один из бандитов извлёк из внутреннего кармана куртки пухлую пачку цветных фотоснимков.

— Это что? — спросил недобрый гость. — А это? А вот это?

Он перебирал фотографии по одной и каждую из них показывал Бобрикову. Фотографии были что надо, как картинки из красивой жизни: старинные замки, «Роллс-Ройсы», яхты. Но не это поразило Бобрикова, а наличие на всех без исключения фотографиях старого Ашота Гаспаряна. Нет, на фотографиях Гаспарян вовсе не выглядел старым, напротив, смотрелся так хорошо, что можно было подумать, что и не он это вовсе. Но это был, конечно, он. Где-то в смокинге, где-то с сигарой, ещё было фото из разряда «Гаспарян в котелке и с тростью». Бобриков смотрел на всё это широко открытыми глазами и явно ничего не понимал. Его собеседник пришёл ему на помощь.

— Вот это твой «обувщик» на фоне своего дома, — сообщил рэкетир. — Замок во Франции. Неплохо?

А замок действительно был неплох. Роскошное убранство. Газоны вычурно подстрижены. Ашот Гаспарян на фоне этого великолепия смотрелся прекрасно.

— А это он на своей яхте.

Это и не яхта вообще-то. Это настоящий круизный лайнер. Здесь Ашот в одних плавках и, несмотря на свой очень даже преклонный возраст, обнимает двух полногрудых девиц. Девчонки прямо из «Плейбоя». Даже не верилось, что подобное счастье доступно невзрачному на вид Ашоту.

— Его «Роллс-Ройс».

Отличная машина.

— Его личный самолет.

Чёрт побери, какая красота!

— Это он в Монте-Карло.

На фото — Ашот за игорным столом, внимательно следит за игрой и курит сигару. Дым ест ему глаза, он щурится.

— Вот отмечают его день рождения.

Лужайка, пальмы, на заднем плане — белоснежный дворец.

— Это на Гавайях, — пояснил бандит.

Много-много гостей. Мужчины в смокингах, дамы в вечерних туалетах. В центре — довольный жизнью Гаспарян. А рядом с ним… Бобриков недоверчиво прищурился вглядываясь.

— Да, — флегматично подтвердил бандит. — Ты не ошибся. Это американский президент.

На Бобрикова было больно смотреть. Пережитые душевные страдания не красят никого.

— Да ты и не знал ничего, похоже, — будто бы только что обнаружил рэкетир.

— Не знал, — прошептал потрясённый Бобриков.

— Это же Ашот! — сказал бандит, причем имя «Ашот» он произнёс со смесью восторга и ненависти одновременно. — Он пол-Москвы под собой держит! Вся армянская мафия под ним! Казино, гостиницы, проститутки на Тверской — это же всё его хозяйство!

Бобриков хлопал ресницами, пытаясь постичь смысл сказанного.

— А эта халупа, — бандит повёл рукой вокруг, — всего лишь для прикрытия.

Бобриков знал Ашота давно. Лично не был знаком, но видел старика тысячи раз. Эта покосившаяся от времени будка мастерской стояла здесь всегда, сколько Бобриков себя помнил. Ашот представлялся ему бессловесным и безобидным мудрым стариком, какими только старики и бывают. Человек, тихо доживающий свой век. Никому не нужный. Одинокий. Бедный, как церковная мышь. Человек, до которого никому никогда нет дела, и о ком вспоминают, лишь обнаружив необходимость отнести в починку обувь. И вдруг — дворцы, яхты, красавицы из «Плейбоя».

А один из бандитов тем временем будто случайно сдвинул в сторону табурет, под которым обнаружился картонный ящик. Ящик был без крышки, и потому сваленные в него в беспорядке пистолеты, общим количеством десятка в полтора, Бобриков увидел сразу же. Он даже не успел испугаться, потому что бандит сказал совершенно будничным голосом:

— Это Ашот о безопасности своей печётся.

Находка подвигла рэкетиров на новые поиски, и они стали бесцеремонно сбрасывать с полок старую обувь. Бобриков им не препятствовал и даже не пытался протестовать — и очень скоро получил возможность освежить свои впечатления. За рваной обувью обнаружились пачки денег: заклеенные бумагой или перевязанные бечёвкой, они беспорядочно заполняли все полки, а сданная в ремонт обувь служила им лишь прикрытием, и трудно было сказать, какие суммы кроются в этих горах, состоящих из дензнаков.

— А ты говоришь — обувщик, — наставительно сказал рэкетир.

Распахнув дверь, крикнул своим товарищам:

— Несите сумки!

В присутствии бессловесного и крайне опечаленного Бобрикова бандиты собрали щедрый рэкетирский урожай и отбыли, прихватив и ящик с пистолетами. Бобриков следил за отбытием иномарок с потерянным видом и несколько пришёл в себя, лишь обнаружив, что остался один.

В мастерской был совершенный разгром. Спохватившись, Бобриков принялся наводить порядок и за пятнадцать минут привел мастерскую в почти первоначальный вид. Почти — потому что теперь здесь не было ни денег, ни оружия. И Бобриков понял, что и ему здесь делать нечего. Желание убежать прочитывалось на его лице, но побег не удался. Скрипнула дверь. Вошёл Гаспарян. При его появлении с бедным Бобриковым что-то случилось. Он не мог устоять на ногах и опустился на табурет. Гаспарян, казалось, ничего не заметил. Бобриков смотрел на него такими глазами, какими смотрят на человека, про которого внезапно стало известно, что он злодейски умертвил сто пятьдесят человек, среди которых были даже женщины и дети.

— Никто нэ прыходил? — спросил старый Ашот.

Он всё так же сутулился, но теперь Бобрикову казалось, что сутулость эта — не от прожитых лет, а от груза преступлений, совершённых крёстным отцом армянской мафии.

— Никто нэ прыходил? — повторил вопрос Гаспарян.

— Нет, — соврал Бобриков и тут же, безо всякого перехода, добавил:

— Мне домой.

— Што? — удивился Гаспарян.

— Домой.

— Иды, — пожал плечами старик.

Бобриков поднялся с табурета и нетвёрдо шагнул к двери.

Я оторвался от монитора и тоже встал. Светлана вопросительно взглянула на меня.

— Заканчиваем, — сказал я и вышел из фургона.

Бобриков уже выскочил из мастерской и стремительно удалялся от неё, явно готовясь перейти на бег. Он мчался прямо на меня, но меня не видел. В его глазах не было ничего, кроме выражения ужаса. А тут еще насмешник Гаспарян крикнул бедному парню в спину:

— Эй! А пыстолэт гдэ? А дэнги гдэ?

Бобриков тотчас прибавил скорости и, поскольку он мчался, не разбирая дороги, налетел на меня. Я, наверное, показался ему деревом, потому что он тут же предпринял попытку обогнуть препятствие. Мне пришлось схватить его за руку.

— Всё в порядке? — осведомился я.

Он смотрел на меня и явно не узнавал. Потом что-то промелькнуло в его взгляде, какая-то искра.

— Всё в порядке? — повторил я.

Бобриков повёл взглядом вокруг. Все наши уже высыпали из фургона и стояли поодаль, наблюдая за происходящим. Один из операторов снимал нас, не таясь. Ашот Гаспарян беззвучно смеялся в свои седые усы. Подъехали иномарки с «рэкетирами», и выглядели эти ребята сейчас совсем не грозно.

И тогда Бобриков засмеялся — дробно, нервно. С этим смехом из него уходил пережитый страх.

— Я поверил, — сказал он. — Я и вправду поверил!

Будто и сам удивлялся собственной доверчивости. Вокруг нас уже собралась толпа любопытных. Всё новые и новые люди подходили, ещё минута или две — и нам уже не вырваться из этого живого кольца.

— Всё! — сказал я. — Уезжаем!

Напоследок похлопал Бобрикова по плечу:

— До встречи в студии!

Он ничего не ответил, но счастливо улыбнулся. То ли радовался тому, что его покажут по телевизору, то ли испытывал восторг, окончательно удостоверившись, что никакой Ашот не мафиози.

7

Президент телекомпании «Стар ТВ» Олег Александрович Боголюбов занимал огромный, едва ли не в половину футбольного поля, кабинет в одном из зданий в самом центре Москвы. Еще два года назад никто не знал об этой компании, да и существовала ли она в те времена — загадка, но в последние несколько месяцев боголюбовская команда сделала стремительный и эффектный рывок, в одночасье став лидером, и продолжала набирать очки, принимая под своё крыло всё новых и новых производителей популярных телепрограмм. Только и было слышно: один присоединился к «Стар ТВ», другой — тоже, а тот вон пока не в команде, но предварительные переговоры уже ведёт.

— Они съедят всех, — мрачно пророчествовал Дёмин. — Прямо акулы какие-то. Настоящие хищники.

На самом деле Боголюбов впечатления хищника не производил. Молод, приятен в общении, улыбчив. Деловая хватка у него, конечно, имелась, но в своих действиях «Стар ТВ», как мне приходилось слышать, обходилась без особых грубостей и ударов в спину. Между нами и боголюбовской компанией не было тёплых отношений, мы являлись конкурентами, и этим всё сказано, но Гена Огольцов, несмотря на свою экстравагантность, проявлявшуюся время от времени, всё-таки был очень неглупым человеком, и его слова о полезности дружбы с нужными людьми я запомнил. Прежде чем что-либо предпринимать, мы ещё раз прикинули свои возможности. Получалось так, что сил у нас хватало только на производство четырёх выпусков в месяц — два выпуска Дёминского сериала и два выпуска Светланиной программы. Это вдвое меньше, чем требовал Огольцов. Достичь желаемого мы могли одним путём — оттянуть силы с программы «Вот так история!», что было равнозначно самоубийству. Значит, надо договариваться со «Стар ТВ». Так я оказался в боголюбовском кабинете.

С Боголюбовым мне приходилось встречаться, но всё больше на бегу, и теперь он, разглядывая меня, щурился, будто видел впервые, и с интересом изучал. Это я уже потом понял, что у него такая манера общения. Любил сбивать с толку неподобающей моменту мимикой.

— Поздравляю, коллега, — сказал я ему первым делом.

— С чем?

— С успехом последних месяцев.

Он улыбнулся улыбкой усталого человека, который один только и знает истинную цену достигнутого успеха.

— Спасибо.

— Ваша компания…

— Давай на «ты», — предложил он.

— Твоя компания скоро превратится в империю.

— Я надеюсь, что этот момент наступит не слишком быстро.

— Вот как? — удивился я.

Не очень-то я ему поверил, если честно.

— Любой организм нормально функционирует только тогда, когда он развивается. А дальше следует старение. И неизбежная смерть. Сформировавшаяся окончательно империя — обречённый организм. Перестала расти и скоро непременно умрёт.

Я его понял. Смысл жизни — только в движении. Кто остановился, тот погиб. Он был очень не глупым парнем, этот Боголюбов.

— Это хорошо, что мы мыслим одинаково, — сказал я. — Возможно, нам удастся найти общий язык.

Он благосклонно кивнул в ответ. По его взгляду я прочитывал его характер. Холодный и расчетливый.

— Мы готовим новые программы, — сообщил я. — И очень на них рассчитываем. Прочим им не меньший успех, чем имеет наша «Вот так история!». Именно поэтому ищем компаньонов. Нужно мощное начало. Успех с первых же выпусков.

Боголюбов молчал и слушал. Он очень грамотно вёл себя. До поры лучше совсем не проявлять инициативы. Пусть выговорится твой собеседник, получится, что он выступает в роли просителя, и тогда только от тебя зависит, соглашаться или нет. За тобой последнее слово. Сейчас последнее слово оставалось за Боголюбовым. Он набирал очки, ещё даже не открыв рта. Для нас — для меня, для Светланы, для Ильи — это была не самая лучшая ситуация. И мы никогда не обратились бы к Боголюбову, если бы не вставшие перед нами проблемы. Теперь весь вопрос — какие условия попытается выторговать для себя Боголюбов.

— А что за программы? — спросил Боголюбов. — Пилотные выпуски есть?

— Они практически готовы. Надо несколько дней на доводку.

— Жанр?

— Одна программа делается исключительно для женщин. Всякая всячина, собранная вместе. Как бы «Космополитен», но только на телеэкране.

— Хронометраж?

— Ориентируемся на тридцать минут.

— А второй проект?

— Пятнадцатиминутные выпуски. Своеобразный телесериал. Герои переходят из серии в серию, но тема каждый раз новая. Ликбез для обывателя. Герои сериала разыгрывают небольшие спектакли, отвечая на извечное «Что делать?». Что делать, если купил в магазине бракованную вещь или просроченные продукты. Что делать, если с телефонной станции пришёл счет за междугородные переговоры, которых ты не вёл. И множество других «Что делать?».

Боголюбов терпеливо ждал.

— Мы предлагаем «Стар ТВ» поучаствовать в этих проектах.

Он сделал вид, что раздумывает. На самом деле он давно понял, зачем я пришёл, и почти наверняка был готов к ответу. Но — тянул время, выдерживая правила игры. Чтобы он окончательно не уверился в том, что является хозяином положения, я сказал:

— Непременное условие вашего участия — хорошее эфирное время.

Его взгляд стал ещё более задумчивым. Но теперь уже я взял паузу.

— Я не люблю рисковать в одиночку, — сказал Боголюбов. — Тем более — брать на себя чужой риск.

Посмотрел на меня так, будто я предлагал ему что-то недостойное и только его природная проницательность позволила вовремя обнаружить подвох.

— Ты приходишь и говоришь: вот у меня идея, давай поработаем, — продолжал Боголюбов. — А эфирное время я отдаю своё. Несправедливо.

— Почему же?

— Потому что свою «Вот так история!» ты в эфире не подвинешь. Правильно? Она — твой основной капитал. Хорошо раскрученная, чертовски популярная программа. Ею ты рисковать не станешь. А рискнуть предлагаешь мне. Я отдаю своё эфирное время, ещё не зная, как выстрелят эти новые проекты.

По опыту я знал, что перечисление предстоящих трудностей и рисков — всего лишь прелюдия. Артподготовка, пальба по площадям, которую непременно проводит всякий уважающий себя бизнесмен, прежде чем перейти к главному — к выставлению условий. Что и произошло.

— Давай по-честному! — предложил Боголюбов, заглядывая мне в глаза. — Ты поучаствуешь в проекте всем своим пакетом.

Я даже не сразу понял, что он предлагает. А Боголюбов молчал, всё так же глядя на меня.

— Всем пакетом? — переспросил я.

— Да.

— Я не совсем понимаю.

— Ты придёшь в «Стар ТВ» не только с новыми программами, но и со своей любимой «Вот так история!».

Я неуверенно улыбнулся. Не мог понять, что означают его слова. Вежливый отказ?

— Ты хочешь, чтобы я отдал тебе свою программу?

— Нет, что ты! — широко улыбнулся Боголюбов, демонстрируя дружелюбие, но взгляд его при этом был по-прежнему холоден и цепок. — Как тебе в голову такое могло прийти? Просто я, вкладывая деньги и отдавая лучшее эфирное время, хочу подстраховаться. Ты берёшь меня в долю…

— О какой доле речь?

— У тебя ведь фирма.

— Не у меня. Нас трое.

— А я буду четвёртым.

Нет, он всё-таки не шутил! Мне понадобилось время, чтобы это осознать. Вообще-то тугодумом я никогда не был, но когда некто у тебя на глазах запускает руку в твой карман и при этом мило улыбается — у тебя запросто может сложиться впечатление, что ты чего-то не понимаешь.

— Мы, наверное, не поняли друг друга, — сказал я. — Я пришёл не просить денег, а предложить поучаствовать в проекте на взаимовыгодных условиях.

— Свою позицию я высказал.

Значит, всё всерьёз.

— В таком случае я настаиваю на взаимовыгодном участии в прибылях друг друга, — сказал я. — Мы отдаем часть акций своей компании, взамен получаем пропорциональную часть акций «Стар ТВ».

— Об этом не может быть и речи.

Боголюбов даже поджал губы, отчего его лицо приобрело не то надменное, не то обиженное выражение. «Ты меня хочешь надуть», — как бы говорил он своим видом.

Я не очень понимал, почему он упорствовал. Новые программы мы предлагали под своей фирменной маркой. Затраты были готовы нести поровну. И даже на прайм-тайм поначалу, если честно, не очень-то претендовали, понимая, что сначала надо попробовать, а дальше будет видно. И все, совершенно все вопросы можно было обсуждать. В том числе и долю расходов каждой стороны, и делёж предполагаемой прибыли. Так обычно и делается: стороны объявляют свои позиции, зачастую взаимоисключающие, а потом путем долгих переговоров идут к компромиссу, какому-то решению, удовлетворяющему всех. Сейчас же этого не было. Никаких переговоров: Боголюбов сразу объявил, что на уступки он не пойдёт. Отказ — так это называется.

— Конечно, мы можем обратиться и в другую телекомпанию, — сказал я. — Но мне всё-таки интересно: неужели «Стар ТВ» не видит здесь своей выгоды?

— Видит, — признал Боголюбов и по-птичьи склонил голову, разглядывая меня. — Так что, когда надумаешь, приходи. Мы всегда открыты к сотрудничеству.

Подразумевалось, что на их условиях. Откуда у Боголюбова такая уверенность в собственном всесилии?

Я поднялся из-за стола. Боголюбов — тоже. Он даже проводил меня до дверей.

— Заходи, — предложил он. — Всегда буду рад тебя видеть.

Доброжелательный взгляд. Лёгкая улыбка. И рукопожатие — такое холодное, что после него кажется, будто льдинку в ладони подержал.

8

Гончаров позвонил мне через пару дней. У него был тусклый, с незнакомыми мне интонациями голос, так что я поначалу его и не узнал.

— Это я, — сказал мой собеседник.

— Кто?

— Гончаров Сергей Андреевич.

Вот тогда я и понял, что он звонит неспроста.

— Что-то случилось?

— Нет, ничего.

А сам говорит так, будто у него только что умерла любимая бабушка.

— И всё-таки?

— Меня уволили с работы.

— За что? — удивился я.

Почему-то единственное, что пришло мне в голову в эти минуты — Гончарова уволили за прогулы. Или за выпивку.

— За тот случай.

— За какой случай? — не понял я.

— Ну, за съёмки те. За удостоверение. Ни за что, в общем.

Он явно был расстроен. Не хватало ещё, чтобы с ним что-то стряслось. Если что случится — вроде как мы будем виноваты.

— Приезжайте, — предложил я. — Прямо сейчас. Я вас встречу внизу. Договорились?

— Да.

Даже не обрадовался.

Он и приехал таким, каким я ожидал его увидеть — с мрачным выражением лица, с печалью во взгляде. Я провёл его наверх. В кабинете сидели Светлана и Дёмин. Светлана поздоровалась с Гончаровым доброжелательно и с участием, женское сердце отзывчиво к чужим несчастьям, зато Дёмин лишь буркнул что-то нечленораздельное и даже не подал руки.

За пару минут Гончаров поведал нам приключившуюся с ним историю. Люди из ФСБ добрались-таки до него и целый день, девять часов без перерыва, допрашивали его на Лубянке, всё из-за того злополучного удостоверения. Гончаров предусмотрительно всё отрицал, и даже сделанная нами видеозапись не сдвинула его со спасительной позиции — он продолжал уверять своих собеседников в том, что удостоверение было никакое не эфэсбэшное, а так, писулька какая-то, и актёру Баранову, которого он, Гончаров, с помощью этой писульки разыграл, со страху что-то примерещилось. Поскольку по видеозаписи трудно было сказать, что за удостоверение он показывал, гончаровская позиция была единственно верной. Не было поддельного удостоверения — нет и ответственности за подлог. Не добившись ничего, эфэсбэшники всё-таки для острастки заехали на работу к Гончарову, в овощной магазин, устроили там форменный обыск и здорово напугали его немногочисленный персонал и ничего не понявшего директора. Понять директор ничего не понял, кроме одного: гости пожаловали с Лубянки и причина этому жуткому событию не кто иной, как грузчик Гончаров. И едва эфэсбэшники уехали, в следующие шестьдесят секунд Гончаров вылетел с работы. На всякий случай, для профилактики. Если какой помидор в корзинке подгнил, его лучше выбросить сразу, пока и остальные не подпортились. Такая, наверное, была логика.

— Вот, — печально заключил Гончаров. — Такие дела.

Светлана смотрела на него с нескрываемым состраданием. Лично у меня эмоций было поменьше, но Гончарова я жалел. И один только Дёмин с демонстративной невозмутимостью таращился в окно, всем своим видом показывая, что этого грузчика-проныру он видит насквозь.

Я позвонил Касаткину.

— Это Колодин, — сказал я. — Мы сможем с вами встретиться?

— По какому делу?

— По неотложному.

Я услышал, как Касаткин вздохнул. У него каждый день — по три тысячи дел, и все без исключения неотложные.

— Это очень важно, — упорствовал я.

— Хорошо, жду.

Я положил трубку.

— Оставайтесь здесь, — сказал я. — Переговорю с Касаткиным и вернусь.

Касаткин встретил меня в коридоре, у двери собственной приёмной, из чего я заключил, что у него в кабинете гости, наверное, очень важные, и он вышел мне навстречу специально, потому что никак иначе не мог бы со мной переговорить.

— Женя! — с чувством сказал он и выразительно посмотрел на часы. — У меня одна минута на беседу с тобой!

В отведённое мне время я уложился. За пятьдесят секунд рассказал Касаткину о злоключениях бедного Гончарова, ещё десять секунд у Касаткина ушло на то, чтобы всё осмыслить.

— И — что? — спросил он.

— Вы должны вмешаться!

— Должен? — Касаткин приподнял бровь.

Настоящий чиновник! Всегда очень четко расставляет акценты. Я был вынужден дать задний ход.

— Нет, вы лично ничего, конечно, не должны…

— И на том спасибо.

— Но у вас связи, Николай Вадимович! Позвоните кому следует, пусть от Гончарова отстанут!

— Кто отстанет?

— ФСБ.

— Женя! Ты всерьёз думаешь, что я могу что-то указывать этим людям?

— Но ведь это нелепость!

— Ну почему же? Пусть его проверят. Этого, как его…

— Гончарова, — подсказал я.

— Вот именно, Гончарова. Он всё-таки чего-то там начудил.

— Но ведь это нелепость! — повторил я.

И опять Касаткин невозмутимо повторил:

— Ну почему же? Эта история с удостоверением…

— Вы сами в это верите?

— Во что?

— В то, что всё это — серьёзно!

Касаткин задумчиво посмотрел на меня. Я его понимал. Ему не хотелось ни во что вмешиваться, тем более что Гончаров, по большому счёту, подставился сам, но несоизмеримость гончаровского розыгрыша и последовавших вслед за этим событий настолько меня поразила, что я уже не мог остановиться. Мне бы возраст Касаткина, его житейский и чиновничий опыт — и я бы, возможно, отнёсся ко всему этому спокойнее. Но я был тем, кем я был, и не собирался отступать.

Касаткин, наверное, это понял.

— И что я должен, по-твоему, делать? — со вздохом осведомился он. — Сражаться за восстановление твоего протеже на работе?

— Я прошу вас защитить его от преследований.

И опять Касаткин вздохнул.

— А разве кто-то его преследует?

Делал вид, что ничего не понимает.

— Да ведь с ним пытаются расправиться! — не выдержал я. — Ничего не могут доказать и потому мстят!

Касаткин недовольно поморщился.

— Мстят! — упрямо повторил я. — И нет никакой гарантии, что они не состряпают какое-нибудь дельце…

— Хорошо, — с усилием сказал Касаткин. — Я попробую что-нибудь предпринять.

Похоже, сейчас он готов был пообещать что угодно, лишь бы я от него отвязался. Но я знал, что если он что-то пообещал — сделает. Хотя бы попытается. Это вселяло надежду.

— Спасибо! — совершенно искренне сказал я.

Касаткин неопределённо махнул рукой и скрылся за дверью. Я отнял у него целую кучу времени.

Я возвращался в наш офис и думал о Гончарове. По большому счёту, он не так уж был и виноват. Его разыгрывали, он разыграл — и что же тут такого? А все шишки достались ему. И Служба безопасности обложила со всех сторон, и с работы вот выгнали. С этими мыслями я и вошёл в кабинет. При моем появлении Гончаров встрепенулся и с надеждой посмотрел на меня.

— Колесо завертелось, — сообщил я. — Думаю, все обойдётся.

— На работе восстановят? — уточнил Гончаров.

Об этом он, оказывается, пёкся более всего. А вот как раз по поводу работы ничего конкретного я не мог ему сказать.

— С работой пока не ясно.

Это сообщение его расстроило.

— Я поговорю с вашим директором, — пообещал я.

— Бесполезно. Идиот, каких мало.

— Может быть, пойдёт навстречу.

— И не надейтесь.

Помолчали.

— Да вы не расстраивайтесь, — сказал Гончаров. — Я у вас могу поработать. Вы ведь своим артистам деньги платите?

Это было настолько неожиданно, что я в первый момент даже не нашёлся, что ответить. И не я один пребывал в таком состоянии. Дёмин, например, даже в лице изменился.

— Поработаю у вас, — продолжал Гончаров, не замечающий нашего состояния, — а там видно будет.

— Ну это уж дудки! — очнулся Дёмин.

— Почему? — совершенно искренне изумился Гончаров.

— Потому! — огрызнулся Илья.

Он всё ещё не мог простить этому человеку сорванную съёмку.

— А что здесь такого? — сказал Гончаров. — Мы же с вами договорились.

Он обернулся ко мне, призывая меня в свидетели.

— Будем моих школьных друзей разыгрывать. Ведь было? Говорили с вами об этом?

— Было, — подтвердил я.

Я уже всё обдумал. Хотя предложение Гончарова поработать у нас было полной неожиданностью, при ближайшем рассмотрении всё выглядело не так уж плохо. Если быть честным перед самим собой, то легко признать, что Гончаров пострадал и по нашей, так сказать, вине. Не будь нас, нашей программы и нашего розыгрыша в ресторане, его не выгнали бы с работы. И если уж он попал в такую вот переделку, то почему бы нам ему не помочь? Ведь мы можем снять с ним несколько программ.

— Ни за что! — жёстко сказал Илья, будто прочитав мои мысли.

Но меня уже трудно было переубедить.

— А что здесь такого? — повторил я гончаровскую фразу.

— Я сумею, — сказал Дёмину Гончаров. — У меня получится.

Дёмин в ответ только хмыкнул.

— У вас сомнения? — будто удивился Гончаров. — Думаете, я напортачу?

Он задумался на мгновение, будто решая, каким образом может быстро и убедительно доказать Дёмину его неправоту.

— Я прямо сейчас могу кого угодно разыграть, — предложил Гончаров. — Хотите? Позовите сюда кого-нибудь…

— Да кто же вам поверит? — усмехнулся Дёмин. — В этой-то комнате. У нас дурная репутация, нам уже никто не верит. Все боятся розыгрыша.

— Хорошо, не здесь, — не сдавался Гончаров. — В другом каком кабинете.

— А в буфете, — предложила молчавшая до сих пор Светлана. — Там народ всякий бывает. И если мы сядем отдельно от товарища…

Я уже понял. И Светкина идея мне понравилась. Мы объяснили Гончарову, где буфет, и пообещали, что придём туда через несколько минут после него. Надо было, чтобы мы появились по отдельности, дабы никто не заподозрил розыгрыша. О характере розыгрыша с Гончаровым не условливались намеренно — пусть импровизирует и покажет всё, на что способен. Сам ведь напросился. Это будет что-то вроде экзамена. Сдал — не сдал.

Гончаров вышел из кабинета.

— Я бы не связывался, — сообщил Дёмин, едва за Гончаровым закрылась дверь.

— Почему? — спросила Светлана.

Она любила, чтобы всё было разложено по полочкам.

— Авантюрист и выскочка, — дал Дёмин оценку нашему гостю.

— Не самый большой грех, — признала рассудительная Светлана.

— Одну съёмку он нам уже угробил…

— Ну почему угробил? — не согласилась Светлана. — Сыграл он превосходно. Мы и понять ничего не успели, при нашем-то опыте в подобных вещах.

— Актёр из него неплохой, — подтвердил я. — И если мы напишем хороший сценарий…

— Плевать он хотел на наши сценарии! У него, кажется, на все случаи жизни — свои заготовки!

Дёмина, похоже, более всего выводила из себя непредсказуемость Гончарова.

— Обсудим позже! — подвёл я промежуточный итог дискуссии. — Нам пора.

В буфете было малолюдно. Ребята из информационной службы новостей, парочка операторов и ещё несколько человек, которых лично я видел впервые. К одному из этих незнакомцев и подсел Гончаров. Сергей Андреевич взял себе сосиски и кофе, и теперь вершил трапезу с достоинством обитателя монарших палат. Он был так задумчив, что, казалось, даже не заметил нашего появления. Его сосед по столу, молодой человек неполных тридцати лет, допил свой кофе и потянулся за салфеткой.

— Я хотел с вами поговорить, — неожиданно произнёс Гончаров.

Рука молодого человека задержалась на полпути к салфетке.

— Я намеренно выбрал для разговора именно это место, — продолжал Гончаров. — Потому что лишние уши нам с вами ни к чему.

Сделал паузу.

— Как вам ваша работа — нравится?

Ничего не понимающий парень механически кивнул в ответ. Его явно сбивал с толку вид собеседника: дорогая, не нашего пошива, одежда, хорошая стрижка, благородная седина на висках, волевое и выразительное лицо собеседника.

— Мы навели о вас справки, — сообщил Гончаров. — Всё у вас в порядке на работе. И анкета такая, что просто залюбуешься. Вот только с перспективами — никак.

— Почему? — опешил гончаровский собеседник.

— Роста не предвидится. А вы, как я понял, изучая оперативные данные, не из тех, кто готов всю жизнь просидеть на одном месте. Я прав?

— Да, — подтвердил парень.

Мне показалось, что он сделал это не очень уверенно. Был сбит с толку и не знал, как себя вести.

— Мы хотели предложить вам другую работу.

— Мы — это кто?

Гончаров ответил не сразу. Некоторое время сидел молча, глядя на собеседника значительно и строго, потом сказал:

— Есть такая профессия — защищать Родину.

Брови на лице парня поползли вверх. Он не был готов к подобному. Но Гончаров уже вошёл во вкус и продолжал стремительно развивать наступление.

— Мы бы хотели, чтобы вы, сохраняя свою нынешнюю специальность, поработали на нас.

— Это вряд ли возможно.

— Не здесь, естественно, — ни на секунду не сбавлял темпа Гончаров. — За границей.

Вот здесь он сделал паузу. Я скосил глаза. Гончаровский собеседник вконец растерялся и замер.

— Нам нужны специалисты вашего профиля, — сообщил Гончаров вкрадчивым голосом. — У нас нехватка квалифицированных кадров. Мы устроим контракт с зарубежной фирмой. Там вы будете выполнять ту же самую работу, что и здесь. Обживётесь, осмотритесь, а там уж мы выйдем на контакт, и вы будете снабжать нас информацией.

— О чём? — дрогнувшим голосом спросил парень.

— Обо всём, что нас интересует. Вы будете агентом под прикрытием.

— Это как?

— У вас же есть специальность?

— Есть.

— Вот вы по этой специальности и будете трудиться. Это ваше прикрытие. А параллельно, по отдельному контракту, будете работать на нас. По специальности будете зарабатывать тысячи три да у нас семь, итого — десять тысяч долларов.

— В год?

— В месяц, — ласково сказал Гончаров. — Мы свою агентуру не обижаем.

Степень растерянности молодого человека достигла пика. Обнаружив это, проницательный Гончаров понял, что взял слишком круто и надо бы дать собеседнику возможность немного расслабиться.

— Я понимаю, решиться на подобное непросто, — признал он и отпил полуостывший кофе. — Я сам, помнится, не сразу согласился, когда мне предложили то же самое. По специальности-то я учитель средней школы.

Парень недоверчиво посмотрел на Гончарова — очень уж не вязался его внешний вид с привычным образом учителя.

— Да, да, — с мягкой улыбкой подтвердил Гончаров. — Я в школе физику преподавал. И когда мне предложили, я подумал — ну зачем мне это? Жил себе спокойно и дальше проживу. Не получилось. Как раз осложнилась международная обстановка, и мне говорят: не время отсиживаться дома. Вот так я и оказался на агентурной работе. Пошло-поехало — Париж, Лондон, Цюрих. Потом, конечно, Нью-Йорк, его никто из наших не может обойти стороной. Хочешь не хочешь — а поезжай. Там я три года провёл. Дальше был Брюссель и снова Париж. Я, кстати, из Парижа и прилетел. Сегодня утром.

Гончаров задумчиво посмотрел на своего соседа по столику.

— И я тоже? — недоверчиво спросил тот.

— Что — «тоже»?

— В Париж.

— Конечно, — подтвердил Гончаров. — Но не сразу. Через годик, я думаю.

— А до Парижа что?

— До Парижа — Африка. Место вам уже определено, будете работать в Конго. Годик там поживёте, пообвыкнетесь, и тогда вам открыта дорога в Европу. Африка — это как подготовительный класс.

Парень с готовностью кивнул.

— Это надо было снимать, — едва слышно пробормотала Светлана.

Я был с нею согласен. То, что сейчас происходило на наших глазах, запросто могло бы пойти в эфир. Безо всякой предварительной подготовки, прямо с порога, как говорится, Гончаров взял в оборот незнакомого ему человека и теперь успешно его дожимал. Тот был готов поработать на разведку, и оставалось только уточнить некоторые детали.

— И ещё, — сказал Гончаров. — Это очень важно: Африка нужна для успешного старта в Европу. Там вы должны легализоваться.

— В Африке?

— Да.

— А как?

— Вы ведь не можете приехать в Европу как российский агент. Правильно? Нужна биография. Хорошая легенда. Вот в Африке она у вас и будет создаваться. Вы станете там своим. Одним из многих. Коренным африканцем, словом.

— Коренным? — не поверил гончаровский собеседник.

— Ну конечно! — опрометчиво подтвердил забывший об осторожности Гончаров.

— Там же негры! А я белый!

Слышавшая всё Светлана прыснула в ладошку. Да. Гончаров подставился классически. Слишком уж заигрался.

— Белый, — сказал Гончаров. — Но это только пока. Внешность вам поменяют.

Я, уже не таясь, посмотрел на парня. Я ничем не рисковал, как оказалось. Потому что бедолага потерял способность что-либо замечать вокруг. Довольный произведённым эффектом, Гончаров не стал церемониться.

— Цвет кожи придется поменять.

— Это что же — я негром буду? — спросил потрясённый кандидат в нелегалы.

— Да. Ситуация как с Майклом Джексоном. Только наоборот…

— Я не хочу… наоборот…

— А придётся, — веско сказал бессердечный Гончаров.

— Я отказываюсь!

Парень, кажется, начал прозревать. Перспектива превратиться в негра его отрезвила.

— Ты всерьёз решил, что после нашей беседы у тебя ещё есть право на отказ? — предупредительно перешел на «ты» Гончаров, и голос его приобрёл зловещий оттенок. — Нет, милый. И раз уж у нас пошёл мужской разговор…

Каким сделался его взгляд в эту минуту! Как посуровело лицо!

— Не думай, что мы в бирюльки играем!

Парень стремительно бледнел. Кажется, уже понял, что выбор у него невелик: либо он становится негром, либо его ждёт ужасная кара.

— Мы не звери, — смягчился Гончаров. — Но в интересах Родины…

Он откинулся на спинку стула и строго посмотрел на собеседника. Я взглянул на Дёмина и вопросительно приподнял бровь. Он в ответ неопределенно пожал плечами.

— Едем прямо сейчас, — сказал Гончаров.

— Куда?

— К нам, на Лубянку.

Парень на глазах уменьшался в росте.

— Из здания выходим по одному. Сначала ты, потом я. Жди меня у выезда с автостоянки. И еще…

Пауза. Парень уже спёкся.

— Не вздумай мудрить. Этих людей видишь?

Я в последний миг понял, что Гончаров говорит про нас, и успел отвернуться — мою-то физиономию кандидат на нелегальную агентурную работу узнал бы сразу. Зато Дёмин не стал прятаться. Он топорщил усы и имел довольно суровый вид.

— Это наши люди, — услышал я за спиной гончаровский голос. — Достанут тебя из любой щели в случае чего. Понял? Ладно, иди.

Звук отодвигаемого стула. Парень проплыл мимо нас, словно лунатик. Когда он скрылся, Дёмин признал:

— Впечатляюще.

— Неплохо, — подтвердила Светлана. — А кто это? Кто-нибудь знает беднягу?

Никто не знал. Гончаров с невозмутимым видом допивал свой остывший кофе.

— У вас талант, — сказал я ему.

— Ничего особенного, — пожал плечами Гончаров.

— Но он поверил! Мы все это видели.

— Ничего особенного, — повторил Гончаров. — Если наши люди верят в исцеление по телевизору, то уж байки про Лубянку тем более идут на ура.

Что правда, то правда.

А о том парне мы сразу же навели справки. Он был механиком по лифтам и работал здесь же, в телецентре. Ещё бы ему не мечтать о работе за границей! По таким «бесценным» кадрам скучают все разведки мира.

9

Фамилия директора овощного магазина была Колпаков. На вид ему можно было дать лет сорок, едва ли больше, но его сильно старил взгляд — настороженный, исподлобья, как будто перед вами не мужчина в расцвете лет, а умудрённый, многократно битый жизнью старик. Колпаков смотрел на меня так, словно силился вспомнить, где он мог меня видеть.

— Я Колодин, — представился я. — Из программы «Вот так история!».

Я подумал, что он принял меня за одного из гостей с Лубянки, и поэтому поспешил раскрыть карты. Но Колпакова это не слишком удивило.

— Вижу, — сказал он, не меняя выражения лица. — Чем обязан?

Настороженность — это в нём, наверное, природное. Родовая черта всех директоров овощных магазинов.

— Я по поводу Гончарова.

Он ещё более насупился.

— Мы обратились в ФСБ, — сообщил я. — Выяснилось, что Сергей Андреевич Гончаров ни в чём не виноват.

Колпаков смотрел на меня, не мигая, и невозможно было понять, о чём он в данный момент думает.

— По всей видимости, в ближайшее время Гончарову будут принесены официальные извинения.

Все это было, конечно, полной чепухой. Касаткин, по моим сведениям, занимался гончаровским делом, но пока не добился никаких результатов. Ему, как я понял, не отвечали ни «да», ни «нет», и в этом чувствовалось стремление спустить дело на тормозах, но, по крайней мере, это давало надежду на то, что от Гончарова уже отстали. Потрепали ему нервы и, удовлетворившись нехитрой местью, оставили в покое. Извинений, конечно, не будет, но и репрессий, как мне верилось, тоже. И поэтому я сейчас рассказывал Колпакову сказки с совершенно чистым сердцем.

— Произошла ошибка, — сказал я. — Такое бывает, вы ведь знаете. И меня попросили сообщить вам об этом. Эти люди не любят признаваться в своих оплошностях лично. Вы понимаете? И они обратились ко мне.

Подразумевалось, что речь идет об эфэсбэшниках. Колпаков слушал меня с каменным выражением лица. Здорово его всё-таки напугал тот обыск.

— И теперь, — уверенно заключил я, — остался последний шаг — восстановление Гончарова на работе.

Я замолчал и выразительно посмотрел на своего немногословного собеседника, подвигая его на ожидаемый поступок.

— Вы, извините, кто? — неожиданно спросил Колпаков.

— Я Колодин, — опешил я.

— Это я понял. Вы от кого пришли?

Сказать, что от ФСБ, было бы слишком большой наглостью. От коллектива телевизионных работников — глупо. От Гончарова — ещё глупее.

— Сам от себя, — сообщил я и на всякий случай добавил:

— И от имени некоторых высокопоставленных товарищей.

Колпаков вздохнул, и его лицо мгновенно вместо выражения настороженности приобрело оттенок печальной задумчивости.

— Гончаров был хорошим работником, — признал он. — Но исправить уже ничего нельзя.

— Вам нечего бояться…

— Я и не боюсь. Дело не в страхе. Просто на место Сергея Андреевича уже принят другой человек.

Колпаков повернул голову и крикнул:

— Миша! Зайди!

За тоненькой фанерной переборкой его призыв был услышан. Очень скоро в крохотный колпаковский кабинет ввалился здоровенный розовощёкий парень. Обладатель розовых щёк что-то жевал, и от него не очень приятно пахло дурно сделанной колбасой.

— Это Миша, — представил его Колпаков. — Наш новый грузчик.

Миша смотрел на меня ленивым и бестрепетным взглядом. Вот его-то уж точно не уволят. Не смогут. В случае чего, он упрётся и как дважды два докажет, что не имеют права.

— Хороший работник, — дал ему оценку Колпаков. — Справляется.

За что же его увольнять? — как будто хотел спросить он у меня. А может, набег эфэсбэшников оказался для Колпакова всего лишь поводом? Допустим, он давно хотел расстаться с Гончаровым. Причина может быть какая угодно. Вот Мишу этого принять на работу, например. А вакансий нет. Или просто они с Гончаровым не сошлись характерами. Идиот, каких мало. Так отзывался Гончаров о своем бывшем шефе. Значит, отношения у них были — не сахар. И как только подвернулся подходящий случай, Гончарова уволили. Просто вышвырнули. И глупо было бы надеяться, что что-то можно поправить. Гончаров знал об этом сразу, потому и выглядел столь расстроенным. А я убедился только сейчас.

— Очень жаль, — сказал я. — Что ж, извините за беспокойство.

— И вы уж нас извините, — произнёс в ответ Колпаков.

Теперь, когда я уже ни на что не претендовал, он явно успокоился и даже его взгляд несколько помягчел.

— Мы ведь не могли ждать, пока там всё прояснится с Гончаровым, — объяснил директор. — Нам рабочие руки нужны, а не неприятности.

— Да, конечно, — согласился я, поднимаясь с шаткого табурета.

Необъятный Миша посторонился, освобождая проход к двери. Колпаков вызвался меня проводить. Мы прошли через небольшой и довольно тёмный торговый зал. Два парня-продавца неспешно обслуживали терпеливых и тихих покупателей. Когда я в сопровождении Колпакова появился в зале, продавцы одновременно замерли и бесцеремонно изучили меня с головы до пят. Неизвестно, за кого они меня приняли.

Дёмин дожидался меня в машине.

— Ну как? — поинтересовался он.

— Никак.

Дёмин кивнул, словно и не ожидал услышать иного ответа, и завёл двигатель.

— Куда теперь?

— На телевидение, — буркнул я.

— Ты не расстраивайся, Женька, — посоветовал Дёмин. — И вообще, зачем ты чужие проблемы делаешь своими?

— Это как раз наши проблемы.

— Он сам виноват, — наставительно сказал Дёмин.

Лично я не был в этом уверен. Но спорить не хотелось.

— Что там с «Телетриумфом»? — спросил я, чтобы сменить тему разговора.

— Завтра должны объявить кандидатов в призёры.

— Сколько номинаций?

— Кажется, восемь.

— Как думаешь, мы хоть в одной будем присутствовать?

Дёмин глубоко и обиженно вздохнул, так что даже усы у него обвисли.

— Ты издеваешься? — осведомился он. — Лучшая развлекательная программа страны! Самый высокий рейтинг! Рекламодатели выстраиваются в очередь, чтобы только иметь возможность выложить тридцать тысяч баксов за минуту рекламы в нашей программе!

— То-то и оно, — усмехнулся я. — Как бы кому-нибудь наши успехи не показались чрезмерными.

Дёмин обиженно засопел. Он готов был пойти на конфликт с кем угодно из-за программы, с которой уже успел сродниться.

Прежде чем отправиться на телевидение, мы ещё заехали к Дёмину домой — за видеокассетами. Илья поднялся к себе, я остался в машине. Прямо перед собой, на лавочке, я заметил старика пенсионера. Пенсионер был ещё очень даже ничего — крепок на вид и, наверное, деятелен. Из тех, что пишут заметки в местную газету и собирают по подъездам подписи в пользу чего угодно. Старик смотрел на меня, и в его взгляде мне почему-то чудилась затаённая неприязнь. Может, с кем-то меня перепутал?

Вернулся Илья. Сел за руль, завёл двигатель.

— Не люблю я его, — сказал неожиданно.

— Кого? — изумился я.

— Мужика вон того на лавочке видишь? Настоящий Кащей.

— Много крови попортил, да?

— Не то слово, Женя. Для него всякий, кто ездит на машине лучше «Запорожца» и не носит штанов пошива местной швейной фабрики — вор и контра.

— И ты, значит, тоже?

— И я, — подтвердил Дёмин.

— Он разве не знает, где ты работаешь?

— Я не спешу докладывать, а ему это и не надо, кажется.

— Почему?

— И так всё знает. Я — буржуй и вор.

— Это он тебе так сказал?

— В глаза — нет. А за спиной доводилось слышать.

— Характер скверный, да?

— Дело не в характере. Есть такой тип людей: обо всём имеют собственное мнение и только их мнение — единственно верное. Они знают, как надо жить. Как должно жить. Как воспитывать детей. Как бороться с преступностью.

— А как?

— С преступностью-то? — уточнил Дёмин. — Стрелять, конечно. Чуть что — сразу к стенке. Федько целую теорию на этот счёт вывел.

— Кто такой Федько?

— Старик этот, которого ты видел.

— Неужели такой кровожадный?

— Я же говорю — Кащей.

Дёмин был хмур. Похоже, что этот самый Федько попортил ему немало крови.

— Но если это типаж, — сказал я, — тогда почему бы нам не использовать твоего Федько при съёмках нашего очередного сюжета?

— Ты сошёл с ума! — воскликнул Дёмин. — Остынь.

— Но почему? Это же будет не сюжет, а мечта! Настоящая находка!

— И чем, по-твоему, будет заниматься мой сосед?

— С преступностью бороться! — ответил я и засмеялся, потому что в моей голове уже стал выстраиваться сюжет. — Бескомпромиссная борьба! Калёным железом! Преступников — к ответу!

Дёмин усмехнулся в усы. Наверное, уже оценил возможность разыграть своего недружелюбного соседа.

— Собери данные о нём, — попросил я. — Может быть, что-то из этого и получится.

10

Премия, которая называлась «Телетриумф», была сродни американской премии «Оскар», но в отличие от последней вручалась не за заслуги в создании кинофильмов, а за успехи на ниве телевидения. Придумали эту премию пару лет назад — чтобы раз в год, собравшись все вместе, наградить самых достойных. «Лучшая телепрограмма года», «Лучший телеведущий года», «Лучшая идея года» и ещё полдесятка прочих «лучших» — стать даже кандидатом в победители в любой из этих номинаций считали не просто честью, а подлинным подарком судьбы. Дело было не в деньгах, за победу в номинации платили всего ничего, а в престиже самого звания победителя. Если твою программу называют лучшей — это запоминается всеми и надолго. Добавляется друзей и почитателей. Недоброжелатели же на время оказываются выбитыми из колеи. Про победителя пишут в газетах, прибавляя популярности. И счастливчик купается в лучах славы… до следующего «Телетриумфа».

Сам процесс определения победителей протекал в обстановке строгой секретности. Даже имена людей, которые и выносили окончательный вердикт, никто из широкой публики не знал. Организаторы хранили всё в тайне, чтобы, как они выражались, «никто не попытался найти к членам жюри неформальный подход». Члены жюри, эти люди-невидимки, где-то когда-то собирались, как подпольщики, обсуждая на своих тайных сборищах списки претендентов на звание «лучших». Списки претендентов обнародовались едва ли не в самый последний момент — ровно за неделю до церемонии оглашения имен победителей. Всего семь дней отводилось телеобщественности и широкой публике на то, чтобы обсудить справедливость выдвижения тех или иных кандидатур и просчитать шансы каждого соискателя. В эти семь дней умещались дивные по хитрости интриги и громкие споры, доходившие до ссор. В этом, наверное, и заключалась предусмотрительность организаторов — оставив на обсуждение слишком мало времени, они уберегали телевизионный мир от соблазна погрузиться в пучину войны всех против всех. Заполненная скандалами и выяснениями отношений неделя стремительно таяла, завершаясь церемонией оглашения имён победителей, после чего ссориться дальше уже не было смысла, оставалось только обсуждать уже свершившийся факт, и всё в конце концов само собой затихало — до следующего года.

Я не знал, что нам светит в нынешнем «Телетриумфе», но хотя бы в одной номинации мы должны быть представлены. Между собой эту тему мы почти не обсуждали, это слишком отвлекало от работы, но то, что все наши держали в голове мысль о предстоящей церемонии — я видел.

В день объявления предварительного списка мы так и не собрались: я всерьёз загорелся идеей использовать на съёмках Дёминского соседа, и теперь колесо завертелось, каждый выполнял свою работу. Встретились только вечером. Последним приехал Дёмин. У него был едва ли не самый сложный участок — собрать максимум информации о своём соседе, причём сделать это тихо, без привлечения внимания, иначе вся наша затея теряла смысл.

— Ну как? — нетерпеливо спросил я, едва только Илья нарисовался на пороге нашего кабинета.

— Это ты о чём?

— О твоем соседе.

— Ах, о соседе! — протянул Дёмин. — С ним всё нормально.

А сам обвел нас вопросительным цепким взглядом. Убедившись, что никакого подвоха нет и мы действительно ничего не знаем, Илья расправил плечи и несколько снисходительно произнёс:

— А чего это у вас тихо, как на кладбище?

— Есть повод для веселья? — осведомилась Светлана.

— Вы, как я вижу, ещё не знакомы со списками «Телетриумфа».

Вот теперь я понял, в чем дело. И у меня ёкнуло сердце. Значит, есть! Попали в списки!

— Мы там есть, — подтвердил мою догадку Илья.

— В какой номинации? — встрепенулась Светлана.

Дёмин снисходительно посмотрел на неё, как смотрит учитель на не слишком скорого на догадку ученика, и наставительно произнёс:

— Самая большая ошибка, которую только может допустить человек, моя милая — это недооценка собственного труда и таланта. И поэтому когда ты говоришь «в какой номинации»…

Так вот в чем дело! Мы попали в две номинации сразу! Или вообще — сразу в три!

Ещё боясь поверить в столь радостное событие, я не выдержал:

— Не томи, Илья! Сколько номинаций взяли?

— Семь, — сказал Дёмин.

Я захлебнулся воздухом.

— Семь, — совершенно будничным голосом повторил Илья. — Только в одной номинации мы не присутствуем — «За многолетнее служение телемузе». Годков нашей программе не хватает. Но это, я думаю, дело вполне поправимое. И лет через двадцать мы сможем и по этой номинации пройти.

11

— Когда я служил на флоте, — сказал Гончаров, — мы с моим дружком…

— Погодите-ка, — остановил я его. — На каком таком флоте? Вы же служили в автобатальоне.

В автобатальоне он был младшим сержантом, это я точно помнил, мне об этом рассказывала его супруга Нина Тихоновна.

— Служил, да, — засмеялся Гончаров.

Я уже привык к тому, что он любит что-либо придумывать. Выдумки его были совершенно безобидными, как правило — о нём самом. Таких людей обычно называют вралями, у них никогда не поймёшь, где они говорят правду, а где присутствует вымысел.

— Так вот, когда я служил в автобатальоне, — как ни в чём не бывало перестроился Гончаров, — мы с моим дружком пошли в самоволку, а дело было ранним утром…

И опять было непонятно, правду он рассказывает или анекдот.

Лично мне Гончаров нравился. Он вполне освоился в нашей компании, и порой даже казалось, что он работает с нами не несколько дней, а годы. С ним было легко и нехлопотно. Если попросишь о чём-то, будет сделано безусловно в срок и так хорошо, как ты сам даже не предполагал. Он напоминал Дёмина — точно так же умел всё и точно так же каждодневно демонстрировал свою нужность, только в отличие от Ильи Гончаров всё делал намного веселее и беззаботнее, как будто нелёгкие для прочих людей задачи лично им решались между делом, шутя. Была в нём какая-то легкость, та приятная непосредственность, за которой сплошное удовольствие наблюдать со стороны. Он нравился всем, и даже Дёмин, поначалу встретивший его в штыки, через пару дней заметно смягчился.

Гончаров умел быть полезным всем. Он помогал Светлане переносить и настраивать аппаратуру, ездил с Дёминым за милицейской формой, необходимой для следующих съёмок, по моей просьбе встретился с родственником героя нашей будущей передачи. Он, кажется, совсем не уставал и между делами ещё успевал посвящать меня в свои задумки. Гончаров всерьёз приготовился участвовать в съёмках и уже знал, что и как будет происходить на съёмочной площадке.

— Пригласим на съёмку Стёпку, — втолковывал мне Гончаров. — Это мой дружок юности. Мы с ним жили на одной лестничной площадке. Представляете? Мы лет двадцать не виделись. И вот встреча. А я, оказывается, уже вовсе не я, а очень важный человек, но только жутко засекреченный. И вот Степан, узнавши эту страшную тайну…

— Тайну ещё надо придумать, — напомнил я.

— Это без проблем! — беззаботно отмахнулся Гончаров.

В том, что дело обстоит именно так, я нисколько не сомневался. После гончаровской импровизации в буфете я был уверен, что лапшу на уши он повесит этому пока неведомому мне Степану в два счёта.

— Степан — он жутко головастый, — уважительно сказал Гончаров. — В институте такие рефераты писал, что профессора с ним за руку здоровались. А сейчас и сам уже, наверное, профессор. Вот он встретится со мной, а я, к примеру, буду офицер из контрразведки. И я его попрошу какую-нибудь формулу вывести.

— Какую? — не понял я.

— Особенную какую-нибудь, — с прежней беззаботностью парировал Гончаров.

Его невозможно было чем-либо смутить или сбить с толку. Он не боролся с возникающими трудностями, а отметал их с порога, и не в этом ли была причина кажущейся лёгкости его существования?

— Со Степаном вашим потом разберёмся, — сказал я. — Позже. Сначала Дёминский сосед.

— А после соседа — я со Степаном?

— Не сразу, — сказал я. — Будет ещё «Телетриумф».

— Это что такое?

— Премия для лучших телевизионщиков.

— Вам дали премию?

— Ещё нет, — признался я. — Может, и вовсе не дадут. Но на церемонии надо быть обязательно.

— Когда?

— На следующей неделе.

— Я тоже пойду.

Гончаров это сказал безапелляционно, а я даже не знал, что ответить. Все места в зале были распределены заранее, и Гончарова в списках приглашённых, естественно, не было.

— Это где? — спросил Гончаров. — Чтоб я знал, куда ехать. Или вы за мной заедете?

— Там только по пригласительным билетам, — неуверенно сообщил я.

— Так пусть дадут ещё один.

— Это невозможно. Билеты распределяются загодя. Вот нам прислали три: для меня, для Светланы, для Дёмина…

— Я у Дёмина возьму, — с превеликой непосредственностью сообщил Гончаров.

И я ни на мгновение не усомнился в том, что именно так всё и будет. Успел изучить этого человека.

— Он не сможет отдать свой пригласительный, — попытался втолковать я. — Потому что без билета Илью не пропустят в зал.

— А ему-то зачем? — пожал плечами Гончаров. — Он там уже был, наверное.

Был, конечно. В прошлом году. Но вся штука в том, что в прошлом году мы не проходили по семи номинациям сразу. Я представил реакцию Ильи на предложение Гончарова отдать пригласительный билет ему — и внутренне содрогнулся. Это будет взрыв. Катастрофа. Гибель Вселенной.

— Я попытаюсь договориться по поводу вас, — пообещал я. — Чтобы на церемонию следующего года внесли в списки.

— Хорошо, — кивнул Гончаров. — Но в этом году я тоже хочу там быть.

Это была почти детская непосредственность. «Почти» — потому что ребёнку можно объяснить, почему ты будешь поступать так вот и так, а взрослому это объяснить очень сложно, почти невозможно — потому как совестно. С его стороны это даже не было нахальством. Просто он привык так жить.

— В этом году не получится, — вяло запротестовал я.

— Нет, Женя, так не пойдёт, — вдруг нахмурился Гончаров. — Ведь мы в одной команде. Так? И почему в таком случае вы мною пренебрегаете? Чем я плох?

Я не нашёлся, что ему ответить на это. Есть вещи, очевидные для всех. Но не для Гончарова. Он, наверное, как-то по-особенному устроен.

— Хорошо, попробую что-нибудь придумать, — пообещал я.

Без всякой, впрочем, надежды на успех. Просто пока я не знал, как сказать Гончарову правду.

12

Михаил Михайлович Федько был вызван в районный отдел милиции повесткой. В повестке значилось утро среды, а во вторник вечером мне позвонил Дёмин и сообщил, что видел соседа и тот выглядит неважно — задумчив, хмур и не здоровается при встрече, настолько погружен в себя. Оно и понятно — кому приятно получить повестку, не зная причины. Мысли всякие нехорошие, наверное, в голову лезут. Начинают вспоминаться все старые грехи, серьёзные и не очень. И визита в милицию бедолага уже ждёт едва ли не как избавления — хочется выяснить, что же такое случилось. Тут или пан, или пропал.

Михаил Михайлович напрасно тревожился. Его вызвали как свидетеля, способного прояснить некоторые неясности, имеющие место в расследуемом деле об ограблении коммерческого магазина «Парус» — того самого, что располагался поблизости от дома Федько. Михаил Михайлович прибыл в райотдел за пятнадцать минут до назначенного времени, долго топтался у двери нужного ему кабинета и осмелился постучать ровно в девять, минута в минуту, как и было указано в повестке.

— Войдите! — ответил ему мужской голос.

Федько открыл дверь и увидел нашего актёра Баранова. Но Баранов сегодня был вовсе не актёр, а следователь.

— Слушаю вас! — отчеканил следователь, и сразу стало ясно, что он человек занятой, по роду службы видеть ему приходилось многое и до церемоний он не охотник.

Федько уже совершенно сник и промямлил нечто нечленораздельное.

— Что такое? — строго глянул следователь.

Федько неуверенным жестом продемонстрировал полученную им повестку. Я был в соседней комнате, рядом со снимающим эту сцену оператором, и через зеркало, установленное за спиной Баранова, видел всё происходящее. Мне показалось, что в эти минуты товарищ Федько сожалеет только об одном — о том, что много лет назад он появился на свет. Не родись он — и не было бы сегодняшнего ужасного дня.

Но расстраивался он совершенно напрасно, что и обнаружилось в следующую минуту. Пробежав глазами повестку, следователь в мгновение преобразился.

— Ну как же! — сказал он с неожиданно мягкой и даже доброй улыбкой. — Жду вас, жду, Михал Михалыч!

Опешивший от таких метаморфоз, Федько не знал, что и думать, а хозяин кабинета уже вёл его под ручку к стулу, усаживал, приговаривая:

— Ах, как хорошо, что вы пришли! У нас же здесь всё без вас затормозилось! На вас вся и надежда!

Сейчас он казался совсем не грозным и даже милым, и это сбивало гостя с толку.

— Тут вот какая штука, Михал Михалыч, — пропел следователь и распахнул картонные сторонки папки, на которой значилось грозное: «Дело №…». — Мы расследуем дело об ограблении магазина «Парус». Известен вам такой магазин? Возле дома вашего.

Следователь был настолько доброжелателен и учтив, что у Федько и мысли не появилось о том, чтобы слукавить.

— А как же, — подтвердил он. — Так ограбление, значит? Ай-я-яй! Видел я там милицию, работали ваши люди — что такое, думаю? А оно вон как повернулось.

— Да, — кивнул следователь и даже вздохнул. — Преступность растёт, бандиты наглеют. Уже средь бела дня, не таясь, действуют.

В бессильной ярости он сжал кулаки, и стало слышно, как хрустят суставы.

— Шпаны поразвелось, — осторожно согласился Федько. — Раньше такого не было.

— Моя бы воля — я бы их, — пробормотал следователь и вновь звучно и страшно хрустнул пальцами. — Вот вы мне скажите, почему им такая воля дана, — склонился к Федько, будто советуясь. — Ведь их давить надо, как в революцию — именем трудового народа! Без суда и следствия!

У него уже загорелись глаза, он сейчас говорил, похоже, о наболевшем.

— Поймали — и к стенке! Схватили на горячем — к стенке!

— Да! — осмелел Михалыч. — Только так с этой сволочью и надо!

— Вы так думаете? — радостно встрепенулся следователь, неожиданно для себя обнаружив в собеседнике единомышленника. — Как я рад, что мы с вами мыслим одинаково!

— Строгость и строгость! — воодушевился Федько. — Даже жестокость!

— Жестокость! — восхитился следователь.

— Не надо бояться жестокости! Калёным железом! Поганой метлой! Искоренить всю нечисть!

— Правильно!

— И никаких судов! Виноват — расстрелять!

— Да, да! Вы правы!

— У них же все суды куплены! — Федько уже сел на своего любимого конька. Я искренне сочувствовал бедолаге Дёмину. Не хотел бы я иметь такого непримиримого соседа. — Стрелять гадов! К стенке — и из пулемета!

— Да, да!

Следователь Баранов поддакивал, но в его глазах я видел неподдельный ужас — он, похоже, не ожидал встретиться со столь кровожадным старичком.

— Вы правы! — сказал Баранов. — Я рад, поверьте, я искренне рад, что остались ещё в нашем обществе порядочные люди.

Он пожал Федько руку и вдруг засмеялся каким-то своим мыслям. Михаил Михайлович насторожился.

— Ох, погорячились мы с вами! — покачал головой следователь. Наверное, он был горяч, но отходчив. — Без суда — это всё-таки нехорошо.

— Хорошо! — не согласился Федько.

— Вы так думаете? — приподнял бровь следователь.

— Да! — твёрдо ответил Михаил Михайлович. — Давить, давить и давить, как завещал товарищ Ленин!

— Но могут ведь и невинные пострадать!

— Единицы! — хмуро сказал Федько. — Зато остальным будет легче.

— Хорошо, мы ещё поговорим с вами об этом, — подвел итог дискуссии следователь. — К делу.

Придвинул ту самую картонную папку.

— Магазин вот ограбили, — напомнил собеседнику. — Проломили кувалдой стену…

— Кувалдой?

— Именно! Я был поражён, когда увидел! Там стена в два кирпича! Представляете? И они её — как будто не кирпич, а фанера…

— Это какой же силой надо обладать!

— И я о том же. Но зато как они подставились! — Следователь засмеялся, вспоминая. — Не подумали, что искать их будет легко! Ясно, что кто-то сильный, и рост должен быть под два метра. Ну, мы этот контингент быстренько перешерстили, нашли подходящие кандидатуры, чтобы кто-то из местных жильцов взглянул — если кого из этих, из двухметровых, видели когда поблизости, значит, он и участвовал. Поможете?

— В смысле? — не понял Федько.

— Они здесь, в соседнем кабинете, — пояснил следователь. — Шесть человек. Все без исключения, между прочим, рецидивисты.

Михаил Михайлович поёжился.

— Да вы не бойтесь! — успокоил его следователь. — Они ж под присмотром все, никто и не дернётся.

Заглянул собеседнику в глаза и произнёс почти просительно:

— На вас надежда, Михал Михалыч! Только объединившись, всем миром, с этой нечистью справимся.

— Да я что ж, — неуверенно сказал Федько. — Я всегда! Только не видел я ничего.

— Вы только взгляните на них. Может, какую из этих рож вспомните. Если вы его опознаете — пять лет тюрьмы ему обеспечено.

Я бы, наверное, не согласился. Страшно быть судьёй другим. Ты указываешь на кого-то пальцем, и человека надолго упрятывают в тюрьму. Бр-р-р! Но Михаил Михайлович, против моего ожидания, не стал сомневаться.

— А что ж, — сказал он и честным и ясным взором посмотрел следователю в глаза. — Давайте попробуем. Вдруг и вправду кого-то признаю.

— Идёмте! — обрадованно предложил следователь. — Это здесь, рядом! Курточку-то снимите.

Федько пришёл в синей, с накладными чёрными карманами, куртке. Следователь помог своему гостю раздеться и проводил его в соседний кабинет. У двери кабинета стоял милицейский сержант с автоматом.

— Готово? — строго спросил сержанта следователь.

— Так точно!

Следователь распахнул перед Федько дверь. И все, кто находился в этот момент в кабинете, одновременно повернули головы. Под присмотром двоих автоматчиков вдоль стеночки, на стульях, сидели шесть здоровенных, под два метра ростом каждый, громил. Это были люди-шкафы, квадратные в плечах, огромные и неуклюжие. Такие запросто могли, конечно, проломить стену в два кирпича. Даже при отсутствии кувалды.

Михаил Михайлович проявил некоторую нерешительность.

— Входите, — приободрил его следователь.

Они переступили через порог, и дверь за их спинами закрылась. Федько с настороженным видом разглядывал громил. Их физиономии ему явно не нравились.

— Кто из них? — уточнил следователь и повёл своего спутника вдоль ряда подозреваемых.

Прошли всех шестерых. Следователь вопросительно посмотрел на Федько. Михаил Михайлович покусывал губы и хмурился.

— Ещё, — попросил он. — Хочу посмотреть.

— Пожалуйста.

А рожи все были бандитские. Небритые, у двоих из этой шестёрки ещё и шрамы. У одного пластырь на лице. А взгляды! Ну видно же — рецидивисты! Встречая таких на улице, Михаил Михайлович старательно обходил их стороной. Боялся и ненавидел. И вот они перед ним. Злятся, а сделать ничего не могут. Есть всё же на них управа, есть! Федько приободрился и вновь, на этот раз уже увереннее, прошёлся мимо бандюг. Остановился возле одного с мрачным лицом и долго всматривался. Оператор рядом со мной беззвучно хихикнул и прошептал:

— Сейчас ещё и признает кого-либо! Вот будет потеха!

И едва он это сказал, Федько вскинул руку и указал на того, мрачного:

— Он!

У меня даже лицо вытянулось.

— Во гад! — потрясённо пробормотал оператор.

Заметно растерявшийся Баранов поворочал шеей так, будто ему стал маловат воротник рубашки.

— Вы… уверены? — с запинкой осведомился он.

Мы не предполагали, что наш герой кого-нибудь признает. Просто поучаствует в опознании, потом появятся новые действующие лица — и съёмка продолжится, действие покатится дальше.

— Лицо его мне знакомо, — пояснил Михаил Михайлович.

Я постепенно возвращался к жизни после пережитого потрясения и уже что-то начинал понимать. Я многое знал о жизни этого человека и о его характере. Трудяга, но из тех, кого называют «правдолюбцами». Такие когда-то с готовностью шли в революцию. Закон — ничто, главное — революционная целесообразность. У них своё представление о справедливости, и во имя этой самой справедливости они готовы проломить башку кому угодно. Они сами решают, что такое «хорошо» и что такое «плохо», и сами решают, какими методами с этим «плохо» бороться. Они, в общем-то, не хотят ничего худого, напротив, их мечта — всеобщее счастье для всех, но по неведомым злым законам жизни всегда получается не так, как намечалось, а это ужасно, с этим невозможно смириться — и значит, снова борьба до победного конца. Он, Федько, ненавидел их всех, вот эту нечисть, на которую не было управы, он боялся их и ненавидел, не мог спокойно смотреть на их сытые рожи, на пальцы, усеянные перстнями, на дорогие пиджаки и ещё более дорогие иномарки. Он-то знал, как с этой нечистью можно справиться, и недоумевал и негодовал, наблюдая за преступной бездеятельностью власти. У подъезда, с соседями, уже давно всё было переговорено и выход найден: как во время войны — стрелять. И всё, что прежде было всего лишь словами, вдруг воплотилось вот в это — в предоставленную кем-то свыше возможность карать. Конечно, никогда прежде Федько не видел указанного им человека. Но он знал его. Этот образ уже сформировался в его мозгу. Образ врага. Молод, коротко стрижен, бычья шея, взгляд исподлобья. Мальчик-рэкетирчик. Такими себе Михаил Михайлович бандитов и представлял. И когда встал вопрос — кто? — он, хотя и не без колебаний, четко указал на того, кто мог бы, кто был способен на такое. Указал на врага, повергнув всех присутствующих в шок.

Баранов ещё хотел дать ему шанс, переспросил:

— Может, не этот?

— Лицо знакомое, — повторил Михаил Михайлович.

Он ведь, собственно говоря, и не сказал, что именно этот человек грабил. Просто обозначил объект своей ненависти. И всё бы ничего, но далее, по условиям игры, для этого человека, указанного Михаилом Михайловичем, должна была начинаться другая жизнь. В этой жизни были солдаты на вышках, лай сторожевых собак, тюремная баланда — и всё это на долгие и долгие годы.

— Вот гад, — опять сказал наш оператор.

В чём-то он был прав, конечно. Потому что указанный Федько «бандит» был очень даже неплохим парнем. Он преподавал в вузе, и одновременно писал диссертацию по проблемам изучения полициклических ароматических гидрокарбонатов. У него было двое прелестных детей и любящая жена. Школу он закончил с отличным аттестатом. В общем, на громилу со стремящимся к нулю «ай-кью» он не тянул совершенно.

Я выглянул в коридор. Там уже всё было готово.

— Запускайте женщину! — прошипел я.

Через несколько секунд дверь кабинета открылась.

— Товарищ следователь! Женщина доставлена! — доложил вооружённый автоматом милицейский сержант.

При этом известии следователь заметно воодушевился. Подошёл к детине, на которого указал Михаил Михайлович, и с явно выраженной угрозой в голосе произнёс:

— Если и она сейчас на тебя укажет — пиши пропало!

Обернулся к Федько, пояснил:

— Мы разыскали женщину, которая видела лицо того грабителя.

Я увидел, что Михаила Михайловича охватывает схожий с охотничьим азарт. Угадал или не угадал? Вот спектакль так спектакль!

— Введите! — провозгласил следователь.

Вошла женщина среднего возраста. Скользнула взглядом по присутствующим, но следователь уже взял инициативу на себя.

— Перед вами подозреваемые, — сказал он. — Среди них есть грабитель. Вы наверняка его узнаете.

Женщина с готовностью кивнула.

— Посмотрите внимательно, — попросил следователь. — Вот они, перед вами.

И повёл рукой вдоль шестёрки «рецидивистов».

Федько даже дыхание затаил. У него было такое лицо, словно лично для него всё решалось в эту самую минуту. Если женщина не признает бандита — как тогда верить в справедливость?

Женщина прошла вдоль ряда. Федько замер и забыл, как дышать.

— Что-то нет тут таких, — с сомнением сказала главная свидетельница.

Одна из наших камер сейчас снимала лицо Михаила Михайловича. Бездна чувств! Море переживаний! Жизнь или смерть!

— Посмотрите ещё, — попросил следователь.

Он по должности не мог смириться с поражением. Уж из шестерых-то подозреваемых можно выбрать одного виноватого! Это же так просто!

— Нет! — покачала головой женщина. — Не вижу я его тут.

И даже виновато вздохнула.

— А этот? — подсказал ей Федько.

Не выдержал всё-таки!

Женщина взглянула на него, потом на указанного им парня.

— Нет, — сказала и опять вздохнула.

И снова повернулась к Федько. И все вдруг увидели, как она начинает стремительно меняться в лице. Менялась в лице и пятилась.

— Что такое? — обеспокоился Михаил Михайлович.

— Он! — потрясённо выдохнула женщина.

Судорожно вздохнула и взвизгнула:

— Он! Ой, мамочки! Он! Он грабил!

— Что такое? — повторил Федько, багровея лицом.

— Он! — визжала женщина. — Ой, спасите меня! Вот он — бандит!

Она ломилась в дверь, но никак не могла выйти, потому что надо было повернуть ручку, а женщина пребывала в такой истерике, что ничего не понимала.

— Вы о чём? — изобразил непонимание следователь.

— Вот он стену ломал!

— Михал Михалыч? — изумился следователь.

— Не знаю, как его зовут! — рыдала женщина. — Но рожу эту бандитскую я запомнила на всю жизнь!

— Вы полегче! — оскорбился Федько.

— Он! Он! — упорствовала женщина.

— Вы уверены? — заинтересовался следователь.

— Ну конечно! Только сейчас он в рубашке, а тогда в куртке был!

— В какой куртке? — быстро спросил следователь, и его взгляд стал холодным и цепким.

— В синей. А вот здесь у него карманы.

— Какие?

— Чёрные такие.

Михаил Михайлович потерял дар речи. Хотел что-то сказать — и не мог. Его куртка — синяя, с чёрными накладными карманами — висела сейчас в кабинете следователя. И следователь, похоже, тоже об этом вспомнил. Ушёл и через минуту вернулся с курткой.

— Эта?

— Она самая, — плача, подтвердила женщина.

— Врёт! — взъярился Федько.

Он был возбуждён и готовился защищать собственную честь до последнего. Но следователь, кажется, уже выстраивал собственную схему.

— Вы уверены? — уточнил он.

— Я же его видела, вот как сейчас.

— Как всё было?

— Я вам уже рассказывала. Слышу — грохот. Зашла за угол, а этот вот…

— Врёшь! — вскинулся Федько.

— Молчать! — осадил его следователь.

И уже спокойнее — женщине:

— Продолжайте, пожалуйста.

— Он, значит, стену крушит…

— Да я не мог!

— А чем крушит? — уточнил у женщины следователь, будто вовсе не замечая возмущения Михаила Михайловича.

— Кувалдой.

— Да не мог я! — почти простонал Федько. — Я же кувалду не подниму! Здоровье не то!

Всё происходящее ещё не казалось ему ужасным и непоправимым. Просто какое-то идиотское недоразумение. Фарс, бред, морок.

— А и правда! — вспомнилось женщине. — Для него кувалда, видать, тяжеловата оказалась. Он её выронил, да прямо себе на ногу.

— Ну врёт же!

— А на какую ногу? — с быстротой охотничьего пса среагировал следователь.

— Сейчас.

Женщина покрутилась на месте, примеряя, как оно там было, возле магазина-то.

— На правую, мне помнится.

— Разувайтесь! — быстро сказал следователь.

— Да вы что! — попытался было протестовать Михаил Михайлович, но следователь на него так глянул, что бедняга тотчас же сбросил с ноги ботинок, стянул носок, и всем присутствующим открылась повреждённая федьковская нога: часть большого пальца отсутствовала, на остальных не было ногтей.

— Вот! — торжествующе выдохнула женщина.

— Ага! — так же торжествующе подтвердил следователь.

— Да это же ещё в шестьдесят третьем! — возопил раздавленный такой несправедливостью Михаил Михайлович. — На заводе! Балка! На ногу! Упала!

— Я и не такие истории слышал, — засмеялся следователь, и его глаза кровожадно сверкнули.

— Это не я! Не я!

— И ещё вот я вспомнила…

— Так, так! — подбодрил женщину следователь.

— Ещё у него одна примета есть.

— Так говорите же!

— Я ему крикнула: что, мол, делаете? А он так нехорошо зыркнул и вдруг — хрясь! — на груди как рванет рубаху…

— Ну врёт же она…

— Молчать! А вы продолжайте.

— Рванул, значится, рубаху и как завопит: «Я тюрьму видал, щас всех поубиваю…»

— Врёт!

— А на груди у него…

Я видел, как захлебнулся воздухом Федько.

–… такой, знаете, рисунок…

— Татуировка? — уточнил следователь.

— Вот-вот, татуировка, значится. Нарисован товарищ Ленин, а под ним написано: «Наш учитель и вождь».

Сказав это, женщина замолчала, и в кабинете установилась абсолютная тишина. Все смотрели на несчастного Федько. А он уже был совсем никакой.

— Ну! — сказал следователь. — Рубашечку-то расстегни!

Федько хотел что-то сказать и не мог. Тогда следователь подошёл к нему и собственноручно расстегнул пуговицы. А под рубашкой действительно обнаружился товарищ Ленин и надпись — та самая, о которой и говорила женщина.

Вообще-то про татуировку и про пораненную правую ступню своего соседа нам рассказал Дёмин — и поэтому улики сейчас ложились ровнёхонько одна к одной.

— Это не я, — побелевшими губами прошептал-просипел Федько.

А следователь уже кликнул конвой и требовал принести ему бланк протокола допроса. Всё изменилось в одночасье для Михаила Михайловича. Только что он был всего лишь свидетелем и горел желанием помочь в благородной борьбе с обнаглевшими бандитами, и вот уже он не свидетель, а подозреваемый, да что там подозреваемый — он уже обречён заранее, это же видно, достаточно только взглянуть на этого бессердечного следователя. От сумы да от тюрьмы, как говорится…

— Хватит! — сказал я. — Отснято!

Мне было очень плохо сейчас. Как всегда, когда приходилось сталкиваться с непарадной стороной жизни. И презирал я Федько. И жалко его было. А оператор будто прочитал мои мысли.

— Так ему и надо, — пробормотал.

Сделал паузу, будто размышляя, а потом остервенело сплюнул.

13

Издали завидев меня в коридоре телецентра, Гена Огольцов припал на колено — на глазах у изумлённых людей, случайно оказавшихся поблизости в эту минуту — и провозгласил:

— О солнце глаз моих! О гений наш!

Поскольку в этот момент его руки были простёрты в мою сторону, не могло быть никаких сомнений — это при виде меня Гена испытал столь бурный восторг. Шедший вместе со мной по коридору Гончаров был не в счёт — его Огольцов не знал, да и вообще, наверное, видел впервые.

— Господа! — Гена повёл рукой вокруг, приглашая присутствующих разделить его чувства. — Вы видите перед собой человека, чья программа вошла в семь номинаций «Телетриумфа»!

Он зааплодировал, и вместе с ним зааплодировали другие. Я, к счастью, уже дошёл до Гены и поднял его с колен. Он дурачился, по обыкновению, а к этой его особенности я успел давно привыкнуть.

— Не надо громких слов, — попросил я. — Истинный гений всегда скромен.

— Как хорошо сказано! — восхитился Гена.

— Уж мне-то, как гению, это хорошо известно, — добавил я.

— Да, да! Ты прав, как всегда!

Не знавший ни Гену, ни его весёлого нрава Гончаров молчал и, как мне казалось, недружелюбно таращился на Огольцова. Я подмигнул Гончарову — всё в порядке, мол, вы ещё привыкнете.

— Ты к себе? — спросил Огольцов.

— Да.

— Провожу.

У него всегда были резкие переходы от шутовства к деловитости.

— Что с твоими новыми проектами?

— Пока по-прежнему.

— Женя, ты не попадёшь в эфирную сетку!

Прозвучало не как угроза. Предупреждение, вполне дружеское. Мне нечего было на это ответить, и я промолчал.

— Ты пытался кого-нибудь привлечь к своему проекту?

— М-да, — протянул я.

— И как?

— Никак.

— Упрямый осёл! — посетовал Гена.

Гончаров, не ожидавший столь быстрого перехода от признания моей гениальности к прямо противоположной оценке моих умственных способностей, с негодованием посмотрел сначала на Огольцова, потом на меня. У него даже лицо вытянулось.

— Ну, за осла ты ответишь, — вяло попытался я защитить свою честь.

— Осёл! — убеждённо повторил Огольцов. — С твоим упрямством не на телевидении надо работать, а знаешь где?

— Где?

Огольцов шумно вздохнул и промолчал. Наверное, такой работы ещё не придумали, где моё упрямство могло бы пригодиться.

— Ты бы не упирался, — просительно произнёс Гена. — Пошёл бы к Боголюбову, поговорил. Ну плюнь ты на свои антипатии!

— Да я уже плюнул было, — признался я.

— Ну!

— Всё равно ничего не получилось.

— Не может быть! — изумился Гена и даже руками всплеснул. — Да Боголюбов спит и видит тебя с твоей программой в собственной телекомпании! Он в «Стар ТВ» собрал целое созвездие, а самой большой звезды там пока нет. И чтобы он отказался?

Гена недоверчиво покачал головой. Мы тем временем дошли до офиса. Там не было никого, все в разъездах.

— Кофе будешь? — спросил я у Гены.

— Нет.

— А что будешь?

— Слушай, давай о деле, а?

Он, наверное, думал, что я пытаюсь увильнуть от неприятного разговора. Я сел за стол и сердито сдвинул оставшиеся со вчерашнего дня бумаги.

— Знаешь, почему мы с Боголюбовым не сошлись? Он хочет наложить лапу на нашу программу.

— Насчёт лапы я не очень понял.

— Он требует пакет акций нашей компании.

— И что? — осведомился Огольцов.

Он или ничего не понял, или для него в этом не было никакой проблемы.

— Есть наша компания, — терпеливо пояснил я. — И очень успешный проект — программа «Вот так история!». Посторонний дядя, фамилия которого Боголюбов, хочет просто прийти и стать хозяином всему — и нашей компании, и нашей программе.

— Он что — требует сто процентов акций?

— Не сто.

— А сколько?

— Я даже не стал обсуждать с ним этот вопрос.

Гена закатил глаза и с чувством произнёс:

— Ну почему ты всегда и во всем ищешь какой-то подвох? Да, Боголюбов — не ангел. Но и чего-то сверхъестественного он от тебя не требует. Он вкладывает в твою компанию деньги и за это хочет что-то получить. Что в этом криминального?

— Ничего. Но я не хочу в конце концов остаться ни с чем. Ты ведь прекрасно знаешь, чем закончилось для некоторых телепроизводителей их вхождение в боголюбовскую «Стар ТВ».

— Не знаю, — вяло отмахнулся Огольцов.

Лукавил. Потому что знал, конечно же. Люди, пришедшие со своими программами в «Стар ТВ», очень скоро обнаружили, что они уже вроде как и не хозяева своим детищам. Нет, они по-прежнему вели программы, и внешне всё выглядело так, будто ничего не изменилось, но уже от одного только Боголюбова зависело, какое место в эфирной сетке займёт программа, кого надо пригласить в студию, а кому дать от ворот поворот, и сколько стоит реклама — это тоже определял Боголюбов. Ещё он определял, сколько стоит та или иная программа, и когда их создатели начинали подводить финансовый итог, неизменно оказывалось, что денег им перепадает всё меньше и меньше, хотя закупающий у «Стар ТВ» телепрограммы канал платил даже больше, чем прежде, но большая часть денег теперь оседала в карманах Боголюбова. Он был хозяином всему, и у попавших на крючок не было никакой возможности избавиться от ставшей невыносимой опеки. Зачастую качать права можно только до тех пор, пока не поставишь свою подпись под контрактом. А потом остаётся только кусать локти. Огольцов, наверное, понял, о чём я думаю, и примирительно сказал:

— Твоя воля, Женя! С кем хочешь — дружи, с кем хочешь — дерись, но на телевидении есть свои законы. И один из главных: приобретается только качественный продукт.

Он, наверное, хотел сказать таким образом, что я не должен обижаться на него, когда по моей собственной неразумности наши планы рухнут. Если я хочу войти в эфир с новыми программами — я должен эти программы сделать. И если у меня что-то не получается, это мои собственные проблемы.

— Мне наплевать, с кем ты скооперируешься, — сказал Огольцов. — Хоть с Боголюбовым, хоть с самим чёртом. Меня интересует только конечный результат.

Он придвинулся ко мне.

— Твоя «Вот так история!» — это настоящая находка, суперхит, вечный шлягер. Но новая программа — это новая программа.

Я прекрасно его понял, потому что Огольцов всё сказал едва ли не открытым текстом. Прежние заслуги не в счёт. И сколько бы премий мы ни получили на «Телетриумфе» этого года — планка требований к новой программе не снизится. И если у нас всё сорвётся, мы одни только и будем виноваты.

— Сколько у нас времени? — спросил я. — Когда будет утверждаться новая эфирная сетка?

— После «Телетриумфа».

— У нас ещё есть время. Попробуем кого-нибудь найти. Но со «Стар ТВ» мы работать не будем.

— Ты твёрдо решил?

— Да.

Огольцов посмотрел мне в глаза, будто пытался определить, насколько я в своём решении тверд.

— А если у тебя не получится?

— Получится, — буркнул я.

И тут неожиданно вмешался Гончаров. До сих пор сидевший молча, он вдруг сказал — веско и даже строго:

— Всё сделаем. Это я вам обещаю.

У Гены Огольцова вытянулось лицо. До сих пор он даже не замечал Гончарова, вёл себя так, будто того и не было. А сейчас вдруг обнаружил — и изумился. Не самому факту присутствия, а сказанным Гончаровым словам. У Огольцова было такое выражение лица, будто он хотел спросить, кто это такой перед ним, да не решался, потому что Гончаров был строг и внушителен, так что недолго было и оробеть. Я тоже несколько подрастерялся от внезапного вмешательства Гончарова, а тот как ни в чём не бывало сказал:

— Сами справимся. Возможности есть.

Он вряд ли сам понимал, что говорил, но со стороны это смотрелось очень достоверно. Я в очередной раз подивился гончаровской способности к перевоплощениям.

— М-да, — невнятно поддакнул я и ясным взором посмотрел на Гену.

— Ну-ну, — сказал Огольцов. — Буду ждать результата.

Он не стал задерживаться у нас. Поднялся и вышел, поспешно попрощавшись.

— Вы его озадачили, — сказал я Гончарову. — Давненько я не видел нашего Гену в такой растерянности.

— А кто он такой?

— Продюсер канала.

— А-а, — протянул Гончаров. — Понятно.

Но по нему было видно, что ничего он не понял. Продюсер — это слишком сложно для грузчика из овощного, да ещё и уволенного.

— Чего это вы вмешались? — поинтересовался я.

— За вас стало обидно, — без затей пояснил Гончаров. — Чего он, в самом деле?

14

— Ещё можно заснять мою встречу с бывшей одноклассницей, — мечтательно сказал Гончаров.

Идеи из него прямо-таки фонтанировали, и за несколько дней общения я к этому уже привык.

— И что же одноклассница? — задумчиво поинтересовался я.

Как раз думал о съёмках сюжета, но другого, не связанного с Гончаровым, и его привычный трёп нисколько мне не мешал, служа всего лишь фоном.

— Оля Лушпайкина, — сказал Гончаров. — Чудесная девочка с белоснежными бантами.

— Лушпайкина? — переспросил я, приподнимая бровь.

— Фамилия у неё такая.

— Смешная фамилия. Дразнили её, наверное?

— Пытались, — с невозмутимым видом подтвердил Гончаров. — Поначалу.

— А потом?

— Потом они перестали.

— Почему? Поумнели?

— Ага, — кивнул Гончаров. — В одно мгновение.

Я всё понял и засмеялся.

— Вы были в неё влюблены?

— Чепуха! — отмахнулся Гончаров.

Был, был! И обидчиков своей пассии, наверное, бил смертным боем. Вот те и поумнели.

— И вот теперь представьте, — вернулся к своей идее Гончаров. — Столько лет прошло, она уж замужем давно, и дети, наверное, есть, и всё такое. И вот мы с ней встречаемся, а я будто какой-то бизнесмен, очень крутой такой, но не «новый русский»…

— А почему не «новый русский»?

— Ну, у них же вечно пальцы веером, мат-перемат и вообще…

Гончаров махнул рукой, показывая — конченые, мол, люди, чего ж о них говорить теперь.

— А я буду не такой. Ну, как вроде интеллигентный бизнесмен. Президент какой-нибудь Гончаров или банкир там. В общем, класс. И вот мы с Ольгой встречаемся, слово за слово, беседа там, то да сё, и она узнаёт, что я теперь не просто Серега Гончаров, а акула бизнеса. А?

— Ну, допустим, — не проявил я энтузиазма.

Практически все гончаровские задумки сводились к одному и тому же: он встречается с кем-либо из своих бывших однокашников и предстает перед ними таким значительным и преуспевшим, что дальше уж и некуда. Комплекс своего рода, не иначе.

— Мы с Олей беседуем, и я ей как бы между прочим делаю подарок, — продолжал Гончаров, совершенно не обращая внимания на мой скептицизм. — Достаю из кармана доллары — тысячу там или две — отдаю ей и…

— Бюджетом программы такие траты не предусмотрены, — запротестовал я.

— Так деньги будут мои.

— Ваши? — опешил я.

— Ну конечно. Столько у меня, разумеется, нет, но я ещё займу.

— И что же? — заинтересовался я.

— Отдаю я их Оле и говорю: я, мол, занят, ты уж извини, так что компанию тебе я составить никак не могу, а ты уж съезди куда-нибудь, развлекись. Рекомендую, скажу я ей, Париж. Красивый город, очень романтичный.

Я смотрел на него, не мигая. Вот теперь Гончаров раскрылся весь, до самого донышка. Подарить своей первой любви, которую не видел двадцать или больше лет, романтическое путешествие в Париж, не пытаясь навязать ей свое общество — это поступок. Если по всей России найдётся ещё хотя бы один такой альтруист, который не только мечтает, а делает, ещё и залезая при этом в долги… Я готов был снять перед ним шляпу.

— И что же дальше? — осторожно осведомился я.

— Дальше? — задумался Гончаров. — Об этом я, честно говоря, ещё не думал.

Значит, смысл был в самом подарке, в жесте, в душевном порыве. Всё остальное не имело значения. И если снять умно, с тактом — это будет чертовски трогательный сюжет. Очень добрый сюжет. Сюжет, каких у нас ещё не было.

— Надо подумать, — сказал я.

Ещё две минуты назад я был настроен скептически. Теперь же эта идея показалась мне привлекательной.

— Мы поговорим об этом позже, — предложил я. — После «Телетриумфа».

Всё равно первым сюжетом с участием Гончарова будет тот, в котором он встретится со Степаном, другом из своего босоногого детства. Работа уже ведётся. И не останавливаться же на середине пути!

15

Церемония оглашения имён победителей «Телетриумфа» — это гораздо больше, чем просто вручение премий. Телевидение — клубок страстей и интриг, череда чьих-то побед и провалов. Здесь роятся слухи и рождаются сногсшибательные идеи. Здесь почти никто не дружит, зато все очень хорошо знают, что такое конкуренция, конкуренция без скидок и жалости к проигравшему. Целый год каждый сам за себя, за успехами и провалами коллег наблюдают издали, и только на «Телетриумфе» все собираются вместе, занимая места в зале, и эта тысяча приглашенных — настоящее переплетение амбиций, затаённого ожидания и безудержного желания успеха если не для себя лично, то для кого-то, кого ты поддерживаешь, и уж ни в коем случае — не для твоих врагов.

Здание, в котором пройдёт действо, оцеплено милицией с самого полудня. Кордонов целых три, не считая тех, что выставлены на входе в здание, потом ещё и на входе в зал. Итого получается пять. Меры нелишние. В кино давно никто не ходит и книг почти не читают, но телевизор смотрят все — дьявол нашего века овладел душами миллионов, и его могущество распространяется на всех без исключения представителей человеческого рода. Едва человек хоть немного подрастёт и что-то начнёт понимать — и у телевидения появляется ещё один раб. Эти рабы на удивление верны своему господину и, главное, удивительно послушны. Можно бросить курить, но нельзя отказаться от соблазна хотя бы ещё разок взглянуть на телеэкран. Экран, на котором сменяют друг друга телекумиры. Желание видеть их снова и снова можно было бы назвать болезнью, но диагноз некому поставить, потому что на земле уже не осталось здоровых людей. Вечер, когда разворачивалось главное действо «Телетриумфа», стал вечером исполнения желаний — и для телевизионщиков, и для зрителей.

Приглашённых автомобили подвозили прямо ко входу. Здесь оцепление было особенно плотным. Очередной гость «Телетриумфа» выходил из машины, вокруг него тотчас вскипал гам и свист беснующихся фанатов, и счастливый человек, с улыбкой помахав своим поклонникам рукой, скрывался в дверях.

Мы вчетвером приехали к чёрному ходу. Я по опыту прошлого года знал, что это наиболее безопасный способ проникновения в зал торжеств, и не ошибся. Здесь тоже было оцепление, но зато зевак — раз, два и обчёлся, и мы практически без препятствий прошли ко входной двери.

Многие из кумиров смотрели на кипящие в толпе фанатов страсти не без страха и спешили поскорее укрыться в спасительных стенах здания. Одна девушка, правда, прорвалась, но она была не из «диких», что способны оставить своего кумира без одежд, и когда она подскочила ко мне, я даже не сразу среагировал.

— Здравствуйте! — выпалила она. — Помогите мне, пожалуйста! Только вы можете помочь!

Прошляпивший её милиционер уже исправлял свою ошибку, но без грубости, просто оттеснял девушку от меня, ласково приговаривая:

— Позже, позже всё расскажете товарищу. Пройдёмте за ограждение.

А она упиралась и всё повторяла:

— Только вы можете помочь! Только вы можете помочь!

Я уже успел насмотреться на таких. Они или хотели сняться в нашей программе сами, или хлопотали за своих родственников, близких и дальних.

— Позвоните нам на программу, — сказал я ей. — Телефон — в конце каждого выпуска.

Мы вошли в здание, ослепительно торжественный холл был залит светом, но что-то мешало мне окунуться в атмосферу приближающегося праздника, и очень скоро я понял — что.

Глаза той девчонки.

— Я скоро, — пробормотал я и вышел на улицу.

Здесь, у чёрного хода, было всё так же много милиции и мало зевак. Я прошёлся вдоль ограждения, но той девушки так и не увидел. Ушла, исчезла, сгинула, унеся с собой этот странный взгляд, в котором что-то промелькнуло. Что?

Я вернулся к своим спутникам. Приглашённые галантно раскланивались, одаривая друг друга широкими, но неискренними улыбками. Подошёл Гена Огольцов, пожал мне руку. Рядом со мной стоял Гончаров, Гена пожал руку и ему, глядя при этом на Гончарова вопросительно-настороженным взглядом. Он, наверное, до сих пор не мог понять, кто перед ним, и это обстоятельство чрезмерно нервировало Гену, привыкшего к определённости всего и вся.

— Женя! — с чувством сказал мне Огольцов. — Я чертовски рад, дружище, что сегодня… Что вот сейчас… В общем, что это твой день!

— О чём ты? — отмахнулся я.

— Семь номинаций! — напомнил Огольцов. — Весь мир сегодня принадлежит тебе! Тебя любят и тебе поклоняются!

Он был несколько нетрезв и потому особенно красноречив.

— Не расточай комплименты так громко, — вполголоса попросил я. — Каждое твоё слово добавляет мне как минимум дюжину врагов.

Огольцов рассмеялся, дружески хлопнул меня по плечу и удалился, унося с собой запах дорогого коньяка.

— Он насквозь проспиртовался, — определил Дёмин. — Богема. У них так заведено.

Это было сказано без всякой неприязни, но я знал, что Дёмин недолюбливает Огольцова.

Зал был полон. Мы прошли на свои места, раскланиваясь направо и налево. Я заметил, что многие с интересом рассматривают незнакомого им Гончарова. Он и сам это, наверное, почувствовал, потому что обрёл чрезвычайно важный вид и даже, как мне показалось, для пущей значительности раздувал щеки. Приобрести для Гончарова пригласительный было архисложным делом, и мне даже пришлось соврать в дирекции «Телетриумфа», сказав, что билет мне нужен для нашего спонсора, и что если билета не будет — всё пропало, я разорён и о существовании нашей программы придётся забыть раз и навсегда.

Гончаров оглядывался по сторонам, с интересом наблюдая за происходящим, и когда видел знакомое по телепередачам лицо — а таких лиц вокруг встречалось великое множество — он оборачивался ко мне и с детской непосредственностью сообщал:

— Смотрите-ка! И этот здесь! Ну, который про зверушек рассказывает. И вот тот тоже… Как же его фамилия? Он еще призы раздаёт, но до того все нервы вымотает.

Дёмин слушал этот трёп с безучастным выражением лица. Он явно настраивался на долгий, нескончаемый сегодняшний триумф. Семь номинаций, как ни крути — это что-то да значит. И если мы получим хотя бы половину…

— Илья! — засмеялся я. — Очнись ты.

Он встрепенулся и посмотрел на меня туманным взглядом. Наверное, уже примеривался, где в своей квартире поставит бесценную для него позолоченную статуэтку.

Действо тем временем началось. Вышел на сцену Николай Вадимович Касаткин, всех поздравил, пожелал удачи, он в шутку просил нас, то есть меня, Илью и Светлану, не забирать все призы, а хоть что-то отдать другим. Все вежливо поаплодировали.

В первой номинации — «За лучшую идею» — мы присутствовали. Конверт с именем победителя вскрывали намеренно долго, зал затих и затаил дыхание. Дёмин нервно пожёвывал свой ус. Светлана улыбалась, но улыбка была напряженной. Один только Гончаров явно скучал, будучи не в курсе происходящего.

— Лучшая идея, — сказал ведущий.

У Дёмина дрогнула щека.

— Это идея…

Ведущий заглянул в извлечённый из конверта листок.

— Идея социальной рекламы «Мы — одна семья!», — провозгласил ведущий.

Зал взорвался аплодисментами. Дёмин замер. Мы со Светланой хлопали, заглушая собственное разочарование, которое всячески пытались скрыть.

— Пожелание Касаткина мы выполнили, — пробормотала Светлана. — Призами поделились. Но все остальные — наши.

— А что такое? — влез Гончаров.

— Мы тоже были в числе претендентов, — пояснил я ему.

— А отдали другим?

— Ну да, вы же видели.

— Несправедливо! — оскорбился Гончаров.

Дёмин метнул в него полный ненависти взгляд, но уж Гончаров-то в произошедшем был виноват меньше всего.

— Несправедливо! — повторил Гончаров.

Сидевшие впереди нас люди обернулись. И им тоже Гончаров, нимало не смущаясь, сообщил о допущенной несправедливости.

— Следующая номинация, — сказал ведущий. — «Лучший продюсер года».

— Продюсер — это кто? — Гончаров начал меня раздражать.

Ему никто не ответил. В этой номинации мы тоже присутствовали. Точнее, записан был Дёмин, который вроде бы продюсировал нашу программу «Вот так история!».

Ведущий взял в руки конверт, но открывать его не спешил, рассказывал какую-то байку, совершенно несмешную и неуместную, это понимали все, кроме него самого.

— Теперь о продюсерах, — сказал ведущий, но конверт так и не открыл, а вместо этого рассказал ещё одну байку, теперь уже из жизни продюсеров.

Илья уже совсем извёлся. Светлана пыталась его приободрить, но он отмахнулся от неё. Ведущий, наконец, вскрыл конверт.

— А лучшим продюсером этого года, — сказал он, — назван…

— Мы там есть? — быстро спросил Гончаров.

— Да.

Теперь уже и Гончаров нервно потёр руки.

— Игорь Самохвалов! — провозгласил ведущий.

Гончаров посмотрел на меня так, словно спрашивал, не ослышался ли он.

— Мимо, — заключил я. — Что ж, бывает.

Дёмин помрачнел, словно его прилюдно оскорбили со сцены.

Назойливый телеоператор лез со своей камерой, всё время снимая нас крупным планом. Светлана улыбалась в объектив, я старался сохранять невозмутимость. Чёрта лысого ему удастся снять меня разочарованным! У нас пять номинаций ещё впереди!

Следом у нас была передышка — та самая номинация, «За многолетний вклад», в которой мы не участвовали по причине молодости нашей программы.

— Что-то не нравится мне их сегодняшний расклад, — оценил Илья, понемногу оживая. — Разве так можно?

— А все призы забирать можно? — поддела его Светлана. — Делиться надо, разве не так?

— Мы еще участвуем? — спросил Гончаров.

От него исходило целое море беспокойства.

— Участвуем, — утешил я его.

— Да у них здесь всё куплено! — заявил Гончаров.

— Ну зачем так безапелляционно? — пожал я плечами.

Дёмин же только зло усмехнулся. Он был раздосадован и не собирался этого скрывать.

— Номинация «Открытие года», — объявил ведущий.

Наша номинация. Среди героев нашей программы не было ни одного актёра, да и того, что их снимают для телевидения, они до поры даже не знали — и тем милее смотрелась проявляемая ими непосредственность. Жизнь — театр, а люди в нём — актёры, этим соображением, наверное, и руководствовалось жюри.

Я видел, как Светлана сцепила пальцы крестиком — чтобы повезло. Хотя особенно волноваться было не о чем. Это как в истории с двенадцатью стульями, за которыми охотились великий комбинатор и незабвенный Киса Воробьянинов: чем больше неудач, тем ближе победа, и в конце концов стул, тот самый, найдётся обязательно. Глупо надеяться забрать победы в семи номинациях сразу. Но хоть что-то нам достанется непременно.

И здесь мы проиграли. Гончаров ёрзал, и казалось, что ему не терпится подняться с места. Я внешне сохранял спокойствие. А тут ещё этот оператор. Три номинации из семи уже прошли мимо нас, и оператор, наверное, терпеливо дожидался, когда мы дрогнем и занервничаем.

— Уйди! — сказал ему Дёмин.

Но оператор своё дело знал, и единственное, на что он пошёл — отдалился на пару метров, спустившись по проходу на несколько ступеней.

Следующие две номинации мы тоже проиграли.

— Я всё поняла, — сказала Светлана. — Мы получим или за лучшего ведущего, или вообще за лучшую программу. Они специально так сделали, чтобы не злить остальных.

«Они» — это жюри. Зная, что главные призы придётся отдать нам, все второстепенные раздали другим участникам, чтобы наш успех не казался вызывающим. Слишком много будет недовольных, если мы заберем всё. Логично.

— А теперь о том, кто же стал лучшим ведущим. Кто он, любимец публики? Кто этот человек, который…

Конверт с хрустом разорвался. В этой номинации одним из претендентов был я. По всем опросам у меня был двукратный отрыв от ближайшего преследователя.

— Лучший ведущий…

Ко мне оборачивались, мне улыбались.

— Вы там есть? — по обыкновению осведомился Гончаров.

Я молча кивнул. Ведущий назвал фамилию. Не мою.

— Как же так? — не сдержалась Светлана.

А вокруг уже прокатывались волнами аплодисменты. Кто-то свистел. Сидевший впереди меня мужчина обернулся и сказал:

— Это какое-то шарлатанство, честное слово. Победить должны были вы.

— Что происходит, Женя? — процедил сквозь зубы Дёмин.

Конец ознакомительного фрагмента.