Могота. Роман в стихах

Владимир Берязев

Уникальный для современной поэзии труд, роман в стихах «Могота» Владимира Берязева, известного русского поэта конца ХХ и начала XXI века, лауреата множества премий, живущего в Новосибирске. Сочинение создано в период с 1996 по 2003 г.г. Книга содержит нецензурную брань.

Могота

Роман о любви

Часть первая

Бог создал Сочи, а черт — Могочи.

Поговорка

I

Жил-был Ваня, терпенье храня, —

То свинарник, то силос.

И ему среди белого дня

Богоматерь явилась.

— Брось, Иван, ты своё ремесло,

И извоз, и шабашки,

Поезжай, горемыка, в село,

Что прокисло от бражки,

Будешь строить там крепость мою,

Прозревать год от года,

Милость Сына и силу даю,

Славной будет работа…

Тут Иван уложил инструмент,

Поклонился могилам,

И презрев злотекущий момент,

Душу — набело, с мылом, —

Вымыл. Стронулся, сел на баржу

И поплыл себе с миром

По Оби или по Иртышу,

Вдоль по безднам и дырам.

Что ни пристань, то морок и срам,

Что ни дом, то разруха.

По таким затрапезным углам,

Ох, разгульна житуха!

Но не то всё, не те берега,

Всё терпимо, однако…

Где ж клубится людская тоска

Среди боли и мрака?

Где для муки воздвигнут престол,

Как острог среди ночи?

— Вот то место! — Сказал и сошёл

На причал у Могочи.

II

Здесь болото и лесоповал,

Здесь бараки и зона,

Весь Советский Союз побывал

Здесь во времечко оно.

С крутояра широко видать

Как уходит на Север

Мать Сибири, великая мать —

Обь, сестра Енисея.

Катит серые волны река,

Тащит тучи вдоль гривы,

И вздымает до неба тайга

Свои хвойные нивы.

Бездорожье, безденежье, бес…

Беспробудное пьянство.

За Уралом, возможно, и лес,

Здесь же — дебри пространства.

Лишь «Ракета» скользнёт на Чулым,

Проползут сухогрузы.

Лишь соляры одышливый дым

Сплюнет катер кургузый.

Штабеля, штабеля, штабеля

Деловой древесины.

Поселенцы, бичи, дембеля,

Молдаване, грузины…

Пристань — скопище автомашин,

Рык и мат, и проклятья!

В телогреечке, эх, хороши

Люди все — без изъятья.

И с печатью изжитых времён

Не простилось селенье.

И согласные мёртвых имён

Ропщут лиственной тенью.

III

Тут когда-то был старый паром,

Он таскал через реку

Люд различный с обеих сторон:

То конвой, то телегу

Раскулаченных в зиму крестьян,

То отряд новобранцев,

То чекистов, обутых в сафьян,

Не привыкших мараться.

Жил паромщик один, словно перст,

Годы, войны, изломы…

Тучи зэков из тысячи мест

Протекли мимо дома,

Одинокого дома его.

Ни семьи, ни коровы…

Не согрели, увы, никого

Стены мрачного крова.

Дом стоял высоко на юру,

За оградой дощатой,

Воротами скрипел на ветру,

Как немой провожатый,

Всё-то силился пересказать

Боль и муку ухода.

Из Могочи немного — назад

Воротилось народа.

А паромщик всё правил весло,

Налегал на лебёдку,

Исполняя своё ремесло,

Полагался на водку,

На всегдашнюю водную мощь

Да на волю судьбины

У границы берёзовых рощ

И таёжной равнины.

IV

Много, много воды утекло

С той поры беспросветной.

Заколодилось старое зло.

По дороге бесследной

Вдаль уплыли и эти, и те…

Дом лишь — тёмною ношей —

Устоял на последней версте,

Позабыт-позаброшен.

На юру, у дороги былой,

Где корыто причала

В струпьях ржавчины, рыхлой скалой

Из песка выступало,

Где обрывки канатов, тросов,

Рельсы, блоки бетона,

Где баржи металлический зов,

Наподобие стона,

Дом паромщика, словно приют

Одинокого духа,

Пережил человеческий суд,

Как внучат — повитуха.

V

За бесценок, почти задарма,

Взял подворье художник.

В те поры поднялась кутерьма

Дел и бед невозможных.

Независимость, гласность, права

И свобода нагая.

Змей исчез… Но царит голова —

Что ни день, то другая!

Был Горыныч, а стала семья

Живородных драконов.

Был казак по прозванью Илья,

Стало — племя ОМОНов.

Но художник усадьбу, семью

Ограждал от напасти:

Огород, мастерскую свою,

Инструменты и снасти —

Всё наладил, всё мудро привёл

К доброте и порядку:

Душу — творчеству, друга — за стол,

А соления — в кадку.

Звали Павлом его. А жена —

Наречённая Анна…

Мир и лад, благодать, тишина.

И — в трудах неустанно.

Ледоход или вновь ледостав,

Навигация, зимник, —

Тот же строй, тот же свет на холстах

Золотистый и синий.

Но пока, побеждая тоску,

Павел с миром сражался,

Средь села, на другом берегу

Монастырь подымался.

VI

Год прошёл, и другой пролетел

За работой текучей.

Всё, что выдумал, всё, что хотел,

Только легче и лучше

Выходило у Павла как раз:

То пейзаж, то скульптуры,

То большой и доходный заказ

Для отдела культуры.

Баню выстроил, вывел сарай,

В нём станки и прилада,

Свалка хлама, архаики рай

И подобие склада.

В том сарае нацелился он

Из коряг и металла

Группу «Гибнущий Лаокоон»

Изваять для начала.

Матерьалы давала река —

Корневища тугие,

Золотые тела топляка,

Бёдра, торсы нагие…

А металл добывал из песка

Возле пристани ржавой:

Рельсы, трубы, обломки крюка,

Кости прежней державы…

И однажды, по милости пса,

Яму рывшего яро,

Вынул бухту стального троса —

Под скалою у яра.

Он распутал колючий клубок,

Подивился находке:

— Это ж надо, удача и рок,

Как два борта у лодки.

Видно, шлёт мне речной Посейдон

Тело змея в подмогу…

Трос забрал, и под крики ворон

Бросил ношу к порогу.

VII

Навигация грузы несла

Вниз и вниз по теченью,

Чтобы Севера снежная мгла

Не теряла свеченья.

Чтобы снова полярный туман

Пронизали радары,

А Студёный ночной океан

В час ледвяного дара

Не замкнул бы под панцирем сна

И посёлки, и вахты…

На реке разгоралась весна,

Солнца беглые такты

Разогрели окрестную даль.

Павел вышел к сараю,

Злыми зубьями взвизгнула сталь,

Дух древесный по маю

Разлился, как из чаши настой.

Закипела работа.

Из хламья, из коряги простой,

Из кузнечного пота,

Из столярных забав и причуд,

Из таланта — всецело! —

Возникал металлический спрут,

Пожирающий Тело…

Гибнущий Лаокоон

Не пророчествуй, не прекословь,

Не глумись над богами, несчастный!

Богохульствуй, имея любовь,

А не можешь, у жизни напрасной

Не проси воздаяний за то,

Что способен предвидеть событья.

Сила знания — лишь решето,

Ты вовек обречён на пролитье!

Дар отнимется, Жизнь утечёт

Сквозь пустоты, что непостижимы.

Троя вечная всё же падёт…

Чёрный снег… погребальные дымы…

Думал Павел, из трупов дерев

Вырезая фрагменты и части.

И пророк, словно гибнущий лев,

Проявлялся из морока страсти,

Из гривастых кудрей корневищ,

Из витых древомышечных складок,

Гол, покинут и верою нищ —

Тщетной гордости горький остаток.

Шёл монтаж. И в горниле культур,

В пекле страха, мольбы и протеста

Откликался то скорбный Сидур,

То титаны бездомного Эрнста.

Безысходного рока тавро

Сквозь изгибы, изломы и стыки

Проступало, как карты Таро —

Сквозь живые и нежные лики.

И когда, весь металлом прошит,

На болтах, на шарнирах, на скрепах,

Встал троянец, лишённый души,

Понял Павел — болезненный слепок

Он отторг от себя навсегда,

Он избавился от наважденья,

Окончанье большого труда

Стало знаком иного рожденья.

Оставалось лишь кольца троса

Размотать, на фигуру набросить…

А пророк всё смотрел в небеса

С выраженьем немого вопроса.

VIII

Но ещё инструмент не остыл,

Как со службы армейской

Прибыл братец меньшой, Михаил,

Снайпер роты гвардейской.

Он приехал из южных краёв,

Воин волей Закона.

Там в одном из кромешных боёв

Дева-Радость, икона,

Появилась в разбитом дому,

Среди праха и дыма.

Повинуясь знаменью тому,

Миша неумолимо,

Словно движим по нити златой

В пекле бойни без правил,

Покрестился и, как за чертой,

Кровь и смерти оставил.

Он ещё воевал, убивал,

Но, в наитии Девы,

Он уже одолел перевал

Злобы, мести и гнева.

А когда увольнялся в запас,

Брат в письме, между делом,

Сообщил, что Могоча сейчас

Стала Божьим приделом,

Что какой-то отец Иоанн,

Пастырь горького люда,

Весь в трудах — и талант ему дан!

Ибо из ниоткуда

Возникают и кельи, и храм,

Стены крепости мощной.

И бредут ко смиренным вратам

Люди дённо и нощно.

IX

— Здравствуй, Павел, такие дела,

Всё-то борешься с Богом?..

Принимай, брат, калеку-орла!

Службе — крышка. Итогом

Станет новая служба. Пойдём

От твоих прометеев,

Лакоонов — к хозяюшке в дом.

Душу, что ль, отогреем…

Сели братья за тёсаный стол,

К ним, как лёгкая смута,

На ходу поправляя подол,

Вышла Анна, Анюта.

Взмахом древним простор отворя,

Льна прохладную скатерть

Расстелила, как холст января…

Снег рассветный на паперть

Так ложится, а храм золотит

Его чистые струи.

Тихо. Брат против брата сидит.

Не обмолвятся всуе…

Анна ловко, бесшумно снуёт,

Смотрит быстро и чутко,

Тень улыбки сокрыть не даёт

Её мысли и чувства.

Гостю рада, как рада вода

Родниковая литься.

И горда. И лихая беда

Здесь навряд поселится.

X

Нам ли, русским, в пороке коснеть?

Лучше водочки выпить!

Вдоль по скатерти царская снедь,

Как посольство в Египет,

Едет… Катит лиловый кочан

Весь в свекольном рассоле,

Перец — как капюшон палача,

Сельдь — в зелёном камзоле.

Огурцы подбоченились в ряд,

Трутся с чувственным скрыпом,

Стоп-сигналы томатов горят,

А к разрезанным рыбам —

Маслом спрыснута, свежая горсть

Ароматного лука…

Пьёт хозяин, ответствует гость.

Нам же — зависть и мука.

Томным холодом светит фарфор,

И, повадкою княжей,

Оживляет мужской разговор

Жар ушицы стерляжей.

Под неё — по второй и, ага,

По четвёртой и пятой…

Нету в мире роднее врага,

Ближе нет супостата!

И когда потеплели глаза

От любви и покоя,

Михаил кое-что рассказал.

Кое-что… кое-кое…

XI

Смерть для всякого — вроде отца:

Бойсь и не попадайся.

А война для добра молодца —

Точно рис для китайца.

Но всему наступает предел:

Пресыщение крови

Или кровью… Ты цел пока цел,

И здоров во здоровье.

Кто, когда написал «Валерик»?

Михаил? Да, поручик.

Как находит язык на язык

В катастрофе падучей.

В этой грозной, угрюмой резне

Нет ни умных, ни правых.

Но приходят, приходят во сне

Тени воинов безглавых,

Вклочь изодранных минным огнём,

Обгорелых, безносых,

Об отмщении — лишь об одном —

Их немые вопросы.

Почему, для чего, для кого

Они в муках казнимы?

Может призрак Врага Самого

Взмыл из бездны за ними?

Два языка, два мира, две тьмы

Захлестнулись и рвутся…

— Зарекаться сумы и тюрьмы,

Но в безумье уткнуться

Суждено, видно, нашей душе?..

Миша выпил понуро.

— Поздно, братец мой, поздно уже.

Опоздала скульптура!

XII

Не спадай раньше срока с лица.

Расскажу: в нашей роте

Службу мыкали два близнеца,

Кержаки по породе.

Как-то «духи» вдоль минных заград

Для затравки пустили

Дочь свою же… Такой вот парад!

Жизнь и смерть — или-или…

Та идёт, ни жива, ни мертва,

Очи — карие сливы,

Вбок косит и ступает едва,

Озираясь пугливо.

Ждём — иль наша растяжка рванёт,

Или их… Замирает

Всё в груди. И гнилой оборот

Дело в миг принимает.

Наш близнец по прозванью Верста

Не сдержался, скаженный,

Встал по грудь над стеной блок-поста

И орёт, как блаженный:

Мол, куда, растаку мать, идёшь?!

Дура, жить надоело!

Дуй назад, пропадёшь ни за грош!..

Чья-то прорезь прицела

В этот миг изловила его,

Грянул медленный выстрел,

Он рукою взмахнул и… того,

Будто рюмочку выпил,

Рухнул навзничь…

С дырой между глаз…

Прямо под ноги брата.

Вот такой невесёлый рассказ,

Но суровей — расплата.

Брата брат и омыл, и одел,

И во гроб упокоил,

И отправил в родимый предел

Груз и горе лихое.

Он, живой, словно тоже погиб,

Словно что-то сломилось:

То замрёт, не надев сапоги,

То вдруг выронит мыло,

И глядит непонятно куда.

А когда оклемался,

То в глазах — как со снегом вода,

Ледовитая масса.

Близнеца меж собой стали мы

Называть — Половинкой.

Замкнут, сгорблен под ношею тьмы,

Всё поигрывал финкой,

И, в оптический глядя прицел,

Всё высматривал «духов».

Страшно, Павел, ты цел — пока цел.

Чуть ослаб, и — разруха.

Неделимы мы. Нет половин

У любви и у веры.

Воин во поле проклят, один, —

Рыцарь, гордый без меры.

Вскоре выслали в тыл близнеца,

Он, как пёс одержимый,

Убивал, убивал без конца,

С равнодушьем машины.

Ждал часами единственный миг —

Гулкий щёлк перепонок…

И не важно — девица, старик

Или даже ребёнок.

На бесчестье ответим враждой,

Местью — на вероломство?..

Конец ознакомительного фрагмента.