Восьмой десяток

Владимир Безладнов

Эта книга – последний мой сборник стихов и, в то же время, первый, созданный в электронном формате. В ней собраны стихи, написанные, в основном, в последние годы, хотя я и включил в неё энное количество стихов, написанных много лет назад ранним Безладновым и лишь слегка отредактированных Безладновым сегодняшним. Но я не стал бы придавать сборнику какое-то «итоговое» значение. Это, если угодно, мои воспоминания и размышления, зачастую горькие, о днях прожитых, ну, и, конечно, о днях сегодняшних.

ТВОРЧЕСТВО

РЕКВИЕМ ПО ГЕРОЮ

1. МОЕМУ… И ДРУГИМ ПОКОЛЕНИЯМ

«Жил-был царь.

У царя был двор.

На дворе стоял кол.

На колу висело мочало…

Начинай сказочку сначала!

Жил-был царь… и т. д.»

(российский фольклор)

Из дискуссий и свар кулуарных,

из сонма сомнений и мнений,

Из болота

речей и статеек —

метановых пузырей,

В бесконечной

и вечной, как мир,

борьбе поколений

Снова

вылез вопрос

о герое сегодняшних дней.

И опять

в нашей жизни —

нелепой,

скандальной,

греховной —

Словно в юности давней,

отчетливо слышится мне,

Как отцы

своим детям

вменяют в вину бездуховность…

Поклонение Западу…

потерю российских корней…

Журналисты

из жареных фактов

(и это, наверное — клиника)

Лепят новых «героев»

для «желтых» газетных подвалов:

Сопляка

наряжают

в костюм нигилиста и циника,

Раздевают…

простите, до срама…

интеллектуала…

Коммунисты —

за кепки,

спецовки,

рабочие блузы…

Нацепив на себя их,

читают безусым мораль:

Дескать,

мы для вас всё! —

и театры,

и школы,

и вузы…

Позабыли,

бездельники,

«как закалялась сталь»?!..

Кто-то что-то невнятно бубнит,

катит ржавую бочку на власть,

Черной краскою

наше грядущее

мрачно рисует,

Демонстрируя бездну,

в которую может Россия упасть… —

Словно это

сегодня

кого-то,

действительно, интересует…

Ну, уж, нет, господа!

Эта песня сто раз перепета!

Молодых стариков,

как и старых циничных юнцов —

Тех, что вы

конструируете

в тишине кабинетов —

Нам сегодня,

пожалуйста,

больше не суйте в лицо!

«Наша жизнь,

господа,

есть громада немыслимой сложности.

В ней

ничто

не проходит бесследно», —

сказал знаменитый поэт.

Мы не сможем забыть

революций кровавые ножницы,

Искромсавшие

карту страны,

а попутно —

и весь белый свет…

Паренька

из российской деревни,

убитого где-то в Испании,

В год, когда,

рука об руку,

против фашистской чумы

Встали

Генрих и Шарль,

Федерико,

Эрнесто

и Ваня…

Может,

будь это нынче —

стояли бы рядом и мы!

Разве можно забыть —

христиане ли мы…

мусульмане… —

Всех,

погибших

на той —

самой главной

Священной войне?..

Тех, кто позже погиб,

неизвестно, за что,

в Афгане…

Кто сейчас погибает,

Бог знает, за что,

в Чечне…

Никогда

с пьедесталов

герои

не могут быть свержены —

Будут вечно стоять,

светлой памятью масс

осияны!

Героизм… —

он, по Далю —

отвага и самоотверженность —

То есть, то,

чем столетия

были сильны россияне.

Но сейчас

нам совсем ни к чему

героическая харизма —

Воля,

трезвый расчет

и умение думать —

важней.

И не нужно

в «ударном труде»

совершать чудеса героизма —

Нужно просто работать!..

на пользу себе… и стране!..

Без нелепых

стахано-гагановских

дутых рекордов,

Без авралов,

без спешки…

настойчиво…

Изо дня в день…

Игнорируя

«желтых» писак

окаянные морды,

Обывательский бред

и ораторскую дребедень.

Пусть не врут,

что сегодня

на подвиг способен не каждый!

Если, вдруг,

над Россией

набат загремит вечевой,

Мы поднимемся все! —

это было уже не однажды.

Это было, и будет всегда!.. —

Знать бы только,

во имя чего?!

2. МОИМ КОЛЛЕГАМ-ЛИТЕРАТОРАМ

«…Мы сегодня хороним Героя

Не как личность, а как понятие…»

Игорь Бахарев «Баллада о Герое», 1994 г.

Уважаемые литераторы! —

драматурги, поэты, прозаики,

графоманы-акселераты,

поэтессы — пушистые заиньки,

сценаристы и публицисты,

юмористы и мемуаристы,

желчью брызжущие сатирики,

пародисты и томные лирики,

начинающие и маститые,

голодающие и сытые,

доброхоты и злобные критики,

оптимисты, зануды и нытики,

очень важные и культурные

дамы окололитературные,

переписчики гимнов и прочие

сочинители од и элегий…

Я, пожалуй, скажу короче:

Дорогие мои коллеги!

Приношу вам свои извинения

за возможные инсинуации,

но… хочу предложить к рассмотрению

любопытнейшую ситуацию:

Вся Россия проблемой беременна

(озабочены все… повально):

«Кто — Герои нашего времени?

В чем — Идея национальная?».

Как ни странно, но обнаружилось —

хоть рожать все равно придется —

сколько б мы, господа, ни тужились,

разрешиться не удается.

Кто ответит на эти вопросы?

Кто поможет нам в этой беде?

Где же вы, господа философы —

генераторы новых идей?

Где вы, будущего провозвестники —

«Альбатросы» и «Буревестники»?

Где вы, вечные наши советчики —

«Инженеры душ человеческих»?

Где вы — те… (чтоб вам было пусто!)…

прежней школьной программе близкие,

теоретики от искусства —

Добролюбовы и Белинские?

Где вы, пламенные ораторы —

огнедышащие красавцы?..

Что ж молчим мы, друзья-литераторы,

словно это нас не касается?!

Напрягая мозги свои куричьи,

мы вздыхаем: «Вопрос не прост!..

Со времен Михаила Юрьича

задают нам этот вопрос.

Наши лидеры — те, которые

нас, черт знает, куда, ведут —

в сотый раз перепишут историю,

и опять нам его зададут.

Ну, а мы, как шуты и «халдеи»,

от усердия, землю роя,

превратим героев в злодеев…

возведем злодеев в герои!..

Ах, как, в прежнее время, верно-то

был распутан мнений клубок!

Для читающей публики — Лермонтов.

Для неграмотных — русский лубок.

А в лубке — герой!.. да на все времена!..

порубавший мильён голов!

Сапоги гармошкою — в стременах!

Шашка вострая — наголо!

На него и буденовку можно надеть —

будет красный герой-командир,

а для ярых сторонников белых идей —

можно выбрать казачий мундир…

Бурку на плечи брось — и, в вихре атак,

дворянин-золотопогонник…

Та же бурка, но позже — и мчится… на танк…

генерала Доватора конник…

Можно дать вместо шашки ему кирку

и отправить в забой — тогда,

если вымазать углем лицо лайдаку,

выйдет славный Герой Труда…

Героизм, господа, во все времена,

был продуктом идеологии,

и какая сегодня ему цена,

понимают, наверное, многие:

Наши славные лидеры — что бы они

нам с трибуны ни тарабарили —

ценность каждого подвига, в наши дни,

в нефтяных измеряют баррелях.

Так что вам, уважаемый Лермонтов,

нас сегодня понять было б сложно:

нынче даже погоны вермахта

на героя напялить можно!

Раздавай, кому хочешь, почести!

За кого угодно радей!

Что поделаешь, если в обществе

полный вакуум в сфере идей?!

А когда-то наш «Вождь и Отец» —

теоретик языкознания —

воспитанию юных сердец

уделял большое внимание.

Защищал их от инакомыслия

очень действенный механизм —

для «строителей коммунизма»

был придуман соцреализм.

Тяжела идейная палица…

Лес валили — в одной тайге —

уголовник, с мозгами в полпальца,

и мыслитель-интеллигент.

Нас ломали, ссылали, сажали,

Вынуждали коллег предавать…

Но тогда мы, хотя бы, знали,

Как… про что… и о ком писать!..».

Я добавлю:

давным-давно —

(у вождей были разные вкусы) —

Ленин как-то назвал кино

архиважным видом искусства.

Правда, те, кто, по сей момент —

зачастую, совсем некстати —

повторяют, как аргумент,

эту ленинскую цитату,

как токующие глухари,

забывают ее продолжение —

то, где мудрый вождь говорил

о «безграмотности населения».

Впрочем,… даже по скромной оценке,

мы ее умножаем в разы:

полстраны говорит на сленге,

забывая родной язык.

Так что, можно смело признать,

что «важнейшим искусством», видимо,

раз уж мы разучились читать,

нынче нужно считать телевиденье.

И, поскольку сегодня — рынок,

а писателю нужен хлеб,

выдается в эфир — непрерывно —

литераторский ширпотреб.

И вползают к нам с телеэкранов,

от «творцов», позабывших стыд,

героические бандюганы,

опереточные менты…

А за ними — вторая смена,

благо выбор у нас большой:

благородные бизнесмены,

проститутки с ранимой душой…

Отклонированы стократно

литераторские клише.

Сколько ж можно?!.. Уже обратно

вылезают из глаз и ушей!

Так что… истинного героя

я увидеть уже и не чаю…

и задумываюсь, порою:

отчего же мы так мельчаем?!..

Почему мы не сохранили

свежесть детского восприятия,

и Героя похоронили…

«не как личность…

а как понятие»?!

В том, что я написал, безусловно,

слишком много ненужных слов…

Извините за многословие!

Что поделаешь — понесло!..

Потому что и я — не скрою —

на заре двадцать первого века,

не хотел бы писать «Героя»…

Я хочу писать… Человека!

3. МОЕМУ ДРУГУ

Памяти Игоря Бахарева —

замечательного поэта,

настоящего гражданина,

не Героя —

просто очень хорошего человека.

Провожая товарищей старых,

покидавших наш мир суеты,

разве мог я себе представить,

что однажды уйдешь и ты —

по-английски… совсем незаметно —

на последний в жизни вокзал

в полный пятен слепящего света

и унылых потемок зал?

Взяв с собою совсем немного, —

только личное, только свое, —

ты решил, собираясь в дорогу,

что навек оставляешь Её…

что тебя успокоит — верил —

долгожданная тишина…

но, открыв тяжелые двери,

понял: там, как и здесь, — Она:

холодна, голодна, больна,

словно в первые дни создания, —

неприкаянная Страна —

бесконечный «Зал ожидания».

И, из стадного чувства долга,

в череде монотонных дней,

то у кассы стоят подолгу,

то бесцельно бродят по Ней

пассажиры со скарбом скудным,

ожидающие, как всегда,

поезд, мчащийся из Ниоткуда,

и, скорее всего, — в Никуда.

От Нее никуда не деться —

понимаешь ты, все ясней:

вместе с Ней прошло твое детство…

юность, зрелость и старость — с Ней…

вместе с Ней ты жил торопливо…

вместе с Ней росли (до поры)

вера детская в справедливость,

страстный юношеский порыв…

эйфория шестидесятых

и похмелье пришедших вслед

трех мучительно долгих десятков

проведенных под прессом лет…

вместе с Ней, одолев катаклизмы,

растерялся, как цуцик, ты

в век жестокого прагматизма,

меркантильности и суеты…

вместе с Нею вы пережили

и падения, и подъем,

потому что твоими были

все победы и беды Её,

потому что общими стали

и мечты, и любовь, и боль…

Разве можешь ты их оставить?

Разве можешь не взять их с собой?

И к последней неведомой станции,

в первый раз осознав, что богат,

ты везешь, взяв билет и квитанцию,

неподъемный душевный багаж.

Потому что я очень надеюсь,

что на ней ожидает нас

не тоскливый покой безделья,

не ленивая тишина,

что и в Вечности будут мгновенья —

как и в годы земной судьбы —

упоительного Вдохновенья,

Страсти, Творчества и Борьбы.

ДВА ВЕКА

Изможденный профиль как клюв остёр…

Коридор Лубянки. Неровный свет.

Скоро Гений будет с планеты стёрт.

Очень просто — выстрел!.. — бабах!.. — и нет.

Страшная профессия — режиссер!

Это вздор, что знает тебя весь мир —

Сталь энкаведешная режет всё!

А для обывателей нужен миф:

«„ Рупор революции“ стал врагом!», —

Вот итог трагический жизни всей.

Всеволод Эмильевич!¹ Дорогой!

Ну, зачем же было дразнить гусей?!

Жили бы… любили бы Зину Райх,

В ореоле славы минувших лет —

Тихо и спокойно. Не жизнь, а рай!

Что еще, казалось бы?.. Так ведь нет!

Ну, зачем Островский-то… Николай?

Для чего вам «Как завалялась сталь»?

Чтобы слышать критиков злобный лай? —

Дескать, очернителем «гений» стал!

Как же вы не поняли, что в стране

Был один-единственный режиссер —

Как восточный хан, восседавший в ней

Хитрый, подозрительный рыжий черт?

Тот, кто Ваш талант оценил в пятак —

Ненавистник ярый побед чужих.

Он-то режиссировал не спектакль.

Он-то режиссировал вашу жизнь!

Директива сверху, всегда точна:

Где, кого отстреливать, и когда…

Константин Сергеевич!² Светоч наш!

Ах, как Вы надули их — в те года!

Ухмыльнулся вождь, не достав косой:

«Вы скончались сами? — каков сюрприз!», —

И остался догмой (с приставкой «Соц…»)

Пресловутый «мхатовский реализм»…

Александр Яковлевич!³ Что за бред?! —

Сдан на откуп «Камерный» подлецам —

Тем, по чьим наветам, Вас больше нет:

Ни судьбы… ни имени… ни лица…

Сколько ж вас погибло, всю жизнь борясь

С идеологическою ордой?!..

Сколько вас отправила наша «власть»,

Если уж не к стенке, то — за кордон?!..

Скольким много лет затыкала рот,

Не давая думать… мечтать… творить?!..

Скольких вас лишала, как весь народ,

Права делать выводы… говорить?!..

* * *

Канул в Лету бурный Двадцатый век —

Время славных гениев… и борьбы.

Нынешние «гении» лезут вверх,

Размножаясь спорами, как грибы,

Дружно расползаются по Стране,

Чтоб, не сея, жать антрепризный хлеб…

И сосут Страну, насаждая в ней

Примитивный клиповый ширпотреб!

Чем живут? — халтурою и попсой…

Творчеством — всё меньше, и реже всё…

Вывод — на сегодняшний день — простой:

Жалкая профессия — режиссёр.

КАЛИГУЛА

«…Так давно это было, что хвастливые вороны даже,

Сколько ни вспоминали — не вспомнили с точностью дату…

Виктор Соснора.

Как давно это было! — почти невозможно представить…

Отложив «на потом» всю сегодняшнюю дребедень,

Я, из старости в юность минувшие годы листая,

Вспоминаю свой первый — счастливейший — творческий день.

Ленинград… Тишина в переполненном зрительном зале…

Впрочем, «зал» — это громко… — всего лишь, холодный подвал…

Мы играли Камю… Ах, как мы вдохновенно играли!..

Зритель плакал, смеялся, сочувствовал, негодовал…

И неважно нам было, что вместо портала и рампы

Между «залом» и «сценой» протянут был шнур бельевой…

Что светили нам в лица лишь две самодельные лампы,

И что зрители стулья, в тот день, приносили с собой… —

Ведь под Брубека с Монком, ревущих из магнитофона —

Под джазменов, в которых мы были тогда влюблены,

Да под собственный скрежет и лязг шумовых какофоний,

Мы творили Искусство!.. на фоне кирпичной стены.

И не важно, что не было «звезд» в нашем братстве студийном —

Каждый мог засиять, как начищенный медный пятак!

Потому что, в тот день, мы и зрители были едины,

Создавая, как радостный праздник, наш общий спектакль!

В нем был бунт!.. был протест, прорывающийся сквозь завесу;

Он был неосязаем… невнятен… незрим… невесом…

Мы играли Камю!.. и его запрещенная пьеса

Заставляла, в тот день, наши души звучать в унисон.

И на «сцене»… из ночи… рассветное солнце вставало!..

И мы жили на ней!.. ненавидя… страдая… любя…

И метался Калигула в тесном пространстве подвала,

Разрушая!.. вконец опостылевший мир… и себя!..

И кордон добровольцев — а их было множество, к счастью —

Плотной группой стоял у подъезда, мешая жильцам,

И в подвал не пускал представителей власти мордастых,

Чтобы дать нам возможность спектакль доиграть до конца.

Вот уж скоро полвека, со дня этой нашей премьеры.

Сколько было потом их — за длинную-длинную жизнь!.. —

Поражений… побед… компромиссов… халтуры, к примеру…

Признаюсь, очень трудно по полочкам всё разложить.

Меркантильность и пошлость растут и растут, год от года.

Жизнь, как прежде, груба. А актерская гордость — слаба…

Я сегодня тоскую по тем «временам несвободы»,

Когда «Творчество» было синонимом слова «Борьба».

ИГРАЕМ «КАИНА»

(монолог режиссера, в ожидании премьеры)

Зал пуст. Открытая сцена,

Как черная пасть, оскалена…

Слоняюсь по ней бесцельно:

До вечера — вечность целая!..

Премьера!.. Повышены цены…

Сегодня играем «Каина»!

Последняя репетиция

Прошла, как всегда, бездарно:

Опять — столкновенье амбиций,

Актеров унылые лица…

И — что уже стало традицией —

Чернейшая неблагодарность!

За сценой техника ропщет.

Сдержаться никто не может.

Завпост материт монтировщиков…

Попутно — меня — постановщика:

Мол, мог наваять и попроще —

Без зауми и выпендрежа…

Мол, главное для режиссера,

Чтоб все было ясно и просто…

Чтоб было — по разуму — впору…

Чтоб не было лишних споров…

И… чтоб не летали актеры

По сцене на ржавых тросах!

Орет про гнилые доски,

Снабженцев «послав», для ясности…

Про чьи-то козни и происки…

Про то, что два года — без отпуска…

И, вновь, — про «полеты», без допуска

По технике безопасности…

Художник, в оцепенении,

Похожий на мрачную птицу,

С тоскою и отвращением

Глядит на свое «творение»

И — нет никаких сомнений —

До чертиков, хочет напиться.

Скукожился, словно замерзший,

В последнем ряду, ссутулясь…

А мимо него вахтерши,

Зашоренные билетерши,

Технички, полы натершие,

Несут приставные стулья…

Аншлаг!.. словно в древнем Риме

На игрищах в Колизее…

Но, черт его знает: воспримет…

А, может, и вовсе не примет

Мистерию с пантомимой

Наш зритель, на сцену глазея?

Директор зашел… — понурый,

Усталый, на лбу испарина:

Общался с номенклатурой —

Звонил в Управленье Культуры,

Чтоб эти «надутые дуры»

Пришли сегодня на «Каина».

Мол, смогут потом гордиться

Они… и наш «главный барин»:

Не в Питере, не в столице,

А в нашей, как говорится,

Забытой Богом провинции

Поставлен Джордж Гордон Байрон!

Волнуется… старый бездельник!

Мандраж в серпентарии нашем!..

Волнуются все — запредельно!..

Все вместе, и каждый — отдельно…

Что делать? — вторую неделю

Театр поставлен на уши.

Волнуется даже Сережа —

Буфетчик, с замашками бармена:

Его халдейская рожа

С немыслимо бледной кожей,

Как это ни дико, похожа —

И в фас, и в профиль — на Байрона.

Он мог бы мне, в долг, как обычно —

Под запись, налить… до зарплаты…

Но, вместо ста граммов «Столичной»,

Я слышу совсем непривычное:

«Сыграете — выставлю лично!

А раньше… — ни-ни, ребята!».

Он горд! Он уверен, что даже

О нем в газетах напишут:

Ведь он, в редингот наряженный,

Завитый и напомаженный,

Три дня фотографу нашему

Позировал для афиши.

Он ждет от нас только победы,

С какой-то наивной верой,

Считая меня самоедом,

А наши сомнения — бредом.

«Сходи, — говорит, — пообедай!»…

Но… дома не та атмосфера:

Жена смертельно обижена.

Ведь ночью, меня лаская,

Прижавшись, как можно ближе,

Она от меня — неподвижного —

Услышала: «Это — лишнее!

Сегодня нельзя… Я — Каин!».

И я, действительно — Каин!

Я — Авель… я — Ада… я — Селла!..

Профессия наша такая —

В судьбу персонажей вникая,

И боль сквозь себя пропуская,

Их души вселять в свое тело.

Во мне — и Адам, и Ева…

И яростный ум Люцифера…

И Рай… и познания древо…

И боль материнского чрева…

И страх перед Божьим гневом,

Как суть принудительной веры.

Напрасно ждет развлечения

Номенклатурный барин:

Увидит он — в нашем прочтении —

Не легкое нравоучение,

А бездну душевных мучений,

В мистерию вложенных Байроном!

И я в лепешку разбиться

Готов, с фанатичным упорством,

В надежде, что это случится…

Что мы создадим… по крупицам…

Не Каина — братоубийцу,

А Каина — богоборца!

Труба пропоет Михаилова,

Притихнут партер и ложи,

И нечисть взвоет уныло,

Явив свои мерзкие рыла,

И ангелы белокрылые

Взлетят на невидимых лонжах!

Пространство библейской вечности!..

И мы, в домотканых рубахах, там —

В среде херувимов и нечисти,

Слегка контражуром подсвеченной,

Возникнем сегодня вечером

Из бездны черного бархата.

Сверкающих звезд мириады

Зажжет небесная сфера,

И над человечьим стадом,

Лишенным Райского сада,

Поднимется ввысь из Ада

Гигантская тень Люцифера!..

И зритель, проникнувшись темой,

Поймет, что наш Каин мечется

В жестоком конфликте с Системой…

С авторитарной системой…

С тоталитарной системой…

Как первый борец человечества!

Надеюсь, и критик — любой —

Поймет и оценит это,

Приняв наш спектакль, как бой

С когортой чугунных лбов,

Эстетствующих жлобов

И жлобствующих эстетов.

Пусть зритель придет, как на Вече!

Пусть судит, как можно строже!

Пусть трудною будет встреча —

Терять нам давно уже нечего!

Скорее настал бы вечер!

Скорее бы день был прожит!

ВСПОМИНАЕТСЯ…

(Юрию Мефодиевичу Соломину)

Ленинград… разрушенный дом…

Дом напротив прорезан трещиной…

Зимним пасмурным питерским днем

Копошатся в развалинах женщины…

Измождено-суровые лица…

Любопытные — за оградой…

Свет «юпитеров»… взвод милиции… —

Здесь снимается фильм «Блокада».

Полушубок сидит на мне ловко.

Залихватски ушанка заломлена.

Пусть завидует мне массовка:

Я сегодня — спина Соломина!

У большого артиста — спектакли.

Он — в Москве, и на съемках — застой.

Но, чтоб «сверху» в наш адрес не «такали»,

Выход найден, причем — простой.

Режиссер Михаил Ершов —

Фронтовик энергичный и строгий —

Говорит: «Ну, что ж.… хорошо!..

Нам приказано выдержать сроки?.. —

Значит, некогда нам, как кретинам,

От безделья, чесать яйцо.

Мы — без Юры — отснимем спину,

А когда он приедет — лицо».

Режиссерская воля безжалостна,

Сколь бы странной она ни была.

Вы уж, Юрий Мефодьич, пожалуйста,

На меня не держите зла.

Просто спинами (больше-то нечем)

Мы похожи с Вами разительно…

Сыплет «снег» костюмер мне на плечи,

Чтоб смотрелась спина «попронзительней»,

Надвигает не лоб ушанку —

Чтоб построже… и по уставу;

Оператор ныряет в «санки»,

Чтоб снимать меня (сзади и справа);

Я в кармане, для пущей верности,

Пальцы в кукиш сложил, на удачу;

Режиссер — в сотый раз, наверное —

Объясняет мою задачу:

Он, мол, верит, что я — не осел…

Что ценю общий труд, и поэтому

Буду просто идти — и всё…

Ничего не играя, при этом…

Что меня не придется потом

Нехорошими крыть словами…

Отвечаю ему: «Все путем.

Не волнуйтесь! Да что это с вами?..

Я не первый год на Ленфильме

Состою, как актер, на учете.

Пусть хихикают простофили —

Быть дублером звезды почетно.

Заявляю, на всякий случай:

Я Ленфильму верен до гроба!

Если нужно — я текст озвучу,

Подыграю на кинопробах,

И в «групповках» готов днем и ночью,

По сто раз, до седьмого пота

Каждый дубль повторять… Короче —

Я готов на любую работу!..»…

Режиссер, меня не дослушав

Говорит: «Хорошо-хорошо!..

Дубль первый!.. Мотор!.. Хлопушка!..»…

Взмах рукою!.. — и я пошел.

В общем, Юрий Мефодьич… сейчас

Я вам честно скажу, без шуток:

Я горжусь до сих пор, что у нас

На двоих был один полушубок.

И не важно, что в вашей роли

Роль моя никому не видна.

Я-то помню… до слез… до боли:

В этих кадрах — моя спина!

В ФОРМЕ О ФОРМЕ

(Критику Н. К.)

Чем критикующих кормят?

Формой.

А Форма

в лоб

хлопнула пробкой застольной.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Всеволод Эмильевич Мейерхольд.

2

Константин Сергеевич Станиславский.

3

Александр Яковлевич Таиров.