Путешествие

Владимир Алексеевич Лебедев

Владимир Лебедев на протяжении своей жизни вёл дневники, которые впоследствии стал превращать в небольшие литературные произведения: рассказы и повести. На суд читателя предлагается рассказ о первом путешествии автора за границу, что в эпоху «развитого социализма» было сопряжено с некоторыми сложностями.

В Т О Р О Й Д Е Н Ь.

18 сентября. Пятница.

Неизвестно почему, но мы проснулись с Иваном Алексеевичем почти одновременно. Я открыл глаза. Повернул голову и спросил:

— Ну, что? Встаем?

— Встаем!

Было 7 часов утра. Мы побрились, умылись, оделись и уже готовы спуститься вниз. Беру Пентаку. «Надо бы разбудить наших дам…» — сказал я так высокопарно и сам застеснялся. Поднимаясь по лестнице, мы встречаем Шуру. Марину и Таню. Иван Алексеевич под «дамами» подразумевал нечто другое, видно, ту полненькую женщину, и мы с ним расстаемся.

На улице меня охватывает холодок раннего утра. Солнце где-то высоко светит, но «Таборштрассе» вся в тени. Только верхушки домов на противоположной стороне горят ослепительным светом. Смотрю на небо, облачка висят светящимися пятнистыми грядками. Нет, они словно уложены квадратно-гнездовым способом (сказывается наследие сельскохозяйственной выставки!) Каждый комок облака светится изнутри желтоватым лучом, к краям он подтаивает фиолетовостью, между ними голубая жижа неба. Но что я засмотрелся на небо? Это же не достопримечательность Вены!

Мы на Таборштрассе, только с другой стороны, не как в прошлый раз. Улица малолюдна. «Наши"убежали вперед и прилипли к витринам. Магазины закрыты. Кое-где промывают стекла витрин. Частники…

О, впечатления от впервые увиденных улиц! Впечатления от нового, незнакомого… Вот в витрине отражается противоположная сторона улицы… Она загораживается проезжающим автобусом, и незнакомого становится еще больше. На чем же остановиться несчастному глазу? На превосходных товарах в витрине, на отражении, на редких прохожих? Я скольжу взглядом как по раскрытой кем-то наобум книге… Выхватываю отдельные слова, выражения, остальное пытаюсь связать, заполнить своим воображением. Можно ли составить впечатление о целом? Невозможно определить мои ощущения, я в нерешительности, судорожно работают все мои силы памяти, знания, соображений, вытаскивается давно забытое, неизвестное, предполагаемое… Я знаю лишь общее, банальное… Я так далек от истины. Прохладность тени. Серая каменность стен… Вдали сияет сахарный параллелепипед здания Страховой компании своей первозданной бесхитростной архитектурной девственностью. Останавливаюсь на углу улочки. Передо мною стена церкви с граффито; средневековый рыцарь стоит, опершись на алебарду.

Хороший кадр! От рыцаря веет холодом, официальностью. Какая разница по сравнению с нашими витязями! В русском даже самом воинственном столько мягкости и доброты! Взять хоть Георгия Победоносца! Я приноравливаюсь, как бы поинтересней снять… Из-за угла появляется опухший немец, он уже пьян (это в такую рань!). Ему наплевать на ответственность, какая лежит сейчас на нем: он может испортить мои впечатления о целой стране! Он что-то мямлит. Не пойму, чем он недоволен, что хочет. Показывает пальцем на церковь. Не понимаю, надо от него подальше!

Идут две красотки. Видно, с «работы». Что-то бурно обсуждают. Смеются. Увидев меня, фотографирующего церковь, что-то кричат, хохочут.

Из их шума разбираю только слово «кирхе». Может они считают меня набожным и мое занятие им кажется бессмысленным?

— Warum nur Kirchen, auch Mädchen⁴⁰, — говорю я, делая вид, что что-то понял и притворяюсь этаким разбитным малым, и чтобы доказать это направляю мою камеру на них. Это должно получиться живо. Они огрызаются, визжат… Жаль, много места займут их затылки, спины… Они удаляются. Наконец, оборачиваются. Хорошо! слышен их смех и затихающий цокот шпилек. Догоняю Таню, Шуру, Марину…

Продолжается наше знакомство с Веной

Наш автобус останавливается у государственной Оперы.

Странное впечатление производят, верно, туристы на горожан. Вот подъехала коробка — автобус. Из нее вываливаются туристы, нечто в роде незнакомых существ, насекомых, все для них в диковинку… Сами же они тоже диковинка для остальных. Вот шевелят усиками, двигаются…

…мы вываливаемся на тротуар. Кто-то уже щелкает аппаратом. Альбертина пассаж! Там же рядом галерея графиков! Может, удастся посмотреть гравюры Дюрера?

— А сейчас мы посмотрим подземный переход. Надо сказать, что когда премьер Хрущев был в Вене, то ему очень понравились наши подземные переходы. Советую посмотреть их внимательно. Мы плывем вниз на узких эскалаторах… Мы внизу. В просторном круглом зале (нет, слегка овальном). По окружности зала — стекло витрин, в центре — что-то в виде стойки закусочной, стоят столики, стулья… Хороши витрины! Книжная, витрина с обувью… Мягкий свет с потолка. Круглые мраморные столбы.

–…оперный пассаж построен в 1954—55 годах. Пропускает в день до 80 000 пешеходов. Имеет 7 спусков с эскалаторами и лестницами в обоих направлениях. Конструкция — сталь, бетон.

А люди текут вокруг нас. Иногда оборачиваются. Молодая женщина в светло-сером костюме замешкалась на эскалаторе, вытаскивает шпильку своей туфли из щели. Совсем, как у нас!

Небольшое совещание Франца Иосифовича и Васи. Вокруг сгрудились наш староста с Оруженосцем, Иван Алексеевич, Виктор с Романом. Слышны обрывки фраз.

— Ну, немного…

— Только группами!

— Да тут негде заблудиться!

Франц Иосифович смотрит на часы. Хлопает в ладоши.

— Чуточка вниманья! Можно немного погуляйт. 15 минут! Посмотрите на та сторона. Посмотрите эта. Здесь «Кертнерштрассе». Вы это видели. Там городской вал. Там проходили стены старой крепости…

— Вы куда?

— В ту сторону.

— Я с вами.

— Зачем ты нам нужен.

— Конечно!

— А я видел там шикарный магазин, когда проезжали… Надо заглянуть.

— С этой стороны мы Кертнерштрассе еще не видели.

— Пошли!..

— Да нет! Я…

— В 2часа у автобуса.

Незаметно я отстаю от всех. Уф! Наконец, можно спокойно пройтись. Как они мне надоели! В спокойствии больше увидишь. Надо все-таки пройти к

Альбертинагалери, посмотреть Дюрера. Дюрер!.. Кусок дерна с болотными травами… брусникой, цветами… Как много значит этот кусок для меня! Я чувствую прохладный запах ландыша…

Мои глаза заняты делом. Они работают. Продают фрукты… Какие крупные апельсины! Чудесные грозди желто-белых бананов, готовых вот-вот лопнуть. Только что из Африки! И без очереди! И нет людей с авоськами полными апельсинов! Да ведь это — заграница!

Может, только для меня этот кусок дерна стал таким обобщающе-емким! А для других людей это вовсе не так? Я хотел бы добиться такого же, дюреровского эффекта и в своей картине. Изобразить кусок природы так, чтобы он начал существовать почти самостоятельно с каждой стороны, с каждым поворотом по-новому, совершенно неожиданно. Здесь надо переступить грань натурализма! В натурализме нет мысли, одно слепое копирование. Тут надо сделать значительным сам выбор объекта, его постановку, сочетание с другими деталями. Все должно быть наполнено смыслом. Картина моя представляет собой проем в глухой стене. (Причем, стена занимает значительную часть поверхности картины.) В проеме видно глубокое синее небо и ослепительно сияющий оранжевый ствол сосны с разбегающимися в разные стороны сучьями. Грубая, грязная стена с отлупившейся штукатуркой, исцарапанная мерзкими надписями — это преграда, отделяющая зрителя от природы, воли, света. Воля — бесконечное синее небо; голый, сухой ствол сосны, как скульптура — мертвый остов когда-то живого существа. Мне кажется картина полна смысла… Я готов до бесконечности находить тут различные аналогии, ассоциации. Всего четыре элемента картины: стена, небо, сосна и.. зритель, стоящий перед картиной, он, конечно, главное действующее лицо!

Надо бы спросить, где Альбертинагалери. Кого же? Тут я могу выбирать. Спрошу-ка вон ту милую элегантную иностранку. У нее несколько старомодный вид (впрочем, я не знаток моды!), но какое непостижимое совершенство! Овал лица, прическа, шляпка, даже узкие прямоугольники очков — все это так слитно, неразделимо и совершенно! Эта красота, обтекаемость и естественность пантеры, законченность линий, движений…

— Entschuldigung!…⁴¹ — ее глаза с вниманием и тревожным любопытством (это почти незаметно: она умеет скрывать!) обращаются на меня. — Wo befindet sich die Albertina Galerie?⁴²

–… — в глазах отражается облегчение. Она очень подробно, с учтивым терпением, объясняет мне, как надо пройти. Я слушаю ее непривычный для меня выговор, наслаждаюсь тембром ее голоса, аристократичностью манер и немного понимаю, скорее из ее жестов, чем из слов.

— Es ist nicht so weit?⁴³ — произношу я, чтобы показать, что я кое-что понял.

— Oh, ganz nah!⁴⁴

Я благодарю и иду в указанном направлении. Но почему у меня так тоскливо на душе? Будто белая яхта с полным парусом выходит в море, а я.. остаюсь на берегу.

Это верно здесь. За большим витринным стеклом выставлены репродукции рисунков Дюрера. Вот большого размера его детский автопортрет. Он — четырнадцатилетний мальчик, вперивший широко раскрытые глаза куда-то в даль. Перед ним еще вся жизнь. Вот портрет старухи-матери — тот же взгляд широко расставленных глаз, но в противоположном направлении: в глубь себя.

Вхожу в тёмный подъезд. Вестибюль. Совершенно пусто. Передо мной широкая

великолепная мраморная лестница. Мне страшно пустоты и роскоши. Все ж поднимаюсь. Указатель… Сюда. Касса.

— Was kostet die Eintrittskarte?⁴⁵

— Vier Schilling.⁴⁶ — Плачу. Имею же я право истратить свои деньги? Как это ни бессмысленно будет казаться моей компании. Не буду просто говорить об этом. Вхожу в залы. Хлад мрамора. Где-то высоко поблескивает позолота. Полоса остекленных стендов с гравюрами так скромна в этом великолепии. Скольжу взглядом. Какое их множество! Они в таком изобилии, что каждая даже теряет что-то, как бы обесценивается от соседства. Надо за что-то уцепиться! Найти что-то знакомое, близкое.

А, вот она! Моя любимица! «Меланхолия»! Я копировал ее в юности! Неужели я уже старик? Трудно представить себя уже сформировавшимся человеком.

«МЕЛАНХОЛИЯ». Я люблю ее омут мысли. Люблю оледенелую тишину задумчивости. Люблю до мельчайших деталей, до ломанных складок ее подола, люблю жалкую, свернувшуюся калачиком собаку среди мертвых геометрических тел… Эти инструменты: рубанок, пила, треугольник, гвозди делают картину такой простой, будничной, а истину — такой доступной для каждого плотника, но где-то, за Ее глазами таится такая мысль, что все это брошено и валяется отвергнутым, несовершенным, негодным для того, чтобы ее осуществить.

«АПОКАЛИПСИС». Четыре всадника скачут. У одного лук, у другого меч, третий — с весами, они развеваются, как знамя от стремительного бега коней. Вверху ангел, внизу — поверженные люди, цари… Но кто это? На тощей клячонке тощий, как смерть, старик с трезубцем. Посейдон? В «Ивановом детстве» Тарковский использовал эту гравюру. Для Ивана она так необычна и страшна, что кажется скопищем всего злого, войны, фашизма…

«ИСТЯЗАНИЯ СВЯТЫХ». Надо бы знать библию… Никак не соберусь. Да где ее достать? Бабушкину кто-то стянул…

Я перехожу от гравюры к гравюре… Надо поторапливаться. Надо еще пробежаться по улицам… Оглядываю еще раз зал и перехожу в галерею. Тут гравюры другого автора, верно, современника Дюрера. Надо уходить. Задерживаюсь у кассы. Здесь развешаны прекрасные репродукции старых мастеров. Девчонки с голыми коленками рассматривают громадный альбом. На меня в упор смотрит своими черными зрачками белокурый полный малыш. Это рубенсовский портрет сына мне всегда нравился. Смотрю цену: 38 шиллингов. Дорого. Для меня. конечно! Видя мою заинтересованность, кассир спрашивает:

— Was wollen Sie?⁴⁷

— Ich mag dieses Porträt sehr. Aber jetzt habe ich zu wenig Geld. Ich werde das nächste Mal zu dir kommen. Auf Wiedersehen.⁴⁸

— Auf Wiedersehen!⁴⁹

Девчонки с бантиками на косичках смотрят на меня исподлобья и хихикают. Может, мне действительно, удастся забежать сюда? У выхода я встречаю прекрасную иностранку, ту, что указала мне дорогу сюда. Я благодарно улыбаюсь, стараясь не обнажить дыры между зубами. Хорошо, что она не слыхала о моей бедности.

Перед обедом мы все расползлись по своим номерам. Кто переодеться. Кто умыться, кто попросту отдохнуть. Когда я вошел в номер, Иван Алексеевич сидел у раскрытого чемодана, лежащего на кровати. Рядом было разложено какое-то барахло.

— На, тяпни! — протянул он мне белую от фляги крышку, наполненную золотисто-коричневой прозрачной жидкостью. Я поднес ее к носу: коньяк. Фляга, как и крышка, была из какого-то синтетического материала, черт его знает какого! Это же посуда не для питьевых продуктов, вспомнилась табличка из хозяйственного магазина.

— Вроде бы… пить… так рано… днем… нехорошо, — с паузами говорю я: в них моя нерешительность и маскировка желания все-таки выпить.

— Ничего! Давай,

Я опрокидываю крышку в рот, и тут же получаю бутерброд с черной икрой (сливочное масло совсем растаяло.) — Закуси! Со мной, брат, не пропадешь! Я всем запасся: коньячок, икорочка…

Теплота, приятно обожгла, разлилась по горлу и продолжает опускаться в низ. Одновременно снова поднимаясь из глубины к голове. Вот она влажно обволакивает вместилище моих мыслей, и они (мои мысли) выходя наружу, сквозь оболочку, как пятна от прикосновения кисти к влажной бумаге, расплываются, принимают неопределенные, причудливые формы. У нас в институте этот прием в акварели назывался «писать по мокрому». Такие акварели мне особенно нравились: этот расплыв давал простор фантазии, все мелочное, конкретное исчезало… Что-то в этом роде происходит у меня в голове: создается обобщенно-чудесное настроение. (Всплывает в таких случаях Хлестаков с его «легкостью в мыслях необыкновенною»). Но исчезающие остатки определенности панически кричат:"Ты не у себя дома! Ты не у себя дома!»

Спускаемся в обеденный зал. За первым столом слева, у окна сидят наш молодой гид и шофер автобуса. Жажда ли новых ощущений или тяга к немецкому языку, и стремление извлечь пользу в его совершенствовании даже из обеда влекут меня к этому столу. Или же это инстинктивное стремление к всеобщему братству?

— Ermöglichen?⁵⁰ — спрашиваю я, касаясь рукой спинки стула.

— Ja. Ja. Bitte schön!⁵¹ — шофер молча здоровается со мной глазами. Иван Алексеевич усаживается к дамам. Ну а я здесь, не привязан же я к нему на ниточке? Я сажусь и прикидываю в уме вопросы, которыми я начну свою «светскую» беседу…

— Was ist unser Plan heute?⁵²

Или:

— Was werden wir heute noch sehen?⁵³

— Nach dem Mittagessen der Neubau von Wien, aber ich begleite Sie nicht.⁵⁴ Следующую фразу я не улавливаю, так как тем временем настраиваюсь на другое.

— Ich bin zum ersten Mal im Ausland.⁵⁵

— Und gefällt es dir hier in Wien?⁵⁶

— Na sicher! Wien ist eine wunderschöne Stadt. Aber wir Touristen sind unglückliche Menschen.⁵⁷

— Warum???⁵⁸

Я пытаюсь высказать наболевшее по-немецки, но как трудно подыскивать даже самые простые слова! Куда они исчезают? Я рыскаю, шарю среди разрозненного хлама моих знаний…

— Touristen sehen zu wenig…⁵⁹ Может по-немецки «зеен» это просто смотреть? А «видеть» это надо сказать по-другому? Чёрт возьми! Я забыл самое элементарное! — Nur aus dem Fenster des Busses.⁶⁰ Ему, видимо, не хочется продолжать разговор в этом духе… Я тоже хочу настроиться на другое… Пауза. Но тут он меня спрашивает:

— Bist du aus Moskau?⁶¹ — Хитер: Лучшая защита — нападение!

— Я, я, говорю я поспешно, так как вновь запаздываю. — Ich bin ein Moskauer.⁶²

— Und ich war noch nie ein Tourist in Moskau. Ich würde dort gerne nächstes Jahr besuchen…⁶³

— Moskau ist auch eine schöne Stadt… und eine große⁶⁴, — Приятно чувствовать себя патриотом. — Говорю ту же фразу, но с другим названием. Мысленно перебираю ходовые достопримечательности Москвы.

— Wie viele Einwohner?⁶⁵ — спрашивает вдруг до сих пор молчавший шофер, это так неожиданно, что я даже не понимаю вопроса.

— Was? Wiederholen⁶⁶. — (еще со школьной скамьи я помню, что «вас» — это неприлично. — Ви? А-ааа! Acht Millionen Einwohner⁶⁷. (откуда я взял эту цифру?)

— Dies ist eine wirklich große Stadt.⁶⁸

— Und schön!⁶⁹ — говорю я гордо. Roter Platz⁷⁰, Кремль, St. Basil Kathedrale.⁷¹ («блаженный» — по-немецки не скажешь!). Гид понимающе кивает. Для чего я все это говорю?

— У него приятное лицо. Только чего-то недостает. Не за что зацепиться. Поэтому на нем этот красно-зеленый галстук, он-то и делает этот завершающий удар кисти по его скромной, блеклой фигуре.

— U-Bahn⁷²… — никак не могу остановиться! Metro — das sind ausgezeichnete Paläste⁷³…

— Bolschoi-Theater, Museen⁷⁴ — говорю я и только сейчас замечаю, что это лишь отдельные слова, перечень, а все соображения, которые мне хотелось бы сказать остаются при мне. Вот уж действительно получается: язык дан нам не для общения, а для заполнения пустоты. Что же я все рассказываю? Если это можно назвать рассказом! Задам-ка вопрос ему.

— Besuchen wir das Kunsthistorische Museum?⁷⁵

— Es wird wahrscheinlich morgen stattfinden.⁷⁶

— Magst du Kunst?⁷⁷ — задаю я свой коронный вопрос. И мне стыдно моего примитивизма.

— Ja.

— Ich auch. Was ist in deinem Museum? Welche Bilder?⁷⁸

Ван Гог, Гоген?

— Ja, es gibt Gemälde dieser Künstler, aber sie befinden sich in einem anderen Gebäude. Nicht hauptsächlich, aber in seiner Branche…⁷⁹

— Я понимаю лишь начало фразы.

— Ich liebe Modigliani wirklich. Und Sie?⁸⁰ — говорю я, а в голове моей зреет…

— Ja, — говорит он без всякого чувства. — Sag mir, was ist dein Beruf?⁸¹

— Wie?⁸²

— Dein Beruf?⁸³

— Oh ja! Ich bin Architekt und kleiner Künstler.⁸⁴

Как это и не скромно с моей стороны, но иностранцу легче выложить свои сокровенные мысли, чем близкому другу. — Etwas zwischen dem Künstler und dem Architekten.⁸⁵ Мой план совсем оформился. В моем чемодане лежит книга «Древнерусская живопись». Я вез ее как сувенир. Вот ему-то и надо ее подарить! Кто знает, может, другого случая и не представиться? Самое время — сейчас! Приятный парень. Любит искусство… Решено. В глубине души (как ни стыдно мне признаться) сидит корыстная мысль: Должен же он мне подарить что-то в ответ! Не спроста я ему говорил о моей любви к Модильяни!

— ich habe ein Buch⁸⁶, — говорю я без обиняков. «Russische Ikonen» Ich möchte es Ihnen geben.⁸⁷

— Oh vielen Dank!⁸⁸

Но куда же он девался? Мы выходим на улицу. Мы — это я и уже пообедавшие Таня. Виктор и Роман. Франц Иосифович стоит у автобуса. Он сообщает нам о поездке на бетонный завод. Хорошо бы просто побродить по городу! Мы,

познавшие лишь крупицу прелести непроизвольного хождения по незнакомому городу, решаем попросить позволения у Васи. Кстати, вот и он сам с девицами.

— можно ли нам, говорю я невинно (Виктор, Роман и Таня стоят рядом)… — небольшой группой, вот четверо, пройтись по Рингу. Мы не строители (не кочегары и не плотники — не произношу). Нам это не интересно… За нашими спинами появляются «наши». Вот аристократка с мужем-Боровом…

— А что? Можно не ехать?

— Разрешается кто куда хочет?

— Да нет! Нет! У нас поездка на бетонный завод.

— Безобразие! Если они не едут, так и я никуда не поеду! Все или никто!

— Безобразие!

Дело принимает крутой оборот. Что ж? Нельзя — так нельзя! Мы люди привычные. К чему бунтовать! Не нами это заведено… И не Васей. И.. не Францем Иосифовичем… И не надо расстраивать этого славного старикана. У Папы Карло беспомощно жалкое лицо. Его выбивают из колеи такие сцены. Прямо-таки причиняют физическую боль.

— Как нэкорошо! Как нэкорошо! — вздыхает он. Я раздражен. И мне совсем не жалко его. — Это так интересно! Как нэкорошо получилось!

Я, верный своему правилу говорить с ним только по-немецки, выцеживаю из себя знакомую со школы фразу: «Das interessiert mich überhaupt nicht⁸⁹».

А сейчас, пока еще есть время, все идут смотреть здание страхового агентства. Стало ясно, что Виктор это время не дремал и сагитировал всю группу смотреть это здание. Даже Папу Карло упросил договориться с администратором. Вот подлец! И еще с нами просился погулять! Дудки-с! Я-то не пойду смотреть это здание второй раз! Хоть убейте!

Появляется наш гид, и я обрадованно направляюсь к нему.

— Warten Sie bitte ein wenig auf mich! Ich werde das Buch jetzt bringen.⁹⁰

В номере я захватываю из чемодана еще словарик, так на всякий случай. Хотя детективы бы распознали бы тут далеко идущие цели.

Внизу я преподношу ему книгу. Он кладет ее бережно на ладонь и листает.

— О, какая прекрасная книга! — говорит он. — Большое спасибо! Моя дочь переведет ее мне. Она преподает русский язык в университете. А я-то считал его молодым человеком!

Я смотрю через плечо его листаемые страницы, и, поменявшись с ним ролями (гид теперь я), комментирую:

— Это Донская богоматерь, Jungfrau von Don. А это — Heilige Jungfrau von Wladimir⁹¹. Самая драматическая из всех богородиц. Рублевская «троица» (это вы знаете) «Снятие с креста», «Положение во гроб» — эти иконы мне нравятся своим внутренним ритмом, композицией…

— Ну, что ж? Он закрывает книгу. Видимо, принял решение. (Мысленно, я рад этому.) — Большое спасибо! Давайте сходим к группе.

Мы идем (почти бежим) в Страховую компанию. В вестибюле стоит наша группа. Я остаюсь на стилобате. Стараюсь сжаться, чтоб быть незамеченным нашими. Он же входит внутрь. Через стекло наблюдаю немую сцену… Он отзывает в сторону Франца Иосифовича, говорит что-то. Тот смотрит на часы, кивает головой. Мы бежим обратно. В нашем распоряжении 20 минут. Сейчас я возьму свои ключи у шофера.

В автобусе его нет. Где же он? В гостинице? Тут его тоже нет. Уходит драгоценное время! Наконец, он является с противоположной стороны. Он открывает дверцу автобуса, берет свой портфель и ключи.

— Идемте!

Я прикидываюсь Тимошкой. Может быть я подожду здесь? — Идемте, тут недалеко.

Мы переходим улицу. Заходим в переулок. Он открывает дверцу маленького приплюснутого Фольксвагена, стоящего у тротуара. Садится. Приглашает меня: «Садитесь!»

–???! У нас мало времени… — слабо сопротивляюсь я

— Достаточно! Тут недалеко. Я договорился с Францем Иосифовичем. У нас 20 минут.

Я в замешательстве. Моя нерешительность становится уже неприличной. Надо ехать или не ехать! Как видно из всего предыдущего, я совершенно не подготовлен к тому, чтобы не ехать. Была — ни была! Без него не уедут! Оправдываю я себя. Я сознаю, что делаю ошибку. Но в моем положении иначе нельзя! Это — коньяк! — всплывает догадка.

Мы едим. Вот так бы путешествовать по Вене! В обществе приятного собеседника, показывающего вам свой город. Мы едим. Я и иностранец. Я в чужой машине! А что, если кто-то следит за нами?

Так бывает только во сне: я жму изо всех сил на тормоза, но они не работают. И я несусь навстречу пропасти! Я один на один с иностранцем! Меня же могут заподозрить в чем угодно! И я ничего не смогу доказать! Это ужасно!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

40

Почему только церквами, девушками тоже.

41

Извините!

42

Где находится галерея Альбертина?

43

Это не так далеко?

44

О, совсем близко!

45

Сколько стоит входной билет?

46

Четыре шиллинга.

47

Что Вы хотите?

48

Этот портрет мне нравится очень. Но сейчас у меня слишком мало денег. Я приду к Вам в следующий раз. До свидания.

49

До свидания!

50

Разрешите?

51

Да. да. пожалуйста!

52

Какой план у нас сегодня?

53

Что мы сегодня увидим еще?

54

После обеда новое строительство Вены, но я вас не сопровождаю.

55

Я за границей в первый раз.

56

И Вам нравится здесь, в Вене?

57

Конечно! Вена прекрасный город. Но мы, туристы несчастные люди.

58

Почему???

59

Туристы видят слишком мало…

60

Только из окна автобуса.

61

Вы из Москвы?

62

Я москвич.

63

А я в Москве никогда не был туристом. Я хотел бы в будущем году побывать там…

64

Москва тоже прекрасный город… и большой

65

Сколько жителей?

66

Что? Повторите.

67

Восемь миллионов жителей.

68

Это действительно большой город.

69

И прекрасный!

70

Красная площадь

71

Собор Василия Блаженного.

72

Метро

73

Метрополитен — это превосходные дворцы…

74

Большой Театр, музеи.

75

Посетим мы Кунстисторишен Музей?

76

Это состоится вероятно завтра.

77

Любите Вы искусство?

78

Я — тоже. Что у вас в музее? Какие картины?

79

Да, картины этих мастеров есть, но они в другом здании. Не в основном, а в его филиале…

80

Я очень люблю Модильяни. А Вы?

81

Скажите, какая у вас профессия?

82

Как?

83

Ваша профессия?

84

Ах, да! Я архитектор и немного художник.

85

Нечто среднее между художником и архитектором.

86

У меня есть книга

87

«Русские иконы» Я хочу Вам ее подарить.

88

О, спасибо большое!

89

Я этим совсем не интересуюсь.

90

Подожди меня немного, пожалуйста! Я принесу книгу сейчас.

91

Святая Богородица Владимирская