Осмотреться в отсеках

Владимир Алексеевич Аникин, 2020

«Осмотреться в отсеках» – небольшая повесть, основанная на реальных событиях, о малоизвестных эпизодах деятельности черноморских подводников в Балаклавской бригаде подводных лодок в семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века. Автор повести капитан 1 ранга в отставке Аникин Владимир Алексеевич, в прошлом командир дизель-электрической подводной лодки С-53, в небольших рассказах раскрывает некоторые детали подводной службы и быта на средних подводных лодках 613-го и 633-го проекта. В своих рассказах командир лодки вспоминает о целой плеяде подводников, с которыми ему пришлось плечом к плечу покорять глубины Черного, Балтийского и Средиземного морей. Проживая в Балаклаве с 1975 года, автор с любовью повествует об истории этого уникального уголка Крымского полуострова, делая особый упор на ее военную составляющую.

Подводник — это не просто профессия, ставшая

образом жизни, это еще и, быть может прежде

всего, характер, то есть склад души и способ

мышления…

Николай Черкашин

«Бухта предзнаменований»

По воле судьбы, с момента окончания военно-морского училища в 1975 году проживаю в Балаклаве. За прошедшие десятилетия всем сердцем прикипел к этому небольшому приморскому городку. Здесь прошли лучшие годы моей жизни в период службы на подводных лодках, дислоцирующихся в Балаклавской бухте.

Продолжаю я жить в Балаклаве и сейчас, находясь на заслуженном отдыхе, после 35 лет службы в Военно-Морском Флоте. Живу и благодарю Бога за то, что именно Балаклава стала моим родным городом, который я ни за что не поменяю на другое место жительства.

Невозможно не полюбить этот замечательный уголок Крыма. Балаклавская бухта — уникальное творение природы. При входе в бухту скалистый берег делает несколько поворотов, поэтому со стороны открытого моря гавань не видно, что, в свою очередь, являлось огромной стратегической выгодой во все времена, с момента появления здесь человека. Теплый, мягкий, целебный климат, дивное море, живописные горы, прекрасная растительность делают Балаклаву очень привлекательной.

Кроме того, здесь каждый вершок земли имеет свою историю. Сколько народностей здесь перебывало, сколько судеб и превратностей пережила каждая пядь земли Балаклавы — другого подобного населенного пункта, пожалуй, не сыщешь во всем Крыму. И с моей стороны было бы полным неуважением к Балаклаве не знать ее истории, особенно ее военной составляющей.

Берега этой бухты были заселены еще с древних времен. Одно из первых упоминаний о Балаклаве, дошедших до наших дней, можно найти в поэме Гомера «Одиссея». За три тысячи лет до настоящего времени здесь жил суровый, дикий народ — тавры. Они были идолопоклонниками и приносили в жертву своей деве-покровительнице чужеземных мореплавателей, лишь только судьба заносила тех к их берегам.

Удобное местоположение и богатства природы привлекали на Таврический полуостров и другие, более сильные народы. С моря явились греки, постепенно оттеснили тавров и стали строить по берегам укрепленные города.

Из записей, найденных на каменных плитах в Херсонесском заповеднике, известно, что в VI веке до н.э. вокруг Балаклавской бухты существовало греческое поселение, которое называлось «Сюмболен Лимен», что означает — «бухта предзнаменований». Однако с севера в этот исторический период тавров начали теснить скифы, отчасти сливались с ними и тоже строили укрепления. Борьба здесь происходила беспрерывная, и греческие колонии с Херсонесом и прилегающими к нему поселениями постоянно переходили из рук в руки. Не минула этой участи и Балаклава, которая была в то время небольшим рыбацким поселком и прибежищем разного рода разбойников и пиратов.

В начале новой эры в истории Балаклавы начался римский период, который характеризуется относительным спокойствием. Это был золотой век Херсонесской республики. Балаклавская земля в римскую эпоху была процветающим и мирным краем.

С III века начинается великое переселение народов на Крымский полуостров, куда направились полчища кочевых племен, в основном гуннов и готов. Для Крыма, в том числе и для Херсонеса с прилегающими поселениями, наступают тяжелые времена. Постоянные набеги кочевников на длительный период лишили мирной жизни и Балаклаву. Вслед за гуннами на Таврический полуостров нападают орды аваров, хазар, татар и разных других народов, что еще больше приводит к упадку Херсонесскую республику, в том числе и Балаклаву.

Начиная с VI столетия Балаклава принадлежит Византийской империи, которая, в свою очередь, пала в 1453 году, и уже генуэзцы захватили торговые пути в Крым. В этот период Балаклава становится стратегическим объектом Генуи. Генуэзцы начинают строить крепость и защитные сооружения в поселении для охраны торговых судов. Крепость эта под названием Чембало являлась ключом к Херсонесу. Поэтому в бухте постоянно несли дежурство военные корабли, готовые в любой момент отбить вражеское нападение.

Крепость Чембало. Гравюра XV века

Фото: sevkor.ru

В 1475 году, после долгой осады, Сюмболен пал под натиском Османской империи, которая закрепилась в нем на долгие годы. С этого момента Балаклава и получила свое современное название от турецкого «Балыклага», что означает в переводе — «рыбье место, гнездо».

В 1771 году крепость Чембало была сдана без боя армии князя Долгорукова. И с этого момента Балаклавская бухта становится первым пристанищем российских кораблей, перебазировавшихся в Крым еще до официального присоединения его к России. Первым русским офицером, занявшимся укреплениями Балаклавской бухты, стал Федор Федорович Ушаков (в то время командир 16 — пушечного корабля «Морея»).

23 июня 1773 года возле Балаклавы двумя русскими кораблями «Корона» и «Таганрог» была атакована турецкая эскадра из 4-х кораблей. После шестичасового боя эскадра была разгромлена, и уцелевшие турецкие корабли отступили. Это была первая русско-турецкая война и первая морская победа на Черном море. Выигранная в меньшинстве, она положила начало славе русского Черноморского флота.

Но уже в 1774 году, подписав с Россией мирный договор, Турция признала независимость Крыма, и в 1783 году Екатерина II подписала манифест о присоединении Крыма к России.

В годы Крымской войны 1853 — 1856 годов в Балаклаве располагались английские войска. Англичане построили в Балаклаве первую в Крыму железную дорогу. В городке появились магазины, гостиницы, увеселительные заведения. По обеим сторонам бухты сооружались пристани.

13 (25) октября 1854 года в Балаклавской долине произошло знаменитое сражение, получившее название Балаклавского, в ходе которого англичане потеряли большую часть своей легкой кавалерии, в которой служили отпрыски знатнейших фамилий Британии. А 14 ноября того же года, буквально через месяц после этого сражения, на Черном море разразилась невиданной силы буря, которая потопила не менее тридцати и нанесла повреждения не менее сорока кораблям союзников на внешнем Балаклавском рейде. Сама православная Балаклава боролась, как могла, с католическим вторжением на ее территорию.

Затонул в результате этой бури и английский железный винтовой пароход «Принц», на котором, по слухам, везли золото — жалованье англичанам, осаждавшим Севастополь. Эти слухи о сокровищах «Принца» долгие годы воодушевляли на поиски французов и немцев, американцев, итальянцев и японцев. Точное место гибели «Принца» не было известно. Старожилы Балаклавы предполагали, что он затонул слева от входа в бухту, метрах в пятидесяти от белых скал, на глубине 40–50 саженей (приблизительно 100 метров).

Изобретенный в конце XIX века водолазный костюм открывал перед искателями клада заманчивые перспективы. В 1905 году пароход «Генуя» итальянской компании «Рестуччи» вошел в Балаклавскую бухту. Вскоре весь город знал, что итальянцы намерены поднять золото «Черного принца». В итоге итальянцы обнаружили только останки некоторых английских судов, кроме «Принца», и скоро отказались от своих поисков. Но на этом попытки найти золото на дне Балаклавского рейда не закончились.

Английские корабли в Балаклавской бухте. 1854–1855г.г.

Фото: visualhistory.livejoumal.com

joumal.com

В 1921 году был издан специальный декрет за подписью В.И. Ленина об организации судоподъемного и аварийно — спасательного дела, в котором отмечалась чрезвычайная важность судоподъема для нужд молодой Советской республики. А в 1923 году была сформирована экспедиция подводных работ особого назначения — ЭПРОН, которая базировалась в Балаклаве.

С помощью глубоководной камеры, сконструированной военным инженером, участником Цусимского сражения Евгением Григорьевичем Даниленко, эпроновцы полгода вели поиск «Принца». И летом 1925 года удалось обнаружить и сам пароход и даже поднять ряд предметов с него. Выяснилось, что пароход раздавлен глыбами скал, обрушенных морем, и добраться до его трюмов не представлялось возможным. Было решено прекратить дальнейший поиск сокровищ.

Эпроновцы на набережной Балаклавы

Фото: myslide.ru

Однако, это лишь официальная версия итогов работы ЭПРОНа. Существует и другая, неофициальная, версия, свидетельствующая о том, что золото на «Принце» было эпроновцами найдено и поднято с соблюдением строжайших мер секретности. Не зря работами ЭПРОНа руководило ОГПУ, эта организация умела хранить тайны.

И лично мне представляется, что не тот был человек, руководитель нашей страны товарищ Сталин, который стал бы просто так вышвыривать на ветер государственные деньги, выделенные на работу ЭПРОНа. Да и последующий за этими событиями стремительный рост экономики Советского Союза говорит только об одном — в нее произошло одноразовое солидное вливание капитала, неизвестно откуда взявшегося.

Опускаемая глубоководная камера ЭПРОНа

Фото: bagira.guru

Но даже и в случае не обнаружения эпроновцами золота «Принца», Балаклавский ЭПРОНв последующие годы принес немало пользы по поиску и подъему затонувших судов и кораблей в акватории Черного моря. Одних только подводных лодок было поднято несколько единиц.

Но и на этом поиски английского золота не прекратились. Японская фирма «Синкай Когисеио Лимитед», получив концессию на подъем «Принца», весной 1926 года прислала своих специалистов в Балаклаву. Японцы обязались, в случае успеха, поделить пополам с нашей страной добытое золото, оставить ЭПРОНу оборудование, применявшееся при работах, и глубоководную маску, самую совершенную в то время.

Руководство нашей страны благосклонно дало согласие японцам на проведение поиска, что, в свою очередь, еще раз наталкивает на мысль о достоверной уверенности в отсутствии на тот момент золота на дне внешнего Балаклавского рейда. Через несколько месяцев, затратив на поиски 300000 рублей, потеряв всякую надежду на успех, японская фирма прекратила работу. Эпроновцы получили маску, оборудование и четыре монеты из семи, найденных японцами.

На этом поиск сокровищ «Черного Принца» прекратился. Другие «золотоискатели» в Балаклаву не спешили. Тем более что англичане так и не проявили интереса к своему золоту, якобы лежащему на дне моря. Вполне возможно, что они уже были осведомлены об успешном завершении деятельности советской экспедиции работ особого назначения, в отличие от доверчивых японцев.

После появления на Черном море первых русских подводных лодок встал вопрос нахождения наиболее удобных мест для их базирования. Балаклавская бухта как раз идеально подходила для стоянки этого нового класса боевых кораблей. Ширина бухты составляет 200–400 метров, глубины — до 17 метров. А географическая уникальность бухты способствует отсутствию в ней штормов, что являлось идеальным условием для швартовки подводных лодок.

И уже в1915 году в Балаклаве базируется четвертый дивизион подводной бригады Черного моря. Вплоть до Октябрьской революции подводные лодки «Судак» и «Лосось», из состава этого дивизиона, несли дозорную и позиционную службу у берегов Крыма и Севастополя.

После революции, до 1936 года, в Балаклаве, кроме ЭПРОНа, никаких других военных частей и кораблей не было. И только в 1936 году в Балаклавской бухте формируется вторая бригада подводных лодок Черноморского флота в составе трех дивизионов (15 подводных лодок), которая в 1941 году была вынуждена перебазироваться на Кавказ.

Подводная лодка «Судак» маневрирует по Балаклавской бухте среди яликов с отдыхающей публикой. 1916 г.

Фото: pastvu.com

Во время второй обороны Севастополя, в годы Великой Отечественной войны, Балаклава с ее удобной бухтой оказывается столь же привлекательной для немцев, как и для англичан в 1854 году. На ее захват фашисты бросили 72-ю пехотную дивизию, поддерживаемую танками. Первый удар врага принял на себя батальон НКВД, прорвавшийся к Балаклаве в ноябре 1941 года, а также бойцы 514-го стрелкового полка Приморской армии и морские пехотинцы. Силы противоборствующих сторон были явно не равны,

Понеся большие потери, защитники Балаклавы были вынуждены отступить в район Генуэзской крепости. Крепость Чембало вновь, как и в древности, становится последним оборонительным рубежом Балаклавы. Защитники Генуэзской крепости за несколько месяцев отбили до семидесяти штурмов фашистов, не потеряв ни одного человека.

Немецкие солдаты на набережной Балаклавы. 1942 г.

Фото: southklad.ru

Оборона Балаклавы длилась с ноября 1941 года по июнь 1942 года. А уже в апреле 1944 года советские войска освободили мой родной город. И в этом же году в Балаклаву перебазируется 3-й дивизион второй (Констанцской) бригады подводных лодок ЧФ.

После войны жизнь в Балаклаве круто изменилась. Балаклава становится основной базой подводных лодок Черноморского флота, ее имя исчезает с географических карт, а въезд в город даже для жителей Севастополя стал возможен только по специальным пропускам через контрольно-пропускные пункты.

Вначале подводные силы Балаклавы представляли только «малютки»XVсерии, которых, в составе 151-й и 152-й бригад, насчитывалось 19 единиц. Но уже в 1951 году началось массовое строительство в СССР средних подводных лодок 613-го проекта, которые по классификации НАТО были определены как класс «Виски».

Отменные морские качества, удачное расположение механизмов, продуманная компоновка энергосистемы, простота в управлении создали подводным лодкам 613-го проекта непререкаемый авторитет надежного боевого корабля. В какой-то степени историю «жизни» подводной лодки этого проекта можно сравнить с «жизнью» знаменитой русской трехлинейной винтовки образца 1891 года. Тоже не выдающейся, но надежной и любимой всеми воинами России.

«Малютки» у плавпирсов в Балаклавской бухте. Середина 50-х годов прошлого века

Фото: Sevastopol.bezformata.com

Лодки 613-го проекта на протяжении более тридцати лет были основой подводных сил на Черном море, большая часть которых базировалась в Балаклаве. Одну из последних лодок этой серии сдали на слом в 1994 году. Это былаС-384, на которой в 1975 году я начинал службу в должности минера.

В 1967 году была сформирована 14-я дивизия в составе 153-й, 155-й, 27-й бригад и 381-го дивизиона подводных лодок. Управление дивизии и 155-я бригада дислоцировались в Балаклаве. Именно в 155-й Констанцской ордена Ушакова бригаде подплава мне предстояло начинать свою подводную службу. В этой же бригаде я стал командиром подводной лодки.

В 60-е годы прошлого века, после постройки на западном берегу бухты подземного завода по ремонту подводных лодок и оснащения их тактическим ядерным оружием, Балаклава превратилась в одну из секретнейших военных баз в стране.

Подводная лодка 613-го проекта на входе

в Балаклавскую бухту

Фото: forum.pogranichnik,ru

Подземный комплекс для субмарин в Балаклаве строился в 1957–1961 годах и был задуман как сооружение противоатомной защиты первой категории еще Сталиным, который был поражен результатами бомбардировок Японии и искал способы защиты флота. Подземный завод имел большие производственные площади и представлял собой комбинированный подземный канал для захода подводных лодок с выходами по обе стороны штольни, с сухим доком, цехами для ремонта, складами для хранения торпедного и иного вооружения, жильем для личного состава, командными пунктами, противоатомными убежищами.

Предполагалось, что в случае необходимости в убежище могло скрыться до 14 субмарин. При угрозе ядерного нападения штольни могли укрыть не менее трех тысяч человек, защита комплекса позволяла выдержать прямое попадание ядерной бомбы мощностью до 100 килотонн, что в пять раз больше сброшенной на Хиросиму.

Вход в подземный комплекс

Фото из архива автора

Рядом со штольней были построены склады торпедного и ракетного оружия и хранилища ядерных боеприпасов. Подземный склад для топлива, построенный в виде подземных вертикальных емкостей, позволял хранить до четырех тысяч тонн нефтепродуктов. Под защитой многометровой толщи скального грунта из хранилища, по узкоколейной дороге, к подземному причалу могли подвозиться торпеды, ракеты и другой необходимый груз.

В сухом доке подземного комплекса подводные лодки различных проектов ремонтировались и доковались постоянно, вплоть до развала СССР. Приходилось и мне, за время службы в 155-й бригаде подплава, неоднократно быть участником этих докований. А вот учений по заходу подводных лодок в штольню, в случае угрозы применения вероятным противником оружия массового поражения, я не припоминаю. Возможно, такие учения и проводились ранее, но с 1975 года (начало моей службы в Балаклаве) ничего подобного я не наблюдал.

Да и как могли проводиться такие учения, если в штольню, на всем ее протяжении, могли заходить только малые лодки, и то с трудом. В этом заключалась стратегическая ошибка в проектировании подземного комплекса, которое осуществлялось еще в то время, когда подводные силы Черноморского флота составляли, в основном, подводные лодки малого водоизмещения.

Не случайно Никита Сергеевич Хрущев, при посещении Балаклавы в 1961 году, по-своему оценил уникальность подземного комплекса и приказал переоборудовать его под склады вина. И только благодаря настойчивым просьбам и неоднократным докладам в ЦК КПСС Главнокомандующего ВМФ СССР адмирала Н.Г. Кузнецова подземный завод по ремонту подводных лодок удалось достроить.

Как показал дальнейший ход истории, Н.С. Хрущев в чем-то оказался прав. Потому как в 1995 году Балаклава полностью перешла под юрисдикцию Украины, и подземный комплекс был выведен из эксплуатации. Все производственные мощности (дорогостоящие станки и оборудование с драгметаллами) вывезли в неизвестном направлении. Следы секретных технологий и особо секретное оборудование для герметизации объекта были уничтожены. В подземные шахты ринулись толпы добытчиков лома цветных и черных металлов. От бывших цехов по ремонту лодок остались одни бетонные стены и многотонные герметичные двери в убежище.

Подводные лодки из Балаклавы были передислоцированы в Севастополь, в бухту Южная. На этом подводная часть истории Балаклавы закончилась. Сегодня подземный комплекс принадлежит Центральному военно-морскому музею и является его филиалом, который после вхождения Крыма в состав России получил вторую жизнь. В музее созданы экспозиции по военной истории самой Балаклавы, истории Крымской войны, а также истории подводных сил Черноморского флота.

Но не только военной историей знаменита Балаклава. Многие известнейшие писатели, такие как А.С. Грибоедов, А.Н. Островский, И.А. Бунин, А. Грин, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, М. Горький бывали на балаклавской земле, хотя не все посвящали ей свои творения. Первым литератором, воспевшим Балаклаву в своем цикле очерков «Листригоны» и рассказе «Светлана», был Александр Иванович Куприн.

Особо отразились в лирических очерках «Листригоны» эпизоды дружеского общения писателя с балаклавскими рыбаками. Куприн даже вступил в одну из рыболовецких балаклавских артелей, чтобы отправляться в море с рыбаками не в качестве пассажира, желающего совершить морскую прогулку, а равного с ними в труде товарища.

Прожил Куприн в Балаклаве с сентября 1904 года по 1 декабря 1905 года, пока не был выслан за свой очерк «События в Севастополе». В наши дни на набережной Балаклавы установлен бронзовый памятник Куприну, в полный рост, рядом с которым гости города с превеликим удовольствием фотографируются.

Сегодня Балаклавская бухта приобрела статус живописного курорта. Уже ничто не напоминает здесь о бывшей главной базе подводных сил Черноморского флота. И только в штольне, нынешнем музее, молоденькие девушки-экскурсоводы «со знанием дела» увлеченно рассказывают многочисленным туристам о подводном прошлом Балаклавы, особо не заботясь о достоверности излагаемых фактов.

Сама Балаклавская бухта за годы после того, как ее покинула последняя подводная лодка, полностью очистилась от мазута и прочих нечистот — неизбежных отходов жизнедеятельности подводных сил. Даже дно бухты было освобождено ушлыми бизнесменами от металлолома, который копился здесь многие десятилетия. И, наконец, выловленная рыба в этом «рыбьем гнезде» перестала пахнуть соляром, а на городском пляже — «лягушатнике» появилась возможность искупаться, не рискуя выйти из воды в мазутных разводах на теле.

Часть первая

Балаклавский подплав

Спасибо тем, кто делу боевому

Нас обучал, кто вывел нас к морям.

Любимому училищу родному,

Всем командирам, всем учителям.

Алексей Лебедев

Осмотреться в отсеках

Балаклавская бухта сейчас, пожалуй, известна всей стране. Яхты, катера, красивая набережная — все это облик современной Балаклавы.

По обе стороны бухты круглый год сидят многочисленные любители рыбной ловли. Рыба в этом «рыбьем гнезде», по-прежнему, как и много веков назад, не переводится, потому как ее миграционные пути непременно пересекаются в этой, природой созданной, уникальной акватории. Рыбы много, на всех хватает. Ловят ее и рыболовецкие артели — потомки листригонов, воспетых Куприным, и любители-рыбаки, приезжающие сюда со всех уголков Крыма.

Балаклава в наши дни

Фото из архива автора

Основная масса фанатов рыбалки — пенсионеры, активно отдыхающие после долгих лет напряженной трудовой деятельности. Среди этих убеленных сединами людей нередко сижу со спиннингом в руках и я, автор этих строк, ныне военный пенсионер, капитан 1 ранга в отставке. Наблюдаю, как по глади бухты бесшумно скользят экскурсионные катера и лодки, на которых доморощенные экскурсоводы с упоением рассказывают доверчивым туристам о прошлом Балаклавы.

Слушаю и я, сидя на берегу, их «болтовню» о подводниках, о штольне и прочей военной истории этой, некогда действительно главной базы подводных лодок Черноморского флота. Откуда этим молодым людям знать, как выглядела Балаклавская бухта, предположим, сорок лет назад. Они и родились, в основном, в то время, когда здесь ничего не напоминало об этом, уже бывшем, «осином гнезде» подводных лодок.

Балаклавская бухта в 70-е годы прошлого века

Фото: forum.pogranichnik,ru

Невольно всплывают в памяти эпизоды из моей, довольно продолжительной, подводной службы. На этом самом пирсе, на котором сейчас рыбачу, в далеком 1975 году я встречал с моря свою первую подводную лодку С-384. На эту лодку состоялось мое назначение сразу по выпуску из Высшего военно-морского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола на первичную должность командира минно-торпедной боевой части. И с этого момента именно Балаклава стала моим родным городом, в котором я и проживаю все эти годы, вплоть до настоящего времени.

Здесь знаком мне каждый уголок. Неисчислимое количество раз приходилось пешком топать на службу, в расположение 155-й бригады подплава, и вокруг бухты — в штаб дивизии по служебным делам. Это сейчас все на машинах, а в те годы мы и мечтать не могли о личном автотранспорте. Позволить себе такую роскошь могли только единичные счастливчики, прослужившие не один десяток лет и сумевшие накопить денег на этот самый личный транспорт, который приобретали, в итоге, после продолжительного ожидания в очереди.

В годы моей подводной службы Балаклавская бухта полностью находилась во власти подводных сил Черноморского флота. Никаких фешенебельных яхт и катеров здесь и в помине не было. Все здесь было подчинено деятельности 14-й дивизии подводных лодок и входящей в ее состав 155-й бригады. Подводные лодки различных проектов по два-три корпуса занимали все пирсы бухты. На самих пирсах постоянно выполнялись какие-то работы: погрузка-выгрузка торпедного и ракетного боезапаса, замена аккумуляторных батарей, прострелка торпедных аппаратов водой и торпедо-болванками, прием различных запасов.

Неоднократно и мне приходилось участвовать во всех этих мероприятиях, разве забудешь все это? Из этой бухты я впервые в офицерской должности выходил в море, будучи командиром минно-торпедной боевой части и одновременно командиром первого отсека. Здесь же пришлось послужить долгие пять лет в должности старшего помощника командира. И, наконец, после семи лет службы в Балаклавской бригаде осуществилась моя мечта стать командиром подводной лодки.

И вот уже я сам подаю команды на моторы и моя лодка легко, без помощи буксиров, разворачивается в узкой Балаклавской бухте и берет курс в открытое море, чтобы уйти под воду в назначенной точке погружения. Погружений этих за годы подводной службы было немало — обычных и срочных, в спокойной обстановке и в экстремальных условиях.

И каждое из них оставило свою отметину в моем сердце, особенно при исполнении обязанностей командира лодки. Годы командования подводной лодкой врезались в мою память неизгладимо, потому как величайшая ответственность за жизнь вверенных людей не давала права расслабляться и рисковать без нужды.

Как-то, уже будучи на пенсии, мне пришлось отвечать на вопросы молоденькой корреспондентки Севастопольского телевидения во время очередного юбилея 14-й дивизии. Девушку эту очень интересовал вопрос, страшно ли погружаться под воду? Я успокоил ее и с долей иронии ответил, что для «витязей подводных глубин» каждое погружение — сплошное удовольствие.

По правде говоря, вопрос этой девушки меня слегка озадачил. О страхе я никогда не задумывался, а вот чувство опасности возникало не единожды. Не секрет, что профессия подводника, как никакая другая, связана с повышенным риском для жизни.

Какими бы совершенными и надежными не были даже новейшие подводные лодки, будь то атомные или дизель-электрические, но и они не могут гарантировать стопроцентного безаварийного плавания во враждебной для человека среде. Кто-то может поспорить со мной, утверждая, что опасность грозит человеку в любом месте и в любое время. Тот же пресловутый кирпич может свалиться на голову в самый неподходящий момент.

Существует также немало других профессий, не менее опасных для жизни. Но когда речь заходит о замкнутом пространстве в тесном отсеке подводной лодки, на глубине, где на каждый квадратный сантиметр прочного корпуса давят десятки тонн забортной морской воды, человек, не связанный с профессией подводника, теряет все аргументы в этом споре и почтительно «снимает шляпу».

Как известно, у страха глаза велики, и это чувство абсолютно неприемлемо для подводника. Страшиться и бояться чего либо — удел слабых духом людей. Пройдя легководолазную подготовку, подводник уже ничего не боится. Все страхи остаются в трубе торпедного аппарата, из которого он выходит на поверхность в процессе тренировок.

Отработка выхода из затонувшей ПЛ через торпедный аппарат на УТС

Фото: forum.worldoftanks.ru

Непосвященному человеку, пожалуй, трудно представить себя на месте подводника в полном спасательном снаряжении и тем более в тесной трубе торпедного аппарата. Подводник в зажгутованном спасательном гидрокомбинезоне («СГП»), с одетым на шею индивидуальным дыхательным аппаратом («ИДА-59») и в свободном пространстве передвигается с трудом. Немало усилий нужно приложить, чтобы забраться в этом снаряжении в сухой торпедный аппарат. Закрывается задняя крышка аппарата и начинается процесс превращения молодых ребят в мужчин.

С этого момента подводник находится в кромешной темноте, холодное железо торпедного аппарата буквально сковывает все члены тела, дышать дыхательной смесью крайне тяжело, кровь стучит в висках от напряжения. И вдобавок ко всему этому «комфорту» в торпедный аппарат начинает поступать холодная забортная вода, которая сжимает, словно тисками, спасательный гидрокомбинезон.

Не каждый может выдержать это испытание, некоторые впадают в состояние паники, и приходится аварийно возвращать испугавшегося подводника в отсек. Даем время успокоиться, отдышаться, подбадриваем — и снова в торпедный аппарат. Терпи, матрос, на то ты и носишь гордое имя — подводник. По выходе из трубы торпедного аппарата на поверхность всплывает уже абсолютно другой человек, настоящий мужчина, прошедший горнило этого сурового экзамена на мужество.

Что касается опасности, то это естественное чувство у подводника присутствует всегда и усиливается по мере освоения тонкостей подводной службы. У командира лодки это чувство обостряется многократно, он за все в ответе, на него надеется весь экипаж.

Недаром поговорка гласит: «Меньше знаешь — крепче спишь». Так вот абсолютно спокойно воспринималось мое первое в жизни погружение, будучи курсантом на практике. Не зная толком устройства лодки и не имея понятия в ее управлении, мы, четверка второкурсников, добросовестно проспали в седьмом отсеке, не задумываясь ни о какой опасности, весь недельный выход лодки в Баренцево море.

Командир воспринимает процесс управления подводной лодкой в любой ситуации по особому, одному ему присущему чувству единения с этим сложнейшим техническим сооружением, созданным человеческим гением. Я и сейчас, по истечении десятилетий, до мельчайших подробностей помню все, что связано с отдаваемой мною командой: «Всем вниз! По местам стоять, к погружению!»

С этого момента командир остается на мостике лодки один. Лодка в полигоне боевой подготовки без хода, готовится к погружению. Не торопясь, внимательно осматриваю горизонт, по многолетней привычке запоминая всю надводную и воздушную обстановку. Небольшое волнение слегка покачивает корпус «эски». Морская вода с тихим шелестом плещется в надстройке лодки, плавно вытекая через шпигаты наружу небольшими ручейками. Такое ощущение, что сама субмарина через эти шпигаты дышит, как живое существо. Дышит спокойно, не торопясь, всей своей мощной стальной грудью, словно огромный кит, властелин морских глубин, перед очередным нырком в пучину.

Вдохнув полной грудью порцию свежего морского воздуха, не торопясь спускаюсь в шахту, натренированным движением надежно задраиваю верхний рубочный люк и через мгновение, в два приема преодолев шестиметровую высоту шахты, оказываюсь на палубе центрального поста. Прильнув к окуляру перископа, всем своим нутром чувствую лодку, как живой организм, все слышу и улавливаю, даже незначительные отклонения от штатной ситуации. Я настолько сроднился со своим подводным кораблем, что стал единым целым с ним, одним из его многочисленных механизмов, возможно, самым главным.

В отсеках субмарины вся команда по местам, каждый подводник досконально знает свои обязанности. Ошибка в действиях любого из них на своем боевом посту исключена, потому как она может стоить жизни всему экипажу. Лишних людей на лодке нет, каждый подводник закреплен за своим боевым постом согласно боевому расписанию. Даже кок лодки на период погружения приостанавливает свое «колдовство» на камбузе и выполняет обязанности по обслуживанию, закрепленных за ним, механизмов четвертого отсека, согласно книжке «боевой номер». Но чтобы ни происходило на лодке, кроме аварии, кок всегда умудряется приготовить пищу к назначенному времени. И порой в самый неподходящий момент в центральный пост поступает из четвертого отсека доклад: «Центральный! Готов обед!».

Наконец, после заполнения концевых групп цистерн главного балласта я отдаю, пожалуй, наиважнейшую в подводном флоте команду: «Осмотреться в отсеках!». Да, именно осмотреться визуально каждому подводнику на своем боевом посту. После чего командиры отсеков поочередно докладывают в центральный пост о состоянии оружия, технических средств и вверенных им людей.

Команда эта подается после каждого маневра подводного корабля по глубине, а также через каждые полчаса в подводном положении по боевой готовности № 2 и в любое другое время, по усмотрению командира. При штатной ситуации и отсутствии серьезных замечаний командир подводной лодки принимает решение о дальнейшем выполнении поставленной задачи, в противном случае объявляет аварийную тревогу, и экипаж начинает бороться за живучесть подводного корабля.

Не случайно на каждом построении нашей бригады по «большому сбору», в связи с очередным происшествием на подводных лодках других флотов, заслуженный подводник, командир 14-й дивизии контр-адмирал Станислав Георгиевич Алексеев начинал свою речь словами: «Есть такая команда у подводников — «Осмотреться в отсеках!» Давайте осмотримся и мы, чтобы не допустить подобных аварий на наших лодках».

И черноморские подводники не допускали подобных происшествий. В послевоенное время на Черноморском флоте не было случаев крупных аварий и тем более гибели подводных лодок. Чем всегда отличались черноморские подводники от своих собратьев на других флотах, так это особым отношением к своим лодкам, к своему непосредственному заведованию. «Моя лодка», «наша лодка» — это у черноморцев были не простые слова. Это была гордость каждого подводника за свой корабль, гордость не поддельная, а настоящая. Таких ухоженных лодок, как в Балаклавской бригаде подплава, я больше не встречал. Приходилось за время долгой подводной службы бывать на лодках других флотов, было с чем сравнивать.

Дважды в год, в период сдачи и подтверждения первой курсовой задачи, наши «эски», как мы их любовно называли, приводились практически в идеальное состояние. Отсеки сияли свежевыкрашенной краской, все механизмы и приборы тщательно проверялись и приводились в смотровое состояние. Все надраивалось до блеска — каждый шильдик, каждый клапан, каждая деталь, даже самая малая — все сияло чистотой.

Беззаботное детство балаклавской детворы на фоне боевых субмарин, на которых служили их отцы

Фото из архива автора

«Наша» лодка в итоге становилась для экипажа действительно вторым домом, а каждый отсек — своим, бережно чтимым местом обитания. Такое вот бережное и любовное отношение к своим «эскам» в огромной степени и предотвращало как от аварийных происшествий, так и от масштабных аварий. Вот так служили мы в 155-й бригаде подплава, любой подводник нашего соединения может подтвердить мои слова.

Подводники других флотов, наверняка, с иронией прочтут эти строки, не воспринимая, возможно, всерьез службу на Черноморском флоте. В какой-то степени действительно климатические условия службы на Черном море в значительной степени создают намного лучшие условия для содержания материальной части подводных лодок. Но на этом преимущество в службе черноморских подводников заканчивается. Уйдя под воду, мы оказываемся в такой же враждебной среде, как и подводники других флотов. Однако на Черноморском флоте в послевоенный период не было гибели подводных лодок, да и аварийных происшествий происходило намного меньше, чем на других флотах.

Не берусь судить подводников северян и тихоокеанцев, преклоняюсь пред их суровой службой. Но считаю преступлением со стороны командования всех уровней, допустившего гибель личного состава, и тем более потерю подводных лодок в мирное время. В годы войны подводники боролись за живучесть, преодолевая минные поля, под глубинными бомбами, до конца. И, тем не менее, спасали свои подводные корабли. В мирное время только человеческий фактор является главной причиной гибели подводных лодок. И никто меня не переубедит в этом, готов дискутировать на эту тему с подводником любого ранга.

За долгие годы службы на подводных лодках Балаклавской бригады мне пришлось плечом к плечу с десятками, если даже не с сотнями, подводников покорять глубины Черного, Балтийского и Средиземного морей. Многие из них уже ушли в мир иной, но для тех, которые еще живы, я думаю, мои воспоминания окажутся интересными. Постараюсь вспомнить как можно больше имен и фамилий, потому как о каждом из них можно написать отдельную книгу, каждый из них отдал часть своей жизни Черноморскому подводному флоту.

Считаю, что моя подводная биография — это классический образец службы тогдашнего поколения подводников, служивших на дизельных подводных лодках Черноморского флота. Не претендую на исключительность, не заслужил, другие мои однокашники и сослуживцы служили не хуже, и многие из них достигли более значительных успехов в своей служебной деятельности. Тем не менее, надеюсь, что мои небольшие рассказы о подводной службе заинтересуют не только ветеранов и действующих подводников, но и молодых людей, которые решили или мечтают посвятить свою жизнь подводному флоту России.

Принимай концы, лейтенант!

«В минном деле, как нигде, вся загвоздка — в «щеколде»! Ты, минер, не будь балдой — занимайся «щеколдой»!» Шутливой поговорке этой научили нас, курсантов минно-торпедного факультета Ленинградского высшего военно-морского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола, еще на первом курсе наши преподаватели. Устройство «щеколды», немаловажной детали якорных морских мин, таким образом, запомнилось на всю жизнь.

А вместе с подобными поговорками привиты были в стенах училища и другие необходимые знания по обслуживанию такого грозного морского оружия, как торпеды и мины. Научили и многому другому — всему тому, без чего немыслима служба офицера-подводника.

Единственное военно-морское училище подводного плавания, располагавшееся в одном из кварталов Лермонтовского проспекта, недалеко от Балтийского вокзала, являлось в то время настоящей кузницей кадров офицеров ракетной и минно-торпедной специальности для подводного флота страны. С первого курса нас готовили к службе на подводных лодках, и мы прекрасно понимали, что впереди нас ждет суровая и опасная работа.

С большими надеждами на будущее убывали мы на флоты по распределению после окончания «системы» — так мы любовно называли свою «альма-матер». Впереди — сплошная неизвестность. Назначали нас на первичные должности непосредственно на флотах. Так было заведено в семидесятые годы прошлого века.

И эта неопределенность волновала больше всего, все остальные проблемы и трудности, касающиеся бытового устройства на новом месте, казались незначительными и легко решаемыми. Что поделаешь — молодость. Двадцатидвухлетнему лейтенанту все кажется в розовом цвете. Но жизнь, рано или поздно, все ставит на свои места и порой опускает размечтавшегося выпускника училища на грешную землю. Не был в этом плане исключением и я — автор этих строк. Но, как говорится, все по порядку.

Ранним августовским утром 1975 года скорый поезд «Ленинград — Севастополь», мягко покачиваясь на рельсах, подъезжал к главной базе Черноморского флота. Я и моя молодая жена, приготовив вещи к выходу, сидим вдвоем в купе вагона и, слегка волнуясь, рассматриваем пригороды города-героя.

Жена волнуется больше, она первый раз едет в Севастополь. Я уже немного знаком с городом, побывав в нем в период морской практики. Не дрейфь, жена, подбадриваю свою супругу, разберемся. Хотя как разбираться и с чем разбираться — мне и самому пока абсолютно неясно.

Севастополь встретил нас прохладой раннего утра и неспешной суетой немногочисленных пассажиров. Сказывался военно-административный статус города и конечный пункт следования поездов.

Сдаем вещи в камеру хранения и направляемся в сторону привокзальной площади. Настроение у меня приподнятое, и я полон самых радужных надежд на будущее, еще не начавшейся, офицерской службы. Жаль только, что это приподнятое настроение очень скоро оказалось подпорченным комендантским патрулем, тут же — на привокзальной площади.

— Стоять, лейтенант! Попрошу предъявить документы, — потребовал помощник коменданта, возглавлявший патруль.

Прочитав предписание, этот капитан в морской форме, с красными погонами, внимательно осмотрел меня и произнес фразу, которая окончательно лишила меня радужного настроения:

— Да, товарищ лейтенант, вас следовало бы отправить на гауптвахту за грубое нарушение формы одежды, но так как вы еще не назначены на должность, то даю десять минут на устранение замечаний и жду доклада.

Грубое нарушение моей формы одежды заключалось в слегка расклешенных брюках (по моде того времени) и фуражке в форме гриба — опять же проявлении некоего шика в ношении морской формы одежды. Но то, что в Ленинграде считалось шиком и абсолютно не преследовалось командованием училища и патрулями, преимущественно состоящими из тех же курсантов, в Севастополе оказалось прямой путевкой на гауптвахту.

Вот это, думаю, попал я в ситуацию. Никак не ожидал такого «теплого» приема в первый день пребывания в Севастополе. Я, конечно, был наслышан о «зверствах» Севастопольской комендатуры, но не до такой же степени.

Делать нечего, пришлось устранять замечания, и минут через пять моя фуражка вновь приобрела, хотя и слегка помятый и уродливый, но зато уставной вид, что, в свою очередь, вполне удовлетворило строгого помощника коменданта. Моя жена наблюдала весь этот процесс, находясь также в некотором шоке от непредвиденного севастопольского гостеприимства.

На этом трудности первого дня пребывания в городе-герое не закончились. После сдачи предписания в отдел кадров флота встал вопрос поиска временного жилья, который оказался намного сложнее, нежели мы наивно предполагали. За целый день так и не удалось найти какое-нибудь жилье. Возможно, не хватило жизненного опыта, а скорее всего везения.

Курортная инфраструктура в те годы в Севастополе была не очень развита. Несколько гостиниц и, в основном, частное жилье — вот и все, чем могли довольствоваться гости города.

В гостинице «Севастополь» мест не оказалось, едем в гостиницу «Украина». Но и здесь, как говорится, облом — мест нет. Что делать — не знаем, не ехать же ночевать на вокзал. Пытаемся разжалобить женщину-администратора, объясняем ситуацию. Наконец, администратор сдается и разрешает нам занять забронированный номер, предназначенный для белорусского певца Виктора Вуячича, в то время довольно известного артиста. Однако при этом было поставлено условие — номер освободить до восьми утра следующего дня.

Весь второй день пребывания в Севастополе с еще большим усердием ищем жилье. И, наконец, уже ближе к вечеру находим проходную комнату в частном секторе по цене один рубль за койко-место. Ожидание назначения на должность затянулось на три недели. За это время пришлось сменить еще три временных места проживания.

В итоге все же удалось снять времянку в частном секторе, но мы с женой и этому жилью были бесконечно рады. Времянок этих в первые годы офицерской службы пришлось сменить несколько. В то время понятия «служебное жилье» просто не существовало. Молодые офицерские семьи вынуждены были ютиться, где придется. Снимали, в основном, жилье в частном секторе — подешевле. На триста рублей, которые получал лейтенант на подводной лодке, особенно не пошикуешь.

Наконец, я был назначен на должность командира минно-торпедной боевой части средней подводной лодки 613-го проекта С-384 155-й бригады подплава, дислоцирующейся в Балаклаве. Тогда я еще не знал и не мог предположить, что именно Балаклава станет моим постоянным местом проживания на многие десятилетия — вплоть до настоящего времени.

Получив предписание на руки, в тот же день отправляюсь к своему первому месту офицерской службы. Городская черта Севастополя заканчивалась практически сразу за улицей Силаева. Затем следовал вначале пустырь, по обе стороны дороги, и уже ближе к Балаклаве — обширные виноградники совхоза «Золотая балка».

Виноградники совхоза «Золотая балка»

Фото: pastvy.com

С интересом рассматриваю окрестный пейзаж, но, однако легкое волнение не проходит. Как-то меня встретит Балаклава, о которой я имел самое смутное представление из рассказов товарищей.

Но вот и площадь Первого мая — конечная остановка автобуса. Вот она, Балаклавская бухта, как на ладони. В глазах зарябило от многочисленных корпусов подводных лодок, ошвартованных у пирсов по обе стороны гавани. Каких только проектов дизельных субмарин здесь нет! Торпедные, ракетные лодки, «малютки» — по два-три корпуса стоят на каждом пирсе.

В штабе бригады узнаю, что С-384 в данный момент находится в море, выполняя задачи боевой подготовки. Возвращение лодки в базу планируется вечером этого же дня. Узнав местонахождение пирса, к которому должна была ошвартоваться С-384, отправляюсь к нему и с волнением ожидаю своей первой встречи с подводным кораблем, на котором мне предстояло служить.

Балаклавская бухта. Вид на площадь «Первого мая».

Середина 70-х годов прошлого века

Фото: my.mail.ru

Томительно тянулись часы и минуты, вот уже солнце скрылось за Георгиевским мысом, когда, наконец, из-за поворота показалась подводная лодка, бесшумно скользя под электромоторами по глади Балаклавской бухты. На носовой и кормовой надстройке лодки застыли в строю швартовые команды. Сердце забилось от волнения — вот он мой первый боевой корабль, как-то сложится моя дальнейшая судьба, как меня примет командование лодки и экипаж, где-то там, внутри прочного корпуса, и мои будущие подчиненные — торпедисты.

На мостике лодки сразу заметили фигуру лейтенанта, одиноко стоящую на пирсе. Слышу голос по мегафону:

— Лейтенант, к нам назначен?

Уверенно киваю головой, одновременно отдавая честь.

— Принимай концы, лейтенант!

С носа и кормы лодки полетели на пирс «бросательные». Стараясь выполнить свое первое задание как можно лучше, бросился вытаскивать швартовые концы. От волнения никак не могу понять, куда какие набрасывать. Еще больше волнуюсь. Слышу веселые голоса:

— Куда набрасываешь конец? Танковое училище закончил, наверное?!

Носовая швартовая команда

Фото: navy.su

Но в итоге все концы приняты и надежно закреплены. С носовой надстройки моряки швартовой команды ловко спустили трап. На пирс первым ступил командир лодки, которому я, как положено, отрапортовал о назначении на должность минера. А через некоторое время на пирс высыпала и вся команда лодки. Меня обступили незнакомые моряки в комбинезонах, пропахнувших тем особым запахом, который есть только на дизельных подводных лодках.

Посыпались вопросы: как зовут, фамилия, из какого училища? Отвечал невпопад, не зная, к кому и как обращаться. Помню доброжелательный смех, легкое подначивание, пожимание рук, похлопывание по плечу. И как-то сразу отлегло от сердца, я понял, что попал в родную подводную семью. Так тепло могут принимать молодых лейтенантов только подводники.

Почему я так подробно описываю свое первое знакомство с подводной лодкой, на которой предстояло служить? Да потому, что это, пожалуй, самые волнительные минуты в жизни каждого выпускника училища. Для меня это точно были самые незабываемые моменты из всей моей подводной биографии.

На следующий день состоялось мое первое знакомство с личным составом минно-торпедной боевой части. Капитан-лейтенант Федор Ермолюк, которого я должен сменить, оказывается, уже был назначен приказом Командующего флотом на должность старпома опытовой подводной лодки СС-149. Поэтому процесс приема-передачи дел проходил предельно кратко. Управились за один час. Опытный минер Федор Ермолюк знал, как нужно передавать дела по должности.

— Вот старшина команды торпедистов мичман Петр Сигачев — он все знает по нашей специальности, всему тебя научит, все подскажет, верь ему. Всему остальному тебя научит старпом.

Старшина команды Сигачев молча стоял рядом, тактично не вмешиваясь в разговор офицеров. Этот небольшого роста, коренастый мичман, обладавший несколько своеобразным чувством юмора, уже в то время опытный подводник, действительно оказал мне неоценимую помощь в освоении специальности и становлении в должности. Тогда я еще не знал, что с этим мичманом мне предстоит служить вместе многие годы не только в должности минера, но и будучи старпомом и командиром лодки. И все эти годы Петр Сигачев был отличным старшиной команды торпедистов, моим хорошим старшим товарищем.

Старпом лодки, старший лейтенант Анатолий Бабенко также был краток:

— Лейтенант, не вздумай чудить.

Видимо, он был наслышан об особенностях в поведении выпускников ВВМУППа.

Минеры, представителем которых являлся и я, во все времена несколько отличались от офицеров других подводных специальностей. Неизвестно, что накладывало особый отпечаток на это отличие, но факт остается фактом. И минеры, особенно из ВВМУППа, традиционно доставляли командованию подводных лодок кучу забот и проблем, особенно в плане воинской дисциплины.

Торпедисты С-384. Слева старшина команды мичман Петр Сигачев

Фото из архива автора

— Лодка на боевом дежурстве, у нас на борту десять торпед, две из них — со специальным боевым зарядом. Так что все шутки в сторону, две недели тебе, лейтенант, на сдачу зачетов к самостоятельному дежурству по лодке.

После вынесения этого вердикта старпом тут же потерял ко мне интерес и занялся исполнением своих многочисленных обязанностей.

Чудить я не собирался и поэтому, выслушав наставления старпома, счел нужным просто промолчать. Еще в училище я усвоил от опытных преподавателей — подводников простую истину: «Когда не знаешь, что сказать,–лучше молчи, сойдешь за умного».

Я знал, что подводные минеры являются представителями, пожалуй, одной из самых уважаемых профессий, особенно на торпедных подводных лодках. Знал я также, что уважение это проявляется, прежде всего, не к самой личности лодочного минера, зачастую абсолютно не заслуживающей этого, а к грозному торпедному и минному оружию, носителем которого является подводная лодка и которое как раз и находится в заведовании командиров минно-торпедных боевых частей.

Сами же лодочные минеры иногда выкидывали такие «фортели», на всех флотах, что командование подводных лодок порой с опаской принимало в экипаж новоиспеченных представителей этой, все-таки как ни крути, самой боевой профессии. Но именно из минеров получались, в итоге, наиболее подготовленные командиры подводных лодок в процессе жесткого профессионального отбора. Связано это, прежде всего, с тем, что командиры минно-торпедных боевых частей, во-первых, с момента прибытия на лодку несут ходовую вахту в должности вахтенного офицера, а во-вторых — принимают самое активное и непосредственное участие в процессе боевого применения торпедного и минного оружия.

Не оставил мою скромную персону без внимания и замполит лодки капитан 3 ранга Олег Глухарев. Выяснив, что я являюсь членом КПСС, он тут же предложил занять должность секретаря партийной ячейки лодки, от которой отказываться было бесполезно и бессмысленно. На молодого лейтенанта, которым я являлся на тот момент в единственном числе, вешалось все, что могли нести его могучие, еще не подорванные тяжелым подводным трудом плечи. Как говорится, «годковщину» на флоте никто не отменял, и я это прекрасно понимал.

Партячейка на лодке — это отдельная тема. Коммунистами мы, в основном офицеры и некоторые представители из числа мичманов, были, естественно, беспредельно преданными делу партии и Советского правительства и готовы были, если понадобится, отдать жизнь за Родину. Но вот сам процесс проведения партийных собраний как-то мы не особенно уважали и, уж если честно говорить, воспринимали как нудную и неинтересную повинность.

В связи с этим обстоятельством партийные собрания на нашей лодке проводились, в основном, условно. Условность эта заключалась в оформлении протокола собрания секретарем — для отчетности. Свежий, еще не отягощенный подводной службой лейтенантский ум как раз и пригодился для написания этих протоколов с выдуманными выступлениями членов ячейки. Ну а если партийное собрание все же проводилось фактически, то оно, скорее всего, напоминало некоторое шоу, в котором каждый член организации исполнял свою роль, в зависимости от должности.

Лейтенантские годы, пожалуй, наиболее яркие и запоминающиеся в жизни каждого кадрового офицера. Не был в этом плане исключением и я — новоиспеченный минер дизельной субмарины 613-го проекта. Два года моего пребывания в лейтенантском звании вместили в себя массу незабываемых эпизодов только что начавшейся подводной службы. И прежде всего запомнились первые впечатления от общения с офицерами, мичманами и личным составом лодки уже не как курсанта-стажера, а как полноправного члена экипажа.

Экипаж лодки всегда с интересом присматривается к вновь прибывшему офицеру, тем более к молодому, еще не оперившемуся выпускнику училища. И от того, как себя покажет лейтенант буквально в первые дни пребывания на лодке, во многом зависит его дальнейшая служба в суровом, сугубо мужском коллективе подводников.

Особенно тщательно проверялся каждый новый член экипажа на восприятие флотского юмора, без которого немыслима служба подводника. Понимает лейтенант юмор — наш человек, ну а если пытается что-то из себя представить — важное и серьезное, то так может и остаться один на один со своей напыщенностью. Еще в дореволюционном российском флоте, в «Положении о прохождении службы в подводном плавании», указывалось: «Член экипажа подводной лодки, не пользующийся признанием и авторитетом среди офицеров и нижних чинов, подлежит списанию с нее». И быть списанным по такой причине считалось позорным.

Проверку эту на «вшивость», естественно, прошел и я, буквально за короткий промежуток времени влившись в сплоченный экипаж С-384. Да и времени особо не было приглядываться — служить и работать нужно было сейчас и без каких — либо послаблений. Лодка находилась в боевом дежурстве, в двухчасовой готовности, со всеми вытекающими последствиями для каждого члена экипажа.

Вскоре у меня появились и новые друзья. Естественно, ближе всех были такие же, как и я, молодые офицеры лодки. С теплотой вспоминаю штурмана старшего лейтенанта Николая Карпова, командира группы движения лейтенанта Владимира Нишпор, командира боевой части связи капитан-лейтенанта Валерия Куратченко, инженер-механика капитан-лейтенанта Виктора Анистратенко.

Вспоминаю также многих мичманов подводной лодки С-384. Это были настоящие профессионалы, мастера военного дела: боцман Петр Мороз, старшина команды электриков Алексей Гудько, старшина команды машинистов трюмных Николай Русин, старшина команды мотористов Александр Иванов, старшина команды радистов Валентин Лисовой, старшина команды акустиков Евгений Андрющенко, химик-санитар Виктор Коренюгин, старшина команды снабжения Николай Басанец. Все эти старшины команд были намного старше меня по возрасту, некоторые из них годились в отцы, но с каким уважением и участием они относились ко мне — молодому и неопытному лейтенанту. С их помощью удалось в короткие сроки изучить устройство лодки, сдать необходимые зачеты.

После моей ознакомительной беседы с подчиненным личным составом выяснилось, что некоторые матросы со мной одного года рождения, а командир отделения торпедистов так и вовсе старше на один год. Срочная служба в то время длилась три года. Однако это обстоятельство никоим образом не повлияло на мои служебные взаимоотношения с командой торпедистов и, тем более, на мой авторитет командира боевой части.

В который раз с гордостью подчеркиваю — такие дружественные и уважительные отношения между людьми возможны и были в то время только у подводников. Предельно суровые и опасные условия подводной службы делали эти отношения таковыми.

Зачет на допуск

Нести боевое дежурство и выполнять задачи боевой службы подводным лодкам постоянной готовности Балаклавской 155-й бригады приходилось в 70-е годы прошлого века довольно часто. Как правило, одновременно одна из лодок бригады находилась на боевой службе в Черном море и одна — на боевом дежурстве. Причем выполнять задачи боевого дежурства было порой сложнее, нежели в автономном плавании. В автономке — все понятно. Погрузилась лодка в назначенной точке, тем самым прервав всякую связь с берегом, и подводники знают, что своих родных они увидят только по окончании боевой службы.

А вот в боевом дежурстве, особенно когда лодка его несет в Балаклавской бухте у «зеленого забора», когда и дом вроде бы рядом, а приходится находиться в составе боевой смены, невольно появляется желание уйти в море и не подвергать себя ненужному искушению. «Зеленый забор» представлял собой особо охраняемую зону у правого входа в Балаклавскую бухту, огражденную с суши высокой изгородью, окрашенной в зеленый цвет, а с моря — боновой сетью.

У «зеленого забора» для экипажа устанавливалась двухчасовая готовность, по истечении которой лодка должна была выйти в море и следовать в район несения боевой службы, имея на борту сто процентов экипажа. С этой целью офицеров и мичманов лодки делили на две дежурные смены, которые поочередно могли сходить на берег, не выезжая за пределы Балаклавы и с условием немедленного прибытия на лодку по тревоге в течение одного часа, находясь на связи по телефону. Команде сход на берег был запрещен.

Основным способом прибытия на лодку по тревоге была ходьба пешком, желательно бегом. Личного автотранспорта ни у кого на С-384 в то время не было, за исключением моего подчиненного — старшины команды торпедистов мичмана Петра Сигачева, который обладал, на зависть остальным, мотоциклом без коляски. В связи с этим обстоятельством офицеры и мичманы, имеющие семьи в Балаклаве, эксплуатировали Петра нещадно, практически ежедневно упрашивая его подбросить домой для решения неотложных проблем.

С-384 на боевом дежурстве в Балаклаве у «зеленого забора»

Фото из архива автора

Надо сказать, по правде, что Петр Сигачев, отзывчивый и добродушный мичман, никому не отказывал и, надев мотоциклетный шлем, на бешеной скорости доставлял любого к своему дому. Как и любой русский человек, любил Сигачев быструю езду. Доходило порой до казусов. Так, однажды, старпом старший лейтенант Анатолий Бабенко, попросивший Петра подвезти его домой по срочному делу, выпал из седла мотоцикла еще при первом рывке на старте поездки. Лихой мотоциклист Сигачев обнаружил отсутствие старпома только возле его дома.

Совсем по-иному осуществлялся режим боевого дежурства подводными лодками в отрыве от постоянного места базирования. Летом 1976 года С-384 на этот раз предстояло нести боевое дежурство в Донузлаве.

О существовании этого морского озера мы, молодые офицеры лодки, были наслышаны от наших мичманов, многим из которых уже приходилось бывать в Донузлаве. Но воочию увидеть это чудо природы нам еще не приходилось. Донузлав — самое глубокое озеро в Крыму и крупнейшее озеро Черноморского района, относится к Тарханкутской группе озер. По сути уже в то время это было не совсем озеро, а техногенный залив. В 1961 году в результате строительства Крымской военно-морской базы в пересыпи, отделяющей озеро от моря, был прорыт канал шириной 200 метров, который и соединил озеро с Черным морем.

По прибытии лодки к месту базирования и размещении экипажа на плавбазе «Буг» появилась возможность осмотреть окрестности. Взору открылась абсолютно голая степь до самого горизонта, пустынный берег озера, и на этом берегу одинокий плавпирс, к которому с одной стороны пришвартована плавбаза для подводных лодок, а с другой — наша С-384. Вот и весь небогатый пейзаж, который мы будем созерцать в течение двух месяцев. Но все интересное, как оказалось, нас ожидало впереди.

Распорядок дня для экипажа был разработан и утвержден командиром лодки с учетом пребывания в отрыве от основного места базирования. Мероприятия боевой подготовки проводились, в основном, до обеда. Остальное время рабочего дня было занято уходом за материальной частью лодки и отдыхом.

Именно здесь, на этом самом плавпирсе, в 1966 году на нашей лодке произошел пожар из-за возгорания перекисно-водородной торпеды «53-61МА», в результате которого выгорел первый отсек и погиб рулевой-сигнальщик старший матрос Борис Нечаев.

С началом пожара была немедленно объявлена аварийная тревога, первый отсек загерметизирован, личный состав выведен во второй отсек. Тушение пожара осложнялось тем, что воспламенившуюся выделяемую из торпеды перекись водорода можно погасить только водой. Закачка воды в первый отсек с помощью помпы результатов не принесла из-за создавшегося высокого давления в аварийном отсеке. Выход был один — отдраить торпедопогрузочный люк и заливать воду в торпедный отсек с помощью пожарных насосов плавбазы «Эльбрус», к которой была ошвартована в то время лодка.

Командир подводной лодки капитан 2 ранга Маталаев Никита Львович отдал приказание троим подводникам, в числе которых был и старший матрос Борис Нечаев, отдраить торпедопогрузочный люк. Из-за высокого давления в отсеке люк заклинило, пришлось применить молот. Тем временем счет шел на минуты, мог взорваться весь торпедный боезапас первого отсека — десять боевых торпед, из которых две (в торпедных аппаратах) со специальными боевыми зарядными отделениями. Последствия от этого взрыва могли быть непредсказуемыми.

Наконец, при очередном ударе молота по кремальере люк резко открылся, из горящего отсека вырвалась струя дыма и огня. Хлопок был такой силы, что старший матрос Борис Нечаев был отброшен за борт, ударился о борт плавбазы и утонул. Отсек немедленно заполнили водой с помощью пожарных насосов плавбазы «Эльбрус», и пожар был потушен.

Но борьба за живучесть лодки на этом не закончилась. При откачивании воды из аварийного отсека до определенного уровня торпеда вновь воспламенялась. И только через несколько часов удалось полностью остановить горение перекиси водорода.

Памятник старшему матросу Борису Нечаеву в Балаклаве

Фото: travel-bug.club

В результате пожара первый отсек выгорел практически полностью, но торпедный боезапас лодки не сдетонировал и удалось избежать масштабной катастрофы. После ремонта отсека и восстановления боеготовности С-384 продолжила свою службу в составе сил постоянной готовности бригады. Командиром этого отсека я и являлся по истечении девяти лет после пожара.

В настоящий момент на борту лодки перекисных торпед не было, основной боекомплект состоял из торпед «53-65К», окислителем у которых был не менее опасный и горючий компонент — кислород. Поэтому основное внимание я как командир БЧ-3 уделял уходу и обслуживанию именно этих торпед. Безаварийное содержание торпедного боезапаса на борту лодки было моей прямой обязанностью. Вахтенный торпедист вел специальный журнал, в котором отображались записи замеров процентного содержания кислорода в первом отсеке с установленной периодичностью. Халатность и низкая специальная подготовка торпедистов были абсолютно недопустимы. Превышение установленной нормы процентного содержания кислорода могло привести к пожару.

Дежурный торпедист в первом отсеке ПЛ 613 проекта

Фото: navy.su

Свободного времени у нас, офицеров лодки, появилось намного больше, нежели при нахождении в Балаклаве. Одно лишь удручало — оторванность от наших семей и отсутствие любой связи с ними. В то время мобильных телефонов еще не было, поэтому мы были в полном неведении о наших женах и детях. Конечно, в случае крайней необходимости наши родные могли обратиться к командованию бригады в Балаклаве и таким образом по радио передать то или иное известие. Но такой крайней необходимости мы и сами, естественно, не желали.

Радисты нашей лодки несли круглосуточную радиовахту для того, чтобы не пропустить сигнал боевого управления с командного пункта флота. Этот сигнал мог поступить в любое время суток, и с его получением лодка обязана была в течение часа выйти в море и следовать в район несения боевой службы. Такой сигнал, с целью проверки готовности лодки, однажды был принят. С-384 через 30 минут снялась со швартовых и вышла из озера в открытое море. Но через некоторое время поступила команда на возвращение к месту несения боевого дежурства. Проверку боевой готовности лодка выдержала на «отлично».

Вскоре выяснилось, что в озере водится в большом количестве морская рыба, ловлей которой не занимался только ленивый. Ловили кефаль, ставриду, ласкиря, окуня, султанку, луфаря. Особенно интересной была подводная охота на лобана и крупную кефаль. Вода в озере была кристально чистой, в прибрежной полосе среди длинных водорослей подводный охотник мог наблюдать не только различных рыб, но и морских крабов и других обитателей Черного моря. На глубине 10 метров и более мы находили, в то время еще редкие в Черном море, раковины рапаны, которые после обработки превращались в сувениры. Свой небольшой пляж, рыбная ловля, чистый морской воздух таким образом скрашивали наши подводные будни.

Культурная программа состояла из просмотра по вечерам кинофильмов, которые крутили нам на древнем киноаппарате. Фильмы эти набирали на кинобазе флота, перед походом в Донузлав, и состояли они, в основном, из старых заезженных кинолент. Телевизора на плавбазе не было, все новости мы узнавали только по радио.

В выходные дни играли в футбол и волейбол, примитивная спортивная площадка располагалась рядом с плавпирсом. Через некоторое время к нашему борту ошвартовалась ракетная лодка С-162, которая также заступила на боевое дежурство. С этого момента все спортивные мероприятия уже проводились в соревнованиях между экипажами наших лодок.

В те годы была мода заниматься чеканкой по меди. Многие офицеры увлекались этим интересным хобби. По вечерам в каютах плавбазы постоянно был слышен стук молоточков по листам меди, и, надо отдать должное, у некоторых мастеров получались, в итоге, свои шедевры. Особенно выделялся в этом плане наш штурман старший лейтенант Николай Карпов, ставший моими другом на долгие годы. Его чеканки были настоящими произведениями искусства, их можно было посылать на любые выставки.

Увлекся этим трудоемким и кропотливым делом и я, но, в отличие от штурмана, на выходе у меня получались чеканки, далекие от совершенства. Но, как говорится, чем бы подводник в свободное время не был занят, лишь бы не нарушал режим боевого дежурства.

Этим же принципом, видимо, руководствовался и старпом лодки капитан-лейтенант Анатолий Бабенко. Он всячески старался нагрузить офицеров лодки всевозможными делами и заданиями, с целью занять наше свободное время. Вспомнил он и о моем зачетном листе на допуск к самостоятельному несению ходовой вахты вахтенным офицером. Этот зачетный лист был самой настоящей формальностью, так как я уже давно нес эту самую ходовую вахту самостоятельно и командир лодки капитан 3 ранга Пообус Юрий Оскарович всесторонне доверял мне. Все зачеты были им приняты в море в течение первого года службы.

Обнаружив меня отдыхающим в каюте плавбазы в послеобеденное время, старпом приказал закончить оформление зачетного листа. Лист этот пылился в ящике стола, в каюте второго отсека лодки, которую я делил совместно со штурманом. Я пытался было спорить со старпомом, объясняя ему тот факт, что все зачеты уже давно сданы. Но зачетный лист, видимо, нужен был для отчетности, и старпом оставался непреклонен в своем решении направить меня к командиру.

— Иди, минер, к командиру, и если ты все зачеты ему сдал, пускай он распишется в твоем зачетном листе.

Делать нечего, беру этот зачетный лист и, дождавшись окончания послеобеденного отдыха, направляюсь в каюту командира. Для лейтенанта командир лодки — недосягаемая величина. Это и наставник, и воспитатель офицеров, и отец родной — все в одном лице. Своего командира, Юрия Оскаровича Пообуса, мы уважали и любили. Этот человек с эстонскими корнями, но с чисто русской душой действительно был нам отцом родным. Мы никогда не слышали от командира не только грубого слова, но и упрека в свой адрес. Умел Юрий Оскарович сплачивать офицерский коллектив нашей лодки, умел и защитить любого из нас в случае необходимости. И мы старались не подводить своего командира, каждый на своем месте.

Сам минер по специальности, командир особо опекал меня — командира минно-торпедной боевой части. Но все равно, несмотря на хорошее ко мне отношение со стороны командира, было как-то немного неуютно предстать перед ним, да еще и с зачетным листом. А вдруг, думаю, командир начнет, от скуки, допрашивать меня по вопросам зачетного листа. Все подписи старпома и инженер-механика в листе уже присутствовали, оставалось только заполучить командирские в оставшихся вопросах, касающихся, в основном, боеготовности подводной лодки.

Стучу в командирскую дверь и слышу командирский голос.

— Заходи!

Захожу, докладываю цель прибытия. Командир, лежа на диванчике в одном нижнем белье, читал книгу, не поворачивая головы в мою сторону. Был он несколько полноват и жару переносил плохо. Кондиционеров на плавбазе не было, и июльская жара давала о себе знать. Лодочный вентилятор — «ушастик» гонял горячий воздух, практически не охлаждая каюту.

Затем командир отложил книгу на столик и, не поднимаясь с дивана, несколько удивленно переспросил:

— Зачет по вопросам боеготовности, говоришь?

— Так точно, товарищ командир, по боеготовности.

Немного поразмыслив, командир молвил:

— Так, тогда задаю, минер, контрольный вопрос — в какой боевой готовности находится наша лодка в настоящий момент?

Все мы, от матроса до старпома, естественно, знали, что стоим в боевом дежурстве, имея на борту торпеды со специальным зарядом, в часовой готовности к выходу в район боевой службы.

— В часовой, товарищ командир.

— Молодец, минер, будем считать, что теорию ты сдал. Теперь остается проверить твои практические навыки в вопросах боеготовности. Значит так, знаешь ли ты, где находится магазин в поселке Новоозерный?

Поселок Новоозерный находился от нашего места базирования приблизительно в четырех километрах. Туда иногда посылался кто-нибудь из молодых офицеров или мичманов за покупками предметов первой необходимости для всего экипажа, с условием нахождения в пути не более одного часа.

Мне еще не приходилось бывать в поселке, но я бодро доложил командиру:

— Не был я еще в поселке, но разберусь, найду магазин.

— Очень хорошо, минер, тебе час времени, бегом в поселок и обратно. Там в магазине продается портвейн в бутылках по 0,7, так вот — купишь бутылку этого портвейна, и через час я тебя жду в каюте. Все понял? Время пошло.

— Так точно, товарищ командир, все понял. Прошу разрешения убыть.

— Разрешаю, иди.

И уже в дверях, командир вновь остановил меня.

— Стоп! (Командир часто употреблял это слово). — И на пальцах показал — две.

— Есть, товарищ командир!

Значит, думаю, нужно покупать три бутылки.

Со свежими силами и налегке первые четыре километра до поселка я преодолел за 25 минут. С почти сорокаградусной июльской жарой молодой лейтенантский организм справился без проблем. А вот на обратном пути, с тремя бутылками портвейна по 0,7 (в народе их называли «огнетушителями»), пришлось изрядно попотеть. Но, в конце концов, и это испытание было успешно осилено, и я, минута в минуту установленного часа, весь мокрый от пота и с сердцем, буквально выскакивающим из груди, ворвался в командирскую каюту.

Командир оставался все в той же позе, лежа на диванчике с книгой в руках. Посмотрев на часы, он удовлетворенно кивнул головой, отложил книгу в сторону и молвил:

— Открывай, минер, одну бутылку.

Не совсем понимая командирский замысел, молча открываю один из «огнетушителей». На столике в каюте командира стоял графин с водой и граненый стакан в единственном экземпляре. Командир, указав взглядом на стакан, произнес:

— Наливай!

Опять же не до конца воспринимая происходящее, наполняю стакан. Портвейн в те годы был вполне удовлетворительного качества, производился из натуральных ингредиентов и являлся одним из самых распространенных спиртных напитков среди практически всех категорий советского мужского населения. В то время мы понятия не имели о так называемом суррогате, все спиртные напитки: водка, коньяки и вина были высочайшего качества.

— Пей, минер, до дна.

Удивлению моему не было предела, такого поворота событий я уж никак не ожидал.

— Пей, минер, смело! Заслужил.

Пришлось осушить этот граненый стакан. Закуски никакой на командирском столике не было, поэтому, выпив вино, да еще и в таком количестве, я машинально глотал воздух и искал глазами, чем бы закусить. Командир, улыбнувшись, подсказал:

— А ты понюхай свой рукав, легче станет.

После чего Юрий Оскарович произнес:

— Ну все, минер, теперь можешь доложить старпому, что зачет на допуск к несению ходовой вахты, да и на зрелость, ты сдал.

Два месяца боевого дежурства пролетели, на удивление, быстро, и вскоре С-384 уже возвращалась к постоянному месту базирования — в Балаклаву. А вместе с этим подошел к концу и мой первый год подводной службы в должности командира минно-торпедной боевой части. А еще через год, одновременно с получением очередного воинского звания старший лейтенант, я был назначен на должность старшего помощника командира подводной лодки С-70, проходящей средний ремонт в СРЗ № 13.

В то время было принято писать представление на очередное воинское звание день в день с датой присвоения предыдущего звания. Поэтому все офицеры получали очередные звания с задержкой. Задержки эти постепенно накапливались, и к моменту получения звания старшего офицера порой достигали шести месяцев и более, в зависимости от оперативности работы кадровых органов. Звание старший лейтенант присваивалось через два года офицерской службы. Досрочно воинские звания в те годы практически не присваивались. По крайней мере, я не припоминаю ни единого такого случая в нашей 155-й бригаде подплава.

Приказ о присвоении мне звания старший лейтенант поступил в преддверии Дня ВМФ, когда наша С-384 стояла на бочках в Севастопольской бухте для участия в параде в честь главного праздника военных моряков. Участие это заключалось в изнурительных ежедневных тренировках по отработке построения экипажа на кормовой надстройке и ответа на приветствие командующего флотом.

В отсеках стояла неимоверная жара — система кондиционирования на лодках 613-го проекта отсутствовала. Более или менее приемлемые условия обитания были в первом отсеке, в котором микроклимат всегда отличался от остальных отсеков более низкой температурой. В свободное от вахты время я отдыхал именно в этом, своем отсеке, застолбив одну из матросских коечек. Все, что можно, в первом отсеке было приспособлено для спальных мест, в ход шли металлические пайолы, и даже на стеллажных торпедах умудрялись спать.

В этих условиях большого труда стоило сохранить в приличном состоянии белую парадную форму одежды № 1. Одним словом, для кого праздник, а для нас — одна сплошная неприятность. Но задача экипажу была поставлена, и она выполнялась, несмотря на все эти временные трудности.

Командир лодки Юрий Оскарович Пообус на очередном построении поздравил меня с присвоением звания «старший лейтенант», вручил погоны и в этот же день разрешил сход на берег до утра, надеясь на мою сообразительность в вопросе соблюдения военно-морской традиции.

Как представляться по поводу присвоения очередного воинского звания я к этому времени уже знал. Мои товарищи штурман Николай Карпов и «движок» Володя Нишпор еще год назад стали старшими лейтенантами, так как по выпуске из училища были на один год старше меня и в процессе представления которых я участвовал.

Ранним утром следующего дня я уже был на лодке, как говорится, в полной боевой готовности, с тремя бутылками коньяка в портфеле. Парад прошел без замечаний, и праздничный обед в кают-компании офицеров начался с моего представления.

Данное мероприятие никоим образом отрицательно не отразилось на воспитательном процессе нас, молодых офицеров, а также на взаимоотношениях в нашем небольшом офицерском коллективе, и тем более на боеготовности лодки. Никакого пьянства и панибратства, на С-384, и в помине не было. Просто пишу, как все было в нашей подводной жизни, без прикрас и ничего не выдумывая.

С-384 на морском параде в честь Дня ВМФ в Севастополе. Стоят (слева направо): боцман мичман Петр Мороз, старшина команды электриков мичман Алексей Гудько, командир С-384 капитан 3 ранга Юрий Пообус, командир группы движения старший лейтенант Владимир Нишпор, старшина команды машинистов трюмных мичман Николай Русин. Сидят: командир БЧ-3 старший лейтенант Владимир Аникин, старшина команды акустиков мичман Евгений Андрющенко, штурман старший лейтенант Николай Карпов

Фото из архива автора

Наш командир, Юрий Оскарович Пообус, воспитывал нас в духе соблюдения и уважения к флотским традициям, делая упор на привитие таких качеств, как честность и порядочность по отношению как к старшим офицерам, так и друг к другу. И мы отвечали своему командиру уважением и добросовестным исполнением своих должностных обязанностей. Со временем мы постепенно превращались в настоящих подводников, готовых достойно преодолеть любую трудность на своем жизненном пути. Все мы, командиры боевых частей С-384 со временем достигли значительных успехов и в служебной деятельности.

Уже в новой, старпомовской, должности пришлось сдавать зачеты на допуск к самостоятельному управлению подводной лодкой. Теоретическую часть этих зачетов необходимо было сдавать вначале флагманским специалистам дивизии и затем начальникам отделов и служб флота. В процессе сдачи этих зачетов пришлось изрядно попотеть, так как требования к знаниям вопросов кораблевождения, связи, использования радиотехнических средств, боевого использования торпедного и минного оружия, а также устройства и живучести подводной лодки были высочайшими.

Некоторые начальники отделов и служб флота, к которым меня представляли офицеры этих организаций для заключительной беседы, с удивлением смотрели на старшего лейтенанта, осмелившегося сдать зачеты на допуск к управлению подводной лодкой. И порой пытались задавать вопросы покаверзнее, с целью завалить неопытного молодого старпома. Но, тем не менее, буквально через полгода после назначения на должность все зачеты мною были успешно сданы.

Ну а практические навыки по управлению лодкой я постигал уже с помощью командиров подводных лодок, с которыми мне предстояло служить долгие пять лет, в течение которых я исполнял должность старпома на С-70, С-74, С-376 и вновь на С-384, вплоть до назначения на должность командира подводной лодки С-53.

Теория теорией, но никакие флагманские специалисты и представители отделов и служб флота не могут заменить в вопросах управления лодкой командиров, прошедших все ступени подводной службы и ставших, в итоге, одним целым со своими субмаринами.

«Бешеная» карьера

Наверное, нет на флоте такого молодого офицера, который не мечтал бы дослужиться до определенного уважаемого офицерского звания и одновременно с этим занять не менее уважаемую должность. А если не желать всех этих благ, тогда зачем, спрашивается, нужно было поступать в училище и посвящать всю свою молодую жизнь служению Военно-Морскому Флоту.

Ничем, ровным счетом, не отличался от своих сверстников — лейтенантов и я. И, естественно, также, как и все, желал какой-то более или менее приличной карьеры в своей, только что начавшейся офицерской службе.

Никаких «протеже» и «мохнатых лап» у меня, рядового лейтенанта, и в помине не было. Выходец из простой рабочей семьи, я мог в своей службе надеяться только на свои силы и прекрасно это понимал. Я знал, что только добросовестное отношение к своим обязанностям может воплотить в жизнь мое стремление достичь каких-то высот в подводной службе и со временем быть замеченным вышестоящим командованием.

Обычно для опять же рядовых молодых офицеров служба на подводных лодках 613-го проекта проходила в следующем ключе: несколько лет в должности командира боевой части, затем, уже будучи в звании капитан-лейтенанта, назначение на должность старшего помощника командира. Многолетняя служба в этой «собачьей» должности, и только затем, после учебы на командирских классах, претворялась в жизнь мечта каждого уважающего себя молодого офицера — стать командиром подводного корабля.

Естественно, не у всех получалось, даже при таком раскладе, дослужиться до командира лодки, многие, по различным причинам, сходили с дистанции, еще будучи в первичной офицерской должности. Старпомы также не все становились командирами, слабоваты некоторые оказывались для этого.

И вот, осознавая весь этот тернистый путь к командирскому мостику, на меня, зеленого лейтенанта, неожиданно обрушилась перспектива нестандартной бешеной карьеры, которая повергла буквально в шок. Но, как говорится, все по порядку.

Лодочные минеры

Фото из архива автора

Подходил к концу второй год моего пребывания в должности командира минно-торпедной боевой части подводной лодки С-384. Служба шла как обычно, никаких звезд с неба я, по моему глубокому убеждению, не хватал. Служил, как и все лейтенанты моего года выпуска. Однако серьезных нареканий в свой адрес со стороны командования лодки не имел. Старался выполнять свою работу на совесть и особо не помышлял о дальнейшей карьере, по моему мнению, до этого было еще очень далеко. На специальную деятельность минеров соседних лодок я не обращал особого внимания, своих дел было достаточно. Естественно, общались между собой, но обычно на посторонние темы. Как-то не принято было затрагивать в разговорах служебные вопросы, старались не «выносить сор» из своей лодки наружу.

И вот неожиданно я был объявлен лучшим минером бригады, хотя, повторяю, абсолютно к этому не стремился. Но, оказывается, у флагманского минера бригады капитана 2 ранга Бориса Борисовича Святченко было свое видение служебной деятельности подчиненных ему по специальности командиров минно-торпедных боевых частей соединения.

Не секрет, что в те годы политработники придумывали немало различных мероприятий в своей, как они считали, наиважнейшей деятельности. И выставление на показ лучших флотских специалистов было как раз одним из направлений их «напряженной» работы. Причем неважно было, порой, какой на самом деле был тот или иной специалист, главное — чтобы он соответствовал, по идеологическому уровню, званию лучшего.

Таким лучшим, видимо, определили и меня, на то время члена КПСС и секретаря партийной ячейки нашей лодки. Вероятнее всего, политорганы потребовали от флагмина предоставить кандидатуру лучшего минера, и он выбрал, на его взгляд, наиболее достойную.

Вскоре на лодку нагрянули корреспонденты флотской газеты «Флаг Родины», в которой появилось несколько заметок о моей личности. Была выпущена даже листовка с моей физиономией на ней. Эти листовки замполит развешивал на каждом углу — в кубрике береговой базы и в отсеках лодки.

Вся эта возня с выпячиванием моей личности была, по правде говоря, не очень приятна. Я искренне считал себя таким же, как и остальные молодые офицеры, и абсолютно не было никакого желания выделяться.

А тут еще вдобавок к этой неожиданной славе ко мне прилипла случайно брошенная старшиной команды электриков мичманом Алексеем Гудько фраза: «Тикай! Аникин идет!» Этот мичман, уроженец Кубани, был одним из «остряков» на нашей лодке и в своих приколах частенько употреблял некоторые малороссийские слова, а то и целые фразы.

Сидели мы как-то в один из перерывов между занятиями по специальности в курилке. Наша лодка в это время была ошвартована к одному из плавпирсов на другой стороне Балаклавской бухты. Здесь же, неподалеку, располагался и штаб дивизии.

Погрузка боевых торпед в кормовые ТА

Фото из архива автора

В курилке находилось около двух десятков офицеров и мичманов как с нашей С-384, так и с соседних лодок. Шла обычная травля, народ отдыхал. Чья-то очередная рассказываемая байка поминутно прерывалась задорным смехом подводников.

Вдруг с торца пирса раздался чей-то истошный крик: «Тикай, Рябинин идет!». Начальник штаба дивизии капитан 1 ранга Игорь Рябинин частенько проводил рейды вдоль пирсов с ошвартованными к ним лодками, с целью наведения порядка, с присущей ему въедливостью и кипучей энергией. Причем зачастую эти рейды заканчивались арестами, с последующим отбыванием на «губе» зазевавшихся подводников, которые по той или иной причине в этот момент не понравились начальнику штаба.

Моментально опустела курилка, все мы поспешили спуститься в свои субмарины, как говорится, от греха подальше. Вскоре опасность миновала, начальник штаба дивизии убыл восвояси, отчитав верхнего вахтенного матроса за неопрятный внешний вид. Курилка вновь постепенно заполнилась подводниками, и травля продолжилась.

Я, будучи дежурным по лодке, подошел к курилке и счел нужным объявить об окончании перерыва. И тут мичман Алексей Стефанович Гудько как раз и произнес эту злополучную фразу, которая на многие годы прилипла ко мне: «Мужики, вот посмотрите, скоро мы будем кричать: «Тикай, Аникин идет!». Взрыв хохота потряс пирс, шутка эта развеселила всех присутствующих, уж как-то совсем не вязалась моя скромная зеленая лейтенантская личность с грозной должностью и фамилией начальника штаба дивизии капитана 1 ранга Рябинина.

Однако шутка эта оказалась, как ни странно, долгоиграющей и, как показала жизнь, пророческой. Частенько наши доморощенные лодочные остряки произносили эту фразу при каждом удобном случае, к месту и не к месту. Я старался не обращать внимания на эти безобидные подколки, флотский юмор никто не отменял.

Спустя многие годы подводной службы стал и я капитаном 1 ранга, занимая должность начальника штаба 153-й бригады подводных лодок. Старался и я наводить порядок на территории бригады и, возможно, так же, как и от капитана 1 ранга Рябинина, от меня прятались нерадивые подводники, на всякий случай. Но до этого было еще очень далеко, впереди предстоял непростой и тернистый путь к командирскому мостику.

Однако после объявления лучшим командиром минно-торпедной боевой части предпосылки к бешеной карьере не закончились. К тому времени флагманского минера дивизии капитана 2 ранга Валерия Николаевича Снопикова проводили на заслуженный отдых по истечении установленного срока службы. Опытнейший специалист Снопиков немало сделал для совершенствования торпедной и минной подготовки дивизии, многому научил и нас, молодых минеров.

Освободившуюся должность флагманского минера дивизии предложили капитану 2 ранга Борису Борисовичу Святченко, который в штыки воспринял это назначение, и долгое время под различными предлогами от него отказывался. Борис Святченко незадолго до этого перевелся к нам в бригаду с Северного флота и, естественно, мечтал немного отдохнуть после службы в Полярном — осином гнезде дизельных подводных лодок 641-го проекта. Должность флагмина бригады «эсок» как раз к этому располагала. В штабе дивизии служба флагманов была посложнее и никак не прельщала бывшего северянина, уже достигшего в своей минерской карьере всех высот и желающего только одного — спокойно дослужить до пенсии.

Погрузка практической торпеды в носовой ТА

Фото из архива автора

В итоге Борис Святченко не нашел ничего лучшего, как предложить эту должность мне, только что более или менее твердо ставшему на ноги минеру лодки. И не только предложить, а и доложить по всем инстанциям о моей готовности занять эту высокую должность.

Это метаморфоза в службе стала для меня очередным шоком, наряду с раздутой славой лучшего минера бригады. Возможно, какому-то другому лейтенанту на моем месте и прельстила бы такая головокружительная карьера, но лично меня она абсолютно не устраивала. Что-то было неестественное и искусственное в этой затее, и мой совсем еще не богатый опыт офицерской службы подсказывал не лезть в эту авантюру, а продолжать служить на лодке, пока служится, и не хватать звезд с неба на шару. Всякая авантюра, и я это прекрасно понимал, рано или поздно выходит боком, уж так устроена жизнь.

Вдобавок ко всему, на С-384 каким-то образом стало известно о предложенной мне должности флагмина дивизии, и теперь наши остряки буквально проходу мне не давали с глупой, на мой взгляд, шуткой: «Тикай! Аникин идет!».

Даже в настоящее время, когда уже много лет нахожусь на пенсии, некоторые мои бывшие сослуживцы по С-384, при встрече, продолжают шутить и упоминать эту прилипшую ко мне фразу. Я абсолютно не обижаюсь, со смехом беседуем о былом и с ностальгией вспоминаем нашу совместную службу.

Но в то время мне было не до шуток, надо было как-то выходить из создавшейся ситуации. Моей мечтой было стать командиром лодки, считая командирскую должность высшим достижением любого, уважающего себя подводника, не инженерной специальности.

Я прекрасно понимал, что те офицеры, которые выбирают свой дальнейший служебный путь по специальности, заканчивают свою службу на флоте, как правило, флагманскими специалистами и офицерами отделов и служб флота. Это в лучшем случае, если повезет, так как значительная часть офицеров заканчивают свою подводную службу на первичных должностях.

Другая часть молодых офицеров стремится идти по командной линии и становится помощниками и старшими помощниками командиров кораблей. Избирая свой путь продвижения по служебной лестнице, каждый офицер самостоятельно выбирает свою дальнейшую судьбу, никто его, как правило, насильно не тянет за уши на вышестоящую корабельную командную должность.

Правда, есть и такие офицеры, которых действительно тащат на эти должности, но таких немного, и такие обычно далеко не продвигаются, за редким исключением. Наиболее достойные офицеры, желающие стать помощниками и старшими помощниками командиров кораблей, становятся таковыми и в поте лица в условиях суровой конкурентности доказывают своей службой способность стать командиром корабля.

Тем не менее, вскоре меня вызвал на беседу начальник штаба дивизии капитан 1 ранга Игорь Рябинин (впоследствии вице-адмирал) и также стал предлагать занять должность флагмина дивизии. Я считал себя абсолютно неподготовленным исполнять такие ответственные обязанности, прыгать с капитан-лейтенантской должности на должность капитана 2 ранга, по моему мнению, было полным безумием, тем более что в тот момент я и вовсе еще пребывал в лейтенантском звании.

В процессе беседы я решительно отказался от такой бешеной карьеры, заявив начальнику штаба дивизии о своем желании стать старпомом лодки. Я думаю, что и начальник штаба также понял всю авантюрность своего предложения и с миром отпустил меня восвояси.

А флагмином дивизии вскоре все-таки стал капитан 2 ранга Борис Святченко. Что касается меня, то я сразу, после беседы с начальником штаба дивизии, постарался вычеркнуть этот несколько курьезный эпизод из своей служебной биографии и настроился на должность старшего помощника командира подводной лодки.

«Отец родной»

Матросы и старшины срочной службы на подводной лодке — это особая каста молодых людей, закаленных в суровых условиях прочного корпуса. Неопытными и зелеными юнцами приходили они на лодку, и через три года службы уходили на гражданку уже мужчинами, способными преодолеть любые трудности на своем жизненном пути.

Не случайно именно к нам, подводникам, приезжали в советское время представители Государственного университета имени М. В. Ломоносова для набора абитуриентов. Причем для поступления в этот престижный вуз было достаточно хорошей характеристики и рекомендации командования подводной лодки. На вопрос, почему такие привилегии для наших матросов, представители университета отвечали: «Неважно, какая школьная подготовка у матроса — подводника, важно то, что на таких будущих студентов можно положиться руководству вуза, из них мы создаем костяк студенчества, актив комсомола».

Но в начале подводной службы молодым неоперившимся юношам, только-только оторванным от родного дома, приходилось порой нелегко. Для молодых матросов по первому году службы отца и мать заменяли их непосредственные начальники в лице старшин команд и командиров боевых частей. И заменяли вполне успешно. На подводных лодках 155-й бригады в советское время понятия не имели о матросских суицидах и других преступлениях против человеческой личности.

В свою очередь, молодые офицеры, особенно недавние выпускники училищ, находили безоговорочную поддержку со стороны командования подводных лодок. Ну и для всего экипажа, безусловно, командир лодки являлся действительно «отцом родным». На лодке авторитет командира незыблем, опасные условия подводной службы делают его таковым.

А для командиров подводных лодок «отцом родным» всегда был командир бригады — наставник и защитник командирской чести. Да, именно таких комбригов любили и уважали командиры лодок во все времена. И таким командиром бригады был капитан 1 ранга Виктор Иванович Бежанов. Об этом человеке можно написать отдельную книгу, его оригинальный флотский юмор невозможно описать несколькими предложениями. Виктора Ивановича любила вся бригада. Любили и уважали за его человечность и порядочность.

Кто я был в те годы для комбрига? Молодой и зеленый лейтенант — минер, недавний выпускник училища. Но Виктор Иванович, как с равным, не единожды обсуждал со мной на выходах в море некоторые тонкости боевого применения торпедного оружия, находящегося на вооружении подводной лодки. Особенно тщательно вникал комбриг в вопросы стрельбы практическими торпедами, да и в остальных вопросах подводной службы являлся профессионалом высшей пробы.

Организаторские способности Виктора Ивановича для многих офицеров-подводников 155-й бригады были образцом и предметом подражания. Его выступления на построениях бригады воспринимались всеми как призывы к немедленному действию по устранению тех или иных недостатков в службе. Настолько они были проникновенными и доходчивыми. Чего только стоит его речь перед всем личным составом бригады в канун внезапной проверки бригады инспекцией Министерства обороны СССР осенью 1975 года.

Конец ознакомительного фрагмента.