Человек неразумный

Владимир Александрович Бердников, 2019

Действие романа происходит в СССР в начале 80-х, во времена господства атеистической идеологии. Заломов – выпускник Ленинградского университета – поступает на работу в сибирский академический институт и вскоре обнаруживает, что взгляды многих научных сотрудников засорены представлениями, весьма далёкими от рациональных. Молодой человек отчаянно спорит, пытаясь понять причину этого явления. В конце концов Заломов приходит к выводу, что в ошибках и заблуждениях умных и прекрасно образованных людей повинен наш разум.

Идеология современных людей

определяется балансом двух взглядов

на мир — рационального, порождённого

научно-техническим прогрессом,

и мистического, выкованного человечеством

за тысячелетия пещерной жизни.

Из дневника В.Заломова, 1981

КАФЕ ТЕОРЕМА

Вечером 17 апреля 1981-го года двадцатишестилетний Владислав Заломов вышел на крыльцо Института, и в тот же миг его едва не сбил с ног непривычно тёплый, гудящий и гремящий воздушный поток, пропитанный запахами проснувшейся земли.

Идёт-гудёт Зелёный Шум,

Зелёный Шум, весенний шум!

— раздались в голове Заломова выученные в детстве стихи, и радостью — чистой, ничем не замутнённой — наполнилась его душа… «Так это ж весна пришла!» — едва шевеля губами, произнёс он и, следуя русскому канону, добавил: «Такое дело надо отметить!». И тут перед его внутренним взором возникла горящая во тьме алая неоновая надпись — Кафе Теорема.

Почти каждый вечер проходил он мимо заведения с этим странным названием, и тогда взгляд его скользил по ярко освещённым окнам второго этажа, и он видел тени танцующих на жёлтых занавесках. Таинственная Теорема завораживала и влекла, но всякий раз, когда он порывался зайти в неё, что-то в душе его успевало прошептать: «Нет, не сегодня, не сейчас». «Поразительно, как легко мы творим иллюзии!» — буркнул Владислав себе под нос и бодро зашагал к Теореме.

Открыв заветную дверь, он оказался в просторном вестибюле. Здесь было довольно темно, лишь лестница на второй этаж была хорошо освещена. Он сдал в гардеробе куртку и подошёл к лестнице. Белейший мрамор ступеней, приятная музыка и льющийся сверху яркий свет погрузили его в состояние, близкое к гипнозу. Заломов поднимался по сияющим ступеням, и ему казалось, он возносится в сказочный мир, полный света, радости и красоты.

И о чудо! На втором этаже, за балюстрадой, отделяющей зал кафе от лестничного проёма, стояла стройная брюнетка лет двадцати. Взгляд Заломова на мгновение задержался на её лице и тут же отлетел прочь. Пронеслось ещё мгновенье, и он уже знал и знал твёрдо, что девушка, стоящая за белыми перилами, — красавица. Удивительно, как ему удалось за какую-то долю секунды проанализировать всю ту массу черт и чёрточек, из которых вроде как складывается красота? Неужели его пленили лишь схематичный набросок лица да блеск локонов тёмных волос?

Увы, девушка даже не взглянула на него, она вся была в ожидании кого-то другого. Заломову оставалось лишь с независимым видом пройти мимо красотки и переключить свои мысли на предстоящий ужин. Однако эмоциональная буря, порождённая «чудным виденьем», не желала улечься. Походив по залу, Владислав выбрал столик, откуда можно было следить за молодой женщиной, о существовании которой он даже не догадывался каких-нибудь пять минут назад. Она стояла к залу спиной, продолжая наблюдать за лестницей. Облегающее короткое платье без рукавов позволяло оценить фигуру: округлые плечи, узкая гибкая талия, аккуратные бёдра, стройные ноги.

Он заказал, что обычно заказывал в столовых Ленинграда, — бутылку тёмного пива и бифштекс с яйцом — и уже приступил к ужину, когда красотка наконец встретила того, кого так напряжённо ожидала; им оказался невысокого роста рыжеватый молоденький очкарик с выпуклым лысеющим лбом, мясистым красным носом и такими же мясистыми красными щеками. Парень был похож на человека, который только что сыграл роль Деда Мороза и примчался сюда, едва успев содрать вату с разгорячённых щёк. И хотя было очкарику едва ли более двадцати пяти, у него уже наметился животик, да и контуры его грудной клетки, шеи и бёдер были заметно сглажены слегка избыточной жировой прослойкой.

Краснощёкого паренька сопровождал высокий, хорошо сложённый господин лет пятидесяти с внешностью светского льва. Добротный тёмно-серый костюм сидел на нём как влитой; такие костюмы в магазинах не покупают, их творят искусные портные. Однако галстук отсутствовал, и верхняя пуговица белейшей рубашки была вызывающе расстёгнута. У «светского льва» был высокий лоб, крупный нос с лёгкой горбинкой и соразмерный носу хорошей формы подбородок. Бросались в глаза его золотистые курчавые волосы, к сожалению, уже тронутые сединой и изрядно поредевшие. В ярком электрическом свете ажурная сеть этих волос сияла, и казалось, золотой нимб парил над головой лысого небожителя. Молодой человек в очках, раскланявшись с прекрасной брюнеткой, представил ей своего импозантного спутника, и тот неожиданно громко (так что Заломов мог хорошо расслышать) прогудел низким густым баритоном: «О, Анна Дмитревна, весьма рад с вами познакомиться. Имел честь знать вашего отца. Сожалею, что его нет с нами, однако не сомневаюсь, что гены этого незаурядного человека не затерялись при формировании вашей личности». Затем все трое сели за столик возле окна, откуда до Заломова долетали лишь обрывки их беседы.

Внезапно заиграла громкая ритмичная музыка, и в центральной, свободной от столиков части зала появились танцующие пары. В голове слегка захмелевшего Заломова мелькнула смелая мысль: «А что если пригласить эту Анну на танец? Ведь это же шанс!». Следует заметить, что, несмотря на молодость, Заломов успел выработать для себя некоторые философские принципы. Один из них он называл «антифатализмом». Заломов категорически не верил в судьбу, но он верил, что в жизни каждого человека довольно нередко (чуть ли не каждый месяц, а то и чаще) случаются события, открывающие путь к решению какой-нибудь из его насущных проблем. Нужно лишь быть терпеливым, внимательным и смелым. Так что, как только заиграла музыка и появились первые танцующие пары, Заломов счёл обстановку благоприятной для решения его самой естественной проблемы.

Подавив природную робость, он подошёл к столику Анны и, глядя на неё ошалелыми глазами, изрёк весьма банальную фразу: «Разрешите пригласить на танец». Анна была явно сбита с толку: менее всего она планировала здесь танцевать да ещё непонятно с кем. Не зная, что делать, она смотрела на Заломова и молчала. И Заломов, увидев её лицо вблизи, замер и онемел. А тем временем голова его погрузилась в оценочные расчёты. Лоб, нос и подбородок Анны, пожалуй, соответствовали классическим канонам, но скулы были чуть шире, чем у статуй древнегреческих богинь, да и рот был великоват, а кожа — непривычно смугла (хотя те богини наверняка тоже были смуглянками). И всё-таки никогда ранее не встречал Заломов более привлекательного лица. Главным в нём была яркость. Всё было ярким: и тёмные волнистые волосы, и густые чёрные брови, и тёмно-серые искрящиеся глаза, и смугло-румяные щёки, и алые сочные губы.

Первой отвела глаза Анна. Она покраснела и растерянно взглянула на своих компаньонов по столику, наивно ища у них поддержки, но и те были слегка шокированы. Светский лев только что начал свой очередной экскурс в историю западноевропейской живописи. «Несмотря на сходство имён, Гоген был далеко не Ван Гогом…», — провещал он и умолк, с испугом глядя на возникшее из ниоткуда незнакомое лицо. А лицо это было простоватым — никаких печатей избранности, никаких изюминок. Да и одежда чужака не отличалась изысканностью. Невыразительный вязаный джемпер да серенькие брючки с едва заметной стрелкой. А туфли-то были просто ужасны — грубые, жёсткие и плохо начищенные. «Впрочем, такие и не начистишь. Не иначе как производства ленинградской фабрики «Скороход», — с долей злорадства отметил светский лев и усмехнулся: — Чего ждать от человека, носящего скороходовскую обувь?»

Положение Анны было безвыходным: не могла же она ни с того ни с сего нагрубить, сказав, что не танцует. После не слишком долгих колебаний она поднялась, и молодые люди приступили к танцу, точнее, к их первому разговору.

— Знаете, — начал он, — я живу в Городке уже четыре месяца, но только сегодня впервые выбрался в свет. Боюсь, я веду себя не так, как здесь принято.

— Откуда же вы взялись? Извините за старую шутку, с какой пальмы вы слезли, этакие все из себя неосведомлённые?

— Зовут меня Владиславом, а приехал я из Северной столицы, известной также под именами Северная Пальмира, Северная Венеция и Колыбель трёх русских революций. Окончил тамошний университет и распределился в местный Институт генетики.

— А меня зовут Анной, и я тоже приезжая. Окончила университет города, именуемого в просвещённых кругах Сибирскими Афинами, и устроилась здесь преподавателем в школе для одарённых детей.

— Извините, миледи, но что-то не успеваю догадаться, что за город скрывается за столь пышным именем?

— Поразительное невежество, сэр. Это же Томск.

— Ах, вот оно что! И какой предмет вы ведёте в школе?

— Биологию.

— Так вы биолог! — с деланным энтузиазмом воскликнул Заломов, — какое совпадение! ведь я тоже биолог, точнее, молекулярный биолог, а ещё точнее, — молекулярный генетик.

— Ну, если вы работаете в Институте генетики, то должны знать и моих собеседников.

— Молодого человека в очках я, кажется, встречал в Институте, хотя не уверен, а вот другого, видимо, шибко великого, уж точно вижу впервые. Я работаю у доктора Драганова и из лаборатории практически не выхожу, так что мало с кем успел познакомиться.

— Странно, что вы их не знаете. Это же знаменитый доктор Кедрин со своим учеником. Хотите, я вас с ними познакомлю?

— Почему бы и нет, — ответил Заломов, и в голове его сверкнуло: «Вот он тот самый случай! Принцип антифатализма работает».

А тем временем музыка умолкла, и он подвёл Анну к её столику.

— Знакомьтесь, товарищи, — объявила девушка, — это сотрудник вашего института Владислав».

— Демьян, — привстав, с пионерским задором выпалил краснощёкий очкарик.

— Аркадий Палыч, — по-барски, не вставая, представился доктор Кедрин. — Ну что ж? Вижу я, на ловца и зверь бежит.

Эта странная и, вроде бы, неуместная фраза заставила Заломова привычно наморщить лоб, но он всё равно не понял, кто, по мысли учёного, был тут зверем, а кто ловцом.

— Между прочим, Владислав — выпускник Ленинградского университета, и он работает в лаборатории доктора Драганова, — попыталась Анна перевести разговор в деловое русло.

— Драганова? — с оттенком брезгливого недоверия повторил Кедрин. — Теряюсь в догадках, почему Егор Петрович мне про вас ничего не рассказывал. Вы, должно быть, здесь в командировке?

— Да нет. Уже четыре месяца работаю младшим научным сотрудником в Лаборатории хромосомной инженерии.

— Что же заставляет вас вести скрытный образ жизни? Сами-то, небось, преисполнены великих идей? — съязвил Кедрин.

Но Заломов на провокацию не поддался.

— Какие там идеи? Просто приходится много работать.

— Прекрасный ответ, Владислав. Краткий и выразительный! — выпалил Аркадий Павлович и, запрокинув назад свою крупную сверкающую голову, заговорил с невероятной скоростью и мощью. Слова его гремели и шипели, будто рот оратора был наполнен мелкими камешками. («Ни дать, ни взять, форменный Демосфен на тренировке», — мелькнуло у Заломова.)

— Видите ли, Владислав, — продолжал Кедрин, — Анна Дмитревна преподаёт в школе для вундеркиндов. Школа неплохая, хотя ей далеко до той, что кончал я на заре моей молодости, — Аркадий Павлович самодовольно усмехнулся, и лицо его приняло, что называется, «значительное» выражение. — Да-а… в те далёкие и суровые годы были школы так школы, и поступить в них было са-а-всем не просто. Впрочем, всё это не помешало мне попасть в одну такую, что возле Кремля, и закончить её и даже с медалью из жёлтого драгметалла.

— Так вот, молодой человек, — с новой силой загремел Кедрин, — Анна Дмитревна решила — и совершенно правильно решила — связаться с учёными нашего института. В годы моей юности такое было обычным делом. В моей школе преподавали даже академики, да если за такие школы не браться, то откуда мы будем пополнять, откуда будем черпать свои кадры? А ведь, как известно, кадры решают всё, — Кедрин перевёл дыхание. — Итак, сия юная интеллектуалка страстно возжелала, чтобы учёные нашего института провели в её классе серию уроков по наиболее продвинутым областям современной биологии. Первым на сей призыв откликнулся мой молодой, но, не побоюсь красивых слов, весьма перспективный сотрудник — Демьян Иваныч. Он же подбил и вашего покорного слугу подключиться к сему благому начинанию. Правда, я страшно занят: бесконечные съезды, конференции, симпозиумы… О, кто бы знал, как надоела мне вся эта суета сует! Да будь она неладна! Однако только здесь, далеко за Уральским хребтом, в этом засыпанном снегом крае, отвоёванном для нас удалым казаком Ермаком Тимофеичем, я чувствую себя в своей воистину оптимальной форме. Только здесь рождаются в моей голове самые смелые, самые парадоксальные мысли, соображения, гипотезы и даже идеи.

Кедрин картинно умолк, уставившись в надпись на стене: «Не оставляйте на столах грязную посуду!». (Днём кафе работало как столовая самообслуживания.) Выдержав паузу, он продолжил, слегка понизив голос:

— Только здесь формируются истинно нашенские характеры, преданные науке и Родине! — и, скосившись на Заломова, Аркадий Павлович завершил свой спич: — Я думаю, молодой человек, ваш прямой долг, ваша прямая гражданская обязанность — помочь Анне Дмитревне в деле воспитания наших преемников, наших продолжателей, наших идейных потомков.

— Аркадий Павлович, пожалуй, вы малость преувеличили моё скромное начинание. Я хочу лишь заинтересовать ребят актуальными проблемами биологии и всего-то, — чистый и сочный голос Анны после Демосфенова рыка показался Заломову соловьиной трелью.

— Анна, вы совершенно правы, наша главная задача — заинтересовать ребят настоящей биологией, — ворвался в разговор краснощёкий Демьян, — и Аркадий Павлович тоже прав. На наших уроках мы попробуем соединить воедино оба аспекта преподавания: гносео-познавательный и этико-нравственный! — выпуклые зеленоватые глаза Демьяна победно сверкнули за толстыми стёклами очков. — Я хорошо знаю нескольких молодых специалистов по генетике, цитологии и молекулярной биологии, так что можно будет сбацать очень даже недурственную программку. Ну так как, Владислав? Не возражаете, если мы запишем и вас хотя бы на парочку уроков?

Заломов молчал. Всё складывалось уж слишком для него благоприятно. Тут попахивало ловушкой.

— Соглашайтесь, Владислав, — прервала неловкую паузу Анна и одарила молодого человека довольно продолжительным взглядом.

Эти слова и особенно этот взгляд заставили Заломова отбросить сомнения. «Да, да! Тысячу раз, да!», — хотелось ему прокричать, но в реальности… (О, как часто мы вынуждены скрывать свои чувства за вуалью холодных слов!) Так вот в реальности он почему-то потянул с ответом, зачем-то остановил свои глаза на лице Аркадия Павловича и довольно спокойно ответил: — «Хорошо, я согласен на один урок об информационном содержании генома, но ничего яркого и выпуклого ждать от меня не стоит. Боюсь, я лишён преподавательского таланта».

— Я вижу, Владислав, вас интересуют тайны генома, тайны ДНК, — проговорил-пропел Кедрин. И кривая усмешка его будто добавила: «Ну и куда ты прёшь, парень, со своими пятью копейками? Нос твой ещё не дорос до таких проблем».

— Да, — спокойно ответил Заломов.

На лице Кедрина застыло удивление. Он ожидал более пространного объяснения.

— Ну и славненько, — рассмеялась Анна и, повернувшись к маститому учёному, не без кокетства заявила: — Аркадий Павлович, я приглашаю вас на танец.

Было видно, что Кедрин польщён предложением молодой цветущей женщины.

— А не боитесь пускаться в пляс со старой матрицей? — спросил он, играя своим бархатным бас-баритоном.

— Ну что вы, Аркадий Павлович? Говорят, бывалый конь борозды не испортит, а закалённой матрице вообще сносу нет, — в той же игривой манере ответила Анна и осеклась, ибо по побледневшему лицу светского льва пробежала тень лёгкого испуга. Впрочем, уже через секунду губы учёного привычно изогнулись в ироничную улыбку и, гордо задрав подбородок, он прогремел:

Сомнения мои понять несложно,

Боюсь, друзья мои, что впрямь

В одну телегу впрячь не можно

Бывалого коня и трепетную лань.

Отдышавшись, добавил: «Да простит меня Александр Сергеич за вольное обращение с его стихом».

Забавное лирическое отступление было вознаграждено взрывом смеха молодых людей. Приведя себя в боевое состояние, Кедрин встал, шаркнул начищенными до сияния элегантными штиблетами и вдруг принялся выделывать ногами такие штуки, такие коленца и прыжки, что поначалу Анна лишь руками разводила. Заломову показалось, что Аркадий Павлович пытается изобразить нечто вроде кавалергардской мазурки. Поразительно, но Анна, довольно скоро разгадала танцевальный замысел своего партнёра, и его сольное выступление перешло в неплохо согласованный дуэт. Экстравагантная хореография привлекла публику. Танцующие пары одна за другой останавливались, чтобы полюбоваться на забавное представление. Кончилось тем, что все танцующие и даже многие нетанцующие образовали вокруг порхающих по паркету Кедрина с Анной широкое кольцо и стали отбивать такт ладонями. Бедный светский лев! Пот струился по его покрасневшим щекам и шее, а он всё прыгал, мучительно ожидая конца своего рискованного предприятия. Наконец музыка умолкла, и Кедрин под аплодисменты зала нашёл в себе силы куртуазно подхватить Анну под локоть и подвести её к столику.

— Аркадий Павлович! — раздался молодой, чистый и звенящий, как китайский фарфоровый колокольчик, женский голос. — И давно вы здесь?

— Ниночка!? Вы? — хрипло отозвался Кедрин.

От дальнего столика поднялась высокая худосочная женщина лет тридцати пяти, одетая в короткое чёрное платье с глубоким узким вырезом на груди. Тёмные блестящие волосы Ниночки были уложены в высокую башенку, что удлиняло её и без того длинную шею. Всё, что сверкало и бренчало на запястьях и суховатой груди Ниночки, было бы слишком утомительно описывать. Лицо её фактически было скрыто под слоем декоративной косметики, впрочем, приглядевшись к Ниночке, можно было обнаружить за прорезями её боевого забрала бойкие карие глаза, которые никак не желали вписываться в далёкий Нефертити-подобный образ. Кедрин услужливо выскочил навстречу своей приятельнице и ловко припал к её ручке. В течение минуты она громко распекала его за «невозможный эгоизм», а затем увлекла к своему столику, где сидели двое очень солидных мужчин.